1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
    
Вместо того чтобы выломать ей руку, Картер рассмеялся. Хорошо сказанула. И он ей поверил. Она бы никогда не отважилась говорить с ним таким тоном, если бы не говорила правду. Вот только, если бы она была не в «Ливайсах». Трахнуть её, возможно, всё равно не выгорело бы, но если бы на ней была юбка, он мог бы приблизиться к этому вплотную. А впрочем, сухотерка тоже не самый плохой способ начать День свиданий, пусть даже не о мягонькие трусики, а о плотный джинсовый коттон.
    
— Не дёргайся и держи язык за зубами, — шепнул он. — Тогда сможешь остаться целой и невредимой.
    
Она услышала лязг его пряжки и скрип молнии. Тогда об неё начало тереться то самое, что и перед этим, только теперь между ними было намного меньше ткани. Где-то в закоулке мозга её утешала радость от того, что она надела сегодня почти совсем новые джинсы; Линда имела надежду, он об них натрёт себе хорошую болячку.
    
«Только бы Джей-Джей не забежали в дом, не увидели меня такой».
    
Вдруг он прижался к ней сильнее, твёрже. Рукой, которая не выкручивал её руку, ухватил её за грудь.
    
— О-вау, мамаша, — пробурчал он. — Ай-ай, давай-манай.
    
Она ощутила его спазматичное дёрганье, а влажности, которая по обыкновению следует за ним, как день за ночью — нет. Джинсы, слава Богу, для этого были слишком плотными. Через какой-то миг после этого наконец-то отпустили её завёрнутую за спину руку. Она могла бы заплакать от облегчения, но стерпела. Не должна была. Обернулась. Он уже застёгивал на себе ремень.
    
— Мать, тебе следует переодеть джинсы, прежде чем печеньем заниматься. Я бы на твоём месте так и сделал. — Он пожал плечами. — Но неизвестно, может тебе так больше нравится. Как кому по вкусу.
    
— Это вы так теперь поддерживаете правопорядок? Так ваш босс теперь приказывает вам охранять законность?
    
— Он человек большой, большей частью по общим вопросам. — Картер обернулся к кладовке, и её запыхавшееся сердце едва не остановилось. Потом он взглянул на свои часы и ещё раз поддёрнул молнию. — Позвонишь мистеру Ренни или мне, если твой муж нарисуется. Так будет лучше всего, поверь мне. Если не сообщишь, а я узнаю, в следующий раз трахну тебя прямо в твоё стареющее влагалище. Хоть бы и на глазах твоих детей. Публика мне не помешает.
    
— Убирайся отсюда, пока они не пришли.
    
— Скажи «пожалуйста», мамаша.
    
Ей схватило горло, но она поняла, что Терстон вот-вот вновь её позовёт, и пересилила себя:
    
— Пожалуйста.
    
Он двинулся к дверям, но, заглянув в гостиную, остановился. Увидел маленькие чемоданчики. Она не имела в этом сомнений.
    
Но он кое-что другое имел в мыслях.
    
— И верни мигалку, я видел её в твоей машине. Если забыла, я тебе напоминаю: из полиции тебя уволили.
   
   
    
     
19
    
    
Когда через минуту в дом зашёл Терстон с детьми, она была наверху. Первым делом зашла в детскую комнату. Их чемоданчики лежали на кроватях. Из одной торчал мишка Джуди.
    
— Эй, детки, — весело позвала она на нижний этаж. Toujours gai[434], вот она какая. — Полистайте пока что книжечки, там есть с картинками, я спущусь через минутку!
    
К подножию ступенек подошёл Терстон.
    
— Нам надо уже спеш… — Увидел её лицо и осёкся. Она позвала его кивком.
    
— Мама, — позвала её Дженни, — можно мы выпьем последнюю «Пепси», если я со всеми поделюсь?
    
В обычное время и речи не могло бы идти о содовой так рано, но теперь она позволила.
    
— Можно, только не обрызгайтесь там.
    
Терси поднялся до половины ступенек.
    
— Что случилось?
    
— Говорите тише. Здесь был коп. Картер Тибодо.
    
— Большой, высокий, с широкими плечами?
    
— Да, он. Приходил меня допрашивать…
    
Терси побледнел, и Линда поняла: он вспомнил, что позвал её со двора, считая, что она в доме сама.
    
— Думаю, у нас все хорошо, — сказала она. — Но я хотела бы, чтобы вы проверили, в действительности ли он ушёл. Он приходил пешком. Посмотрите на улице и на заднем дворе за забор загляните к нашим соседям Эдмандсам. Мне надо переодеть брюки.
    
— Что он с вами делал?
    
— Ничего! — прошипела она. — Пойдите убедитесь, что он ушёл, и если так, мы, к чёрту, ушиваемся отсюда.
   
   
    
     
20
    
    
Пайпер Либби отпустила коробочку и села здесь же, смотря на город с полными слез глазами. Она думала обо всех тех ночных молитвах к Неотмирасегодняшнему. Она поняла, что это было не что иное, как неумелая, ученическая шутка, и та шутка, как теперь выяснилось, обернулась против неё. Не от мира сего было рядом. Вот только оно не было Богом.
    
— Вы их видели?
    
Она вздрогнула. Рядом с ней стояла Норри Келверт. Такая утончённая на вид. Подросла уже, и Пайпер заметила, что девочка вырастает красоткой. Для мальчиков, с которыми дружит, она, вероятно, уже красавица.
    
— Да, дорогуша, видела.
    
— Значит, Барби с Расти правы? Люди, которые нас рассматривают, это дети?
    
Пайпер задумалась: «Может, малый малого узнает».
    
— Я не уверена на все сто процентов, дорогуша. Попробуй сама.
    
— Эй? — взглянула на неё Норри.
    
И Пайпер, сама не ведая, хорошо или плохо делает, кивнула ей: «Да».
    
— Если я… ну, удивительно буду вести себя, там ли что-то такое, вы меня оттянете?
    
— Да. Но не надо, если не хочешь. Не воспринимай это как вызов.
    
Но для Норри это был именно вызов. А ещё ей было интересно. Она опустилась на колени среди высокой травы и крепко ухватилась с обеих сторон за коробочку. Её моментально пронзило. Голова Норри откинулась назад так резко, что Пайпер услышала, как с костяным треском хрустнули шейные позвонки девочки. Она хотела было её схватить, но тут же опустила руки, увидев, что Норри расслабилась. Подбородком она упёрлась себе в грудь, а глаза, которые закрылись, когда её пронизало шоком, вновь раскрылись. Затуманенные, нездешние.
    
— Зачем вы это делаете? — произнесла она. — Зачем?
    
По рукам в Пайпер побежали мурашки.
    
— Скажите мне! — из глаз у Норри выкатилась слезинка, упала на коробочку, зашипела и испарилась. — Скажите!
    
Потянулась тишина. Она показалась очень длинной. А потом девочка оторвалась и наклонилась назад, пока не упёрлась ягодицами себе в пятки.
    
— Дети.
    
— Точно?
    
— Точно. Сколько их там — сказать не могу. Там все меняется. На них кожаные шлемы. Они сквернословят. На них специальные очки и они сквозь них смотрят в свою коробочку. Только их похожа на телевизор. Они видят повсюду, по всему городу.
    
— Как ты это узнала?
    
Норри беспомощно покачала головой.
    
— Сама не знаю, только знаю, что это правда. Они плохие дети, со сквернословной, грязной болтовнёй. Я ни за что больше не притронусь к этой штуке. Меня словно в грязи вываляли, — начала она плакать.
    
Пайпер обняла девочку.
    
— Когда ты спрашивала их, зачем они это делают, они тебе что-то ответили?
    
— Ничего.
    
— А они тебя слышали, как ты думаешь?
    
— Слышали. Просто им безразлично.
    
Из-за их спин послышалось равномерное, пульсирующее тарахтение, оно усиливалось. С севера, едва не касаясь верхушек деревьев на стороне ТР-90, приближались два транспортных вертолёта.
    
— Зачем они так приближаются к Куполу, они же могут разбиться, как тот самолёт! — вскрикнула Норри.
    
Вертушки не разбились. Достигнув определённого безопасного для полётов расстояния двух миль, они начали снижаться.
   
   
    
     
21
    
    
Кокс рассказал Барби о старой заброшенной дороге, которая вела от сада Маккоя к границе с ТР-90, и высказал мысль, что она ещё годится для проезда. В ту пятницы, где-то в семь тридцать утра, Барби, Расти, Ромми, Джулия и Пит Фримэн отправились по ней на машине. Барби верил Коксу, но не настолько, чтобы полностью доверять снимкам старой, разбитой тракторами и тяжеловозами просёлочной дороги, сделанным с высоты двести миль, поэтому они взяли фургон, украденный Эрни Келвертом со стоянки Большого Джима Ренни. От этой машины, если она где-то застрянет, Барби был не против избавиться. Пит был без камеры; его цифровой «Никон» перестал работать после того, как он приблизился к коробочке.
    
— Инопланетяне не любят папарацци, братец, — улыбнулся Барби. Он думал, что замечание прозвучит скромной шуткой, но, когда речь шла о его фотоаппаратуре, Пит совсем терял чувство юмора.
    
Бывший фургон телефонной компании довёз их до Купола и теперь они все впятером смотрели, как два больших CH-47 заруливают на посадку на густо поросший травой луг на территории ТР-90. Грунтовая дорога продолжалась аж до туда, и роторы «Чинуков» поднимали огромные тучи пыли. Барби и остальные прикрывали себе глаза ладонями, но инстинкт оказался лишним, ненужным сейчас; пылища достигала только Купола, а там уже разлеталась во все стороны.
    
Вертолёты приземлялись с медленной грацией отяжелевших леди, которые стараются примостить свои великоватые ягодицы в театральные кресла. Барби услышал бешенное вжжжи металла по камню, и тот вертолёт, который был слева, отбросило футов на тридцать в сторону, прежде чем попробовать сесть вновь.
    
Кто-то выпрыгнул из люка первого вертолёта и поспешил сквозь тучу поднятой пыли и мелких камешков, раздражённо отмахиваясь. Барби где бы то ни было узнал бы деловитую походку этой похожей на пожарный гидрант фигуры. Приблизившись, Кокс повёл себя, словно слепец в персональной тьме: вытянул вперёд руку, нащупывая преграду. А потом вытер на ней пыль со своей стороны.
    
— Приятно видеть вас дышащим воздухом свободы, полковник Барбара.
    
— Да, сэр.
    
Кокс перевёл взгляд.
    
— Поздравляю, мисс Шамвей. Поздравляю вас всех, друзья Барбары. Я хочу услышать все, но всё должно происходить быстро, у меня назначен небольшой цирковой спектакль на другой стороне города, и мне не хотелось бы туда опоздать.
    
Кокс кивнул пальцем себе за плечо, где уже началась разгрузка: несколько десятков вентиляторов «Эйр Макс» и генераторы к ним. Большие, с облегчением подумал Барби, того типа, которым сушат теннисные корты и ипподромные дорожки после сильных ливней. Каждый болтами прикручен к собственной передвижной двухколёсной платформе. Генераторы на вид были, скорее всего, двадцатисильными. Он надеялся, что они потянут.
    
— Сначала я хотел бы услышать от вас уверение, что в этих штуках не возникнет необходимости.
    
— Наверняка я не знаю, — ответил Барби. — Однако боюсь, что они могут понадобиться. Возможно, вам следовало бы поставить ещё этих штуковин там, где шоссе 119, где жители города будут встречаться с родственниками.
    
— Вечером, — сказал Кокс. — Раньше нам никак не управиться.
    
— Возьмите часть этих, — предложил Расти. — Если нам понадобятся все из них, это будет означать, что мы по уши в дерьме.
    
— Невозможно, сынок, другое дело, если бы мы могли пролететь напрямик через Честер Милл, но, если бы это было возможно, в них не было бы потребности, правда? К тому же монтирование линии мощных вентиляторов с генераторами в таком месте, где сойдутся люди, лишь ухудшит дело. Никто ничего не будет слышать. Эти малыши так ревут. — Он взглянул на свои часы. — Ну, начинаем, рассказывайте мне, сколько успеете за пятнадцать минут.
   
  
  
   
    
Хэллоуин наступает раньше
   
   
    
     
1
    
    
В четверть восьмого минивен Линды Эверетт «Хонда Одиссей Зелёный»[435] подкатил к грузовому дебаркадеру позади универсального магазина Бэрпи. Терси ехал рядом с водителем. Дети (непривычно притихшие для малышни, которая отправилась в приключенческое путешествие) сидели позади. Эйден обнимал за шею Одри. Собака, несомненно, ощущая подавленность мальчика, относилась к этому терпеливо.
    
Не смотря на три таблетки аспирина, плечо у Линды все ещё ныло, к тому же она не могла выбросить из памяти лицо Картера Тибодо. И его запаха: смесь пота и одеколона. Она все ещё ожидала, что он вдруг может объявиться позади в полицейском «крузере», блокируя возможность бегства. «В следующий раз трахну тебя прямо в твоё стареющее влагалище. Хоть бы и на глазах твоих детей».
    
