1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
И то, что не все здесь живет безымянным,
      
Что имя имеет ручей.
     
     
      
Что он занесен на столичные карты,
      
Что кто-то пораньше, чем я,
      
Склонялся здесь в авторском неком азарте
      
Над черным узором ручья.
     
     
      
И что узловатые, желтые горы
      
Слезили глаза и ему,
      
И с ними он вел, как и я, разговоры
      
Про горную Колыму.
     
    
   
   
    
     
Хочу я света и покоя
    
    
     
      
Хочу я света и покоя,
      
Я сам не знаю, почему
      
Гудки так судорожно воют
      
И разрезают полутьму.
     
     
      
Как будто, чтобы резать тучи,
      
Кроить на части облака,
      
Нет силы более могучей,
      
Чем сила хриплого гудка.
     
     
      
И я спешу, и лезу в люди,
      
Косноязыча второпях,
      
Твержу, что нынче дня не будет,
      
Что дело вовсе не в гудках…
     
    
   
   
    
     
Ты не срисовывай картинок
    
    
     
      
Ты не срисовывай картинок,
      
Деталей и так далее.
      
Ведь эта битва — поединок,
      
А вовсе не баталия.
     
     
      
И ты не часть чужого плана,
      
Большой войны таинственной.
      
Пусть заурядного романа
      
Ты сам герой единственный.
     
     
      
Ты не останешься в ответе
      
За все те ухищрения,
      
С какими легче жить на свете,
      
Да, легче, без сомнения…
     
    
   
   
    
     
Да, он оглох от громких споров
    
    
     
      
Да, он оглох от громких споров
      
С людьми и выбежал сюда,
      
Чтобы от этих разговоров
      
Не оставалось и следа.
     
     
      
И роща кинулась навстречу,
      
Сквозь синий вечер напролом,
      
И ветви бросила на плечи,
      
Напоминая о былом.
     
     
      
И судьбы встали слишком близко
      
Друг к другу, время хороня,
      
И было слишком много риска
      
В употреблении огня.
     
    
   
   
    
     
Воображенье — вооруженье
    
    
     
      
Воображенье — вооруженье,
      
И жить нам кажется легко,
      
Когда скала придет в движенье
      
И уберется далеко.
     
     
      
И у цветов найдется запах,
      
И птицы песни запоют,
      
И мимо нас на задних лапах
      
Медведи медные пройдут.
     
    
   
   
    
     
Нам время наше грозам
    
    
     
      
Нам время наше грозам
      
Напрасно угрожало,
      
Душило нас морозами
      
И в погребе держало.
     
     
      
Дождливо было, холодно,
      
И вдруг — такое лето, —
      
Хоть оба мы — немолоды
      
И песня наша спета.
     
     
      
Что пелась за тюремными
      
Затворами-замками,
      
Бессильными и гневными
      
Упрямыми стихами,
     
     
      
Что творчества изустного
      
Была былиной новой,
      
Невольничьего, грустного,
      
Закованного слова.
     
     
      
И песни этой искренность,
      
Пропетой полным голосом,
      
Серебряными искрами
      
Пронизывает волосы…
     
    
   
   
    
     
Не только актом дарственным
    
    
     
      
Не только актом дарственным
      
Расщедрившейся сказки
      
Ты проступаешь явственно,
      
Как кровь через повязку.
     
     
      
И боль суровой карою
      
Опять ко мне вернулась,
      
Затем, что рана старая
      
Еще не затянулась.
     
     
      
Пока еще мы молоды
      
Душою и годами,
      
Мы лечим раны холодом,
      
Метелями и льдами.
     
     
      
Но, видно, в годы зрелые
      
Не будет облегченья
      
От слишком устарелого
      
Таежного леченья.
     
     
      
И смело ночью звездною,
      
Развеяв все туманы,
      
Мы лечим эту грозную,
      
Мучительную рану
     
     
      
Повязкой безыскусственной,
      
Пропитанной простою,
      
Горячей и сочувственной
      
Душевной теплотою.
     
    
   
   
    
     
Мы имя важное скрываем
    
    
     
      
Мы имя важное скрываем,
      
Чужою кличкою зовем
      
Ту, что мы лучше жизни знаем,
      
Чью песню с юности поем.
     
     
      
И от неназванного слова
      
Острее грусть, больнее боль,
      
Когда мы явственно готовы
      
Заветный выкрикнуть пароль.
     
     
      
Что за подпольщина такая?
      
Зачем уклончивее взор
      
У наступающего мая,
      
Вступающего в заговор?
     
     
      
Что охватил листву предместья,
      
Камней дорожных немоту.
      
И я и ты мы с лесом вместе
      
Пережидаем темноту.
     
     
      
И в напряженное безмолвье,
      
В предгрозовую духоту
      
Условный знак ярчайших молний
      
Внезапно кинут в высоту.
     
     
      
И в этом новом освещенье,
      
Пока гроза недалеко,
      
Мы забываем запрещенья
      
И выдаем себя легко.
     
    
   
   
    
     
Есть мир. По миру бродит слово
    
    
     
      
Есть мир. По миру бродит слово,
      
Не различая у людей
      
Ни малого и ни большого
      
В масштабах действий и идей.
     
     
      
Оно готово все на карту
      
Поставить из-за пустяка,
      
Оно в своем слепом азарте
      
Легко дорвется до греха.
     
     
      
И, меря все единой мерой.
      
На свой изломанный аршин,
      
Не хочет жертвовать пещерой
      
Для одиночества вершин.
     
    
   
   
    
     
Прочь уходи с моего пути!
    
    
     
      
Прочь уходи с моего пути!
      
Мне не нужна опора.
      
Я и один могу добрести
      
Узкой тропинкой в горы.
     
     
      
Дикие розы в горах цветут
      
В яркости небывалой.
      
Каждая сопка кажется тут
      
Будто от крови — алой.
     
     
      
Только лишь я разобрать могу
      
Кровь это или розы?
      
Лед ли блестит на плотном снегу
      
Или людские слезы?
     
     
      
Видишь — песок у меня в горсти?
      
Это — песок дорожный,
      
Не удивляйся и не грусти —
      
Все сожаленья ложны.
     
     
      
Ветер похода щекочет грудь,
      
Сердцу до боли тесно.
      
Залит луной одинокий путь,
      
Мне хорошо известный.
     
    
   
   
    
     
Все стены словно из стекла
    
    
     
      
Все стены словно из стекла,
      
Секретов нет в любой квартире,
      
И я гляжу из-за угла
      
На все, что делается в мире.
     
     
      
Людского сердца кривизну
      
Я нынче вымерю лекалом
      
И до рассвета не усну
      
В моем унынье небывалом.
     
     
      
И вижу я, что честь и ложь
      
Вступили вновь в единоборство.
      
И в спину чести всажен нож,
      
И странно мне ее упорство.
     
     
      
Упасть бы наземь ей давно.
      
Тогда сказали б с одобреньем: —
      
Вот что наделало вино, —
      
И отвернулись бы с презреньем.
     
    
   
   
    
     
С тобой встречаемся в дожде
    
    
     
      
С тобой встречаемся в дожде,
      
В какой-то буре, в реве, в громе,
      
И кажется, что мы нигде
      
Иначе не были б знакомы.
     
     
      
Нам солнца, видно, и не ждать.
      
Нас не смутишь грозой нимало.
      
И вспышки молний — благодать,
      
Когда нам света не хватало.
     
    
   
   
    
     
Ты услышишь в птичьем гаме
    
    
     
      
Ты услышишь в птичьем гаме
      
В этот светлый, легкий час,
      
Что земля с ее снегами
      
Расступилась под ногами,
      
Но сдержала все же нас.
     
     
      
Суть бессилия мороза,
      
Очевидно, только в том,
      
Что мороз не может слезы
      
Объявить житейской прозой
      
В рассужденьях о былом.
     
     
      
Даже времени бессилье
      
Подтверждается сейчас
      
Тем, что крепнут наши крылья,
      
Не раздавленные былью,
      
Вырастая во сто раз.
     
     
      
А бессилие пространства
      
Не полетами ракет —
      
Измеряют постоянством,
      
Несмотря на годы странствий,
      
Без надежд и без побед.
     
     
      
Это — власть и сила слова,
      
Оброненного тайком.
      
Это слово — свет былого,
      
Зажигающийся снова
      
Перед жизнью и стихом.
     
     
      
Это слово — песни сколок —
      
Той, что пелась наугад,
      
Не достав до книжных полок,
      
Пелась в лиственницах голых,
      
Шелестя, как листопад.
     
     
      
Заглушенная поземкой,
      
Песня, петая негромко,
      
У созвездий на глазах
      
В разрывающих потемки
      
Ослепительных слезах.
     
    
   
   
    
     
Мы с ним давно, давно знакомы
    
    
     
      
Мы с ним давно, давно знакомы:
      
Час? Или век? И нет нужды
      
Нам из бревенчатого дома
      
Бежать куда-нибудь во льды.
     
     
      
И все рассказано, что надо,
      
И нам молчать не надоест —
      
Яснее слов одни лишь взгляды,
      
Яснее взглядов только жест.
     
     
      
Нам нет дорог из этой двери,
      
Нам просто некуда идти
      
Ведь даже птицы, даже звери
      
Кончают здесь свои пути.
     
     
      
Чего я жду? Весны? Обеда?
      
Землетрясенья? Или той
      
Волны спасительного бреда
      
В сраженье с вечной мерзлотой?
     
    
   
   
    
     
Давно мы знаем превосходство
    
    
     
      
Давно мы знаем превосходство
      
Природы над душой людской,
      
Ее поверив благородству,
      
Мы в ней отыскиваем сходство
      
С своей судьбою городской.
     
     
      
Мы по ее живем приметам.
      
Мы — мира маленькая часть,
      
Мы остальным всю жизнь согреты,
      
Его ночей, его рассвета
      
Всегда испытывая власть.
     
     
      
Чужой напяленною кожей
      
Мы смело хвалимся подчас.
      
И мы гордимся сами тоже,
      
Что на бездушное похожи
      
На слух, на ощупь и на глаз.
     
     
      
Тот тверд, как сталь, тот нем, как рыба,
      
Тот свищет, точно соловей.
      
А кто не дрогнул перед дыбой,
      
Тому базальтовою глыбой
      
Явиться было бы верней.
     
     
      
Чего же мне недоставало,
      
О чем я вечно тосковал?
      
Я восхищался здесь, бывало,
      
Лишь немотою минерала
      
Или неграмотностью скал.
     
     
      
Когда без всякого расчета
      
Весенней силою дождей
      
Творилась важная работа
      
Смывать и кровь и капли пота
      
Со щек измученных людей.
     
     
      
Где единица изнуренья?
      
Где измеренье нищеты?
      
И чем поддерживать горенье
      
В душе, где слышен запах тленья
      
И недоверчивость тщеты?
     
     
      
Не потому цари природы,
      
Что, подчиняясь ей всегда,
      
Мы можем сесть в бюро погоды
      
И предсказать ее на годы
      
Погода — это ерунда.
     
     
      
А потому, что в нас чудесно
      
Повторены ее черты —
      
Земны, подводны, поднебесны,
      
Мы ей до мелочи известны
      
И с нею навек сведены.
     
     
      
И в ней мы черпаем сравненья,
      
И стих наполнен только тем,
      
Чем можно жить в уединенье
      
С природою в соединенье
      
Средь нестареющихся тем
     
    
   
   
    
     
Тупичок, где раньше медник
    
    
     
      
Тупичок, где раньше медник
      
Приучал мечтать людей,
      
Заманив их в заповедник
      
Чайников и лебедей.
     
     
      
Есть святые тротуары,
      
Где всегда ходила ты,
      
Где под скоропись гитары
      
Зашифрованы мечты.
     
     
      
Инструмент неосторожный
      
Раньше, чем виолончель,
      
Поселил в душе тревожной
      
Непредвиденную цель.
     
     
      
Фантастическая проза,
      
Помещенная в стихи. —
      
Укрепляющая доза
      
Человеческой тоски.
     
    
   
   
    
     
Был песок сухой, как порох
    
    
     
      
Был песок сухой, как порох,
      
Опасавшийся огня,
      
Что сверкает в разговорах
      
Возле высохшего пня.
     
     
      
Чтоб на воздух не взлетели,
      
Достигая до небес,
      
Клочья каменной метели,
      
Звери, жители и лес
     
     
      
Были топкие трясины
      
Вместо твердых площадей,
      
Обращенные в машины,
      
Поглощавшие людей.
     
     
      
Средь шатающихся кочек
      
На болоте, у реки
      
Под ногами — только строчек
      
Ненадежные мостки.
     
    
   
   
    
     
Свет — порожденье наших глаз
    
    
     
      
Свет — порожденье наших глаз,
      
Свет — это боль,
      
Свет — испытание для нас,
      
Для наших воль.
     
     
      
Примета света лишь в одном
      
В сознанье тьмы,
      
И можно бредить белым днем,
      
Как бредим мы.
     
    
   
   
    
     
Мне не сказать, какой чертою
    
    
     
      
Мне не сказать, какой чертою
      
Я сдвинут с места — за черту,
      
Где я так мало, мало стою,
      
Что просто жить невмоготу.
     
     
      
Здесь — не людское, здесь — Господне,
      
Иначе как, иначе кто
      
Напишет письма Джиоконде,
      
Засунет ножик под пальто.
     
     
      
И на глазах царя Ивана
      
Сверкнет наточенным ножом,
      
И те искусственные раны
      
Искусства будут рубежом.
     
     
      
И пред лицом моей Мадонны
      
Я плачу, вовсе не стыдясь,
      
Я прячу голову в ладони,
      
Чего не делал отродясь.
     
     
      
Я у себя прошу прощенья
      
За то, что понял только тут,
      
Что эти слезы — очищенье,
      
Их также «катарсис» зовут.
     
    
   
   
    
     
Гроза закорчится в припадке
    
    
     
      
Гроза закорчится в припадке,
      
Взрывая выспренний туман,
      
И океан гудит в распадке,
      
А он — совсем не океан —