1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 
Чано засмеялась, и это неожиданно как бы согрело комнату и на мгновение ослабило дурные предчувствия Марико.
    
— Да, Великий Господин, — продолжала Чано, — и все из-за Небесного Павильона, который не имеет будущего, — в нем мало тепла и в основном преисподняя.
    
Торанага буркнул:
    
— А что вы на это скажете, Марико-сан?
    
— Госпожа Чано мудра со времен своей молодости, — ответила Марико.
    
— Ах, госпожа, вы говорите приятные вещи старой, глупой женщине. Я так хорошо помню вас. Ваше кимоно было голубого цвета, с изумительным рисунком — серебряными журавлями, красивее я никогда не видела. — Она опять посмотрела на Торанагу. — Ну, Великий Господин, я просто хотела посидеть минутку. Прошу извинить меня.
    
— Еще есть время. Оставайся где сидишь.
    
— Да, Великий Господин. — Чано тяжело встала на ноги. — Мне следовало бы повиноваться, но природа требует своего. Я не люблю огорчать вас. Время идти. Все приготовлено, пища и саке готовы, будут поданы, как только вы пожелаете, Великий Господин.
    
— Благодарю вас.
    
Дверь бесшумно закрылась. Марико подождала, пока у Торанаги опустела чашка, и наполнила ее.
    
— О чем вы думаете?
    
— Я ждала, господин.
    
— Чего, Марико-сан?
    
— Господин, я хатамото. Никогда раньше не просила я у вас милости. Я хочу просить у вас милости как хата…
    
— А я не хочу, чтобы вы просили милости как хатамото, — возразил Торанага.
    
— Тогда просьба на всю жизнь.
    
— Я не муж, чтобы выполнять ее.
    
— Иногда вассал может просить сюзерена…
    
— Да, иногда, но не сейчас! Сейчас придержите язык — о просьбе ли на всю жизнь, о благодеянии, требовании или о чем-нибудь еще.
    
Просьба на всю жизнь — это милость, которую, согласно древнему обычаю, жена могла просить — без потери лица — у мужа, сын у отца, а иногда и муж у жены с условием: если просьба удовлетворялась, это обязывало никогда в этой жизни не просить о другой милости. По обычаю же вопросов при такой просьбе не задавалось и о ней никогда потом не упоминалось.
    
Раздался осторожный стук в дверь.
    
— Откройте, — приказал Торанага. Марико повиновалась. Вошли Судару с женой, госпожой Дзендзико, и Нага.
    
— Нага-сан, займите пост этажом ниже и не пускайте никого без моего приказа.
    
Нага вышел.
    
— Марико-сан, закройте дверь и садитесь сюда, — Торанага указал место недалеко от себя, спереди, лицом к остальным.
    
— Я приказал вам обоим прийти сюда, так как есть срочные семейные дела частного порядка, которые мы должны обсудить.
    
Глаза Судару невольно обратились к Марико, потом снова к отцу. Госпожа Дзендзико не шелохнулась.
    
Торанага резко сказал:
    
— Она здесь, мой сын, по двум причинам: во-первых, я хотел, чтобы она была здесь, и, во-вторых, потому, что я хотел, чтобы она была здесь!
    
— Да, отец. — Судару был пристыжен невежливым поведением отца по отношению к ним ко всем. — Могу я спросить, чем я так оскорбил вас?
    
— А есть какие-то причины, по которым я должен оскорбиться?
    
— Нет, господин, — если только мое стремление обезопасить вас и мое нежелание позволить вам покинуть эту землю вызвали вашу обиду.
    
— А что вы скажете о заговоре? Я слышал, вы осмелились предположить, что можете занять мое место как вождь нашего города!
    
Лицо Судару побелело, да и у госпожи Дзендзико — тоже.
    
— Я никогда не делал ничего подобного — ни в мыслях, ни на словах, ни на деле. И никто из членов моей семьи, и никто другой в моем присутствии.
    
— Это правда, господин, — подтвердила госпожа Дзендзико. Судару, второй из пятерых оставшихся в живых сыновей Торанаги, — гордого вида худощавый мужчина двадцати четырех лет, с узкими холодными глазами и тонкими, никогда не улыбавшимися губами, прекрасный воин, — обожал своих детей и, преданный жене, не имел наложниц.
    
Дзендзико, маленького роста женщина, на три года старше мужа, очень полная после того, как родила ему четверых детей, сохранила еще прямую спину и всю гордость своей сестры Ошибы, беззаветную преданность семье и ту же скрытую ярость, которой был известен ее дед — Города.
    
— Каждый, кто обвиняет моего мужа, — лжец, — заявила она.
    
— Марико-сан, — потребовал Торанага, — расскажите госпоже Города, что ваш муж приказал вам ей передать.
    
— Мой господин, Бунтаро, просил меня, приказал мне убедить вас вот в чем: пришло время господину Судару взять власть; другие в Совете разделяют мнение моего мужа; если господин Торанага не желает отдать власть — следует взять ее силой.
    
— Никогда никто из нас и в мыслях этого не держал, отец, — сказал Судару. — Мы преданы тебе, и я никогда…
    
— Если я передам тебе свою власть, что ты сделаешь? — спросил Торанага.
    
Дзендзико ответила сразу:
    
— Как может господин Судару знать, если никогда не думал о таком кощунстве? Извините, господин, но он не может ответить, так как ему никогда такого и в голову не приходило. Как он мог подумать об этом? А что касается Бунтаро-сана, очевидно, им овладел ками.
    
— Бунтаро заявил, что другие тоже разделяют его мнение.
    
— Кто же это? — ядовито спросил Судару. — Скажите мне — и они тут же погибнут. Кто? Знай я таких, господин, — уже сообщил бы вам.
    
— А вы бы не убили его сначала?
    
— Ваше первое правило — терпение, второе — терпение. Я всегда следовал вашим правилам. Я подождал бы и сообщил вам. Если я обидел вас, прикажите мне совершить сеппуку. Я не заслужил вашего гнева, господин, обрушившегося на меня, и мне трудно снести его, — я не участвую ни в каком заговоре.
    
Госпожа Дзендзико горячо поддержала мужа:
    
— Да, господин, пожалуйста, простите меня, но я полностью согласна с моим мужем. Он ни в чем не виноват, и все наши люди — тоже. Мы честны: что бы ни случилось, что бы вы ни приказали — мы сделаем.
    
— Так! Вы преданные вассалы, да? Послушные? Вы всегда выполняете мои приказы?
    
— Да, господин.
    
— Хорошо. Тогда ступайте и убейте своих детей. Сейчас.
    
Судару отвел глаза от отца, посмотрел на жену, та слегка повела головой и кивнула, соглашаясь.
    
Судару поклонился Торанаге, сжал рукоятку меча и встал. Уходя, он тихонько прикрыл за собой дверь. Стояла мертвая тишина… Дзендзико взглянула на Марико и снова опустила глаза. Колокола пробили половину часа козла. Воздух в комнатах, казалось, стал плотнее. Дождь на короткое время перестал, потом пошел снова, более сильный. Сразу после того, как колокола пробили следующий час, раздался стук в дверь.
    
— Да?
    
Это был Нага.
    
— Прошу простить меня, господин, мой брат… Господин Судару хочет войти еще раз.
    
— Впустите его — потом возвращайтесь на свой пост.
    
Судару вошел, встал на колени и поклонился. Он был мокр, волосы от дождя слиплись, плечи слегка дрожали.
    
— Мои… мои дети… Вы уже забрали их, господин.
    
Дзендзико вздрогнула и чуть не упала вперед, но поборола свою слабость и прошептала мужу побелевшими губами:
    
— Вы… вы не убили их?
    
Судару покачал головой. Торанага свирепо произнес:
    
— Ваши дети в моих апартаментах ниже этажом. Я приказал Чано-сан забрать их, когда вызвал вас сюда. Мне нужно было проверить вас обоях. Жестокие времена требуют жестоких мер. — Он позвонил в колокольчик.
    
— Вы… вы отменяете ваш… приказ, господин? — Дзендзико отчаянно пыталась сохранить холодное достоинство.
    
— Да. Мой приказ отменяется. На этот раз. Это было необходимо, чтобы понять вас. И моего наследника.
    
— Благодарю вас, благодарю вас, господин! — Судару униженно склонил голову.
    
Открылась внутренняя дверь.
    
— Чано-сан, приведите сюда на минутку моих внуков, — распорядился Торанага.
    
