1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
     
     
      
Я бился для тебя одной,
      
И по старинной моде
      
Я назову тебя женой
      
При всем честном народе.
     
    
   
   
    
     
К свободе, что жадно грызет сухари
    
    
     
      
К свободе, что жадно грызет сухари,
      
И ждет, пока ей в этом черном колодце
      
Назначат свиданье цари.
     
     
      
В этой стылой земле, в этой каменной яме
      
Я дыханье зимы сторожу.
      
Я лежу, как мертвец, неестественно прямо
      
И покоем своим дорожу.
     
     
      
Нависают серебряной тяжестью ветви,
      
И метелит метель на беду.
      
Я в глубоком снегу, в позабытом секрете.
      
И не смены, а смерти я жду.
     
    
   
   
    
     
Воспоминания свободы
    
    
     
      
Воспоминания свободы
      
Всегда тревожны и темны.
      
В них дышат ветры непогоды,
      
И душат их дурные сны.
     
     
      
Избавлен от душевной боли,
      
От гнета были сохранен
      
Кто не свободу знал, а волю
      
Еще с ребяческих времен.
     
     
      
Она дана любому в детстве,
      
Она теряется потом
      
В сыновних спорах о наследстве,
      
В угрозах местью и судом.
     
    
   
   
    
     
Я пил за счастье капитанов
    
    
     
      
Я пил за счастье капитанов,
      
Я пил за выигравших бой.
      
Я пил за верность и обманы,
      
Я тост приветствовал любой.
      
Но для себя, еще не пьяный,
      
Я молча выпил за любовь.
     
     
      
Я молча пил за ожиданье
      
Людей, затерянных в лесах,
      
За безнадежные рыданья,
      
За веру только в чудеса!
      
За всемогущество страданья,
      
За снег, осевший в волосах.
     
     
      
Я молча пил за почтальонов,
      
Сопротивлявшихся пурге,
      
Огнем мороза опаленных,
      
Тонувших в ледяной шуге,
      
Таща для верных и влюбленных
      
Надежды в кожаном мешке.
     
     
      
Как стая птиц взлетят конверты,
      
Вытряхиваемые из мешка,
      
Перебираемые ветром,
      
Кричащие издалека,
      
Что мы не сироты на свете,
      
Что в мире есть еще тоска.
     
     
      
Нечеловеческие дозы
      
Таинственных сердечных средств
      
Полны поэзии и прозы,
      
А тем, кто может угореть,
      
Спасительны, как чистый воздух,
      
Рассеивающий бред.
     
     
      
Они не фраза и не поза,
      
Они наука мудрецам,
      
И их взволнованные слезы —
      
Вода живая мертвецам.
      
И пусть все это только грезы,
      
Мы верим грезам до конца.
     
    
   
   
    
     
Баратынский[7]
    
    
     
      
Робинзоновой походкой
      
Обходя забытый дом,
      
Мы втроем нашли находку —
      
Одинокий рваный том.
     
     
      
Мы друзьями прежде были,
      
Согласились мы на том,
      
Что добычу рассудили
      
Соломоновым судом.
     
     
      
Предисловье на цигарки.
      
Первый счастлив был вполне
      
Неожиданным подарком,
      
Что приснится лишь во сне.
     
     
      
Из страничек послесловья
      
Карты выклеил второй.
      
Пусть на доброе здоровье
      
Занимается игрой.
     
     
      
Третья часть от книги этой —
      
Драгоценные куски,
      
Позабытого поэта
      
Вдохновенные стихи.
     
     
      
Я своей доволен частью
      
И премудрым горд судом…
      
Это было просто счастье —
      
Заглянуть в забытый дом.
     
    
   
   
    
     
Платочек, меченный тобою
    
    
     
      
Платочек, меченный тобою,
      
Сентиментальный твой платок
      
Украшен строчкой голубою,
      
Чтобы нежнее быть я мог.
     
     
      
Твоей рукой конвертом сложен,
      
И складки целы до сих пор,
      
Он на письмо твое похожий,
      
На откровенный разговор.
     
     
      
Я наложу платок на рану,
      
Остановлю батистом кровь.
      
И рану свежую затянет
      
Твоя целебная любовь.
     
     
      
Он бережет прикосновенья
      
Твоей любви, твоей руки.
      
Зовет меня на дерзновенья
      
И подвигает на стихи.
     
    
   
   
    
     
Лезет в голову чушь такая
    
    
     
      
Лезет в голову чушь такая,
      
От которой отбиться мне
      
Можно только, пожалуй, стихами
      
Или все утопить в вине.
     
     
      
Будто нет для меня расстояний
      
И живу я без меры длины,
      
Будто худшим из злодеяний
      
Было то, что наполнило сны.
     
