1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 
				
– Томми…
				
– Том спит. Он ушел смотреть на слона.
				
– Том, ты можешь увидеть Боулдер?
				
Далеко-далеко белая полоска зари поднималась по небу, разорванная безжизненными горными пиками.
				
– Да. Они ждут. Ждут известий. Ждут весны. В Боулдере все спокойно.
				
– Ты можешь увидеть Фрэнни?
				
Том просиял.
				
– Фрэнни, да. Она толстая. Думаю, она собирается рожать. Она переехала к Люси Суонн. Люси тоже ждет ребенка. Но Фрэнни родит первой. Да только… – Лицо Тома потемнело.
				
– Том? Что – только?
				
– Ребенок…
				
– Что с ребенком?
				
Том в недоумении осмотрелся.
				
– Мы стреляли в волков, да? Я заснул, Стью?
				
Стью выдавил улыбку.
				
– Ненадолго, Том.
				
– Мне приснился слон. Смешно, правда?
				
– Да.
				
Что с ребенком? Что с Фрэн?
				
Он начал подозревать, что они не успеют вовремя добраться до Боулдера: то, что видел Том, произойдет до их возвращения.
				
				
Хорошая погода закончилась за три дня до Нового года, и они остановились в Киттридже. До Боулдера оставалось так недалеко, что теперь любая задержка вызывала горькое разочарование. Даже Коджак нервничал и не находил себе места.
				
– Скоро пойдем дальше? – с надеждой спросил Том.
				
– Не знаю, – ответил Стью. – Хочется верить, что скоро. Нам бы еще два дня хорошей погоды, я уверен, больше и не нужно. Черт! – Он вздохнул, потом пожал плечами. – Что ж, может, только посыплет и перестанет.
				
Но буран выдался самым сильным за всю зиму. Снег валил пять дней, и местами высота сугробов достигла двенадцати, а то и четырнадцати футов. Когда второго января они сумели выбраться на поверхность и увидели солнце, плоское и маленькое, как тусклая медная монета, все ориентиры исчезли. Большую часть крошечного делового района города не просто засыпало, а похоронило под толстым слоем снега. Ветер придавал сугробам, поднимающимся над белизной, причудливые формы. Они будто попали на другую планету.
				
Они двинулись дальше, но с гораздо меньшей скоростью. Поиск дороги из относительного пустяка превратился в серьезную проблему. Кроме того, снегоход часто застревал, и им приходилось его откапывать. А на второй день тысяча девятьсот девяносто первого года до их ушей начал доноситься рокот лавин.
				
Четвертого января они подошли к тому месту, где федеральное шоссе 6 отходило от автострады, беря курс на Голден, и, пусть они этого не знали – ни снов, ни предчувствий, – в этот день у Фрэнни Голдсмит начались схватки.
				
– Отлично! – вырвалось у Стью, когда они остановились у поворота. – Больше дорогу искать не нужно. Ее прорубили в скалах. Нам чертовски повезло, что мы не проскочили мимо.
				
Зато появилась новая проблема – тоннели. Чтобы добраться до входа, им приходилось или отбрасывать свежий снег, или вгрызаться в ранее сошедший слежавшийся. В самом тоннеле снегоход ревел и шлепал по асфальту.
				
Хуже того, тоннели пугали – Ларри и Мусорный Бак могли бы много чего рассказать об этом. Там было темно, как в шахте, если не считать конуса света, вырывающегося из фары снегохода, потому что с обоих торцов тоннели завалило снегом. Возникало ощущение, что ты находишься в темном холодильнике. Медленное продвижение по тоннелю заканчивалось тем, что приходилось прилагать титанические усилия и инженерную смекалку, чтобы выбраться из него. И Стью все время боялся, что в конце концов они попадут в тоннель, миновать который не смогут, как бы ни старались, передвигая застывшие автомобили и освобождая дорогу снегоходу. Если бы такое произошло, им пришлось бы разворачиваться и возвращаться на автостраду. То есть они потеряли бы не меньше недели. О том, чтобы оставить снегоход, не могло быть и речи: сделав это, они обрекли бы себя на растянутое во времени самоубийство.
				
А Боулдер находился уже совсем близко.
				
Седьмого января, примерно через два часа после того, как они прорыли себе путь из очередного тоннеля, Том поднялся и указал вперед:
				
– Что это, Стью?
				
Стью устал и пребывал в скверном настроении. Снов он больше не видел, но, так уж вышло, это пугало его еще сильнее.
				
– Не вставай на ходу, Том, сколько раз я должен тебе это говорить? Ты свалишься, уйдешь головой в снег и…
				
– Да, но что это? Похоже на мост. Мы должны пересечь реку, Стью?
				
Стью посмотрел, увидел, снизил обороты двигателя, потом заглушил его.
				
– Что это? – озабоченно повторил Том.
				
– Эстакада, – пробормотал Стью. – Я… я просто не верю…
				
– Эстакада? Эстакада?
				
Стью повернулся и сгреб Тома за плечи.
				
– Это эстакада Голдена, Том. Впереди сто девятнадцатое, шоссе сто девятнадцать! Дорога на Боулдер! Мы всего в двадцати милях от города! Может, и ближе!
				
Том наконец-то понял и раскрыл рот. Он выглядел так комично, что Стью рассмеялся и хлопнул Тома по спине. Даже ноющая боль в ноге теперь совершенно его не беспокоила.
				
– Мы почти дома, Стью?
				
– Да, да, да-а-а-а-а!
				
Тут они схватили друг друга за руки и принялись неуклюже танцевать, поднимая фонтаны белой пыли, падая и поднимаясь, засыпанные снегом. Коджак какое-то время изумленно смотрел на них, а потом начал прыгать рядом, радостно лая и виляя хвостом.
				
				
На ночлег они остановились в Голдене и уже рано утром двинулись по шоссе 119 к Боулдеру. Предыдущую ночь спали плохо. Никогда еще Стью не испытывал такого нетерпения… смешанного с нарастающей тревогой за Фрэнни и ребенка.
				
Где-то в час пополудни двигатель снегохода начал чихать и кашлять. Стью заглушил его и взял канистру с бензином, закрепленную на борту маленькой кабины Коджака.
				
– Господи! – вырвалось у него, когда он ощутил ее легкость.
				
– Что случилось, Стью?
				
– Это все я! Я виноват! Я знал, что эта трехнутая канистра пуста, и забыл наполнить ее. От волнения, наверное. Ну не глупость ли?
				
– У нас нет бензина?
				
Стью отбросил пустую канистру.
				
– Это точно. Как я мог так сглупить?
				
– Наверное, все время думал о Фрэнни. И что нам теперь делать, Стью?
				
– Пойдем пешком или постараемся пойти. Ты возьми свой спальник. Консервы разделим, положим в спальники. Палатки оставим здесь. Извини, Том. Моя вина.
				
– Все нормально, Стью. А палатки?
				
– Пожалуй, лучше оставить их здесь, старина.
				
В тот день они до Боулдера не добрались. Остановились с наступлением сумерек, уставшие донельзя. Снег казался таким легким и пушистым, но брели они по нему со скоростью черепахи, буквально ползли. Костер разводить не стали. Дров под рукой не нашлось, а идти за ними не было сил. Их окружали высокие снежные дюны. И даже когда совсем стемнело, они не увидели зарева на северном горизонте, хотя Стью то и дело озабоченно туда поглядывал.
				
Ужин они съели холодным. Том залез в спальник и тут же заснул, даже не пожелав Стью спокойной ночи. Стью тоже устал, и у него ужасно болела нога. Хорошо хоть, что она меня еще держит, подумал он.
				
И пообещал себе, что к завтрашнему вечеру они обязательно доберутся до Боулдера и следующую ночь проведут уже в настоящих постелях.
				
Тревожная мысль пришла к нему, когда он заползал в спальник. Вдруг они придут в Боулдер и найдут его опустевшим, таким же, как Гранд-Джанкшен, и Эйвон, и Киттридж? Пустые дома, пустые магазины, крыши, провалившиеся под тяжестью снега, улицы в сугробах. Ни единого звука, кроме капели при оттепелях: он где-то прочитал, что в разгар зимы температура воздуха в Боулдере иной раз поднималась до семидесяти градусов[234]. Но все ушли, как уходят люди из сна, когда ты просыпаешься. Потому что во всем мире остались только Стью Редман и Том Каллен.
				
Безумная, конечно, мысль, однако Стью никак не мог отделаться от нее. Вылез из спального мешка и вновь посмотрел на север, в надежде на слабое свечение на горизонте, которое можно видеть недалеко от города, где живут люди. Конечно же, он должен что-то видеть. Стью попытался вспомнить предположение Глена относительно того, сколько людей будет жить в Боулдере к тому времени, когда снег перекроет дороги. Но память упорно буксовала. Восемь тысяч? Не больше? Восемь тысяч – не так уж и густо. Они много света не нажгут, даже при восстановленной подаче электричества. Может…
				
Может, лучше поспать и не тревожиться понапрасну? Завтра все прояснится.
				
Он забрался в спальник, поворочался несколько минут, а потом усталость взяла свое. Он спал. Ему снилось, что он в Боулдере, в летнем Боулдере, где лужайки все желтые, высохшие от жары без полива. И тишину нарушает только скрип петель открытой двери, которую раскачивает легкий ветерок. Все ушли. Даже Том ушел.
				
Фрэнни! – позвал он, но ответил ему только ветер и скрип двери, раскачивающейся взад-вперед.
				* * *
				
К двум пополудни следующего дня они преодолели еще несколько миль. Тропу пробивали по очереди. Стью уже начал склоняться к мысли, что им придется провести в пути еще один день. Тормозил их он. Сломанная нога отказывалась служить ему, боль нарастала с каждым шагом. Скоро мне придется ползти, думал Стью. Дорогу преимущественно прокладывал Том.
				
Когда они остановились, чтобы перекусить холодными консервами – о костре речь не шла, – Стью вдруг подумал, что так и не увидел Фрэнни с большим животом. Может, еще есть шанс. Но он в этом сомневался. Крепла убежденность в том, что все произошло без него… к лучшему или к худшему.
				
Теперь же, через час после ленча, он с головой ушел в свои мысли и чуть не наткнулся на Тома, который вдруг остановился.
				
– В чем дело? – спросил он, потирая больную ногу.
				
– Дорога, – ответил Том, и Стью торопливо обошел его, чтобы посмотреть.
				
Заговорил он только после долгой, изумленной паузы:
				
– Я бы просто свалился вниз.
				
Они стояли на снежном обрыве, высотой почти девять футов. Смерзшаяся корка круто уходила к расчищенному асфальту. Справа от дороги стоял щит-указатель с надписью: «АДМИНИСТРАТИВНАЯ ГРАНИЦА БОУЛДЕРА».
				
Стью захохотал. Уселся в снег и смеялся, не обращая внимания на недоумевающий взгляд Тома. Наконец объяснил:
				
– Они расчищают дороги. Понимаешь? Мы сумели вернуться, Том! Мы сумели вернуться! Коджак! Иди сюда!
				
Он бросил на снег последние собачьи сухари, и Коджак ел их, пока Стью курил, а Том смотрел на дорогу, которая разрезала нетронутую снежную целину, как мираж лунатика.
				
– Мы снова в Боулдере, – пробормотал Том. – Мы действительно в Боулдере. Родные мои.
				
Стью хлопнул его по плечу и отбросил окурок.
				
– Пошли, Томми. Пора нам наконец попасть домой.
				
				
Около четырех вновь пошел снег. К шести вечера стемнело, и черный асфальт под ногами стал призрачно белым. Стью сильно хромал и пошатывался. Один раз Том спросил, не хочет ли тот отдохнуть, но он лишь покачал головой.
				
К восьми снег заметно усилился. Раз или два они теряли направление и утыкались в сугробы по обочинам дороги, прежде чем понимали, куда надо идти. Покрытый снегом асфальт стал скользким. Том падал дважды, а потом, где-то в четверть девятого, Стью упал на больную ногу. Ему пришлось сцепить зубы, чтобы подавить стон. Том поспешил на помощь.
				
– Я в порядке. – Стью удалось подняться.
				
Двадцать минут спустя из темноты донесся нервный молодой голос, заставивший их замереть:
				
– К-кто и-идет?
				
Коджак начал рычать, его шерсть встала дыбом. Том ахнул. И тут Стью едва различил в вое ветра звук, который вселил в него ужас: передергивание затвора винтовки.
				
Часовые. Они поставили часовых. Это ж надо, пройти весь путь, чтобы получить пулю от часового рядом с торговым центром «Столовая гора». Обхохочешься. Эту шутку оценил бы даже Рэндалл Флэгг.
				
– Стью Редман! – крикнул он в темноту. – Здесь Стью Редман. – Он сглотнул и услышал, как что-то щелкнуло в горле. – Кто говорит?
				
Глупец. Наверняка ты не знаешь этого человека…
				
Но голос, доносящийся из-за снежной пелены, казался знакомым.
				
– Стью? Стью Редман?
				
– Со мной Том Каллен… ради Бога, не подстрелите нас!
				
– Это уловка? – Голос, похоже, спорил сам с собой.
				
– Никакой уловки! Том, скажи что-нибудь!
				
– Всем привет! – тут же откликнулся Том.
				
Последовала пауза. Ветер выл и визжал. Потом часовой (да, Стью точно знал этот голос) сказал:
				
– В старой квартире Стью на стене висела картина. Какая?
				
Стью принялся лихорадочно рыться в памяти. Звук передергиваемого затвора определенно мешал сосредоточиться. Он подумал: Господи, я стою под валящим снегом и пытаюсь вспомнить, какая картина висела у меня в квартире – в старой квартире, сказал он, то есть Фрэн, должно быть, действительно переехала к Люси. Люси еще смеялась над этой картиной, говорила, что Джон Уэйн подстрелит этих индейцев, как только ты отвернешься…
				
– Фредерика Ремингтона! – прокричал он во всю мощь легких. – Она называлась «Тропа войны»!
				
– Стью! – воскликнул часовой. Черная тень материализовалась из снега, поскальзываясь на каждом шаге, побежала к ним. – Я просто не могу поверить!..
				
Он оказался перед ними, и Стью увидел, что это Билли Джеринджер, который прошлым летом доставил им столько хлопот из-за пристрастия к быстрой езде.
				
– Стью! Том! И, клянусь Иисусом, Коджак! Где Бейтман и Ларри? Где Ральф?
				
Стью медленно покачал головой:
				
– Не знаю. Нам надо уйти с холода, Билли. Мы замерзаем.
				
– Конечно, супермаркет совсем рядом. Я позвоню Норму Келлогу… Гарри Данбартону… Дику Эллису… черт, я разбужу весь город! Это здорово! Я просто не могу поверить!
				
