1 2 3 4 5 6 
    
Я читал сообщение, а Сашка сидел на стуле верхом и разглагольствовал:
    
— Старик, я вот слышал в передаче по радио, что если человек от злости краснеет, то он становится сильнее, а если бледнеет — то слабее. Как ты думаешь…
    
Я заглянул в маленькое зеркальце на стене. Белый я был. Белый с синевой, как прокисшее снятое молоко…
    
     
ТЕЛЕГРАММА
     
Сообщаю, что по адресу: Ленинград, ул. Маяковского десять квартира двадцать шесть проживают Демидов Павел Григорьевич семидесяти двух лет и его внучка Ира четырнадцати лет тчк Сабуров родстве не состоит им неизвестен тчк
     
Человека названными приметами также «Волги» грузинским номером доме никто не видел тчк
     Инспектор Ленугрозыска Леонидов
    
   
   
    
     
Лист дела 49
    
    
Вот и все. Замкнулось следующее кольцо поиска. Эх, мне бы своего Вергилия на этих дьявольских кругах! Тем более что с таким экскурсоводом легче оправдываться у начальства. Ладно, спасибо хоть, что я, как тот пассажир, не еду вообще в другую сторону.
    
Человеку без интуиции работать следователем нельзя. Я, например, в это искренне верю. Потому что по-своему толкую это слово. Интуиция — вовсе не внутренний голос, безотчетно диктующий нам поступки. Интуитивность — это способность мгновенно произвести в микроминиатюре анализ обстановки и принять решение. А хороша у человека или плоха интуиция — просто определяется его способностью быстро анализировать информацию.
    
Следователь должен уметь мгновенно, буквально в одно касание, оценивать факты — как пилот сверхзвукового истребителя на ощупь управляет всеми бесчисленными кнопками, ручками и рычажками в своей кабине. Иначе достаточно будет один раз ошибиться, и дело свалится в необратимый штопор. Вот эта быстрота и точность оценки — по-моему, и есть интуиция. А разговоры насчет внутренних голосов и подсознательных настроений — бред сивой кобылы в ясный день. Если нечего анализировать, то и никаких голосов внутренних не будет. Поэтому, когда такие голоса появляются во мне, я стараюсь извлечь их наружу и распотрошить, как студент лягушку.
    
Вот и сейчас я уже вроде точно знаю, что Сабуров продал машину в Ленинграде — а ГАИ утверждает, что не было этого; знаю, что Сабуров останавливался у тетки в Ленинграде — а Леонидов телеграфирует, что тетки в природе не существует и «тчк»; знаю, что Сабуров — обаятельный парень, а Женя Корецкий — убит!.. Внутренний голос начинает твердить мне, что без Сабурова здесь не обошлось.
    
Но чтобы не вводить свою замечательную интуицию в искушение, я предпочитаю надежную информацию. Мне нужно знать точно: кто он такой, этот Сабуров?..
    
     
Исх. № 81/с 23 сентября
     
В ТБИЛИССКИЙ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК
     
СПЕЦТЕЛЕГРАММА
     
Связи делом убийстве Корецкого срочно установите Тбилиси личность Алексея Сабурова зпт возможно работающего механиком автохозяйства тчк приметы Сабурова рост 186–188 см брюнет зпт глаза светлые зпт серые или голубые с отчетливым темным зрачком зпт на правой кисти нет мизинца части безымянного пальца тчк
     
При обнаружении Сабурова немедленно сообщите его координаты зпт компрометирующие материалы зпт данные о продаже им автомашины тчк
     
Случае установления лица другой фамилии зпт по вышеуказанными приметами также информируйте нас тчк
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 50
    
    
Вечером заглянул Саша Савельев — уже в кепке, в плаще — собрался домой. Я сказал ему:
    
— Садись, Сашка, может быть, вместе чего-нибудь надумаем.
    
Видно, очень уж не хотелось ему торчать здесь еще неизвестно сколько. Но он браво тряхнул рыжим чубом.
    
— Давай. Может быть, надумаем. Мне эта работа непривычна, поэтому особенно приятна. Что-нибудь в стиле покойного В. Я. Кляцкина?
    
— Какого Кляцкина? — не понял я.
    
— Это сидел я как-то в одной веселой квартирке три дня. Да-а. В засаде, значит, сидел и помирал эти три дня от тоски, потому что во всем доме смог найти одну-единственную книжку — сборник шахматных этюдов. Ну, я и стал ее прорабатывать, хотя в шахматы играть не умею. Сплошь цифры и латинские буквы — ничего не понятно. И во всей этой абракадабре вдруг нахожу такую фразу: «Этот совершенный по своему остроумию и изяществу этюд решен в стиле покойного В. Я. Кляцкина». И — восклицательный знак после цифири. Вот тут меня охватила жуткая зависть к покойному В. Я. Кляцкину, который умел из одних цифр и букв составлять «совершенные по своему остроумию и изяществу этюды»…
    
…В начале восьмого пришла телеграмма из Тбилиси. Я прочитал ее и растерялся. У меня появилось такое ощущение, будто все вокруг меня стали говорить в десять раз быстрее обычного, и слова, события слились в какой-то мелькающий, бормочущий непонятный визг-вой. Я пытался остановить, затормозить их нелепый ненормальный бег, чтобы рассмотреть, понять, как-то объяснить.
    
     
№ 29/сл 23 сентября 19–05
     
ТЕЛЕГРАММА
     
Нами установлен Сабуров Алексей Степанович зпт 1927 года рождения зпт инженер зпт проживает Руставели пятнадцать квартира четыре тчк Автомобиля не имеет тчк Сообщенным приметам не соответствует тчк Материалы задержания Сабурова Риге зпт объяснения Сабурова зпт письмо Косова высылаю авиапочтой тчк
     Замначотдела угрозыска Манчадзе
    
    
…Телеграмма эта была словно опечатанный сургучом пакет. Там, за печатями, для меня была еще тайна, которая умрет сразу же, как только я сломаю эти хрупкие коричневые нашлепки. А может быть, тайна, и умерев, не скажет, почему Сабурова задержали в Риге? И почему не совпадают приметы? И кто такой Косов? И о чем он пишет Сабурову?.. Нераспечатанное письмо всегда наполнено большими ожиданиями…
    
— Ну, что ты? — недоуменно спросил Сашка, заглянув в телеграмму. — Подумаешь, приметы… Главное, что он нашелся, этот твой Сабуров! Пошлешь туда следственное поручение — пусть товарищи его допросят хорошенько…
    
— Да ты что, Савельев? — взвился я и покрутил пальцем около виска. — Совсем того? Кто же это может, не зная дела, его допрашивать? Его так там допросят…
    
В каком-то неистовом возбуждении я носился по кабинету, лихорадочно бормоча:
    
— Сабуров!.. Сабуров!.. Его я должен допрашивать сам!.. Так… Только так… Исключительно так!.. И никаких посредников! Жамэ, что означает черта с два, дорогой мой Савельев…
    
     
Иск. М 82/с 23 сентября 20–50
     
В ТБИЛИССКИЙ УГОЛОВНЫЙ РОЗЫСК
     
ТЕЛЕГРАММА
     
Высылки материалов воздержитесь вылетаю
     Следователь
    
   
  
  
   
    
Тбилиси
   
   
    
     
Лист дела 51
    
    
Девушка-стюардесса легко потрепала меня за плечо, и я, дернувшись спросонья, схватился за свой чемоданчик, который прижимал к стенке рукой и боком. Салон самолета был уже пуст.
    
— Просыпайтесь, товарищ, — сказала девушка. — Тбилиси.
    
— А я не спал, — сказал я неуверенно.
    
