1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
В награде за добро, в отмщенье зла.    

     

     73    

     

Влеченья от небес берут начало, –    

Не все; но скажем даже – все  сполна, –    

Вам дан же свет, чтоб воля различала    

     

     76    

     

Добро и зло, и ежели она    

Осилит с небом первый бой опасный,    

То, с доброй пищей, победить должна.    

     

     79    

     

Вы лучшей власти, вольные, подвластны    

И высшей силе, влившей разум в вас;    

А небеса к нему и непричастны.[753]    

     

     82    

     

И если мир шатается сейчас,    

Причиной – вы, для тех, кто разумеет;    

Что это так, покажет мой рассказ.    

     

     85    

     

Из рук того,[754] кто искони лелеет    

Ее в себе, рождаясь, как дитя,    

Душа еще и мыслить не умеет,    

     

     88    

     

Резвится, то смеясь, а то грустя,    

И, радостного мастера созданье,    

К тому, что манит, тотчас же летя.    

     

     91    

     

Ничтожных благ вкусив очарованье,    

Она бежит к ним, если ей препон    

Не создают ни вождь, ни обузданье.    

     

     94    

     

На то и нужен, как узда, закон;    

На то и нужен царь, чей взор открыто    

Хоть к башне Града[755] был бы устремлен.    

     

     97    

     

Законы есть, но кто же им защита?    

Никто;[756] ваш пастырь жвачку хоть  жует,    

Но не раздвоены его копыта;[757]    

     

     100    

     

И паства, видя, что вожатый льнет    

К благам, будящим в ней самой  влеченье,    

Ест, что и он, и лучшего не ждет.    

     

     103    

     

Ты видишь, что дурное управленье    

Виной тому, что мир такой плохой,    

А не природы вашей извращенье.    

     

     106    

     

Рим, давший миру наилучший строй,    

Имел два солнца,[758] так что видно было,    

Где божий путь лежит и где мирской.    

     

     109    

     

Потом одно другое погасило;[759]    

Меч слился с посохом,[760] и  вышло так,    

Что это их, конечно, развратило    

     

     112    

     

И что взаимный страх у них иссяк.    

Взгляни на колос, чтоб не  сомневаться;    

По семени распознается злак.    

     

     115    

     

В стране, где По и Адиче струятся,[761]    

Привыкли честь и мужество цвести;    

В дни Федерика стал уклад ломаться;[762]    

     

     118    

     

И что теперь открыты все пути    

Для тех, кто раньше к людям честной  жизни    

Стыдился бы и близко подойти.    

     

     121    

     

Есть, правда, новым летам к укоризне,    

Три старика, которые досель    

Томятся жаждой по иной отчизне:[763]    

     

     124    

     

Герардо славный; Гвидо да Кастель,    

«Простой ломбардец», милый и  французу;    

Куррадо да Палаццо.[764] Неужель    

     

     127    

     

Не видишь ты, что церковь, взяв обузу    

Мирских забот, под бременем двух дел    

Упала в грязь, на срам себе и грузу?»    

     

     130    

     

«О Марко мой, я все уразумел, –    

Сказал я. – Вижу, почему левиты[765]    

Не получили ничего в удел.    

     

     133    

     

Но кто такой Герардо знаменитый,    

Который в диком веке, ты сказал,    

Остался миру как пример забытый?»    

     

     136    

     

«Ты странно говоришь, – он  отвечал. –    

Ужели ты, в Тоскане обитая,    

Про доброго Герардо не слыхал?    

     

     

    

     

     139    

     

Так прозвище ему. Вот разве Гайя,    

Родная дочь, снабдит его другим.    

Храни вас бог! А я дошел до края.    

     

     142    

     

Уже заря белеется сквозь дым, –    

Там ангел ждет, – и надо, чтоб  от света    

Я отошел, покуда я незрим».    

     

     145    

     

И повернул, не слушая ответа.    

     

     

    

     

 Песнь семнадцатая    

     

Круг  третий (окончание) – Круг четвертый – Унылые    

     

     

     1    

     

Читатель, если ты в горах, бывало,    

Бродил в тумане, глядя, словно крот,    

Которому плева глаза застлала,    

     

     4    

     

Припомни миг, когда опять начнет    

Редеть густой и влажный пар, –  как хило    

Шар солнца сквозь него сиянье льет;    

     

     7    

     

И ты поймешь, каким вначале было,    

Когда я вновь его увидел там,    

К закату нисходившее светило.    

     

     10    

     

Так, примеряясь к дружеским шагам    

Учителя, я шел редевшей тучей    

К уже умершим под горой лучам.    

     

     13    

     

Воображенье, чей порыв могучий    

Подчас таков, что, кто им увлечен,    

Не слышит рядом сотни труб гремучей,    

     

     16    

     

В чем твой источник, раз не в чувстве  он?    

Тебя рождает некий свет небесный,    

Сам или высшей волей источен.    

     

     19    

     

Жестокость той, которая телесный    

Сменила облик, певчей птицей став,    

В моем уме вдавила след чудесный;[766]    

     

     22    

     

И тут мой дух всего себя собрав    

В самом себе, все прочее отринул,    

С тем, что вовне, общение прервав.    

     

     25    

     

Затем в мое воображенье хлынул    

Распятый, гордый обликом, злодей,    

Чью душу гнев и в смерти не покинул.    

     

     28    

     

Там был с Эсфирью, верною своей    

Великий Артаксеркс и благородный    

Речами и делами Мардохей.[767]    

     

     31    

     

Когда же этот образ, с явью сходный,    

Распался наподобье пузыря,    

Лишившегося оболочки водной, –    

     

     34    

     

В слезах предстала дева, говоря:    

«Зачем, царица, горестной кончины    

Ты захотела, гневом возгоря?    

     

     37    

     

Ты умерла, чтоб не терять  Лавины, –    

И потеряла! Я подъемлю гнет    

Твоей, о мать, не чьей иной  судьбины».[768]    

     

     40    

     

Как греза сна, когда ее прервет    

Волна в глаза ударившего света,    

Трепещет миг, потом совсем  умрет, –    

     

     43    

     

Так было сметено виденье это    

В лицо мое ударившим лучом,    

Намного ярче, чем сиянье лета.    

     

     46    

     

Пока, очнувшись, я глядел кругом,    

Я услыхал слова: «Здесь восхожденье»,    

И я уже не думал о другом,    

     

     49    

     

И волю охватило то стремленье    

Скорей взглянуть, кто это говорил,    

Которому предел – лишь утоленье.    

     

     52    

     

Но как на солнце посмотреть нет сил,    

И лик его в чрезмерном блеске тает,    

Так точно здесь мой взгляд бессилен  был.    

     

     55    

     

«То божий дух, и нас он наставляет    

Без нашей просьбы и от наших глаз    

Своим же светом сам себя скрывает.    

     

     58    

     

Как мы себя, так он лелеет нас;    

Мы, чуя просьбу и нужду другого,    

Уже готовим, злобствуя, отказ.    

     

     61    

     

Направим шаг на звук такого зова;    

Идем наверх, пока не умер день;    

Нельзя всходить средь сумрака  ночного».    

     

     64    

     

Так молвил вождь, и мы вступили в  тень    

Высокой лестницы, свернув налево;    

И я, взойдя на первую ступень,    

     

     67    

     

Лицом почуял как бы взмах обвева;    

«Beati, – чей-то голос  возгласил, –    

Pacific![769], в ком нет дурного  гнева!»    

     

     70    

     

Уже к таким высотам уходил    

Пред наступавшей ночью луч заката,    

Что кое-где зажглись огни светил.    

     

     73    

     

«О мощь моя, ты вся ушла куда-то!» –    

Сказал я про себя, заметя вдруг,    

Что сила ног томлением объята.    

     

     76    

     

Мы были там, где, выйдя в новый круг,    

Кончалась лестница, и здесь, у края,    

Остановились, как доплывший струг.    

     

     79    

     

Я начал вслушиваться, ожидая,    

Не огласится ль звуком тишина;    

Потом, лицо к поэту обращая:    

     

     82    

     

«Скажи, какая, – я сказал, –  вина    

Здесь очищается, отец мой милый?    

Твой скован шаг, но речь твоя  вольна».    

     

     85    

     

«Любви к добру, неполной и унылой,    

Здесь придается мощность, –  молвил тот. –    

Здесь вялое весло бьет с новой силой.    

     

     88    

     

Пусть разум твой к словам моим  прильнет,    

И будет мой урок немногословный    

Тебе на отдыхе как добрый плод.    

     

     91    

     

Мой сын, вся тварь, как и творец  верховный, –    

Так начал он, – ты это должен  знать,    

Полна любви, природной иль духовной.    

     

     94    

     

Природная не может погрешать;[770]    

Вторая может целью ошибиться,    

Не в меру скудной иль чрезмерной  стать.    

     

     97    

     

Пока она к высокому стремится,    

А в низком за предел не перешла,    

Дурным усладам нет причин родиться;    

     

     100    

     

Но где она идет стезею зла    

Иль блага жаждет слишком или мало,    

Там тварь завет творца не соблюла.    

     

     103    

     

Отсюда ясно, что любовь – начало    

Как всякого похвального плода,    

Так и всего, за что карать пристало.    

     

     106    

     

А так как взор любви склонен всегда    

К тому всех прежде, кем она носима,    

То неприязнь к себе вещам чужда.    

     

     109    

     

И так как сущее неотделимо    

От Первой сущности,[771] она никак    

Не может оказаться нелюбима.    

     

     112    

     

Раз это верно, остается так:    

Зло, как предмет любви, есть зло  чужое,    

И в вашем иле[772] вид ее трояк.    

     

     115    

     

Иной надеется подняться вдвое,    

Поправ соседа, – этот должен  пасть,    

И лишь тогда он будет жить в покое;    

     

     118    

     

Иной боится славу, милость, власть    

Утратить, если ближний вознесется;    

И неприязнь томит его, как страсть;    

     

     121    

     

Иной же от обиды так зажжется,    

Что голоден, пока не отомстит,    

И мыслями к чужой невзгоде рвется.    

     

     124    

     

И этой вот любви троякий вид    

Оплакан там внизу; но есть другая,    

Чей путь к добру – иной, чем  надлежит.    

     

     127    

     

Все смутно жаждут блага, сознавая,    

Что мир души лишь в нем осуществим,    

И все к нему стремятся, уповая.    

     

     130    

     

Но если вас влечет к общенью с ним    

Лишь вялая любовь, то покаянных    

Казнит вот этот круг, где мы стоим.    

     

     133    

     

Еще есть благо, полное обманных,    

Пустых отрад, в котором нет того,    

В чем плод и корень благ, для счастья  данных.    

     

     136    

     

Любовь, чресчур алкавшая его,    

В трех верхних кругах предается  плачу;    

Но в чем ее тройное естество,    

     

     139    

     

Я умолчу, чтоб ты решил задачу».[773]    

     

     

    

     

 Песнь восемнадцатая    

     

Круг  четвертый (продолжение)    

     

     

     1    

     

Закончил речь наставник мой высокий    

И мне глядел в глаза, чтобы узнать,    

Вполне ли я постиг его уроки.    

     

     4    

     

Я, новой жаждой мучимый опять,    

Вовне молчал, внутри твердил: «Не  дело    

Ему, быть может, слишком докучать».    

     

     7    

     

Он, как отец, поняв, какое тлело    

Во мне желанье, начал разговор,    

Чтоб я решился высказаться смело.    

     

     

    

     

     10    

     

И я: «Твой свет так оживил мне взор,    

Учитель, что ему наглядным стало    

Все то, что перед ним ты распростер;    

     

     13    

     

Но, мой отец, еще я знаю мало,    

Что есть любовь, в которой всех  благих    

И грешных дел ты полагал начало».    

     

     16    

     

«Направь ко мне, – сказал  он, – взгляд своих    

Духовных глаз, и вскроешь заблужденье    

Слепцов,[774] которые ведут других.    

     

     19    

     

В душе к любви заложено стремленье,    

И все, что нравится, ее влечет,    

Едва ее поманит наслажденье.    

     

     22    

     

У вас внутри воспринятым живет    

Наружный образ, к вам запав – таится    

И душу на себя взглянуть зовет;