– Билли…
				
Билли вновь повернулся к ним, и Стью, хромая, направился к нему.
				
– Билли, Фрэн собиралась рожать…
				
Билли замер. Потом прошептал:
				
– Черт, я совсем об этом забыл.
				
– Она родила?
				
– Джордж. Джордж Ричардсон может сказать тебе, Стью. Или Дэн Латроп. Он наш новый врач, появился примерно через четыре недели после вашего ухода, раньше лечил уши, горло и нос, но он…
				
Стью тряхнул Билли, оборвав его лепетание.
				
– Что-то не так? – спросил Том. – Что-то не так с Фрэнни?
				
– Скажи мне, Билли! – взмолился Стью. – Пожалуйста!
				
– С Фрэн все хорошо, – ответил Билли. – Она поправляется.
				
– Ты это слышал?
				
– Нет, я видел ее. Мы с Тони Донахью заходили к ней, принесли цветы из теплицы. Теплица – это проект Тони, он там много чего выращивает, не только цветы. Она все еще в больнице только потому, что ей пришлось делать… как это называется… римские роды…
				
– Кесарево сечение?
				
– Да, именно, потому что ребенок лежал неправильно. Но никаких проблем не возникло. Мы виделись с ней через три дня после рождения ребенка, седьмого января, два дня тому назад. Мы принесли ей розы. Решили, что они ее подбодрят.
				
– Ребенок умер? – мрачно спросил Стью.
				
– Нет, – ответил Билли, а после паузы с неохотой добавил: – Пока нет.
				
Стью внезапно почувствовал, что его уносит в пустоту. Услышал смех… и волчий вой…
				
Билли же говорил и говорил:
				
– У него грипп. «Капитан Торч». Это конец для всех нас, вот что говорят люди. Фрэнни родила четвертого января, мальчика, шесть фунтов девять унций, и поначалу все шло хорошо, и, наверное, в Зоне напились все, Дик Эллис сказал, что это был День победы в Европе и День победы над Японией одновременно. А потом, шестого, он… заболел. Вот так. – Тут у Билли сел голос. – Он заболел, черт, это не самая радостная новость для человека, вернувшегося домой, мне очень жаль, Стью…
				
Стью нащупал плечо Билли, притянул его ближе.
				
– Поначалу все говорили, что он поправится, может, это обычный грипп… или бронхит… или даже круп… но врачи, они сказали, что новорожденные почти никогда этим не болеют. Это как природный иммунитет, потому что они такие маленькие. И оба, и Джордж, и Дэн… в прошлом году навидались больных «супергриппом».
				
– А значит, ошибку они допустить не могли, – закончил за него Стью.
				
– Да, – прошептал Билли. – Ты все понял правильно.
				
– Вот беда, – пробормотал Стью. Отпустил плечо Билли и вновь захромал по дороге.
				
– Стью, куда ты идешь?
				
– В больницу, – ответил Стью. – Повидаться с моей женщиной.
			
			
				
					
Глава 76
				
				
Фрэн лежала без сна с включенной настольной лампой. Яркий свет падал на левую часть чистой белой простыни. Центр светового пятна занимал нераскрытый роман Агаты Кристи, лежащий лицом вниз. Фрэн еще бодрствовала, но медленно впадала в сон, пребывала в том состоянии, когда воспоминания становятся невероятно ясными, чтобы вскоре трансформироваться в сны. Она собиралась хоронить отца. Остальное значения не имело, но чтобы сделать это, ей предстояло оправиться от потрясения, вызванного его смертью. Акт любви. Покончив с этим, она отрезала бы себе кусок клубнично-ревеневого пирога. Большой, сочный и очень-очень горький.
				
Полчаса тому назад заходила Марси, чтобы справиться о ее самочувствии, и Фрэн спросила: «Питер еще не умер?» Когда задавала вопрос, два времени до такой степени слились друг с другом, что она сама не могла в точности сказать, о ком спрашивала – о Питере-младенце или о Питере-дедушке, давно усопшем.
				
«Ш-ш-ш, он прекрасно себя чувствует», – ответила Марси, но в ее глазах Фрэнни прочитала более правдивый ответ. Ребенок, которого она зачала с Джессом Райдером, умирал где-то за четырьмя стеклянными стенами. Возможно, ребенку Люси повезет больше: оба родителя обладали врожденным иммунитетом к «Капитану Торчу». Зона поставила крест на ее Питере и возлагала коллективные надежды на тех женщин, которые забеременели после первого июля прошлого года. Жестоко, конечно, но объяснимо. Разум Фрэнни плавно перетек на новый уровень, приблизившись к границе сна, следуя дорогами прошлого и лабиринтами сердца. Она думала о гостиной матери, где царила эпоха консервации. Она думала о глазах Стью, о первом взгляде на своего ребенка, Питера Голдсмита-Редмана. Она грезила, что Стью сейчас с ней, в ее палате.
				
– Фрэн…
				
Все вышло не так, как хотелось. Все надежды пошли прахом, оказались такими же ненастоящими, как говорящие и двигающиеся животные в «Дисней уорлде», просто пригоршня пружинок и шестеренок, обман, ложная заря, ложная беременность, ло…
				
– Эй, Фрэнни!
				
В своем сне она видела, что Стью вернулся. Стоял в дверях ее палаты, одетый в огромную меховую куртку с капюшоном. Еще один обман. Но она видела, что Стью из сна отрастил бороду. Ну не смех ли?
				
Фрэнни уже начала сомневаться, а сон ли это, когда увидела Тома Каллена, стоящего за спиной Стью, и… уж не Коджак ли сидит у его ноги?
				
Ее рука метнулась к щеке и ущипнула так яростно, что заслезился левый глаз. Ничего не изменилось.
				
– Стью? – прошептала она. – Господи, это Стью?
				
Его лицо загорело дочерна, не считая той части вокруг глаз, которую, вероятно, закрывали очки. Такую подробность во сне не уловить…
				
Она вновь ущипнула себя.
				
– Это я. – Стью вошел в палату. – Перестань мучить себя, милая. – Он так сильно хромал, что едва не падал. – Фрэнни, я дома.
				
– Стью! – вскричала она. – Ты настоящий? Если ты настоящий, подойди сюда!
				
Он подошел и обнял ее.
			
			
				
					
Глава 77
				
				
Стью сидел на стуле у кровати Фрэн, когда вошли Джордж Ричардсон и Дэн Латроп. Фрэн тут же схватила его руку и крепко, чуть ли не до боли, сжала. Лицо ее напряглось, и на мгновение Стью увидел, какой она будет в старости: совсем как матушка Абагейл.
				
– Стью! – воскликнул Джордж. – Мне сказали о твоем возвращении. Это просто чудо. У меня нет слов. Я так рад видеть тебя. Мы все рады.
				
Джордж пожал ему руку и представил Дэна Латропа.
				
– Мы слышали о взрыве в Лас-Вегасе, – сказал Дэн. – Вы действительно его видели?
				
– Да.
				
– Здесь люди думают, что это был атомный взрыв. Это правда?
				
– Да. – Джордж кивнул, а потом решил сменить тему и повернулся к Фрэн: – Как ты себя чувствуешь?
				
– Хорошо. Рада, что мой мужчина вернулся. Как ребенок?
				
– По этому поводу мы и пришли, – ответил Латроп.
				
Фрэн кивнула.
				
– Он умер?
				
Джордж и Дэн переглянулись.
				
– Фрэнни, – начал Джордж, – я хочу, чтобы ты выслушала меня очень внимательно и правильно поняла все, что я скажу…
				
– Если он умер, так и скажи! – Она едва сдерживала истерику.
				
– Фрэн!.. – попытался вразумить ее Стью.
				
– Питер, похоже, выздоравливает, – вставил Дэн Латроп.
				
На мгновение в палате воцарилась полная тишина. Фрэн – белый овал лица в обрамлении темно-каштановых волос, рассыпанных по подушке, – смотрела на Дэна так, будто тот начал нести какую-то несусветную чушь. Кто-то – Лори Констебл или Марси Спрюс – заглянул в палату и пошел дальше. Эти мгновения Стью запомнил навсегда.
				
– Что? – наконец прошептала Фрэн.
				
– Пока радоваться рано, – предупредил ее Джордж.
				
– Но вы сказали… выздоравливает. – На ее лице отражалось полнейшее изумление. До этого момента она сама не понимала, насколько смирилась со смертью сына.
				
– Мы с Дэном видели тысячи больных во время эпидемии, Фрэн… обрати внимание, я не говорю «лечили», потому что не думаю, что кому-то из нас удалось хоть в малой степени помочь нашим пациентам. Это справедливое утверждение, Дэн?
				
– Да.
				
На лбу Фрэн появилась морщинка «я-хочу», которую Стью заметил в первые часы после их знакомства в Нью-Хэмпшире.
				
– Ради Бога, ты можешь говорить по делу?
				
– Я пытаюсь, но я не должен вселять ложных надежд и не собираюсь этого делать, – ответил Джордж. – Мы говорим о твоем сыне, и я не разрешу тебе давить на меня. Я хочу, чтобы ты поняла ход наших мыслей. Теперь мы склоняемся к тому, что «Капитан Торч» – грипп с переменным антигеном. Каждый вид гриппа – старого гриппа – обладал своим антигеном. По этой причине он обязательно возвращался раз в два или три года, несмотря на прививки. Могла быть вспышка гриппа типа А или гонконгского гриппа, и ты делал прививку, но через два года приходил грипп типа Б, и ты заболевал, если не делал себе уже другую прививку.
				
– Но тебе удавалось поправиться, – вмешался Дэн, – потому что организм начинал вырабатывать антитела. Организм изменялся, чтобы справиться с гриппом. В случае «Капитана Торча» сам вирус изменялся всякий раз, когда организм начинал защищаться от какого-то конкретного штамма. В этом смысле «Капитан Торч» больше схож с вирусом СПИДа, а не с разновидностями гриппа, с которыми мы сталкивались раньше. И, как и вирус СПИДа, он продолжал изменяться, пока не подавлял сопротивление иммунной системы. Потом наступала смерть.
				
– Тогда почему мы им не заболели? – спросил Стью.
				
– Этого мы не знаем, – ответил Джордж. – И не думаю, что когда-нибудь узнаем. Уверены мы только в одном: врожденный иммунитет не помогал заболевшим выздороветь. Они просто не заболевали. И это вновь возвращает нас к Питеру, так, Дэн?
				
– Да. Заболевшим «Капитаном Торчем» в какой-то момент становилось лучше, но полностью они не выздоравливали. Наоборот, состояние ухудшалось. Этот младенец, Питер, заболел через сорок восемь часов после рождения. В том, что это «Капитан Торч», сомневаться не приходилось. Симптомы классические. Но потемнения кожи под челюстью, которые мы с Джорджем ассоциируем с четвертой и летальной стадией «супергриппа», так и не появились. С другой стороны, периоды ремиссии удлинялись и удлинялись.
				
– Я не понимаю. – На лице Фрэн отражалось недоумение. – Что?..
				
– Всякий раз, когда вирус мутировал, иммунная система Питера менялась следом за ним, вырабатывая новые антитела, – ответил Джордж. – Теоретически еще существует возможность ухудшения состояния мальчика, но он ни разу не входил в последнюю, критическую стадию. Похоже, он справляется с болезнью.
				
Вновь в палате повисла тишина.
				
– Ты передала свой иммунитет ребенку, Фрэн, – нарушил молчание Дэн. – И теперь мы думаем, что благодаря этому у него есть возможность побороть болезнь. Мы предполагаем, что тот же шанс был и у близнецов миссис Уэнтуорт, но обстоятельства сложились против них. Я придерживаюсь мнения, что они умерли не от «супергриппа», а от связанных с ним осложнений. Это небольшое отличие, я понимаю, но, возможно, именно оно и оказалось решающим.
				
– А другие женщины, которые забеременели от мужчин, не обладавших иммунитетом? – спросил Стью.
				
– Мы думаем, им придется наблюдать, как их дети будут бороться с «супергриппом», – ответил Джордж. – Некоторые, возможно, умрут, какое-то время жизнь Питера тоже висела на волоске, но другие успешно справятся с вирусом. И очень скоро наступит время, когда все еще не родившиеся дети, и в Свободной зоне, и во всем мире, будут иметь родителей, обладающих врожденным иммунитетом к «супергриппу». Пусть делать такие прогнозы не совсем корректно, но я готов поставить все деньги, которые заработаю, если они вновь у нас появятся, что победа будет за нами, а не за «супергриппом». А пока мы должны очень внимательно наблюдать за самочувствием Питера.
				
– И не только мы, – добавил Дэн. – В определенном смысле сейчас Питер – достояние всей Свободной зоны.
				
– Я хочу, чтобы он жил, потому что он мой и я его люблю, – прошептала Фрэнни и посмотрела на Стью. – И он моя связь с прежним миром. На Джесса он похож больше, чем на меня, и я этому рада. Это правильно. Ты меня понимаешь, любимый?
				
Стью кивнул, и странная мысль пришла ему в голову: как же хочется посидеть сейчас с Хэпом, и Нормом Бруэттом, и с Виком Полфри, пить с ними пиво, наблюдать, как Вик закуривает самокрутку с вонючим табаком, и рассказывать о том, что из всего этого вышло. Они прозвали его Молчальником Стью, говорили, что он не скажет «говно», даже если набьет им рот. Но ему хотелось столько им рассказать. Он бы говорил сутки напролет. Стью сжал руку Фрэн, чувствуя, как слезы жгут глаза.
				
– Нам надо обойти больных, – Джордж встал, – но Питер будет находиться под нашим неусыпным контролем, Фрэн. Когда у нас появится полная уверенность, что он выздоровел, ты узнаешь об этом первой.
				
– Когда я смогу кормить его? Если… если он не…
				
– Через неделю, – ответил Дэн.
				
– Но это так долго!
				
– Это будет долгий срок для всех нас. В Зоне шестьдесят одна беременная, и шесть зачали до начала эпидемии. Для них это будет особенно долгая неделя. Стью! Приятно познакомиться. – Дэн протянул руку, и Стью ее пожал. Врач тут же ушел, как человек, у которого много работы и который стремится ее сделать.
				
Джордж тоже пожал руку Стью.
				
– Увидимся завтра, самое позднее – во второй половине дня, хорошо? Только скажи Лори, какое время для тебя наиболее удобно.
				
– Зачем?
				
– Нога, – ответил Джордж. – С ней беда, верно?
				
– Не такая уж и беда.
				
– Стью! – Фрэнни села. – Что у тебя с ногой?
				
– Перелом, неправильное срастание костей, избыточная нагрузка, – ответил Джордж. – Хорошего мало, но все это можно исправить.
				
– Ну… – произнес Стью.
				
– Никаких «ну»! Дай мне взглянуть на нее, Стюарт! – На лбу Фрэнни вновь появилась морщинка «я-хочу».
				
– Позже, – ответил Стью.
				
Джордж направился к двери.
				
– Зайди к Лори, хорошо?
				
– Он зайдет, – пообещала Фрэнни.
				
Стью улыбнулся:
				
– Зайду. Раз леди-босс так говорит…
				
– Как хорошо, что ты вернулся. – По лицу Джорджа чувствовалось, что его так и распирают вопросы, но он лишь качнул головой и вышел, плотно закрыв за собой дверь.
				
– Дай-ка взглянуть, как ты ходишь. – Морщинка «я-хочу» не сходила со лба Фрэн.
				
– Слушай, Фрэнни…
				
– Пройдись, дай взглянуть.
				
Он прошелся, напоминая матроса, пересекающего палубу в сильный шторм. Когда вернулся к стулу, она плакала.
				
– Фрэнни, не надо. Милая!..
				
– Не могу. – Она закрыла лицо руками.
				
Он сел, взял ее за руки, опустил их.
				
– Нет. Нет, не надо.
				
Она смотрела на него, по ее щекам катились слезы.
				
– Так много людей умерло… Гарольд, Ник, Сюзан… а как же Ларри? Как Глен и Ральф?
				
– Я не знаю.
				
– И что сказать Люси? Она придет через час. Она приходит каждый день, и она уже на четвертом месяце. Стью, когда она спросит тебя…
				
– Они умерли там… – Стью говорил скорее себе, чем Фрэн. – Вот что я думаю. Вот что я знаю… сердцем.
				
– Не говори этого, – взмолилась Фрэнни. – Не говори при Люси. Это разобьет ей сердце.
				
– Я думаю, они были жертвой. Бог всегда просит жертву. Его руки в крови жертв. Почему? Не могу сказать. Я не такой умный. Возможно, мы сами навлекли это на себя. Точно я знаю одно: эта бомба взорвалась там, вместо того чтобы взорваться здесь, и на какое-то время мы в полной безопасности. На короткое время.
				
– Флэгг погиб? Действительно погиб?
				
– Не знаю. Я думаю… мы не должны терять бдительности. Со временем кто-то найдет место, где создавали такие вирусы, как «Капитан Торч», и завалит это место землей, и засеет землю солью, и потом помолится над ним. Помолится за нас всех.
				
				
Тем же вечером, только гораздо позже, почти в полночь, Стью вез Фрэнни по тихому и пустынному больничному коридору в инвалидном кресле. С ними шла Лори Констебл, и Фрэн проследила, чтобы Стью договорился с ней о завтрашнем осмотре.
				
– Ты выглядишь так, будто тебя самого впору возить в кресле, – заметила Лори.
				
– Сейчас нога совершенно меня не беспокоит, – ответил Стью.
				
Они подошли к широкому окну, за которым находилась палата, выдержанная в голубых и розовых тонах. Под потолком висел большой мобиль. Только в одной кроватке, в первом ряду, лежал младенец.
				
Стью как зачарованный смотрел на него.
				
«ГОЛДСМИТ-РЕДМАН, ПИТЕР, – гласила надпись на медицинской карте, прикрепленной к кроватке. – МАЛЬЧИК. ВЕС 6 ФУНТ. 9 УНЦ. М. ФРЭНСИС ГОЛДСМИТ, ПАЛАТА 209. ОТ. ДЖЕССИ РАЙДЕР (УМ.)».
				
Питер плакал, сжав маленькие пальчики в кулачки. Его лицо покраснело. Он родился с черными как смоль волосами, синие глаза смотрели прямо в глаза Стью, словно обвиняя его во всех несчастьях.
				
Лоб пересекала глубокая вертикальная морщинка… «я-хочу».
				
Фрэнни снова плакала.
				
– Фрэнни, что не так?
				
– Все эти пустые кроватки. – С ее губ сорвалось рыдание. – Вот что не так. Он здесь один. Неудивительно, что он плачет, Стью, он совсем один. И эти пустые кроватки, Господи…
				
– Один он пробудет недолго. – Стью обнял ее за плечи. – И судя по тому, как он выглядит, все у него будет хорошо. Как думаешь, Лори?
				
Но Лори уже оставила их одних у окна палаты новорожденных.
				
Морщась от боли в ноге, Стью опустился рядом с Фрэн на колени и неуклюже обнял ее. Вдвоем они восторженно смотрели на Питера, словно на первого ребенка на Земле. Через какое-то время Питер заснул, прижимая кулачки к груди, а они по-прежнему смотрели на него, дивясь тому, что он вообще есть.
			
			
				
					
Глава 78
				
				
Праздник весны
				
Наконец зима осталась в прошлом.
				
Она выдалась долгой. А для Стью, уроженца восточного Техаса, еще и фантастически холодной. Через два дня после возвращения в Боулдер его правую ногу сломали, соединили обломки кости как положено и загипсовали. Гипс сняли только в начале апреля. К тому времени он напоминал невероятно сложную дорожную карту: практически все жители Зоны расписались на нем, хотя казалось, что такое просто невозможно. К первому марта в Боулдер начали вновь приходить люди, а к тому дню, когда в старом мире переставали принимать заявления на возврат подоходного налога, население Свободной зоны составляло почти одиннадцать тысяч человек. Об этом говорили данные Сэнди Дюшен, которая по-прежнему возглавляла переписную комиссию, только работало в ней теперь двенадцать человек и она располагала собственной компьютерной базой, располагавшейся в «Первом банке Боулдера».
				
Стью, и Фрэн, и Люси Суонн сидели в зоне для пикников на Флагштоковой горе и наблюдали за Майскими салками. Все дети Зоны (и немало взрослых) принимали участие в игре. Майскую корзину, украшенную креповыми лентами и наполненную фруктами и игрушками, вручили Тому Каллену. Идея принадлежала Фрэн.
				
Том сумел поймать Билла Джеринджера (несмотря на застенчивое заявление, что он слишком старый для такой игры, Билли с удовольствием к ней присоединился), а вдвоем они поймали юного Аршоу… или Апсона? Стью уже в них путался. Втроем отыскали Лео Рокуэя, который спрятался за скалой Брентнера. Том лично его осалил.
				
Поиски тех, кому пока удавалось ускользнуть, велись по всему западному Боулдеру, группы детей и молодежи прочесывали практически пустынные улицы, Том ревел от восторга и носился со своей корзиной. Потом игра вновь переместилась на Флагштоковую гору. Двести осаленных продолжали поиски еще пятерых или шестерых, которые оставались «на свободе», в процессе пугая десятки оленей, не желавших участвовать в игре.
				
Двумя милями дальше, в Рассветном амфитеатре, готовился гигантский пикник, на том самом месте, где Гарольд Лаудер ждал подходящего момента, чтобы сказать в «уоки-токи» роковые слова. В полдень две или три тысячи человек сидели там, смотрели на восток, в сторону Денвера, ели оленину, и вареные яйца, и санд вичи с арахисовым маслом и конфитюром, а на десерт – свежеиспеченные пироги. Возможно, больше людей, чем в тот день, вместе в Зоне собраться уже не могли, разве что если решили бы поехать в Денвер и провести митинг на футбольном стадионе, где когда-то играли «Бронкос»[235]. К первому мая потекший ранней весной ручеек переселенцев превратился в бурный поток. После пятнадцатого апреля прибыли еще восемь тысяч человек, и теперь население Боулдера составляло девятнадцать тысяч или около того, причем число это постоянно менялось: комиссия Сэнди Дюшен не успевала сразу вносить всех в список.
				
В манеже, который Стью принес с собой и накрыл одеялом, громко заплакал Питер. Фрэн направилась к нему, но ее опередила Люси, с огромным животом, на восьмом месяце беременности.
				
– Сразу тебе говорю, придется менять подгузник, – предупредила Фрэн. – Я это знаю по его крику.
				
– Я не умру, увидев его какашки. – Люси подняла из манежа негодующе ревущего Питера и принялась покачивать из стороны в сторону. – Привет, малыш! Чем занимаешься? Не перестарался?
				
Питер продолжал орать.
				
Люси положила его на другое одеяло, которое они принесли, чтобы использовать вместо пеленального столика. Питер пополз, но орать не прекратил. Люси перевернула его на спину и начала расстегивать синие вельветовые брючки. Питер сучил ножками.
				
– Почему бы вам не прогуляться? – спросила Люси, улыбнувшись Фрэн, но Стью подумал, что это очень грустная улыбка.
				
– Почему бы нам не прогуляться? – согласилась Фрэн и взяла Стью за руку.
				
Он позволил увести себя. Они пересекли дорогу и пошли по зеленому лугу, уходящему под крутым углом к белым облакам на ярко-синем небе.
				
– И что все это значит? – спросил Стью.
				
– Не поняла? – Фрэн смотрела на него слишком невинно.
				
– Этот взгляд.
				
– Какой взгляд?
				
– Я его узнаю, когда вижу, – ответил Стью. – Не могу сказать, что он означает, но я его узнаю.
				
– Давай присядем, Стью.
				
– Вот оно что!..
				
Они присели и посмотрели на восток, где предгорья переходили в равнину, которая вдали терялась в голубой дымке. А уж где-то за этой дымкой лежала Небраска.
				
– Дело серьезное. И я не знаю, как заговорить с тобой об этом, Стюарт.
				
– Как можешь, так и говори, – ответил он и взял ее за руку.
				
Но Фрэн не заговорила. Лицо ее пришло в движение, из глаза покатилась слезинка, уголки рта опустились, губы задрожали.
				
– Фрэн!
				
– Нет, плакать я не буду! – сердито бросила она, но слезы все равно потекли, и Фрэнни разрыдалась. Стью обнял ее и ждал, пока она успокоится.
				
Когда худшее вроде бы осталось позади, он подал голос:
				
– А теперь скажи мне, в чем дело?
				
– Я тоскую по дому, Стью. Хочу вернуться в Мэн.
				
За их спинами вопили и кричали дети. Стью смотрел на Фрэн как громом пораженный. Потом неуверенно улыбнулся:
				
– Правда? Я-то подумал, что ты решила как минимум развестись со мной. Пусть мы так и не воспользовались услугами церкви.
				
– Без тебя я никуда не пойду. – Она достала из нагрудного кармана бумажную салфетку и вытерла глаза. – Или ты этого не знаешь?
				
– Пожалуй, знаю.
				
– Но я хочу вернуться в Мэн. Мне снятся об этом сны. Тебе когда-нибудь снился восточный Техас, Стью? Арнетт?
				
– Нет, – честно ответил он. – Я проживу оставшиеся годы и умру счастливым, если никогда больше не увижу Арнетт. Ты хочешь поехать в Оганквит, Фрэнни?
				
– Со временем, возможно. Но не сразу. Я бы хотела поехать в западный Мэн, его еще называют Озерным краем. Ты почти добрался туда, когда мы с Гарольдом встретили тебя в Нью-Хэмпшире. Там такие красивые места, Стью. Бриджтон… Суиден… Касл-Рок. Озера, наверное, будут кишеть рыбой. Со временем, полагаю, мы обоснуемся на побережье. Но в первый год я не хочу видеть океан. Слишком много воспоминаний. И он будет слишком большим. Я про океан. – Она уставилась на свои пальцы, нервно комкающие салфетку. – Если ты хочешь остаться здесь… помогать им все налаживать… я пойму. Горы тоже прекрасны, но… это не мой дом.
				
Стью посмотрел на восток и понял, что наконец-то может сформулировать то неопределенное чувство, которое не давало ему покоя с того самого момента, как начал таять снег: стремление переехать. Здесь стало слишком много людей; нет, они еще не ходили друг другу по головам, пока не ходили, но их количество уже начало его нервировать. В Боулдере хватало зонеров (так они начали себя называть), которых вполне устраивало людское скопище. Им это очень даже нравилось. В их число входил Джек Джексон, который возглавлял новый постоянный комитет Свободной зоны (теперь он состоял из девяти человек). И Брэд Китчнер. Брэд развернул добрую сотню проектов, и для каждого ему требовались люди. Именно он предложил возобновить работу одной из денверских телестанций. С шести вечера до часа ночи она транслировала только старые фильмы, которые прерывались пятнадцатиминутным выпуском новостей в девять часов.
				
Стью не нравился человек, который возглавил полицию на время его отсутствия, Хью Петрелла. Он с подозрением отнесся уже к тому факту, что Петрелла – суровый пуританин с лицом, будто вытесанным из дерева, – провел предвыборную кампанию, чтобы получить эту должность. Теперь под его началом служили семнадцать человек, и на каждом заседании постоянного комитета Свободной зоны он требовал новых и новых людей. Будь Глен здесь, он бы – Стью так думал – сказал, что началась бесконечная американская борьба между законом и свободой индивидуума. Стью не считал, что Петрелла – плохой человек (жесткий – да, но не плохой), и полагал, что Хью, уверенный в том, что закон – окончательное решение любой проблемы, будет для Зоны лучшим начальником полиции, чем мог бы стать он сам.
				
– Я знаю, что тебе предложили место в комитете, – осторожно добавила Фрэн.
				
– У меня такое ощущение, что это будет почетная должность, или ты не согласна?
				
На лице Фрэн отразилось облегчение.
				
– Что ж…
				
– Я понял, что они будут счастливы, если я откажусь. Я – наследие прошлого комитета. И у нас был кризисный комитет. Сейчас кризиса нет. А как же Питер, Фрэнни?
				
– Думаю, к июню он станет достаточно взрослым, чтобы путешествовать, – ответила она. – Я бы хотела подождать, пока родит Люси.
				
После Питера, появившегося на свет четвертого января, в Зоне родилось восемнадцать детей. Четверо умерли, остальные чувствовали себя прекрасно. И очень скоро Зона ждала появления младенцев, у которых оба родителя обладали врожденным иммунитетом к «супергриппу». Роды Люси были намечены на четырнадцатое июня.
				
– Как насчет того, чтобы уехать первого июля? – спросил он.
				
Фрэнни просияла.
				
– Ты поедешь? Ты хочешь?
				
– Конечно!
				
– Ты говоришь это не для того, чтобы доставить мне удовольствие?
				
– Нет. Другие люди тоже начнут уезжать. Не многие и не сразу. Но начнут.
				
Она обвила руками его шею, прижалась к нему.
				
– Может, это будет всего лишь отпуск. А может… может, нам действительно понравится. – Она робко посмотрела на него. – Может, мы захотим остаться.
				
Он кивнул:
				
– Возможно.
				
Но задался вопросом: а захотят ли они надолго задерживаться в одном месте?
				
Посмотрел на Люси и Питера. Люси сидела на одеяле и подбрасывала ребенка. Мальчик смеялся и пытался ухватить Люси за нос.
				
– А ты подумала о том, что он может заболеть? И ты. А если ты вновь забеременеешь?
				
Фрэн улыбнулась:
				
– Есть книги. Мы оба умеем читать. Мы не можем прожить всю жизнь в страхе, правда?
				
– Нет, пожалуй, что нет.
				
– Книги и хорошие лекарства. Мы научимся пользоваться ими, а что касается лекарств, которые закончатся… мы научимся их делать. Когда речь идет о болезни и смерти… – Она посмотрела в дальний конец луга, где дети шли к столам для пикника, потные и уставшие. – Это случается и здесь. Помнишь Рича Моффэта? – Он кивнул. – И Ширли Хэммет?
				
– Да…
				
Ширли умерла в феврале от инсульта.
				
Фрэнни взяла его за руки. Ее яркие глаза светились решимостью.
				
– Я считаю, что мы не должны бояться того, что нас ждет, и можем жить так, как нам хочется.
				
– Хорошо. Мне нравится. Это правильно.
				
– Я люблю тебя, Восточный Техас.
				
– Взаимно, мэм.
				
Питер вновь заплакал.
				
– Пойдем посмотрим, что с нашим императором.
				
– Он пытался ползти и стукнулся носом. – Люси передала малыша Фрэн. – Бедный кроха!
				
– Бедный кроха, – согласилась Фрэн и прижала сына к себе. Малыш привычно ткнулся головой в ее шею, посмотрел на Стью и улыбнулся. Стью ответил тем же.
				
– Привет, малявка!
				
Питер засмеялся.
				
Люси перевела взгляд с Фрэн на Стью, снова на Фрэн.
				
– Вы уезжаете, так? Ты его уговорила?
				
– Скорее да, чем нет, – ответил Стью. – Но мы пробудем здесь еще достаточно долго, посмотрим, кто у тебя в животе.
				
– Я рада, – кивнула Люси.
				
Издалека донесся звон колокола, мелодичные звуки поплыли в теплом воздухе.
				
– Ленч. – Люси поднялась, похлопала по огромному животу. – Слышишь, мелкий? Мы собираемся поесть. Ох, не пинайся, я уже иду.
				
Стью и Фрэн тоже поднялись.
				
– Возьми мальчика. – Фрэн передала ему малыша.
				
Питер уже заснул. Втроем они пошли вверх по склону к Рассветному амфитеатру.
				
				
Летний вечер, сумерки
				
На закате они сидели на крыльце и наблюдали, как Питер энергично ползает по пыльному двору, Стью – на стуле с плетеным сиденьем, продавленным от многолетнего использования, Фрэн – в кресле-качалке, слева от Стью. Во дворе подвешенная на цепях покрышка-качели отбрасывала на землю тень, похожую на пончик.
				
– Она долго жила здесь, да? – спросила Фрэнни.
				
– Очень долго, – ответил Стью и указал на Питера: – Он весь перепачкается.
				
– Вода у нас есть. Ручной насос. Надо только покачать. Все удобства к нашим услугам, Стюарт.
				
Он кивнул и больше не сказал ни слова. Раскурил трубку, глубоко затягиваясь. Питер обернулся, чтобы убедиться, что они все еще на крыльце.
				
– Привет, малыш! – Стью помахал ему рукой.
				
Питер упал. Поднялся на четвереньки и вновь пополз по большому кругу. У начала проселочной дороги, уходящей в поле дикой кукурузы, стоял маленький кемпер «виннебаго» с закрепленной на капоте лебедкой. Они ехали по сельским дорогам, но время от времени лебедку все равно приходилось пускать в ход.
				
– Тебе одиноко? – спросила Фрэнни.
				
– Нет. Может, и будет… со временем.
				
– Тревожишься о ребенке? – Она похлопала себя по животу, пока еще плоскому.
				
– Нет.
				
– Питер будет ревновать.
				
– Это пройдет. И Люси родила двойню. – Он улыбнулся небесам. – Подумать только!
				
– Я их видела. Как говорится, лучше один раз увидеть. Когда, по-твоему, мы доберемся до Мэна?
				
Он пожал плечами:
				
– Где-то в конце июля. Хватит времени, чтобы подготовиться к зиме. Тревожишься?
				
– Нет, – ответила она. Встала. – Посмотри на него, он весь перемазался.
				
– Я тебе говорил.
				
Стью наблюдал, как она спускается с крыльца и поднимает малыша. Он сидел там, где частенько сиживала матушка Абагейл, и думал о жизни, которая ждала их впереди. Думал, что все у них будет хорошо. Со временем им придется вернуться в Боулдер, хотя бы для того, чтобы их дети могли встретить своих сверстников, найти себе пару, жениться и родить своих детей. А может, Боулдер придет к ним. Некоторые из оставшихся задавали множество вопросов об их планах, можно сказать, устроили настоящий допрос… но в глазах читалось желание сделать то же самое, а не презрение или злость. Жажда странствий охватила не только Фрэн и Стью. Гарри Данбартон, который раньше продавал очки, говорил о Миннесоте. Марк Зеллман – о Гавайях, это же надо. Учился управлять самолетом, чтобы добраться до Гавай ских островов!
				
«Марк, ты убьешься!» – попыталась переубедить его Фрэн.
				
Марк задорно улыбнулся и ответил: «Кто бы говорил, Фрэнни».
				
И Стэн Ноготны мечтал о походе на юг. Остановиться на несколько лет в Акапулько, а потом двинуться в Перу. «Вот что я тебе скажу, Стью, – признавался он, – все эти люди нервируют меня. Я чувствую себя одноногим калекой на конкурсе пинков. Теперь я знаю только одного человека из десяти. Люди запирают на ночь двери… да, это факт! Послушав меня, никогда не поверишь, что я жил в Майами. А ведь я прожил там шестнадцать лет и каждый вечер запирал дверь. Но черт побери! С этой привычкой я с радостью расстался! В любом случае здесь становится слишком людно. Я много думаю об Акапулько. Поэтому, если смогу убедить Джейни…»
				
«Будет не так уж и плохо, – думал Стью, наблюдая, как Фрэн качает воду, – если Свободная зона развалится». Глен Бейтман с ним бы согласился, он в этом не сомневался. Она выполнила свою роль, сказал бы Глен. Лучше бы ей распасться до того, как…
				
До чего?
				
Что ж, на последнем заседании постоянного комитета Свободной зоны, которое состоялось перед их с Фрэн отъездом, Хью Петрелла попросил разрешения вооружить своих сотрудников и получил его. Последние несколько недель все говорили только об этом. В начале июня какой-то пьяница избил подчиненного Петреллы и швырнул его в витрину «Прорванного барабана», бара на Жемчужной улице. Пострадавшему сделали переливание крови и наложили тридцать швов. Петрелла заявил, что ничего этого не случилось бы, если бы у его человека был «полис спешл». Тут и вспыхнула полемика, в которой принял участие чуть ли не весь город. Многие люди (и Стью в их числе, хотя он старался не афишировать свои взгляды) не сомневались, что инцидент закончился бы убийством пьяницы, а не ранением стража порядка, будь у последнего оружие.
				
«Что происходит, когда вы даете оружие стражам правопорядка? – спросил себя Стью. – Что дальше?» И словно услышал профессорский, чуть суховатый голос Глена Бейтмана: «Вы даете им оружие большего калибра. И патрульные автомобили. А когда обнаруживаете Свободную зону в Чили или в Канаде, поднимаете статус Хью Петреллы до министра обороны, на всякий случай, и, возможно, начинаете рассылать разведывательные группы, потому что в конце концов…»
				
Оружие лежит под ногами, просто ждет, чтобы его подобрали.
				
