1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
Если что-нибудь значу,
       
Это сила и воля — твоя.
      
      
       
В этом — песни значенье,
       
В этом — слов обличенье,
       
Немудреный секрет бытия.
      
      
       
Ты ведешь мою душу
       
Через море и сушу,
       
Средь растений, и птиц, и зверей.
      
      
       
Ты отводишь от пули,
       
Ты приводишь июли
       
Вместо вечных моих декабрей.
      
      
       
Ищешь верного броду,
       
Тащишь свежую воду
       
К моему пересохшему рту.
      
      
       
И с тобой обрученный,
       
И тобой облученный,
       
Не боясь, я иду в темноту.
      
      
       
И на небе — зарницы,
       
Точно перья жар-птицы
       
Неизвестных еще островов.
      
      
       
Это — мира границы,
       
Это — счастья крупицы,
       
Это — залежь сияющих слов.
      
      
       
Хлебнувши сонного зелья,
       
Давно улеглись в гамаки
       
И крепко в уснувшем ущелье
       
Крестовые спят пауки.
      
      
       
Журча, изменил выраженье
       
Ручья ослабевший басок,
       
И бабочки в изнеможенье
       
Ложатся плашмя на песок.
      
      
       
И с ними в одной же компаньи,
       
Бледнея от банной жары,
       
Теряя остатки сознанья,
       
Прижались к земле комары.
      
      
       
И съежились желтенькой астры
       
Тряпичные лепестки.
       
Но льдины — куски алебастра,
       
Нетающие куски…
      
      
       
А я по таежной привычке
       
Смородинный корень курю
       
И чиркаю, чиркаю спички
       
И сам с собой говорю…
      
     
    
    
     
      
40º[85]
     
     
      
       
Хлебнувшие сонного зелья,
       
Давно улеглись в гамаки
       
И крепко в уснувшем ущелье
       
Крестовые спят пауки.
      
      
       
Журча, изменил выраженье
       
Ручья ослабевший басок,
       
И бабочки в изнеможенье
       
Ложатся плашмя на песок.
      
      
       
И с ними в одной же компаньи,
       
Балдея от банной жары,
       
Теряя остатки сознанья,
       
Прижались к земле комары.
      
      
       
И съёжились жёлтенькой астры
       
Тряпичные лепестки.
       
Но льдины — куски алебастра,
       
Нетающие куски…
      
      
       
А я по таёжной привычке
       
Смородинный корень курю
       
И чиркаю, чиркаю спички
       
И сам с собой говорю…
      
     
    
    
     
      
Цыганский романс[86]
     
     
      
       
Не в первый раз судьба нас сводит,
       
Не в первый раз в вечерний час
       
Друг к другу за руки подводит
       
И оставляет глаз на глаз.
      
      
       
Но мы выдергиваем руки
       
Из рук настойчивой судьбы,
       
Науки радостной разлуки
       
Мы оба верные рабы.
      
      
       
И я, и ты на речи рока
       
Не откликаемся затем,
       
Что нет еще числа и срока
       
Для наших песен и поэм.
      
      
       
Но, никого не искушая,
       
В последний час, в последний раз,
       
Все разрешая, все прощая,
       
Судьба соединяет нас.
      
     
    
    
     
      
Подростком сюда затесался клен[87]
     
     
      
       
Подростком сюда затесался клен,
       
И сосен и елей моложе,
       
Чужой среди тонких латунных колонн,
       
Хотя и не краснокожий.
      
      
       
Ему тут не место. Ему не с руки,
       
Он сам заблудился в трех соснах.
       
И светят ему лишь одни светляки
       
И радуга фокусов росных.
      
     
    
    
     
      
Сосна в болоте[88]
     
     
      
       
Бог наказал сосну за что-то
       
И сбросил со скалы,
       
Она обрушилась в болото
       
Среди холодной мглы.
      
      
       
Она, живая вполовину,
       
Едва сдержала вздох.
       
Ее затягивала тина,
       
Сырой багровый мох.
      
      
       
Она не смела распрямиться,
       
Вцепиться в щели скал,
       
А ветер — тот, что был убийцей,
       
Ей руку тихо жал.
      
      
       
Еще живую жал ей руку,
       
Хотел, чтобы она
       
Благодарила за науку,
       
Пока была видна.
      
     
    
    
     
      
Кто ты? Руда, иль просто россыпь[89]
     
     
      
       
Кто ты? Руда, иль просто россыпь,
       
Иль самородок золотой,
       
Засевший в каменном откосе,
       
В болоте ставший на постой?
      
      
       
Ты в магазине ювелирном,
       
Умело согнутый в кольцо,
       
Глядишь металлом слишком мирным
       
И прячешь прежнее лицо.
      