Девушка усмехнулась:
    
— Я это заметила.
    
Мне стало неловко, и я сообщил доверительно:
    
— Совестно признаться, но это у меня от страха.
    
Стюардесса подняла палец и сказала тренированным «радиоголосом»:
    
— В автокатастрофах ежегодно погибает…
    
— Знаю, знаю, — перебил я. — В двенадцать раз больше… И еще — паровоз тоже может с рельсов свалиться… Я вот насчет того, чтобы без жертв совсем, пешком бы, а?
    
— Ну, попробуйте на обратном пути, — обиженно-лукаво сказала девушка.
    
— Если будет время… — и я засмеялся.
    
Я вышел на трап и стал спускаться. Неподалеку громадный автотягач с натужным ревом тащил к старту длинную серебристую рыбину самолета, и я было загляделся на эту мощную впечатляющую процессию, но траповодитель закричал мне снизу:
    
— Эй, пассажир дорогой, товарищ, пешком пойдешь или на трапе хочешь ехать, э?
    
Прыгая через ступеньку, я спустился на поле и направился к аэровокзалу.
    
Транспортный двор автокомбината был огромен. Такой же, наверное, как летное поле. Повсюду, увеличивая сходство, маневрировали огромные тяжеловозы, и в воздухе плавал неумолчный надсадный грохот, из рупоров неслись радиоуказания диспетчера, и для полноты картины, кажется, не хватало только самолетов.
    
Я остановил пробегавшего мимо меня шофера и спросил, где найти Сабурова. Шофер сразу указал на рослого человека в спецовке, который, держась правой рукой за руль гигантского трейлера, стоял на подножке кабины. Я направился к нему, напряженно вглядываясь в мощную кисть его руки, но пальцев, кроме большого, не было видно — ладонь плотно обхватила баранку руля.
    
Неожиданно трейлер окутался сизым облаком выхлопа и с ужасающим ревом начал двигаться задним ходом, с каждым мгновением набирая скорость. Описывая большую дугу, грузовик мчался к ровной шеренге таких же гигантов, выстроившихся у стены автобазы. Я со страхом втянул голову в плечи — столкновение было неизбежно. Но в последний момент трейлер аккуратно, как затвор в пистолет, влетел в крохотный промежуток между двумя машинами, еще раз окутался сизым дымом и затих. Сабуров соскочил с подножки.
    
«Вот он, „классный автомеханик Сабуров“», — подумал я, вспомнив искаженное ужасом, бумажно-белое лицо Отари Абуладзе, мучительный визг колес вагонов метро за его окном, слова: «…этот обаятельный парень артистически водил машину…».
    
«Артист…» — пробормотал я и ощутил, как рубчатая насечка пистолетной рукоятки греет ладонь. «Артист»… Я подошел ближе и тихо окликнул:
    
— Сабуров!..
    
— …Мне это уже надоело, черт побери! Да, я Сабуров, Алексей Степанович! — Сабуров в ярости метался по тесной застекленной клетушке диспетчерской. — Я уже уплатил штраф! Так нет же: раз допрашивают, другой раз, третий… — Сабуров остановился и начал загибать пальцы на своей огромной руке. Сидя за столом, я еще раз внимательно посмотрел на его пальцы — все они были на месте.
    
— …Вы понимаете, что это не преступление! — продолжал кричать Сабуров. — Это нарушение, в худшем случае! И, может быть, не потерял я вовсе, а их украли!..
    
— Да вы успокойтесь.
    
— А чего мне успокаиваться! Один раз опозорили на весь автокомбинат, так нет — снова вызывают!.. А теперь вы явились…
    
Я выжидал, не хотел переходить в атаку, поэтому флегматично бросил:
    
— Первый раз прощается, второй — запрещается, а на третий — навсегда…
    
— Что-о? — очумело переспросил Сабуров.
    
— Да так, считалочка есть такая детская, — миролюбиво сказал я. — Вы мне лучше расскажите все с самого начала, а я постараюсь, чтобы вам больше не морочили голову.
    
Сабуров присел на край стола.
    
— Вызывают меня, значит, в отделение милиции и говорят: «Вы что же это по ресторанам хулиганите?» Я, конечно, большие глаза: да вы что, товарищи дорогие? «Нечего ягненком прикидываться, — говорят, — знаем про ваши художества в Риге». В какой Риге? Я сроду там не был. Смеются: «Умеете хулиганить на расстоянии?» И дают «телегу» из Риги, из тамошней милиции…
    
     
№ 2232/3 14 сентября
     
В УПРАВЛЕНИЕ МИЛИЦИИ ТБИЛИССКОГО ГОРИСПОЛКОМА
     
Сообщаем, что механик Сабуров Алексей Степанович, житель гор. Тбилиси (ул. Руставели, 15, кв. 4), находясь 13 сентября с/г в рижском ресторане «ПЕРЛЕ» и будучи в нетрезвом состоянии, совместно с гражданином Ивановым П. К. учинил пьяный дебош: громко скандалил, выражался нецензурными словами, замахивался на Иванова бутылкой.
     
При доставлении в милицию Сабуров успокоился, заявил, что осознал свои неправильные действия, в связи с чем мы сочли возможным на первый раз ограничиться штрафом. Сообщаем об изложенном для принятия к Сабурову мер общественного воздействия по месту его работы.
     
Заместитель начальника 7-го отделения милиции гор. Риги капитан милиции
     Касюлайтис
    
   
   
    
     
Лист дела 52
    
    
Сабуров размял папиросу, прикурил, пустил в окошко толстую струю синего табачного дыма. Как будто снова свой трейлер завел, подумал я, а он сказал устало:
    
— Ну, и вот, общественные меры. Я им тогда говорю: недоразумение все это, вы уж подождите с общественными-то мерами. Вы, говорю, лучше выясните, может, это какой-то жулик с моими документами фокусничает…
    
— А почему с вашими документами?
    
— Да у меня в августе все документы пропали, вместе с бумажником. Не то потерял, не то в автобусе сперли… Ну, заплатил я, значит, штраф и получил новый паспорт. А со старым, наверное, разгуливает какой-то проходимец. Вы бы нашли его поскорее, а то он снова где-нибудь напьется… меня же опять в милицию потащат.
    
— Постараемся, — заверил я.
    
— Постарайтесь, — попросил Сабуров и вдруг спохватился: — Да, чуть не забыл, черт… Мне теперь какой-то шизофреник письма шлет. Требует, чтобы я отдал ему какие-то документы. На проданную машину. Черт-те что: у меня, кроме сотни вот этих громил, — Сабуров кивнул в окно на шеренгу трейлеров, — других никогда не было. А уж «Волги» и подавно…
    
— Простите, — перебил я. — Я не совсем вас понял?..
    
— А тут и понять ничего нельзя. — Сабуров достал из кармана два смятых листка бумаги. — Просит, чтобы я выслал ему технический паспорт. Одно слово — чудеса!..
    
     
Уважаемый Алексей Степанович!
     
Машина моя в полном порядке, и я ею доволен. Однако мне препятствует ее использовать то, что она до сих пор не оформлена. Ведь Вы обещали прислать техпаспорт с оформлением не позже пятого сентября, сегодня уже пятнадцатое сентября, а от Вас ничего нет. Я тем более тороплюсь, что собираюсь в отпуск. Поэтому прошу не медлить, а сразу же оформить на меня машину и выслать мне бумаги. Очень прошу не задерживать, ведь мы же обо всем договорились!
     15 сентября. Косов.
    
    
— Ага, — пробормотал я. — Кое-что проясняется, Алексей Степанович, а конверт от письма где?
    
