1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
    
Все услышали голос, который произнёс из рации:
    
— У нас здесь, на южной стороне, есть один человек, который выжил, полковник. Повторяю: человек, который выжил.
   
   
    
     
8
    
    
Когда утром двадцать восьмого октября восходит солнце, последний из семьи Динсморов не претендует ни на что другое, кроме как «выжить». Прижимаясь всем телом к низу Купола, Олли лежит и глотает воздух, который ему с противоположной стороны вдувают большие вентиляторы, и мальчику его достаточно лишь для того, чтобы оставаться живым.
    
Успеть расчистить достаточный кусок поверхности Купола со своей стороны, пока у него в баллоне совсем не закончились остатки кислорода, — это была ещё та гонка. Баллон был тот, который он бросил на поле, прежде чем заползти под картофель. Он помнил, как загадывал, не взорвётся ли он. Не взорвался, и это оказалось большим счастьем для Оливера Г. Динсмора. Если бы он рванул, Олли лежал бы сейчас мёртвый, под погребальным курганом из картофеля сортов Рассет и Белая длинная[479].
    
Он упал на колени на своей стороне Купола, отбрасывая на все бока запечённые комья чёрной грязи, понимая, что кое-что из этого — всё, что осталось от недавно ещё живых людей. Да и как об этом можно было забыть, когда тебя всё время колет обломками костей. Он был уверен, что сдался бы без постоянного подбадривания рядового Эймса. Но Эймс не сдался, он беспрерывно побуждал его рыть, чёрт побери, отбрасывать ту херню, давай-давай, делай, коровий мальчик, чтобы от вентиляторов была какая-то польза.
    
Олли думал, что он не сдался потому, что Эймс на знал его имени. В школе ребята обзывали Олли не иначе, как навозокопом и дойкодером, но пусть его черти заберут, если какой-то деревенщина из Южной Каролины запомнит его как коровьего мальчика.
    
Вентиляторы с рёвом завелись, и его распалённая кожа ощутила первый порыв воздуха. Он сорвал с лица маску и прижался ртом и носом к грязной поверхности Купола. И тогда, хекая и кашляя от сажи, продолжил оттирать накипевшую гарь. На другой стороне он увидел Эймса, тот стоял на карачках, склонив набок голову, словно человек, который заглядывает в мышиную норку.
    
— Молодчага! — закричал он. — Тут у нас ещё два вентилятора подвезли. Теперь ты только не предай меня, коровий мальчик! Не сдавайся!
    
— Олли, — хекнул тот.
    
— Что?
    
— Имя… меня зовут Олли. Перестань называть меня… коровьим мальчиком.
    
— Ой-ой-ой, я буду звать тебя Олли отныне и вплоть до судного дня, лишь бы не прекращал расчищать место, чтобы тем вентиляторам было куда дуть.
    
Как-то ещё лёгкие Олли примудрялись втягивать в себя достаточно того, что просачивалось сквозь Купол, чтобы поддерживать его при жизни и сознании. Сквозь свою щель в садке он видел, как рассветает в мире. Свет помогал тоже, хотя сердце у него болело от того, что розовое сияние рассвета скрывает та плёнка грязи, которая все ещё оставалась на его стороне поверхности Купола. Свет, это хорошо, потому что здесь, вокруг него, всё было тёмное, и выжженное, и жестокое, и безмолвное.
    
Эймса хотели было убрать с его поста в пять часов утра, но Олли закричал отчаянно, чтобы тот остался, и Эймс отказался оттуда идти. Командир, каким бы он там ни был, уступил. Мало-помалу, с паузами на то, чтобы прижаться губами к Куполу, втянуть глоток воздуха, Олли рассказал, как он все пережил.
    
— Я знал, что должен ждать, пока не утихнет пожар, — рассказывал он. — Поэтому экономил кислород. Дедушка Том как-то мне говорил, что одного баллона ему хватает на целую ночь, если он спит, и я лежал там себе тихо, не шевелился. Некоторое время у меня совсем не было потребности им пользоваться, потому что под картофелем ещё оставался воздух, вот я им и дышал.
    
Он прижимался губами к Куполу, ощущая вкус сажи, понимая, что это могут быть останки человека, который был живой ещё каких-то двадцать четыре часа тому назад, но не переживал. Жадно вдыхал и сплёвывал чёрные плевки перед следующим вдохом.
    
— Под картофелем сначала было холодно, но потом она потеплела, а дальше стала горячей. Я думал, что запекусь живьём. У меня над головой горел коровник. Всё горело. Но там было так горячо и так быстро, что долго это не продлилось, и, вероятно, это меня и спасло. Не знаю. Я оставался на месте, пока не закончился первый баллон. Вот тогда-то уже мне пришлось вылезать. Я боялся, что второй баллон мог взорваться, но нет, он уцелел. Хотя я бы поклялся, что он был очень близок к тому.
    
Эймс кивнул. Олли вовлёк в себя сквозь Купол новую порцию воздуха. Это было похоже на дыхание сквозь плотную, грязную тряпку.
    
— Ну, и ещё ступеньки. Если бы они были деревянными, а не из бетонных блоков, я бы оттуда никак не выбрался. И сначала я и не старался. Я просто заполз назад под картошку, потому что в погребе было так горячо. Верхние картофелины в куче испеклись в мундирах — я слышал их запах. Потом стало тяжело втягивать воздух, и я понял, что и второй баллон также на исходе.
    
Рассказ прервался, мальчик затрясся в пароксизме кашля. Овладев собой, он продолжил.
    
— Мне, в основном, хотелось просто услышать чей-то человеческий голос прежде чем умереть. Я рад, что это был ты, рядовой Эймс.
    
— Олли, меня зовут Клинт. И ты не умрёшь.
    
Но глаза, которые смотрели сквозь грязную щель на низ Купола, словно глаза кого-то, кто созерцает из-за стёклышка сквозь крышку гроба, казалось, знают другую, самую правдивую правду.
   
   
    
     
9
    
    
Когда зуммер завёлся в следующий раз, Картер уже знал, что это такое, хотя этот звук пробудил его от лишённого сновидений сна. Потому что в его душе притаилось намерение больше не спать на самом деле, пока все это не закончится или он не умрёт. Это действует инстинкт выживания, думал он: бессонный дежурный в глубине мозга.
    
Этот второй раз случился приблизительно в семь тридцать субботним утром! Он это знал, потому что имел часы того типа, который освещается, если на нём нажать кнопку. Автономные светильники потухли посреди ночи, и в противоатомном убежище властвовала сплошная тьма.
    
Он сел и ощутил, как что-то толкнуло его в затылок. Ствол фонарика, которым он пользовался прошлым вечером, решил Картер. Он потянулся в ту сторону, нащупал его и включил. Он располагался на полу. Большой Джим на диване. Это Большой Джим и толкнул его фонарём.
    
«Конечно, он занял себе диван, — подумал Картер оскорблено. — Но он же босс, наконец».
    
— Давай, сынок, — произнёс Большой Джим. — Катись как можно скорее.
    
«Почему это я?» — подумал Картер… но промолчал. Потому что так оно и годилось, все делать должен был он, потому что босс был старым, босс был толстым, у босса было больное сердце. И, конечно же, потому, что он был боссом. Джеймсом Ренни, императором Честер Милла.
    
«Император подержанных машин, вот ты кто и ничего больше, — подумал Картер. — И смердишь ты потом и сардиновым маслом».
    
— Катись, — раздражённо. И испуганно. — Чего ты ещё ждёшь?
    
Картер встал, луч фонарика затанцевал по доверху набитым полкам бункера (видимо-невидимо жестянок сардин!), и отправился к кубрику. Один автономный светильник там ещё работал, но уже чуть-чуть, вот-вот совсем потухнет. Зуммер теперь слышался громче, беспрерывным «АААААААААААА». Звук приближения фатума.
    
«Нам никогда отсюда не выбраться», — подумал Картер.
    
Он нацелил луч фонарика на ляду люка перед генератором, который продолжал выдавать монотонное гудение, которое почему-то напомнило ему его босса во время боссовского ораторства. Наверное, из-за того, что оба этих звука сводились к одинаковому тупому приказу: «Накорми меня, накорми меня, накорми меня! дай мне пропана, дай мне сардин, дай мне неэтилированного премиум бензина для моего „Хаммера“. Накорми меня. Всё равно я умру, а тогда и ты умрёшь, но кого это волнует? Кого это к херам даже немного интересует? Накорми меня, накорми меня, накорми меня».
    
В укрытии под лядой теперь оставалось лишь шесть баллонов пропана. Вот он заменит тот, что уже почти опустел, и их останется пять. Пять сраных маленьких баллончика, не больших чем те, которыми питаются «Голубые носороги», останутся между ними и гибелью от удушья, когда откажется работать очиститель воздуха.
    
Картер извлёк один баллон из укрытия, но только поставил его возле генера.
    
Несмотря на это отчаянное «АААААААААААА», он не собирался заменять текущий баллон, пока тот не опустеет полностью. Отнюдь. Нет. Как вот говорят в рекламе кофе «Максвелл Хаус», смакуй до последней капли.
    
Но этот зуммер умел-таки действовать человеку на нервы. Картер подумал, не поискать ли выключатель и заглушить его, но как тогда они узнают, что у генера на исходе топливо?
    
«Точно пара крыс, которые попались под перевёрнутым ведром, вот мы кто».
    
В голове у него заскакали цифры. Шесть баллонов осталось, каждого хватает на одиннадцать часов. Они могли бы выключить кондиционер, и тогда действие одного баллона увеличится до двенадцати или тринадцати часов. Будем осмотрительнее, остановимся на двенадцати. Двенадцать умножить на шесть… ага, сосчитаем…
    
Это «АААААААААААА» делало математические упражнения более тяжёлыми, чем они должны были бы быть, однако он наконец-то вычислил. Семьдесят два часа между ними и жалкой смертью от удушения здесь, среди тьмы. А почему тьма? Потому что никто не позаботился заменить батарейки в автономных светильниках, вот почему. Их, вероятно, не меняли уже лет двадцать, если не больше. Наш босс экономит деньги. И почему здесь только семь маленьких сраных баллона, в подвале, когда на РНГХ их было нагромождено едва не биллион, только и ждали, чтобы взорваться? Потому что наш босс любит, чтобы всё было именно там, где он приказал.
    
