1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
       

За то ль, что бог и умертвит      

И воскресит его – по воле?      

Что с неба дни его хранит      

И в радостях и в горькой доле?      

       

За то ль, что дал ему плоды      

И хлеб, и финик, и оливу,      

Благословив его труды      

И вертоград, и холм, и ниву?      

       

Но дважды ангел вострубит;      

На землю гром небесный грянет:      

И брат от брата побежит,      

И сын от матери отпрянет.      

       

И все пред бога притекут,      

Обезображенные страхом:      

И нечестивые падут.      

Покрыты пламенем и прахом.      

       

       IV.      

       

С тобою древле, о всесильный,      

Могучий состязаться мнил,      

Безумной гордостью обильный;      

Но ты, господь, его смирил.      

Ты рек: я миру жизнь дарую,      

Я смертью землю наказую,      

На всё подъята длань моя.      

Я также, рек он, жизнь дарую,      

И также смертью наказую:      

С тобою, боже, равен я.      

Но смолкла похвальба порока      

От слова гнева твоего:      

Подъемлю солнце я с востока;      

С заката подыми его!      

       

       V.      

       

Земля недвижна – неба своды,      

Творец, поддержаны тобой,      

Да не падут на сушь и воды      

И не подавят нас собой.[23]      

       

Зажег ты солнце во вселенной,      

Да светит небу и земле,      

Как лен, елеем напоенный,      

В лампадном светит хрустале.      

       

Творцу молитесь; он могучий:      

Он правит ветром; в знойный день      

На небо насылает тучи;      

Дает земле древесну сень.      

       

Он милосерд: он Магомету      

Открыл сияющий Коран,      

Да притечем и мы ко свету,      

И да падет с очей туман.      

       

       VI.      

       

Не даром вы приснились мне      

В бою с обритыми главами,      

С окровавленными мечами,      

Во рвах, на башне, на стене.      

       

Внемлите радостному кличу,      

О дети пламенных пустынь!      

Ведите в плен младых рабынь,      

Делите бранную добычу!      

       

Вы победили: слава вам,      

А малодушным посмеянье!      

Они на бранное призванье      

Не шли, не веря дивным снам.      

       

Прельстясь добычей боевою,      

Теперь в раскаяньи своем      

Рекут: возьмите нас с собою;      

Но вы скажите: не возьмем.      

       

Блаженны падшие в сраженьи:      

Теперь они вошли в эдем      

И потонули в наслажденьи,      

Не отравляемом ничем.      

       

       VII.      

       

Восстань, боязливый:      

В пещере твоей      

Святая лампада      

До утра горит.      

Сердечной молитвой,      

Пророк, удали      

Печальные мысли,      

Лукавые сны!      

       

До утра молитву      

Смиренно твори;      

Небесную книгу      

До утра читай!      

       

       VIII.      

       

Торгуя совестью пред бледной нищетою,      

Не сыпь своих даров расчетливой   рукою:      

Щедрота полная угодна небесам.      

В день грозного суда, подобно ниве   тучной,      

О сеятель благополучный!      

Сторицею воздаст она твоим трудам.      

       

Но если, пожалев трудов земных   стяжанья,      

Вручая нищему скупое подаянье,      

Сжимаешь ты свою завистливую   длань —      

Знай: все твои дары, подобно горсти   пыльной,      

Что с камня моет дождь обильный,      

Исчезнут – господом отверженная дань.      

       

       IX.      

       

И путник усталый на бога роптал:      

Он жаждой томился и тени алкал.      

В пустыне блуждая три дня и три ночи,      

И зноем и пылью тягчимые очи      

С тоской безнадежной водил он вокруг,      

И кладез под пальмою видит он вдруг.      

       

И к пальме пустынной он бег устремил,      

И жадно холодной струей освежил      

Горевшие тяжко язык и зеницы,      

И лег, и заснул он близ верной   ослицы —      

И многие годы над ним протекли      

По воле владыки небес и земли.      

       

Настал пробужденья для путника час;      

Встает он и слышит неведомый глас:      

«Давно ли в пустыне заснул ты   глубоко?»      