— А что — надо? — смутился Сабуров. — Вот, чертовщина! Я его выбросил — на кой он мне?
    
Видимо, на моем лице было написано огорчение столь явное, что Сабуров смутился еще больше, широко развел огромные ручищи и сказал виновато:
    
— Я ж не знал… Я бы сберег, ей-богу…
   
   
    
     
Лист дела 53
    
    
Мой школьный учитель Коростылев говорил: «Не употребляйте всуе слово „итак“. Это важное слово, ибо содержит в себе моральные обязательства — оно всегда должно свидетельствовать об окончании существенного жизненного, трудового или ораторского периода…»
    
Я не могу сказать «итак»… Никакого существенного периода я не закончил. И ничего существенного не узнал. Просто человек, который, по-видимому, убил Женю Корецкого, снова стал бесплотным, исчезнув, как дождевая капля в реке. Я уже было стал привыкать к нему, охотно называл его Сабуровым, представлял себе часто его внешность, чтобы он стал телесным, объемным, чтобы он превратился в реального врага. С которым можно бороться, которого можно ненавидеть. Ведь сейчас возникает странная коллизия — если он убил впервые и больше не намерен этим заниматься, то он может навсегда исчезнуть из поля зрения. Если он пойдет на новые преступления, то обязательно оставит следы, и мы, скорее всего, его поймаем и воздадим полной мерой. Но ценой этого возмездия станут еще несколько человеческих жизней. Умрут несколько безвинных людей, которые сейчас, наверное, весело смеются, о чем-то мечтают, кого-то любят. И не знают, что смерть пустыми мертвыми глазами уже смотрит им в затылок…
    
В горотдел милиции я пришел вечером.
    
— Боюсь, что этому Косову не видать техпаспорта, — сказал я начальнику угрозыска, пожилому подполковнику с иссиня выбритыми щеками и маленькими щегольскими усиками. — После того как ваш Сабуров остался без документов, в Ленинграде всплыл его двойник. Он-то и продал Косову машину от имени Сабурова.
    
— Но ведь у Сабурова никогда не было машины, — резонно возразил подполковник.
    
— Об этом и речь. Значит, «двойник» продал чужую машину: кофейно-белую «Волгу».
    
— Кофейную «Волгу» украли двадцать второго августа у доцента Рабаева, — задумчиво сказал подполковник. — Помните, вам сообщали? И до сих пор она не разыскана.
    
— Да-да. Возможно, что «двойник» продал Косову именно эту машину. Возьмем ее на заметку. Но главное начинается дальше. «Двойник» выезжает с Корецким из Ленинграда. Вскоре Корецкого находят убитым, а его машина бесследно исчезает. Еще через несколько дней дебошир, задержанный в рижском ресторане, предъявляет паспорт… на имя Сабурова. Вот, пожалуй, и все. А с общественным порицанием Сабурову вы поторопились, мне кажется.
    
— Так ведь из Риги бумага пришла, — сделал слабую попытку оправдаться подполковник…
    
— Бумага… — сказал я без особого сочувствия. — Бумага… Человек главнее бумаги…
    
Все, больше никакого Сабурова для меня нет. Есть Бандит, который здорово «засветился» в Риге и которому написал письмо Косов в наивной надежде получить документы ворованной «Волги», Сейчас у меня два пути: искать Косова или ехать в Ригу. Но Косов, даже если я его разыщу, даст очень мало. Косов — этап пройденный, больше этого липового «Сабурова» он и в глаза не увидит. Нет, надо ехать в Ригу. Там наверняка что-нибудь еще можно найти.
    
Я заполнил бланк телефонограммы и побежал на четвертый этаж. Перескакивая по серым бетонным ступенькам, я вспомнил одну из мрачноватых сентенций учителя Коростылева: «Не катайтесь на перилах, дети, берегите их, ибо это сооружение делает наше падение с лестницы проблематичным…» Эх, где бы достать перила для своей жизненной лестницы?..
    
     
В ЛЕНИНГРАДСКИЙ ОБЛУГРОЗЫСК ТЕЛЕФОНОГРАММА
     
№ 90/с
     
Из новых материалов следствия усматривается, что фамилия разыскиваемого нами покупателя кофейно-белой «Волги» весьма вероятно Косов.
     
При установлении этого лица прошу:
     
1. Подробно допросить его о всех обстоятельствах покупки «Волги».
     
2. При наличии у покупателя каких-либо документов на эту машину — срочно подвергнуть их криминалистической экспертизе на предмет установления подлинности.
     
3. Осмотреть купленную им машину и зафиксировать номера двигателя, кузова и шасси, а также государственный регистрационный номер.
     
Ответ шлите в адрес Городского отдела милиции Риги.
     Следователь
    
    
…Значит, решено — еду в Ригу. Интересно, сколько же мне мотаться еще? Конца и края не видно. И почему-то вспомнил слова Сашки Савельева: «А про тебя жена — ни мур-мур»…
    
Я вышел на улицу, постоял, раздумывая, куда бы мне податься в последний вечер.
    
Стоял, думал-думал, пока не понял, что идти мне некуда. У входа в метро, несмотря на дождь, ждали своих девушек молодые люди с грустными осенними букетами. А самим им было весело, они так много ждали от сегодняшнего вечера! Где-то в парке играла негромко музыка, шаркали шинами по лужам такси. Неоновые огни отсвечивали в низких облаках, и облака от этих огней были красные, угрожающие.
    
Я дошел до почтового отделения, взял бланк телеграммы и написал: «Наташа, закончу дела, пошлю все к чертям. Без тебя мне очень худо. Хочу быть всегда с тобой. Все еще будет прекрасно. Напиши мне письмо в Ригу, горотдел милиции».
    
Девушка-телеграфистка посмотрела мельком бланк.
    
— Ругаться по телеграфу нельзя, — сказала она.
    
— А я и не ругаюсь.
    
— Вы написали «все к чертям».
    
— Разве? Это я про плохих людей.
    
— Я их не знаю, и все равно нельзя.
    
— Я их тоже не знаю, — покачал я головой.
    
Девушка взглянула на меня, как на сумасшедшего. Я взял из ее рук бланк и почти все вычеркнул. Осталось: «Наташа, без тебя мне очень худо. Напиши мне в Ригу».
    
— С вас пятьдесят пять копеек.
    
— За любовные послания надо брать дороже. Как за «молнии»…
   
  
  
   
    
Рига
   
   
    
     
Лист дела 54
    
    
Я открыл глаза и снова зажмурил веки, подумав, что сон все еще продолжается. Потом приоткрыл один глаз. На нижней полке сидел поп. Ну да, самый обычный священник — в черной рясе, с красивыми длинными волосами и серебряным наперсным крестом.
    
Поп взглянул на меня и, увидев мой приоткрытый глаз, заулыбался:
    
— Крепкий сон — признак чистой совести и нормальной физиологии, — весело сказал он. — Когда я сел в Ржеве, вы уже сладко почивали.
    
Я пробурчал ехидно:
    
— А разве церковь признает физиологию?
    
Священник улыбался добродушно-снисходительно:
    
— Мой друг, у вас на лице написано, что сейчас вы спросите меня, почем опиум для народа и почему факты из Бытия не соответствуют фактам из Экклесиаста.
    
Это меня рассмешило, но все равно я настроился к нему враждебно. Потому что есть такая примета: если встретил попа — дороги не будет. А в плохие приметы я не то чтобы верю, но отношусь к ним с опаской. Тем более что мне очень нужна была хорошая дорога. Обязательно. Поэтому я промолчал. И потрогал задний карман — на месте ли пистолет. Черт их знает, этих попов — темные люди, обманом живут. И лицо у меня при этом, наверное, было злобно-глупым.
    
