1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 
С моим  хозяйством, – думала она. -    

Тогда с  подругами взглянуть успею    

На  маркграфиню дома из окна.    

Оттуда  ведь дорога вся видна,    

К дворцу  ведущая, и поезд знатный    

По ней  пройдет сегодня, вероятно».    

     

Когда  она ступила на порог,    

Маркграф  к ней подошел; тотчас же в сени    

Поставивши  с водою котелок,    

Она пред  ним упала на колени    

И слов  его ждала; при этом тени    

Предчувствий  не было у ней о том,    

Что  совершилось через миг потом.    

     

Улыбкою  Гризельду ободряя,    

Маркграф  с вопросом обратился к ней:    

«Где ваш  отец, Гризельда дорогая?»    

На что  она, не вознося очей,    

Как  только можно тише и скромней    

Ответила:  «Он дома, не премину    

Его  привесть тотчас же к господину».    

     

И в дом  войдя, с отцом вернулась вмиг.    

Маркграф,  его приветив и отдельно    

От  прочих ставши с ним, сказал: «Старик,    

Моей  душой владеет безраздельно    

Одна  мечта, бороться с ней бесцельно:    

Я полон  к дочери твоей любви;    

Ты нас  на брак святой благослови!    

     

Меня ты  любишь и мне служишь честно, -    

Давно я  это знаю, с юных лет.    

И с юных  лет мне хорошо известно,    

Что  между нами разногласий нет.    

Поэтому  прошу, мне дай ответ    

На мой  вопрос и мне скажи по чести:    

В тебе  приветствовать могу ли тестя?»    

     

Такая  неожиданная речь    

Повергла  бедняка в оцепененье;    

Весь  задрожав, он еле мог извлечь    

Слова из  уст: «Мое повиновенье    

Вам  обеспечено, и то решенье,    

Которое  угодно вам принять,    

Законом  буду для себя считать».    

     

«Теперь, –  сказал маркграф с улыбкой ясной, -    

Пойдемте  в вашу горницу втроем;    

А для  чего, тебе должно быть ясно:    

Желаю я  в присутствии твоем    

От  дочери твоей узнать о том,    

Согласна  ли она мне стать женою    

И  послушанье соблюдать благое».    

     

Пока меж  ними там беседа шла, -    

Сейчас  вам расскажу, как это было, -    

Сбежались  жители всего села    

Под окна  их, и каждого дивило,    

Как  ласково Гризельда и как мило    

С отцом  держалась. Больше всех она,    

Однако  же, была изумлена.    

     

Немудрено,  что трепет и смущенье    

Напали  на Гризельду: до сих пор    

Высокого  такого посещенья    

Ее не  удостаивался двор.    

Бледна  как полотно и долу взор    

Потупивши,  она теперь сидела.    

И тут  маркграф, чтобы продвинуть дело,    

     

К  прелестной деве обратился так:    

«Гризельда,  ваш отец сказал мне ясно,    

Что по  сердцу ему наш с вами брак.    

Надеюсь,  на него и вы согласны?    

Но  торопить вас было бы напрасно:    

Коль  боязно вам сразу дать ответ,    

Подумайте, –  к тому помехи нет.    

     

Но  знайте, что должны вы быть готовы    

Повиноваться  мне во всем всегда    

И не  роптать, хотя бы и сурово    

Я с вами  обращался иногда,    

Не  отвечать мне «нет», скажи я «да»,    

Все  исполнять, не поведя и бровью,    

И я вам  верной отплачу любовью».    

     

От страха  вся дрожа, ему в ответ    

Гризельда  молвила: «Мне бесталанной,    

К лицу  ли честь, которой равной нет?    

Но то,  что любо вам, и мне желанно.    

Даю обет  вам ныне – постоянно    

Послушной  быть и в мыслях и в делах,    

Отбросив  даже перед смертью страх».    