И он отвечает: уж солнце высоко      

На утреннем небе сияло вчера:      

С утра я глубоко проспал до утра.      

       

Но голос: "О путник, ты долее   спал;      

Взгляни: лег ты молод, а старцем   восстал;      

Уж пальма истлела, а кладез холодный      

Иссяк и засохнул в пустыне безводной,      

Давно занесенный песками степей:      

И кости белеют ослицы твоей".      

       

И горем объятый мгновенный старик,      

Рыдая, дрожащей главою поник…      

И чудо в пустыне тогда совершилось:      

Минувшее в новой красе оживилось;      

Вновь зыблется пальма тенистой   главой:      

Вновь кладез наполнен прохладой и   мглой.      

       

И ветхие кости ослицы встают,      

И телом оделись, и рев издают;      

И чувствует путник и силу, и радость;      

В крови заиграла воскресшая младость;      

Святые восторги наполнили грудь:      

И с богом он дале пускается в путь.      

       

       * * *      

       

Лизе страшно полюбить.      

Полно, нет ли тут обмана?      

Берегитесь – может быть,      

Эта новая Диана      

Притаила нежну страсть —      

И стыдливыми глазами      

Ищет робко между вами,      

Кто бы ей помог упасть.      

       

       

       

       

Прости, украинской мудрец,      

Наместник Феба и Приапа!      

Твоя соломенная шляпа      

Покойней, чем иной венец;      

Твой Рим – деревня; ты мой папа,      

Благослови ж меня, певец!      

       

       

Послание к Л. Пушкину      

       

       

[Что же? будет] ли вино?      

[Лайон, жду] его давно.      

Знаешь ли какого рода?      

У меня закон один:      

Жажды полная свобода      

И терпимость всяких вин.      

Погреб мой гостеприимный      

Рад мадере золотой      

И под пробкой смоленой      

       

St. [24] Пере бутылке длинной.      

В лета  мои,      

В ле юности безумной,      

Поэтической Аи       

Нравился мне пеной шумной,      

Сим подобием любви!      

вспомнил о поэте      

И напененный бокал      

Я тогда всему на свете,      

Милый брат, предпочитал.      

       

Ныне нет во мне пристрастья —      

Без разбора за столом,      

Друг разумный сладост,      

Вина обхожу кругом —      

[Все люб  я   Понемногу —      

Часто двигаю стакан,      

Часто пью – но сла      

Редко, редко лягу пьян.]      

       

       * * *      

       

Ты вянешь и молчишь: печаль тебя   снедает:      

На девственных устах улыбка замирает.      

Давно твоей иглой узоры и цветы      

Не оживлялися. Безмолвно любишь ты      

Грустить. О, я знаток в девической   печали;      

Давно глаза мои в душе твоей читали.      

Любви не утаишь: мы любим, и как нас,      

Девицы нежные, любовь волнует вас.      

Счастливы юноши! Но кто, скажи, меж   ими      

Красавец молодой с очами голубыми,      

С кудрями черными?… Краснеешь? Я   молчу,      

Но знаю, знаю всё: и если захочу,      

То назову его. Не он ли вечно бродит      

Вкруг дома твоего и взор к окну   возводит?      

Ты втайне ждешь его. Идет, и ты   бежишь,      

И долго вслед за ним незримая   глядишь.      

Никто на празднике блистательного   мая,      

Меж колесницами роскошными летая,      

Никто из юношей свободней и смелей      

Не властвует конем по прихоти своей.      

       

 Чедаеву      

       

       

К чему холодные сомненья?      

Я верю: здесь был грозный храм,      

Где крови жаждущим богам      

Дымились жертвоприношенья;      

Здесь успокоена была      

Вражда свирепой Эвмениды:      

Здесь провозвестница Тавриды      

На брата руку занесла;      

На сих развалинах свершилось      

Святое дружбы торжество,      

И душ великих божество      

Своим созданьем возгордилось.      

       

………………………      

       

Чедаев, помнишь ли былое?      

Давно ль с восторгом молодым      

Я мыслил имя роковое      

Предать развалинам иным?      