Потому что он сказал:
    
— К людям надо добро относиться, с верой и они возвращают добро и веру сторицей, — и стал прихлебывать из стакана горячий чай.
    
Свесив сверху голову, я задиристо спросил:
    
— По-вашему выходит, что люди только у вас могут получить добро и веру. Так, что ли?
    
— Это слишком вольное толкование моих слов. Безразлично, где человек может получить добро и веру — в храме господнем или в агитпункте. Важно, чтобы получил и с благостью употребил.
    
— Ну, эти сказки я слышал, — махнул я рукой. — Добро и вера — не бакалейные товары и где попало их не получишь.
    
— Между прочим, и бакалею где попало не получишь, — сказал поп.
    
— Чего, чего? — я стремительно привстал на полке и ударился затылком о потолок.
    
Священник еле заметно ухмыльнулся и снова кивнул:
    
— Да-да. Рис в керосиновой лавке не получишь. А если получишь, то рис будет с запашком.
    
Потирая охотно набухавшую шишку, я торжественно воздел руку:
    
— Вот именно! Добро и вера с душком — кому они нужны?
    
Священник пожал плечами:
    
— Есть же общечеловеческие представления о добре. О добре без запаха. Потому что человек вообще добр. И сказано в Писании: «Зло сердца, человеческого от юности его».
    
Спор был какой-то бессмысленный, без точных позиций. Да и понимаем мы с ним все по-разному. Мне стало досадно, что поп, как в теплой ванне, купается в струях своего альтруизма, а я, получается, какой-то бес злобный, нелюдь. И я сказал:
    
— Чтобы рассуждать о добре, надо узнать полную меру зла. Вы ведь грехи людские созерцаете и отпускаете. Вам-то что — не жалко. А мне за них карать приходится, если есть состав преступления. Потому что я считаю, если один другого ударил по левой щеке, то не надо подставлять правую, а надо дать хулигану два года. А вам ведь не жалко, если он врежет ближнему своему по правой и добавит еще ногой по заднице, то есть, прошу прощения, по чреслам. Первому вы грех отпустите, а второго утешите. Поэтому вы — добрый, а я — злой. Вот и получается — у вас десять заповедей, а у меня — уголовный кодекс.
    
— Хм, у вас же есть это, как его, моральный кодекс…
    
— Да, есть. У нас есть — и подчеркнул «у нас». — Но он адресован людям по-настоящему добрым или тем, которые еще могут стать добрыми. А есть среди людей такие, что их уже ничем не убедишь и никак не перевоспитаешь. Вот они-то, а не какой-то мифический диавол, и есть враги человеческие. И уж, конечно, мы им пощады не даем.
    
— Как я понимаю, вы, молодой человек, — юриспрудент?
    
Я кивнул, усмехнувшись про себя: «Сашку Савельева буду теперь называть юриспрудентом». Поп грустно посмотрел на меня:
    
— Характер работы в известной мере ожесточил вас против людей…
    
— Опять двадцать пять! Да почему же против людей?!
    
— Потому что только Всевышний может понять и простить человеческие прегрешения, ибо сам есть источник доброты!
    
— Враки! — взбеленился я. — Человек! Человек — источник доброты! Поэтому для человека нетерпимо, когда доброту и веру топчут в грязь и кровь…
    
Поезд подходил к Риге.
    
Господи, неужели я действительно ожесточился против людей?..
    
В помещении дежурной части седьмого отделения милиции было тихо, лишь в открытую форточку окна врывался частый монотонный шепот дождя да из ленинской комнаты доносилась фраза песни, которую кто-то разучивал на аккордеоне: «Пусть всегда будет солнце… Пусть всегда будет… Пусть всегда…».
    
Дежурный внимательно смотрел на меня, прижмурив один глаз, и я не мог понять, слушает он меня или аккордеон. Был он невозмутимо спокоен, чрезвычайно толст, и казалось, будто китель не лопается на нем только потому, что дежурный никогда не двигается с места.
    
— Помните? — спросил я нетерпеливо.
    
— Помню, — кивнул дежурный и, наклонив голову, прислушался к аккордеону. — Снова наврал. Эх, артисты…
    
Аккордеонист старался изо всех сил. «Пусть всегда будет…»
    
Дежурный с неожиданной легкостью поднялся, подошел к шкафу, присел около него на корточки и мгновенно, как фокусник, выдернул из пачки бумаг тощенькую желтую папочку.
    
— Она, — сказал он флегматично. — Здесь будете смотреть или…
    
Но я, облокотившись о барьер, уже раскрыл обложку…
    
     
ДЕЖУРНОМУ 7-ГО ОТДЕЛЕНИЯ МИЛИЦИИ ГОР. РИГИ
     
Постового милиционера сержанта милиции Скраба Н. А.
     
РАПОРТ
     
Докладываю, что сегодня, 13 сентября в 23 часа, я был вызван в ресторан «Перле», где граждане, оказавшиеся Ивановым П. К. и Сабуровым А. С., учинили скандал: громко кричали, сквернословили и затеяли драку. Дебоширы доставлены мною в отделение милиции. О чем и докладываю на Ваше распоряжение.
     Сержант милиции Скраб
    
   
   
    
     
Лист дела 55
    
    
Дебошир Иванов вошел в кабинет боком, сел на край стула, с ожесточением мял в руках свою шляпу и вообще был очень мало похож на драчуна и скандалиста.
    
— Все водка проклятая, — сказал он огорченно. — На работе стыдуха жуткая, жена чуть из дома не выгнала…
    
— Но теперь-то небось зарок дали? — усмехнулся я. Иванов прижал шляпу к груди, как спортивный кубок.
    
— Да чтоб я теперь!..
    
— Вы в районном Медпросвете попросите пару муляжей, — сказал я сочувственно.
    
— Каких муляжей? — удивился Иванов.
    
— Из папье-маше: печень здорового человека и печень алкоголика. Тоже очень помогает.
    
Он не понял — всерьез ли я говорю, и на всякий случай сказал:
    
— Обязательно.
    
— Вот и прекрасно. Расскажите теперь, что произошло тем вечером в ресторане.
    
Он снова начал мяться:
    
— Ох, прямо вспоминать неудобно…
    
— Неудобно зонтик в кармане раскрывать. И в пьяном виде в ресторанах безобразничать. Давайте рассказывайте. И поподробнее…
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Павла Иванова
     
…По существу заданных мне вопросов могу показать следующее:
     
13 сентября я пришел в ресторан «Перле». В середине вечера, когда я уже выпил бутылку коньяка и был основательно пьян, я решил потанцевать. С этой целью я подошел к одному из столиков, за которым сидели неизвестные мне мужчина и женщина. Я пригласил женщину танцевать, но она засмеялась и, как мне тогда показалось, сказала что-то обидное или оскорбительное. Тогда я сел за их столик и начал «выяснять отношения». Мужчина стал меня гнать, оскорблял нецензурными словами. Я разозлился и сказал, что я — чемпион города по боксу. В ответ он прошипел: «Я тебя сейчас убью, сволочь…» Тогда я схватил стул и хотел им замахнуться, громко кричал что-то при этом. Мужчина встал и взял в руку бутылку шампанского, намереваясь меня ударить. Но тут подбежали люди, схватили нас обоих за руки, а вскоре подоспела и милиция…
    
    
— …А вы что, действительно чемпион по боксу? — спросил я.
    
— Нет, — грустно покачал головой дебошир Иванов. — Сам даже не знаю, почему я это сказал…
    
Я посмотрел на него с каким-то сочувствием.
    
— А вы знаете, Иванов, что он вас действительно мог убить?
    
— Шутите? — побледнел Иванов.
    
— Нет, не шучу. Я серьезно говорю. Вы запомнили его внешность?
    
Иванов неопределенно развел руками:
    
— Высокий такой, черный, а глаза, по-моему, наоборот, светлые. Больше не помню ничего.
    
— Он вам говорил что-нибудь после прибытия милиции?
    
Иванов задумался:
    
— Не помню. Вроде ничего. Он только очень бледный был и все время шипел сквозь зубы: «Фраер, фраер проклятый, фраерюга».
   
   
    
     
Лист дела 56
    
    
Смешно, но дебошир Иванов стал своеобразным водоразделом в расследовании дела. Для меня он был первым человеком, столкнувшимся с убийцей уже после смерти Жени Корецкого. Ведь до этого момента я говорил только с людьми, видевшими «Сабурова», когда Корецкий был еще жив. Дебошир Иванов даже приблизительно не представлял себе, какой реальной опасности подвергался…
    
Ну, вот, значит, и всплыл. Произошло это почти две недели назад, и вряд ли Бандит сидит и дожидается меня здесь. Но здесь его видели люди, много людей, и какие-то зацепки должны остаться. Надо карабкаться, как это делают альпинисты, — используя малейшие уступы, выбоинки, трещины. Такую зацепку я нащупал, читая вновь протокол о скандале в «Перле». В нем упоминалось об официантке Э. Э. Смилдзине. Эта женщина заинтересовала меня.
    
Машина мчалась на взморье. Мокрый ветер бросал в лобовое стекло опавшие листья, серое, в белесых полосах, море тускло светило справа между деревьями. Потом машина юркнула в какую-то аллею и выскочила прямо на берег. С холма над морем нависал сияющей огромной линзой ресторан «Перле».
    
У стеклянных дверей толпился народ. Я обошел вокруг ресторана и нашел дверь с табличкой «Служебный вход». Я нырнул в нее, и в лицо ударило тягучим, как резина, запахом сырого мяса, жирного пара, подгоревшего масла. Над ухом заорали:
    
— Посторони-ись!
    
Я шарахнулся в сторону — мимо на большой тележке везли несколько говяжьих туш и длинных острых, как торпеды, осетров. Мне пришел на память рисунок из «Занимательной арифметики» — человек-гора широко раскрыл рот-туннель, в котором исчезает железнодорожный состав с продуктами. Это, мол, к вопросу о том, сколько за свою жизнь поедает разного один средний человек. Хорошо хоть, что платить за все это надо не сразу!
    
Какая-то женщина в высоком белом колпаке преградила мне дорогу:
    
— Вы что здесь делаете, гражданин?
    
Не моргнув глазом, я соврал:
    
— Ищу директора. Я новый санитарный врач.
    
— Он в зале. Пройдите по коридору и там — направо.
    
Я шел по коридору и лениво раздумывал о том, что какая-то доля правды в моей лжи есть. С точки зрения социальной — я и впрямь санитарный врач. «Очищаем общество от отбросов». Чепуха! Насколько все сложнее в жизни…
    
Я все шел по этому нескончаемому душному коридору и мечтал только об одном: чтобы завтра утром было солнце, хрустящий ветер разорвал белые облака и унес за далекое далеко дождь, осень и все мои проклятущие дела, и чтобы желтые сосны гудели, как струны огромного контрабаса, и я не ходил бы по этим сумрачным кухням с мерзким запахом горелого маргарина, а лежал на белом песке, спал, читал Экзюпери и ни о чем не думал бы. Я очень устал думать…
    
Потом я сидел за столиком в дымном, до железной арматуры прокуренном зале, смотрел на длинный плакат «Пьянству — бой!», ковырял вилкой чуть теплый цеппелин и думал с предстоящем разговоре со Смилдзиней. Она прибежала, запыхавшись:
    
— Вы хотели поговорить со мной?
    
— Да, — сказал я и отодвинул тарелку…
    
     
ПРОТОКОЛ ДОПРОСА Элги Смилдзине
     
Вопрос. Что произошло вечером тринадцатого сентября в ресторане «Перле»?
     
Ответ. В этот день я работала в вечернюю смену. За мой столик сели мужчина и женщина. Через некоторое время я увидела, что к ним подошел какой-то мужчина, сильно пьяный, что-то сказал моим клиентам, а потом подсел к ним. Вскоре я поняла, что они ругаются, и пошла к столику. В этот момент подошедший вскочил и схватился за свой стул. Мой клиент тоже вскочил и взял со стола бутылку. Поднялся крик, и обоих мужчин схватили за руки подбежавшие с разных сторон люди. Кто-то вызвал милицию, и дебоширов забрали. Меня пригласили, составили протокол, записали мое объяснение, и я ушла. Что было дальше — я не знаю…
    
    
…Красивая девушка, эта Элга. Я и не знал раньше, что у латышек бывают такие черные волосы. А глаза — огромные, серые, со смешинкой. Ее, видимо, сильно удивил мой визит: расспрашивать спустя две недели о какой-то пустяковой пьяной сваре! Она ведь не знала, кто в действительности участвовал в скандале. Поэтому ничего особенного и не запомнила.
    
Я сказал:
    
— Вы помните, как выглядел ваш клиент?
    
— Да, приблизительно. Он — высокий, темный, по-моему, черноволосый. На какой-то руке — не помню — не хватает пальца или двух.
    
Я подумал и спросил — на всякий случай:
    
— А где была в это время его спутница?
    
Элга удивилась:
    
— Как — где? Она тоже пошла в милицию. Но ее, по-моему, не допрашивали, разобрались без нее. Кстати, пока мы там сидели в коридоре, мы с ней разговорились.
    
— Так-так. И что она о себе сказала?
    
— Зовут ее Ванда, она выступает с эстрадными песнями в каком-то кафе или ресторане на взморье.
    
— А где она живет?
    
Элга пожала плечами:
    
— Мы об этом не говорили…
    
Я не сдержался и ударил кулаком по столу:
    
— Ах, черт, досада какая!
    
Элга иронически подняла бровь:
    
— Можно подумать, что вы послали меня с заданием, а я его не выполнила…
    
Я сообразил, что веду себя нелепо, и сказал тихо:
    
— Не обижайтесь, Элга. Просто мне сейчас очень нужна эта Ванда.
    
Элга сочувственно улыбнулась:
    
— Она очень красивая женщина…
    
— Мне на это наплевать! Тысячу раз наплевать! Мне не смотреть на нее, мне поговорить с ней надо! Вы себе не представляете, как это важно!
    
— Я действительно этого себе не представляю, — с нажимом сказала Элга. — Вы ведь только спрашиваете, а я только отвечаю.
    
Я оценивающе посмотрел на нее и, еще не решаясь быть до конца откровенным, попытался отшутиться:
    
— Я воюю вот под этим лозунгом, — и указал на плакат «Пьянству — бой!».
    
Элга без улыбки сказала:
    
— И стоит кому-нибудь подраться в ресторане, как вы приезжаете за тридевять земель?..
    
Я внимательно посмотрел на нее и решился:
    
— Скандал, который здесь произошел, затеял ваш городской чемпион-алкоголик, так?
    
— Так.
    
— Спутник Ванды в нем не виноват?..
    
— Так.
    
— Так вот, он человек тихий. Ему скандалы не нужны. Потому что он бандит и убийца. За ним я и приехал за тридевять земель… Послушайте, Элга, вы могли бы при встрече узнать эту Ванду?
    
— Конечно… — тихо сказала девушка.
    