Так, сидя здесь, слушая то «АААААААААААА», Картер припомнил одну из прибауток своего отца: «Пожалеешь пенни, потеряешь доллар». Это как раз о Ренни. Ренни — императора подержанных машин. Ренни — крупного политика. Ренни — наркобарона. Сколько он заработал на своих операциях с наркотой? Миллион долларов? Два? И они что-то сейчас стоят?
    
«Он, наверное, их никогда бы не начал тратить, — подумал Картер, — и сейчас он, толстая срака, их не тратил бы. Нет на что их здесь, в бункере, тратить. У него здесь сардин больше, чем он способен сожрать, и все даром».
    
— Картер? — донёсся сквозь тьму голос Большого Джима. — Ты там собираешься менять баллон, или мы так и будем слушать это вытье?
    
Картер уже было открыл рот, чтобы крикнуть, что им следует ещё подождать, что дорога каждая минута, но вдруг это «ААААААААААА» наконец-то прекратилось. А также и «пи-пи-пи» очистителя воздуха.
    
— Картер?
    
— Я как раз этим и занимаюсь, босс.
    
Зажав фонарик под подмышкой, Картер оттянул пустой баллон и поставил новый на металлическую платформу, где хватило бы места для баллона, вдесятеро большего, и подключил редуктор.
    
Каждая минута дорога… а так ли оно? Почему это так, если всё равно в конце концов это приведёт к удушению?
    
Но конвоир на пути к выживанию внутри его решил, что это говно-вопрос. Конвоир выживания решил, что семьдесят два часа большой срок. Потому что неизвестно, что может случиться? Военные ребята могут наконец-то вычислить, как им расколоть этот Купол. Он может даже сам собой исчезнуть, так же неожиданно и непостижимо, как появился.
    
— Картер? Что ты там делаешь? Моя никчёмная бабка двигалась быстрее, а она же уже мёртвая!
    
— Уже почти закончил.
    
Он проверил, плотно ли прилегает редуктор, и положил большой палец на кнопку стартера (думая, что если стартёрный аккумулятор маленького генератора такой же старый, как и те батарейки, которые питали автономное освещение, им не поздоровится) и вдруг застыл.
    
Семьдесят два часа, это если их здесь двое. Но если бы здесь сидел он сам, этот срок можно было бы удлинить до девяноста, а то и сотни часов, особенно, если выключить очиститель, пока воздух не станет совсем спёртым. Он предлагал эту идею Большому Джиму, но тот сразу её отверг.
    
— У меня слабое сердце, — напомнил он Картеру. — Чем более затхлый воздух, тем большая вероятность того, что это во мне откликнется.
    
— Картер? — громко, требовательно. Этот голос лез ему в ушу так же, как смрад тех сардин в нос. — Что там такое происходит?
    
— Всё готово, босс! — сказал он и нажал кнопку. Стартер застрекотал, и генер тут же завёлся.
    
«Надо мне подумать над этим», — подумал Картер, но конвоир выживания считал иначе. Конвоир выживания считал, что каждая утраченная минута — потерянная минута.
    
«Он был добр ко мне, — напомнил себе Картер, — наделил меня должностью».
    
«Грязной работой, которой сам не желал выполнять, вот чем он тебя наделил. И норой в земле, где осталось только умереть. Это тоже».
    
Картер принял решение. Перед тем как войти в главную комнату, он извлёк из кобуры «Беретту». Подумал, не спрятать ли пистолет у себя за спиной, чтобы босс ничего не понял, но решил, что не следует. Наконец, этот мужчина называл его сынком и, может, он даже делал это искренне. Он заслуживает лучшего, чем нежданный выстрел в затылок и отход совсем неподготовленным.
   
   
    
     
10
    
    
В дальнем северо-восточном уголке города не было темно; Купол здесь был очень грязный, но далёкий от непрозрачности. Вовнутрь проникало солнце, делая все здесь болезненно-розовым.
    
К Барби с Джулией подбежала Норри. Девочка кашляла, она закашлялась, но всё равно бегала.
    
— У моего дедушки инфаркт! — успела крикнуть она, прежде чем упасть на колени, задыхаясь, отхаркиваясь.
    
Джулия обняла девушку и повернула её лицом к ревущим вентиляторам. Барби подполз туда, где беженцы окружили Эрни Келверта, Расти Эверетта, Джинни Томлинсон и Даги Твичела.
    
— Освободите пространство, люди! — сказал Барби. — Дайте человеку воздуха!
    
— Вот в этом то и проблема, — заметил Тони Гай. — Ему отдалили всё, что оставалось… запас, который берегли для детей… но…
    
— Эпинефрин, — произнёс Расти, и Твич подал ему шприц. Расти ввёл лекарство. — Джинни, начинай массаж сердца. Когда устанешь, тебя сменит Твич. Потом я.
    
— Я тоже могу, — сказала Джоуни. По её щекам текли слезы, но вообще она держала себя в руках. — Я закончила курсы.
    
— Я тоже ходила, — сказала Клэр. — И я помогу.
    
— И я, — тихо отозвалась Линда. — Я только этим летом отбыла повышение квалификации.
    
«Это маленький город, мы одна команда», — подумал Барби. Джинни с лицом, все ещё опухшим после собственных травм, начала закрытый массаж сердца. Когда она уступила место Твичу, к Барби как раз присоединились Джулия и Норри.
    
— Они смогут его спасти? — спросила Норри.
    
— Не знаю, — ответил Барби. На самом деле он знал; это беда.
    
После Джинни на грудь старику начал нажимать Твич. Барби смотрел, как капли пота со лба Твича падают на рубашку Эрни, как она темнеет в тех местах. Минут через пять он остановился, беспомощно закашляв. Его место хотел было занять Расти, но Твич покачал головой.
    
— Он отошёл. — И, обернувшись к Джоуни, Твич произнёс: — Мне так жаль, миссис Келверт.
    
Лицо у Джоуни задрожало и сразу расплылось. Она так отчаянно зарыдала, что этот её плач перешёл в затяжной кашель. Её обняла Норри и сама вновь закашляла.
    
— Барби, — позвал чей-то голос. — На одно слово.
    
Это был Кокс, одетый теперь, согласно погоде на его стороне, в коричневый камуфляж и суконную куртку. Барби не понравился его очень уж пасмурное выражение лица. Вместе с Барби пошла и Джулия. Они склонились к Куполу, стараясь дышать медленно, равномерно.
    
— Произошло происшествие на военно-воздушной базе Кертленд[480] в Нью-Мексике, — стараясь говорить тихо, начал Кокс. — Проводились последние испытания точечного ядерного заряда, который мы планировали использовать, и… к чёрту.
    
— Он взорвался? — с ужасом переспросила Джулия.
    
— Нет, мэм, расплавился. Погибло двое людей, ещё с полдесятка, вероятно, умрут от радиационных ожогов или от лучевой болезни. Но проблема в том, что мы потеряли бомбу. Мы потеряли этот сраный заряд.
    
— Какие-то технические неполадки? — спросил Барби. Надеясь, что именно это и было причиной, потому что это означало, что заряд всё равно не сработал бы.
    
— Нет, полковник, как раз нет. Вот потому я и назвал это «происшествием». Они случаются, когда люди спешат, а мы в этом деле спешили, все вместе, как бешеные.
    
— Мне так жаль тех людей, — произнесла Джулия. — Их родные уже знают?
    
— Весьма порядочно с вашей стороны, принимая во внимание вашу собственную ситуацию. Родственников вскоре будет проинформировано. Авария случилась сегодня в час. Сейчас уже началась работа по «Малышу» номер два. Этот заряд будет готов через три дня. Скорее всего, через четыре.
    
Барби кивнул:
    
— Благодарю вас, сэр, но я не думаю, что мы продержимся так долго.
    
Длинный пронзительный вопль — тоскующий детский плач — долетел сзади до них. Когда Барби с Джулией обернулись, стон уже перешёл в кашель, вперемешку со звуками отчаянного хватания ртом воздуха. Они увидели Линду, которая стояла на коленях возле своей старшей дочери и обнимала девочку.
    
— Она не умерла! — рыдала Дженнилл. — Одри не может умереть!
    
Но собака уже остыла. Золотистая ретриверша Эвереттов умерла ночью, тихо, без шума, в то время, как обе Джей-Джей спали, прижимаясь к её бокам.
   
   
    
     
11
    
    
Когда Картер вошёл в главную комнату, второй выборный Честер Милла ел хлопья из коробки с нарисованным на ней весёлым попугаем. Картер узнал эту мифическую птицу, знакомую ему с детства по многим завтракам — тукан Сэм, святой заместитель «Фруктовых колечек»[481].
    
«Они уже, мать его, залежалые, как невесть что», — подумал Картер, ощущая мгновенное сожаление к своему боссу. И тогда вспомнил, какое большое различие между семьюдесятью-с-чем-то и сотней часов годного для дыхания воздуха, и сердце его укрепилось.
    
Большой Джим с удовлетворением зачерпнул очередную порцию хлопьев из коробки, и тогда заметил «Беретту» в руке Картера.
    
— Ого, — удивился он.
    
— Мне жаль, босс, — произнёс Картер.
    
Большой Джим открыл кулак, позволив хлопьям каскадом сыпаться назад в коробку, но на его липкой ладони и пальцах осталось несколько ярких колечек. Пот блестел у него на лбу, натекая из-под залысин.
    
— Сынок, не делай этого.
    
— Мне нужно, мистер Ренни. Ничего личного.
    
Картер действительно так думал. Никаких личных причин здесь не было. Просто они попали в ловушку, вот и все. А поскольку это стало следствием тех решений, которые принимал Большой Джим, то заплатить за это должен именно Большой Джим.
    