     
      
Будто ты поневоле близко
      
И тепло твоего плеча
      
Под ладонью взорвется, как выстрел,
      
Злое сердце мое горяча.
     
     
      
Будто времени нет — и, слетая
      
Точно птица ко мне с облаков,
      
Ты по-прежнему молодая
      
Вдохновительница стихов.
     
     
      
Это все суета — миражи,
      
Это — жить чтобы было больней.
      
Это бред нашей ямы овражьей,
      
Раскалившейся на луне.
     
    
   
   
    
     
Камея[8]
    
    
     
      
На склоне гор, на склоне лет
      
Я выбил в камне твой портрет.
      
Кирка и обух топора
      
Надежней хрупкого пера.
     
     
      
В страну морозов и мужчин
      
И преждевременных морщин
      
Я вызвал женские черты
      
Со всем отчаяньем тщеты.
     
     
      
Скалу с твоею головой
      
Я вправил в перстень снеговой,
      
И, чтоб не мучила тоска,
      
Я спрятал перстень в облака.
     
    
   
   
    
     
Я песне в день рождения
    
    
     
      
Я песне в день рождения
      
Ее в душе моей
      
Дарю стихотворение —
      
Обломок трудных дней.
     
     
      
Дарю с одним условьем,
      
Что, как бы ни вольна,
      
Ни слез, ни нездоровья
      
Не спрятала б она.
     
     
      
По-честному не стоит
      
И думать ей о том,
      
Что все пережитое
      
Покроется быльем.
     
    
   
   
    
     
Небеса над бульваром Смоленским
    
    
     
      
Небеса над бульваром Смоленским
      
Покрывали такую Москву,
      
Что от века была деревенской,
      
И притом напоказ, наяву.
     
     
      
Та, что верила снам и приметам
      
И теперь убедилась сама:
      
Нас несчастье не сжило со света,
      
Не свело, не столкнуло с ума.
     
    
   
   
    
     
Сколько писем к тебе разорвано!
    
    
     
      
Сколько писем к тебе разорвано!
      
Сколько пролито на пол чернил!
      
Повстречался с тоскою черною
      
И дорогу ей уступил.
     
     
      
Ты, хранительница древностей,
      
Милый сторож моей судьбы,
      
Я пишу это все для верности,
      
А совсем не для похвальбы.
     
    
   
   
    
     
Мостовая моя торцовая
    
    
     
      
Мостовая моя торцовая,
      
Воровские мои места.
      
Чем лицо твое облицовано,
      
Неумытая красота?
     
     
      
Где тут спрятаны слезы стрелецкие,
      
Где тут Разина голова?
      
Мостовая моя недетская,
      
Облицованная Москва.
     
     
      
И прохожих плевки и пощечины
      
Водяной дробленой струей
      
Смоют дворники, озабоченно
      
Наблюдающие за Москвой.
     
    
   
   
    
     
Я, как мольеровский герой
    
    
     
      
Я, как мольеровский герой,
      
Как лекарь поневоле,
      
И самого себя порой
      
Избавлю ли от боли.
     
     
      
О, если б память умерла,
      
А весь ума остаток,
      
Как мусор, сжег бы я дотла
      
И мозг привел в порядок.
     
     
      
Я спал бы ночью, ел бы днем
      
И жил бы без оглядки,
      
И в белом сумраке ночном
      
Не зажигал лампадки.
     
     
      
А то подносят мне вино
      
Лечить от огорченья,
      
Как будто в том его одно
      
Полезное значенье.
     
    
   
   
    
     
Ради Бога, этим летом
    
    
     
      
Ради Бога, этим летом
      
В окна, память, не стучи,
      
Не маши рукой приветы.
      
А пришла, так помолчи.
     
     
      
И притом, почем ты знаешь,
      
Память глупая моя,
      
Чем волнуюсь, чем страдаю,
      
Чем болею нынче я?
     
     
      
Проноси скорее мимо,
      
Убирай навеки с глаз
      
И альбом с видами Крыма,
      
И погибельный Кавказ.
     
     
      
Злые призраки столицы
      
В дымном сумраке развей,
      
Скрой томительные лица
      
Подозрительных друзей.
     
     
      
Открывай свои шкатулки,
      
Покажи одно лицо,
      
В самом чистом переулке
      
Покажи одно крыльцо.
     
     
      
Хочешь, память, отступного,
      
Только с глаз уйди скорей,
      
Чтобы к самому больному
      
Не открыла ты дверей.
     
    
   
   
    
     
Как ткань сожженная, я сохраняю
    
    
     
      
Как ткань сожженная, я сохраняю
      
Рисунок свой и внешний лоск,
      
Живу с людьми и чести не роняю
      
И берегу свой иссушенный мозг.
     
     
      
Все, что казалось вам великолепьем,
      
Давно огонь до нитки пережег.
      
Дотронься до меня — и я рассыплюсь в пепел,
      
В бесформенный, аморфный порошок.
     
    
   
   
    
     
Я нынче вновь в исповедальне
    
    
     
      
Я нынче вновь в исповедальне,
      
Я в келье каменной стою
      
В моем пути, в дороге дальней
      
На полпути — почти в раю.
     
     
      
Ошибкой, а не по привычке
      
Я принял горные ключи
      
За всемогущие отмычки,
      
Их от ключей не отличил.
     
     
      
Дорогой трудной, незнакомой
      
Я в дом стихов вошел в ночи.
      
Так тихо было в мертвом доме,
      
Темно — ни лампы, ни свечи.
     
     
      
Я положил на стол тетрадку
      
И молча вышел за порог.
      
Я в дом стихов входил украдкой
      
И сделать иначе не мог.
     
     
      
Я подожду, пока хлеб-солью
      
Меня не встретят города,
      
И со своей душевной болью
      
Я в города войду тогда.
     
    
   
   
    
     
Пес[9]
    
    
     
      
Вот он лежит, поджавши лапы,
      
В своей немытой конуре,
      
Ему щекочет ноздри запах
      
Следов неведомых зверей.
     
     
      
Его собачьи дерзновенья
      
Умерит цепь, умерит страх,
      
А запах держится мгновенье
      
В его резиновых ноздрях.
     
     
      
Еще когда он был моложе,
      
Он заучил десяток слов,
      
Их понимать отлично может
      
И слушать каждого готов.
     
     
      
А говорить ему не надо,
      
И объясняться он привык
      
То пантомимою, то взглядом,
      
И ни к чему ему язык.
     
     
      
Пожалуй, только лишь для лая,
      
Сигнала для ночных тревог,
      
Чтобы никто к воротам рая
      
Во тьме приблизиться не мог.
     
     
      
Ею зубастая улыбка
      
Не нарушает тишины.
      
Он подвывает только скрипке,
      
И то в присутствии луны.
     
     
      
Он дорожит собачьей службой
      
И лает, лает что есть сил,
      
Что вовсе было бы не нужно,
      
Когда б он человеком был.
     
    
   
   
    
     
Стой! Вращенью земли навстречу
    
    
     
      
Стой! Вращенью земли навстречу
      
Телеграмма моя идет.
      
И тебе в тот же час, в ют же вечер
      
Почтальон ее принесет.
     
     
      
Поведи помутившимся взглядом,
      
Может быть, я за дверью стою
      
И живу где-то в городе, рядом,
      
А не там, у земли на краю.
     
     
      
Позабудь про слова Галилея,
      
От безумной надежды сгори
      
И, таежного снега белее,
      
Зазвеневшую дверь отвори.
     
    
   
   
    
     
Синей дали, милой дали
    
    
     
      
Синей дали, милой дали
      
Отступает полукруг,
      
Где бы счастье ни поймали —
      
Вырывается из рук.
     
     
      
И звенящие вокзалы,
      
И глухой аэродром —
      
Все равно в них толку мало,
      
Если счастье бросит дом.
     
     
      
Мы за этим счастьем беглым
      
Пробираемся тайком,
      
Не верхом, не на телегах.
      
По-старинному — пешком.
     
     
      
И на лицах пешеходов
      
Пузырится злой загар,
      
Их весенняя погода
      
Обжигает, как пурга.
     
    
   
   
    
     
Я жаловался дереву
    
    
     
      
Я жаловался дереву,
      
Бревенчатой стене,
      
И дерева доверие
      
Знакомо было мне.
     
     
      
С ним вместе много плакано,
      
Переговорено,
      
Нам объясняться знаками
      
И взглядами дано.
     
     
      
В дому кирпичном, каменном
      
Я б слова не сказал,
      
Годами бы, веками бы
      
Терпел бы и молчал.
     
    
   
   
    
     
Август[10]
    
    
     
      
Вечер. Яблоки литые
      
Освещают черный сад,
      
Точно серьги золотые,
      
На ветвях они висят.
     
     
      
Час стремительного танца
      
Листьев в вихрях ветровых,
      
Золоченого багрянца
      
Неба, озера, травы.
     
     
      
И чертят тревожно птицы
      
Над гнездом за кругом круг,
      
То ли в дом им возвратиться,
      
То ли тронуться на юг.
     
     
      
Медленно темнеют ночи,
      
Еще полные тепла.
      
Лето больше ждать не хочет,
      
Но и осень не пришла.
     
    
   
   
    
     
Есть состоянье истощенья
    
    
     
      
Есть состоянье истощенья,
      
Где незаметен переход
      
От неподвижности к движенью
      
И — что странней — наоборот.
     
     
      
Все дело здесь такого рода,
      
Как вы легко понять могли:
      
Дождем крапленная колода
      
Ва-банк играющей земли.