Я шел в гостиницу пешком и раздумывал, как бы мне отыскать эту самую Ванду. Запрос давать бессмысленно. В Риге может быть тысяча Ванд, высоких, полных блондинок, до 30 лет. Певица? Но они не нанимаются через концертное объединение. В трест общественного питания? А если кафе не относится к городскому тресту? Голова кругом идет. Остается только один путь. Я зашел в автомат и позвонил Элге…
    
Ветер с моря нес косой холодный дождь. Сонно кряхтели, встряхиваясь время от времени, два черных лебедя в городском пруду. Вот дураки, мокнут и мерзнут здесь, когда могли бы давно уже лететь на юг, к солнышку. Ведь у них нет на руках безнадежного уголовного дела. И не надо искать Ванду…
   
   
    
     
Лист дела 57
    
    
Я проснулся оттого, что было очень светло и очень холодно. Вскочил с кровати и подбежал к открытому окну. Еще не облетевшие деревья, крыши автомобилей, тротуары, подоконник были покрыты снегом, плотным, тяжелым, как мороженое. И я вдруг с тоской подумал о черных лебедях, которых видел вчера.
    
Подошел к зеркалу, посмотрел на свои худые плечи, посиневшую от холода кожу в пупырышках, рваный багровый шрам поперек груди и плюнул от досады на блестящий паркетный пол. До чего же глупо устроен мир! Ведь красивый человек с самого рождения имеет фору перед всеми остальными. А вот что делать нам, если, особенно по утрам, противно на себя в зеркало смотреть? Но все-таки я смотрел, наклоняя во все стороны голову. Спасибо, хоть не лысею и не седею. Я вспомнил, что в книжках у следователей почему-то «седеющие виски». Это такой же обязательный атрибут, как две руки, штаны и пистолет. Непременно седеющие виски, на худой конец — совсем седые. Вот уж ерунда. Большинство следователей — люди довольно молодые. Самому старому из знакомых мне следователей — Пашке Каргину — сорок два года. И виски у него не «седеющие». Может быть, правда, потому, что он совсем лысый?
    
В десять часов пришел мой старинный приятель, следователь рижской милиции Янис Круминь. Тоже молодой, но степенный, немногословный, добро-голубоглазый, он уселся в глубокое гостиничное кресло и погрузился в сосредоточенное молчание.
    
Я включил радио, взял из тумбочки электробритву и начал скоблить физиономию. Диктор радостно вещал: «По сведениям синоптиков, столь раннего сентябрьского снегопада в Риге не наблюдалось последние восемьдесят два года…»
    
Я сказал меланхолически:
    
— Просто это я к вам не приезжал в сентябре последние восемьдесят два года… Ведь за мной и в очередь никто не становится.
    
— Да, этот снег тебе совсем ни к чему, — подумав, серьезно отозвался Круминь.
    
— Из-за этой погоды все курортники разбегутся, — сказал я. — Тогда и кафе, где поет эта самая Ванда, могут прикрыть ко всем чертям… Ищи-свищи потом. Мно-ого их, девушек с прекрасным именем Ванда… Слушай, Янис, а что будет с лебедями?
    
— С какими лебедями? — деловито спросил Круминь.
    
Я махнул рукой:
    
— А-а, это я так… Ах, как мне нужна эта Ванда!
    
— Понимаю, — кивнул головой Круминь.
    
— Я вожделею к ней сейчас куда больше, чем дебошир Иванов.
    
— Не понимаю, — сказал Круминь, не обнаруживая чувства юмора.
    
Я походил по комнате, потом взял справочник и уселся на подоконник. На улице суетливо носились машины, деловито топали прохожие, размешивая снег в жидкую коричневую грязь, и мне было очень жалко этого треклятого снега. Тем более что курортников грязь устраивает не больше, чем снег.
    
— Не понимаешь? — сказал я. — Тогда слушай, что написано в справочнике: «Юрмала. По праву снискал этот курортный город на взморье славу жемчужины Прибалтики. В великолепных санаториях, прекрасных домах отдыха, комфортабельных гостиницах ежегодно отдыхают десятки тысяч трудящихся. На много километров протянулись…» На много километров — это ты понимаешь? Сколько там может быть кафе и ресторанов? Понимаешь?
    
— Понимаю… — спокойно кивнул Круминь.
    
Честно говоря, в этот момент достижения соцстраха у меня не вызвали восторга.
    
— Я бы предпочел, чтобы Юрмала была поменьше… — сказал я мечтательно. — …или хотя бы чтобы Ванда пела в другом месте.
    
— Правила игры не выбирают, — флегматично отозвался Круминь. — Ты же не хочешь спрашивать в тресте ресторанов?
    
— Хочу, — сказал я уныло. — Но нельзя, Янис. Представляешь, если кто-нибудь шепнет Ванде, что ее ищет милиция?! Нет… Не стоит. Рискованно…
    
Зазвонил телефон. Я схватил трубку. Элга.
    
— Сегодня мы начнем наше турне, Элга? Вы готовы?
    
— Да. Но вот как на работе?
    
— Я уже договорился с директором ресторана. Право, мне совестно, что вы теряете в заработке, но нам очень важно найти эту девушку.
    
Элга сказала неуверенно:
    
— Хорошо… Я буду вас ждать в шесть часов около университета…
    
Я сказал торопливо:
    
— Кроме того, мы очень интересно проведем это время — будем ходить из кафе в кафе, танцевать, пить вино, есть миног и говорить всякие умные вещи. Прямо сладкая жизнь, как в той картине…
    
Я почувствовал, что она улыбнулась.
    
— Хорошо… — и гудки отбоя забормотали, застучали в трубке апрельской капелью.
    
Я положил трубку и с облегчением сказал:
    
— Еще никогда не ждал звонка от девушки с таким нетерпением…
    
— Что, такая красивая? — невозмутимо пошутил Круминь.
    
Я задумался:
    
— Красивая? Пожалуй…
    
— Ну вот, а все жалуешься на невезение… — Круминь достал из внутреннего кармана кителя аккуратно разграфленный и исписанный в несколько столбцов лист. — С красивой девушкой вот это тебе покажется не таким страшным… — И Круминь протянул мне бумагу.
    
— Это что?
    
— Это список всех кафе на взморье.
    
Я схватился за голову…
    
В дверях нас остановил телефонный звонок:
    
— Дежурный горотдела милиции капитан Пельдт. На ваше имя из Ленинградского уголовного розыска поступила записка по «ВЧ».
    
— Прочтите, пожалуйста…
    
     
Ленинградским уголовным розыском установлен покупатель «Волги» кофейно-белого цвета из Тбилиси.
     
Это — КОСОВ Виктор Михайлович, житель гор. Луги Ленинградской области. Номер «Волги» ГХ 89–35. На машину Косов предъявил техталон No ГХ 765354 на имя Сабурова Алексея Степановича. Документ направлен на криминалистическую экспертизу. Заключение экспертизы и протокол допроса Косова вышлем авиапочтой.
     Инспектор Ленугрозыска Леонидов
    
   
   
    
     
Лист дела 58
    
    
Никогда еще я не был таким прожигателем жизни. Мы ездили с Элгой Смилдзиней от кафе к кафе, танцевали один-другой танец — чтобы она лучше присмотрелась к певице, — пили кофе, вино, ели угрей, миног и все время весело болтали. И я чувствовал себя настоящим прожигателем, потому что все это — как настоящему прожигателю — было мне утомительно, скучно, и я хотел только, чтобы оно скорее закончилось. И боялся, что это надоест и Элге, и поэтому рассказывал ей бесчисленное множество смешных и грустных историй и оттого уставал еще больше. А во всем остальном это было невероятно «красиво», тем более что мы разъезжали на серой оперативной «Волге». Прямо высший свет — шампанское, анчоусы, семечки!
    
