1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
Предохранительная сетка
      
Меридианов и широт.
     
     
      
И до земли не доставая
      
И твердо веря в чудеса,
      
Моя судьба, еще живая,
      
Взлетает снова в небеса.
     
    
   
   
    
     
Она никогда не случайна[70]
    
    
     
      
Она никогда не случайна —
      
Речная полночная речь.
      
Тебе доверяется тайна,
      
Которую надо сберечь.
     
     
      
Укрыть ее в склепе бумажном,
      
В рассказы, заметки, стихи,
      
Хранящие тайну отважно
      
До самой последней строки.
     
     
      
Но это еще не открытье,
      
Оно драгоценно тогда,
      
Когда им взрывают событья,
      
Как вешняя злая вода.
     
     
      
Когда из-под льда, из-под спуда,
      
Меняя рельеф берегов,
      
Вода набегает, как чудо
      
Расплавленных солнцем снегов.
     
    
   
   
    
     
Кто верит правде горных далей
    
    
     
      
Кто верит правде горных далей,
      
Уже укрывшихся во мгле,
      
Он видит были до деталей
      
В увеличительном стекле.
     
     
      
И в смертных датах, в грустных числах
      
Сквозь камень, будто сквозь стекло,
      
Он ищет хоть бы каплю смысла,
      
Каким оправдывалось зло.
     
     
      
И щеголяет отщепенством,
      
Прикрыв полою пиджака
      
Тетрадку, где с таким блаженством
      
Его свирепствует тоска.
     
    
   
   
    
     
Зачем я рвал меридианы?
    
    
     
      
Зачем я рвал меридианы?
      
К какой стремился широте?
      
Тесны полуночные страны
      
Окрепшей в холоде мечте.
     
     
      
Я снова здесь. Но нет охоты
      
Тому, кто видел горный край,
      
Считать московские долготы
      
За чье-то счастье, чей-то рай…
     
    
   
   
    
     
От солнца рукою глаза затеня
    
    
     
      
От солнца рукою глаза затеня,
      
Седые поэты читают меня.
     
     
      
Ну что же — теперь отступать невозможно.
      
Я строки, как струны, настроил тревожно.
     
     
      
И тонут в лирическом грозном потоке,
      
И тянут на дно эти темные строки…
     
     
      
И, кажется, не было сердцу милей
      
Сожженных моих кораблей…
     
    
   
  
  
   
    
СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В «КОЛЫМСКИЕ ТЕТРАДИ»
   
   
    
     
1940–1956
    
    
     
      
Модница ты, модница[71]
     
     
      
       
Модница ты, модница,
       
Где ты теперь?
       
Как живется, ходится,
       
Гуляется тебе?
      
      
       
По волнам бегущая
       
Через все моря,
       
Любимая, лучшая,
       
Милая моя.
      
      
       
В море ли, на острове,
       
В горе ли, в беде —
       
Платья твои пестрые
       
Видятся везде.
      
      
       
Следом горностаевым
       
Прыгаешь в снегах,
       
Со снежинкой, тающей
       
На сухих губах.
      
      
       
Брезгуя столицами,
       
В летнюю грозу
       
Скачешь синей птицею
       
По ветвям в лесу.
      
      
       
И на перьях радуга,
       
И в слезах глаза…
       
Повидаться надо бы
       
Донельзя — нельзя!
      
     
    
    
     
      
Игрою детской увлеченный[72]
     
     
      
       
Игрою детской увлеченный,
       
Я наблюдаю много лет,
       
Как одноногие девчонки
       
За стеклышками скачут вслед.
      
      
       
Мальчишки с ними не играют,
       
А лишь восторженно галдят,
       
Когда такая вместо рая
       
Вдруг попадает прямо в ад.
      
      
       
И неудачнице вдогонку
       
Грозятся бросить кирпичом.
       
На то она ведь и девчонка,
       
Им все, девчонкам, нипочем.
      
     
    
    
     
      
Пурга[73]
     
     
      
       
Я лучше помолчу,
       
Пока растает лед,
       
Что горному ключу
       
Платком заткнули рот,
      
      
       
Что руки у реки
       
Развязывать нельзя,
       
Что нынче у пурги
       
Ослепшие глаза.
      
      
       
Но я сказать могу,
       
Что было б все иначе,
       
Когда бы к нам в тайгу
       
Пурга явилась зрячей.
      
      
       
От этих грозных гор
       
И камня не оставив,
       
Разбила бы забор
       
И выломала ставни.
      
      
       
Гуляя здесь и там,
       
Свою срывала б злобу,
       
Взъерошенным клестам
       
Пришлось глядеть бы в оба.
      