Три скромно одетые воспитательницы и кормилица вошли с детьми: девочками, четырех, трех и двух лет, в красных кимоно, с красными лентами в волосах, и младшим сыном, — ему было всего несколько недель, он спал на руках у кормилицы. Воспитательницы стали на колени и поклонились Торанаге, их подопечные с серьезным видом скопировали эти действия и опустили головы на татами — кроме самой маленькой девочки, которой потребовалась помощь заботливой, хотя и твердой руки.
    
Торанага с важным видом ответил им таким же поклоном. Потом, выполнив эту скучную обязанность, дети бросились к нему в объятия — кроме самого маленького, которого взяла на руки мать.
    * * *
    
В полночь Ябу с высокомерным видом прошествовал по двору перед главной башней замка. На постах всюду стояли самураи из отборных частей личной охраны Торанага. Луна едва светила, стоял туман, звезд почти не было видно.
    
— А, Нага-сан! В чем дело?
    
— Не знаю, господин, но всем приказано идти в зал для собраний. Прошу меня извинить, но вы должны оставить мне все свои мечи.
    
Ябу вспыхнул при таком неслыханном нарушении этикета, но тут же передумал, почувствовав холодную напряженность юноши и нервозность стоящей рядом охраны.
    
— А по чьему это приказу, Нага-сан?
    
— Моего отца, господин. Так что извините. Если не хотите идти на собрание — как вам угодно, но я обязан сказать, что вам приказано явиться без мечей, и, простите, вы должны так и поступить. Прошу меня простить, но я не могу иначе.
    
Ябу заметил, что у караульного домика, сбоку от огромных главных ворот, уже сложено много мечей. Он взвесил, насколько опасно ему отказываться, и, решив, что это неприемлемо, неохотно оставил свои мечи в общей куче. Нага вежливо поклонился, и сбитый с толку Ябу вошел в огромную комнату с окнами-амбразурами, каменным полом и деревянными перекрытиями.
    
Вскоре все собрались — пятьдесят старших генералов и семь дружественно настроенных дайме из мелких северных провинций. Все были встревожены и нервно ерзали на своих местах.
    
— О чем пойдет разговор? — мрачно спросил Ябу, заняв свое место.
    
Генерал пожал плечами:
    
— Возможно, о походе на Осаку.
    
Другой изучающе посмотрел по сторонам:
    
— Или планы изменились, а? Он собирается объявить «Малиновое…»
    
— Извините, но вы витаете в облаках. Наш господин решил: он едет в Осаку, и все. А вы, Ябу-сама, когда приехали сюда?
    
— Вчера. Больше двух недель торчал со своими самураями в маленькой грязной деревне, Иокогаме, — чуть южнее ее. Порт прекрасный, но клопы! Ужасные москиты и клопы — в Изу таких злых сроду не было.
    
— Вы уже знаете новости?
    
— Вы имеете в виду — плохие? Выезжаем через шесть дней, да?
    
— Да. Ужасно! Позор!
    
— Конечно, но сегодня вечером — еще хуже, — мрачно сказал генерал. — От меня никогда не требовали оставлять мечи, никогда!
    
— Это оскорбление! — не без умысла добавил Ябу. Все посмотрели на него.
    
— Я тоже так думаю, — нарушил общее молчание генерал Кьесио. Серата Кьесио был седой, резкий человек, командующий Седьмой армией. — Я еще ни разу не появлялся на людях без мечей. Я похож на какого-то вонючего торговца! Я думаю… Э-э-э… приказ есть приказ, но некоторые приказы лучше бы не отдавать.
    
— Совершенно верно, — поддакнул кто-то. — Что бы сделал Железный Кулак, если бы он был здесь?
    
— Он распорол бы себе живот, прежде чем оставил свои мечи! Сделал бы это сегодня же вечером на переднем дворе! — предположил Серата Томо, молодой человек, старший сын генерала, помощник командира Четвертой армии. — Хотел бы я, чтобы здесь был Железный Кулак! Он мог бы сразу понять… он первым вскрыл бы себе живот!
    
— Я думал над этим, — Генерал Кьесио хрипло откашлялся. — Кто-то должен отвечать — выполнять свой долг! Кто-то должен сказать, что сюзерен — это значит ответственность и долг!
    
— Простите, но вам лучше придержать язык, — посоветовал Ябу.
    
— Какая польза в языке для самурая, если ему запрещено быть самураем?
    
— Никакой, — подтвердил Исаму, старый советник. — Я согласен — лучше умереть.
    
— Простите, Исаму-сан, но это в любом случае наше ближайшее будущее, — выразил свое мнение Серата Томо. — Мы подсадные голуби для какого-то подлого ястреба!
    
— Пожалуйста, придержите все же языки, — повторил Ябу, пряча свое торжество, и осторожно добавил: — Он наш сюзерен, и, пока господин Судару или Совет открыто не возьмут на себя ответственность, он останется сюзереном и мы обязаны ему повиноваться.
    
Генерал Кьесио посмотрел на него, невольно пытаясь нащупать рукоятку меча:
    
— Что вы слышали, Ябу-сама?
    
— Ничего.
    
— Бунтаро-сан сказал, что… — начал советник. Генерал Кьесио вежливо прервал его:
    
— Простите меня, пожалуйста, Исаму-сан, но что сказал или не сказал генерал Бунтаро — это неважно. Верно то, что говорит Ябу-сама. Сюзерен есть сюзерен. При этом у самурая есть свои права и у вассала есть своя права. Даже у дайме, не так ли?
    
Ябу оглянулся на него, определяя серьезность этого вызова.
    
— Изу — провинция господина Торанаги. Я больше не дайме Изу — только ее управляющий. — Он осмотрел огромное помещение: — Все здесь, да?
    
— Кроме господина Нобору, — уточнил генерал, — он имел в виду старшего сына Торанаги, которого все не любили.
    
— Да, так и есть. Ничего, генерал, китайская болезнь скоро прикончит его и мы навсегда распрощаемся с его грязными шутками, — заметил кто-то.
    
— И этой вонью.
    
— Когда он возвращается обратно?
    
— Кто знает? Мы даже не знаем, почему Торанага-сама отправил его на север. Лучше бы он оставался там.
    
— Если бы вы были с такой болезнью, вы бы так же плохо шутили.
    
— Да, Ябу-сан. Да, я бы тоже. Жаль, что он болеет сифилисом, он хороший генерал — лучше, чем Холодная Рыба, — добавил генерал Кьесио, назвав тайную кличку Судару.
    
— Э-э-э, — присвистнул советник. — Это дьяволы воздуха заставили вас распустить языки. Или саке?
    
— А может, китайская болезнь? — съязвил генерал Кьесио с горьким смехом.
    
— Спаси меня Будда от этого! — поостерегся Ябу. — Если бы только господин Торанага передумал насчет Осаки!
    
— Я бы покончил с собой, если бы его это устроило, — заявил молодой человек.
    
— Не обижайся, сынок, но ты витаешь в облаках. Он никогда не передумает.
    
— Да, отец. Но я совершенно не понимаю его…
    
— Мы все поедем с ним? Тем же составом? — осведомился Ябу немного погодя.
    
Исуми, старый советник, внес полную ясность:
    
— Да. Мы поедем как сопровождающие. И две тысячи человек с полным парадным снаряжением и обмундированием. Чтобы добраться туда, нам потребуется тридцать дней. Выезд через шесть дней.
    
— Времени немного. Не так ли, Ябу-сама? — спросил генерал Кьесио.
    
Ябу не ответил. В этом не было необходимости — генерал и не ждал ответа. Все примолкли и погрузились в размышления. Открылась боковая дверь, вошел Торанага, сопровождаемый Судару. Все принужденно поклонились, Торанага поклонился в ответ и сел лицом к присутствующим. Судару, как предполагаемый наследник, сел немного впереди него, также лицом к остальным. Нага вошел через главную дверь и закрыл ее.
    
Мечи были только у Торанаги.
    
— Мне сообщили, что кое-кто из вас говорит об измене, думает об измене и замышляет измену, — холодно сказал он.
    
Никто не ответил и не двинулся с места. Медленно, неумолимо Торанага переводил взгляд с одного на другого. Все сидели без движения. Потом генерал Кьесио заговорил:
    
— Могу ли я почтительно спросить у вас, господин, что имеется в виду под изменой?
    
— Любые сомнения в приказе, решении, позиции любого сюзерена в любое время являются изменой, — бросил ему Торанага.
    
Спина генерала напряглась:
    
— Тогда я виновен в измене.
    
— Тогда выйдите и совершите сеппуку — сразу же.
    
— Я это сделаю, господин, — гордо отвечал старый солдат, — но сначала я публично напоминаю о своем праве произнести речь перед вашими преданными вассалами, офицерами и…
    
— Вы лишаетесь всех прав!
    
— Очень хорошо. Тогда я, как хатамото, заявляю о своей воле умирающего — за мной двадцать восемь лет безупречной службы!
    
— Говорите, но покороче.
    
— Я скажу, господин. — В голосе генерала Кьесио звучал холод. — Прошу разрешения заявить следующее. Первое: поездка в Осаку на поклон к этому крестьянину Ишидо — измена вашей чести, чести вашего клана, чести ваших преданных вассалов, вашей традиции и вообще Бусидо. Второе: я обвиняю вас в этой измене и утверждаю, что вы в связи с этим лишаетесь права быть нашим сюзереном. Третье: я заявляю, что вы должны немедленно отречься в пользу господина Судару и достойно уйти из этой жизни — или побрить голову и удалиться в монастырь, это как вам будет угодно. — Генерал чопорно поклонился и снова сел на землю.
    
Все ждали почти не дыша, поняв, что невероятное вдруг стало реальностью. Торанага резко бросил:
    
— Так чего вы ждете?
    
Генерал Кьесио внимательно посмотрел на него.
    
— Ничего, господин. Прошу извинить меня.
    
Его сын собрался было встать.
    
— Нет! Я приказываю вам оставаться здесь! — отчеканил генерал. Он последний раз поклонился Торанаге, встал и с большим достоинством покинул зал. Многие нервно задвигались, но всеобщее волнение и шум снова были перекрыты хриплым голосом Торанаги:
    
— Есть кто-нибудь еще, кто считает, что есть измена? Кто осмеливается нарушить Бусидо? Кто решается обвинять сюзерена в измене?
    
— Прошу простить меня, господин. — Исуми, старый советник, произнес это совершенно спокойно. — Но я вынужден сказать, что, если вы собираетесь в Осаку, — это измена вашим предкам.
    
— В тот день, когда я поеду в Осаку, вы покинете эту землю.
    
Седой человек вежливо поклонился:
    
— Да, господин.
    
Торанага безжалостно оглядел всех присутствующих. Кое-кто неловко заерзал под его взглядом и поднял на него глаза. Самурай, который много лет назад утратил желание воевать, обрил голову, пошел в монахи-буддисты и теперь был членом гражданской администрации Торанаги, безмолвствовал, во власти страха, который он отчаянно пытался скрыть.
    
— Чего вы боитесь, Нумата-сан?
    
— Ничего, господин. — Тот опустил глаза.
    
— Хорошо. Тогда пойдите и совершите сеппуку: вы — лжец, и ваш страх отравляет здесь воздух.
    
Нумата всхлипнул и спотыкаясь побрел к дверям. Ужас охватил присутствующих. Торанага смотрел и ждал. Воздух стал плотным, слабое потрескивание факелов в наступившей тишине казалось неестественно резким. Судару повернулся к отцу и поклонился — он знал, что это его долг, что на нем лежит ответственность.
    
— Пожалуйста, господин, можно мне почтительно сделать заявление?
    
— Какое заявление?
    
— Господин, я считаю, что нет… что здесь больше нет изменников и что больше не будет из…
    
— Я не разделяю вашего мнения.
    
— Пожалуйста, простите меня, господин, вы знаете, я повинуюсь вам. Мы все повинуемся вам. Мы стремимся только к лучшему.
    
— Лучшее — это мое решение. Что я решу, то и есть самое лучшее.
    
Судару беспомощно поклонился в знак согласия и умолк. Торанага, казалось, забыл о нем, его речь, как и его взгляд, была непреклонна:
    
— Вы больше не будете моим наследником.
    
Судару побледнел. Торанага ослабил напряжение, повисшее над залом, словами:
    
— Я здесь сюзерен. — Он выждал минуту, затем в полной тишине встал и с надменным видом покинул место собрания, — дверь за ним закрылась. Все беспомощно пытались нащупать рукоятку меча… но никто не покинул своего места.
    
— Сегодня… сегодня утром я слышал от нашего главнокомандующего, — заговорил наконец Судару, — что господин Хиро-Мацу будет здесь через несколько дней. Я хочу… я буду говорить с ним. Молчите, терпите, будьте лояльны к нашему сюзерену. А сейчас давайте пойдем и отдадим последние почести генералу Серата Кьесио…
    
Торанага поднимался по лестнице… Одиночество поглотило его… На самом верху он остановился и на мгновение облокотился о стену, тяжело дыша. Боль охватила его грудь, он пытался растереть ее, чтобы хоть немножко ослабить.
    
— Это только нехватка физических упражнений, — пробормотал он, — только слабость, вот и все.
    
Отдохнув, он тронулся дальше.
    
Он ясно и безжалостно сознавал: опасность велика. Измена и страх заразительны, и то и другое следует выжигать без всякой жалости в тот самый момент, когда они появляются. И все равно ты не можешь быть уверен, что они искоренены. Да, борьба, в которую он ввязался, не детская игра. Слабый — пища для сильного, сильный — добыча для очень сильного. Если бы Судару публично заявил, что берет на себя всю власть, он, Торанага, был бы бессилен что-либо сделать. Пока не ответит Затаки, ему остается только ждать.
    
Он закрыл и запер дверь и подошел к окну: внизу его генералы и советники расходились по домам. Город за стенами крепости лежал почти в полной темноте, луна едва проглядывала сквозь облака и туман, ночь была спокойная, почти без звуков. Ему казалось, что с небес на него опускается его судьба.
   
   
    
     
Глава пятидесятая
    
    
Блэксорн в одиночестве сидел под утренним солнцем — здесь, в углу сада перед своим домиком, он отдыхал после обеда со словарем в руках. Был прекрасный, безоблачный день — первый за много недель, — и пятый день с тех пор, как он последний раз видел Торанагу. Все это время он провел в стенах замка, не имея возможности увидеть Марико или навестить свой корабль или команду, посмотреть город, поохотиться, проехаться на лошади. Раз в день он плавал в одном из крепостных рвов с другими самураями и проводил время, обучая их плаванию и нырянию.
    
Но ожидание от этого не становилось легче.
    
— Простите, Анджин-сан, но сейчас у всех то же самое, — успокоила его Марико вчера, когда он случайно встретил ее в замке. — Даже господин Хиро-Мацу должен ждать — он приехал и все еще не может увидеться с господином Торанагой. Никто не может его увидеть.
    
— Но это важно, Марико-сан. Я думал, он понимает, что важен каждый день. А ему нельзя послать письмо?
    
— О да, Анджин-сан, это просто. Вы только напишите. Если вы скажете мне, что вы хотите передать, я напишу для вас. Все должны писать ему, если хотят получить аудиенцию, — так он теперь требует. Пожалуйста, потерпите — это все, что остается.
    
— Тогда, пожалуйста, попросите его о встрече. Я буду признателен…
    
— Не беспокойтесь, я сделаю это с удовольствием.
    
— Где вы сейчас? Уже четыре дня, как я вас не видел.
    
— Пожалуйста, извините меня, но я должна столько всего сделать. Это… Это мне трудновато, так много приготовлений…
    
— Что происходит? Весь этот замок вот уже целую неделю словно потревоженный улей.
    
— Ох, простите, все прекрасно, Анджин-сан.
    
— Да? Извините, но генерал и главный управляющий совершили сеппуку во дворе перед главной башней. Это нормально? Господин Торанага замкнулся в башне из слоновой кости, заставляя всех ждать его без видимых причин, — это тоже обычно? А что с господином Хиро-Мацу?
    
— Господин Торанага — наш повелитель. Что он ни делает, все правильно.
    
— А вы, Марико-сан? Почему я не вижу вас?
    
— Прошу извинить меня, но господин Торанага приказал мне предоставить вас вашим занятиям. Я сегодня навещу вашу наложницу, Анджин-сан, — я не собираюсь навещать вас.
    
— Почему он возражает против этого?
    
— По одной причине, мне кажется: чтобы вам приходилось говорить только на нашем языке. Это продлится всего несколько дней, не так ли?
    
— Когда вы поедете в Осаку?
    
— Не знаю. Я думала выехать три дня назад, но господин Торанага еще не подписал мой пропуск. Я уже договорилась о носильщиках и лошадях, и ежедневно отдаю мои путевые документы на подпись секретарю, но они всегда возвращаются обратно: «Принесите завтра».
    
— Думаю, что я поеду в Осаку морем. Он не говорил, чтобы я взял вас с собой?
    
— Да-да, говорил, но… ну, вы же знаете, Анджин-сан, с нашим сюзереном никогда не знаешь ничего заранее. Он меняет свои планы.
    
— Он всегда был такой?
    
— И да и нет. С поездки в Ёкосе он охвачен… как бы это сказать… меланхолией, да? Да, меланхолией. И стал совсем другим. Да, он теперь другой.
    
— С тех пор как мы пересекли Первый Мост, вы тоже во власти меланхолии и совсем другая. Я вижу — вы теперь совсем другая.
    
— Первый Мост был конец и начало, Анджин-сан, и наше обещание. Да?
    
— Да. Пожалуйста, извините меня.
    
Она печально поклонилась и ушла, а потом, отойдя на безопасное расстояние, не поворачиваясь прошептала: «Ты…» Это слово задержалось в коридоре вместе с запахом ее духов…
    
За вечерней едой Блэксорн пытался допросить Фудзико. Но она также не знала ничего интересного или не могла, не хотела объяснить ему, что творится в крепости.
    
— Дозо гомен насаи, Анджин-сан.
    
Спать он отправился раздраженным: его не устраивала эта отсрочка, он не мог проводить ночи с Марико. Всегда очень обидно сознавать, что она рядом, что Бунтаро уехал из города… А сейчас это «ты…» говорило и о ее желании, таком же сильном, как и у него. Несколько дней назад он отправился к ее дому под предлогом, что ему нужно помочь с японским. Самурай из охраны выразил сожаление: Марико-сан нет дома. Он поблагодарил и вяло побрел к главным южным воротам — отсюда он мог видеть океан. Но земля была такая плоская, что не удалось разглядеть ни верфей, ни доков, хотя, казалось ему, он различал вдалеке высокие мачты своего судна…
    
Океан притягивал его… Величавая вода, дальний горизонт, таинственная глубина… Так хотелось вновь почувствовать: попутный ветер обвевает голову, глаза щурятся от ветра, а язык ощущает вкус соли, кренится под ногами палуба… Рангоут, такелаж и гардели потрескивают и стонут под давлением парусов, а их треплет крепкий бриз, когда меняет направление… И свобода… Это куда важнее всего остального. Свобода идти куда хочешь при любой погоде и при первом желании… Свобода стоять на юте и быть судьей, как здесь единственный судья — Торанага…
    
Блэксорн взглянул на верхушку замковой башни: солнце отражалось в причудливо изогнутых черепицах крыши. Он не заметил там никакого движения, хотя и знал, что каждое окно ниже самого верхнего этажа тщательно охраняется. Колокола пробили, отмерив очередной час. Сначала он подумал, что это середина часа лошади, а не восемь ударов этого часа — времени высокой луны. Он засунул словарь в рукав, радуясь, что наступило время первой настоящей еды. Сегодня это был рис со слегка поджаренными креветками, рыбный суп и маринованные овощи.
    
— Не хотите ли еще, Анджин-сан?
    
— Спасибо, Фудзико. Да, пожалуйста, рису. И немного рыбы. Хорошо, очень… — Он поискал слово «превосходно» и произнес его несколько ваз, чтобы запомнить: — Да, превосходно, превосходно.
    
Фудзико была обрадована:
    
— Спасибо. Эта рыба — с севера. На севере вода холоднее, понимаете? Она называется курима-эби.
    
Он повторил название и постарался удержать его в памяти. Когда он кончил есть, она налила чаю и вынула из рукава сверток.
    
— Здесь деньги, Анджин-сан. — Она показала ему золотые монеты. — Пятьдесят кобанов. Стоимостью сто пятьдесят коку. Они вам не потребуются? На моряков. Простите, вы меня понимаете?
    
— Да, спасибо.
    
— Пожалуйста. Достаточно?
    
— Да, думаю, что да. Где вы их взяли?
    
— Главный… у Торанаги-сама… — Фудзико пыталась найти способ объяснить проще. — Я пошла к важному человеку у Торанаги-сама. Главному. Как Мура, понимаете? Не самураю — просто кассиру. Расписалась за вас.
    
— Ах, понятно. Спасибо. Мои деньги? Мои коку?
    
— О, да.
    
— Этот дом, еда, слуги… Кто платит?
    
— О, я плачу. Из ваших… из ваших коку за один год.
    
— А этого достаточно? Достаточно коку?
    
— О, да. Да, думаю, что хватит, — сказала она.
    
— А почему беспокойство? Вы выглядите обеспокоенной.
    
— О, прошу меня простить, Анджин-сан. Я не обеспокоена. Не беспокоюсь…
    
— Болит? Ожоги?
    
— Не болит. Смотрите… — Фудзико осторожно встала с толстой подушки, которую приказал принести для нее Блэксорн. Она встала на колени прямо на татами, не выказывая никакого неудобства, потом опять опустилась на пятки и устроилась на подушке поудобнее. — Вот, все хорошо.
    
— Э-э-э, очень хорошо, — порадовался он за нее, — покажите-ка, ну?
    
Она осторожно встала и подняла край юбки, показав ему ноги сзади: рубцовая ткань не лопалась, нагноений не было.
    
— Очень хорошо, скоро будет похоже на кожу новорожденного, правда?
    
— Спасибо, да. Мягкая. Благодарю вас, Анджин-сан.
    
Он обратил внимание, что ее голос слегка изменился, но ничего не сказал. Этой ночью он не отпустил ее… Она была ничего себе — не более того. У него не осталось приятных воспоминаний, радостной усталости… «Так плохо, — подумал он, — но все-таки не совсем плохо…»
    
Прежде чем уйти, она стала на колени и поклонилась, потом положила руки ему на лоб.
    
— Я благодарю вас от всей души. А теперь, пожалуйста, усните, Анджин-сан.
    
— Спасибо, Фудзико-сая. Я посплю позже.
    
— Пожалуйста, усните сейчас. Это мой долг и доставит мне большую радость.
    
Прикосновение ее руки было теплым и сухим и не доставило ему никакого удовольствия. Тем не менее он сделал вид, что заснул. Она ласкала его неумело, хотя и с большим терпением, потом тихонько ушла в свою комнату. Оставшись один и радуясь этому, Блэксорн подпер голову руками и лежал так, глядя в темноту и вспоминая…
    
Вопрос о Фудзико он обсуждал с Марико во время путешествия из Ёкосе в Эдо.
    
— Это ваш долг, — сказала ему Марико, лежа в его объятиях.
    
— Я думаю, это было бы неправильно, да? Если у нее родится ребенок, а я поплыву домой и вернусь обратно через четыре года. Бог знает, что может случиться за это время. — Он помнил, как вздрогнула при этом Марико.
    
— Ох, Анджин-сан, это так долго.
    
— Ну, три года. Но вы поедете со мной. Я возьму вас с собой.
    
— Ты обещаешь, милый? Ничего такого не произойдет, правда?
    
— Ты права. Но с Фудзико может произойти столько неприятностей. Я не думаю, чтобы она хотела от меня ребенка.
    
— Вы этого не знаете. Я не понимаю вас, Анджин-сан. Это ваш долг. Она всегда может не доводить до ребенка, правда? Не забывайте — она ваша наложница. Вы поистине опозоритесь, если не будете спать с ней. В конце концов, Торанага лично приказал ей прийти в ваш дом.
    
— Почему он сделал это?
    
— Я не знаю. Неважно. Он приказал — значит, и для нее и для вас это самое лучшее. Это хорошо, правда? Она выполняет свой долг как может лучше. Прошу меня извинить, вам не кажется, что и вам следует выполнить свой?
    
— Хватит читать лекции. Любите меня и не разговаривайте.
    
— Как мне любить тебя? Ах, как мне сегодня объясняла Кику-сан?
    
— Как это?
    
— Вот так…
    
— Это очень хорошо, даже очень хорошо…
    
— Ох, я забыла, пожалуйста, зажги лампу, Анджин-сан. Я хочу кое-что показать тебе.
    
— Потом, сейчас я…
    
— Ох, пожалуйста, извините меня, это надо сейчас… Я купила для вас… Это книга о сексе… Картинки очень смешные…
    
— Я не хочу сейчас смотреть эту книгу…
    
— Простите меня, Анджин-сан, но, может быть, одна из этих картинок возбудит вас… Как можно научиться сексу без книги по этому делу?
    
— Я уже возбужден…
    
— Но Кику-сан сказала, что это первый и самый лучший способ выбора позы. Их всего сорок семь. Некоторые из них кажутся удивительными и очень трудными, но она сказала, что важно попробовать все… Почему вы смеетесь?
    
— Вы смеетесь — почему бы мне тоже не посмеяться?
    
— Но я смеюсь потому, что вы хихикаете и я чувствую, как трясется ваш желудок, а вы не даете мне встать… Пожалуйста, позвольте мне встать, Анджин-сан!
    
— Ах, но вы не сможете так сесть, Марико, моя любимая. Нет такой женщины в мире, которая могла бы так сесть.
    
— Но Анджин-сан, пожалуйста, вы должны дать мне встать… Я хочу показать вам…
    
— Хорошо. Но если это…
    
— Ох, нет, Анджин-сан, я не хотела… вы не должны… вы не можете просто оставить меня… пожалуйста, пока не надо… ох, пожалуйста, не оставляй меня… ох, как я люблю тебя так…
    
Блэксорн вспомнил, что Марико во время любви возбуждала его больше, чем Кику, а Фудзико не с кем было и сравнивать. А Фелисите?.. «Ах, Фелисите, — подумал он, сосредоточившись на этой мысли. — Я должен был сойти с ума, чтобы любить Марико и Кику… И все-таки, если говорить честно, она не может сравниться даже с Фудзико… Фудзико была чистой… Бедная Фелисите… Я никогда не смогу рассказать ей, но у меня мурашки по спине, когда вспоминаю о нас… как мы совокуплялись, словно пара горностаев, в сене или под грязными одеялами… Теперь я многое знаю лучше… Теперь я могу научить ее… Но захочет ли она учиться? И как мы сможем стать такими чистыми, оставаться чистыми и жить чистыми? Мой дом — это грязь на грязи, но там моя жена и мои дети и я им принадлежу».
    
— Не думай о том доме, Анджин-сан, — прошептала Марико сразу же, как только над ним опустились сумерки воспоминаний, — настоящий дом здесь, другой далеко… Реальность здесь… Ты сойдешь с ума, если будешь искать «ва» в таком невозможном положении. Слушайте, если вы хотите мира, вы должны научиться пить чай из пустой чашки. — Она показала ему как. — Вы думаете, что в чашке реальность, вы думаете, что там чай — бледно-зеленый напиток богов. Если вы предельно сконцентрируетесь… О, учителя дзен могут вам это показать, Анджин-сан. Это самое трудное, но это и так легко. Как бы мне хотелось достаточно искусно показать вам это — тогда все в мире может быть вашим, что бы ни попросить… даже самые недостижимые дары… такие, как совершенное спокойствие.
    
Он пробовал много раз, но никогда не мог потянуть жидкость, если ее там не было.
    
— Ничего, Анджин-сан. Потребуется очень много времени, чтобы мучиться, но когда-нибудь вы сможете.
    
— А вы можете?
    
— Редко. Только в моменты печали или одиночества. Но вкус несуществующего чая, кажется, придает смысл жизни. Это трудно объяснить. У меня получалось раз или два. Иногда вы достигаете «а» с одной попытки.
    
Сейчас, лежа в темноте замка совсем без сна, он зажег свечу и сосредоточился на маленькой фарфоровой чашке, которую дала ему Марико и которую он теперь все время держал у своей постели. Он пробовал целый час, но так и не смог очистить голову. Неизменно одна за другой начинали появляться все те же мысли: «Я хочу уехать… хочу остаться… Я ненавижу и то и другое… стремлюсь и к тому и к другому. А как живут эта… Если бы дело касалось меня одного, я бы не уехал… пока бы не уехал… Но здесь замешаны и другие, а они не эта и я дал обещание, я кормчий: „Перед лицом Господа нашего я обещаю вести корабли и с Божьей милостью привести их обратно“. Я хочу Марико… Я хочу увидеть земли, которые мне дал Торанага… Мне нужно остаться здесь и насладиться плодами моего везения еще некоторое время… Да, но есть еще долг и он превыше всего…»
    
На рассвете Блэксорн знал, что, хотя он и делает вид, что снова отложил решение, на самом деле он решил. Окончательно.
    
— Помоги мне Бог — раз и навсегда я все же кормчий!
    * * *
    
Торанага развернул маленький обрывок бумаги, который прибыл через два часа после рассвета. Послание от его матери было очень простым: «Ваш брат согласен, мой сын. Его письмо с подтверждением будет выслано сегодня с гонцом. Официальный визит господина Судару и его семейства должен начаться в течение десяти дней».
    
Торанага сел, — он как-то сразу вдруг ослаб. Голуби вспархивали со своих насестов, потом снова усаживались. На голубятню проникало ласковое утреннее солнышко, хотя дождевые облака снова пригоняло ветерком… Собрав все свои силы, он заторопился вниз по ступенькам в свои апартаменты.
    
— Нага-сан!
    
— Да, отец?
    
— Пошли за Хиро-Мацу. После него приведи моего секретаря.
    
— Да, отец.
    
Старый генерал пришел сразу же. Суставы его скрипели от такого карабканья по лестнице. Он низко поклонился, как всегда, держа меч в руках. Лицо его казалось свирепее, старше и решительнее, чем когда-либо.
    
— Добро пожаловать, старый дружище!
    
— Спасибо, господин. — Хиро-Мацу поднял на него глаза. — Я опечален, увидев на вашем лице все заботы мира.
    
— И я опечален, увидев и услышав о стольких заговорах против меня.
    
— Да, измена — ужасная вещь.
    
Торанага заметил, как рассматривают его непримиримые глаза старика.
    
— Вы можете говорить свободно, друг мой.
    
— Вы знали, что я здесь? — Старик был мрачен.
    
— Прошу простить, что заставил вас ждать.
    
— Извините, что я беспокою вас. Чему вы радуетесь, господин? Пожалуйста, сообщите мне свое решение о будущем вашего дома. Это окончательное решение — ехать в Осаку, склониться перед этой навозной кучей?
    
— А вы знаете какое-нибудь мое окончательное решение по какому-нибудь вопросу?
    
Хиро-Мацу нахмурился, потом осторожно выпрямил спину, чтобы облегчить боль в плечах.
    
— Я всегда знал, что вы терпеливы и решительны и всегда выигрываете. Вот поэтому я и не могу понять вас сейчас. Непохоже, чтобы вы сдались.
    
— Разве судьба государства не важнее моего будущего?
    
— Нет.
    
— Ишидо и другие регенты все еще официальные правители страны, согласно завещанию Тайко?
    
— Я вассал Ёси Торанаги-нох-Миновара и не признаю никого больше.
    
— Хорошо. Послезавтра — день, выбранный мною для выезда в Осаку.
    
— Да, я слышал это.
    
— Вы будете командовать эскортом, Бунтаро — ваш помощник.
    
Старый генерал вздохнул.
    
— Я тоже знаю это, господин. Но с тех пор, как я вернулся сюда, господин, я поговорил со старшими советниками и генералами.
    
— Да, ну и каково же их мнение?
    
— Что вам не следует оставлять Эдо. Что ваши приказы необходимо временно отменить.
    
— Кому?
    
— Мне. Моими приказами.
    
— Это то, чего они хотят? Или это то, что вы решили?
    
Хиро-Мацу положил меч на пол, поближе к Торанаге, и, оставшись беззащитным, прямо посмотрел на него.
    
— Пожалуйста, извините меня, господин, я хотел спросить вас, что мне следует делать. Мой долг, казалось бы, говорит мне, что мне следует взять на себя командование и не допустить вашего отъезда. Это вынудит Ишидо сразу же двинуться на нас. Мы, конечно же, проиграем, но это, видимо, единственный достойный путь.
    
— Но глупый, правда?
    
Серо-стальные брови генерала нахмурились.
    
— Нет. Мы умрем в бою, с почетом. Мы выиграем «ва». Кванто проиграет войну, но у нас в этой жизни не будет другого хозяина. Сигата га нам.
    
— Я никогда не радовался, бессмысленно губя своих людей. Я никогда не проиграл ни одной битвы и не вижу причины, почему мне надо начинать это теперь.
    
— Потерпеть поражение в бою не позор, господин. Разве сдаться лучше?
    
— Вы все сошлись в этом сговоре?
    
— Господин, прошу меня извинить, я разговаривал только с отдельными людьми и только с военной точки зрения. Нет никакой измены или сговора.
    
— И все-таки вы прислушивались к заговорщикам.
    
— Прошу меня извинить, но, если я соглашусь как ваш главнокомандующий, — тогда это уже не будет изменой, а станет законной государственной политикой.
    
— Принимать решения без вашего сюзерена — измена.
    
— Господин, известно много случаев свержения сюзерена. Это делали вы, Города, Тайко — мы все делали вещи и похуже. Победитель никогда не считается преступником.
    
— Вы решили свергнуть меня?
    
— Я прошу вас помочь мне в этом решении.
    
— Вы единственный человек, которому, я думал, можно доверять!
    
— Клянусь всеми богами, я просто хотел быть вашим самым преданным вассалом. Я только солдат и хотел бы выполнить свой долг перед вами. Я думаю только о вас. Я заслужил ваше доверие. Если это вам поможет — возьмите мою жизнь. Если это склонит вас к бою — я с радостью отдам мою жизнь, жизнь моего рода, сегодня, при всех, или наедине, или как вы пожелаете, — разве не так поступил наш друг генерал Кьесио? Простите, но я не понимаю, почему мне следует позволить вам одним махом отбросить всю жизнь.
    
— Так вы отказываетесь выполнять мои приказы и возглавить эскорт, который послезавтра отправится в Осаку?
    
Облако закрыло солнце, и оба они выглянули в окна.
    
— Скоро опять будет дождь, — предположил Торанага.
    
— Да, в этом году слишком много дождей. Дожди должны скоро прекратиться, или весь урожай погибнет. Они посмотрели друг на друга.
    
— Ну?
    
Железный Кулак спокойно произнес:
    
— Я официально прошу вас, господин, отдать мне приказ сопровождать вас послезавтра в поход на Осаку.
    
— Поскольку это противоречит мнению всех моих советников, я принимаю их и ваш совет и откладываю свой выезд.
    
Хиро-Мацу был совсем не готов к этому.
    
— Так вы не уезжаете, господин?
    
Торанага засмеялся. Теперь можно сбросить маску, — он снова стал прежним Торанагой:
    
— Я никогда и не собирался ехать в Осаку. Почему я должен быть таким глупым?
    
— Что?
    
— Мое соглашение в Ёкосе ни что иное, как уловка, чтобы выиграть время, — дружелюбно объяснил Торанага. — Этот дурак Ишидо клюнул на приманку: он ожидает меня в Осаке через несколько недель. Заглотнул ее и Затаки. И вы, и мои храбрые недоверчивые вассалы — все кинулись на нее. Без всяких серьезных усилий я выиграл время — целый месяц, — поверг Ишидо и его грязных союзников в смятение. Я слышал, они уже передрались между собой за Кванто. Его обещали и Кийяме, и Затаки…
    
— Вы не собирались ехать в Осаку? — Хиро-Мацу покачал головой. По мере того как очевидность этой идеи стала доходить до него, он расплылся в довольной улыбке. — Это все просто хитрый ход?
    
— Конечно. Поймите, все должны были попасться на эту хитрость! Затаки, все, даже вы! Иначе шпионы донесли бы Ишидо, он сразу выступил бы против нас — и никто, ни на земле, ни на небесах, никакие боги не предотвратили бы мою гибель.
    
— Это верно… Ах, господин, простите меня. Я так глуп. Я заслуживаю того, чтобы мне отрубили голову! Так все это вздор, всегдашний вздор… Но… но что же с генералом Кьесио?
    
— Он сказал, что виновен в измене. Мне не нужны генералы-изменники, — мне нужны послушные вассалы.
    
— Но почему такие нападки на господина Судару? Почему вы лишили его всех ваших милостей?
    
— Потому что мне так хотелось, — хрипло выговорил Торанага.
    
— Да. Прошу меня извинить. Это ваше право. Простите, что я так засомневался в вас.
    
— Почему я должен прощать вас за то, что вы были самим собой, старина? Вы мне нужны, чтобы делать то, что вы делаете, и говорить то, что вы сказали. Сейчас вы мне нужны более чем когда-либо. Я должен иметь кого-нибудь, кому я могу доверять. Вот поэтому я выбрал вас в доверенные лица. Это должно остаться тайной между нами.
    
— О господин, вы осчастливили меня…
    
— Да, — перебил его Торанага, — это единственное, чего я боюсь.
    
— Простите, господин?
    
— Вы главнокомандующий. Вы один можете нейтрализовать этих глупых, недоумевающих мятежников, пока я жду. Я доверяю вам, и я должен доверять вам. Мой сын не может держать моих генералов в узде, хотя и никогда не выдал бы своей радости, знай он эту тайну. Если бы он знал ее… Но ваше лицо — ворота вашей души, старый дружище.
    
— Тогда возьмите мою жизнь, дайте только мне разобраться с генералами.
    
— Это не поможет. Вы должны держать их вместе все время до моего предполагаемого отъезда. Вы должны следить за своим лицом и сном, как никогда. Вы один во всем мире, кто знает! Вы единственный, кому я должен доверять!
    
— Простите мне мою глупость. Я не уловил. Объясните мне, что я должен делать.
    
— Скажите моим генералам правду: что вы убедили меня послушаться вашего совета, — ведь это и их совет? Я официально прикажу отложить мой отъезд на семь дней. Потом я отложу его снова. На этот раз — из-за болезни. Вы один знаете это.
    
— Потом? Потом будет «Малиновое небо»?
    
— Не так, как планировалось сначала. «Малиновое небо» всегда остается на самый крайний случай.
    
— Да. А что с мушкетным полком? Может он прорваться через горы?
    
— Часть пути преодолеет. Но не весь путь до Киото.
    
— Убейте Затаки.
    
— Может быть, и придется. Но Ишидо и его союзники все еще непобедимы. — Торанага рассказал об аргументах Оми, Ябу, Игураши и Бунтаро в день землетрясения. — В тот раз я приказал объявить «Малиновое небо» просто как еще один финт, чтобы ввести в заблуждение Ишидо… а также позаботился передать определенную часть наших разговоров тем, кому они не предназначались. Но войско Ишидо все еще непобедимо.
    
— Как же нам расколоть их? Что с Кийямой и Оноши?
    
— Эти двое непреклонно настроены против меня. И все христиане против меня — кроме моего христианина, и я скоро смогу очень хорошо использовать его и его корабль. Больше всего мне нужно время. У меня есть союзники и тайные друзья по всей империи, и если у меня будет время… Каждый день я выигрываю, а Ишидо слабеет. Таков мой военный план. Каждый день отсрочки очень важен. Послушайте, после дождей Ишидо выступит против Кванто — одновременный удар с двух сторон — Икаю Джикья нацелится на юг, Затаки — на север. Мы задержим Джикью в Мисиме, потом отбросим к перевалу Хаконе и Одаваре, где у нас будет последняя стоянка. На севере мы будем держать Затаки в горах вдоль дороги Хосокайдо, где-то около Микавы. Игураши и Оми верно сказали: «Мы можем отбить первое наступление, но другого большого наступления не должно быть. Мы воюем и ждем их за южными горами. Мы воюем, тянем время и ждем, а потом, когда созреет урожай для жатвы, — „Малиновое небо“».
    
— Эх, скорее бы наступил этот дань!
    
— Послушайте, старый дружище, только вы сможете держать моих генералов в узде. Со временем, когда Кванто будет в безопасности, полностью в безопасности, — мы сможем выдержать первое наступление и тогда союзники Ишидо начнут отходить от него. Когда это случится, будущее Яэмона гарантировано и завещание Тайко останется неизменным.
    
— Вы не возьмете единоличную власть, господин?
    
— Говорю вам в последний раз: закон может быть выше причины, но повод никогда не должен быть выше закона, или все наше общество расползется, как старый татами. Закон может использоваться для отвода причины, причина не должна отвергать закон. Завещание Тайко — это закон.
    
Хиро-Мацу поклонился в знак согласия.
    
— Очень хорошо, господин. Больше я никогда не позволю себе упомянуть об этом. Прошу меня извинить. Сейчас… — он позволил себе улыбнуться, — как мне вести себя сейчас?
    
— Сделать вид, что вам удалось убедить меня отложить отъезд. Просто держите их в вашем железном кулаке.
    
— Сколько времени я должен притворяться?
    
— Этого я не знаю.
    
— Я не доверяю себе, господин. Могу ошибиться, сам того не желая. Думаю, что смогу поддерживать на своем лице радостное выражение несколько дней. С вашего разрешения, мои «боли» станут столь сильными, что я буду вынужден полежать в постели — и без посещений, да?
    
— Хорошо. Сделаете так через четыре дня. Пусть боли начнутся уже сегодня. Это будет нетрудно?
    
— Нет, господин. Простите. Я рад, что битва будет в этом году. В следующем… возможно, я уже не в силах буду вам помочь.
    