В Булдури было только одно вечернее кафе — маленькое, уютное. В ожидании выхода певицы мы танцевали под негромкие звуки модного в том сезоне шлягера. Наклонившись к Элге, я сказал:
    
— Если Ванда поет здесь, то ее спутник может оказаться рядом…
    
Элга подняла на меня глаза:
    
— Но он же вас не знает?
    
— Зато он знает вас. Поэтому упаси бог показать, что вы его заметили.
    
— А как же?
    
— Из автомата в гардеробе позвоните Круминю: он все время на месте. Пусть выезжает.
    
— Понятно, — кивнула Элга.
    
Я протянул ей ключ:
    
— Ко мне в этом случае не возвращайтесь, ждите в машине…
    
— Но…
    
— Без «но», Элга. Мы на работе.
    
Элга пожала плечами и сразу же, будто забыв обо всем на свете, упоенно отдалась танцу. А на эстраде появилась певица — высокая, гибкая, красивая, немолодая. Ее низкий, чуть хрипловатый голос сразу же вплелся в причудливую ткань мелодии.
    
Я нетерпеливо сжал ладонь Элги, указал глазами на певицу.
    
— А-а, эта… — Элга улыбнулась, покачала головой. — Ванда моложе… — и продолжала, полузакрыв глаза, танцевать с видимым удовольствием.
    
Я посмотрел на часы.
    
— Имейте совесть, — засмеялась Элга. — Уходить во время танца неконспиративно!
    
Я принужденно улыбнулся и стал рассказывать Элге заранее приготовленную забавную историю о том, как один вор сделал подкоп под магазин, влез туда, и узкий земляной лаз вдруг обвалился и он, испугавшись до чертиков, стал звать на помощь сторожа: «Спасите, засыпался!» И думал все время об этом Косове, купившем ворованную «Волгу» и что-то у меня в мозгу не контачило, цепь не замыкалась, что-то не срабатывало.
    
Элга спросила:
    
— Вы женаты?
    
— Да, — сказал я хмуро и почему-то добавил. — Но жена хочет меня бросить.
    
— Шутите, — засмеялась Элга. — Вы очень забавный человек…
    
— В том-то и дело, — покачал я головой. — Клоун дома и злодей на службе.
    
— А вы давно женаты?
    
— Давно. Восемь лет.
    
— Ну, тогда все ваши ссоры — пустяки! — уверенно сказала Элга.
    
— Разве? — удивился я.
    
— Люди расходятся после первого года жизни и после семи лет. А кто уже перевалил — те живут. Это точно.
    
Я пожал плечами:
    
— Может быть, не знаю. А вы-то откуда это взяли?
    
— Знаю, и все. Так оно и есть…
    
Я посмотрела на нее и снова подумал, что она красивая девушка. А она вдруг сказала:
    
— Вы хорошо танцуете.
    
— Да? Это единственная штука, которой я прилежно учился в школе милиции.
    
— А там и этому учат?
    
— Да-а… Там учат многому.
    
Мы вышли на улицу. Снег уже весь растаял, только грязь хлюпала под ногами и моросил мелкий дождь. Сегодня надо было побывать еще в шести кафе. Рядом с нашей «Волгой» на стоянке стояла точно такого же цвета машина. Я еще присматривался к номеру, отыскивая нашу. И тут в мозгу ослепительно, как магний, полыхнуло: ведь номер «Волги», украденной у Рабаева, — ГХ 34–52. А Косов купил машину ГФ 89–35?..
    
     
ТЕЛЕГРАММА
     
Госавтоинспекции гор. Тбилиси
     
Прошу проверить судьбу автомашины госзнак ГФ 89–35 тчк Результаты сообщите Рижскую гормилицию тчк
     Следователь
    
   
   
    
     
Лист дела 59
    
    
И на следующий вечер мы ездили по всем кафе Юрмалы и искали Ванду. У меня был с собой длинный список этих кафе, составленный Круминем, и я по очереди вычеркивал из него те, где мы побывали.
    
Когда мы ехали в Дзинтари, Элга сказала:
    
— А вы не хотите написать своей жене письмо? Знаете, такое, чтобы за душу брало…
    
Я усмехнулся и покачал головой:
    
— Я так не умею. Чтобы за душу брало. Да и вообще словами ничего тут не скажешь.
    
— А вы считаете, что она не права?
    
— Нет. Права.
    
— Значит, вы сами виноваты?
    
— Нет. В жизни, Элга, все сложнее.
    
— Ненавижу, когда говорят эти мерзкие взрослые слова «все сложнее», «не поле перейти», «ты этого не поймешь»…
    
Я засмеялся:
    
— А что делать? Действительно, все гораздо сложнее. Я вам постараюсь объяснить это, хотя не уверен, что получится. Моя жена — врач-онколог. Как-то я прочитал ее научную статью и нашел там такие фразы: «выживаемость облученных больных», «полупериод жизни пациентов» и всякую другую подобную петрушку. Жизнь и смерть в клинике — это в первую очередь работа. Научный поиск, победы, неудачи, методики лечения, диагностика — там все, чтобы через смерть утвердить жизнь. И приходят к ним тяжелобольные, зачастую обреченные люди, которые если не в клинике, то у себя дома все равно умрут. Поэтому там и смерть не такая бессмысленно-жестокая, не такая трагичная и нелепая, как та смерть, с которой приходится встречаться мне. Ведь у них и смерть когда-нибудь даст жизнь многим. А моя работа никого к жизни не вернет. Я только обязан не допустить новую смерть.
    
Я замолчал. Щетки на стекле с тихим стуком разбрасывали брызги, лучи фар шарили по мокрому черному шоссе.
    
— Ну?.. — сказала Элга.
    
— Баранки гну! — сказал я. — Вот Наташа и не понимает, как из-за такой малости можно неделями не бывать дома, приезжать на рассвете и в отпуске бывать только порознь…
    
— Но ведь это же совсем не мало — сторожить смерть! — тихо сказала Элга.
    
Я посмотрел на нее и подмигнул:
    
— Элга, веселее! Своей выспренностью я вверг вас в возвышенно-трагический тон. Я не смерть, я живых стерегу от смерти. Вот какой я стерегущий.
    
Она долго смотрела в ночь перед собой, потом сказала:
    
— Бросьте фанфаронить! Вам сейчас совсем не весело, и совсем вы не такой гусар, каким хотите казаться. И вообще все это, наверное, очень трудно…
    
Я промолчал. Элга сказала:
    
— А ведь когда-то всех преступников ликвидируют и вы останетесь без работы. Что будете делать?
    
— Вступлю в садовый кооператив, выращу сад и буду продавать на рынке яблоки.
    
Элга засмеялась:
    
— Но ведь это, наверное, нескоро будет.
    
— Почему же? Один друг сказал мне как-то: «Мир разумен и добр».
    
— Это не ваш друг придумал, — задиристо возразила Элга.
    
— Да, но он это сказал, когда мы шли брать вооруженного бандита. Я часто вспоминаю его слова и все больше убеждаюсь, что он прав, этот мой друг.
    
Элга упрямо покачала головой:
    
— Нет, нескоро еще…
    
— Ну, конечно, не завтра и не через год, но ведь ликвидируют! Вот, обратите внимание: сейчас почти не встретишь рябого человека. А ведь еще недавно засмеялись бы, скажи кому-нибудь, что рябых не будет. А вот нет! Нет оспы — и нет рябых. И преступников не будет…
    
Мы возвращались в Ригу около двух часов ночи. Не нашли мы Ванду, и завтра надо будет искать вновь. Элга уснула. Она спала, прижавшись ко мне и положив голову на мое плечо. На поворотах я крутил руль осторожно, чтобы не разбудить ее. Лицо девушки было ясно, улыбчиво. Около дома Элги, рядом с университетом, я затормозил, выключил мотор и долго сидел неподвижно, не решаясь ее будить. Потом она открыла глаза, огляделась и удивленно сказала:
    
— А я уже дома!
    