Большой Джим поставил коробку «Фруктовых колечек» на пол. Он сделал это осторожно, так, словно, если бы он бросил её небрежно, она бы раскололась.
    
— Ну, а почему же тогда?
    
— Только и того… из-за воздуха.
    
— Понимаю, воздух.
    
— Я мог бы войти сюда, спрятав пистолет за спиной, и просто вогнать вам пулю в голову, но такого делать я не хочу. Я хочу дать вам возможность подготовиться. Потому что вы были ко мне добры.
    
— Тогда сделай так, чтобы я не страдал, сынок. Если в этом нет ничего личного, ты не позволишь мне страдать.
    
— Если будете вести себя спокойно, вы не будете страдать. Всё будет сделано быстро. Как пристрелить раненного оленя в лесу.
    
— Может, обсудим это?
    
— Нет, сэр. Я уже все решил.
    
Большой Джим кивнул:
    
— Тогда хорошо. Могу ли я перед этим произнести молитву? Ты мне это позволишь?
    
— Да, сэр, молитесь, если вам так хочется. Но делайте это быстрее. Для меня тоже это нелёгкая ситуация, понимаете.
    
— Верю. Ты хороший мальчик, сынок.
    
Картер, который последний раз плакал ещё четырнадцатилетним, ощутил, как у него зачесалось в уголках глаз.
    
— Вам не поможет то, что вы зовёте меня сынком.
    
— Мне это уже помогает. И то, что я вижу твоё потрясение… это мне помогает тоже.
    
Туша Большого Джима сдвинулась с дивана, выборный упал на колени. В процессе опускания на колени он перекинул «Фруктовые колечки», безрадостно улыбнувшись:
    
— Небогатый у меня вышел последний ужин, должен тебе сказать.
    
— Вероятно так. Извиняйте.
    
Большой Джим, теперь повернувшись спиной к Картеру, вздохнул:
    
— Но через какую-то минуту я уже буду есть ростбиф у Господа за столом, итак, с этим все обстоит благополучно. — Он поднял приземистый палец и прижал его себе к голове на верхушке затылка. — Вот сюда. Где мозговой ствол. Хорошо?
    
Картер ощутил у себя в горле что-то наподобие клубка нитей и вздохнул:
    
— Да, сэр.
    
— Хочешь постоять на коленях рядом со мной, сынок?
    
Картер, который без молитв обходился ещё дольше, чем без слез, чуть не ответил «да». Но своевременно вспомнил, какой коварный его босс. Возможно, сейчас он был далёк от ухищрений, был, вероятно, вне этого, но Картер видел этого человека в действии и рисковать не желал. Он покачал головой:
    
— Молитесь сами. И если желаете произнести свою молитву до самого «аминь», делайте это быстрее.
    
Стоя на коленях, Большой Джим хлопнул ладонями по диванной подушке, на которой все ещё оставалась вмятина от его весьма существенной жопы.
    
— Бог милостивый, это я, раб Твой Джеймс Ренни. Похоже, что я иду к Тебе, хочу я сам этого или нет. Чаша уже представлена мне к губам, и я не могу…
    
Громкий сухой всхлип вырвался у него изо рта.
    
— Выключи свет, Картер. Не хочу я плакать у тебя на глазах. Это негодное для мужчины поведение.
    
Картер протянул вперёд руку с пистолетом так, что тот коснулся затылка.
    
— О'кей, но это будет ваша последняя просьба. — И выключил свет. То, что это ошибка, он понял в тот же миг, когда её сделал, но уже было поздно. Почувствовал движение босса и, чёрт побери, тот двигался чрезвычайно быстро для такого тяжёлого человека, да ещё и с больным сердцем. Картер выстрелил и во вспышке из пистолетного дула увидел дырку от пули в продавленной диванной подушке. Большого Джима на коленях уже перед ней не было, однако далеко отскочить он не мог, пусть там какой он не быстрый. Когда Картер нажал кнопку на фонарике, Большой Джим прыгнул вперёд с кухонным ножом, который он раньше втайне достал из шкафчика возле плитки, и шесть дюймов стали вогнались Картеру в живот.
    
Тот закричал от боли и вновь выстрелил. Большой Джим ощутил, как пуля вжикнула ему мимо уха, но не отступился. В нём тоже жил конвоир выживания, и ещё такой, который хорошо ему служил в течение многих лет, и сейчас он ему подсказал, что шаг назад будет означать для него смерть. Он встал, качаясь, одновременно двигая вверх нож, выпуская требуху из глупого пацана, который думал, что может взять верх над Большим Джимом Ренни.
    
Картер, теперь уже распанаханный, закричал вновь. Капли крови брызнули Большому Джиму в лицо с последним уже, как он искренне надеялся, вздохом мальчика. Он оттолкнул Картера. В луче обронённого фонаря, Картер откинулся, с хрустом давя рассыпанные «Фруктовые колечки», держась за живот. Сквозь его пальцы струилась кровь. Он ухватился за полки и упал под ливнем жестянок сардин «Виго», супов «Кемпбелл»[482] и «Моллюсков Сноу». Какой-то миг Картер продолжал стоять на коленях, словно, передумав, наконец-то собрался сотворить молитву. Волосы упали ему на лицо. А потом пальцы его разжались, и он завалился наземь.
    
Большой Джим подумал, не достать ли нож, но это была весьма трудоёмкая работа для человека, у которого проблемы с сердцем (он вновь себе пообещал, что займётся своим здоровьем, как только завершится этот кризис). Вместо этого он подобрал пистолет Картера и подошёл к глупому пацану.
    
— Картер? Ты все ещё с нами?
    
Картер простонал, стараясь перевернуться, но не осилил.
    
— Я здесь собираюсь выстрелить тебе в затылок, именно так, как ты мне предлагал. Но сначала хочу подарить тебе один, последний, совет. Ты слушаешь?
    
Картер вновь простонал. Большой Джим воспринял это за утверждение.
    
— Совет таков: ловкому политику никогда не оставляй времени на молитву.
    
Большой Джим нажал курок.
   
   
    
     
12
    
    
— Мальчик умирает! — закричал рядовой Эймс. — Мне кажется, мальчик умирает!
    
Рядом с Эймсом встал на колени сержант Грох и заглянул в грязную щель внизу Купола. Олли Динсмор лежал на боку, буквально прижавшись губами к теперь уже проявленной, благодаря налипшей на ней грязи, стене. Наилучшей из своих командных интонаций Грох рявкнул:
    
— Эй! Олли Динсмор! Поднимайся, шагом марш!
    
Медленно, мальчик раскрыл глаза и посмотрел на двух мужчин, которые упали в двух футах от него, однако в более прохладном, чистом мире.
    
— Что? — шепнул он.
    
— Ничего, сынок, — сказал Грох. — Спи себе дальше.
    
Грох обратился к Эймса:
    
— Поберегите нервы, рядовой. С ним все обстоит благополучно.
    
— Да не очень хорошо. Вы на него только посмотрите.
    
Грох взял Эймса за руку и потянул его вверх — довольно деликатно, — когда они встали, он согласился с рядовым тихим голосом.
    
— Конечно. Дела у него отнюдь не хороши, но он живой и спит, а это лучше всего, чего мы сейчас можем ждать. Так он теряет из организма меньше кислорода. А вы идите, найдите себе что-то поесть. Вы завтракали вообще?
    
Эймс покачал головой. Завтрак ему даже на ум не приходил.
    
— Я хочу остаться здесь, вдруг он очухается, — рядовой поколебался, и вдруг выпалил: — Я хочу быть здесь, если он умрёт.
    
— Он не умрёт, по крайней мере, не сейчас, — возразил Грох, сам не имея понятия, прав он или нет. — Пойдите, возьмите себе хоть что-то в фургоне, хотя бы кусок колбасы с куском хлеба. Вы уже едва не на дерьмо изошли, солдат.
    
Эймс мотнул головой в сторону мальчика, который спал на обугленной земле, прислонившись носом и ртом к Куполу. Лицо у него было все в грязи, едва заметно поднималась и опускалась его грудь.
    
— Сколько ему ещё жить, как вы думаете, сержант?
    
Грох покачал головой:
    
— Наверняка, уже недолго. В той группе, которая на противоположном стороне, кто-то уже умер этой ночью, и ещё несколько человек там также в плохом состоянии. А там всё-таки лучше. Чище. Вам надо быть готовым.
    
Эймс ощутил, что вот-вот заплачет.
    
— Мальчик потерял всю свою семью.
    
— Пойдите и поешьте. Я здесь постерегу, пока вы вернётесь.
    
— Но после того я смогу здесь оставаться?
    
— Рядовой, мальчик хочет, чтобы рядом были вы, значит, вы и будете. Будете до конца.
    
Грох смотрел, как Эймс бегом отправился к столу возле вертолёта, где была разложена пища. Вокруг стояло хорошее утро, как и годится для поздней осени. Сияло солнце, растапливая остатки следов заморозка. А в каких-то нескольких футах лежал мир-в-пузыре, где властвовал постоянный мрак, мир, в котором воздух был непригоден для дыхания, а время остановилось и не имело никакого значения. Грох припомнил ставок в Коннектикуте, в городе Вилтон[483], где прошло его детство. В том пруду жили золотые карпы, большие, старые рыбины. Дети их часто кормили. То есть до того дня, когда у какого-то из надсмотрщиков не случилась какая-то авария с распределителем удобрений. Прощайте, рыбы. Все десять или двенадцать штук плавали мёртвыми на поверхности пруда.
    
Смотря на грязного мальчика, который спал по другую сторону Купола, невозможно было не вспомнить о тех карпах… вот только мальчик — не какая-то там рыба.
    
Вернулся назад Эймс, дожёвывая что-то явно через силу. Довольно никудышный солдат, по мнению Гроха, но хороший парень, с добрым сердцем.
    
Рядовой Эймс сел. И сержант Грох тоже присел рядом с ним. Близко полудня они получили сообщение с другой стороны Купола о том, что среди людей, которые спаслись там, умер ещё один человек. Маленький мальчик по имени Эйден Эпплтон. Тоже мальчик. Грох припомнил, что лишь вчера ему здесь, кажется, попалась на глаза мать того малыша. Ему хотелось бы ошибаться относительно этого, но, наверное, ошибки не было.
    
— Кто это сделал? — спросил его Эймс. — Кто навернул здесь эту кучу дерьма, сержант?
    
Грох покачал головой:
    
— Без понятия.
    
— Никакого же смысла в этом нет! — вскрикнул Эймс. Позади их, потеряв доступ воздуха, пошевелился Олли и, так и не просыпаясь, пододвинулся ближе лицом к мизерному ветерку, который проникал сквозь стену.
    
— Не разбуди его, — сказал Грох, сам думая при этом: «Если он отойдёт во сне, так будет лучше и нам, и ему самому».
   
   
    
     
13
    
    
В два часа дня уже все беженцы кашляли, кроме (как не тяжело в такое поверить, но, правда же) Сэма Вердро, который в этой мерзкой атмосфере чувствовал себя, похоже, просто прекрасно, и Малыша Уолтера Буши, который только то и делал, что спал, засасывая изредка данную ему порцию молока или сока. Барби, обнимая Джулию, сидел против Купола. Неподалёку, возле накрытого тела Эйдена Эпплтона, который умер так ужасно внезапно, сидел Терстон Маршалл. Терси, который и сам теперь уже кашлял постоянно, держал у себя на коленах Алису. Девочка рыдала беспрестанно, но наконец, так и заснула, посреди плача. Ещё немного дальше, футов за двадцать, сидел Расти, прижав к себе жену и обеих дочек, которые тоже доплакались до забвения во сне. Тело Одри он отнёс к санитарной машине, подальше от глаз своих девочек. Для этого ему пришлось задержать дыхание; даже в пятнадцати ярдах от Купола вглубь территории города воздух становился смертельно удушливым. Вернувшись назад и отдышавшись, он решил сделать тоже самое и с телом мальчика. Одри будет ему доброй компаньонкой, она всегда любила детей.
    
Возле Барби упал Джо Макклечи. Он теперь действительно стал похожим на чучело. Его бледное лицо было усеяно прыщами, а кожа под глазами превратилась в темно-пурпурные синяки.
    
— Моя мама спит, — сказал Джо.
    
— Джулия тоже, — ответил Барби, — разговаривай тише.
    
Джулия открыла один глаз.
    
— Ничего я не сплю, — пробурчала она, сразу же вновь закрывшись. Закашлялась, немного успокоилась, и тогда вновь закашлялась.
    
— Бэнни очень плохо, — сказал Джо. — У него горячка, точно, как было с малышом, прежде чем тот умер. — Джо помолчал. — И у мамы моей тоже температура довольно высокая. Возможно, это просто из-за того, что здесь такая жара, однако… мне кажется, причина не только в этом. А если и она умрёт? Если мы все умрём?
    
— Не умрём, — откликнулся Барби. — Там что-то придумают.
    
Джо покачал головой.
    
— Нет, Барби, и вы сами это понимаете. Ничего они оттуда не сделают, потому, что они не здесь. Снаружи никто нам не сможет помочь. — Он окинул взглядом почерневшую пустошь, то пространство, где ещё вчера лежал город, и рассмеялся; хриплым, скрипучим смехом, который звучал особенно горьким от того, что в нём действительно слышался юмор. — Честер Милл имел статус города с 1803 года, мы изучали это в школе. Свыше двухсот лет. И понадобилась всего лишь неделя, чтобы стереть его с лица земли. Хватило одной сраной недели. Что вы на это скажете, полковник Барбара?
    
Никакого ответа на это Барби придумать не мог.
    
Джо, прикрыв себе ладонью рот, закашлял. Позади их ревели и ревели вентиляторы.
    
— Я умный юноша. Вам же об этом известно? То есть я не хвастаюсь, просто… я прыткий.
    
Барби вспомнил, как мальчик устроил видеотрансляцию с того места, куда стреляли ракетами.
    
— Никаких сомнений, Джо.
    
— В фильмах Спилберга по обыкновению именно прыткие дети в последнюю минуту находят правильное решение, не так ли?
    
Барби ощутил, как Джулия вновь пошевелилась. Теперь уже оба глаза у неё были раскрыты и внимательно смотрели на Джо.
    
В мальчика по щекам текли слезы.
    
— Никудышный из меня персонаж Спилберга. Если бы мы были сейчас в «Парке Юрского периода»[484], динозавры бы нас уже сожрали стопроцентно.
    
— Если бы они устали, — сонно произнесла Джулия.
    
— А? — изумлённо посмотрел на неё Джо.
    
— Кожеголовые. Дети-кожеголовые. Дети по обыкновению устают от игр и начинают заниматься чем-то другим. Или… — она тяжело закашляла, — родители их зовут домой, обедать.
    
— А может, они не едят, — мрачно заметил Джо. — Может, у них и родителей никаких нет.
    
— А возможно, у них совсем по-другому течёт время, — добавил Барби. — Может, они это только что присели возле своего варианта коробочки. Для них эта игра, возможно, только началась. Мы даже не можем быть точно уверены, что они дети.
    
К ним присоединилась Пайпер Либби. Вся раскрасневшаяся, с волосами, прилипшими к щекам.
    
— Они дети, — объявила она.
    
— Откуда вы можете это знать? — спросил Барби.
    
— Просто знаю, — улыбнулась она. — Они — это тот Бог, в которого я перестала верить три года назад. Бог, который оказался стайкой нехороших ребятишек, которые играются с межгалактическим «Иксбоксом»[485]. Разве это не забавно? — Улыбка её расплылась ещё шире, и Пайпер зашлась плачем.
    
Джулия смотрела в ту сторону, где пурпурным маячком вспыхивала коробочка. Лицо у неё было задумчивое, как-то сонно-замечтавшимся.
   
   
    
     
14
    
    
В Честер Милле субботний вечер. Тот вечер, когда по обыкновению устраивали свои заседания леди из «Восточной Звезды» (а после тех заседаний чаще всего шли домой к Генриетте Клевард, чтобы выпить у неё вина, обменяться наилучшими из самых свежих неприличных анекдотов). Это тот вечер, когда Питер Рендольф и его приятели по обыкновению играли в покер (также рассказывая друг другу неприличные анекдоты). Вечер, когда Стюарт и Ферн Бови по обыкновению ездили в Льюистон, чтобы снять там парочку шлюх в трах-салоне на Нижней Лиссабонской улице. Вечер, когда преподобный Лестер Коггинс по обыкновению устраивал общие молитвы подростков в гостиной пастората Святого Спасителя, а Пайпер Либби танцы в цокольном помещении церкви Конго. Вечер, когда в «Диппере» гудело до часу ночи (а где-то в половине первого толпа пьяниц имела привычку скандировать, чтобы включили их любимый гимн «Грязная вода»[486], песню, которую хорошо знали все бэнды «прямо из Бостона»). Вечер, когда Гови и Бренда Перкинс любили прогуливаться, взявшись за руки, на общественной площади города, здороваясь с другими знакомыми парами. Вечер, когда Алден Динсмор, его жена Шелли и их двое сыновей охотно играли в мяч при свете полной луны. В Честер Милле (как и в любом другом городке, где все жители одна команда) субботние вечера — вечера наилучшие, созданные для танцев, совокуплений и мечтаний.
    
Но этот другой. Этот вечер чёрный и, очевидно, бесконечный. Ветер спал. Отравленный воздух висит неподвижной жарой. Там, поодаль, где пролегало когда-то шоссе 119, пока его не выварило печным жаром, лежит Олли Динсмор, прижавшись к щели в нагаре, он все ещё упрямо цепляется за жизнь, а всего в полутора футах от него терпеливо продолжает отбывать свою вахту рядовой Клинт Эймс. Какой-то умник хотел было посветить фонарём на мальчика; Эймс (при поддержке сержанта Гроха, не такого уже и монстра, как оказалось) сумел это предотвратить, доказав, что фонарями освещают только спящих террористов, а не юного подростка, который вполне вероятно умрёт раньше, чем взойдёт солнце. Но у самого Эймса тоже есть фонарик, и он изредка присвечивает им на мальчика, чтобы удостовериться, что тот ещё дышит. Тот дышит, но каждого раз, как Эймс вновь включает фонарик, он ожидает, что его луч покажет ему, что те утлые вдохи и выдохи прекратились. Какой-то частицей своей души он уже этого даже хочет. Частью души он уже начал соглашаться с правдой: не имеет значения, насколько находчивым оказался Олли Динсмор или как героически он боролся, будущего он не имеет. Смотреть, как он продолжает свою борьбу, невыразимо тяжело. Незадолго до полночи засыпает и сам рядовой Эймс, сидя прямо, с крепко зажатым в кулаке фонариком.
    
«Спишь ты? — говорят, Иисус спросил у Петра. — Одного часа не смог посторожить?»[487]
    
К чему Мастер Буши, наверняка, добавил бы: «Евангелие от Марка, Сендерс».
    
Ровно в половине второго Рози Твичел трясёт за плечо Барби:
    
— Терстон Маршалл умер, — говорит она. — Расти с моим братом понесли положить его тело под санитарную машину, чтобы, когда девочка проснётся, она не так сильно расстроилась. — Немного погодя она прибавляет: — Если она проснётся. Алиса тоже очень больна.
    
— Мы здесь все сейчас больные, — говорит Джулия. — Все, кроме Сэма и этого завсегда обкуренного малыша.
    
От машин спешат Расти и Твич, падают перед одним из вентиляторов, хекая, начинают большими глотками хватать воздух. Твич кашляет, и Расти толкает его ещё ближе к притоку воздуха так сильно, что Твич бьётся лбом об Купол. Все они слышат этот звон.
    