      
       
Что исцарапано камнями,
       
Искажено, загрязнено,
       
Пока лежало в мерзлой яме,
       
Засосанное на дно.
      
      
       
Когда на тусклом мертвом лике,
       
Едва отличном от камней,
       
Мерцают солнечные блики —
       
Ты даже камня холодней.
      
      
       
Но вот ты наконец отмыто,
       
Металлом желтым становясь,
       
Все камешки с тебя отбиты,
       
Земная вычищена грязь.
      
      
       
Ты замерцаешь желтым светом,
       
Тишайшим светом золотым,
       
Прохожим солнцем разогрето,
       
Сравниться хочешь с ним самим.
      
     
    
    
     
      
Еще в покое все земное[90]
     
     
      
       
Еще в покое все земное,
       
Еще не вырвался гудок
       
В глухое царство ледяное
       
Медвежьих и людских берлог.
      
      
       
Пустуют синие дороги,
       
И небосвод отменно чист,
       
Висит перед глазами Бога
       
Весь мир как ватмановский лист.
      
      
       
Еще без третьих измерений
       
Он весь как плоскость, как чертеж,
       
Предшествующий сотворенью,
       
На землю вовсе не похож.
      
      
       
Любое в нем чертою резкой
       
Себя граничит от других,
       
Он разноцветен, точно фреска,
       
В такой перед гудочный миг.
      
     
    
    
     
      
Похолодеет вдруг рука[91]
     
     
      
       
Похолодеет вдруг рука,
       
И кровь с лица мгновенно схлынет,
       
И смертная дохнет тоска
       
Тяжелой горечью полыни.
      
      
       
Я умолкаю. Я клянусь,
       
Беззвучно шевеля губами,
       
Что я еще сюда вернусь,
       
Еще вернусь сюда — за вами!
      
     
    
   
   
    
     
1957–1981
    
    
     
      
Вверх по реке[92]
     
     
      
       
Челнок взлетает от рывков
       
Потоку поперек.
       
Вверх по течению веков
       
Плывет челнок.
      
      
       
Дрожит, гудит упругий шест,
       
Звенит струной,
       
Сама история окрест
       
Передо мной.
      
      
       
На устье — электронный мир,
       
Пришедший в города,
       
Шекспир, колеблющий эфир,
       
Тяжелая вода…
      
      
       
Еще недавно видел челн
       
Не цепи гор,
       
А золотых пшеничных волн
       
Земной простор.
      
      
       
Но мир кормилицы-земли,
       
Крестьянский быт —
       
Уже исчез внизу, вдали
       
И мглой покрыт.
      
      
       
Сейчас в охотничьем веку,
       
В глухой тайге
       
Я верю петле и силку,
       
Трехзубой остроге,
      
      
       
Шесту, что согнут словно лук,
       
Чтоб без весла
       
Был пущен тетивою рук
       
Челнок-с грела.
      
      
       
Уж недалек конец пути —
       
Реки исток,
       
И я назад могу идти
       
На веслах строк.
      
      
       
Чтоб к устью лодку привести
       
Речной волной
       
На историческом пути
       
Судьбы земной.
      
      
       
Ей даст дорогу пароход
       
В порту морском.
       
Взовьется гидросамолет
       
Над челноком.
      
      
       
Челнок взлетает от рывков
       
Потоку поперек,
       
Вверх по течению веков
       
Плывет челнок…
      
     
     
1957
    
    
     
      
Каюр[93]
     
     
      
       
Каюр — не просто проводник
       
Навьюченных оленей,
       
Он — чтец лесных и горных книг,
       
Скрижалей поколений.
      
      
       
Он знает, как скрипят пески,
       
Подтачивая скалы,
       
Как наползают ледники
       
На горло перевала.
      
      
       
Как по ущельям ручейки
       
Проносятся галопом,
       
Меняя русло у реки
       
И нам грозя потопом.
      
      
       
Природы музыка тонка,
       
Сложны фиоритуры,
       
Но их почувствует река
       
И передаст каюру.
      
     
     
1957
    
    
     
      
Бивень[94]
     
     
      
       
Когда утих стодневный ливень
       
И горы обрели язык,
       
Явился мамонтовый бивень,
       
Камнями выбеленный клык.
      
      
       
Он найден был в ущельях голых,
       
Едва расчищен был обвал,
       
И рассудительный геолог
       
Его сокровищем назвал.
      
      
       
И бивень древностью пещерной
       
В людской отправится музей,
       
Чтобы судьбой его ущербной
       
Залюбовался ротозей.
      
      
       
Чтоб по единой кости этой
       
Определялась бы без слов
       
Вся крепость мощного скелета,
       
Вся сила мускульных узлов.
      