— Ерунда. Но она будет в этом году независимо от того, хочу я этого или нет. Через шестнадцать дней я уеду из Эдо в Осаку. К этому времени вы дадите ваше «вынужденное согласие» и возглавите движение. Только вы и я знаем, что будут еще отсрочки и задолго до того, как мы достигнем наших границ, я вернусь в Эдо.
    
— Пожалуйста, простите мои сомнения в вас. Если бы я не должен был помогать вашим планам, я не смог бы жить, с моим стыдом.
    
— Не стоит стыдиться, старина. Если бы вы не были так уверены в этом, Ишидо и Затаки разгадали бы этот трюк. О, кстати, как Бунтаро-сан, когда вы видели его?
    
— Злой, господин. Хорошо, что ему предстоит участвовать в битве.
    
— Он не предлагал сместить меня как вашего сюзерена?
    
— Если бы он сказал это мне, я «сместил» бы его голову! Тут же!
    
— Я вызову вас через три дня. Запрашивайте меня о встрече ежедневно, но я пока буду отказывать.
    
— Да, господин. — Старый генерал униженно поклонился. — Пожалуйста, простите старого дурака. Вы снова дали мне цель в жизни. Благодарю вас. — Он вышел.
    
Торанага вынул из рукава маленький клочок бумаги и с огромным удовлетворением перечитал письмо матери. При возможности прохода на севере — если там предадут Ишидо — положение его значительно улучшалось. Бумага изогнулась и превратилась в пепел. Довольный, он растер пепел в пыль. «Так кого же теперь сделать главнокомандующим?» — спросил он себя.
    * * *
    
В полдень Марико прошла через передний двор главной башни замка, через ряды безмолвных часовых и вступила внутрь башни. Секретарь Торанаги ждал ее в одной из приемных на первом этаже.
    
— Сожалею, что пришлось послать за вами, госпожа Тода, — вяло сказал он.
    
— Я только рада, Каванаби-сан.
    
Каванаби, пожилой самурай с бритой головой и резкими чертами лица, был когда-то буддийским священником. Уже много лет он вел всю корреспонденцию Торанаги. Обычно веселый и оживленный, сегодня он, как и большинство людей в замке, был сильно не в своей тарелке. Он протянул ей небольшой бумажный свиток:
    
— Здесь ваши проездные документы на поездку в Осаку, все правильно оформлено. Вы должны выехать завтра и прибыть туда как можно скорее.
    
— Благодарю вас. — Голос Марико звучал необычно тихо.
    
— Господин Торанага говорит, что у него могут быть личные письма, которые вы должны передать госпоже Киритсубо и госпоже Кото. А также господину генералу Ишидо и госпоже Ошибе. Их передадут вам завтра на рассвете, если… простите, если они будут готовы, я прослежу, чтобы вам их передали.
    
— Благодарю вас.
    
Из множества свитков, аккуратно разложенных на низком столике, Каванаби выбрал официальный документ.
    
— Мне приказано передать вам это. Это об увеличении владений вашего сына, как обещал господин Торанага. Десять тысяч коку в год. Он датирован последним днем последнего месяца и… ну, вот он.
    
Марико взяла, прочитала и проверила официальные печати — все в порядке. Но это не принесло ей счастья. Оба считали, что это просто бумага. Если ее сыну сохранят жизнь, он станет просто ронином.
    
— Спасибо. Пожалуйста, поблагодарите господина Торанагу за честь, оказанную нам. Мне не разрешат повидаться с ним до отъезда?
    
— О да. Отсюда вас просили пойти на корабль чужеземцев. Вам приказано ждать его там.
    
— Я… я буду переводить?
    
— Господин Торанага не сказал. Думаю, что да, госпожа Тода. — Секретарь покосился на список, который держал в руке. — Капитан Ёсинака получил приказ командовать эскортом по дороге в Осаку, если это вас устроит.
    
— Почту за честь снова быть на его попечении. Спасибо. Могу я узнать, как чувствует себя господин Торанага?
    
— Видимо, достаточно хорошо, но для такого активного человека, как он, запереться на столько дней… Что я могу сказать? — Он беспомощно раскинул руки. — Простите. По крайней мере он виделся с господином Хиро-Мацу и согласился отложить выезд. Он согласился также заняться некоторыми другими делами… цены на рис должны быть сейчас стабилизированы — на случай плохого урожая… Но дел так много… Это непохоже на него, госпожа Тода. Времена плохие, правда? И ужасные прогнозы: предсказатели говорят, что в этом году погибнет урожай.
    
— Я им не верю — пока не придет время уборки урожая.
    
— Мудро, очень мудро. Но немногие из нас доживут до времени уборки урожая. Я еду с ним в Осаку. — Каванаби вздрогнул и нервно подался вперед. — Я слышал, что между Киото и Осакой опять началась эпидемия — оспа. Это еще один знак того, что боги отворачиваются от нас.
    
— Непохоже, чтобы вы верили небесным предзнаменованиям, Каванаби-сан, или полагались на слухи. Вы знаете, что господин Торанага думает об этом.
    
— Знаю, простите. Но, ну… никто не кажется нормальным в эти дни, не так ли?
    
— Может быть, слухи неверны — я молюсь, чтобы это была неправда. — Она отбросила все свои предчувствия. — Есть какие-нибудь новые сведения о времени отъезда?
    
— Как я понял, господин Хиро-Мацу говорит об отсрочке на семь дней. Я так рад, что вернулся наш главнокомандующий и убедил… По мне, лучше, этот выезд был бы отложен навсегда. Лучше сражаться здесь, чем с позором погибнуть там.
    
— Да, — согласилась она, зная, что не было никакого смысла притворяться дальше, что ни у кого в голове не роятся эти предчувствия, — сейчас, когда вернулся господин Хиро-Мацу, наш господин, наверное, поймет, что сдаться — не самый лучший выход.
    
— Госпожа, только для вас. Господин Хиро-Мацу… — Он остановился, поднял глаза и изобразил на лице улыбку — в комнату входил Ябу. — Ах, господин Касиги Ябу, как приятно вас видеть. — Он поклонился, поклонилась и Марико, последовал обмен любезностями, потом Каванаби сказал: — Господин Торанага ждет вас, господин. Прошу вас сразу же идти наверх.
    
— Хорошо. По какому вопросу он хотел меня видеть?
    
— Простите, господин, он сказал мне только, что хочет повидать вас.
    
— Как он?
    
Каванаби помешкал.
    
— Без изменений, господин.
    
— А его отъезд — назначен новый срок?
    
— Я понял, что это будет через семь дней.
    
— А господин Хиро-Мацу не убедит его еще отодвинуть этот срок?
    
— Это хорошо было бы для нашего господина.
    
— Конечно, — Ябу вышел.
    
— Вы говорили о господине Хиро-Мацу…
    
— Только для вас, госпожа, так как Бунтаро-сан сейчас отсутствует, — прошептал секретарь. — Когда старый Железный Кулак вышел после встречи с господином Торанагой, ему пришлось отдыхать почти час — у него были очень сильные боли, госпожа.
    
— Ох, как ужасно, если с ним что-нибудь случится именно теперь!
    
— Да, без него будет переворот… Эта отсрочка ничего не решает. Это только небольшое перемирие. Настоящая проблема… Я… я боюсь… С тех пор как господин Судару действовал как официальный помощник генерала Кьесио, наш господин каждый раз при упоминании имени господина Судару очень сердится… Это ведь только господин Хиро-Мацу убедил его отложить выезд, и это единственное, что… — Слезы потекли по щекам секретаря. — Что случилось, госпожа? Он теряет над собой контроль?
    
— Нет, я убеждена — все будет хорошо. — Марико произнесла это твердо, но сама не очень верила в то, что говорила. — Благодарю вас за то, что вы мне рассказали. Я постараюсь повидаться с господином Хиро-Мацу до отъезда.
    
— Идите с Богом, госпожа.
    
Она вздрогнула.
    
— Я не знала, что вы были христианином, Каванаби-сан.
    
— Я — нет, госпожа. Просто знаю, что у вас так говорят.
    
Марико вышла во двор, на солнышко, волнуемая разнообразными чувствами. Ее очень расстроила недобрая весть о здоровье Хиро-Мацу, и в то же время она благословляла Бога, что ожидание ее кончилось и завтра она может уехать. А теперь — в паланкин, эскорт ожидает ее.
    
— Ах, госпожа Тода. — Это Дзеко вышла из тени и стала у нее на пути.
    
— Доброе утро, Дзеко-сан, как я рада вас видеть. Надеюсь, у вас все хорошо? — Марико почувствовала внезапный озноб, машинально начав этот обычный любезный разговор.
    
— Боюсь, что совсем не хорошо, извините. Очень жаль, но наш господин, кажется, нас не любит — Кику-сан и меня. Когда мы приехали, нас засадили в грязный номер третьеразрядной гостиницы, — я не поместила бы туда и своих людей восьмого класса.
    
— Ох, простите, я уверена, что это какая-то ошибка.
    
— Ах да, ошибка. Конечно, я надеюсь, что это так, госпожа. Сегодня мне наконец повезло — разрешено прийти в замок, получен ответ на мою просьбу посетить Великого Господина и разрешено снова поклониться Великому Господину, немного попозже. — Дзеко криво улыбнулась ей. — Я слышала, вы тоже приходили к господину секретарю, и подумала: стоит подождать вас, чтобы приветствовать. Надеюсь, вы не возражаете?
    
— Благодарю, я рада вас видеть, Дзеко-сан. Я хотела бы навестить вас и Кику-сан или пригласить вас обеих к себе, но, к сожалению, не представилось возможности.
    
— Да, так печально. Сейчас плохие времена. Плохие для дворян, плохие для крестьян. Бедная Кику-сан совсем заболела от расстройства, что попала в немилость к нашему господину.
    
— Я уверена, что это не так, Дзеко-сан. Господин Торанага сейчас столкнулся с массой срочных проблем.
    
— Верно, верно. Не выпить ли нам сейчас чаю, госпожа Тода? Мне было бы так лестно немного поболтать с вами.
    
— Простите, но мне приказано идти по одному делу, а то и я была бы рада такой возможности.
    
— Ах да, вам же нужно на корабль Анджин-сана! Простите, забыла. А как Анджин-сан?
    
— Думаю, хорошо. — Марико взбесилась от того, что Дзеко посвящена в ее личные дела. — Я видела его только раз и всего несколько минут — с тех пор как мы прибыли сюда.
    
— Интересный мужчина, очень. Жаль, когда не видишься с друзьями, правда?
    
Обе женщины продолжали улыбаться, речи их были вежливы, голоса беззаботны, — обе они сознавали, что за ними наблюдают и их подслушивают ожидающие Марико нетерпеливые самураи.
    
— Я слышала, Анджин-сан посетил своих друзей — свою команду. Как он нашел их?
    
— Он ничего не сообщил мне об этом, Дзеко-сан, — мы ведь виделись всего несколько минут. Простите, но я должна бежать…
    
— Печально, когда не видишься с друзьями. Может быть, я могу рассказать о них. Например, что они живут в деревне с эта.
    
— Что?
    
— Да-да. Кажется, его друзья специально попросили разрешения жить там — предпочли деревню эта цивилизованным местам. Любопытно, да? Они не такие, как Анджин-сан, он совсем другой. По слухам, они говорят, что это больше напоминает им собственный дом. Любопытно, да?
    
Марико вспомнила, каким странным был Анджин-сан, когда она в тот день встретилась с ним на лестнице. «Теперь все понятно, — подумала она. — Эта! Мадонна, вот бедняга! Как он должен был стыдиться».
    
— Простите, Дзеко-сан, что вы сказали?
    
— Просто удивительно, что Анджин-сан так отличается от остальных.
    
— А вы видели их? Остальных? Какие они?
    
— Нет, госпожа, я не бывала там. Что мне с ними делать? Или с эта? Я должна думать о своих клиентах и о моей Кику-сан. И о сыне.
    
— Ах да, ваш сын.
    
Лицо Дзеко опечалилось под зонтиком, но глаза оставались жесткими, коричневыми, как ее кимоно.
    
— Пожалуйста, извините меня, но я думаю, вы не знаете, почему мы потеряли расположение господина Торанаги.
    
— Нет. Я уверена, что вы ошибаетесь. Контракт утвержден? В соответствии с договоренностью?
    
— Да, спасибо. У меня письмо о кредите рисовым торговцам в Мисиме с оплатой по требованию. На меньшую сумму, чем мы договорились. Но деньги меня интересуют меньше всего. Что деньги, когда мы потеряли милость нашего господина — кто бы он ни был.
    
— Я уверена, вы снова обретете его расположение.
    
— Ах, его расположение… Я беспокоюсь о вас тоже, госпожа Тода.
    
— Я всегда к вам хорошо относилась. По-дружески, Дзеко-сан. Мы могли бы поговорить в другое время, а сейчас я действительно должна идти, так что извините, пожалуйста…
    
— Вы так добры, меня это радует. — И когда Марико уже повернулась, чтобы уйти, Дзеко добавила своим самым медовым голоском: — Ведь у вас будет время? Вы едете завтра в Осаку, не так ли?
    
Марико внезапно почувствовала, как в грудь ей вонзилась холодная игла и ловушка захлопнулась.
    
— Что-нибудь не так, госпожа?
    
— Нет-нет, Дзеко-сан. Вам будет удобно в час собаки сегодня вечером?
    
— Вы слишком добры, госпожа, о да. Вы сейчас собираетесь встретиться с нашим господином, вы бы не походатайствовали за нас? Нам нужна такая малость.
    
— Буду рада. — Марико немного подумала. — О некоторых благодеяниях можно и попросить, но ничего нельзя гарантировать.
    
Дзеко на секунду замерла.
    
— Ах! Вы уже просили его… просили его о милости для нас?
    
— Конечно, почему бы и не попросить? Разве Кику-сан не фаворитка, а вы не преданный вассал? Разве в прошлом вам не были оказаны милости?
    
— Мои желания всегда так скромны. Все, что я ни говорила, мне предоставляется, госпожа. Может быть, и больше.
    
— О пустобрюхих собаках?
    
— О длинных ушах и надежных языках.
    
— Ах да. И о тайнах.
    
— Мне так легко доставить радость. Милости моего господина и моей госпожи — это ведь не такая большая просьба?
    
— Нет, но только если представится случай… Я ничего не могу обещать.
    
— До вечера, госпожа.
    
Они раскланялись, и никто ничто не заметил. Сопровождаемая поклонами, Марико села в паланкин, пряча охватившую ее дрожь, и кортеж тронулся. Дзеко смотрела ему вслед.
    
— Ты, женщина! — грубо окликнул ее проходивший мимо молодой самурай. — Чего ты ждешь? Давай проходи!
    
— Ха! — презрительно откликнулась Дзеко, к удивлению окружающих. — Женщина, да? Щенок! Если бы я пошла по твоим делам, мне пришлось бы здорово их поискать — ведь ты еще даже не такой мужчина, чтобы иметь хотя бы соломенную крышу!
    
Все расхохотались. Тряхнув головой, Дзеко бесстрашно удалилась.
    * * *
    
— Привет, — сказал Блэксорн.
    
— Доброе утро, Анджин-сан. Вы прямо сияете!
    
— Спасибо. Это потому, что я вижу такую красивую женщину.
    
— Ах, спасибо, — просияла Марико. — Как ваш корабль?
    
— Первый класс. Вы не хотели бы подняться на борт? Я показал бы вам все на корабле.
    
— А это можно? Мне приказано встретиться здесь с господином Торанагой.
    
— Мы все ждем его. — Блэксорн повернулся и заговорил со старшим в порту самураем: — Капитан, я отведу туда госпожу Тода, покажу ей корабль. Как только появится господин Торанага, вы позовете, да?
    
— Как вам будет угодно, Анджин-сан.
    
Блэксорн увел Марико с пристани. Везде стояли самураи; охрана и заграждения на берегу и на палубе были серьезнее, чем обычно. Сначала он провел ее на ют.
    
— Это мое, все мое, — гордо произнес он.
    
— А из вашей команды здесь есть кто-нибудь?
    
— Нет, никого. Сегодня никого, Марико-сан. — Он как мог быстро показал ей все, потом повел вниз. — Это моя каюта. — Верхние окна-фонари смотрели в сторону берега. Он закрыл дверь. Теперь они были совсем одни.
    
— Это ваша каюта? — спросила она. Он кивнул, глядя на нее. Марико кинулась ему в объятия. Блэксорн крепко обнял ее.
    
— О, как мне не хватало тебя.
    
— И мне не хватало тебя…
    
— Мне так много надо сказать тебе… И спросить тебя — начал он.
    
— Мне нечего сказать кроме того, что я люблю тебя всем сердцем. — Она задрожала в его руках, пытаясь забыть тот ужас, что охватил ее при мысли о Дзеко. — Я так боюсь за тебя.
    
— Не бойся, Марико, моя любимая, все будет хорошо…
    
— То же я говорю и себе. Но сегодня нельзя принять карму и волю Бога.