Но в сердце, бурями смиренном,      

Теперь и лень и тишина,      

И, в умиленьи вдохновенном,      

На камне, дружбой освященном,      

Пишу я наши имена.      

       

       

Аквилон      

       

       

Зачем ты, грозный аквилон,      

Тростник прибрежный долу клонишь?      

Зачем на дальний небосклон      

Ты облачко столь гневно гонишь?      

       

Недавно черных туч грядой      

Свод неба глухо облекался,      

Недавно дуб над высотой      

В красе надменной величался…      

       

Но ты поднялся, ты взыграл,      

Ты прошумел грозой и славой —      

И бурны тучи разогнал,      

И дуб низвергнул величавый.      

       

Пускай же солнца ясный лик      

Отныне радостью блистает,      

И облачком зефир играет,      

И тихо зыблется тростник.      

       

       * * *      

       

Пускай увенч   любов красоты      

В завет зол   хранит ее черты      

И письма тайные, награда долгой муки,      

Но в тихие часы томит   разл      

Ничто, ничто моих не радует очей,      

И ни единый дар возлюбл   моей,      

Святой залог любви, утеха грусти   нежной —      

Не лечит ран любви безум,   безнаде.      

       

 Второе послание к цензору      

       

       

На скользком поприще   Т наследник!      

Позволь обнять себя, мой прежний   собеседник.      

Недавно, тяжкою цензурой притеснен,      

Последних, жалких прав без милости   лишен,      

Со всею братией гонимый совокупно.      

Я, вспыхнув, говорил тебе немного   крупно,      

Потешил дерзости бранчивую   свербежь —      

Но извини меня: мне было не в терпеж.      

Теперь в моей глуши журналы раздирая,      

И бедной братии стишонки разбирая      

(Теперь же мне читать охота и досуг),      

Обрадовался я, по ним заметя вдруг      

В тебе и правила, и мыслей образ   новый!      

Ура! ты заслужил венок себе лавровый      

И твердостью души, и смелостью ума.      

Как изумилася поэзия сама,      

Когда ты разрешил по милости чудесной      

Заветные слова божественный,   небесный,       

И ими назвалась (для рифмы) красота,      

Не оскорбляя тем уж Господа Христа!      

Но что же вдруг тебя, скажи,   переменило      

И нрава твоего кичливость усмирило?      

Свои послания хоть очень я люблю,      

Хоть знаю, что прочел ты жалобу мою,      

Но, подразнив тебя, я переменой сею      

Приятно изумлен, гордиться не посмею.      

Отнесся я к тебе по долгу моему:      

Но мне ль исправить вас? Нет, ведаю,   кому      

Сей важной новостью обязана Россия.      

Обдумав наконец намеренья благие,      

Министра честного наш добрый царь   избрал,      

Шишков наук уже правленье восприял.      

Сей старец дорог нам: друг чести,   друг народа,      

Он славен славою двенадцатого года;      

Один в толпе вельмож он русских муз   любил,      

Их, незамеченных, созвал, соединил;      

Осиротелого венца Екатерины      

От хлада наших дней укрыл он лавр   единый.      

Он с нами сетовал, когда святой отец,      

Омара да Гали прияв за образец,      

В угодность господу, себе во   утешенье,      

Усердно задушить старался   просвещенье.      

Благочестивая, смиренная душа      

Карала чистых муз, спасая Бантыша,      

И помогал ему Магницкой благородный,      

Муж твердый в правилах, душою   превосходный,      

И даже бедный мой Кавелин-дурачок,      

Креститель Галича, [Магницкого]   дьячок.      

И вот, за все грехи, в чьи пакостные   руки      

Вы были вверены, печальные науки!      

Цензура! вот кому подвластна ты была!      

       

Но полно: мрачная година протекла,      

И ярче уж горит светильник   просвещенья.      

Я с переменою несчастного правленья      

Отставки цензоров, признаться,   ожидал,      

Но сам не зная как, ты видно устоял.      

Итак, я поспешил приятелей   поздравить,      

А между тем совет на память им   оставить.      