      
       
И зайцы в том краю
       
Не смели б показаться.
       
Куда-нибудь на юг
       
Гнала бы их, как зайцев.
      
      
       
И в снежной синей пене
       
Тонули бы подряд
       
Олени и тюлени,
       
Долины и моря…
      
     
    
    
     
      
Картограф[74]
     
     
      
       
Картограф выбрался на гору,
       
Ночные звезды шевеля, —
       
На высоту свою, с которой
       
Чужою выглядит земля.
      
      
       
Картограф горы ловит в клетку,
       
Он землю ловко захлестнет
       
Географическою сеткой
       
Меридианов и широт.
      
      
       
Затем, чтобы магнитным ухом
       
Прослушать внутренность земли,
       
Ей распороть бурами брюхо,
       
Сюда разведчики пришли.
      
      
       
Придут небритые мужчины
       
На этот меченый простор,
       
Чтоб стали резкими морщины
       
На потемневших лицах гор.
      
      
       
Он у ветров тайги учился
       
Деревьям косы заплетать,
       
Он мясом с птицами делился
       
И ястребов учил летать.
      
      
       
Он у ручьев в грозу с дороги
       
Большие камни убирал,
       
Чтоб не сломать о камни ноги
       
Ручьям, бегущим возле скал.
      
      
       
Он добирался до истоков,
       
Где открывает ключ реку,
       
Чтобы она лилась потоком
       
И к морю вынесла строку.
      
      
       
Земля поставлена на карту
       
И перестала быть землей,
       
Она лежит на школьной парте
       
Не узнаваемая мной.
      
     
    
    
     
      
Кусты у каменной стены[75]
     
     
      
       
Кусты у каменной стены
       
Крошат листву передо мною,
       
И камни дна раскалены
       
И пышут банным душным зноем.
      
      
       
Стоят сожженные цветы
       
Под раскаленным небосводом
       
И ждут, чтоб наклонился ты
       
И вырвал их и бросил в воду.
      
      
       
Или унес к себе домой
       
От этой жаркой, твердой тверди,
       
Чтоб их не мучил больше зной,
       
Хоть за минуту перед смертью.
      
      
       
Чтоб там, в стакан вместясь с трудом,
       
Зашевелили лепестками
       
И робко в комнате потом
       
Тебя глазами бы искали.
      
      
       
И этот благодарный взгляд
       
Тебе бы был всего дороже,
       
Всех славословий и наград
       
И жизни всей дороже тоже.
      
     
    
    
     
      
Рублев[76]
     
     
      
       
Когда-то самый лучший
       
Российский богомаз,
       
Что попадать научен
       
Не в бровь, а прямо в глаз,
      
      
       
Знакомых сельских модниц,
       
Ведя на небеса,
       
Одел под богородиц —
       
Иконы написал.
      
      
       
Конечно, он язычник
       
Без всяких выкрутас,
       
И явно неприличен
       
Его иконостас.
      
      
       
Но клобуки и митры
       
Знакомых мужиков
       
Сошли с такой палитры,
       
Исполненной стихов,
      
      
       
Что самый строгий схимник,
       
Прижизненный святой,
       
Смущен, как именинник,
       
Подарка красотой.
      
      
       
И Бог их не осудит
       
Хотя бы потому,
       
Что их не судят люди,
       
Любезные ему.
      
      
       
И Петр, узнав Андрея
       
Под ангельским венцом,
       
Закрестится скорее
       
И ниц падет лицом.
      
      
       
……
       
В картинной галерее,
       
Где вовсе не собор,
       
О тех же эмпиреях
       
Заходит разговор.
      
      
       
Стоят немея люди
       
И думают одно:
       
Заоблачное чудо
       
На землю сведено.
      
      
       
Все нам покажет сразу,
       
Загадочно легка,
       
Невежды богомаза
       
Наивная рука.
      
     
    
    
     
      
Я пришел на ржавый берег[77]
     
     
      
       
Я пришел на ржавый берег
       
Перемятых рыжих скал,
       
Где когда-то Витус Беринг
       
Адмиралом умирал.
      
      
       
Где, весенней силой полны,
       
Силой солнца и воды,
       
Напряженно и безмолвно
       
Выгибали спину льды.
      
      
       
Океан упрятал тело
       
Под саженный теплый лед,
       
Заворочался в постели.
       
Потянулся и встает.
      
      
       
Ледяное одеяло
       
Разрывает в лоскутки,
       
Грозным гневом обуялый
       
Тычет в небо кулаки.
      
      
       
И взволнованные воды,
       
Сотрясая якоря,
       
Подбивают пароходы
       
На прогулки по морям.
      
      
       
Океан затем разбужен,
       
Что весною корабли
       
Плыть готовы хоть по лужам,
       
Только б дальше от земли.
      
      
       
Он затем весной разбужен,
       
Что пролеживать бока
       
Круглый год совсем не нужно
       
Морякам и рыбакам.
      
      
       
Океан затем разбужен
       
От трехмесячного сна,
       
Что уже слабеет стужа
       
И командует весна.
      
      
       
Если б люди без флотилий
       
Проводили свою жизнь —
       
Океана б не будили,
       
Без него бы обошлись…
      
     
    
    
     
      
Я устаю от суеты[78]
     
     
      
       
Я устаю от суеты
       
И ухожу сбирать цветы.
      
      
       
Я нахожу в любом цветке
       
Сопротивление тоске.
      
      
       
И я завидую ему —
       
Немому другу моему.
      
      
       
Цветок не вовсе даже нем,
       
Но этих специальных тем
      
      
       
Касаться нынче не хочу.
       
Цветы сбираю — и молчу.
      
     
    
    
     
      
Пегас[79]
     
     
      
       
Остановит лошадь конный,
       
Дрогнет ветхое крыльцо,
       
Исказит стекло балкона
       
Отраженное лицо
      
      
       
И протянет всадник руки
       
Прямо к ржавому замку,
       
Конь шарахнется в испуге,
       
Брошен повод на луку.
      
      
       
Вслед за солнцем незакатным
       
Он поскачет все вперед,
       
Он по мостикам накатным
       
Перейдет водоворот.
      
      
       
Ради жизни, ради слова,
       
Ради рыб, зверей, людей,
       
Ради кровью налитого
       
Глаза лошади своей.
      
     
    
    
     
      
Не в пролитом море чернил[80]
     
     
      
       
Не в пролитом море чернил
       
Мы ищем залоги успеха, —
       
Мы ищем, что мир схоронил,
       
Себе схоронил на потеху.
      
      
       
Что он от других уберег,
       
Таких же строителей жадных,
       
Умеющих кайлами строк
       
Врубаться в словарь беспощадно.
      
      
       
Но золото скрыто на дно,
       
И эту тяжелую тайну
       
Записывать нам суждено
       
Воистину только случайно.
      
      
       
Случайно руда найдена,
       
Хотя полноценна и щедра,
       
И будто до самого дна
       
Земли открываются недра.
      
      
       
И можно порвать черновик
       
И легкой походкою зверя
       
Уйти от могущества книг,
       
В могущество леса поверя.
      
     
    
    
     
      
Ощутил в душе и теле[81]
     
     
      
       
Ощутил в душе и теле
       
Первый раз за много лет
       
Тишину после метели,
       
Равномерный звездный свет.
      
      
       
Если б пожелали маги
       
До конца творить добро,
       
Принесли бы мне бумаги.
       
Спички. Свечку. И перо.
      
     
    
    
     
      
Кама тридцатого года[82]
     
     
      
       
По камским берегам каемкою
       
Звероподобные коряги —
       
Сюжеты скульптора Конёнкова,
       
Заполонившие овраги.
      
      
       
По камским берегам острогами
       
Селенья врезаны Ермачьи
       
И солеварни те, что Строганов
       
Устраивал в краях казачьих.
      
      
       
По камским берегам — строения,
       
Навек пропитанные солью,
       
И бархатные наслоения
       
Зеленой плесени Усолья.
      
      
       
Посад Орел, откуда начато
       
Завоевание Сибири,
       
Где гений воинства казачьего
       
Стоял когда-то на квартире…
      
      
       
Но бревна солеварен сломаны
       
Не топором, а динамитом,
       
И берега в рабочем гомоне
       
Торопят новые событья.
      
      
       
Ты, Кама, рыжая красавица,
       
Ты заплетаешь струи в косы,
       
Чтоб настоящему понравиться,
       
Бежишь рекой звонкоголосой.
      
     
    
    
     
      
Детский страх в тот миг короткий[83]
     
     
      
       
Детский страх в тот миг короткий,
       
Расширяющий зрачки,
       
Принимает парус лодки
       
За акульи плавники.
      
      
       
Я бегу от этой сказки
       
Надвигающейся мглы
       
К материнской грубой ласке
       
В безопасные углы.
      
      
       
На печурку, на полати
       
Прячусь, все еще живой,
       
В потолок моей кровати
       
Упираюсь головой.
      
     
    
    
     
      
Поэзии[84]
     
     
      
       
Если сил не растрачу,