1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
    - Нет, футов восемь или десять, не больше.    

    - Это большая неосторожность, - сказал Кадрусс.    

    - Во дворе - кадки с померанцевыми деревьями, лужайки, цветники.    

    - А капканов нет?    

    - Нет.    

    - А где конюшни?    

    - По обе стороны ворот, вот здесь и здесь.    

    И Андреа продолжал чертить.    

    - Нарисуй мне нижний этаж, - сказал Кадрусс.    

    - В нижнем этаже - столовая, две гостиных, бильярдная, прихожая,  парадная  лестница и внутренняя лестница.    

    - Окна?    

    - Окна великолепные, большие, широкие; я думаю, в каждое  стекло  мог бы  пролезть человек твоего роста.    

   -  И на кой черт устраивают лестницы, когда в доме имеются такие окна.    

    - Что поделаешь? Роскошь!    

    - А ставни есть?    

    - Ставни есть, но их никогда не закрывают. Большой оригинал этот граф  Монте-Кристо, любит смотреть на небо даже по ночам.    

    - А где спят слуги?    

    - У них отдельный дом. Направо от входа есть сарай, где хранятся  пожарные  лестницы. А над этим сараем комнаты для слуг, у каждого  своя,  и туда из дома  проведены звонки.    

    - Звонки, черт возьми!    

    - Ты что?..    

    - Нет, ничего. Я говорю, звонки штука дорогая; и на что они, скажи на милость?    

    - Прежде там была собака, которая всю ночь бродила по  двору,  но  ее отвезли в  Отейль - знаешь, в тот дом, куда ты приходил?    

    - Да.    

    - Я ему вчера еще говорил: "Это очень неосторожно  с  вашей  стороны,  граф; ведь когда вы уезжаете в Отейль и увозите с собой всех ваших слуг, в доме  никого нет".    

    "Ну и что же?" - спросил он.    

    "А то, что вас в один прекрасный день обокрадут".    

    - И что он ответил?    

    - Что он ответил?    

    - Да.    

    - Он ответил: "Ну и пускай обокрадут".    

    - Андреа, там, наверное, есть какая-нибудь конторка с западней.    

    - С какой западней?    

    - А вот с такой: схватит вора за руку, и тут же музыка  начинает  играть. Я  слышал, что такую показывали на последней выставке.    

    - Там есть только секретер красного дерева, и  в  нем  всегда  торчит ключ.    

    - И твоего графа не обкрадывают?    

    - Нет, все его слуги ему очень преданы.    

    - И какая должна быть прорва денег в этом секретере!    

    - Там, может быть... впрочем, кто его знает!    

   -  А где он стоит?    

    - Во втором этаже.    

    - Нарисуй-ка мне, малыш, заодно примерный план второго этажа.    

    - Изволь.    

    И Андреа снова взялся за перо.    

    - Во втором, видишь ли, есть прихожая, гостиная; направо от  гостиной -  библиотека и кабинет, налево от гостиной - спальня и будуар. В будуаре и стоит  этот самый секретер.    

    - А окно там есть?    

    - Два: тут и тут.    

    И Андреа нарисовал два окна в небольшой угловой комнате, которая примыкала к  более просторной спальне графа.    

    Кадрусс задумался.    

    - И часто он уезжает в Отейль? - спросил он.    

    - Раза два-три в неделю, завтра, например, он собирается туда на весь день и  будет там ночевать.    

    - Ты в этом уверен?    

    - Он пригласил меня туда обедать.    

    - Ну и жизнь! - сказал Кадрусс. - Дом в городе, дом за городом.    

    - На то он и богач.    

    - А ты поедешь к нему обедать?    

    - Наверно.    

    - Когда ты у него там обедаешь, ты и ночевать остаешься?    

    - Как вздумается. Я у графа, как у себя дома.    

    Кадрусс взглянул на молодого человека таким  взглядом,  словно  хотел вырвать  истину из глубины его сердца. Но Андреа вынул из кармана портсигар, выбрал себе  "гавану", спокойно закурил ее и стал  небрежно  пускать кольца дыма.    

    - Когда тебе угодно получить свои пятьсот франков? - спросил он  Кадрусса.    

    - Да хоть сейчас, если они с тобой.    

    Андреа достал из кармана двадцать пять луидоров.    

    - Канареечки, - сказал Кадрусс, - нет, покорно благодарю!    

    - Ты ими брезгаешь?    

    - Напротив, я их очень уважаю, но я их не хочу.    

    - Да ведь ты наживешь на размене, болван: за золотой дают на пять  су больше.    

    - Знаю, а потом меняла велит выследить беднягу Кадрусса, а потом  его зацапают,  а потом ему придется разъяснять, какие такие арендаторы вносят ему платежи  золотом. Не дури, малыш, - давай просто серебро, кругляшки с портретом  какого-нибудь монарха. Монета в пять франков у всякого найдется.    

    - Да не могу же я носить с собой пятьсот франков серебром; мне  пришлось бы  взять носильщика.    

    - Ну, так оставь их в гостинице, у швейцара, - он  честный  малый;  я схожу за  ними.    

    - Сегодня?    

    - Нет, завтра; сегодня я занят.    

    - Ладно; завтра, отправляясь в Отейль, я оставлю их у него.    

    - Я могу рассчитывать на это?    

    - Вполне.    

    - Дело в том, что я заранее хочу сговориться со служанкой.    

    - Сговаривайся. Но на этом и конец? Ты не будешь больше приставать ко мне?    

    - Никогда.    

    Кадрусс стал так мрачен, что Андреа боялся, не придется ли ему  обратить  внимание на эту перемену. Поэтому он постарался казаться еще  веселее и  беспечнее.    

    - С чего ты так развеселился, - сказал Кадрусс, - можно подумать, что ты уже  получил наследство!    

    - Нет еще, к сожалению!.. Но в тот день, когда я получу его...    

    - Что тогда?    

    - Одно тебе скажу: тогда я не забуду своих друзей.    

    - Ну, еще бы, с твоей-то памятью!    

    - Да, я думал, ты будешь с меня деньги тянуть.    

    - Это я-то! Скажешь тоже! Напротив, я дам тебе добрый совет.    

    - Какой?    

    - Оставь здесь это кольцо с бриллиантом. Ты что же хочешь, чтобы  нас поймали?  Хочешь погубить нас обоих?    

    - А что такое? - спросил Андреа.    

    - Да как же? Ты надеваешь ливрею, выдаешь себя за слугу, а оставляешь у себя на  пальце бриллиант в пять тысяч франков.    

    - Черт побери! Ты угадал! Почему ты не поступишь в оценщики?    

    - Да, уж я знаю толк в бриллиантах; у меня у самого они бывали.    

    - Ты бы побольше этим хвастал! - сказал Андреа и, ничуть не  сердясь, вопреки  опасениям Кадрусса, на это новое вымогательство, благодушно  отдал ему кольцо.    

    Кадрусс близко поднес его к глазам, и Андреа понял, что он рассматривает грани.    

    - Это фальшивый бриллиант, - сказал Кадрусс.    

    - Да ты шутишь, что ли? - сказал Андреа.    

    - Не сердись, сейчас проверим.    

    Кадрусс подошел к окну и провел камнем по стеклу; послышался скрип.    

    - Confiteor! [59] - сказал Кадрусс, надевая кольцо на  мизинец.  -  Я ошибся;  но эти жулики ювелиры так ловко  подделывают  камни,  что  прямо страшно  забираться в ювелирные лавки. Вот еще одно отмирающее ремесло!    

    - Ну, что, - сказал Андреа, - теперь конец? Что тебе еще угодно?  Отдать тебе  куртку, а может, заодно и фуражку? Не церемонься, пожалуйста.    

    - Нет, ты, в сущности, парень хороший. Я больше тебя не держу и  постараюсь  обуздать свое честолюбие.    

    - Но берегись, продавая бриллиант, не попади в такую передрягу, какой ты  опасался с золотыми монетами.    

    - Не беспокойся, я не собираюсь его продавать.    

    "Во всяком случае до послезавтра", - подумал Андреа.    

    - Счастливый ты, мошенник, - сказал Кадрусс.  -  Ты  возвращаешься  к своим  лакеям, к своим лошадям, экипажу и невесте!    

    - Конечно, - сказал Андреа.    

    - Я надеюсь, ты мне сделаешь хороший свадебный подарок  в  тот  день, когда  женишься на дочери моего друга Данглара?    

    - Я уже говорил, что это просто твоя фантазия.    

    - Сколько за ней приданого?    

    - Да я же тебе говорю...    

    - Миллион?    

    Андреа пожал плечами.    

    - Будем считать миллион, - сказал Кадрусс, - но сколько бы у тебя  ни было, я  желаю тебе еще больше.    

    - Спасибо, - сказал Андреа.    

    - Это от чистого сердца, - прибавил Кадрусс, расхохотавшись. -  Погоди, я  провожу тебя.    

    - Не стоит трудиться.    

    - Очень даже стоит.    

    - Почему?    

    - Потому что у меня замок с маленьким секретом; мне пришло  в  голову им  обзавестись; замок системы Юре и Фише, просмотренный  и  исправленный Гаспаром  Кадруссом. Я тебе сделаю такой же, когда ты  будешь  капиталистом.    

    - Благодарю, - сказал Андреа, - я предупрежу тебя за неделю.    

    Они расстались. Кадрусс остался стоять на площадке лестницы, пока  не убедился  собственными глазами, что Андреа не только спустился вниз, но и пересек двор.  Тогда он поспешно вернулся к себе, тщательно  запер  дверь и, как опытный  архитектор, принялся изучать план, оставленный  ему  Андреа.    

    - Мне кажется, - сказал он, - что этот милый Бенедетто не прочь получить  наследство; и тот, кто приблизит день, когда ему достанутся в  руки пятьсот  тысяч франков, будет не худшим из его друзей.   V. ВЗЛОМ      

    На следующей день после того, как происходил переданный нами разговора граф  Монте-Кристо уехал в Отейль вместе с Али, несколькими слугами  и лошадьми,  которых он хотел испытать.    

    Еще накануне он и не думал, что поедет, так же как и Андреа. Эта  поездка была  вызвана главным образом возвращением из  Нормандии  Бертуччо, который привез  новости о доме и о корвете. Дом был вполне готов, а  корвет уже неделю стоял на  якоре в маленькой бухте со всем  своим  экипажем из шести человек, исполнил все  нужные формальности и мог в  любое  время выйти в море. МонтеКристо похвалил  Бертуччо за расторопность и предложил ему быть готовым к скорому отъезду, так  как намеревался покинуть Францию не позже чем через месяц.    

   -  А пока, - сказал он ему, - возможно, что мне понадобится проехать в одну ночь  из Парижа в Трепор; я хочу, чтобы мне были приготовлены на пути восемь подстав,  так чтобы я мог сделать эти пятьдесят  лье  в  десять часов.    

    - Ваше сиятельство уже высказывали это желание, - отвечал Бертуччо, и лошади  готовы. Я их купил и сам разместил в наиболее удобных  пунктах, то есть в таких  деревнях, где никто обычно не останавливается.    

    - Отлично, - сказал Монте-Кристо, - я останусь здесь день-два,  сообразуйтесь с  этим.    

    Как только Бертуччо вышел из комнаты, чтобы отдать нужные  распоряжения, на  пороге показался Батистен; он нес письмо на золоченом подносе.    

    - Вы зачем явились? - спросил граф, увидя, что он весь в  пыли.  -  Я вас,  кажется, не звал?    

    Батистен, не отвечая, подошел к графу и подал ему письмо.    

    - Очень важное и спешное, - сказал он.    

    Граф вскрыл письмо и прочел:    

    "Графа Монте-Кристо предупреждают, что сегодня ночью  в  его  дом  на  Елисейских Полях проникнет человек, чтобы выкрасть документы, которые он  считает спрятанными в конторке, стоящей  в  будуаре;  граф  Монте-Кристо  настолько отважный человек, что не станет вмешивать в это дело  полицию,  каковое вмешательство могло бы сильно повредить тому, кто  сообщает  эти  сведения. Граф может сам разделаться со взломщиком или через отверстие в стене,  отделяющей спальню от будуара, или спрятавшись в  самом  будуаре. Присутствие  многих людей и принятие видимых мер предосторожности, несомненно, остановят  злоумышленника, и граф Монте-Кристо упустит возможность узнать врага, случайно  обнаруженного тем лицом, которое предупреждает об этом графа и которое, быть  может, окажется уже не  в  состоянии  сделать это вторично, если, при неудаче  этой попытки, злоумышленник  надумал  бы совершить новую".    

    Первой мыслью, мелькнувшей у графа, было подозрение, что это  воровская уловка,  грубая западня, что его извещают о небольшой опасности, чтобы отвлечь его  внимание от опасности более серьезной. Он  уже  собирался отослать письмо  полицейскому комиссару, невзирая  на  предупреждение,  а может быть, именно  благодаря предупреждению своего анонимного доброжелателя, как вдруг у него  мелькнула мысль: не  встретится  ли  он  действительно с каким-нибудь личным  своим врагом, которого только  он  и  может узнать и который, в случае  необходимости, только ему одному и  может  на что-нибудь пригодиться, как  случилось с Фиеско и тем мавром, который хотел его убить.    

    Мы знаем графа; поэтому нам нечего говорить о том, что это был  человек  отважный и сильный духом, бравшийся за невозможное с  той  энергией, которая  отличает людей высшего порядка. Вся его жизнь, принятое и  неуклонно  выполняемое им решение ни перед чем  не  отступать  научили  графа черпать  неизведанные наслаждения в его битвах  против  природы,  которая есть бог, и  против мира, который можно было бы назвать дьяволом.    

    - Они вряд ли собираются красть  у  меня  документы,  -  сказал  Монте-Кристо,  - они хотят убить меня; это не воры, это убийцы. Я  вовсе  не желаю, чтобы  господин префект полиции вмешивался в мои личные  дела.  Я, право, достаточно  богат, чтобы не отягощать бюджет префектуры.    

    Граф позвал Батистена, который, подав письмо, вышел из комнаты.    

    - Немедленно возвращайтесь в Париж, - сказал он, - и  привезите  сюда всех  оставшихся там слуг. Они все понадобятся мне здесь.    

    - Так в доме никого не останется, господин граф? - спросил Батистен.    

    - Нет, останется привратник.    

    - Может быть, господин граф примет во внимание, что от  привратницкой до дома  довольно далеко.    

    - Ну и что же?    

    - Могут ведь обокрасть весь дом, и он ничего не услышит.    

    - Кто может обокрасть?    

    - Воры.    

    - Вы осел, сударь. Я предпочитаю, чтобы воры разграбили весь дом, чем терпеть  недостаток в прислуге.    

    Батистен поклонился.    

    - Вы понимаете, - сказал граф, - привезите сюда всех, до единого,  но чтобы в  доме все осталось как обычно; вы только закроете ставни  нижнего этажа, вот и  все.    

    - А во втором этаже?    

    - Вы же знаете, что их никогда не закрывают. Ступайте.    

    Граф велел сказать, что он пообедает один и  что  прислуживать  будет Али.    

    Он пообедал с обычной умеренностью, а после обеда, приказав Али  следовать за  собой, вышел через калитку, дошел, как бы прогуливаясь, до Булонского леса,  повернул, словно непредумышленно, в сторону Парижа и  уже в сумерках очутился напротив  своего дома на Елисейских Полях.    

    В доме царила полная тьма; только слабый огонек светился  в  привратницкой,  стоявшей, как и говорил Батистен, шагах в сорока от дома.    

    Монте-Кристо прислонился к дереву  и  своим  зорким  взглядом  окинул двойную  аллею, прохожих и соседние улицы, чтобы проверить, не  подстерегает ли его  кто-нибудь. Минут через десять он убедился, что никто за ним не следит.    

    Тогда он подбежал вместе с Али к калитке, быстро вошел  и  по  черной лестнице,  от которой у него был ключ, прошел в свою спальню, не  коснувшись ни одной  занавеси, так что даже привратник  не  подозревал,  что  в дом, который он  считал пустым, вернулся его хозяин.    

    Войдя в спальню, граф дал Али знак остановиться; затем  он  прошел  в будуар и  осмотрел его; все было как всегда; секретер стоял на своем месте, ключ торчал в  замке. Он дважды повернул ключ, вынул его,  подошел  к двери спальни, снял  скобу задвижки и вышел из будуара.    

    Тем временем Али принес и положил на стол  указанное  графом  оружие: короткий  карабин и пару двуствольных пистолетов,  допускающих  такой  же верный прицел,  как пистолеты, из которых стреляют  в  тире.  Вооруженный таким образом граф  держал в своих руках жизнь пяти человек.    

    Было около половины десятого; граф и Али наскоро закусили ломтем хлеба и  стаканом испанского вина; затем граф нажал  пружину  одной  из  тех раздвижных  филенок, благодаря которым он мог из  одной  комнаты  видеть, что делается в  другой. Рядом с ним лежали его  пистолеты  и  карабин,  а Али, стоя возле него,  держал в руке один из тех арабских топориков, форма которых не изменилась со  времен крестовых походов.    

    В одно из окон спальни, выходившее, как и окно будуара, на Елисейские Поля,  графу видна была улица.    

    Так прошло два часа; было совершенно темно, а  между  тем  Али  своим острым  зрением дикаря и граф благодаря привычке к темноте различали  малейшее  колебание ветвей во дворе.    

    Огонек в привратницкой уже давно потух.    

    Можно было предположить, что нападающие, если действительно предстояло  нападение, пройдут по лестнице из нижнего этажа, а не влезут в  окно.  Монте-Кристо думал, что злоумышленники хотят его убить, а не  обокрасть.  Следовательно, их целью является его спальня, и они доберутся до нее или по  потайной лестнице, или через окно будуара.    

   Он  поставил Али у двери на лестницу, а сам продолжал наблюдать за будуаром.    

    На часах Дома Инвалидов пробило без четверти двенадцать; сырой западный ветер  донес до них три зловещих удара.    

    Не успел еще замереть последний удар, как граф уловил со стороны  будуара  легкий скрип; затем еще и еще; па четвертый раз граф перестал сомневаться.  Опытная и твердая рука вырезала алмазом оконное стекло.    

    Сердце у графа забилось. Как бы ни были люди закалены в тревогах, как бы ни  были они готовы встретить грозящую опасность, они всегда чувствуют по  ускоренному биению сердца и по легкой дрожи, какая  огромная  разница между  воображением и действительностью, между замыслом и выполнением.    

    Монте-Кристо знаком предупредил Али; тот, поняв, что опасность надвигается со стороны  будуара, подошел ближе к своему господину.    

    Монте-Кристо горел нетерпением узнать, кто его враги и сколько их.    

    Окно, которое скрипело под алмазом, приходилось как раз напротив  отверстия,  куда заглядывал граф. Его взгляд остановился на этом  окне.  Он увидел, что в  ночном мраке  вырисовывается  какая-то  еще  более  темная тень; вслед за тем  одно из оконных стекол стало непроницаемым, как будто на него снаружи наклеили  лист бумаги, потом стекло треснуло, но не упало Через проделанное отверстие просунулась  рука и  стала  искать  задвижку; секунду спустя окно открылось, и появился  человек. Он был один.    

    - Вот смелый мошенник, - прошептал граф.    

    В эту минуту Али тихонько тронул его за плечо, он обернулся; Али  показывал ему  на то окно в спальне, которое выходило на улицу.    

    Монте-Кристо сделал три шага по направлению к  этому  окну;  он  знал  изумительную чуткость своего верного слуги. И действительно, он  увидел, что от  ворот напротив отделился человек и, взобравшись на тумбу,  старается разглядеть,  что происходит в доме.    

    - Так, - сказал он, - их двое: один действует, а другой сторожит.    

    Он дал знак Али не спускать глаз с человека на улице и вернулся к тому, который  забрался в будуар.    

    Взломщик уже вошел в комнату и осторожно двигался, вытянув руки  вперед.    

    Наконец он, по-видимому, освоился с обстановкой; в будуаре  были  две двери, и  он обе запер на задвижки.    

    Когда он подходил к той, которая вела в спальню,  Монте-Кристо  подумал, что он  собирается войти, и взялся за один из пистолетов; но он  услышал лишь шорох  задвижки, скользящей в медных  петлях.  Это  была  мера предосторожности, и  только; ночной посетитель, не зная, что граф позаботился снять скобу, мог  теперь чувствовать себя  как  дома  и  совершенно спокойно приниматься за работу.    

    Взломщик неторопливо вытащил  из  своего  широкого  кармана  какой-то предмет,  поставил его на столик, затем подошел к секретеру, нащупал  замок и заметил,  что, вопреки его ожиданиям, ключа нет.    

    Но взломщик был человек предусмотрительный и все предвидел. Граф  услышал  характерное звяканье: так звякает связка отмычек в руках  слесаря, пришедшего  отпереть испорченный замок. Воры прозвали их "соловьями", вероятно  потому, что им доставляет удовольствие слушать, как они  поют  по ночам, со  скрипом поворачиваясь в замке.    

    - Да это просто вор, - разочарованно пробормотал Монте-Кристо.    

    Но в темноте человек не мог подобрать подходящего инструмента.  Тогда он прибег  к помощи того предмета, который он поставил на столик; он  нажал пружину, и  тотчас же луч света, правда слабый, по все же достаточный для того, чтобы  видеть, осветил его руки и лицо.    

    - Вот оно что! - негромко воскликнул Монте-Кристо, изумленно отступая на шаг. -  Да ведь это...    

    Али поднял топорик.    

    - Стой на месте, - шепотом сказал ему Монте-Кристо, - и положи топор; оружие  нам больше не понадобится.    

    Затем он прибавил несколько слов, еще понизив голос, потому  что  при  вырвавшемся у него изумленном возгласе, хоть  и  еле  слышном,  взломщик  встрепенулся и застыл в позе античного точильщика.    

    Выслушав графа, Али на цыпочках  отошел  от  него,  подошел  к  стене алькова и  снял с вешалки черное одеяние и треугольную шляпу. Тем  временем Монте-Кристо  быстро сбросил с себя сюртук, жилет и сорочку; при свете тонкого луча,  пробивавшегося через щель в филенке, можно было  различить на груди у графа  гибкую и тонкую кольчугу, каких  во  Франции,  где больше не страшатся  кинжалов, уже никто не носит после Людовика XVI, который боялся быть заколотым  и которому вместо этого отрубили голову.    

    Эта кольчуга тотчас же скрылась под длинной сутаной, как волосы графа - под  париком с тонзурой; надетая поверх парика треугольная шляпа  окончательно  превратила графа в аббата.    

    Между тем взломщик, не слыша больше ни звука, снова выпрямился и, пока Монте-Кристо  совершал свое превращение, подошел  к  секретеру,  замок которого начал уже  потрескивать под его "соловьем".    

    - Ладно, ладно, несколько минут ты еще повозишься? - прошептал  граф,  по-видимому полагаясь на какойто секрет в замке, неизвестный  взломщику,  несмотря на всю ею опытность.    

    И он подошел к окну.    

    Человек, который взобрался на тумбу, теперь слез с нее и шагал взад и вперед по  улице; но странное дело: вместо того чтобы следить за прохожими, которые могли  появиться либо со стороны Елисейских  Полей,  либо  со стороны предместья  Сент-Оноре, он, по-видимому, интересовался лишь  тем, что происходило в доме  графа, и всячески старался увидеть, что  творится в будуаре.    

    Монте-Кристо вдруг хлопнул себя по лбу, и на его губах появилась молчаливая  усмешка.    

    Он подошел к Али.    

    - Стой здесь в темноте, - тихо сказал он ему, - и что бы ты ни  услышал, что бы  ни произошло, не выходи отсюда и не показывайся, пока я тебя не кликну по  имени.    

    Али кивнул головой.    

    Тогда Монте-Кристо достал из шкафа зажженную свечу и, выбрав  минуту, когда вор  был всецело поглощен замком, тихонько открыл дверь,  стараясь, чтобы свет падал  на его лицо.    

    Дверь открылась так тихо, что вор ничего не услышал. Но, к его  великому  изумлению, комната неожиданно осветилась.    

    Он обернулся.    

    - Добрый вечер, дорогой господин Кадрусс! -  сказал  Монте-Кристо.  Что это вы  делаете здесь в такой поздний час?    

    - Аббат Бузони! - воскликнул Кадрусс.    

    И, не понимая, каким путем очутился здесь этот  странный  посетитель, раз он  закрыл обе двери, он выронил связку отмычек и замер, как в столбняке.    

    Граф стал между Кадруссом и окном, отрезав таким образом перепуганному вору  единственный путь отступления.    

    - Аббат Бузони! - повторил Кадрусс, оторопело глядя на графа.    

    - Да, аббат Бузони! - сказал Монте-Кристо, - он самый, и я очень рад, что вы  меня узнали, дорогой господин Кадрусс; это доказывает, что у  вас хорошая  память, потому что, если я не ошибаюсь, мы не виделись  уже  лет десять.    

    Это спокойствие, эта ирония, этот властный тон внушили Кадруссу такой ужас, что  у него закружилась голова.    

    - Аббат! - бормотал он, стискивая руки и стуча зубами.    

    - Итак, мы решили обокрасть графа Монте-Кристо?  -  продолжал  мнимый аббат.    

    - Господин аббат, - прошептал Кадрусс, тщетно  пытаясь  проскользнуть мимо  графа к окну, - господин аббат, я сам не знаю...  поверьте...  клянусь вам...    

    - Вырезанное стекло, - продолжал граф, - потайной фонарь, связка  отмычек,  наполовину взломанный секретер - все это говорит само за себя.    

    Кадрусс беспомощно озирался, ища угол, куда бы спрятаться, или  щель, через  которую можно было бы улизнуть.    

    - Я вижу, вы все тот же, господин убийца, - сказал граф.    

    - Господин аббат, раз вы все знаете, вы должны знать, что это  не  я, это  Карконта; это и суд признал: ведь меня приговорили только к галерам.    

    - Разве вы уже отбыли свой срок, что опять стараетесь туда попасть?    

    - Нет, господин аббат, меня освободил один человек.    

    - Этот человек оказал обществу большую услугу.    

    - Но я обещал... - сказал Кадрусс.    

    - Итак, вы бежали с каторги? - прервал его МонтеКристо.    

    - Увы, - ответил перепуганный Кадрусс.    

    - Рецидив при отягчающих обстоятельствах?.. За это, если не ошибаюсь,  полагается гильотина. Тем хуже, диаволо, как говорят остряки у  меня  на  родине.    

    - Господин аббат, я поддался искушению...    

    - Все преступники так говорят.    

    - Нужда...    

    - Бросьте, - презрительно сказал Бузони, - человек в нужде просит милостыню,  крадет булку с прилавки, но не является в пустой дом взламывать секретер. А  когда ювелир Жоаннес отсчитал вам сорок пять  тысяч  франков за тот алмаз,  который вы от меня получили, и вы убили его, чтобы  завладеть и алмазом и  деньгами, вы это тоже сделали из нужды?    

    - Простите меня, господин аббат, - сказал  Кадрусс,  -  вы  меня  уже спасли  однажды, спасите меня еще раз.    

    - Не имею особого желания повторять этот опыт.    

    - Вы здесь один, господин аббат? - спросил Кадрусс, умоляюще  складывая руки. -  Или у вас тут спрятаны жандармы, готовые схватить меня?    

    - Я совсем один, - сказал аббат, - и я готов сжалиться над  вами,  и, хотя мое  мягкосердечие может привести к новым бедам, я вас отпущу,  если вы мне во всем  признаетесь.    

    - Господин аббат, - воскликнул Кадрусс, делая шаг к  Монте-Кристо,  вот уж  поистине вы мой спаситель.    

    - Вы говорите, что вам помогли бежать с каторги?    

    - Это правда, верьте моему слову, господин аббат!    

    - Кто?    

    - Один англичанин.    

    - Как его звали?    

    - Лорд Уилмор.    

    - Я с ним знаком; я проверю, не лжете ли вы.    

    - Господин аббат, я говорю чистую правду.    

    - Так этот англичанин вам покровительствовал?    

    - Не мне, а молодому корсиканцу, с  которым  мы  были  скованы  одной цепью.    

    - Как звали этого молодого корсиканца?    

    - Бенедетто.    

    - Это только имя.    

    - У него не было фамилии, это найденыш.    

    - И этот молодой человек бежал вместе с вами?    

    - Да.    

    - Каким образом?    

    - Мы работали в Сен-Мандрие, около Тулона. Вы знаете Сен-Мандрие?    

    - Знаю.    

    - Ну так вот, пока все спали, от полудня до часу...    

    - Полуденный отдых у каторжников! Вот и жалей их после этого! -  сказал аббат.    

    - А как же, - заметил Кадрусс. - Нельзя все время работать, мы не собаки.    

    - К счастью для собак, - сказал Монте-Кристо.    

    - Пока остальные отдыхали, мы немного отошли  в  сторону,  перепилили наши кандалы  напильником, который нам передал этот англичанин, и  удрали вплавь.    

    - А что сталось с этим Бенедетто?    

    - Не знаю.    

    - Вы должны это знать.    

    - Нет, право, не знаю. Мы с ним расстались в Гиере.    

    И чтобы придать больше весу своим уверениям, Кадрусс приблизился  еще на шаг к  аббату, который продолжал стоять на месте с тем же спокойным  и вопрошающим  видом.    

    - Вы лжете, - властно сказал аббат Бузони.    

    - Господин аббат!..    

    - Вы лжете! Этот человек по-прежнему ваш приятель, может быть, и  сообщник.    

    - Господин аббат!    

    - На какие средства вы жили с тех пор, как бежали из Тулона? Отвечайте.    

    - Как придется.    

    - Вы лжете! - в третий раз возразил аббат еще более властным тоном.    

    Кадрусс с ужасом посмотрел на графа.    

    - Вы жили, - продолжал тот, - на деньги, которые он вам давал.    

    - Да, правда, - сказал  Кадрусс.  -  Бенедетто  стал  сыном  знатного вельможи.    

    - Как же он может быть сыном вельможи?    

    - Побочным сыном.    

    - А как зовут этого вельможу?    

    - Граф Монте-Кристо, хозяин этого дома.    

    - Бенедетто - сын графа? - сказал Монте-Кристо, в свою очередь  изумленный.    

    - Да, по всему так выходит. Граф нашел ему подставного отца, граф дает ему  четыре тысячи франков в месяц,  граф  оставил  ему  по  завещанию пятьсот тысяч  франков.    

    - Вот оно что! - сказал мнимый аббат, начиная догадываться, в чем дело. - А  какое имя носит пока этот молодой человек?    

    - Андреа Кавальканти.    

    - Так это тот самый молодой человек, которого принимает  у  себя  мой друг граф  Монте-Кристо и  который  собирается  жениться  на  мадемуазель Данглар?    

    - Вот именно.    

    - И вы это терпите, несчастный! Зная его жизнь и лежащее на нем клеймо?    

    - Ас какой стати я буду мешать товарищу? - спросил Кадрусс.    

    - Верно, это уж мое дело предупредить господина Данглара.    

    - Не делайте этого, господин аббат!    

    - Почему?    

    - Потому что вы этим лишили бы нас куска хлеба.    

    - И вы думаете, что для того, чтобы  сохранить  двум  негодяям  кусок хлеба, я  стану участником их плутней, сообщником их преступлений?    

    - Господин аббат! - умолял Кадрусс, еще ближе подступая к нему.    

    - Я все скажу.    

    - Кому?    

    - Господину Данглару.    

    - Черта с два! - воскликнул Кадрусс, выхватывая нож и ударяя графа  в грудь. -  Ничего ты не скажешь, аббат!    

    К полному изумлению Кадрусса, лезвие не вонзилось в грудь, а отскочило.    

    В тот же миг граф схватил левой рукой кисть Кадрусса и сжал ее с  такой силой,  что нож выпал из его онемевших пальцев и злодей вскрикнул  от боли.    

    Но граф, не обращая внимания на его крики, продолжал выворачивать ему кисть до  тех пор, пока он не упал сначала на колени, а затем  ничком  на пол.    

    Граф поставил ногу ему на голову и сказал:    

    - Следовало бы размозжить тебе череп, негодяй.    

    - Пощадите, пощадите! - кричал Кадрусс.    

    Граф снял ногу.    

    - Вставай! - сказал он.    

    Кадрусс встал на ноги.    

    - Ну и хватка у вас, господин аббат! - сказал он,  потирая  онемевшую руку. -  Ну и силища!    

    - Молчи! Бог дает мне силу укротить такого кровожадного зверя, как ты Я  действую во имя его, помни это, негодяй. И если я щажу тебя в эту  минуту, то  только для того, чтобы содействовать промыслу божию.    

    - Уф! - пробормотал Кадрусс, с трудом приходя в себя.    

    - Вот тебе перо и бумага. Пиши то, что я тебе продиктую.    

    - Я не умею писать, господин аббат.    

    - Лжешь; бери перо и пиши.    

    Кадрусс покорно сел и написал:    

    "Милостивый государь, человек, которого вы принимаете у себя и за которого  намереваетесь выдать вашу  дочь,  -  беглый  каторжник,  бежавший вместе со  мной с Тулонской каторги; он значился под N 59, а я под N 58.    

    Его звали Бенедетто; своего настоящего имени он сам не знает,  потому что он  никогда не знал своих родителей".    

    - Подпишись! - продолжал граф.    

    - Вы хотите погубить меня?    

    - Если бы я хотел погубить тебя, глупец, я бы отправил тебя  в  полицию; к тому  же, когда эта записка попадет по адресу, тебе, по всей вероятности, уже нечего  будет опасаться; подписывайся.    

    Кадрусс подписался.    

    - Пиши: Господину барону Данглару, банкиру, улица Шоссе-д'Антен.    

    Кадрусс надписал адрес.    

    Аббат взял записку в руки.    

    - Теперь уходи, - сказал он.    

    - Каким путем?    

    - Каким пришел.    

    - Вы хотите, чтобы я вылез в это окно?    

    - Ты же влез в него.    

    - Вы замышляете что-то против меня, господин аббат?    

    - Дурак, что же я могу замышлять?    

    - Почему вам не выпустить меня через ворота?    

    - Зачем будить привратника?    

    - Господин аббат, скажите мне, что вы не желаете моей смерти.    

    - Я хочу того, чего хочет господь.    

    - Но поклянитесь, что вы не убьете меня, пока я буду спускаться.    

    - Какой же ты трусливый дурак!    

    - Что вы со мной сделаете?    

    - Об этом тебя надо спросить. Я пытался сделать из  тебя  счастливого человека,  а ты стал убийцей!    

    - Господин аббат, - сказал Кадрусс, - попытайтесь в последний раз.    

    - Хорошо, - сказал граф - Ты знаешь, что я всегда держу свое слово?    

    - Да, - сказал Кадрусс.    

    - Если ты вернешься к себе домой цел и невредим...    

    - Кого же мне бояться, кроме вас?    

    - Если ты вернешься домой цел и невредим, покинь Париж, покинь  Францию, и, где  бы ты ни был, до тех  пор,  пока  ты  будешь  вести  честную жизнь, ты будешь  получать от меня небольшое содержание; ибо, если ты вер нешься домой цел и  невредим, то...    

    - То?.. - спросил дрожащий Кадрусс.    

    - То я буду считать, что господь простил тебя, и я тоже тебя прощу.    

    - Вы меня до смерти пугаете - пробормотал, отступая, Кадрусс.    

    - Теперь уходи! - сказал граф, указывая Кадруссу на окно.    

    Кадрусс, еще не вполне успокоенный этим обещанием,  вылез  в  окно  и поставил  ногу на приставную лестницу. Там он замер, весь дрожа.    

    - Теперь слезай, - сказал аббат, скрестив руки.    

    Кадрусс, наконец, уразумел, что с этой стороны ему ничего не  грозит, и стал  спускаться.    

    Тогда граф подошел к окну со свечой в руке, так что с улицы можно было видеть,  как человек спускается из окна, а другой ему светит.    

    - Что вы делаете, господин аббат? - сказал Кадрусс.  -  А  если  патруль...    

    И он задул свечу.    

    Затем он продолжал спускаться; но совершенно успокоился  лишь  тогда, когда  ступил на землю.    

    Монте-Кристо вернулся в свою спальню и, окинув быстрым взглядом сад и улицу,  увидел сначала Кадрусса, который, спустившись в сад, обошел его и приставил  лестницу в противоположном конце ограды, для того чтобы  перелезть не там, где  он влезал.    

    Потом, взглянув опять на улицу, он увидал,  как  поджидавший  человек побежал  по улице в ту же сторону, что и Кадрусс, и остановился  как  раз за тем углом,  где тот собрался перелезть.    

    Кадрусс медленно поднялся по лестнице и, добравшись до последних  перекладин,  посмотрел через ограду, чтобы убедиться в том, что улица  безлюдна.    

    Не было видно ни души, не слышно было ни малейшего шума.    

    Часы Дома Инвалидов пробили час.    

    Тогда Кадрусс уселся верхом на ограду и, подтянув  к  себе  лестницу, перекинул  ее через стену; затем принялся снова спускаться, или,  вернее, стал съезжать по  продольным брусьям с ловкостью, доказывающей,  что  это упражнение ему не  внове.    

    Но, начав съезжать вниз, он не мог уже остановиться. Хоть он  и  увидел, уже на  полпути, как из-за темного угла выскочил человек; хоть он  и увидел, уже  касаясь земли, как  тот  замахнулся  на  него  рукой,  -  но раньше, чем он  успел принять оборонительное положение, эта рука с  такой яростью ударила его в  спину, что он выпустил лестницу с криком:    

    - Помогите!    

    Тут же он получил новый удар в бок и упал.    

    - Убивают! - закричал он.    

    Противник вцепился ему в волосы и нанес ему третий удар в грудь.    

    На этот раз Кадрусс хотел снова крикнуть, но издал только стон, истекая кровью,  тремя потоками струившейся из трех ран.    

    Убийца, увидав, что жертва больше не кричит, приподнял его голову  за волосы;  глаза Кадрусса были закрыты,  рот  перекошен.  Убийца  счел  его мертвым,  отпустил его голову и исчез.    

    Тогда Кадрусс, поняв, что он ушел, приподнялся на локте и из  последних сил  крикнул хриплым голосом:    

    - Убили! Я умираю! Помогите, господин аббат, помогите!    

    Этот жуткий крик прорезал ночную тьму. Открылась дверь потайной лестницы, затем  калитка сада, и Али и его хозяин подбежали с фонарями.   VI. ДЕСНИЦА  ГОСПОДНЯ      

    Кадрусс все еще звал жалобным голосом:    

    - Господин аббат, помогите! помогите!    

    - Что случилось? - спросил Монте-Кристо.    

    - Помогите! - повторил Кадрусс. - Меня убили.    

    - Мы идем, потерпите.    

    - Все кончено! Поздно! Вы пришли смотреть, как я умираю. Какие удары! Сколько  крови!    

    И он потерял сознание.    

    Али и его хозяин подняли раненого и перенесли его  в  дом.  Там  Монте-Кристо  велел Али раздеть его и увидел три страшные раны.    

    - Боже, - сказал он, - иногда твое мщение медлит; но  тогда  оно  еще более  грозным нисходит с неба.    

    Али посмотрел на своего  господина,  как  бы  спрашивая,  что  делать дальше.    

    - Отправляйся в предместье Сент-Оноре к господину де  Вильфор,  королевскому  прокурору, и привези его сюда. По дороге разбуди привратника  и пошли его за  доктором.    

    Али повиновался и оставил мнимого аббата наедине с Кадруссом, все еще лежавшим  без сознания.    

    Когда несчастный снова открыл глаза, граф, сидя в нескольких шагах от него,  смотрел на него с выражением  угрюмого  сострадания  и,  казалось, беззвучно  шептал молитву.    

    - Доктора, доктора, - простонал Кадрусс.    

    - За ним уже пошли, - ответил аббат.    

    - Я знаю, это бесполезно, меня не спасти, но, может быть, он  подкрепит мои  силы, и я успею сделать заявление.    

    - О чем?    

    - О моем убийце.    

    - Так вы его знаете?    

    - Еще бы не знать! Это Бенедетто.    

    - Тот самый молодой корсиканец?    

    - Он самый.    

    - Ваш товарищ?    

    - Да. Он дал мне план графского дома, надеясь,  должно  быть,  что  я убью  графа и он получит наследство или что граф меня убьет и тогда он от меня  избавится. А потом он подстерег меня на улице и убил.    

    - Я послал сразу и за доктором и за королевским прокурором.    

    - Он опоздает, - сказал Кадрусс, - я чувствую, что вся кровь из  меня уходит.    

    - Постойте, - сказал Монте-Кристо.    

    Он вышел из комнаты и вернулся с флаконом в руках.    

    Глаза умирающего, страшные в своей неподвижности, во  время  его  отсутствия ни  на  секунду  не  отрывались  от  двери,  через  которую,  он чувствовал, должна  была явиться помощь.    

    - Скорее, господин аббат, скорее! - сказал он.  -  Я  сейчас  потеряю сознание.    

    Монте-Кристо подошел к раненому и влил в его  синие  губы  три  капли жидкости  из флакона.    

    Кадрусс глубоко вздохнул.    

    - Еще... еще... - сказал он. - Вы возвращаете мне жизнь.    

    - Еще две капли, и вы умрете, - ответил аббат.    

    - Что же никто не идет? Я хочу назвать убийцу!    

    - Хотите, я напишу за вас заявление? Вы его подпишете.    

    - Да... да... - сказал Кадрусс, и глаза его заблестели при  мысли  об этом  посмертном мщении.    

    Монте-Кристо написал:    

    "Я умираю от руки убийцы, корсиканца Бенедетто, моего товарища по каторге  в Тулоне, значившегося под N 59".    

    - Скорее, скорее! - сказал Кадрусс. - А то я не успею подписать.    

    Монте-Кристо подал Кадруссу перо, и тот, собрав все свои силы, подписал  заявление и откинулся назад.    

    - Остальное вы расскажете сами, господин аббат, -  сказал  он.  -  Вы скажете,  что он называет себя Андреа Кавальканти, что он живет в  гостинице Принцев,  что... боже мой, я умираю!    

    И Кадрусс снова лишился чувств. Аббат поднес к его лицу флакон, и раненый снова  открыл глаза.    

    Жажда мщения не оставила его, пока он лежал в обмороке.    

    - Вы все расскажете, правда, господин аббат?    

    - Все это, конечно, и еще многое другое.    

    - А что еще?    

    - Я скажу, что он, вероятно, дал вам план этого дома в  надежде,  что граф  убьет вас. Я скажу, что он предупредил графа письмом; я скажу, что, так как  граф был в отлучке, это письмо получил я и что я ждал вас.    

    - И его казнят, правда? - сказал Кадрусс. - Его казнят, вы  обещаете? Я умираю  с этой надеждой, так мне легче умереть.    

    - Я скажу, - продолжал граф, - что он явился следом за вами,  что  он все время  вас подстерегал; что, увидав, как вы вылезли из окна, он забежал за угол и там  спрятался.    

    - Так вы все это видели?    

    - Вспомни мои слова: "Если ты вернешься домой цел и невредим, я  буду  считать, что господь простил тебя, и я тоже тебе прощу".    

    - И вы не предупредили меня? - воскликнул  Кадрусс,  пытаясь  приподняться на  локте. - Вы знали, что он меня убьет, как только я выйду отсюда, и вы меня не  предупредили?    

    - Нет, потому что в руке Бенедетто я видел божье правосудие, и я считал  кощунством противиться воле провидения.    

    - Божье правосудие! Не говорите мне о нем, господин аббат.  Вы  лучше всех знаете,  что, если бы оно существовало, некоторые люди были бы наказаны.    

    - Терпение, - сказал аббат голосом, от которого умирающий затрепетал, -  терпение!    

    Кадрусс, пораженный, взглянул на графа.    

    - К тому же, - сказал аббат, - господь милостив ко всем, он  был  милостив и к  тебе. Он раньше всего отец, а затем уже судия.    

    - Так вы верите в бога? - сказал Кадрусс.    

    - Если бы я имел несчастье не верить в него до сих пор, - сказал Монте-Кристо,  - то я поверил бы теперь, глядя на тебя.    

    Кадрусс поднял к небу сжатые кулаки.    

    - Слушай, - сказал аббат, простирая руку над раненым, словно  повелевая ему  верить, - вот, что сделал для тебя бог, которого ты отвергаешь в твой смертный  час: он дал тебе здоровье, силы, обеспеченный  труд,  даже друзей - словом,  такую жизнь, которая удовлетворила бы всякого  человека со спокойной совестью в  естественными желаниями. Что сделал  ты,  вместо того чтобы воспользоваться  этими дарами, которые бог столь редко посылает с такой щедростью? Ты погряз в  лености и пьянстве и,  пьяный,  предал одного из своих лучших друзей.    

    - Помогите! - закричал Кадрусс. - Мне нужен не священник,  а  доктор; быть  может, мснв раны не смертельны, я не умру, меня можно снасти!    

    - Ты ранен смертельно, и не дай я тебе этой жидкости, ты был  бы  уже мертв.  Слушай же!    

    - Страшный вы священник! - прошептал Кадрусс.  -  Вместо  того  чтобы утешать  умирающие вы лишаете их последней надежды!    

    - Слушай, - продолжал аббат, - когда ты предал своего друга, бог, еще не карая,  предостерег тебя; ты впал в нищету, ты познал голод.  Половину той жизни,  которую ты мог посвятить приобретению земных благ, ты  предавался зависти. Уже  тогда ты думал  о  преступлении,  оправдывал  себя  в собственных глазах  нуждою. Господь явил тебе чудо, из моих  рук  даровал тебе в твоей нищете  богатство, несметное для такого бедняка, как ты.  Но это богатство, нежданное,  негаданное, неслыханное, кажется тебе уже  недостаточным, как только оно у тебя  в руках; тебе  хочется  удвоить  его. Каким же способом? Убийством. Ты удвоил  его, и господь отнял его у  тебя и поставил тебя перед судом людей.    

    - Это не я, - сказал Кадрусс, - не я хотел убить еврея, это Карконта.    

    - Да, - сказал Монте-Кристо. - И господь в бесконечном своем милосердии не  покарал тебя смертью, которой ты по справедливости заслуживал, но позволил,  чтобы твои снова тронули судей, и они оставили тебе жизнь.    

    - Как же! И отправили меня на вечную каторгу! Хороша милость!    

    - Эту милость, несчастный, ты, однако, считал милостью, когда она была тебе  оказана. Твое подлое сердце, трепещущее в ожидании смерти, забилось от радости,  услышав о твоем вечном позоре, потому что ты, как и все каторжники, сказал  себе: с каторги можно уйти, а из могилы нельзя. И  ты оказался прав; ворота  тюрьмы неожиданно раскрылись  для  тебя.  В  Тулон приезжает англичанин,  который дал обет избавить двух людей от бесчестия; его выбор падает на тебя и  на твоего товарища; на тебя сваливается с неба новое счастье, у тебя есть и  деньги и покой, ты можешь  снова  зажить человеческой жизнью, - ты, который был  обречен на жизнь каторжника; тогда, несчастный, ты искушаешь господа в третий  раз. Мне этого мало, говоришь ты, когда на самом деле у тебя было больше, чем  когда-либо  раньше, и ты совершаешь третье преступление, ничем не вызванное,  ничем не оправданное. Терпение господне истощилось. Господь покарал тебя.    

    Кадрусс слабел на глазах.    

    - Пить, - сказал он, - дайте пить... я весь горю!    

    Монте-Кристо подал ему стакан воды.    

    - Подлец Бенедетто, - сказал Кадрусс, отдавая стакан, - он-то  вывернется.    

    - Никто не вывернется, говорю я тебе... Бенедетто будет наказан!    

    - Тогда и вы тоже будете наказаны, - сказал Кадрусс, - потому что  вы не  исполнили свой долг священника... Вы должны были  помешать  Бенедетто убить  меня.    

    - Я! - сказал граф с улыбкой, от которой кровь застыла в жилах умирающего. - Я  должен был помешать Бенедетто убить тебя, после того  как  ты сломал свой нож о  кольчугу на моей груди!.. Да, если бы  я  увидел  твое смирение и раскаяние, я,  быть может, и помешал бы Бенедетто убить  тебя, но ты был дерзок и коварен, и я  дал свершиться воле божьей.    

    - Я не верю в бога! - закричал Кадрусс. - И ты тоже не веришь  в  него... ты  лжешь... лжешь!..    

    - Молчи, - сказал аббат, - ты теряешь последние капли крови, отце оставшиеся в  твоем теле... Ты не веришь в бога, а умираешь, пораженный его рукой! Ты не  веришь в бога, а бог ждет только одной молитвы, одного слова, одной слезы,  чтобы простить... Бог, который мог так направить кинжал убийцы, чтобы ты умер  на месте, бог дал тебе эти  минуты,  чтобы  раскаяться... Загляни в свою душу и  покайся!    

    - Нет, - сказал Кадрусс, - нет, я ни в чем не раскаиваюсь. Бога  пет,  провидения нет, есть только случай.    

    - Есть провидение, есть бог, - сказал Монте-Кристо. - Смотри: вот  ты умираешь,  в отчаянии отрицая бога, а я стою перед тобой, богатый, счастливый, в расцвете  сил, и возношу молитвы к тому богу, в которого ты  пытаешься не верить и все же  веришь в глубине души.    

    - Но кто же вы? - сказал Кадрусс, устремив померкнувшие глаза на графа.    

    - Смогри внимательно, - сказал Монте-Кристо, беря свечу и поднося  ее к своему  лицу.    

    - Вы аббат... аббат Бузони...    

    Монте-Кристо сорвал парик и встряхнул длинными черными волосами,  так красиво  обрамлявшими его бледное лицо.    

    - Боже, - с ужасом сказал Кадрусс, - если бы не черные волосы,  я  бы сказал,  что вы тот англичанин, лорд Уилмор.    

    - Я не аббат Бузони и не лорд Уилмор, - отвечал Монте-Кристо. - Вглядись  внимательнее, вглядись в прошлое, в самые давние твои воспоминания.    

    В этих словах графа была  такая  магнетическая  сила,  что  слабеющие чувства  несчастного ожили в последний раз.    

    - В самом деле, - сказал он, - я словно уже где-то видел вас,  я  вас знал  когда-то.    

    - Да, Кадрусс, ты меня видел, ты меня знал.    

    - Но кто же вы наконец? И почему, если вы меня знали,  вы  даете  мне умереть?    

    - Потому что ничто не может тебя спасти,  Кадрусс,  раны  твои  смертельны.  Если бы тебя можно было спасти, я увидел  бы  в  этом  последний знак  милосердия господня, и я бы попытался, клянусь тебе  могилой  моего отца,  вернуть тебя к жизни и раскаянию.    

    - Могилой твоего отца! - сказал Кадрусс, в котором вспыхнула  последняя искра  жизни, и приподнялся, чтобы взглянуть поближе на человека, который произнес эту  священнейшую из клятв. - Да кто же ты?    

   Граф  не переставал следить за ходом агонии. Он повял, что эта вспышка - последняя;  он наклонился над умирающим и остановил на нем спокойный  и печальный взор.    

    - Я... - сказал он ему на это, - я...    

    И с его еле раскрытых губ слетело имя, произнесенное так тихо, словно он сам  боялся услышать его.    

    Кадрусс приподнялся на колени, вытянул руки, отшатнулся, потом сложил ладони и  последним усилием воздел их к небу:    

    - О боже мой, боже мой, - сказал он, - прости, что я отрицал тебя; ты  существуешь, ты поистине отец небесный и судья земной! Господи боже мой, я долю  не верил в тебя! Господи, прими душу мою!    

    И Кадрусс, закрыв глаза, упал навзничь с последним криком и последним вздохом.    

    Кровь сразу перестала течь из ран.    

    Он был мертв.    

    - Один! - загадочно произнес граф, устремив глаза на труп,  обезображенный  ужасной смертью.    

    Десять минут спустя прибыл доктор и королевский прокурор, приведенные - один  привратником, другой Али, и были встречены аббатом Бузони, молившимся у  изголовья мертвеца.   VII. БОШАН      

    В Париже целых две недели только и говорили что об этой  дерзкой  попытке  обокрасть графа. Умирающий подписал заявление, в котором  указывал на некоего  Бенедетто, как на своего убийцу. Полиции было предписано пустить по следам  убийцы всех своих агентов.    

    Нож Кадрусса, потайной фонарь, связка отмычек и вся его одежда,  исключая  жилет, которого нигде не нашли, были приобщены к  делу;  труп  был отправлен в  морг.    

    Граф всем отвечал, что все это произошло, пока он был у себя в  Отейле, и что,  таким образом, он знает об этом только со слов аббата Бузони, который, по  странной случайноети, попросил у  него  позволения  провести эту ночь у него в  доме, чтобы сделать  выписки  из  некоторых  редчайших книг, имеющихся в его  библиотеке.    

    Один только Бертуччо бледнел каждый раз, когда  при  нем  произносили имя  Бенедетто; по никто не интересовался цветом лица Бертуччо.    

    Вильфор, призванный надето преступления, пожелал сам заняться делом и вел  следствие с тем страстным рвением, с каким он относился ко всем уголовным  делам, которые вел лично.    

    Но прошло уже три недели, а самые тщательные розыски не привели ни  к чему; в  обществе уже начали забывать об этом покушении и об убийстве вора его  сообщником и занялись предстоящей свадьбой мадемуазель Данглар  и графа Андреа  Кавальканти.    

    Этот брак был почти уже официально объявлен, и Андреа  бывал  в  доме банкира  на правах жениха.    

    Написали Кавальканти-отцу; тот весьма одобрил этот брак, очень жалел, что  служба мешает ему покинуть Парму, где он сейчас находится, и изъявил согласие  выделить капитал, приносящий полтораста тысяч  ливров  годового дохода.    

    Было условлено, что три миллиона будут помещены у  Данглара,  который пустит их  в оборот; правда, нашлись люди, выразившие  молодому  человеку свои сомнения в  устойчивом положении дел его будущего тестя, который  за последнее время терпел  на бирже неудачу за неудачей; но  Андреа,  преисполненный высокого доверия и  бескорыстия, отверг все эти пустые слухи  и был даже настолько деликатен, что  ни слова не сказал о них барону.    

    Недаром барон был в восторге от графа Андреа Кавальканти.    

    Что касается мадемуазель Эжени Данглар, - в своей инстинктивной ненависти к  замужеству, она была рада появлению Андреа,  как  способу  избавиться от  Морсера; но когда Андреа сделался слишком близок,  она  начала относиться к  нему с явным отвращением.    

    Быть может, барон это и заметил: но так как он мог приписать это отвращение  только капризу, то сделал вид, что не замечает его.    

    Между те и выговоренная Бошаном отсрочка приходила к  концу.  Кстати, Морсер  имел возможность оценить по достоинству совет Монте-Кристо, который убеждал его  дать делу заглохнуть; никто не обратил внимания  на  газетную заметку,  касавшуюся генерала, и никому не пришло в голову  узнать в офицере, сдавшем  Янинский замок, благородного графа, заседающего в Палате пэров.    

    Тем не менее Альбер считал себя оскорбленным, ибо не подлежало сомнению, что  оскорбительные для него строки были помещены в газете преднамеренно. Кроме  того, поведение Бошана в конце их беседы оставило в его Душе горький осадок.  Поэтому он лелеял мысль о  дуэли,  настоящую  причину которой, если только  Бошан на это согласился бы, он надеялся скрыть даже от своих секундантов.    

    Бошана никто не видел с тех пор, как Альбер был у пего; всем,  кто  о нем  осведомлялся, отвечали, что он на несколько дней уехал.    

    Где же он был? Никто этого не знал.    

    Однажды утром Альбера разбудил камердинер и доложил ему о приходе Бошана.  Альбер протер глаза, велел попросить Бошана подождать внизу, в курительной,  быстро оделся и спустился вниз.    

    Он застал Бошана шагающим из угла в угол. Увидав его,  Бошан  остановился.    

    - То, что вы сами явились ко мне, не дожидаясь сегодняшнего моего посещения,  кажется мне добрым знаком, - сказал Альбер. - Ну, говорите скорей, могу ли я  протянуть вам руку и сказать: Бошан, признайтесь, что  вы были неправы, и  останьтесь моим другом. Или же я должен просто  спросить вас: какое оружие вы  выбираете?    

    - Альбер, - сказал Бошан с печалью в  голосе,  изумившей  Морсера,  прежде всего  сядем и поговорим.    

    - Но мне казалось бы, сударь, что прежде чем сесть,  вы  должны  дать мне  ответ?    

    - Альбер, - сказал журналист, - бывают  обстоятельства,  когда  всего труднее -  дать ответ.    

    - Я вам это облегчу, сударь, повторив свой вопрос: берете вы  обратно свою  заметку, да или нет?    

    - Морсер, так просто не отвечают: да или  нет,  когда  дело  касается чести,  общественного положения, самой жизни такого  человека  как  генерал-лейтенант  граф до Морсер, пэр Франции.    

    - А что же в таком случае делают?    

    - Делают то, что сделал я, Альбер. Говорят себе: деньги, время и усилия не  играют роли, когда дело идет о репутации и интересах целой семьи. Говорят себе:  мало одной вероятности,  нужна  уверенность,  когда  идешь биться на смерть с  другом. Говорят себе:  если  мне  придется  скрестить шпагу или обменяться  выстрелом с человеком, которому я  в  течение  трех лет дружески жал руку, то я  по крайней мере должен знать, почему  я  это делаю, чтобы иметь возможность  явиться к барьеру с чистым сердцем и спокойной совестью, которые необходимы  человеку,  когда  он  защищает  свою жизнь.    

    - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо сказал Альбер, - но что все это  значит?    

    - Это значит, что я только что вернулся из Янины.    

    - Из Янины? Вы?    

    - Да, я.    

    - Не может быть!    

    - Дорогой Альбер, вот мой паспорт; взгляните на визы: Женева,  Милан, Венеция,  Триест, Дельвино, Янина. Вы, надеюсь,  поверите  полиции  одной республики,  одного королевства и одной империи?    

    Альбер бросил взгляд на паспорт и с изумлением посмотрел на Бошана.    

    - Вы были в Янине? - переспросил он.    

    - Альбер, если бы вы были мне чужой, незнакомец,  какой-нибудь  лорд, как тот  англичанин, который явился несколько месяцев тому  назад  требовать у меня  удовлетворения и которого я убил, чтобы избавиться от  него, вы отлично  понимаете, я не взял бы на себя такой труд; но мне  казалось, что из уважения к  вам я обязан это сделать.  Мне  потребовалась  неделя, чтобы доехать туда,  неделя на возвращение; четыре дня карантина  и  двое суток на месте, - это и  составило ровно три недели. Сегодня ночью я вернулся, и вот я у вас.    

    - Боже мой, сколько предисловий, Бошан! Почему вы медлите и не  говорите того,  чего я жду от вас!