       

Будь строг, но будь умен. Не просят у   тебя,      

Чтоб, все законные преграды истребя.      

Всё мыслить, говорить, печатать   безопасно      

Ты нашим господам позволил   самовластно.      

Права свои храни по долгу своему.      

Но скромной Истине, но мирному Уму      

И даже Глупости невинной и довольной      

Не заграждай пути заставой своевольной.      

И если ты в плодах досужного пера      

Порою не найдешь великого добра,      

Когда не видишь в них безумного   разврата,      

Престолов, алтарей и нравов   супостата,      

То, славы автору желая от души,      

Махни, мой друг, рукой и смело   подпиши.      

       

       * * *      

       

Тимковский царствовал – и все   твердили вслух,      

Что в свете не найдешь ослов подобных   двух.      

Явился Бируков, за ним вослед   Красовский:      

Ну право, их умней покойный был   Тимковский!      

       

       

 Стихотворения 1817–1825 гг      

       

На трагедию гр. Хвостова, изданную с портретом колосовой      

       

       

Подобный жребий для поэта      

И длякрасавицы готов:      

Стихи отводят от портрета,      

Портрет отводит от стихов.      

       

       * * *      

       

От многоречия отрекшись добровольно,      

В собраньи полном слов не вижу пользы   я:      

Для счастия души, поверьте мне,   друзья,      

Иль слишком мало всех, иль одного   довольно.      

       

       * * *      

       

Нет ни в чем вам благодати,      

С счастием у вас разлад:      

И прекрасны вы не к стати.      

И умны вы не в попад.      

       

       * * *      

       

О муза пламенной сатиры!      

Приди на мой призывный клич!      

Не нужно мне гремящей лиры,      

Вручи мне Ювеналов бич!      

Не подражателям холодным,      

Не переводчикам голодным,      

Не безответным рифмачам      

Готовлю язвы эпиграм!      

Мир вам, несчастные поэты,      

       

< >      

< >      

       

Мир вам, журнальные клевреты,      

Мир вам, смиренные глупцы!      

А вы, ребята подлецы, —      

Вперед! Всю вашу сволочь буду      

Я мучить казнию стыда!      

Но, если же кого забуду,      

Прошу напомнить, господа!      

О, сколько лиц бесстыдно-бледных,      

О, сколько лбов широко-медных      

Готовы от меня принять      

Неизгладимую печать!      

       

       

       

       

Воспитанный под барабаном,      

Наш царь лихим был капитаном:      

Под Австерлицем он бежал,      

В двенадцатом году дрожал,      

Зато был фрунтовой профессор!      

Но фрунт герою надоел —      

Теперь коллежский он асессор      

По части иностранных дел!      

       

       

Дружба      

       

       

Что дружба? Легкий пыл похмелья,      

Обиды вольный разговор,      

Обмен тщеславия, безделья      

Иль покровительства позор.      

       

       

 Стихотворения 1825 г      

       

Сожженное письмо      

       

       

Прощай, письмо любви! прощай: она   велела.      

Как долго медлил я! как долго не   хотела      

Рука предать огню все радости мои!..      

Но полно, час настал. Гори, письмо   любви.      

Готов я; ничему душа моя не внемлет.      

Уж пламя жадное листы твои приемлет…      

Минуту!.. вспыхнули! пылают – легкой   дым      

Виясь теряется с молением моим.      

Уж перстня верного утратя   впечатленье,      

Растопленный сургуч кипит… О   провиденье!      

Свершилось! Темные свернулися листы;      

На легком пепле их заветные черты      

Белеют… Грудь моя стеснилась. Пепел   милый,      

Отрада бедная в судьбе моей унылой,      

Останься век со мной на горестной   груди…      

       

       * * *      

       

Твое соседство нам опасно,      

Хоть мило, м   б, оно      

[Так утверждаю не ]      

[И доказать не ].      

Твой дом, учтивая беседа      

И шутки с желчью  пополам      

Напоминают [живо] нам      

И впрямь Опасного соседа.      

       

       

       

       

Наш друг Фита,  Кутейкин в   эполетах,      

Бормочит нам растянутый псалом: