1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
свободы». Они считают, что формальной демократии недостаточно, и
хотели бы дополнить ее тем, что они обычно называют «экономической
демократией». Это — двусмысленная и совершенно пустая фраза, которая
затемняет тот факт, что «чисто формальная свобода» является
единственной гарантией демократической экономической политики.
Маркс открыл значение экономической власти и вполне понятно, что он
преувеличил ее значение. И он сам, и марксисты видят власть
экономики буквально везде. Их аргумент звучит так: кто обладает
деньгами, тот обладает свободой, поскольку при необходимости он
может купить оружие и даже гангстеров. Однако это — обоюдоострый
аргумент. Фактически он содержит признание, что человек, обладающий
оружием, обладает и властью. И если тот, у кого есть оружие,
осознает это, то в скором времени у него будут и оружие, и
деньги. Аргумент Маркса до некоторой степени применим к не
ограниченному, или не регулируемому, законодательно
капитализму. Действительно, правление, которое создает институты
контроля за оружием и преступностью, но не за властью денег, вполне
может попасть под влияние последних. В таком государстве может
править бесконтрольный гангстеризм богатых. Однако я думаю, что сам
Маркс первым признал бы, что это верно не для всех государств. В
истории бывали времена, когда, к примеру, всякая эксплуатация была
грабежом, непосредственно основанным на власти военной силы. И
сегодня немногие поддержат наивный взгляд, согласно которому
«прогресс истории» раз и навсегда положил конец этому прямому
способу эксплуатации людей. Сторонники такого взгляда ошибочно
полагают, что поскольку формальная свобода однажды была завоевана,
для нас уже невозможно вновь подпасть под власть таких примитивных
форм эксплуатации.
В принципе, изложенных соображений достаточно для опровержения
догматической доктрины, утверждающей, что экономическая власть более
фундаментальна, чем физическая власть или власть государства. Однако
существуют и другие соображения. Как правильно подчеркивалось
различными авторами (среди них Бертраном Расселом и Уолтером
Липманом17.25), именно
активнее вмешательство государства — защита собственности законами,
опирающимися на физические санкции, — делает богатство потенциальным
источником власти, поскольку без этого вмешательства человек вскоре
лишился бы своего богатства. Следовательно, экономическая власть
полностью зависит от политической и материальной (физической)
силы. Б. Рассел приводит исторические примеры, которые иллюстрируют
эту зависимость и иногда даже беспомощность богатства:
«Экономическая власть в государстве, — пишет он17.26, — хотя в конечном счете
и проистекает из закона и общественного мнения, легко приобретает
определенную независимость. Используя коррупцию, она может
воздействовать на закон, а при помощи пропаганды — на общественное
мнение. Она может связать политиков обязательствами, которые
противоречат их свободе. Она может использовать угрозу породить
финансовый кризис. Однако существуют вполне определенные границы
того, чего она может добиться. Цезарю помогли придти к власти его
кредиторы, которые не видели другой возможности возвратить свои
деньги, кроме его успеха. Однако, когда он достиг желаемого, он стал
достаточно силен, чтобы нанести им поражение. Карл V занял у
Фуггеров деньги, необходимые, чтобы купить положение императора, но
став императором, совершенно перестал считаться с ними, и они
потеряли все, что вложили в него».
Догму, согласно которой экономическая власть является корнем всех
зол, следует отвергнуть. Ее место должно занять понимание
опасностей, исходящих от любой формы бесконтрольной власти. Деньги
как таковые не особенно опасны. Они становятся опасными, только если
на них можно купить власть — непосредственно или путем порабощения
экономически слабых, которые должны продавать себя, чтобы жить.
Нам следует мыслить об этих социальных ситуациях даже, так сказать,
более материалистически, чем это делал Маркс. Мы должны осознать,
что контроль за физической властью и за физической эксплуатацией
является главной политической проблемой. Чтобы осуществлять такой
контроль, нам необходимо установить «чисто формальную свободу». Как
только мы этого достигаем, т. е. как только мы оказываемся
способными использовать формальную свободу для контроля за
политической властью, все остальное ложится на нас самих. В
дальнейшем мы не должны ни обвинять кого-либо другого, ни
возмущаться преступными экономическими демонами за сценой. Дело в
том, что при демократии ключи к контролю этих демонов находятся в
нашем распоряжении. Мы можем приручить их. Мы должны понять это и
использовать такие ключи. Мы должны создавать институты
демократического контроля за экономической властью и институты своей
собственной защиты от экономической эксплуатации.
Много шума было произведено марксистами по поводу возможности купли
голосов избирателей или впрямую, или путем подкупа средств
пропаганды. Однако более тщательное исследование показывает, что это
— хороший пример властно-политической ситуации, проанализированной
нами ранее. Как только мы достигли формальной свободы, мы можем
успешно контролировать покупку голосов избирателей. Существуют,
например, законы, предназначенные для того, чтобы ограничивать
расходы на избирательную кампанию, и это только наше дело — смотреть
за тем, не ввести ли еще более строгие законы такого типа17.27. Таким образом, правовая
система может быть превращена в мощный инструмент нашей собственной
защиты. Более того, мы можем влиять на общественное мнение и
настаивать на значительно более строгом моральном кодексе в
политических делах. Все это мы можем сделать. Однако сначала мы
должны осознать, что социальная инженерия такого рода — это наша
задача, что она в нашей власти и что мы не должны ждать, пока
экономические землетрясения таинственным образом создадут для нас
новый экономический мир, и все, что нам нужно будет сделать, чтобы
обнаружить его, — это устранить старую политическую оболочку.
VI
Конечно, на практике марксисты никогда полностью не полагались на
доктрину бессилия политической власти. В той мере, в какой они имели
возможность действовать или планировать свою деятельность, они
обычно, подобно всем остальным, предполагали, что политическую
власть можно использовать для контроля за экономической
властью. Однако их планы и действия никогда не основывались ни на
явном отказе от их первоначальной теории бессилия политической
власти, ни на каком-то тщательно разработанном взгляде на самую
фундаментальную проблему всякой политики, а именно — проблему
контроля за контролерами, за опасной концентрацией власти в
государстве. Марксисты так и не осознали всего значения демократии
как единственного хорошо известного средства осуществления такого
контроля.
Как следствие, марксисты не смогли понять опасности, таящейся в
политике, ведущей к возрастанию власти государства. Более или менее
бессознательно отказавшись от доктрины бессилия политики, они
сохранили взгляд, согласно которому проблема государственной власти
не является важной. Власть плоха, по их мнению, только потому, что
находится в руках буржуазии. Оставаясь приверженцами своей формулы
диктатуры пролетариата, марксисты так и не поняли, что всякая власть
— политическая не в меньшей мере, чем экономическая —
опасна. Действительно, марксисты не смогли осознать принципа
(см. главу 8), согласно которому всякая широкомасштабная политика
должна быть институциональной, а не личностной. И когда они шумно
требуют расширения полномочий государственной власти (в
противоположность марксову взгляду на государство), они не принимают
во внимание то, что дурные личности могут завладеть этой более
широкой властью. Отчасти именно это является причиной, по которой —
как только марксисты все же приступали к рассмотрению вопроса о
вмешательстве государства, — они планировали предоставить
государству практически беспредельную власть в области
экономики. Они сохранили марксово холистское и утопическое
убеждение, согласно которому только совершенно новая «социальная
система» может улучшить существующее положение вещей.
Я дал критику этого утопического и романтического подхода к
социальной инженерии в главе 9, но хочу добавить, что экономическое
вмешательство, даже предлагаемые нами постепенные, поэтапные методы
социальной инженерии могут привести к бесконтрольному возрастанию
власти государства. Интервенционизм, следовательно, крайне
опасен. Это, конечно, не является решающим аргументом против него,
поскольку государственная власть всегда была и останется опасным, но
неизбежным злом. Однако надо помнить следующее важное
предостережение: если мы ослабим нашу бдительность и если,
предоставляя государству больше власти через интервенционистское
«планирование», не будем одновременно усиливать наши демократические
институты, то можем потерять свободу. А если свобода будет потеряна,
то будет потеряно и все остальное, включая и
«планирование». Действительно, с какой стати планы, касающиеся
благосостояния людей, должны выполняться, если люди не обладают
властью, чтобы обеспечить это? Только свобода может сделать
безопасность надежной.
Таким образом, мы видим, что существует не только парадокс свободы,
но и парадокс государственного планирования. Если мы планируем
слишком много, т. е. отдаем слишком большую власть государству, то
свобода будет потеряна, и это поставит крест и на самом
планировании.
Высказанные соображения возвращают нас к нашему призыву к
постепенным, поэтапным методам социальной инженерии в
противоположность утопическим или холистским методам, а также к
нашему требованию, согласно которому следует планировать меры для
борьбы против конкретного зла, а не для установления некоторого
идеального добра. Государственное вмешательство должно быть
ограничено в той степени, которая в действительности необходима для
защиты свободы.
Вместе с тем недостаточно сказать, что предлагаемые нами решения
должны быть минимальными, что нам следует быть бдительными и что мы
не должны отдавать больше власти государству, чем это необходимо для
защиты свободы. Такие требования, скорее всего, только ставят
проблемы, чем показывают пути их решения. Вполне возможно, что
решений таких проблем вообще не существует. Действительно,
приобретение новой экономической власти государством — чья сила в
сравнении с силами его граждан всегда опасно велика — может сделать
сопротивление ей бесполезным. Ведь до сих пор еще никто не доказал,
что свободу можно сохранить, и не показал, как ее можно
сохранить.
Поэтому полезно вспомнить наши соображения из главы 7, касающиеся
вопроса о контроле за политической властью и парадокса свободы.
VII
В главе 7 мы провели важное различение между личностями (лицами) и
институтами. Мы отмечали, что хотя сегодняшние политические проблемы
часто могут требовать личных решений, вся долгосрочная политика —
особенно всякая демократическая долгосрочная политика — должна
разрабатываться в рамках безличных институтов. В частности, проблема
контроля за правителями и проверки их власти является главным
образом институциональной проблемой — проблемой проектирования
институтов для контроля за тем, чтобы плохие правители не делали
слишком много вреда.
Аналогичные соображения применимы и к проблеме контроля за
экономической властью государства. Мы должны защищаться от усиления
власти правителей. Мы должны защищаться от лиц и от их
произвола. Институты одного типа могут предоставлять безграничную
власть тому или иному лицу, но институты другого типа могут отнимать
ее у этого лица.
Если мы посмотрим с этой точки зрения на законодательство о труде,
то увидим в нем институты обоих типов. Многие из законов о труде
наделяют очень небольшой властью исполнительные органы
государства. Конечно, возможно, что законы против детского труда
могут быть неправильно использованы чиновником для того, чтобы
запугать и подчинить невиновного гражданина. Однако опасность такого
рода вряд ли следует принимать всерьез, если сравнить ее с теми
опасностями, которые таит в себе законодательство, предоставляющее
правителям дискреционную власть непосредственного управления
трудом17.28. Подобным же
образом, закон, устанавливающий, что злоупотребление гражданином
своей собственностью следует наказывать ее конфискацией, несравнимо
менее опасен, чем закон, который дает правителям или государственным
чиновникам дискреционную власть реквизиции собственности граждан.
Таким образом, мы подошли к различению двух совершенно разных
методов17.29, посредством
которых может происходить экономическое вмешательство
государства. Первый — это метод проектирования «правовой структуры»
протекционистских институтов (примером могут быть законы,
ограничивающие власть собственников животных или собственников
земли). Второй — это метод предоставления на некоторое время органам
государства свободы действовать — в определенных пределах, — как они
считают нужным для достижения целей, поставленных правителями. Мы
можем назвать первую процедуру «институциональным», или «косвенным»,
вмешательством, а вторую — «личным», или «прямым»,
вмешательством. (Конечно, существуют и промежуточные случаи.)
С точки зрения демократического управления, нет никакого сомнения в
том, какой из этих методов предпочтительнее. Политика любого
демократического вмешательства очевидно заключается в использовании
первого метода везде, где это возможно, и в ограничении
использования второго метода теми случаями, в которых первый метод
неприменим. (Такие случаи бывают. Классический пример — это бюджет,
т. е. выражение свободы действий министра финансов и его понимания
того, что является беспристрастным и справедливым. И вполне
возможно, хотя весьма нежелательно, что меры по смягчению негативных
последствий цикличности экономического развития могут иметь такой
характер.)
С точки зрения постепенной, поэтапной социальной инженерии, различие
между этими двумя методами весьма существенно. Только первый —
институциональный метод — позволяет производить улучшения, опираясь
на результаты соответствующих дискуссий и опыта. Только он позволяет
применять метод проб и ошибок к нашим политическим действиям. Он
долгосрочен. Действительно, долгосрочно действующую правовую
структуру следует изменять постепенно, для того чтобы принимать в
расчет непредвиденные и нежелательные следствия, изменения в других
частях этой структуры и т. п. Только институциональный метод
позволяет обнаружить на основе опыта и анализа, что мы в
действительности сделали, осуществляя вмешательство и преследуя
определенную цель. Дискреционные решения правителей или
государственных чиновников находятся за пределами таких рациональных
методов. Они представляют собой краткосрочные, переходные решения,
меняющиеся ото дня ко дню или, в лучшем случае, от года к году. Как
правило (самое значительное исключение составляет бюджет), их даже
нельзя обсуждать публично и потому что не хватает необходимой
информации, и потому что неясны сами принципы, на основании которых
принимаются решения. К тому же если такие принципы вообще
существуют, они обычно не институционализированы, а являются частью
существующей чиновничьей традиции.
Первый метод может быть охарактеризован как рациональный, второй как
иррациональный — не только в указанном смысле, но также в совершенно
другом и очень важном смысле. Отдельный гражданин может познать и
понять правовую структуру, которая должна быть спроектирована таким
образом, чтобы быть ему понятной. Она вносит фактор уверенности и
безопасности в общественную жизнь. Когда эта структура изменяется,
то в течение переходного периода должны быть предусмотрены гарантии
для тех индивидуумов, которые построили свои планы в расчете на ее
неизменность.
В противоположность этому, метод личного вмешательства с
необходимостью вносит в социальную жизнь постоянно растущий элемент
непредсказуемости и тем самым развивает чувство иррациональности и
небезопасности социальной жизни. Использование дискреционной власти,
как только оно начинает широко практиковаться, имеет тенденцию к
быстрому росту, так как необходимы корректировки властных решений, а
корректировки дискреционных краткосрочных решений вряд ли могут быть
произведены при помощи институциональных средств. Эта тенденция
должна в значительной степени повышать иррациональность системы,
создавая у большинства людей впечатление, что за сценой истории
действуют какие-то скрытые силы, и тем самым толкая людей к принятию
заговорщицкой теории общества со всеми ее последствиями — охотой за
еретиками, национальной, социальной и классовой враждой.
Несмотря на все это, совершенно очевидное, казалось бы, предпочтение
институционального метода везде, где это возможно, далеко не
является общепринятым. Неспособность принять такую политику, по
моему мнению, вызывается разными причинами. Одна из них состоит в
том, что требуется соответствующая независимость правительства для
того, чтобы приступить к долгосрочной задаче перепроектирования
«правовой структуры». Однако правительства обычно кое-как сводят
концы с концами, и дискреционные полномочия составляют способ их
жизни. (Не говоря уже о том, что правители склонны любить такие
полномочия ради них самих.) Однако самая важная причина, безусловно,
состоит в простом недопонимании значения различия между этими двумя
методами. Так, последователям Платона, Гегеля и Маркса, например,
заказан путь к его пониманию. Им никогда не понять, что старый
вопрос «Кто будет правителем?» должен быть заменен более реальным
вопросом: «Каким образом мы можем укротить его?»
VIII
Если вернуться к марксовой теории бессилия политики и бессилия
власти исторических сил, то мы должны признать, что в целом эта
теория являет собой впечатляющую конструкцию. Она есть прямой
результат его социологического метода, его экономического
историцизма, его доктрины, согласно которой развитие экономической
системы или человеческого метаболизма определяет социальное и
политическое развитие человечества. Опыт Маркса, его гуманистическое
негодование, прочувствованная им необходимость дать угнетенным при
помощи пророчества утешение, надежду или даже уверенность в их
победе — все это объединено в марксовой грандиозной философской
системе, сравнимой с холистскими системами Платона и Гегеля или даже
превосходящей их. Только та случайность, что Маркс не был
реакционером, обусловила пренебрежение к нему со стороны историков
философии, которые в основном считали его пропагандистом. Некогда
рецензент «Капитала» написал: «С виду… Маркс большой
идеалист-философ, и притом в "немецком", т. е. дурном, значении
этого слова. На самом же деле он бесконечно более реалист, чем все
его предшественники…»17.30. Этот рецензент попал не в бровь, а в
глаз. Маркс был последним из конструкторов великих холистских
систем. Нам следует позаботиться, чтобы он и впредь оставался в этом
качестве, и не пытаться заменить его систему другой великой
системой. Однако мы не нуждаемся в холизме. Мы нуждаемся в
постепенной и поэтапной социальной инженерии.
На этом я заканчиваю мой критический анализ марксовой философской
методологии социальных наук, его экономического детерминизма и его
пророческого историцизма. Последним испытанием любого метода,
однако, должны быть его практические результаты. Поэтому я теперь
перехожу к детальному исследованию главного результата марксова
метода — пророчества надвигающегося пришествия бесклассового
общества.
Пророчество Маркса
Глава 18. Пришествие социализма
I
Экономический историцизм представляет собой метод, примененный
Марксом к анализу неизбежных изменений в обществе. Согласно Марксу,
любая общественная система должна разрушить себя потому, что она
сама создает силы, которые приводят к установлению нового
общественного строя. Анализ феодальной системы, какой она была
незадолго до промышленной революции, позволяет выявить те силы,
которые готовы разрушить феодализм, а также предсказать наиболее
важные черты наступающего капитализма. Аналогичным образом, анализа
развития капитализма достаточно для того, чтобы выявить разрушающие
его силы и предсказать самые важные свойства нового исторического
периода, в котором мы сейчас живем. Разумеется, нет никаких
оснований считать, что из всех общественных систем один капитализм
останется навсегда. Напротив, условия материального производства, а
вместе с ними и образ жизни людей никогда не менялись так быстро,
как это происходит при капитализме. Изменяя свои основы, капитализм
вынужден изменяться сам и должен привести к новому периоду в истории
человечества.
Согласно методу Маркса, суть которого обсуждалась ранее,
фундаментальные, сущностные (essential)18.1 силы, которые разрушат или изменят капитализм,
следует искать в развитии материальных средств производства. Если
такие силы обнаружены, можно проследить, как они воздействуют на
общественные отношения между классами, на юридическую и политическую
системы общества.
Анализ этих фундаментальных экономических сил и разрушительных
тенденций того исторического периода, который Маркс называл
«капитализмом», был предпринят им в «Капитале» — главной работе всей
его жизни. Исторический период и экономическая система, которые он
рассматривал, относятся к истории Западной Европы, особенно Англии,
примерно с середины XVIII в. до 1867 г. (год первого издания
«Капитала»). Как поясняет Маркс в «Предисловии к первому изданию
"Капитала"»18.2, «…конечной
целью моего сочинения является открытие экономического закона
движения современного общества» для того, чтобы предсказать его
судьбу.
Другая, дополнительная цель18.3 «Капитала» состояла в том, чтобы опровергнуть
апологетов капитализма — экономистов, отождествлявших законы
капиталистического способа производства с неумолимыми законами
природы. Э. Берк, например, утверждал: «Законы коммерции суть законы
природы и, следовательно, законы Бога». Этим якобы неумолимым
законам Маркс противопоставлял те законы, которые, по его мнению,
действуют только в обществе, а именно — законы общественного
развития. Он пытался показать, что законы, которые экономисты
считали вечными и неизменными, фактически являются временными
регулятивами, которые должны исчезнуть вместе с самим капитализмом.
Историческое пророчество Маркса можно представить в виде тщательно
построенного доказательства. Однако в «Капитале» разработано только
то, что я называю «первым шагом» этого доказательства, — анализ
фундаментальных экономических сил капитализма и их воздействия на
отношения между классами. «Второй шаг», итогом которого является
заключение о неизбежности социальной революции, и «третий шаг»,
который ведет к предсказанию возникновения бесклассового, то есть
социалистического, общества, только кратко намечены. В этой главе я
сначала более четко объясню, что я называю тремя шагами марксова
доказательства, а затем подробно рассмотрю третий шаг. В двух
следующих главах я буду обсуждать второй шаг и, наконец,
первый. Такая перестановка порядка шагов весьма полезна для
детального критического обсуждения всего марксова доказательства. В
этом случае мы можем принять без предубеждений истинность посылок
каждого шага и сосредоточиться исключительно на вопросе, следует ли
получаемое на каждом из шагов заключение из принятых посылок. Вот
эти три шага.
На первом шаге своего доказательства Маркс анализирует
капиталистический способ производства. Он обнаруживает тенденцию
возрастания производительности труда, связанную с техническими
усовершенствованиями, а также с тем, что он называет возрастанием
концентрации средств производства. Отсюда делается вывод, что в
области общественных отношений между классами эта тенденция должна
привести к аккумуляции все больших богатств в руках все меньшего
числа владельцев. Таким образом, Марксом выводится заключение о том,
что при капитализме имеет место тенденция к возрастанию как
богатства, так и нищеты — богатства правящего класса буржуазии и
нищеты класса рабочих, которым правит буржуазия. Этот первый шаг
марксова доказательства будет рассмотрен в главе 20 «Капитализм и
его судьба».
На втором шаге доказательства результат первого шага считается само
собой разумеющимся. Из него выводятся два заключения. Во-первых, все
классы, за исключением небольшого господствующего класса буржуазии и
большого эксплуатируемого класса рабочих, должны исчезнуть или
утратить свою социальную роль. Во-вторых, нарастание противоречий
между двумя классами — буржуазии и рабочих — должно привести к
социальной революции. Этот шаг я буду анализировать в главе 19
«Социальная революция».
На третьем шаге доказательства принимается на веру заключение
второго шага и делается окончательный вывод о том, что после победы
рабочих над буржуазией возникнет общество, состоящее только из
одного класса, другими словами, бесклассовое общество, в котором не
будет эксплуатации, а это и означает социализм.
II
Теперь я перехожу к рассмотрению третьего шага марксова
доказательства, то есть предсказания пришествия социализма.
Главные посылки этого шага, которые будут подвергнуты критике в
следующей главе, а здесь пока рассматриваются как истинные, таковы:
развитие капитализма привело к уничтожению всех классов, кроме двух
— небольшого по численности класса буржуазии и огромного класса
пролетариата; обнищание пролетариата вынуждает его выступать против
эксплуататоров. Вывод состоит в том, что, во-первых, рабочие должны
выиграть борьбу, и, во-вторых, уничтожить буржуазию, придя таким
образом к бесклассовому обществу, поскольку останется только один
класс.
Я готов допустить, что первая часть вывода следует из двух главных
посылок. (Наряду с ними Маркс принимал ряд менее значимых посылок,
которые мы не считаем существенными.) Буржуазия не только
малочисленна, само ее физическое существование, т. е. ее
«метаболизм», зависит от пролетариата. Эксплуататор, тунеядец
умирает, если нет эксплуатируемого. Во всяком случае, если
эксплуататор истребляет эксплуатируемых, то заканчивает и
собственное существование в качестве тунеядца. Следовательно, он не
может победить. В лучшем случае, он может завязать длительную
борьбу. Что же касается рабочего, то в своем материальном
существовании он не зависит от эксплуататора.
Когда рабочий восстает и решает изменить существующий общественный
порядок, эксплуататор лишается своей социальной функции. Рабочий
может сокрушить своего классового врага, не подвергая опасности
собственное существование. В результате возможен только один итог:
буржуазия исчезнет.
Однако, следует ли из марксовых посылок вторая часть заключения?
Верно ли, что победа рабочих должна привести к бесклассовому
обществу? Я так не думаю. Из того, что вместо двух классов остается
только один, не следует, что возникнет бесклассовое общество. Классы
не похожи на индивидуумов, даже если мы признаем, что два борющихся
между собой класса ведут себя подобно двум сражающимся
людям. Единство и солидарность класса, согласно анализу самого
Маркса, суть элементы классового сознания18.4, которое, в свою очередь, в значительной
степени является продуктом классовой борьбы. Нет ни малейших
оснований считать, что индивидуумы, из которых состоит пролетариат,
сохранят свое классовое единство после завершения их борьбы против
общего классового врага. Вполне вероятно, что любой ранее скрытый
конфликт интересов расколет прежнее единство пролетариата и
разрастется в новую классовую борьбу. (Согласно принципам
диалектики, в этой ситуации скорее всего должен возникнуть новый
антитезис — новый классовый антагонизм. Разумеется, диалектика
настолько неопределенна, что с ее помощью можно обосновать все, что
угодно, следовательно, и бесклассовое общество как диалектически
необходимый синтез, возникающий в процессе антитетического
развития18.5.)
Вероятнее всего, развитие общества происходит следующим образом. Те,
кто практически находятся у власти в момент победы — революционные
лидеры и их соратники, выстоявшие в борьбе за власть, — образуют
новый класс — новый правящий класс нового общества. Этот класс
представляет собой некий вид новой аристократии или бюрократии18.6, представители которого,
как можно предположить, будут стараться скрыть этот факт. Удобнее
всего это делать, сохраняя, насколько это возможно, революционную
идеологию, пользуясь революционными настроениями, вместо того, чтобы
тратить свое время и силы на их разрушение (в соответствии с
советом, который давал Парето всем правителям). И вполне вероятно,
что они смогут достаточно искусно воспользоваться революционной
идеологией, если одновременно будут использовать контрреволюционные
тенденции общественного развития. Тем самым революционная идеология
будет служить им в апологетических целях: она будет оправданием
того, как они используют свою власть, и средством ее стабилизации,
короче — новым «опиумом народа».
Если исходить из принятых Марксом посылок, то можно предположить,
что события будут развиваться именно так, как мы их только что
описали. Однако выдвигать исторические пророчества (или
интерпретировать историю различных революций) — не моя задача. Я
просто хочу показать, что вывод Маркса, то есть его пророчество о
возникновении бесклассового общества, не следует из принятых им
посылок. Третий шаг марксова доказательства оказывается
несостоятельным.
Ничего большего я не утверждаю. В частности, я не считаю возможным
предсказывать, что социализм не наступит, или утверждать,
основываясь на посылках Маркса, что пришествие социализма
маловероятно. Не исключено, например, что длительная борьба рабочего
класса и энтузиазм, вызванный его победой, будут способствовать
укреплению чувства солидарности, и этого будет достаточно для того,
чтобы продолжить борьбу до тех пор, пока не будут введены законы, не
допускающие эксплуатации и злоупотребления властью. (Создание
институтов демократического контроля над правителями является
единственной гарантией уничтожения эксплуатации.) С моей точки
зрения, шансы построения такого общества будут в значительной
степени зависеть от того, насколько рабочие будут увлечены идеями
социализма и свободы в отличие от непосредственных интересов их
класса. Все это, конечно, нелегко предвидеть. Определенно можно
сказать лишь то, что классовая борьба сама по себе не всегда создает
прочную солидарность угнетенных. Такая солидарность и большая
преданность общему делу встречаются довольно часто, однако можно
привести и примеры того, как те или иные группы рабочих нередко
преследуют свои узкие групповые интересы, даже если это противоречит
интересам других рабочих и самой идее солидарности
угнетенных. Эксплуатация не обязательно исчезнет вместе с
буржуазией, поскольку вполне возможно, что какие-то группы рабочих
после их победы получат такие привилегии, которые равнозначны
эксплуатации ими менее состоятельных групп18.7.
Таким образом, существует множество различных путей исторического
развития после победы пролетарской революции. Поэтому открывается
много разных возможностей и для исторического пророчества. Закрывать
глаза на какие-то возможности только потому, что они нам не
нравятся, было бы в высшей степени ненаучно. Аналогичным образом,
нельзя избавиться от стремления выдавать желаемое за действительное,
но такое стремление ни в коем случае также нельзя считать
научным. Следует, кроме того, иметь в виду, что пресловутые научные
пророчества являются для большого числа людей удобной формой бегства
от реальной действительности — бегства от нынешней ответственности в
некий будущий рай. При этом преувеличивается беспомощность человека
перед лицом того, что в пророчествах о будущем рае характеризуется
как всемогущие и демонические экономические силы настоящего
времени.
III
Если мы внимальнее посмотрим на эти силы и на нынешнюю экономическую
систему, то увидим, что наша теоретическая критика этой системы
рождается из опыта. Однако мы должны быть настороже и не допускать
ложной интерпретации нашего опыта в духе марксистского предсказания
о том, что «социализм», или «коммунизм», является единственной
альтернативой или единственно возможным преемником «капитализма». Ни
Маркс, ни кто-либо другой никогда не показал, что социализм,
понимаемый как бесклассовое общество, то есть как «ассоциация, в
которой свободное развитие каждого является условием свободного
развития всех»18.8,
представляет собой единственно возможную альтернативу жестокой
эксплуатации в рамках той экономической системы, которую Маркс
впервые описал столетие тому назад (в 1845 году) и которую он назвал
«капитализмом»18.9. Если же
кто-то попытался бы доказать, что социализм является единственно
возможным преемником не ограниченного, или не регулируемого,
законодательно «капитализма» Маркса, мы, разумеется, могли бы
опровергнуть его, сославшись на исторические факты. Ведь завершение
того этапа в развитии капитализма, который характеризовался
политикой laissez-faire, не привело к замене капитализма
социалистической или коммунистической системой, в понимании
Маркса. Только в России, на одной шестой части земного шара, мы
действительно обнаруживаем экономическую систему, в которой,
согласно пророчеству Маркса, государство владеет средствами
производства. Однако политическая мощь России показывает, что,
вопреки пророчеству Маркса, государство здесь не собирается
отмирать. Кроме того, повсюду в мире политическая власть начала
осуществлять экономические функции, охватывающие широкие сферы. Не
ограниченный законодательно капитализм открыл путь к новому
историческому этапу — этапу политического интервенционизма, то есть
вмешательства государства в экономику. Интервенционизм принимает
различные формы. Есть его русская разновидность, есть фашистская
форма тоталитаризма и есть демократический интервенционизм Англии,
Соединенных Штатов Америки и «малых демократий», лидером которых
является Швеция18.10, где
технология демократического вмешательства государства в экономику
достигла наиболее высокого на сегодняшний день уровня. Истоки такого
вмешательства можно обнаружить еще при жизни Маркса, например в
британском фабричном законодательстве. Это законодательство достигло
своих первых важных успехов, введя 48-часовую рабочую неделю, а
позже — страхование по безработице и другие формы социального
страхования. Насколько абсурдно отождествлять экономическую систему
современных демократий с системой, названной Марксом «капитализмом»,
можно понять с первого взгляда, сравнив нынешнюю систему с тем, что
говорится в состоящей из 10 пунктов марксовой программе
коммунистической революции. Если опустить не имеющие, пожалуй,
важного значения пункты этой программы (например — «4. Конфискация
имущества всех эмигрантов и мятежников»), то можно сказать, что в
демократических государствах требования большей части этих пунктов
были внедрены в практику полностью или в значительной
степени. Вместе с тем, было сделано много более важных шагов в
обеспечении социальной защиты, о которых Маркс даже и не думал. Я
сошлюсь только на следующие пункты его программы: 2. Высокий
прогрессивный налог (осуществлено). 3. Отмена права наследования (в
значительной степени реализовано с помощью большого налога на
наследство; по крайней мере, сомнительно, что стоило бы желать
большего). 6. Централизация всего транспорта в руках государства
(это было сделано в Центральной Европе по военным соображениям перед
войной 1914 г. без особых результатов; это сделало также большинство
малых демократий). 7. Увеличение числа государственных фабрик,
орудий производства… (реализовано в малых демократиях; всегда ли это
очень выгодно — по меньшей мере, сомнительно). 10. Общественное и
бесплатное воспитание всех детей. Устранение фабричного труда детей
в современной его форме… (первая часть требования выполнена в малых
демократиях и в определенной степени практически везде; вторая часть
перевыполнена.)
Некоторые пункты программы Маркса18.11 (например — «1. Экспроприация земельной
собственности») не были реализованы в демократических
странах. Именно поэтому марксисты справедливо утверждают, что в этих
странах не построен «социализм». Если же из этого они заключают, что
такие страны все еще являются «капиталистическими», в смысле Маркса,
то тем самым они демонстрируют догматический характер своей
предпосылки о том, что иной альтернативы не существует. Это
убедительно показывает, насколько можно быть ослепленным сверкающей
мишурой заранее сконструированной системы. Марксизм — это не только
плохой ориентир на будущее, он также лишает своих последователей
способности видеть то, что происходит у них на глазах в данный
исторический период, а иногда даже понимать то, в чем они сами
участвуют.
IV
Можно спросить, направлена ли моя критика каким-либо образом против
метода широкомасштабного исторического пророчества как
такового. Нельзя ли, в принципе, так усилить посылки пророческого
доказательства, чтобы получить обоснованное заключение? Разумеется,
это можно сделать. Всегда можно получить желаемое заключение, если
принять достаточно сильные допущения. Однако ситуация в данном
случае такова, что почти для любого широкомасштабного исторического
пророчества необходимо было бы принять такие допущения о моральных и
иных факторах, названных Марксом «идеологическими», которые мы не в
силах свести к факторам экономическим. Поэтому Маркс первым признал
бы такое доказательство ненаучным. Его метод пророчества целиком
опирается на допущение, что идеологические факторы нельзя считать
независимыми и непредсказуемыми элементами общественной жизни. Они
сводимы к наблюдаемым экономическим условиям, зависят от них и,
следовательно, предсказуемы.
Тем не менее некоторыми неортодоксальными марксистами иногда
допускается, что пришествие социализма не является просто
результатом естественного исторического развития. Заявление Маркса о
том, что «мы можем сократить или ослабить родовые схватки» появления
социализма, достаточно неопределенно. Его можно интерпретировать как
утверждение о том, что ошибочная политика может отсрочить пришествие
социализма на века, тогда как правильная политика может сократить
это время до минимума. При такой интерпретации даже марксисты могут
признать, что от нас самих в значительной степени зависит то, будет
ли результатом революции создание социалистического общества или
нет. Иначе говоря, ее результат будет зависеть от наших целей, от
нашей преданности общему делу, искренности и интеллектуальности,
другими словами — от моральных или «идеологических» факторов. При
этом марксисты могут добавить, что пророчество Маркса — великий
источник моральной силы и, следовательно, может ускорить развитие
социализма. Действительно, Маркс пытался показать, что существует
лишь две возможности развития общества: первая — сохранение этого
ужасного мира навсегда, вторая — возникновение нового, лучшего
мира. Вряд ли стоит в наше время серьезно предполагать
первое. Следовательно, пророчество Маркса полностью
подтверждается. Чем яснее люди понимают, что вторая возможность
может быть достигнута, тем вероятнее, что они сделают решающий
скачок от капитализма к социализму. Более определенного пророчества,
однако, сделать нельзя.
Такова аргументация, в которой признается воздействие не сводимых к
экономике моральных и идеологических факторов на ход истории, а
значит и то, что метод Маркса неприменим для анализа общества. В
рамках этой аргументации иногда пытаются защитить марксизм. По этому
поводу необходимо повторить: никто никогда еще не показал, что
существуют только две возможности — «капитализм» и «социализм». Я
вполне согласен с мнением, что мы не должны терять время, размышляя
о вечном продолжении весьма неудовлетворительного состояния нашего
мира. Однако альтернатива необязательно состоит в том, чтобы ждать
пророчески предсказанного прихода лучшего мира или способствовать
его рождению с помощью пропаганды, других иррациональных средств и
даже путем насилия. Ведь можно, например, разрабатывать технологию
непосредственного улучшения мира, в котором мы живем, развивать
метод социальной инженерии, метод постепенных реформ и осуществлять
демократическое воздействие на экономику18.12. На это марксист, конечно, возразит, что такое
воздействие невозможно, поскольку историю нельзя творить, согласно
рациональным планам улучшения мира. Из такого возражения вытекают,
однако, весьма странные следствия. Ведь если ничего нельзя
исправить, используя разум, тогда, действительно, было бы
историческим или политическим чудом, если бы иррациональные силы
истории сами создали лучший и более разумный мир18.13.
Таким образом, мы вновь возвращаемся к точке зрения, что моральные и
другие идеологические факторы, роль которых марксовым научным
пророчеством отрицается, оказывают далеко идущее воздействие на ход
истории. Одним из таких непредсказуемых факторов как раз и является
воздействие на общество социальной технологии и политическое
вмешательство в экономику. Социальный технолог и социальный инженер
могут планировать конструкции новых институтов или преобразование
старых институтов в новые, они могут даже планировать способы и
средства осуществления таких изменений, но «история» не становится
от таких действий более предсказуемой. Ведь все эти планы не
относятся к обществу в целом и к тому же авторы этих планов не могут
знать, будут ли их планы когда-нибудь осуществлены. Действительно,
эти планы вряд ли когда-либо будут реализованы без существенных
модификаций — частично потому, что наш опыт накапливается в процессе
такого конструирования, частично же потому, что мы в ходе нашего
развития вынуждены идти на компромиссы18.14. Поэтому Маркс был совершенно прав, когда
настаивал на том, что «историю» нельзя спланировать на бумаге, но
общественные институты планировать можно, и они действительно
планируются. Только планируя18.15 шаг за шагом общественные институты для защиты
свободы, особенно свободы от эксплуатации, мы можем надеяться
достичь лучшего мира.
V
Для того, чтобы показать практическое значение историцистской
теории Маркса для реальной политики, я проиллюстрирую — в этой и
двух последующих главах — мой анализ трех шагов его пророческого
доказательства некоторыми фактами воздействия марксова пророчества
на современную историю Европы. Это воздействие оказалось весьма
значительным благодаря той роли, которую в Центральной и Восточной
Европе играют две крупнейшие марксистские партии — коммунисты и
социал-демократы.
Обе эти партии были абсолютно не готовы к выполнению задачи
преобразования общества. Русские коммунисты, которые первыми
оказались у власти, устремились вперед, ничего не ведая о тяжелейших
проблемах, бесчисленном количестве жертв и страданий, которые были
им уготованы. Социал-демократы Центральной Европы, чей шанс появился
несколько позже, в течение многих лет уклонялись от той
ответственности, которую коммунисты так решительно приняли на
себя. Они сомневались и, по-видимому, вполне справедливо, сможет ли
какой-нибудь народ, кроме русского, столь жестоко угнетаемого
царизмом, вынести те страдания и жертвы, которых требовали
революция, гражданская война и длительный период первоначально
совершенно безуспешных социальных экспериментов. Более того, в
критические годы — с 1918 по 1926 — результат русского эксперимента
казался им весьма неопределенным, и, действительно, в то время не
было никаких оснований судить о его перспективах. Можно сказать, что
раскол между социал-демократами и коммунистами Центральной Европы
был расколом между марксистами, имевшими некую иррациональную веру в
конечный успех русского эксперимента, и теми, кто, поступая более
разумно, относился к нему скептически. Когда я говорю
«иррационально» и «более разумно», я сужу о действиях марксистов
согласно их собственным, принятым в марксизме стандартам. Ведь
согласно марксизму, пролетарская революция должна стать конечным
итогом индустриализации, а не наоборот18.16. Она должна осуществиться прежде всего в
высокоразвитых индустриальных странах и только затем, намного позже
— в России18.17.
Сказанное, конечно, не ставит своей целью защиту
социал-демократических лидеров18.18, чья политика полностью определялась
пророчеством Маркса и их собственной слепой верой в то, что
социализм должен наступить. У этих лидеров, однако, такая вера часто
совмещалась с безнадежным скептицизмом в отношении их собственных
непосредственных функций и задач, а также относительно того, что
действительно произойдет в скором будущем18.19. Марксизм научил их организовывать рабочих и
вселять в них действительно прекрасную веру в миссию по освобождению
человечества18.20. Однако
социал-демократические лидеры не были способны реализовать свои
обещания. Они хорошо выучили свои учебники. Они знали все о «научном
социализме», а также то, что подготовка рецептов на будущее является
ненаучным утопизмом. Не высмеивал ли сам Маркс последователя
О. Конта, который критиковал его в «Revue Positiviste» за отрицание
практических программ? «"Revue Positiviste" упрекает меня, —
насмешливо писал Маркс,18.21
— с одной стороны, в том, что я рассматриваю политическую экономию
метафизически, а с другой стороны — отгадайте-ка, в чем? — в том,
что я ограничиваюсь критическим расчленением данного, а не сочиняю
рецептов (контовских?) для кухни будущего». Значит, марксистские
лидеры хорошо знали, что не стоит тратить время на такие вещи, как
социальная технология. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — вот
что исчерпывало их практическую программу. Когда рабочие в их
странах объединились, когда возникла возможность взять на себя
функции правительства и заложить основы лучшего мира, когда пробил
их час, лидеры покинули рабочих в беде. Они не знали, что
делать. Они ждали обещанного самоуничтожения капитализма. После
неизбежного кризиса капитализма, когда все стало чрезвычайно плохо,
когда все распалось и значительно уменьшился риск дискредитировать и
опозорить себя, тогда лидеры социал-демократии все еще надеялись
стать спасителями человечества. (И, конечно, мы должны помнить тот
факт, что успех коммунистов в России, несомненно, стал возможен, в
частности, благодаря тем ужасным вещам, которые происходили в этой
стране перед приходом коммунистов к власти). Однако, когда великая
депрессия, которую социал-демократические вожди первыми
приветствовали как предсказанный ими мировой кризис, пошла на убыль,
они начали осознавать, что рабочие устали от того, что их потчуют
теми или иными интерпретациями истории18.22. Недостаточно просто сказать рабочим, что
фашизм, согласно неопровержимому научному социализму Маркса,
является самой последней остановкой капитализма перед своим
неминуемым крахом. Угнетенным массам требуется большее. Хотя и
медленно, лидеры социал-демократии начали осознавать страшные
последствия политики ожидания и надежды на великое политическое
чудо. Было, однако, слишком поздно. Они упустили свой шанс.
Замечания, высказанные в этом разделе, являются, безусловно, очень
краткими, но они раскрывают некоторые практические следствия из
марксова пророчества о пришествии социализма.
Глава 19. Социальная революция
Наиболее существенной посылкой второго шага пророческого
доказательства Маркса является допущение о том, что капитализм
должен привести к возрастанию как богатства, так и нищеты —
богатства численно уменьшающейся буржуазии и нищеты численно
возрастающего рабочего класса. Это допущение будет подвергнуто
критике в следующей главе, а пока оно считается само собой
разумеющимся. Вытекающие из этой посылки заключения можно разделить
на две части. Первая часть — это пророчество о грядущих изменениях
классовой структуры капитализма. В этом пророчестве утверждается,
что все классы, кроме буржуазии и пролетариата, прежде всего так
называемые средние классы, обречены на исчезновение и что вследствие
обострения противоречий между буржуазией и пролетариатом классовое
сознание и сплоченность пролетариата будут возрастать. Вторая часть
представляет собой пророческое утверждение о том, что противоречие
между пролетариатом и буржуазией нельзя устранить, и оно приведет к
пролетарской социальной революции.
Я считаю, что ни одно из этих заключений логически не следует из
данной посылки. Моя критика в основном будет такой же, как и в
предыдущей главе: я постараюсь показать, что в доказательстве Маркса
игнорируется множество возможных вариантов развития общества.
I
Рассмотрим прежде всего первое заключение, т. е. пророчество о том,
что все классы, кроме буржуазии и пролетариата, классовое сознание и
солидарность которого неизбежно должны возрастать, в процессе
исторического развития исчезнут или утратят свое
значение. Необходимо согласиться с тем, что из посылки Маркса,
т. е. из его теории возрастания богатства одних и обнищания других,
действительно следует исчезновение некоторых средних классов —
классов небогатых капиталистов и мелкой буржуазии. Маркс19.1 писал: «Один капиталист
побивает многих капиталистов», и последние, конечно, могут быть
низведены до уровня наемных рабочих, которые, согласно его
представлениям, и являются пролетариями. Такой процесс — часть
общего процесса возрастания богатства, все большего накопления
капитала, его концентрации и централизации в руках все меньшего и
меньшего числа владельцев. Аналогичная судьба ожидает, по
утверждению Маркса19.2, и
«низшие слои среднего сословия»: «Мелкие промышленники, мелкие
торговцы и рантье, ремесленники и крестьяне — все эти классы
опускаются в ряды пролетариата, частью оттого, что их маленького
капитала недостаточно для ведения крупных промышленных предприятий и
они не выдерживают конкуренции с более крупными капиталистами,
частью потому, что их профессиональное мастерство обесценивается в
результате введения новых методов производства. Так рекрутируется
пролетариат из всех классов населения». Разумеется, это описание
является совершенно точным, особенно когда речь идет о
ремесленниках. Верно и то, что многие пролетарии выходят из среды
крестьянства.
Вместе с тем нарисованная Марксом весьма впечатляющая картина
изменений в структуре общества содержит серьезный дефект. Изменения,
о которых Маркс писал, происходили прежде всего в промышленной
сфере; его «капиталист» — это промышленный капиталист, его
«пролетарий» — это промышленный рабочий. Однако из того, что многие
промышленные рабочие выходят из крестьянской среды, вовсе не
следует, что все фермеры и крестьяне постепенно превратятся в
промышленных рабочих. Даже сельскохозяйственные рабочие не
обязательно связаны с промышленными рабочими общими чувством
солидарности и классовым сознанием. Сам Маркс допускал19.3, что «рассеяние сельских
рабочих на больших пространствах сламывает силу их сопротивления, в
то время как концентрация городских рабочих увеличивает эту силу». В
результате унификация сознания всех рабочих в форме единого
классового сознания оказывается практически невозможной, что
свидетельствует, по крайней мере, о возможности разногласий среди
рабочих. Сельский рабочий иногда столь сильно зависит от своего
хозяина — фермера или крестьянина, что у него не может быть с
промышленным пролетариатом никакой общей цели. Маркс отмечал, что
фермеры или крестьяне вполне могут решить поддержать буржуазию, а не
рабочих19.4, и пролетарская
программа, как она представлена в «Манифесте Коммунистической
партии»19.5, с ее главным
требованием «экспроприации земельной собственности» вряд ли может
исключить такую возможность.
Из этого следует, что, по крайней мере, сельские средние классы
могут и не исчезнуть, а сельский пролетариат не обязательно сольется
с промышленным. Однако это еще не все. Собственный анализ Маркса
показал, что для буржуазии жизненно важно поддерживать раскол среди
наемных рабочих, и Маркс видел, что этого можно достичь, как
минимум, двумя способами. Первый способ заключается в создании
нового среднего класса — привилегированной группы рабочих, которые
чувствовали бы свое превосходство над людьми физического труда19.6, но в то же время зависели
бы от милости того, кто правит. Второй способ состоит в
использовании низшего слоя общества, который Маркс окрестил
«люмпен-пролетариатом». Из него, по словам Маркса, выходят
преступники, которые готовы продать себя классовому врагу. Маркс
допускал, что обнищание должно способствовать возрастанию
численности этого социального слоя. Такая тенденция общественного
развития вряд ли способствует солидарности всех угнетенных.
Даже солидарность класса промышленных рабочих не является
необходимым следствием обнищания. Вполне вероятно, что обнищание
вызовет сопротивление и даже стихийные восстания. Однако посылка
рассматриваемого нами марксова доказательства состоит в том, что
нищету нельзя уменьшить до тех пор, пока не будет одержана победа в
социальной революции. Отсюда следует, что рабочие, оказывающие
|
The script ran 0.015 seconds.
Поделиться:
