1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
    
— В «Уоллмарте»[492], - крикнул в ответ старый пьяница. — Все самое дешёвое в мире в «Уолли»! — Но тут же перестал хохотать. — Я её вижу. Я вижу эту сучью мигалку. Яркий пурпурный огонёк. Подкачу и стану прямо вплотную. Подождите, пока я остановлюсь, и уже тогда начинайте резать те шины, если не хотите их совсем распанахать.
    
В следующий миг он ударил по тормозам и «Одиссей», скрипнув, так резко замер, что Барби с Джулией на заднем сидении соскользнули вниз. «Вот теперь я знаю, как чувствует себя бильярдный шар», — подумал Барби.
    
— Вы водите машину, как бостонские таксисты! — пришла в негодование Джулия.
    
— Тогда не забудьте о чаевых, — парировал Сэм, прерванный приступом тяжёлого кашля. — Двадцать процентов. — Голос у него звучал подавлено.
    
— Сэм? — забеспокоилась Джулия. — С вами все хорошо?
    
— Наверное, нет, — проговорил тот небрежно. — Где-то во мне кровоточит. Может, в горле, но по ощущениям, так словно где-то глубже. — И он вновь закашлял.
    
— Что мы можем сделать? — спросила Джулия.
    
Сэм унял свой кашель:
    
— Уговорите их выключить этот их долбаный барьер, чтобы нам выбраться отсюда. У меня сигареты закончились.
   
   
    
     
9
    
    
— Я начинаю и действую сама, — сказала Джулия. — Просто, чтобы вы знали.
    
Барби кивнул:
    
— Да, мэм.
    
— Вы побудете возле меня сугубо подавальщиком воздуха. Если у меня не получится повлиять, мы поменяемся ролями.
    
— Если бы я знал точно, что вы задумали, это нам, вероятно, могло бы помочь.
    
— Ничего точного нет. Всё, что я имею, — это лишь интуиция и немного надежды.
    
— Не будьте такой пессимисткой. У вас ещё есть две шины, два мешка для мусора и трубка из шпинделя.
    
Она улыбнулась. Улыбка просветила её напряжённое, грязное лицо.
    
— Принято к вниманию.
    
Сэма вновь скрутил кашель, он скорчился за рулём. Потом что-то выплюнул за двери.
    
— Бог Отче и Сынок Иисус, ох и смрад здесь, — произнёс он. — Спешите.
    
Барби проткнул свою шину ножом и едва только извлёк лезвие, как послышалось фушшш. Джулия со сноровкой операционной сестры немедленно вложила ему в руки трубчатый шпиндель. Барби вонзил его в дыру, увидел, как его охватывает резина… и ощутил, как божественный ручей воздуха потёк ему на вспотевшее лицо. Неспособный удержаться, он сделал один глубокий вдох. Воздух был намного лучше, гуще того, что им продували сквозь Купол вентиляторы. У него словно проснулся мозг, и он немедленно принял решение. Вместо того, чтобы одевать на их самодельный штуцер мешок для мусора, он вырезал из одного из них большую, с неровными краями заплатку.
    
— Что это вы делаете? — заверещала Джулия.
    
Времени не было, чтобы объяснять ей, что не только она имеет интуицию.
    
Он заткнул шпиндель куском пластика.
    
— Доверьтесь мне. Просто идите к коробочке и делайте, что задумали.
    
Она бросила на него последний взгляд, её лицо, казалось, заполнили одни лишь глаза, и тогда отворила двери «Одиссея». Она буквально выпала с машины на траву, подобралась, переступила через порожек и упала на колени возле коробочки. Барби отправился вслед за ней с обеими шинами. В кармане у него лежал Сэмов нож. Он упал на колени и предложил Джулии шину, из которой торчал чёрный шпиндель.
    
Она выдернула затычку, сделала вдох — втягивая от усилия щеки — выдохнула в сторону, и тогда вновь вдохнула. По её щекам, прорезая на них чистые дорожки, потекли слезы. И Барби тоже заплакал. Эмоции здесь были ни к чему; просто они здесь словно попали под самый паскудный в мире кислотный дождь. Здешняя атмосфера была намного хуже, чем возле Купола.
    
Джулия ещё глотнула воздуха.
    
— Хорошо, — сказала она на выдохе, выпуская воздух едва ли не со свистом. — Какой же он хороший. Не безобразный. — Она вновь вдохнула и подтолкнула шину к нему.
    
Он покачал головой и оттолкнул её назад, хотя в лёгких у него уже гудело. Он похлопал себя по груди, потом показал пальцем на неё.
    
Она вновь сделала глубокий вдох, потом ещё раз присосалась. Барби надавил на шину, чтобы ей помочь. Издалека, слабо, словно из другого мира, он слышал, как кашляет Сэм, всё кашляет и кашляет.
    
«Так он сам себя растерзает», — подумал Барби. Он ощутил, что и сам сейчас разорвётся на куски, если скоро не сделает вдоха, и когда Джулия вторично подтолкнула к нему шину, он наклонился над самодельным соском и глубоко всосал, тянул в себя замечательный воздух, стараясь заполнить им себе лёгкие вплоть до самого дна. Не ощущал насыщения, его, насыщения, казалось, никогда не настанет, вместо этого настал миг, когда паника
    
(Господи, я тону)
    
чуть его не проглотила. Желание броситься назад в машину — его не волнует Джулия, пусть Джулия сама о себе заботится — было таким сильным, что довольно и упираться… но он упёрся. Закрыл глаза, вдохнул и попробовал отыскать прохладный спокойный центр, который должен был быть где-то поблизости.
    
Легче. Медленнее. Легче.
    
Он в третий раз вдохнул в себя воздух, равномерно высасывая его с шины, и сердце у него начало понемногу замедлять свой неистовый галоп. Он увидел, как наклонилась Джулия, как она взялась за коробочку обеими руками. Не происходило ничего, и Барби этому не удивился. Она дотрагивалась до коробочки, когда они прибыли сюда впервые, и теперь имела иммунитет против шока.
    
И вдруг она дугой выгнула спину. Застонала. Барби попробовал подать ей шину с соском, но она его проигнорировала. Кровь хлынула у неё из носа, кровь начала сочиться из уголка её правого глаза. Красные капли поползли по щеке.
    
— Что там происходит? — позвал Сэм. Голос у него звучал подавлено, запыхавшись.
    
«Я не знаю, — подумал Барби. — Я не знаю, что происходит». Но он знал одно: если она вскоре не сделает очередной вдох, она умрёт. Он выдернул шпиндель с шины, зажал его зубами и вогнал Сэмов нож в другую шину. Вонзил шпиндель в дыру и заткнул его куском пластика. И ждал.
   
   
    
     
10
    
    
Это время, где времени нет.
    
Она в огромном белом помещении без крыши, лишь чужое зелёное небо вверху.
    
Это… что такое? Игровая комната? Да игровая комната. Их комната.
    
(Нет, она лежит на площадной сцене.)
    
Она женщина среднего возраста.
    
(Нет, она маленькая девочка.)
    
Здесь нет времени.
    
(Сейчас 1974 год и впереди всё время всего мира.)
    
Она должна сделать вдох из шины.
    
(ей не надо.)
    
Что-то смотрит на неё. Что-то ужасное. Но и она ужасная для него также, потому что она больше, чем оно себе думало, и она здесь. Она не должна была бы быть здесь. Она должна была быть в коробочке. Однако она все ещё безопасна. Оно это понимает, хотя оно всего лишь
    
(просто ребёнок)
    
очень юное; фактически, ещё недавно едва ли не грудной ребёнок. Оно говорит.
    
— Ты ненастоящая, ты выдуманая.
    
— Нет, я реальная. Умоляю. Я реальная. Мы все реальные. Кожеголовый изучает её лицом без глаз. Он хмурится. Углы его рта опускаются вниз, хотя оно и не имеет рта. И Джулия понимает, как ей повезло, что он здесь сейчас один. Их здесь по обыкновению больше, но они
    
(пошли домой обедать, завтракать, спать пошли, в школу поехали на каникулы, не важно, куда они пошли)
    
куда-то пошли. Если бы они здесь были сейчас все вместе, они бы загнали её назад. Этот и сам может загнать её назад, но ему интересно.
    
Ей?
    
Да.
    
Оно женского рода, как и она сама.
    
— Умоляю, выпусти нас. Молю, позволь нам жить нашими собственными жизнями.
    
Ответа нет. Ответа нет. Ответа нет. А потом:
    
— Вы не настоящие. Вы…
    
Что? Что она сказала? «Вы куклы из игрушечного магазина?» Нет, но что-то подобное этому. У Джулии коротко вспыхивает в памяти воспоминание о формикарии, который имел её брат, когда они с ним были детьми. Воспоминание длится меньше секунды. Муравейник в стеклянной коробке это совсем не то, а вот, как куклы из игрушечного магазина — это ближе. Это уже истинно, как говорят.
    
— Как вы можете жить собственными жизнями, если вы не настоящие?
    
— МЫ ОЧЕНЬ НАСТОЯЩИЕ! — рыдает она, и это как раз тот стон, который слышит Барби. — МЫ ТАКИЕ ЖЕ РЕАЛЬНЫЕ, КАК И ВЫ!
    
Молчание. Существо с подвижным кожистым лицом в огромной белой комнате без крыши, которая каким-то образом является одновременно и сценой в Честер Милле. И тогда:
    
— Докажи это.
    
— Дай мне свою руку.
    
— У меня нет руки. У меня нет тела. Тела не настоящие. Тела — это сны.
    
— Тогда дай мне твой ум!
    
Кожеголовая не даёт. Не даст.
    
Поэтому Джулия берет сама.
   
   
    
     
11
    
    
Это место, где места нет.
    
Холодно на сцене, а она так испугана… Что ещё хуже, она… унижена? Нет, это хуже, намного хуже унижения. Если бы она знала слово позорить, она бы сказала: «Да, так, именно это, я опозорена». Они содрали с неё брюки.
    
(А где-то солдаты бьют ногами голых людей в спортзале. Это кого-то другого стыд смешался с её стыдом.)
    
Она плачет.
    
(Он ощущает, что вот-вот заплачет, но удерживается. Сейчас они должны это спрятать.)
    
Девушки уже ушли, но нос у неё ещё кровоточит — Лила дала ей пощёчину и пообещала отрезать нос, если она кому-то пожалуется, и все вместе они плевали на неё, и теперь она лежит здесь и, наверное, плакала она очень сильно, потому что ей кажется, что из глаза у неё идёт кровь, и из носа тоже, и ей тяжело сделать вдох. Но ей безразлично, что из неё льётся кровь, и откуда именно она льётся, ей тоже безразлично. Лучше ей насмерть истечь кровью здесь, на сцене, чем идти домой в идиотских детских трусиках. Лучше кровь пусть течёт у неё из сотен ран, пусть она лучше умрёт, только бы не видеть того солдата,
    
(после этого Барби старается не думать о том солдате, но вместо этого думает: «Гакермеер — гакермонстр») который тянет голого мужчину за ту штуку,
    
(хиджаб)
    
что у того на голове, потому что она знает, что случится дальше. Это то, что случается дальше всегда, когда ты под Куполом.
    
Она видит, как одна из девушек возвращается назад. Кэйла Бевинс возвращается назад. Она там стоит и смотрит на землю, на глупенькую Джулию Шамвей, которая о себе думала, что она умная. Глупая Джулия Шамвей в детских трусиках. Или Кэйла вернулась, чтобы сорвать с неё остаток одежды и закинуть её на крышу сцены, чтобы она вынужденная была возвращаться домой голой, прикрывая себе руками пизденку? Почему люди такие жестокие?
    
Она закрывает глаза, чтобы удержаться от слез, а когда раскрывает их вновь, Кэйла изменилась. Теперь у неё нет лица, только что-то похожее на подвижный кожаный шлем, на котором не видно ни сочувствия, ни любви, ни даже ненависти.
    
Только… любопытство. Да, именно так. А что будет с этим, если я сделаю ему… так?
    
Джулия Шамвей ничегошеньки больше не стоит. Джулия Шамвей ничего не значит; найдите самое непотребное ничтожество, загляните под него, и вот там-то сучит копытами она, Шамвей-муравей. Она также муравей-арестант; муравей-арестант в спортивном зале, совсем голый, на котором ничего не осталось, кроме развитого убора на голове, у которого виднеется последнее воспоминание — душистый, пухленький свежеиспечённый хубз[493], который держит в руках его жена.
    
Она и кот с горящим хвостом, и насекомое под микроскопом, и муха за мгновение до того, как в дождевой день язвительные пальцы какого-то интересующегося третьеклассника оторвут ей крылышки, игрушка для истосковавшихся бестелесых детей, и вся Вселенная лежит возле её ног. Она Барби, она Сэм, который умирает в машине Линды Эверетт, она Олли, который умирает в пепле, она Элва Дрэйк в тоске по своему мёртвому сыну.
    
Но, главное, она маленькая девочка, скукоженная на дощатом полу эстрады на общественной площади своего города, маленькая девочка, наказанная за свою наивную заносчивость, маленькая девочка, которая ошибалась, считая себя большой, тогда как она крохотная, считая себя значащей, тогда как она не значила ничегошеньки, считая, что мир к неё внимателен, тогда как в действительности мир — это огромный мёртвый локомотив с двигателем, но без прожектора. И вкладывая в плач всё своё сердце, и ум, и душу, она умоляет:
    
— ПРОШУ, ПОЗВОЛЬТЕ НАМ ЖИТЬ! Я ВАС УМОЛЯЮ, ПОЖАЛУЙСТА!
    
И какой-то крохотный миг она — кожеголовая в белой комнате; она девочка, которая вернулась (по причинам, которые самая себе объяснить не в состоянии) назад к парковой сцене. На один ужасный миг Джулия — та, которая это сделала, а не та, которой это было сделано. Она даже тот солдат с пистолетом, гакермонстр, который постоянно возвращается в сны Дейла Барбары, тот, которого он не остановил.
    
А потом она — просто она.
    
Смотрит вверх на Кэйлу Бевинс.
    
У Кэйли бедная семья. Её отец валит лес в ТР-90 и выпивает в пабе во Фреше (заведении, которое в надлежащее время станет «Диппером»). У её матери на щеке большое розовое пятно, поэтому дети зовут её Вишневой Головкой или Земляничной Мордой. У Кэйли совсем нет хорошей одежды. Сегодня на ней старый коричневый свитер, и старая клетчатая юбочка, и стоптанные ботинки, и белые носки с растянутыми голенищами. Одно колено разбито, вероятно, сама упала или кто-то толкнул её на игровой площадке. Это Кэйла Бевинс, хорошо, но сейчас лицо у неё кожаное. И хотя оно беспрерывно меняет формы, ни одно из них даже близко не похоже на человеческое.
    
Джулия думает: «Я вижу, как ребёнок смотрит на муравья, когда муравей смотрит вверх со своей стороны увеличительного стекла. Когда она смотрит вверх за миг до того, как сгореть».
    
— УМОЛЯЮ, КЕЙЛИ! ПРОШУ! МЫ ЖИВЫЕ!
    
Кэйли смотрит на неё сверху и ничего не делает. И тогда скрещивает перед собой руки — это человеческие руки в этом видении — и через голову снимает с себя свитер. В голосе её, когда она начинает говорить, нет любви, нет сочувствия, нет раскаяния.
    
Но в нём, возможно, есть жалость.
    
Она говорит.
   
   
    
     
12
    
    
Джулию откинуло от коробочки, словно чья-то рука её отбросила. Последнее задержанное дыхание вылетело из неё прочь. Прежде чем она успела сделать вдох, за плечо её схватил Барби, выдернул затычку со шпинделя и натолкнул её ртом на него, с надеждой, что не поранит ей язык или — Бог избавь — не вгонит жёсткую пластиковую трубку ей в нёбо. Он никак не мог позволить ей вдохнуть отравленного воздуха. С такой кислородной недостаточностью, как у неё сейчас, начнутся или судороги, или она просто напросто умрёт.
    
Откуда бы не вернулась, но, похоже было, что она не потеряла голову. Вместо того чтобы отбиваться, она мёртвой хваткой вцепилась руками в шину от «Приуса» и начала лихорадочно сосать со шпинделя. Он ощутил, как её тело большими волнами пронизывает дрожь.
    
Сэм наконец-то перестал кашлять, но теперь родился какой-то другой звук. И Джулия тоже его услышала. Она ещё раз присосалась к шине и подняла глаза вверх, большие, широко раскрытые в её глубоких, притенённых глазницах.
    
Лаяла собака. Это должен был быть Горес, потому что он — единственная собака, которая осталась. Он…
    
Барби схватил её за руку, так крепко сжав, что она подумала: «Сейчас он её мне сломает». На его лице застыло выражение простого удивления.
    
Коробочка со странным на ней символом зависла на высоте четыре фута над поверхностью земли.
   
   
    
     
13
    
    
Горес был первым, кто почувствовал свежий воздух, потому что он находился ближе всех к земле. Он начал лаять. Следом его почувствовал Джо: ощутил ветерок, трусливо холодное протяжение у себя на спине. Джо опирался на Купол, а Купол пришёл в движение. Двигался вверх. Норри дремала, склонив голову с раскрасневшимся лицом на грудь Джо, и тут он заметил, как вдруг начала трепетаться кудряшка её грязных, запутанных волос. Она раскрыла глаза.
    
— Что?… Джои, что случилось?
    
Джо понял, но сам был весьма поражённый, чтобы объяснять ей. Он ощущал спиной плавное скользкое движение, словно вне его двигается вверх бесконечный лист стекла.
    
Горес уже лаял, как бешеный, с выгнутой в дугу спиной, носом к земле. В его традиционной позе я-хочу-играться, однако, Горес не игрался. Он вонзил нос под всплывающий вверх Купол и нюхал свежий прохладный воздух.
    
Божественно!
   
   
    
     
14
    
    
Рядовой Клинт Эймс на южной стороне Купола также кунял. Он сидел, скрестив ноги на мягкой обочине шоссе 119, закутавшись в одеяло на индейский манер. Вдруг потемнело в воздухе, словно нехорошие сновидения выпорхнули из его головы и набрали физической формы. А затем он закашлялся и проснулся.
    
Сажа вихрилась над его обутыми в сапоги ногами и оседала ему на брючины форменных повседневных брюк хаки. Откуда, ради Бога, её столько налетело? Пожар же внутри. И тогда он увидел. Купол подтягивался вверх, словно гигантское жалюзи. Это было невозможно — он же был погружён на много миль вглубь и настолько же поднятый вверх, всем это было известно, — но он поднимался.
    
Эймс не колебался. Он плашмя, на локтях и коленях, рванулся вперёд и схватил Олли Динсмора за руки. Нырнув под Купол, он на мгновение ощутил спиной скольжение его твёрдого, стеклянного края и успел подумать: «Если сейчас он вновь опустится, он разрежет меня пополам». А в следующее мгновение он уже тянул мальчика наружу.
    
Сначала показалось, что он тянет труп. «Нет!» — крикнул Эймс. Он понёс мальчика к ближайшему из ревущих вентиляторов. «Не вздумай умереть у меня на руках, коровий мальчик!»
    
Олли начал кашлять, потом наклонил голову и бессильно вырвал. Эймс его держал. Теперь и другие бежали к ним, с триумфальными восклицаниями, впереди сержант Грох.
    
Олли вновь рыгнул.
    
— Не называй меня коровьим мальчиком, — прошептал он.
    
— Подгоните санитарную машину! — закричал Эймс. — Нам нужны медики!
    
— Нет, мы доставим его в Госпиталь Центрального Мэна на вертолёте, — сказал Грох. — Мальчик, ты когда-нибудь летал на вертолёте?
    
Олли, глаза у него оставались затуманенными, покачал головой. И тут же вырыгал Гроху на ботинки.
    
Грох просиял и пожал Олли грязную руку.
    
— Поздравляю с возвращением в Соединённые Штаты, сынок. Поздравляю с возвращением в открытый мир.
    
Олли обнял рукой Эймса за шею. Он понимал, что теряет сознание. Он хотел продержаться ещё чуточку, чтобы успеть сказать «благодарю», однако не смог. Последнее, что он осознал, прежде чем тьма поглотила его вновь, было то, что солдат целует его в щеку.
   
   
    
     
15
    
    
На северном конце первым на волю вырвался Горес. Он помчал прямо к полковнику Коксу и затанцевал вокруг его ног. Горес не имел хвоста, но он на это не обращал внимания; он мотылял всем своим гузном.
    
— А чтобы мне пропасть, — произнёс Кокс.
    
Он подхватил пса на руки, и Горес начал ошалело облизывать полковнику лицо.
    
Беженцы стояли кучкой на своём стороне (демаркационную линию было ясно видно в траве, яркой по одну сторону и мертвенно-серой по другую), начиная понимать, но не решаясь полностью верить. Расти, Линда, маленькие Джей-Джей, Джо Макклечи и Норри Келверт и матери этих двоих у них по бокам. Джинни, Джина Буффалино и Гарриэт Бигелоу, обнявшись. Твич обнимал сестру свою Рози, которая плакала, качая на руках Малыша Уолтера. За руки держались Пайпер, Лисса и Джеки. Позади их стояли Тони Гай и Питер Фримэн, всё, что осталось от персонала «Демократа». Элва Дрэйк наклонилась к Ромми Бэрпи, а тот держал на руках Алису Эпплтон. Они смотрели, как быстро поднималась вверх грязная стена Купола. Яркость осенней листвы на той стороне брала за душу.
    
Свежий, сладкий воздух поднимал им волосы, осушал пот с их кожи.
    
— Перед этим мы все видели словно сквозь закопчённое стекло, — произнесла Пайпер Либби. — А теперь словно встретились лицом к лицу.
    
Горес спрыгнул с рук полковника Кокса и начал нарезать восьмёрки по траве, тявкая, вынюхивая, стараясь поссать одновременно на все сразу.
    
Уцелевшие беженцы, не веря собственным глазам, смотрели на яркий небесный шатёр, который возвышался вверху свежим осенним днём в Новой Англии. А над ними грязный барьер, который держал их в заточении, поднимался вверх все быстрее и быстрее, уменьшаясь до длинной линии, словно проведённой стремительным карандашом по листу голубой бумаги.
    
Какая-то птичка промелькнула над тем местом, где только что торчал Купол. Алиса Эпплтон, все ещё сидя на руках у Ромми, увидела её и весело засмеялась.
   
   
    
     
16
    
    
Барби и Джулия стояли на коленях и поочерёдно дышали со шпинделя, который торчал с шины, которая лежала между ними. Они видели, как коробочка вновь начала подниматься. Сначала медленно и, казалось, она вторично зависла на высоте восемьдесят футов, так, словно колебалась. И тогда она метнулась вверх со скоростью, невозможной для отслеживания человеческим глазом; это было, как пытаться увидеть пулю в полёте. Купол или взлетал вверх, или каким-то образом сворачивался.
    
«Коробочка, — подумал Барби. — Она притягивает к себе Купол, как магнит притягивает железные опилки».
    
К ним пробивался сквозняк. Барби отмечал по шевелению травы, как тот крепчает. Он потряс Джулию за плечо и показал прямо на север. Грязное серое небо вновь стало синим, таким ярким, что глазам больно. Гипнотизировали своей яркостью деревья.
    
Джулия подняла голову от шпинделя и вдохнула.
    
— Я не уверен, что это настолько… — начал Барби, но тут уже наконец-то прилетел настоящий ветер. Он увидел, как тот поднимает волосы Джулии, ощутил, как тот высушивает пот на его глубоко пропитанном угольной пылью лице, нежно, словно ладонь возлюбленной.
    
Джулия вновь закашляла. Он постучал её по спине, в то же время, делая свой первый вдох. Он ещё смердел и царапал ему горло, но уже годился для дыхания. Плохой воздух отлетал на юг, а свежий вдувался с территории ТР-90 из-за Купола — оттуда, где только что был тот Купол. Следующий вдох был лучше, третий ещё лучше, четвёртый — даром Бога.
    
Или кожеголовой девочки.
    
Барби с Джулией обнялись возле чёрного квадратика на траве, где лежала коробочка. Там ничто не будет расти, никогда больше.
   
   
    
     
17
    
    
— Сэм! — вскрикнула Джулия. — Мы должны вытянуть Сэма!
    
Они побежали к «Одиссею», все ещё хекая, а вот Сэм уже не кашлял. Он навалился на руль, глаза раскрыты, дыхание короткое. Нижняя часть лица у него была залита кровью, и когда Барби его отклонил, он увидел, что голубая рубашка старика стала грязно-пурпурной.
    
— Вы сможете его нести? — спросила Джулия. — Вы сможете его донести туда, где солдаты?
    
Ответ почти наверняка должен был быть негативным, но Барби произнёс:
    
— Я постараюсь.
    
— Не надо, — прошептал Сэм. Глаза его шевельнулись в их сторону. — Очень больно. — С каждым словом изо рта у него текла свежая кровь. — Вы это сделали?
    
— Джулия сделала, — сказал Барби. — Я точно не знаю, как именно, но она сделала.
    
— Отчасти также и тот мужчина в спортивном зале, — сказала она. — Тот, которого гакермонстр застрелил.
    
У Барби отвисла челюсть, но она не заметила. Она обняла Сэма и поцеловала его в обе щеки.
    
— И вы это сделали, Сэм. Вы привезли нас сюда, и вы видели маленькую девочку на площадной сцене.
    
— Вы были не маленькой девочкой в моих снах, — произнёс Сэм. — Вы были взрослая.
    
— Но маленькая девочка всё равно была здесь, в глубине, — коснулась Джулия своей груди. — Она и сейчас там. Она живая.
    
— Помогите мне выбраться из кабины, — прошептал Сэм. — Хочу понюхать свежего воздуха, прежде чем умереть.
    
— Вы не умрете…
    
— Цыть, женщина. Мы оба знаем, что почём.
    
Они вдвоём взяли его под одну руку, деликатно вытянули из-за руля и положили на траву.
    
— Как воздух пахнет, — произнёс он. — Бог ласковый. — Он глубоко вдохнул, закашлялся, брызгая кровью. — Я словно мёда из соты пососал.
    
— И я тоже, — сказала она, убирая назад ему волосы со лба.
    
Он положил свою ладонь поверх её.
    
— А им… им было стыдно?
    
— Там была лишь одна, — ответила Джулия. — Если бы их было больше, ничего бы не вышло. Я не думаю, что можно отбиться от связанной жестокостью стаи. А что касается стыда, нет, ей не было стыдно. Она нас пожалела, но ей не было стыдно из-за сделанного ними.
    
— Они не такие, как мы, правда? — прошептал старик.
    
— Да, совсем не такие.
    
— Жаль — это для крепких людей, — произнёс он и вздохнул. — А я могу лишь стыдиться. Что я наделал, это все из-за алкоголя, но мне всё равно стыдно. Я бы ничего этого не сделал, если бы можно было вернуться назад.
    
— Что бы там ни было, вы возместили все, наконец, — сказал Барби, взяв Сэма за левую руку. На безымянном пальце у того висело обручальное кольцо, гротескно большое на этой щуплой плоти.
    
Сэм перевёл на него свои — типично янковские, выцвевше-голубые — глаза и попробовал улыбнуться.
    
— Может, оно и так… за сделанное. Но я же радовался, когда это делал. Кажется мне, что это возместить никогда не… — он вновь начал кашлять, и вновь хлынула кровь из его почти совсем беззубого рта.
    
— Сейчас же перестаньте, — воскликнула Джулия. — Перестаньте говорить. — Они стояли на коленях по бокам Сэма. Она глянула на Барби. — Забудьте, что я говорила, чтобы его нести. Он у себя внутри что-то надорвал. Нам надо пойти за помощью.
    
— О, там небо! — произнёс Сэм Вердро.
    
В последний раз. Он выдохнул, грудь его опала и уже больше не поднялись с очередным вдохом. Барби потянулся, чтобы прикрыть ему глаза, но Джулия перехватила его руку и остановила со словами:
    
— Пусть он смотрит. Хоть и мёртвый, пусть смотрит, сколько это возможно.
    
Они сидели рядом с ним. Слышали голоса птичек. А где-то там все ещё лаял Горес.
    
— Думаю, мне нужно пойти, найти свою собаку, — сказала Джулия.
    
— Да, — кивнул он. — На машине?
    
Она покачала головой.
    
— Давайте пешком. Я думаю, мы осилим полмили, если будем идти медленно, как вы?
    
Он помог ей встать.
    
— Давайте попробуем и увидим, — сказал он.
   
   
    
     
18
    
    
Пока они шли, сомкнув руки над травянистой серединой старого просёлка, она рассказала ему, насколько сумела, о том, как «была внутри коробочки» — как она это назвала.
    
— Итак, — произнёс он, когда она закончила, — вы рассказали ей о том ужасном, на что мы способны, показали ли ей такие наши действия, и она нас всё равно выпустила?
    
— Они и сами все знают об ужасных действиях, — ответила она.
    
— Тот день в Фаллудже — наиболее плохое воспоминание в моей жизни. Что делает его наиболее плохим, так это то… — Он попробовал изложить это в тех сроках, которыми воспользовалась Джулия, — что я это делал, а не был тем, с кем это делали.
    
— Вы того не делали, — сказала она. — Это другой человек сделал.
    
— Не имеет значения, — возразил Барби. — Мальчик всё равно мёртвый, неважно, кто его убил.
    
— Это всё равно случилось бы, если бы вас в спортзале было двое или трое? Или если бы вы там были сам?
    
— Нет. Конечно, нет.
    
— Тогда ропщите на судьбу. Или на Бога. Или на Вселенную. Только прекратите винить себя.
    
Он скорее всего никогда не смог бы этого постичь, но он понял то, что сказал в конце Сэм. Стыд за плохие деяния — лучше, чем ничего, думал Барби, но никакого стыда постфактум не хватит, чтобы перечеркнуть радость, полученную от уничтожения — хоть ты муравьёв жёг, хоть убивал арестантов.
    
В Фаллудже он не ощущал радости. Относительно этого он не чувствовал себя виноватым. И это уже было хорошо.
    
К ним бежали солдаты. Им осталась, вероятно, лишь минута в одиночестве. Скорее всего, две.
    
Он остановился и взял её за руки.
    
— Я люблю вас за то, что вы сделали, Джулия.
    
— Я знаю, — спокойно ответила она.
    
— То, что вы сделали, это нуждалось в огромной отваге.
    
— Вы извините мне кражу из ваших воспоминаний? Я не специально, просто так вышло.
    
— Полностью извиняю.
    
Солдаты уже были близко. Вместе с ними бежал и Кокс, у него по пятам танцевал Горес. Скоро Кокс будет здесь, спросит, как полагается Кену, и с этими словами их вновь вернёт себе этот мир.
    
Барби посмотрел вверх, на синее небо, глубоко вдохнул воздух, который становился всё более чистым.
    
— Я не могу поверить, что всё кончилось.
    
— А оно может когда-нибудь вернуться, как вы думаете?
    
— Возможно, не на этой планете и не из-за действия этой стаи. Они вырастут и покинут свою игровую комнату, но коробочка останется. Рано или поздно кровь всегда брызжет на стену.
    
— Это ужасно.
    
— Вероятно, но можно, я скажу вам кое-что, что любила повторять моя мать?
    
— Конечно.
    
Он поколебался:
    
— Если бы не ночи, дни были бы наполовину менее яркими.
    
Джулия рассмеялась. Так хорошо это звучало.
    
— Что кожеголовая девушка сказала вам напоследок? — спросил он. — Говорите быстрее, потому что они уже вот-вот будут рядом, а это принадлежит только нам двоим.
    
Джулия явным образом была удивлена тем, что он этого не знал.
    
— Она сказала слова, которые мне когда-то сказала Кэйла: «Бери и иди домой, это тебе будет как платье».
    
— Она имела в виду коричневый свитер?
    
Она вновь взяла его за руку:
    
— Нет, наши жизни. Наши маленькие жизни.
    
Он обдумал услышанное:
    
— Если она сделала вам такой дар, то воспользуемся.
    
Джулия махнула рукой:
    
— Смотрите, кто к нам мчится!
    
Горес её тоже увидел. Он порывисто вышмыгнул среди бегущих людей, и, как только оторвался от толпы, пёс припал к земле и включил четвёртую передачу. Большая улыбка венчала его морду. Отброшенные назад уши были прижаты к голове. Тень пса летела рядом с ним по усыпанной пеплом траве. Джулия опустилась на колени, протянув вперёд руки.
    
— Катись сюда, к мамочке, мой миленький! — закричала она. Горес прыгнул. Она поймала его и повалилась навзничь, хохоча. Барби помог ей встать.
    
Они возвращались в мир вместе, шли и несли на себе полученные ими дары: просто свои жизни.
    
Стыд — это не любовь, размышлял себе Барби… но если ты ребёнок и ты даришь кому-то голому свою одежду — это уже шаг в правильном направлении.
    
    
22 ноября 2007 года — 14 марта 2009 года
   
  
  
   
    
Авторские примечания
   
   
Впервые я взялся писать «Под Куполом» в 1976 году, но отполз от этой идеи с поджатым хвостом после двух недель работы, результатом которой были приблизительно семьдесят пять страниц. На тот день, когда я в 2007 году решил начать вновь, та старая рукопись уже давно было утрачена, но я достаточно хорошо помнил начальную часть — «Самолёт и сурок» — и сумел почти точно её воссоздать.
   
Меня обременяло не количество персонажей — я люблю густо заселённые романы, — а технические проблемы, которые ставила эта история, особенно экологические и метеорологические последствия появления Купола. Тот факт, что именно из-за этих сомнений книга казалась мне важной, заставлял меня чувствовать себя трусом — и лодырем, — но я боялся её запартачить. И я занялся чем-то другим, однако идея Купола не покидала моего воображения.
   
Годами мой добрый друг Расс Дорр, помощник врача из Бриджтона в штате Мэн, помогал мне с медицинскими подробностями во многих книжках, особенно отмечу из них «Противостояние». В конце лета 2007-го я спросил у него, не желает ли он сыграть намного большую роль — главного исследователя тем предлинного романа, который носит название «Под Куполом». Он согласился, и благодаря Рассу, думаю, большинство деталей здесь правильные. Это Расс выяснил все о компьютерном управлении крылатыми ракетами, об эффектах сопла реактивного двигателя, о рецептуре метамфетамина, портативные генераторы, радиацию, возможные новации в технологии сотовой связи и сотни других вещей. А также именно Расс изобрёл самодельный противорадиационный костюм Расти Эверетта, он же придумал, что люди могут дышать воздухом из автомобильных шин, по крайней мере, некоторое время. Наделали ли мы каких-нибудь ошибок? Конечно. Но большинство из них окажутся моими из-за того, что я или не правильно понял, или не правильно интерпретировал некоторые из его советов.
   
Первыми читателями этого романа были моя жена Табита и Линора Легранд[494], моя невестка. Обе проявили жёсткость вместе с гуманностью, чем очень мне помогли.
   
Нен Греем[495] отредактировала текст, превратив его из оригинального динозавра в зверя немного более правильного размера; каждая страница рукописи имела отметки с предлагаемыми ею изменениями. Я её неотплатный должник, несостоятельный полностью отблагодарить за все те дни, когда она вставала в шесть часов утра, с карандашом берясь за работу. Я старался написать книгу, которая от начала и до конца мчится на полном газу. Нен это поняла, и когда ощущала мою слабость, она нажимала на педаль своей ступнёй поверх моей и кричала (на берегах страниц, как заведено у редакторов): «Быстрее, Стивен! Быстрее!»
   
Сурендра Пател, которому посвящена эта книга, был нашим другом и неизменным источником утешения в течение тридцати лет. В июне 2008 года я получил весть, что он умер от инфаркта. Я сел у себя на крыльце и заплакал. Когда меня немного попустило, я вернулся к работе. Именно этого он от меня и ожидал бы.
   
И ты, мой Постоянный Читатель. Благодарю тебя, что прочитал эту историю. Если ты получил столько же удовлетворение, сколько имел его я, нам обоим посчастливилось.
   

    С. К.