      
       
Тот мамонт выл, дрожа всем телом,
       
В ловушке для богатырей,
       
Под визг и свист осатанелый
       
Полулюдей, полузверей,
      
      
       
Чьи сохли рты от жажды крови,
       
Чьи междометья, не слова,
       
Летели в яму в хриплом реве,
       
В косноязычье торжества.
      
      
       
Он, побиваемый камнями,
       
И не мудрец и не пророк,
       
А просто мамонт в смертной яме,
       
Трубящий в свой роландов рог, —
      
      
       
Он звал природу на подмогу,
       
И сохло русло у реки,
       
И через горные отроги
       
Перемещались ледники.
      
     
     
1957
    
    
     
      
Прямой наводкой[95]
     
     
      
       
Тороплюсь, потому что старею,
       
Нынче время меня не ждет,
       
Поэтическую батарею
       
Я выкатываю вперед.
      
      
       
Чтоб прицельные угломеры
       
Добирались до подлеца,
       
Подхалима и лицемера,
       
Чернокнижника и лжеца.
      
      
       
Не отводит ни дня, ни часа
       
Торопящееся перо
       
На словесные выкрутасы,
       
Изготовленные хитро.
      
      
       
И недаром боятся люди,
       
Сторонящиеся меня,
       
Самоходных моих орудий
       
Разрушительного огня.
      
      
       
Кровь колотит в виски!
       
Скорее! Смерть не ждет!
       
Да и жизнь не ждет!
       
Поэтическую батарею
       
Я выкатываю вперед.
      
     
     
1957
    
    
     
      
Ветер в бухте[96]
     
     
      
       
По сообщенью барометра
       
Работа кончится нескоро.
       
Кидают вверх четыре ветра
       
Куски раздробленного моря.
      
      
       
Крылатых грузчиков лопаты
       
Выбрасывают из залива
       
Обломки тучи синеватой
       
И воду цвета чернослива.
      
      
       
Большое солнце ходит кругом
       
И наблюдает с небосвода,
       
Как из угла кидают в угол
       
Блестящую, как уголь, воду.
      
      
       
И на кунгасы, на баркасы
       
С опущенными якорями
       
Летят осколки черной массы,
       
Ветрами вырытой из ямы.
      
     
     
1957
    
    
     
      
Каменотес[97]
     
     
      
       
Как грузчик в каменном карьере,
       
Морская трудится волна;
       
Ворчит и роется в пещере
       
И выгребает все со дна.
      
      
       
И день и ночь без всякой смены
       
Пересыпает, рушит, бьет,
       
В зеленой мгле, в соленой пене
       
Из глуби камни достает.
      
      
       
Так дышит грудь каменотеса,
       
Трудом взволнованная грудь,
       
Когда у скального откоса
       
Ложится море отдохнуть.
      
     
     
1957
    
    
     
      
Память[98]
     
     
      
       
Если ты владел умело
       
Топором или пилой,
       
Остается в мышцах тела
       
Память радости былой.
      
      
       
То, что некогда зубрила
       
Осторожная рука,
       
Удержавшая зубило
       
Под ударом молотка.
      
      
       
Вновь почти без напряженья
       
Обретает каждый раз
       
Равновесие движенья
       
Без распоряженья глаз.
      
      
       
Это умное уменье,
       
Эти навыки труда
       
В нашем теле, без сомненья,
       
Затаились навсегда.
      
      
       
Сколько в жизни нашей смыто
       
Мощною рекой времен
       
Разноцветных пятен быта,
       
Добрых дел и злых имен.
      
      
       
Мозг не помнит, мозг не может,
       
Не старается сберечь
       
То, что знают мышцы, кожа,
       
Память пальцев, память плеч
      
      
       
Эти точные движенья,
       
Позабытые давно, —
       
Как поток стихотворенья,
       
Что на память прочтено.
      
     
     
1957
    
    
     
      
Духовой оркестр[99]
     
     
      
       
Все начинается трубой
       
Достаточно искусной,
       
Гудит пастушеский гобой
       
Задумчиво и грустно.
      
      
       
Гобой — начало всех чудес.
       
В затейливом сравненье
       
Он — архитектора отвес
       
Для музыкостроенья.
      
      
       
И весь оркестр духовой,
       
Дыханье громобоя,
       
Идет дорогой звуковой
       
По голосу гобоя.
      
      
       
Напиток звука свеж и чист,
       
И это знает каждый
       
И пьет мелодию флейтист,
       
Позеленев от жажды.
      
      
       
И геликон ревет, как слон,
       
Как будто бивни-трубы
       
Согнуть и свить способен он,
       
Пока в работе губы.
      
      
       
Хрипун, удавленник — фагот,
       
Типаж литературный,
       
И тот дает, разинув рот,