Рози ещё не полностью завершила своё сообщение:
    
— Бэнни Дрэйк тоже плохой, — она понижает голос до шёпота. — Джинни говорит, что он может не дожить до рассвета. Ох, если бы было хоть что-то, что мы могли бы здесь сделать.
    
Барби не отвечает. И Джулия тоже молчит, только вновь бросает взгляд в сторону той коробочки, которая не больше дюйма толщиной, и площадь имеет каких-то пятнадцать квадратных дюймов, а пошевелить её невозможно. Глаза Джулии отсутствуют, задумчивые.
    
Наконец красная луна сквозит через наслоение грязи на восточной стене Купола, сияя вниз своим кровавым светом. Конец октября, а в Честер Милле октябрь — жесточайший месяц, который смешивает воспоминания и желания. Нет на этой мёртвой земле ни сирени, ни деревьев, ни травы[488]. А месяц смотрит на руины и мало ли ещё на что другое.
   
   
    
     
15
    
    
Большой Джим проснулся в темноте, держась за грудь. Снова с перебоями колотилось сердце. Он ударил по нему. А следом сигнализатор включился на генераторе, когда запас пропана в очередном баллоне приблизился к опасному уровню: «АААААААААААА. Накорми меня, накорми меня».
    
Большой Джим шевельнулся и вскрикнул. Его бедное, измученное сердце резко рванулось в сторону, сбилось с ритма, прыгнуло, а потом застучало, снова найдя само себя. Он ощутил себя старым автомобилем со скверным карбюратором, драндулетом, который можно выставить на продажу, но продать никогда невозможно, тем, что годится только на кучу лома. Он встрепенулся судорожно, хватая ртом воздух. Ему сейчас неважно, как тогда, когда пришлось обратиться в больницу. А может, даже хуже.
    
«АААААААААААА» — жужжание какого-то огромного, мерзкого насекомого — наверняка, цикады — здесь, в темноте, рядом с ним. Неизвестно, что могло заползти сюда, пока он спал?
    
Большой Джим начал нащупывать фонарь. Продолжая второй рукой стучать себя в грудь, тереть её, он уговаривал сердце успокоиться, не вести себя, словно какой-то никчёмный грудной ребёнок, не для того он прошёл через всё это, чтобы умереть тут, в этой тьме.
    
Налапав фонарик, он тяжело стал на ноги и перецепился через труп своего покойного ординарца. Снова вскрикнув, упал на колени. Фонарик остался целым, однако откатился далеко от него, освещая подвижным лучом нижнюю полку слева, заставленную коробками спагетти и банками томатной пасты.
    
Большой Джим пополз за фонарём. И в это же мгновение открытые глаза Картера Тибодо шевельнулись.
    
— Картер? — Пот стекал по лицу Большого Джима; он ощущал, как его щеки словно покрываются тонкой, жирной, вонючей плёнкой. Сердце у него вновь сделало очередной трепещущий бросок, и тогда, как это ни удивительно, вновь забилось в нормальном ритме.
    
То есть, нет. Не совсем. Но, по крайней мере, близко к нормальному ритму.
    
— Картер? Сынок? Ты живой?
    
Глупость, конечно; Большой Джим распорол ему живот, как большой рыбине где-то на берегу реки, а потом ещё и выстрелил в затылок. Он лежал мёртвый не хуже Адольфа Гитлера. Однако он мог бы поклясться… ну, почти поклясться,… что глаза мальчика…
    
Он боролся с мыслью, что Картер сейчас протянет руку и схватит его за глотку. Уверял себя, что это нормально, чувствовать себя немного (напуганным) нервно, потому что, наконец, этот мальчик его едва не убил. И все ещё ожидал, что Картер вдруг вскочит сам и схватит его, притянет к себе, и вгрызётся своими проголодавшимися зубами ему прямо в горло.
    
Большой Джим помацал пальцами у Картера под нижней челюстью. Забрызганная кровью плоть была холодной, без пульса. Конечно, откуда же? Мальчик мёртвый. Мёртвый уже полусуток, если не дольше.
    
— Ты сейчас обедаешь со своим Спасителем, сынок, — прошептал Большой Джим. — Ростбиф с картофельным пюре. А на десерт яблочный пирог…
    
От этих слов ему полегчало. Он пополз за фонариком, а когда ему показалось, словно что-то шевелится позади него — может, шелест руки, которая тянется по бетонному полу, нащупывая вслепую, — он не оглянулся. Он должен накормить генератор. Заткнуть то его «АААААА».
    
Когда он вытягивал один из тех четырёх баллонов, которые ещё оставались в погребке, сердце у него вновь сбилось на аритмию. Он сел рядом с открытым люком, хватая ртом воздух, стараясь кашлем вернуть сердце к регулярному ритму. И молясь, без осознания того, что его молитвы — это, главным образом, ряд требований и стандартных обоснований: успокой его; здесь нет моей вины; вызволи меня отсюда; я делал всё, что мог, как можно лучше; меня подвела чужая некомпетентность; исцели моё сердце.
    
— Во имя Иисуса, аминь, — произнёс он. Но звук собственного голоса его, скорее напугал, чем успокоил. Слова протарахтели, словно кости в могиле.
    
К тому времени, когда его сердцебиение чуточку выровнялось, хриплый вопль цикады уже стих. Баллон генератора опустел. Только луч фонарика остался в этой комнате, которая стала теперь такой же тёмной, как и другая; последний из автономных светильников отмигал своё ещё семь часов тому назад. Силясь убрать с платформы при генераторе пустой баллон, чтобы установить на его место новый, Большой Джим неясно припомнил, как проштамповал БЕЗ ДЕЙСТВИЙ на заявке, которая попала на его стол где-то год или два тому назад; в ней речь шла об обновлении оборудования в этом убежище. В ту заявку, наверно, были вписаны и новые батареи для автономного освещения. Но как он мог себя винить? Денег в городском бюджете всегда было мало, а люди не переставали тянуть руки: «Накорми меня, накорми меня».
    
«Это должен был бы сделать Эл Тиммонс по собственной инициативе, — сказал он сам себе. — Ради Бога, разве ждать от кого инициативы, это много? Разве не за это мы платим обслуживающему персоналу? Видит небо, он мог бы обратиться к тому жабоеду Бэрпи и попросить у него спонсорской помощи. Сам я именно так бы и сделал».
    
Он подключил баллон к генератору. И тут вновь споткнулось его сердце. Рука дёрнулась, и фонарик упал в погребок, где ударился о какой-то из ещё полных баллонов. Звякнуло стекло, и он вновь оказался в сплошной тьме.
    
— Нет! — завопил он. — Нет, черт его побери. НЕТ!
    
Но ответа от Бога не поступило. Тишина и темнота давили на него снаружи, а его перенапряжённое сердце запыхалось и тряслось внутри. Предательская мышца!
    
«Не переживай. В той комнате есть другой фонарь. И спички. Мне лишь надо их найти. По правде говоря, если бы Картер ими запасся, я бы прямо на них и наткнулся». И так оно и есть. Он переоценил этого мальчика. Думал, что Картер завтрашний, а он, оказался вчерашним. Большой Джим рассмеялся, однако тут же заставил себя замолчать. Смех в сплошной тьме звучал как-то трусливо.
    
«Не переживай. Заводи генератор».
    
Так. Правильно. Генератор — задача номер один. Он сможет вновь проверить надёжность подключения, как только тот заведётся и очиститель воздуха вновь затарахтит. К тому времени он уже найдёт другой фонарик, а может, даже коулменовскую лампу. Следующая замена баллона будет происходить уже при полном свете.
    
— Это общий принцип, — произнёс он. — Если хочешь, чтобы что-то делалось в этом мире надлежащим образом, тебе нужно делать это самому. Если бы спросить об этом Коггинса, или ту Перкинс, что рифмуется с «пядью». Они-то знают. — Он вновь рассмеялся. Невозможно было удержаться, потому что это было великолепно. — Они познакомились с этим принципом лично. Не следует дразнить большую собаку, когда имеешь только маленькую отвёртку. Ни в коем случае.
    
Он поискал рукой кнопку стартера, нащупал и нажал её. Ничего не произошло. Вдруг воздух в бункере показался ещё более густым.
    
«Просто я нажал не ту кнопку, вот и все».
    
Сам понимая неправду, но веря в это, потому что есть вещи, в которые тебе нужно верить, он дунул себе на пальцы, как это делают азартные игроки в кости, надеясь выбросить горячее число. А тогда вновь начал нащупывать вокруг, пока его пальцы не нашли кнопку.
    
— Бог, — произнёс он. — Это Твой слуга, Джеймс Ренни. Пожалуйста, сделай так, чтобы этот старый, никчёмный драндулет завёлся. Во имя Твоего Сына, Иисуса Христа, я прошу Тебя.
    
Он нажал кнопку стартера.
    
Ноль.
    
Он сел в темноте, свесив ноги в погребок с баллонами, стараясь загнать назад панический страх, который хотел было появиться и сожрать его живьём. Он должен думать. Это единственный путь к выживанию. Но думалось тяжело. Когда ты в темноте, когда твоё сердце в любой момент угрожает бунтом, думать тяжело.
    
И что в этом самое плохое? Всё, что он сделал, ради чего работал в течение последних тридцати лет своей жизни, казалось призрачным. Как те люди, которые остались по другую сторону Купола. Они ходили, говорили, ездили в машинах, даже летали на самолётах и вертолётах. Но ничто из этого не имело значения, под Куполом ничто не имело значения.
    
«Возьми себя в руки. Если Бог тебе не помогает, помоги себе сам».
    
— Хорошо. Первым делом свет. Даже коробка спичек — уже дело. Должно же что-то лежать на какой-то из полок в другой комнате. Ему надо лишь пощупать там — не спеша, очень методично, — пока не найдёт. А уже потом он найдёт батарею для этого никчёмного стартера. Батареи там должны быть, он был в этом уверен, потому что ему нужен был генератор. Без генератора он погибнет.
    
«Предположим, ты вновь заведёшь стартер. А что дальше, когда закончится пропан?»
    
Да ну, что-то тогда вмешается в его судьбу. Он не собирался умереть здесь. Ростбиф с Иисусом? Фактически, он не спешит на тот обед. Если он не может сидеть в голове стола, он просто избегает любых банкетов.
    
Эта мысль заставила его засмеяться вновь. Он очень медленно, очень осторожно продвигался к дверям, которые вели в большую комнату. Держа руки перед собой, как слепой. Через семь шагов дотронулся ими до стены. Отправился направо, ведя пальцами по деревянной панели, и… вот! Пустота. Приоткрытые двери. Хорошо.
    
Он прополз через косяк, двигаясь теперь увереннее, несмотря на черноту. Размещение вещей в этой комнате он помнил хорошо: по бокам полки, прямо впереди дива…
    
И вновь он перецепился об того никчёмного мальчика и упал пластом. Ударился лбом об пол и закричал — больше от неожиданности и досады, чем от боли, потому что ковёр на полу смягчил удар. Однако же, о Господи, между ногами у него была мёртвая рука. Казалось, сейчас она ухватит его за яйца.
    
Большой Джим вскочил на колени, двинулся вперёд и вновь ударился головой, на этот раз об диван. Снова выдал вскрик, потом залез на диван, быстро подобрав за собой ноги, как делает человек, выскакивая из моря, где, как он вдруг понял, полно акул.
    
Он лежал и дрожал, приказывая себе успокоиться, он должен успокоиться, потому что иначе у него действительно может произойти инфаркт.
    
«Когда начинается аритмия, вы должны сконцентрироваться и делать длинные, глубокие вдохи», — говорил ему тот хиппи-доктор. Тогда Большой Джим отнёсся к этим словам, как к обычной нью-эйджевской глупости, однако сейчас ему не оставалось ничего другого — обычного верапамила у него не было — и он должен был попробовать этот рецепт.
    
И он, похоже, действовал. Сделав двадцать глубоких вдохов, каждый раз выдыхая медленно, он ощутил, что сердце у него нормализовалось. И во рту уменьшилось медного привкуса. Вот только грудь ему сдавило. В левую руку вползала боль. Он знал, что это симптомы инфаркта, но думал, что это может быть также и от несварения желудка после всех тех съеденных им сардин. Самое вероятное, что от последнего. Длинные глубокие вдохи чудесно помогают его сердцу (но всё равно, когда выберется из этого кавардака, ему надо показаться врачам, возможно, он даже согласится на сердечную хирургию). Жара — вот главная проблема. Жара и затхлый воздух. Он должен найти фонарь и вновь завести тот генер. Вот только ещё минуточку, ну, может, пару…
    
Здесь слышно чьё-то дыхание.
    
«Да уж, конечно. Это же я сам здесь и дышу».
    
И всё-таки он был уверен, что слышит ещё кого-то. Больше, чем кого-то одного. Ему показалось, что с ним здесь теперь несколько человек. И он подумал, что знает, кто они.
    
«Да это же просто смешно».
    
Так, но кто-то из тех, кто сейчас здесь дышит, находится вне дивана. Кто-то притаился в уголке. А кто-то стоит в трёх футах перед ним.
    
«Нет. Прекратите!»
    
За диваном Бренда Перкинс. В уголке Лестер Коггинс, с отвисшей нижней челюстью.
    
А прямо перед ним стоит…
    
— Нет, — произнёс Большой Джим. — Это сущее дерьмо. Чистая дурка это.
    
Он закрыл глаза, стараясь сконцентрироваться на тех длинных медленных вдохах.
    
— А тут так хорошо пахнет, отец, — впереди его прогудел Джуниор. — Пахнет, как в том амбаре. Как мои девочки.
    
Большой Джим заверещал.
    
— Помоги мне встать, братан, — отозвался с пола Картер. — Он меня так сильно порезал. Да ещё и стрельнул в меня…
    
— Перестаньте, — прошептал Большой Джим, — ничего такого я не слышу, сейчас же прекратите. Я считаю вдохи. Я поправляю себе сердце.
    
— Все документы у меня сохранились, — произнесла Бренда Перкинс. — И копий у меня достаточно. Скоро они будут развешены на каждом телефонном столбе в городе, как развешивала Джулия последний номер своей газеты. «Готовься, твои грехи найдут тебя» — книга «Числа», раздел тридцать второй.
    
— Тебя нет здесь!
    
Но вдруг что-то — на прикосновенье, палец, — деликатно проехалось ему по щеке.
    
Большой Джим вновь заверещал. В противоатомном убежище было полно мёртвых людей, которые все же дышали этим невероятно затхлым воздухом. Даже во тьме он видел их бледные лица. Видел глаза своего мёртвого сына.
    
Большой Джим вскочил с дивана, размахивая в чёрном воздухе сжатыми кулаками.
    
— Прочь пошли отсюда! Все вы, прочь от меня!
    
Он бросился к ступенькам и перецепился об нижнюю. На этот раз не было ковра, чтобы смягчить удар. В глаза ему начала капать кровь. Мёртвая рука ласкала ему шею сзади.
    
— Ты меня убил, — приговаривал Лестер Коггинс, но с его поломанной челюстью это у него звучало, как «ы ея уиу».
    
Большой Джим рванул вверх по ступенькам и наверху ударился в двери всем своим значительным весом. Двери скрипнули и приотворились, отгребая собой в сторону обугленное дерево и наваленный кирпич.
    
«Нет! — гаркнул он. — Нет, не трогай меня! Вы, никто меня не трогайте!»
    
Среди руин комнаты заседаний стояла почти такая же тьма, как и в бункере, но было и существенное различие: воздух здесь совсем не годился для дыхания.
    
Большой Джим понял это уже после третьего вдоха. Напряжённое выше границ выносливости этим последним рывком хозяина, его сердце вновь прыгнуло ему в горло. И на этот раз там оно и застряло.
    
Большой Джим вдруг ощутил, что от горла до пупа в нём провалилось что-то невероятно тяжёлое: длинный мешок из дерюги, набитый камнями. Он сделал движение назад к дверям, словно человек, который силится пробрести сквозь ил. Попробовал протиснуться сквозь щель, но на этот раз глухо застрял. С его разинутого, хапающего воздух рта, с забитого горла начал рождаться ужасный звук, и звук этот был: «АААААААААААА. Накорми меня, накорми меня».
    
Он молотнул кулаком раз, второй, и тогда ещё раз: потянулся рукой вперёд, стремясь к какому-то последнему спасению.
    
Кто-то ласково погладил ему руку изнутри. «Папочка», — пропел чей-то голос.
   
   
    
     
16
    
    
Кто-то потряс Барби, разбудив его утром в воскресенье, перед рассветом. Он неохотно приходил в сознание, кашляя, инстинктивно обернувшись к Куполу, к вентиляторам вне его. Когда наконец-то прокашлялся, он посмотрел, кто же это его разбудил. Увидел Джулию. Волосы у неё развились и висели, щеки пылали горячкой, но глаза были ясными. Она произнесла:
    
— Бэнни Дрэйк умер час тому назад.
    
— Ох, Джулия. Боже правый, мне так жаль, — голос у него был надорванный, скрипучий, совсем не его голос.
    
— Мне нужно добраться до коробочки, которая генерирует Купол, — сказала она. — Как мне добраться до коробочки?
    
Барби покачал головой.
    
— Это невозможно. Если бы вы даже могли с ней что-то сделать, она находится на холме, почти в полмили отсюда. Мы здесь даже к машинам подойти не можем, не затаив дыхания, а к ним отсюда всего каких-то пятьдесят футов.
    
— Есть один способ, — произнёс кто-то рядом с ними.
    
Они осмотрелись и увидели Сэма Вердро. Тот докуривал последнюю из своих сигарет и смотрел на них трезвыми глазами.
    
Он был трезв, полностью трезв, впервые за последних восемь лет.
    
Сэм повторил:
    
— Есть один способ. Я могу вам показать.
   
  
  
   
    
Бери и иди домой, это тебе будет как платье
   
   
    
     
1
    
    
Было семь тридцать утра. Все собрались вместе, даже несчастная, осунувшаяся мать покойного Бэнни Дрэйка. Элва обнимала за плечи Алису Эпплтон. Бывшая бодрая дерзость напрочь уплыла из девочки, а теперь ещё и хрипы звучали за каждым дыханием её щуплой груди.
    
Когда высказал всё, что Сэм должен был сказать, запала минута тишины… если, конечно, не иметь в виду вездесущего рёва вентиляторов. И тогда уже сказал Расти:
    
— Это безумие. Вы погибнете.
    
— А если мы останемся здесь, выживем? — спросил Барби.
    
— Но зачем это нужно вообще делать? — спросила Линда. — Даже если Сэм прав и его идея сработает, зачем это делать?
    
— О, я считаю, эта идея практичная, — сказал Ромми.
    
— Конечно, практичная, — подтвердил Сэм. — Один мужчина, по имени Питер Бергерон, рассказывал мне о таком вскоре после большого пожара в Бар Харборе[489] в сорок седьмом. Пит был ещё тот черт, но никак не лжец.
    
— Ну, если даже все так, — не утихала Линда, — всё равно зачем?
    
— Потому что есть ещё одна вещь, которой мы делать не пробовали, — ответила Джулия. Теперь, уже приняв решение, и после того, как Барби сказал, что пойдёт вместе с ней, она успокоилась. — Мы не пробовали умолять.
    
— Да ты сошла с ума, Джулия, — произнёс Тони Гай. — Думаешь, они вообще способны что-то слышать? Выслушают ли тебя, даже если услышат?
    
Джулия обернулась с серьёзным лицом к Расти:
    
— Когда ваш друг Джордж Летроп жёг линзой муравьёв, вы слышали их мольбы?
    
— Муравьи не могут умолять, Джулия.
    
— Я запомнила ваши слова: «До меня вдруг дошло, что у муравьёв тоже есть их собственные жизни». Почему до вас это дошло?
    
— Потому что… — начал он, но лишь пожал плечами.
    
— Возможно, вы их услышали, — подсказала Лисса Джеймисон.
    
— Со всем моим уважением, но это полная дурка, — произнёс Пит Фримэн. — Муравьи это всего лишь муравьи. Они ни о чём не могут умолять.
    
— Зато люди могут, — сказала Джулия. — И разве мы также не имеем наши собственные жизни?
    
На эти её слова не откликнулся никто.
    
— И разве у нас есть что-то другое, что могли бы попробовать сделать?
    
Послышался голос полковника Кокса, который стоял неподалёку. Они о нём совсем забыли. Внешний мир с его населением теперь казался чем-то несущественным.
    
— Я, бы на вашем месте, попробовал бы. Не ссылайтесь на мои слова… однако да, я бы попробовал. Барби?
    
— Я уже с этим согласился, — сказал Барби. — Она права. Другого выбора у нас нет.
   
   
    
     
2
    
    
— Ну-ка, давайте посмотрим те мешки, — сказал Сэм.
    
Линда подала ему три зелёных пакета для мусора фирмы «Гефти». В два из них она напаковала одежду для себя и Расти и несколько книжек для девочек (рубашки, брюки, носки, нижнее белье теперь валялись, кое-как брошенные перед группой беженцев). Третий мешок предоставил Ромми, до этого в нём лежали два ружья на оленей. Сэм осмотрел все три, нашёл дырочку в том, где лежали винтовки, и отодвинул его в сторону. Два других были целыми.
    
— Хорошо, — произнёс он, — слушайте сюда. К коробочке поедет минивен миссис Эверетт, но сначала его надо подогнать сюда, — он показал на «Одиссей». — Миссис, вы уверены, что стекла оставили поднятыми? Надо, чтобы вы точно знали, потому что от этого зависят жизни.
    
— Они были поднятыми, — сказала Линда. — Мы ехали с включённым кондиционером.
    
Сэм взглянул на Расти.
    
— Док, вы подгоните его сюда, но первое, что вы сделаете, выключите тот искусственный воздух. Вы же понимаете зачем, не так ли?
    
— Чтобы сохранить атмосферу в кабине.
    
— Ясно, что немного плохого воздуха попадёт в машину, когда вы откроете дверцы, но немного, если вы будете действовать быстро. В кабине ещё будет пригодный воздух, городской. Люди внутри смогут легко им дышать всю дорогу к коробочке. Старый фургон не годится, и не только потому, что в нём окна открыты…
    
— Мы должны были, — заметила Норри, глядя на краденый фургон телефонной компании. — Кондиционер был поломан. Д-дедушка сказал. — С левого глаза у неё выкатилась медленная слезинка и прочертила линию вниз по её грязной щеке. Грязь теперь была повсюду, и сажа, такая мелкая, что её было почти не видно, сеялась с мышиных небес.
    
— Все так, дорогуша, — сказал Сэм. — Но на нём всё равно такие скаты, что дерьма достойные. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, с чьей стоянки подержанных машин взят этот ублюдок.
    
— Догадываюсь я, это означает, что нужен мой автомобиль как вторая машина, — произнёс Ромми. — Я его подгоню.
    
Но Сэм затряс головой:
    
— Лучше пусть будет машина миссис Шамвей, потому что у неё скаты меньше, и с ними будет легче управиться. И они у неё совсем новенькие. Воздух внутри их свежее.
    
Джо Макклечи вдруг расцвёл улыбкой.
    
— Воздух из шин! Воздухом из шин заправить мусорные мешки! Самодельные акваланги! Мистер Вердро, это же просто гениально!
    
Неряха Сэм тоже оскалился, показывая все имеющиеся у него шесть зубов.
    
— Не могу претендовать на патент, сынок. Все претензии к Питу Бергерону. Он рассказывал о двух лесорубах, которые оказались за фронтом того пожара в Бар Харборе, когда огонь над ними пронёсся верхом. С ними самыми всё было о'кей, но воздух для дыхания там стал непригодным. И что они сделали, так это сорвали колпачок вентиля на скате лесовоза и поочерёдно дышали прямо с пиптика, пока ветром не нагнало свежего воздуха. Пит рассказывал, они говорили ему, что на вкус тот воздух с шины был ужас каким мерзким, как дохлая рыба, но именно благодаря нему они и выжили.
    
— А хватит ли одной шины? — задала вопрос Джулия.
    
— Должно, но нам не следует доверять запаскам, если это те аварийные таблетки, которые придумали только для того, чтобы на них можно было проехать миль двадцать по хорошей трассе и не больше.
    
— У меня не такая, — сообщила Джулия. — Те я терпеть не могу. Я попросила Джонни Карвера оборудовать мою машину нормальной шиной, и так он и сделал. — Она посмотрела в сторону города. — Думаю, Джонни погиб. И Керри также.
    
— Нам лучше снять также ещё одно колесо с машины, просто, чтобы обезопаситься, — сказал Барби. — Инструменты у вас есть?
    
Джулия кивнула.
    
Не так чтобы уж очень весело улыбнулся Ромми.
    
— Я вызываю вас на гонку, док. Ваш минивен против гибрида Джулии.
    
— Нет, «Приус» поведу я, — сказала Пайпер. — А вы оставайтесь здесь, Ромми. Потому что вид у вас очень скверный, дерьмо дерьмом.
    
— Ничего себе разговорчики от проповедницы, — пробурчал Ромми.
    
— Вы должны были бы быть признательными за то, что я чувствую себя ещё немного бодро и могу подкинуть пару бранных слов.
    
На самом деле преподобная Либби сама имела вид далёкий от бодрости, однако Джулия всё равно вручила ключи ей. Никто здесь не выглядел способным на попойку с неприличными танцами, но Пайпер была в лучшей форме, чем большинство из них; Клэр Макклечи была белее, чем молоко.
    
— О'кей, — сказал Сэм. — Есть у нас ещё и другая проблемка, но сначала…
    
— Что? — перебила Линда. — Какая это ещё другая проблемка?
    
— Не переживайте сейчас за это. Сначала давайте перегоним сюда наше железо. Когда желаете начать?
    
Расти посмотрел на пасторшу Конгрегационной церкви Честер Милла. Пайпер кивнула.
    
— Прямо сейчас, — сказал Расти.
   
   
    
     
3
    
    
Последние из местных жителей только смотрели, но не только они. На своей стороне Купола вместе с Коксом собралось около сотни солдат, они созерцали на это с безмолвным вниманием, как зрители на теннисном матче.
    
Расти и Пайпер провели гипервентиляцию возле Купола, нагрузив себе лёгкие по возможности большим количеством кислорода. А тогда, рука в руку, побежали к машинам. Добравшись туда, разделились. Пайпер упала на колено, выпустила из руки ключи от «Приуса», и все зрители вместе издали стон.
    
Затем она подняла из травы ключи и вновь вскочила на ноги. Расти уже сидел в «Одиссее» с работающим двигателем, когда она открыла двери маленького зелёного автомобиля и запрыгнула вглубь.
    
— Надеюсь, они не забыли повыключать кондиционеры, — проговорил Сэм.
    
Машины тронулись почти абсолютным тандемом, «Приус» тенью вслед за намного большим минивеном, как терьер по пятам за овцой. Они быстро приближались к Куполу, подскакивая на неровностях почвы. Беженцы бросились врассыпную перед ними, Элва с Алисой Эпплтон на руках, а Линда с кашляющими Джей-Джей подмышками.
    
«Приус» остановился меньше чем за фут от грязного барьера, зато Расти круто развернул «Одиссей» и стал к Куполу задом.
    
— У вашего мужа крутые яйца, и ещё более крутой набор лёгких, — произнёс Сэм, не смотря на Линду.
    
— Это потому, что он бросил курить, — заметила Линда, при этом фыркнул, подавив смех, Твич, но те двое, то ли его действительно не услышали, то ли не захотели.
    
Какие не хорошие у него лёгкие, но Расти не медлил. Захлопнув за собой двери, он бегом бросился к Куполу.
    
— Как мило, — сказал он… и начал кашлять.
    
— А воздухом в кабине дышать можно, как говорил Сэм?
    
— Он там лучше того, что здесь, — безумно хохотнул он. — Но он был прав относительно другого: каждый раз, когда открываешь двери, немного хорошего воздуха вылетает прочь, а немного плохого попадает в кабину. Возможно, до коробочки вы сможете добраться и без воздуха из шины, но я сомневаюсь, чтобы вы сумели без него вернуться назад.
    
— Они не будут управлять, ни он, ни она, — объявил Сэм. — Я поведу машину.
    
Барби ощутил, как его губы сложились в первую за все последние дни по-настоящему искреннюю улыбку:
    
— А я думал, что вас лишили прав.
    
— Да как-то я не наблюдаю здесь ни одного копа, — ответил Сэм. Он обернулся к Коксу. — А вы как, кэп? Видите вокруг хоть одну деревенщину в форме или помощника окружного шерифа?
    
— Никогошечки, — сказал Кокс.
    
Джулия потянула Барби в сторону.
    
— Вы точно уверены, что желаете это сделать?
    
— Да.
    
— Вы понимаете, что шансы плавают где-то между мизерными и никакими, правильно?
    
— Да.
    
— А умолять вы умеете, полковник Барбара?
    
Ему на миг вспомнился тот спортзал в Фаллудже: Эмерсон бьёт одного из арестантов снизу по яйцам так сильно, что те взлетают вверх перед ним, Гакермеер, приставив другому пистолет к голове, тянет его за хиджаб. Кровь брызжет на стену, как она всегда брызжет на стену, ещё с тех времён, когда люди бились палками.
    
— Я не знаю, — говорит он. — Знаю лишь, что сейчас настала моя очередь.
   
   
    
     
4
    
    
Ромми, Пит Фримэн и Тони Гай подняли домкратом «Приус» и сняли одно рабочее колесо. В обычных обстоятельствах они могли бы поднять зад этой маленькой машины даже голыми руками. Но не теперь. Хотя машина и стояла близко к вентиляторам, пока они не закончили эту работу, им постоянно приходилось подбегать к Куполу, чтобы сделать по глотку воздуха. А в конце Рози даже пришлось заменить Тони, который уже кашлял так, что не мог работать дальше.
    