– Давай уложим его спать. – Фрэн поднималась по ступенькам.
				
– Хорошо.
				
– Почему ты сидишь такой кислый?
				
– Неужели?
				
– Безусловно.
				
Пальцами он растянул уголки рта.
				
– Так лучше?
				
– Гораздо. Помоги мне уложить его.
				
– С удовольствием.
				
Следуя за Фрэн в дом матушки Абагейл, Стью думал о том, что будет лучше, гораздо лучше, если все уйдут из Боулдера и рассеются по стране. Отложат организацию на максимально долгий срок. Организация всегда несла проблемы. Клетки начинают собираться вместе и темнеть. У копов появляется оружие, только когда они уже не могут запомнить все имена… все лица…
				
Фрэн зажгла керосиновую лампу, которая давала мягкий желтый свет. Питер смотрел на них сонными глазами. Он наигрался и устал. Фрэн переодела его в ночную рубашку.
				
Что мы можем выиграть, так это время, думал Стью. Время жизни Питера, его детей, может, даже моих правнуков. До две тысячи сотого года оно у нас есть, но не дольше. Может, меньше. Время, чтобы Мать-Земля смогла немного прийти в себя. Сезон отдыха.
				
– Что? – спросила Фрэн, и он понял, что думал вслух.
				
– Сезон отдыха.
				
– И что это значит?
				
– Все, – ответил Стью и взял ее за руку.
				
Глядя на Питера, он думал: Может, если мы расскажем ему, что случилось, он расскажет это своим детям. Предупредит их. Дорогие дети, эти игрушки – смерть. Они несут в себе и ожоги, и лучевую болезнь, и черное удушье. Эти игрушки опасны. Они создавались руками Божьими, которые направлял дьявол, засевший в человеческих головах. Не играйте в эти игрушки, дорогие дети. Пожалуйста, никогда не играйте. Никогда-никогда. Пожалуйста… пожалуйста, выучите этот урок. Пусть этот опустевший мир станет вашей тетрадью.
				
– Фрэнни. – Он развернул ее к себе, чтобы заглянуть в глаза.
				
– Что, Стюарт?
				
– Как думаешь… люди могут чему-нибудь научиться?
				
Она открыла рот, чтобы ответить, замялась, промолчала. Керосиновая лампа мигала. Синие глаза Фрэн казались бездонными.
				
– Не знаю, – наконец ответила она. Ответ ей не понравился, она пожала плечами, попыталась сказать что-то еще, но смогла только повторить: – Не знаю.
			
		
		
			
				
По новой…
			
			
				
Нам пригодится помощь, предположил Поэт.
				Эдуард Дорн
			
			
Он проснулся на заре.
			
Сел и осмотрелся. Увидел вокруг белый как кость песок. Над головой, далекое и высокое, синело безоблачное небо. Перед ним лазурное море разбивалось о риф, а потом мягко плескалось вокруг странных лодок, которые назывались…
			
(каноэ аутригер каноэ)
			
Он это знал… но откуда?
			
Он поднялся и чуть не упал. Ноги не держали его. Он дрожал. С головы до пят. Едва контролировал свое тело.
			
Он обернулся. Зеленые джунгли, казалось, надвинулись на него, густое переплетение лиан, широких листьев, ярких цветов,
			
(розовых, как соски девушки-хористки)
			
Вновь недоумение.
			
Кто такая девушка-хористка?
			
И что такое, если уж честно, сосок?
			
Попугай закричал, заметив его, улетел, бешено махая крыльями, ничего не видя перед собой, врезался в толстый ствол старого баньяна, мертвым упал на землю, лапками кверху.
			
(положить его на стол лапками кверху)
			
Мангуст глянул на его румяное лицо, заросшее щетиной, и умер от мозговой эмболии.
			
(входит сестра с ложкой и стаканом)
			
Жук, деловито ползущий по стволу пальмы, почернел, выжженный изнутри. Синие молнии электрических разрядов на мгновение соединили его усики.
			
(и начинает черпать сок из его зада-зада-зада)
			
Кто я?
			
Он не знал.
			
Где я?
			
Разве это имело значение?
			
Он пошел – поплелся – к джунглям. Голова кружилась от голода. Шум прибоя глухо отдавался в ушах, словно удары безумной крови. Мозг был пуст, как у новорожденного.
			
Он преодолел полпути до зеленой стены, когда та разошлась, и на белый песок вышли трое мужчин. Затем их стало четверо. Потом полдюжины.
			
С гладкой коричневой кожей.
			
Они смотрели на него.
			
Он – на них.
			
В голове начало проясняться.
			
Число мужчин увеличилось до восьми. До двенадцати. Каждый держал в руке копье. Копья начали угрожающе подниматься. Мужчина с заросшим щетиной лицом смотрел на них. Мужчина в джинсах и старых, треснувших ковбойских сапогах. Верхняя половина тела, исхудалая донельзя, белизной напоминала брюхо дохлого карпа.
			
Копья поднялись над головами. И тут один из коричневых людей – вождь – начал сдавленным голосом выкрикивать одно и то же слово, что-то вроде: Юн-нах!
			
Да, в голове прояснялось.
			
Так точно.
			
Теперь он знал свое имя.
			
Он улыбнулся.
			
Улыбка красным солнцем прорвалась сквозь черные облака. Продемонстрировала ярко-белые зубы и удивительные сверкающие глаза. Он протянул к ним руки с ладонями без единой линии в знакомом всем жесте мира.
			
Они не устояли перед мощью его улыбки. Копья упали на песок. Одно воткнулось и осталось торчать, чуть вибрируя.
			
– Вы говорите по-английски?
			
Они только смотрели на него.
			
– Habla español?[236]
			
Увы. Они определенно не хаблали на гребаном эспаньоле.
			
И что это означало?
			
Куда его занесло?
			
Что ж, со временем все прояснится. Рим строился не один день, если на то пошло, и Акрон, штат Огайо, тоже. А место не имело значения.
			
Место, по которому ступали ноги, никогда не имело значения. Главное – быть там… и все еще стоять на ногах.
			
– Parlez-vous français?[237]
			
Нет ответа. Они смотрели на него как зачарованные.
			
Он перешел на немецкий, потом рассмеялся, глядя в их глупые овечьи лица. Один беспомощно разрыдался, как малое дитя.
			
Простые парни. Примитивные, доверчивые, неграмотные. Но я смогу их использовать. Да, очень даже хорошо смогу их использовать.
			
Он пошел к ним с поднятыми руками, по-прежнему улыбаясь. Его глаза сверкали теплым, безумным ликованием.
			
– Меня зовут Рассел Фарадей, – произнес он медленно и отчетливо. – У меня миссия.
			
Они смотрели на него во все глаза, до смерти напуганные, зачарованные.
			
– Я пришел, чтобы помочь вам.
			
Они принялись падать на колени и склонять перед ним головы, и когда его темная тень накрыла их, безумная улыбка стала еще шире.
			
– Я пришел, чтобы указать вам путь к цивилизации!
			
– Юн-нах! – всхлипнул вождь, объятый радостью и ужасом. И когда он принялся целовать ноги Рассела Фарадея, темный человек захохотал. Он смеялся, и смеялся, и смеялся.
			
Жизнь – колесо, на котором никому долго не удержаться.
			
И оно всегда – в конце концов – возвращается к исходной точке.Февраль 1975 г.
				Декабрь 1988 г.[238]