Мы сидели молча, лицо Элги мягко высвечивали крохотные лампочки приборного щитка, и я сказал вдруг:
    
— Вы хороший человек, Элга…
    
Она улыбнулась:
    
— Конечно…
    
— Только хорошие люди во сне поют и смеются… — сказал я серьезно.
    
— А я не спала… — лукаво сказала Элга. — Завтра тоже поедем?
    
— Обязательно… — Я смотрел на прилипший к ветровому стеклу желтый осенний лист. — Обязательно…
    
— Вот и хорошо, — сказала Элга радостно. — До завтра… — Она кивнула мне и вышла из машины.
    
Я завел мотор и ждал, пока Элга дойдет до парадного. Но на середине тротуара она остановилась, повернула назад и, обогнув капот автомобиля, подошла ко мне. Я опустил стекло, подумав, что она забыла что-то.
    
— Можно я вас поцелую? — сказала Элга.
    
Я растерялся и сказал дурацким каменным голосом:
    
— Что? Ну, конечно, если это надо…
    
Она тихо засмеялась:
    
— Конечно, надо… — и поцеловала меня в лоб, в щеки, а потом в нос. И побежала к подъезду.
    
— Спокойной ночи! — крикнула она уже у дверей.
    
Опомнившись, я закричал:
    
— Элга!
    
Девушка обернулась.
    
— Элга! — сказал я. — Элга, меня впервые целует свидетельница по расследуемому делу…
    
Элга сердито посмотрела на меня, круто повернулась и ушла. Несколько секунд я сидел неподвижно, потом резко включил скорость и дал полный газ.
    
В кабинете Круминя было темно. Я включил свет, и дремавший на диване Круминь проснулся.
    
— Это ты так со мной оперативный контакт держишь, Янис? — сварливо сказал я.
    
— У тебя помада на щеке, — флегматично отозвался Круминь, сонно щурясь.
    
— Ну и что? — сказал я задиристо. — Может, меня девушки жалеют…
    
— Открой шкаф, там зеркало.
    
Я открыл дверцу шкафа, достал носовой платок и, глядя в зеркало, начал ожесточенно тереть щеку.
    
— Сегодняшний вечер опять запишем в убытки, — сказал я. — И чтобы обойти остальные кафе, потребуется еще вечеров пять минимум.
    
Круминь потер глаза:
    
— Может быть, завтра в первом же кафе ты встретишь эту Ванду.
    
— Ну что ты, Янис. За мной ведь очередь не занимают. Я найду ее в последнем.
    
— Ты тогда прямо с последнего и начни, — невозмутимо сказал Круминь. — А пока почитай телеграмму из Тбилиси…
    
     
Волга ГФ 89–35 сообщению владельца Пелевина П. М. находится на консервации тчк При проверке обнаружено хищение с машины номерного знака тчк При обнаружении этого знака информируйте нас тчк
    
   
   
    
     
Лист дела 60
    
    
Теперь мне стало ясно, как убийца на «Волге», угнанной из Тбилиси, беспрепятственно проехал три тысячи километров до Ленинграда. Просто он на нее поставил номер, который украл с другой машины, стоящей на консервации, о чем ее хозяин узнал только вчера. И где-то успел перекрасить низ «Волги» в белый цвет. А пока он преспокойно ехал в кофейно-белой машине под номером ГФ 89–35, милиция искала кофейную «Волгу» номер ГХ 34–52.
    
Вот известные мне точки его маршрута: Тбилиси — Ленинград — Москва — Крым. Потом в моих сведениях провал, и Бандит появляется в Риге. И снова тьма. Чтобы ее рассеять, нужно найти Ванду. Во что бы то ни стало. Других выходов на него нет.
    
И мы снова поехали с Элгой на взморье. Снова эти осточертевшие мне прекрасные уютные кафе, каких ни в Москве, ни в Крыму не бывает. Снова дождь и мокрое, дымящееся холодным паром шоссе — от одного до следующего кафе. Элга весь вечер молчала и около Кемери, часов в десять, спросила:
    
— А вы любите свою жену?
    
Я не знал, как ответить, потому что теперь не был уверен — люблю ли я Наташу. Элга спросила:
    
— Это — бестактный вопрос?
    
Я пожал плечами:
    
— Почему же? Люблю…
    
Она помолчала, потом твердо, как о чем-то нами давно оговоренном и решенном, сказала:
    
— Давайте заедем сейчас на почту и напишем ей письмо. Вместе.
    
— И подпишем вместе? — усмехнулся я.
    
— Нет. Подпишете вы один. Да можно и вообще не подписывать. Просто письмо надо написать так, как никто бы ей, кроме вас, не написал.
    
— Так вы же предлагаете вместе писать?
    
Элга заметила, что я улыбаюсь, и строго сказала:
    
— Я буду караулить вас. Чтобы не передумали.
    
— Но я ведь так писать не умею. Я ведь больше по протоколам специалист.
    
— Этого уметь нельзя, — сказала Элга и сжала тонкие кулачки. — Это надо чувствовать, тогда сможете написать. Понимаете? Чувства иногда придумывают, но они тогда чахлые, неживые. Понимаете?
    
Я кивнул.
    
— Вы о любви ничего не пишите. Не надо о любви вслух говорить. Вы напишите о чем-нибудь таком, чтобы она сразу вспомнила все самое светлое.
    
Я вздохнул.
    
— Об этом и говорить-то трудно, а уж написать!
    
Она грустно сказала:
    
— Беда в том, что мужчины мало знают о настоящей нежности.
    
— Чего-о?
    
— Я говорю, что женщинам очень нужна настоящая мужская нежность.
    
Ох, какой же я кретин! Вечно встреваю в разговоры, из которых сам не знаю, как выпутаться. Да и толку от них мало, от этих разговоров. Поэтому я уже приготовился отпустить какую-нибудь банальную шуточку, чтобы взорвать этот серьезный разговор изнутри. Но Элга сказала:
    
— Вы только не думайте, что я за розовые слюни. Или когда мужики каждой встречной юбке — «сю-сю-сю, кисонька и лапочка». Слышите — не думайте!
    
— Не буду думать, — сказал я серьезно и подумал, что у женщин какое-то поразительное чутье: они точно знают, каким мужчинам когда можно начинать приказывать. Мне обычно женщины начинают давать указания на второй день.
    
Элга вдруг неожиданно, легко и быстро провела ладонью по моему рукаву и сказала тихо:
    
— Никогда не думайте обо мне плохо. У меня трудная работа.
    
Я сказал противным сытым голосом:
    
— Еще бы! Целый день побегай с подносами!
    
Она нервно дернула головой:
    
— Да нет! Я не об этом! В ресторане ведь не только едят, но и пьют. А напившись, пытаются вольничать…
    
Я подумал — какое неуклюжее и плохое слово — вольничать.
    
— Мне кажется, Элга, что с вами не очень-то много напозволяешь. Вмиг получишь по лапам.
    
Она сказала сквозь зубы:
    
— Случается. Но это противно…
    
— Послушайте, Элга, а почему вы не займетесь какой-нибудь другой работой?
    
— У меня мама и две младших сестрички. А я зарабатываю почти сто пятьдесят рублей. Это же ведь немало?
    
— Конечно, немало, — сказал я неуверенно.