Впрочем, наконец, упёртые об Купол, перед ними стояли две новых шины.
    
— Ну вот, пока что всё идёт нормально, — произнёс Сэм. — А теперь о той другой проблемке. Я надеюсь, кто-то выдаст какую-то идею, потому что у меня нет никакой.
    
Все вперились взглядами в него.
    
— Мой друг Питер рассказывал, что те ребята сорвали колпачок и дышали прямо из шины, но здесь так не получится. Надо наполнить те мусорные мешки, а для этого нужна большая дырка. Можно пробить шину, но без чего-то такого, что можно было бы вставить в дыру — чего-то наподобие трубочки для коктейля — мы потеряем больше воздуха, чем поймаем. И… что бы это такое могло быть? — Он с надеждой осмотрелся вокруг. — Я так подозреваю, что никто не привёз с собой палатки? Такие, что их натягивают на алюминиевые трубки?
    
— У моих девочек есть игровая палатка, но она остался дома, в гараже, — сказала Линда. И сразу же вспомнила, что гараж исчез, исчез вместе с домом, возле которого стоял, и дико расхохоталась.
    
— А как относительно корпуса авторучки? — спросил Джо. — У меня есть…
    
— Размер маленький, — возразил Барби. — Расти, а в санитарной машине нет ничего такого?
    
— Может, трахейная трубка? — неуверенно произнёс Расти и сам себе ответил: — Нет. Тоже недостаточного размера.
    
Барби обернулся к Коксу.
    
— Полковник, может, вы что-то посоветуете?
    
Кокс нехотя покачал головой.
    
— У нас здесь, вероятно, тысячи разных вещей, которые бы подошли, но мы вам ничем не можем помочь.
    
— Мы не можем позволить, чтобы это нас остановило, — заявила Джулия. Барби расслышал в её голосе новую тревожность с зачатками паники. — Бросаем морочить себе головы теми мешками! Мы возьмём с собой шины, и будем дышать прямо из них!
    
Сэм уже мотал, возражая, головой:
    
— Нет, миссис, это никак не годится. Извините, но не годится.
    
Линда наклонилась ближе к Куполу, сделала несколько глубоких вдохов, задержав последний. И тогда пошла к своему «Одиссею», поскребла заднее окно, отчистив немного сажи, и заглянула вовнутрь:
    
— Пакет там так и лежит, — произнесла она. — Слава Богу.
    
— Что за пакет? — спросил, обнимая её за плечи, Расти.
    
— Пакет с «Бест Бай»[490], в нём подарок тебе на день рождения. Восьмого ноября, или ты забыл?
    
— Забыл. Сознательно. Кому к чёрту нравится становиться сорокалетним? А что там?
    
— Я знала, что, если занесу в дом, ты его обязательно найдёшь раньше, чем настанет время дарить… — она бросила взгляд на остальных людей, лицо имела уважительное и грязное, как у какой-то уличной замарашки. — Он такой любознательный, всюду заглянет. Я и оставила подарок в машине.
    
— А что ты купила ему, Линни? — спросила Джеки Веттингтон.
    
— Надеюсь, подарок для нас всех, — ответила Линда.
   
   
    
     
5
    
    
Когда всё было готовы, Барби, Джулия и Неряха Сэм обнялись и поцеловались со всеми поочерёдно, включая детей. Мало надежды читалось на лицах почти двух десятков беженцев, которых они оставляли здесь. Барби старался убедить себя, что это от их измождённости, а теперь ещё и от недостатка свежего воздуха, но понимал, что это не так. Это были прощальные поцелуи.
    
— Удачи вам, полковник Барбара, — произнёс Кокс.
    
Барби ответил ему коротким кивком и обернулся к Расти. К Расти, который сейчас действительно был важной персоной, потому что находился под Куполом.
    
— Не теряй сам здесь надежду и никому не позволяй. Если у нас ничего не выйдет, проявляй заботу о них, сколько сможешь и как только сможешь.
    
— Я тебя понимаю, но… Ты уж приложи усилия.
    
Барби качнул головой на Джулию.
    
— Главные усилия лежат на ней, так мне кажется. И, чёрт побери, может, у нас получится вернуться сюда, даже если ничего и не сделаем там.
    
— Обязательно вернётесь, — сказал Расти. Произнёс он это искренне, но то, во что он на самом деле верил, читалось в его глазах.
    
Барби хлопнул его по плечу, потом присоединился к Джулии и Сэму возле Купола, которые вновь стояли там, стараясь надышаться свежим воздухом, который едва сочился сквозь барьер. Сэму он сказал:
    
— Вы точно уверены, что хотите взять в этом участие?
    
— А то. Имею для этого причину.
    
— Какую именно, Сэм? — спросила Джулия.
    
— Лучше не буду говорить, — улыбнулся тот криво. — Тем более городской газетчице.
    
— Вы готовы? — спросил Барби у Джулии.
    
— Да, — взяла она его за руку, коротко пожав. — Вполне готова, насколько это возможно.
   
   
    
     
6
    
    
Ромми и Джеки Веттингтон заняли позиции возле задних дверей минивена. Когда Барби скомандовал: «Давай!», Джеки резко распахнула двери, а Ромми закинул внутрь два колеса от «Приуса». Следом в салон заскочили Барби с Джулией, и в ту же секунду двери за ними захлопнулись. Старый, разорванный алкоголем, но все ещё прыткий, как конячка, Сэм Вердро уже сидел за рулём и заводил двигатель.
    
В машине теперь пахло так же, как и во внешнем мире: мерзким ароматом обугленного дерева на лако-скипидарной основе — но всё равно воздух здесь был лучше того, которым они дышали возле Купола, даже стоя напротив нескольких десятков мощных вентиляторов.
    
«Долго он таким здесь не пробудет, — подумал Барби. — Втроём мы его быстро используем».
    
Джулия ухватила довольно большой фирменный пакет магазина «Бест Бай» и перекинула его кверху низом. Оттуда выпал пластиковый цилиндр со словами АБСОЛЮТНОЕ ЗВУЧАНИЕ[491] на нём. А ниже шла надпись: «50 компакт-дисков для записи». Она начала подцеплять ногтем целлофан, в который был упакован тубус, но безуспешно. Барби полез рукой в карман за своим армейским ножичком, и сердце у него оборвалось. Ножа на месте не было. Да конечно же, и быть не могло. Теперь тот превратился в кусок шлака под тем, что осталось от полицейского участка.
    
— Сэм! Пожалуйста, у вас, часом, ножа нет?
    
Вместо ответа, Сэм просто подал назад нож.
    
— Это нож ещё моего отца. Он со мной всю мою жизнь, и я желаю получить его назад.
    
Деревянные накладки на рукояти едва не полностью потеряли ребристость от возраста, но когда Барби открыл нож, его единственное лезвие оказалось остро отточенным. Им не только целлофан сдирать, этот нож прекрасно пригодится для прорезания аккуратных дырок в шинах.
    
— Быстрее там! — позвал Сэм, газуя двигателем «Одиссея». — Мы никуда не поедем, пока вы не скажете мне, что та штука годится для нашего дела, а я не уверен, что в этом воздухе мотор будет работать вечно!
    
Барби подцепил целлофан. Джулия содрала упаковку. Провернула немного влево пластиковый цилиндр, и тот снялся с основы. Нанизанные на пластиковый шпиндель виднелись пустые компакт-диски, которые должны были стать подарком ко дню рождения Расти Эверетта. Она ссыпала их на пол вена, а уже тогда сомкнула пальцы на шпинделе, сжав губы от усилия.
    
— Дайте я сделаю… — начал он, но она уже отломала тот штырь.
    
— Девушки тоже сильные создания. Особенно, когда они насмерть перепуганы.
    
— Он трубчатый? Если нет, мы загнали себя на скользкое место.
    
Она подняла шпиндель себе ближе к лицу. Барби заглянул в его другой торец и увидел на противоположном конце её синий глаз.
    
— Поехали, Сэм, — произнёс он. — Мы в деле.
    
— Вы уверены, что оно пригодится? — позвал назад Сэм, перебрасывая трансмиссию на полный ход.
    
— Могу поспорить! — откликнулся Барби, потому что слова «откуда я к чёрту могу это знать» никому бы не добавили бодрости. Прежде всего, ему самому.
   
   
    
     
7
    
    
Беженцы возле Купола смотрели, как вен сорвался с места и помчал по ухабистому просёлку в сторону того, что Норри Келверт приспособилась называть «вспыхивалкой». «Одиссей» погрузился в нависающий смог, превратился в фантом, а потом и совсем исчез с глаз.
    
Расти и Линда стояли рядом, держа каждый на руках по ребёнку.
    
— Что ты об этом думаешь, Расти? — спросила Линда.
    
— Я думаю, что нам надо надеяться на лучшее, — ответил он.
    
— А готовиться к худшему?
    
— И это тоже, — согласился он.
   
   
    
     
8
    
    
Они как раз миновали здание фермы, когда Сэм позвал их:
    
— Мы сейчас въедем в сад. Держитесь за петельки, детки, потому что я не собираюсь останавливать этого ублюдка, даже если ему сейчас ходовую оторвёт.
    
— Гони, — откликнулся Барби, а следом жестокий удар подбросил его вверх с руками, сомкнутыми на одной из запасных шин. Джулия вцепилась в другую, словно жертва кораблекрушения в спасательный круг. По бокам мелькали яблони. Их грязная листва висела безвольно. Большинство яблок осыпались на землю, сбитые ветром, который, рождённый огнём после взрыва, пронёсся по саду.
    
Ещё один грандиозный удар. Барби с Джулией вместе подскочили и одновременно упали назад, Джулия распласталась у него на коленях, так и не выпуская из рук шину.
    
— Где вы приобрели водительские права, чёртов убийца? — закричал Барби. — В «Сиерзе» или в «Робаке»?