Он на это способен. Он такой. Итак, пока у ней не получится выбраться из города, она предпочитала выдерживать между собой и новым Пятницей Джима Ренни по возможности большую дистанцию.
    
— Хватайте целый рулон и ножницы для металла, — сказала она Терстону, — они под тем молочным ящиком. Расти мне сказал.
    
Терстон уже приотворил двери, но теперь задержался.
    
— Я этого не могу сделать. Что, если они ещё кому-то понадобятся?
    
Она не собиралась спорить; в таком случае она бы просто заверещала, перепугав детей.
    
— Берите, что хотите. Только быстрее. Мы здесь как в ловушке.
    
— Я постараюсь.
    
Однако казалось, пройдёт целая вечность, пока он настрижёт достаточное количество кусков свинцового полотна, она едва удерживала себя, чтобы не высунуть голову из окна машины, не спросить: он сам в себе воспитал привычки манерной престарелой леди, или таким и родился?
    
«Прикуси язык. Он вчера потерял любимого человека».
    
Конечно, но если они не будут спешить, она может потерять все. Вон уже и люди начали появляться на Мэйн-стрит, направляются на шоссе 119, к молочной ферме Динсмора, надеясь занять самые лучшие места. Линда вздрагивала каждый раз, когда слышался голос через полицейский громкоговоритель: «МАШИНАМИ ЗАПРЕЩЕНО ДВИГАТЬСЯ ПО ЦЕТРАЛЬНОЙ ДОРОГЕ! ВСЕ, КРОМЕ ИНВАЛИДОВ, ДОЛЖНЫ ИДТИ ПЕШКОМ».
    
Тибодо прыткий парень, и что-то он унюхал. Что, если он вернётся и увидит, что её машина исчезла? Станет ли он её искать? Тем временем Терси продолжал откусывать куски свинца от кровельного рулона. Обернулся, она решила, что он уже закончил, но это он только прикидывал на глаз размер лобового стекла. Снова начал резать. Вгрызся в очередной кусок. Может, он специально старается свести её с ума? Глупая мысль, но стоило ей вынырнуть в голове, как избавиться от неё не было сил.
    
Она все ещё переживала то ощущение, как Тибодо трётся об её зад. Щекочущее прикосновенье его стояка. Пальцы, которые мнут ей грудь. Она приказала себе не смотреть на то, что он оставил на ягодицах её джинс, когда их снимала, но не смогла удержаться. Определение, которое выросло в её мозгу, было таким — мужские отбросы, и она выдержала короткую, противную борьбу с тем, чтобы завтрак не покинул её желудка. Что также подарило бы ему удовлетворение, если бы он об этом узнал.
    
Пот стекал у неё со лба.
    
— Мама? — это Джуди сказала ей прямо в ухо. Линда подскочила, вскрикнув. — Извини, я не хотела тебя напугать. Можно мне чего-нибудь съесть?
    
— Не теперь.
    
— А почему там все говорят и говорят в громкоговоритель?
    
— Дорогуша, я не могу сейчас с тобой говорить.
    
— У тебя депрессия?
    
— Да. Небольшая. А сейчас сиди тихо.
    
— А мы увидим отца?
    
— Да. — «Если нас не схватят, а меня ещё и изнасилуют на ваших глазах». — Сиди тихо теперь.
    
Наконец Терси отправился к машине. Благодарить Бога за маленькую радость. Он нёс квадратные и прямоугольные куски свинцового полотна, которых, казалось, могло хватить для бронирования танка.
    
— Видите? Не так уже и дол… ох, сука.
    
Дети захохотали, у Линды в мозгу этот смех превратился в звук рашпиля.
    
— С вас четвертак[436] в бранную кружку[437], мистер Маршалл, — произнесла Дженни.
    
Терси изумлённо смотрел вниз. У него из-за пояса торчали ножницы для металла.
    
— Я только положу их назад под молочный ящик…
    
Линда выхватила у него ножницы раньше, чем он успел закончить, подавляя мгновенное желание погрузить их по самые рукоятки в его чахлую грудь — фантастическая выдержка, подумала она — и побежала сама, чтобы положить их на место.
    
Только она это сделала, из-за угла выскользнула машина, заблокировав им выезд на Вест-стрит, единственный путь из этого глухого угла.
   
   
    
     
2
    
    
На верхушке городского холма, прямо под Y- подобным перекрёстком, где от Мэйн-стрит ответвлялась Гайленд-авеню, стоял, работая на холостых оборотах, «Хаммер» Джима Ренни. Снизу доносились усиленные громкоговорителями призывы к гражданам оставлять их автомобили и идти дальше пешком, если только они не инвалиды. Народ полился вниз по тротуарам, много кто с рюкзаками на плечах. Большой Джим смотрел на них с тем долготерпеливым пренебрежением, которое присуще только надсмотрщикам, которые делают свою работу не из любви, а по обязанности.
    
Идя против течения, появился Картер Тибодо. Он стремительно шагал посреди дороги, время от времени отталкивая кого-то прочь со своего пути. Приблизился к «Хаммеру», сел на пассажирское место и смахнул рукой пот со лба.
    
— Ты смотри, как климат-контроль хорошо работает. Ещё и восьми нет, а на улице уже, вероятно, градусов семьдесят пять[438]. И воздух воняет, как обгаженная тлей капуста. Извиняюсь, босс.
    
— Какой у тебя улов?
    
— Плохой. Я говорил с офицером Эверетт. Экс-офицером Эверетт. Остальные сбежали.
    
— Она что-нибудь знает?
    
— Нет. Она не получала вестей от дока. А Веттингтон водила её за нос, отводила глаза, говоря туфту.
    
— Ты уверен?
    
— Да.
    
— А её дети при ней?
    
— Ага. И тот хиппи также. Тот, что уладил перебои с вашим сердцем. Плюс те двое детей, которых Джуниор с Фрэнки нашли возле озера. — Картер подумал. — Теперь, когда его телка мертва, а её муж сбежал, теперь, я думаю, этот хиппан с Эверетткою ещё до конца этой недели будут трахаться, аж гай будет шуметь. Босс, если хотите, чтобы я вновь на неё наехал, я готов.
    
Большой Джим шевельнул одним пальцем, едва оторвав его от руля, и так показал, что в этом нет необходимости. Он был искренне восхищён другим.
    
— Посмотри на них, Картер.
    
Картер и сам не мог не обращать на это внимания. Толпа, которая шла из города, сгущалась с каждой минутой.
    
— Большинство из них будут возле Купола около девяти, а их никчёмные родственники подъедут туда не раньше десяти. А то и позже. К тому времени эти уже натопчутся там и будут страдать от жажды. В полдень те, что не догадались прихватить с собой воды, начнут пить из зассанного коровами Динсморовского пруда, пусть их Бог любит. Бог должен их любить, потому что большинство из них слишком тупы, чтобы работать, и слишком пугливы, чтобы воровать.
    
Картер взорвался хохотом.
    
— Вот с чем нам приходится работать, — подчеркнул Ренни. — Толпа. Никчёмный лохотрат. В чём они нуждаются в, Картер?
    
— Я не знаю, босс.
    
— Знаешь, ты хорошо это знаешь. В еде они нуждаются, Опре[439], музыке кантри и тёплой постели, чтобы, когда садится солнце, заваливать в неё своих телок. Таким образом, они могут плодить новых подобных себе существ. Ага, вот идёт показательный экземпляр этого племени.
    
Это был Питер Рендольф, вытирая платочком своё ярко-красное лицо, он волочился вверх по холму.
    
Большой Джим находился теперь в лекторском режиме.
    
— Наша работа, Картер, — о них заботиться. Нам это может не нравиться, мы можем не всегда думать, что они этого достойны, но это та работа, которую нам поручил Господь. Впрочем, занимаясь ею, сначала мы должны думать о себе, и именно поэтому большую часть свежих фруктов и овощей из «Фуд-Сити» складировано в помещении секретариата городского совета ещё два дня назад. Ты же об этом не знал, не так ли? Ну, и не удивительно. Ты на шаг опережаешь их, а я на шаг впереди тебя, и так оно и должно быть. Наука простая: Господь тем помогает, кто сам себе помогает.
    
— Конечно, сэр.
    
Подошёл Рендольф. Он закашлялся, под глазами у него были тёмные круги, и, казалось, он похудел. Большой Джим нажал кнопку, которой опускалось окно.
    
— Садись сюда, шеф, подыши немного в климат-контроле, — а когда Рендольф взялся за ручку дверей переднего пассажирского сидения, сказал: — Да не туда. Здесь сидит Картер. — Он улыбнулся. — Садись назад.
   
