1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
Быть может, на пути к стезе прощенья    

Тебе до слуха этот звук дойдет.    

     

     43    

     

Но устреми сквозь воздух силу зренья,    

И ты увидишь – люди там сидят,    

Спиною опираясь о каменья».    

     

     46    

     

И я увидел, расширяя взгляд,    

Людей, одетых в мантии простые;    

Был цвета камня этот их наряд.    

     

     49    

     

Приблизясь, я услышал зов к Марии:    

«Моли о нас!» Так призван был с  мольбой    

И Михаил, и Петр, и все святые.    

     

     52    

     

Навряд ли ходит по земле такой    

Жестокосердый, кто бы не смутился    

Тем, что предстало вскоре предо мной;    

     

     55    

     

Когда я с ними рядом очутился    

И видеть мог подробно их дела,    

Я тяжкой скорбью сквозь глаза  излился.    

     

     58    

     

Их тело власяница облекла,    

Они плечом друг друга подпирают,    

А вместе подпирает всех скала.    

     

     61    

     

Так нищие слепцы на хлеб сбирают    

У церкви, в дни прощения грехов,    

И друг на друга голову склоняют,    

     

     64    

     

Чтоб всякий пожалеть их был готов,    

Подвигнутый не только звуком слова,    

Но видом, вопиющим громче слов.    

     

     67    

     

И как незримо солнце для слепого,    

Так и от этих душ, сидящих там,    

Небесный свет себя замкнул сурово:    

     

     70    

     

У всех железной нитью по краям    

Зашиты веки, как для прирученья    

Их зашивают диким ястребам.    

     

     73    

     

Я не хотел чинить им огорченья,    

Пройдя невидимым и видя их,    

И оглянулся, алча наставленья.    

     

     76    

     

Вождь понял смысл немых речей моих    

И так сказал, не требуя вопроса:    

«Спроси, в словах коротких и живых!»    

     

     79    

     

Вергилий шел по выступу откоса    

Тем краем, где нетрудно, оступясь,    

Упасть с неогражденного утеса.    

     

     82    

     

С другого края, к скалам прислонясь,    

Сидели тени, и по лицам влага    

Сквозь страшный шов у них волной  лилась.    

     

     85    

     

Я начал так, не продолжая шага:    

«О вы, чей взор увидит свет высот    

И кто другого не желает блага,    

     

     88    

     

Да растворится пенистый налет,    

Мрачащий вашу совесть, и сияя,    

Над нею память вновь да потечет!    

     

     91    

     

И если есть меж вами мне родная    

Латинская душа, я был бы рад    

И мог бы ей быть в помощь, это зная».    

     

     94    

     

«У нас одна отчизна – вечный град.[709]    

Ты разумел – душа, что обитала    

Пришелицей в Италии, мой брат».    

     

     97    

     

Немного дальше эта речь звучала,    

Чем стали я и мудрый мой певец;    

В ту сторону подвинувшись сначала,    

     

     100    

     

Я меж других увидел, наконец,    

Того, кто ждал. Как я его заметил?    

Он поднял подбородок, как слепец.    

     

     103    

     

«Дух, – я сказал, – чей  жребий станет светел!    

Откуда ты иль как зовут тебя,    

Когда ты тот, кто мне сейчас  ответил?»    

     

     106    

     

И тень: «Из Сьены я и здесь, скорбя,    

Как эти все, что жизнь свою пятнали,    

Зову, чтоб Вечный нам явил себя.    

     

     109    

     

Не мудрая, хотя меня и звали    

Сапия,[710] меньше радовалась я    

Своим удачам, чем чужой печали.    

     

     112    

     

Сам посуди, правдива ль речь моя    

И был ли кто безумен в большей доле,    

Уже склонясь к закату бытия.    

     

     115    

     

Моих сограждан враг теснил у Колле,[711]    

А я молила нашего Творца    

О том, что сталось по его же воле.    

     

     118    

     

Их одолели, не было бойца,    

Что б не бежал; я на разгром глядела    

И радости не ведала конца;    

     

     121    

     

Настолько, что, лицо подъемля смело,    

Вскричала: «Бог теперь не страшен  мне!». –    

Как черный дрозд, чуть только  потеплело.    

     

     124    

     

У края дней я, в скорбной тишине,    

Прибегла к богу; но мой долг ужасный    

Еще на мне бы тяготел вполне,    

     

     127    

     

Когда б не вышло так, что сердцем  ясный    

Пьер Петтинайо[712] мне помог, творя,    

По доброте, молитвы о несчастной.[713]    

     

     130    

     

Но кто же ты, который, нам даря    

Свое вниманье, ходишь, словно зрячий,    

Как я сужу, и дышишь, говоря?»    

     

     133    

     

И я: «Мой взор замкнется не иначе,    

Чем ваш, но ненадолго, ибо он    

Кривился редко при чужой удаче.    

     

     136    

     

Гораздо большим ужасом смущен    

Мой дух пред мукой нижнего обрыва;    

Той ношей я заране пригнетен».[714]    

     

     139    

     

«Раз ты там не был, – словно  слыша диво,    

Сказала тень, – кто дал тебе  взойти?»    

И я: «Он здесь и внемлет молчаливо.    

     

     142    

     

Еще я жив; лишь волю возвести,    

Избранная душа, и я земные,    

Тебе служа, готов топтать пути».    

     

     145    

     

«О, – тень в ответ, – слова  твои такие,    

Что, несомненно, богом ты любим;    

Так помолись иной раз о Сапии.    

     

     148    

     

Прошу тебя всем, сердцу дорогим:    

Быть может, ты пройдешь землей  Тосканы,    

Так обо мне скажи моим родным.    

     

     

    

     

     151    

     

В том городе все люди обуяны    

Любовью к Таламонэ, но успех    

Обманет их, как поиски Дианы,    

     

     154    

     

И адмиралам будет хуже всех».[715]    

     

     

    

     

 Песнь четырнадцатая    

     

Круг  второй (продолжение)    

     

     

     1    

     

Кто это кружит здесь, как странник  некий,    

Хоть смертью он еще не окрылен,    

И подымает и смыкает веки?»    

     

     4    

     

«Не знаю, кто; он кем-то приведен;    

Спроси, ты ближе; только не сурово,    

А ласково, чтобы ответил он».    

     

     7    

     

Так, наклонясь один к плечу другого,    

Шептались двое, от меня правей;    

Потом, подняв лицо, чтоб молвить  слово,    

     

     10    

     

Один сказал: «Дух, во плоти своей    

Идущий к небу из земного края,    

Скажи нам и смущение развей:    

     

     13    

     

Откуда ты и кто ты, что такая    

Тебе награда дивная дана,    

Редчайшая, чем всякая иная?»    

     

     16    

     

И я: «В Тоскане речка есть одна;    

Сбегая с Фальтероны,[716] вьется смело    

И сотой милей не утолена.    

     

     19    

     

С тех берегов принес я это тело;    

Сказать мое вам имя – смысла нет,    

Оно еще не много прозвенело».    

     

     22    

     

И вопрошавший: «Если в твой ответ    

Суждение мое проникнуть властно,    

Ты говоришь об Арно». А сосед    

     

     25    

     

Ему сказал: «Должно быть, не напрасно    

Названья этой речки он избег,    

Как будто до того оно ужасно».    

     

     28    

     

И тот: «Что думал этот человек,    

Не ведаю; но по заслугам надо,    

Чтоб это имя сгинуло навек!    

     

     31    

     

Вдоль всей реки, оттуда, где громада    

Хребта, с которым разлучен Пелор,[717]    

Едва ль не толще остального ряда,    

     

     34    

     

Дотуда, где опять в морской простор    

Спешит вернуться то, что небо сушит,    

А реки снова устремляют с гор,    

     

     37    

     

Все доброе, как змея, каждый душит;    

Места ли эти под наитьем зла,    

Или дурной обычай правду рушит,    

     

     40    

     

Но жалкая долина привела    

Людей к такой утрате их природы,    

Как если бы Цирцея[718] их пасла.    

     

     43    

     

Сперва среди дрянной свиной породы,    

Что только желудей не жрет пока,    

Она струит свои скупые воды;[719]    

     

     46    

     

Затем к дворняжкам держит путь река,    

Задорным без какого-либо права,    

И нос от них воротит свысока.[720]    

     

     49    

     

Спадая вниз и ширясь величаво,    

Уже не псов находит, а волков    

Проклятая несчастная канава.[721]    

     

     52    

     

И, наконец, меж темных омутов,    

Она к таким лисицам попадает,    

Что и хитрец пред ними бестолков.[722]    

     

     55    

     

К чему молчать? Пусть всякий мне  внимает!    

И этому полезно знать вперед    

О том, что мне правдивый дух внушает.    

     

     58    

     

Я вижу, как племянник твой идет    

Охотой на волков и как их травит    

На побережьях этих злобных вод.    

     

     61    

     

Живое мясо на продажу ставит;    

Как старый скот, ведет их на зарез;    

Возглавит многих и себя бесславит.    

     

     64    

     

Сыт кровью, покидает скорбный лес[723]    

Таким, чтоб он в былой красе и силе    

Еще тысячелетье не воскрес».[724]    

     

     67    

     

Как тот, кому несчастье возвестили,    

В смятении меняется с лица,    

Откуда бы невзгоды ни грозили,    

     

     70    

     

Так, выслушав пророчество слепца,    

Второй, я увидал, поник в печали,    

Когда слова воспринял до конца.    

     

     73    

     

Речь этого и вид того рождали    

Во мне желанье знать, как их зовут;    

Мои слова как просьба прозвучали.    

     

     76    

     

И тот же дух ответил мне и тут:    

«Ты о себе мне не сказал ни звука,    

А сам меня зовешь на этот труд!    

     

     79    

     

Но раз ты взыскан богом, в чем порука    

То, что ты здесь, отвечу, не тая.    

Узнай: я Гвидо, прозванный Дель Дука.    

     

     82    

     

Так завистью пылала кровь моя,    

Что, если было хорошо другому,    

Ты видел бы, как зеленею я.    

     

     85    

     

И вот своих семян я жну солому.    

О род людской, зачем тебя манит    

Лишь то, куда нет доступа второму?    

     

     88    

     

А вот Риньер,[725] которым знаменит    

Дом Кальболи, где в нисходящем ряде    

Никто его достоинств не хранит.    

     

     91    

     

И не его лишь кровь[726] теперь в разладе, –    

Меж По и Рено, морем и горой,[727] –    

С тем, что служило правде и отраде;    

     

     94    

     

В пределах этих порослью густой    

Теснятся ядовитые растенья,    

И вырвать их нет силы никакой.    

     

     97    

     

Где Лицио, где Гвидо ди Карпенья?    

Пьер Траверсаро и Манарди где?    

Увы, романцы, мерзость вырожденья!    

     

     100    

     

Болонью Фабро не спасет в беде,    

И не сыскать Фаэнце Бернардина,    

Могучий ствол на скромной борозде!    

     

     103    

     

Тосканец, слезы льет моя кручина,    

Когда я Гвидо Прата вспомяну    

И доблестного Д'Адзо, Уголина;    

     

     106    

     

Тиньозо, шумной братьи старшину,    

И Траверсари, живших в блеске славы,    

И Анастаджи, громких в старину;[728]    

     

     109    

     

Дам, рыцарей, и войны, и забавы,    

Во имя благородства и любви,    

Там, где теперь такие злые нравы!    

     

     112    

     

О Бреттиноро, больше не живи!    

Ушел твой славный род, и с ним в  опале    

Все, у кого пылала честь в крови.[729]    

     

     115    

     

Нет, к счастью, сыновей в Баньякавале[730];    

А Коньо – стыд, и Кастрокаро – стыд,    

Плодящим графов, хуже, чем вначале.[731]    

     

     118    

     

Когда их демон[732] будет в прах зарыт,    

Не станет сыновей и у Пагани,    

Но это славы их не обелит.    

     

     121    

     

О Уголин де'Фантолин, заране    

Твой дом себя от поношенья спас:    

Никто не омрачит его преданий![733]    

     

     124    

     

Но ты иди, тосканец; мне сейчас    

Милей беседы – дать слезам излиться;    

Так душу мне измучил мой рассказ!»    

     

     127    

     

Мы знали – шаг наш должен доноситься    

До этих душ; и, раз молчат они,    

Мы на дорогу можем положиться.    

     

     130