     

«Обету  вашему, Гризельда, верю», -    

Сказал  маркграф, душой развеселясь,    

И сразу  же пошел с ней вместе к двери    

И так  сказал толпе, что собралась:    

«Есть  государыня теперь у вас:    

Мою  жену, Гризельду дорогую,    

Всегда  любить и жаловать прошу я».    

     

Маркграф  решил, что все свое тряпье    

Гризельде  сбросить пред отъездом надо,    

И  приказал, чтоб женщины ее,    

Раздев,  одели в новые наряды.    

Тряпья  касаться были те не рады,    

Но  поспешили выполнить приказ,    

И  засверкала дева, как алмаз.    

     

Ей  расчесавши волосы прилежно,    

Они  нашли уместным ей венок    

На темя  возложить рукою нежной.    

Никто  Гризельду и узнать не мог,    

Она  сияла с головы до ног.    

Длить  описание ее наряда    

Не буду  я, да это и не надо.    

     

Маркграф  кольцо надел на палец ей,    

Нарочно  принесенное из дома,    

И на  коне, что снега был белей,    

Гризельду  перевез в свои хоромы.    

По всей  дороге, радостью влекомый,    

Бежал  народ. Весь день гудел дворец.    

Пока не  село солнце наконец.    

     

Рассказ  продолжу. Юной маркграфине    

Такая  прелесть дивная дана    

Была с  рожденья божьей благостыней,    

Что  трудно было верить, что она    

В  крестьянском бедном доме рождена    

И  выросла среди домашних тварей,    

А не в  палатах пышных государя.    

     

Любовь  она снискала и почет    

У всех  кругом. Ее односельчане,    

С  которыми она из года в год    

Встречалась  и беседовала ране    

На  улице, в дубраве, на поляне,    

Готовы  были клясться, что не дочь    

Она  Яниколы, как день не ночь.    

     

Хоть  добродетели была отменной    

Она  всегда, но ныне добротой    

Вдруг  засияла необыкновенной    

Душа ее,  а все слова такой    

Приобрели  красноречивый строй,    

Что  вызывала чувство восхищенья    

Она у  всех людей без исключенья.    

     

Не  только в городе Салуццо, – нет,    

По всей  стране о ней гремела слава,    

Все  говорили, что от века свет    

Очаровательней  не видел нрава.    

В  Салуццо шли толпой тысячеглавой    

Мужчины,  женщины – и стар и млад, -    

Чтоб  только на Гризельду бросить взгляд.    

     

Брак  заключив, – как будто недостойный,    

На деле  ж королевский, – жил маркграф    

С женой  своей счастливо и спокойно.    

Да и  народ хвалил ее, поняв,    

Что был  он в выборе супруги прав.    

Все  славили его за ум отменный,    

А это  ведь не так обыкновенно.    

     

Не только  по хозяйству все дела    

В руках  Гризельды спорились отлично,    

И в  управленье краем, коль была    

В том  надобность, она входила лично.    

Все  споры подданных своих обычно    

Она  умела быстро разрешать,    

В сердца  враждебные елей вливать.    

     

В  отъезде ли был государь иль дома, -    

Все  тяжбы меж баронами она,    

Непогрешимой  чуткостью ведома,    

Кончала  миром, – так была умна,    

Так в  обращении с людьми ровна,    

Что  ангелом они ее считали,    

Ниспосланным  их утолить печали.    

     

Когда  еще не минул первый год,    

Дочь  родила Гризельда молодая.    

Хотя  мечтал о мальчике народ,    

А также  и маркграф, владыка края, -    

Довольны  были все, предполагая,    

Что им  наследника не долго ждать,    

Раз не  бесплодной оказалась мать.    

     ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ    

     

Немного  погодя, – еще кормила    

Гризельда  грудью девочку, – сполна    

Маркграфа  мысль одна заполонила:    

Проверить,  подлинно ль ему верна    

И всей  душою предана жена.    

Задумал  он – сказать могу я смело -    

Не в  добрый час худое это дело.    

     

Испытывал  Гризельдину любовь    

Уже не  раз он, и супругой верной    

Она  оказывалась вновь и вновь.    

Зачем же  снова муке беспримерной    

Ее  подвергнуть вздумал он? Наверно,    

За  мудрость это многие сочтут,    

Я ж  недомыслие лишь вижу тут.    

     

Вот как  маркграф свой замысел безбожный    

Осуществил.  В ночи войдя к жене    

И взор  на ней остановив тревожный,    

«Гризельда, –  молвил он, – скажите мне:    

Вы  помните, я думаю, о дне,    

Когда вы  сняли ваш наряд убогий    

И я вас  ввел женой в свои чертоги?    

     

Надеюсь  я, Гризельда, что сейчас,    

Когда  столь дивной стала ваша доля,    

Вы не  забыли, что извлек я вас    

Из  нищеты, которую дотоле    

С отцом  вы разделяли поневоле.    

Я вас  прошу внимать усердно мне, -    

Мы с  вами говорим наедине.    

     

Вы  знаете, как в здешние покои    

Явились  вы, и вам я до сих пор,    

Гризельда,  предан телом и душою.    

Но  иначе, увы, настроен двор:    

Они  считают, что для них позор    

Быть  подданными женщины безродной,    

Служить  тебе дворянам не угодно.    

     

С тех  пор, как дочь ты родила, сильней    

И громче  стали эти разговоры.    

Но я  желаю до скончанья дней    

С моими  верными прожить без ссоры.    

Мне  надоело слушать их укоры,    

И дочь  твою им в жертву принести    

Придется  мне, – иного нет пути.    

     

Прискорбно  это мне, бог видит; все же    

Я не  желаю действовать тайком.    

Скажите,  что и тут согласны тоже    

Вы мне  подмогой быть, как и во всем.    

Припомните,  как вы клялись мне в том,    

Что ваша  верность будет вечно в силе.    

То было  в день, когда мы в брак вступили».    

     

Услышав  эту речь, она ничем    

Не  выдала душевного волненья,    

Ее лицо  не дрогнуло совсем.    

«Мы в  вашем, государь, распоряженье, -    

Она  промолвила, – повиновенье    

Закон  для нас, и он неколебим.    

Мы с  дочерью лишь вам принадлежим.    

     

То, что  вам по сердцу, и мне отрада,    

В моей  душе своих желаний нет;    

Что,  кроме вас, мне в этой жизни надо?    

Лишь  через вас мне дорог белый свет.    

Так  было, есть и до скончанья лет    

Останется:  любовь мою, поверьте,    

Не  истребить ни времени, ни смерти».    

     

Ответу  этому маркграф был рад,    

Но не  подав и виду, так же строго    

Он на  жену глядел и мрачный взгляд    

В  последний раз к ней обратил с порога.    

Свое  намеренье спустя немного    

Слуге он  сообщил наедине    

И  поручил ему пойти к жене.    

     

Служил  дворецким тот и всей душою    

Маркграфу  предан, для него готов    

Он был  любое дело, хоть бы злое    

Свершить  немедленно без дальних слов.    

Откликнулся  и ныне он на зов:    

Маркграфа  волю выслушав, он сразу    

Пошел к  Гризельде по его приказу    

     

И ей  сказал: «Сударыня, у вас    

Прошу  заране для себя прощенья,    

Но  государев выполнить приказ    

Я должен  точно и без промедленья,    

Хотя б  он и внушал мне огорченье.    

Приказ  владыки для меня закон,    

И  выполнить его я принужден.    

     

Ребенка  вашего мне взять велели».    

И,  матери не дав задать вопрос,    

Он  выхватил дитя из колыбели    

И сделал  вид, что нож над ним занес.    

Гризельда  с мукой в сердце, но без слез    

Овечкою  несчастною сидела,    

Пока  ужасное творилось дело.    

     

Ей  подозрителен был суток час,    

И  человек, и речь его, и взоры    

Его  холодных, непреклонных глаз.    

«Ах,  неужели дочка, от которой    

Так  много счастья, будет мертвой скоро?» -    

Так  думала Гризельда, но, полна    

Смирения,  не плакала она.    

     

В конце  концов к дворецкому в волненье    

С  нижайшей просьбой обратилась мать    

(Был  человек он добрый от рожденья),    

Чтоб  подождал дитя он убивать,    

Пред  смертью дал его поцеловать.    

Дочурку  взяв, она благословила    

И  поцелуями ее покрыла.    

     

Потом  шепнула нежным голоском:    

«Прощай  навек, мой ангелок прелестный!    

Я  осенила грудь твою крестом,    

Чтоб  взял тебя к себе отец небесный,    

Который  изнемог от муки крестной.    

Твою  вручаю душу я ему, -    

Сегодня  в вечную ты канешь тьму».    

     

Я думаю,  и нянька не могла бы    

Без  ужаса на это все взирать    

И стон  бы издала, хотя бы слабый.    

Так как  же тут должна была б кричать    

И  корчиться от мук родная мать!    

Но нет,  без слез дворецкому вручила    

Гризельда  дочь и так проговорила:    

     

«Исполните  же данный вам приказ.    

Лишь об  одном, коль нет на то запрета    

От  государя, умоляю вас:    

Предайте  погребенью тельце это,    

Чтоб  уберечь от псов и птиц». Ответа    

Дворецкий  не дал, – он без лишних слов    

Ребенка  подхватил и был таков.    

     

Явившись  к государю, он подробно    

Все то,  что было ночью, описал:    

Слова  Гризельды, взор ее беззлобный,    

Потом  ему ребенка в руки дал.    

Маркграф  смутился, но менять не стал    

Своих  намерений: владыкам мало    

Свои  намеренья менять пристало.    

     

Он  приказал дворецкому тайком, -    

Ребенка  спеленав и осторожно    

Вложив в  корзину, – государев дом    

Покинуть  с этой ношей неотложно;    

Потом,  под страхом смерти непреложной,    

Ему  велел от любопытных глаз    

Себя  оберегать на этот раз.    

     

К сестре  в Болонью, жившей там графине    

Да  Панико, [222]  дворецкому приказ    

Дал  государь доставить дочь в корзине,    

С тем  чтоб графиня добрая тотчас    

За  воспитанье девочки взялась,    

Ни перед  кем не открывая тайны    

Своей  питомицы необычайной.    

     

Все  выполнил дворецкий в краткий срок.    

Но мы к  маркграфу возвратимся снова.    

Он за  женой следил, как только мог,    

Не  выдаст ли движенье, взор иль слово    

В ее  душе чего-нибудь дурного.    

Следил  напрасно, – как досель, она    

Была  смиренья кроткого полна.    

     

Все так  же по хозяйству хлопотала.    

Была в  беседах с мужем весела,    

И  никакая тень не омрачала    

Ее  всегда спокойного чела:    

Такою же  осталась, как была.    

О дочери  – как будто и забыла,    

Как имя  ей, – она не говорила.    

     ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ    

     

Прошло  четыре года, и опять    

Гризельда  родила маркграфу чадо.    

На этот  раз им божья благодать    

Послала  мальчика, очей усладу, -.    

И  населенье края было радо    

Наследнику  не менее отца;    

Все  благодарно славили творца.    

     

Когда  ребенок под дворцовым кровом    

Подрос и  грудь сосать уж перестал,    

Жену  подвергнуть испытаньям новым    

Маркграф  жестокосердный пожелал.    

Ах, не  довольно ль он ее пытал?    

Но  таковы мужья: к жене смиренной    

Они  безжалостны обыкновенно.    

     

«Жена! –  сказал он, – что наш брак, увы,    

Не по  душе народу, вам известно;    

С тех  пор как сыном разрешились вы,    

Народный  ропот слышен повсеместно.    

Он  тяготит меня, признаюсь честно.    

Когда я  слышу, как шумит народ.    

Порой  отчаянье меня берет.    

     

Все  говорят: «Когда настанет время    

Маркграфу  умереть, взойдет на трон    

Мужицкое  Яниколино семя.    

Других  потомков не оставил он».    

Я этим  ропотом весьма смущен,    

И, хоть  в глаза мне говорят иное,    

Что толку?  Нет душе моей покоя.    

     

Но я  хочу с народом жить в ладу,    

Поэтому  решение такое    

Мной  принято: мальца я уведу    

И  поступлю с ним, как с его сестрою.    

Решил я  также, что от вас не скрою    

Свой  замысел, а подготовлю вас.    

Прошу  послушной быть и в этот раз».    

     

Гризельда,  выслушав, проговорила:    

«Всегда  и ныне мой ответ один:    

Что вам  угодно, мне тем самым мило,    

Пускай  умрут и дочь моя, и сын    

По  вашему приказу, господин;    

Роптать  не буду, лишь скажу, что дети    

Скорбь  принесли мне, горшую на свете.    

     

Распоряжайтесь  вашею рабой.    

Ах, не  советовать, должна молчать я!    

В тот  день, как взяли вы меня с собой,    

Я дома  сбросила не только платье,    

Но и  свободу. Вся я без изъятья    

Принадлежу  лишь вам. Любой приказ,    

Любой  запрет всегда приму от вас.    

     

Когда бы  ваша воля мне заране    

Была  известна, я навстречу ей    

Пошла б,  не ожидая приказаний.    

Ее  теперь я знаю, и – ей-ей! -    

Лишь  послушание в душе моей.    

Коль  смерть моя была бы вам полезна,    

Она была  б мила мне и любезна.    

     

Что  смерть? В сравненье не идет она    

С  любовью к вам». Маркграфа столь покорный    

Ответ  смутил. Он видел, что жена    

К нему  полна любовью непритворной,    

И очи  опустил. Хотя бесспорно    

Он был  растроган, все ж он вышел вон,    

Вид  сделав, что тоскою омрачен.    

     

И вот  дворецкий, – тот, что так безбожно    

Когда-то  у Гризельды отнял дочь, -    

Еще наглей,  коль быть наглей возможно,    

Теперь  унес красавца сына прочь.    

Бедняжка  мать безропотно, точь-в-точь    

Как и  тогда, дитя благословила    

И нежно  поцелуями покрыла.    

     

О том  лишь попросила, чтобы труп    

Ее  сыночка в землю схоронили,    

Дабы ни  птичий клюв, ни песий зуб    

Не  тронули укрытого в могиле.    

Не дав  ответа и еще унылей    

Взглянув  на мать, дворецкий вышел вон.    

И был в  Болонью мальчик отвезен.    

     

Терпение  Гризельды изумляло    

Все  больше мужа. Если б он не знал,    

Какую  страстную любовь питала    

Гризельда  к детям, то бы думать стал,    

Что  крови дух ее давно алкал    

И что ей  служат маской лицемерной    

Повадки  и слова супруги верной.    

     

Но он  отлично знал, что лишь он сам,    

Лишь он  один дороже ей, чем дети.    

И вот  спросить хотел бы я у дам:    

Что дать  могли ему все пытки эти?    

Какой  еще суровый муж на свете    

Испытывать  мог хуже женин нрав?    

Но на  своем стоять решил маркграф.    

     

Он был  одним из тех людей, которым    

Отречься  от своих решений – яд;    

Им это  худшим кажется позором,    

И на  своем они всегда стоят,    

Как  будто разум их в тиски зажат.    

Решив  жену подвергнуть испытанью,    

Все  дальше шел маркграф без колебанья.    

     

Он за  женой следил во все глаза,    

Не  выдаст ли в ней слово, иль движенье,    

Иль  тайно оброненная слеза    

По  отношенью к мужу раздраженья.    

Но все  напрасно, – то же выраженье    

Любви  сияло на лице у ней,    

Как на  заре ее счастливых дней.    

     

У них в  душе единая царила,    

Казалось,  воля. То, чему был рад    

Ее  супруг, и ей желанно было.