   
    
     
3
    
    
Сзади под «Одиссей» подъехала не полицейская машина; это был санитарный автомобиль из госпиталя. За рулём сидел Даги Твичел. Рядом с ним, на пассажирском сидении, со спящим грудным ребёнком на руках сидела Джинни Томлинсон. Открылись задние двери, и оттуда вылезла Джина Буффалино. Все ещё в своей униформе санитарки-волонтёрки. А вслед за ней другая девушка — Гарриэт Бигелоу в джинсах и майке с надписью: ОЛИМПИЙСКАЯ СБОРНАЯ США ПО ПОЦЕЛУЯМ.
    
— Что… что… — это, наверное, было и все, на что была способная Линда. Сердце у неё едва не выскакивало, кровь так сильно била ей в голову, что ей казалось, даже ушные перепонки у неё трясутся.
    
Твич произнёс:
    
— Нам позвонил Расти и приказал выезжать в сад на Чёрной Гряде. Я даже не подозревал, что там есть какой-то сад, зато Джинни о нём знает, и… что это? Линда, ты белая как призрак.
    
— Со мной все нормально, — ответила Линда, понимая, что вот-вот может упасть в обморок.
    
Она ущипнула себя за мочки ушей, трюк, которому когда-то давно её научил Расти. Как и большинство из его народных методов самолечения (прибивание жировиков корешком тяжёлой книги, например), это подействовало. Когда она вновь заговорила, голос у неё, как ей показалось, уже звучал и ближе, и более реальнее.
    
— Он вам сказал, чтобы вы сначала заехали сюда?
    
— Да. Забрать кое-что из того. — Он показал на рулоны свинца на грузовом дебаркадере. — Просто, чтобы подстраховаться, так он сказал. Но мне нужны эти ножницы.
    
— Дядюшка Твич! — закричала Дженни и бросилась к нему.
    
— Как дела, Тигровая Лилия? — он обнял её, подхватил на руки, и тогда поставил на землю. Дженни заглянула через пассажирское окно, посмотрела на малыша. — А как её зовут?
    
— Это он, — ответила Джинни. — Его имя Малыш Уолтер.
    
— Классно.
    
— Дженни, возвращайся на своё место, нам уже надо ехать, — позвала Линда.
    
Терси спросил:
    
— А кто в лавке остался, что скажете?
    
Джинни смутилась:
    
— Никого. Но Расти сказал, что это не беда, пока нет никого, кто нуждался бы в постоянном уходе. А таких, кроме Малыша Уолтера, там нет. И поэтому я схватила мальчика, и мы драпанули. Позже мы сможем вновь туда вернуться, так сказал Твич.
    
— Хорошо, чтобы хоть у кого-то это получилось, — грустно заметил Терси. Печаль, как это наконец-то заметила Линда, стала постоянным настроением Терстона Маршалла. — Три четверти населения города попёрлись по шоссе 119 к Куполу. Воздух нездоровый, и температура в десять утра поднимется до восьмидесяти пяти[440], как раз когда должны прибыть визитёры. Если Ренни с его подручными и обеспечили какое-то укрытие, я об этом ничего не слышал. Ещё до заката солнца в Честер Милле появится много обессиленных людей.
    
— Друзья, может, нам лучше вернуться? — произнесла Джина. — Потому что я чувствую себя, как та крыса, которая убегает с корабля.
    
— Нет! — вдруг воскликнула Линда так резко, что все посмотрели на неё, даже Одри. — Расти сказал, что должно произойти что-то плохое. Может, не сегодня ещё … но он сказал, что должно. Набирайте свинца для окон вашей машины и уезжайте. Я не отважусь здесь долго ждать. Один из прихвостней Ренни уже приходил ко мне сегодня утром, а если он вновь окажется возле усадьбы и увидит что нет моей машины…
    
— Поезжай тогда, — сказал Твич. — Я сейчас сдам назад, чтобы ты могла выехать. Только не пробуй по Мэйн-стрит, там сейчас настоящая пробка.
    
— По Мэйн-стрит, мимо полицейского участка? — Линду передёрнуло. — Нет, благодарю. Маменькино такси везёт только по Вест-стрит и дальше на горную долину.
    
Твич сел за руль санитарной машины, и обе юных медсестрички-новобранки тоже вновь полезли на свои места. Джина бросила через плечо на Линду последний, преисполненный сомнений взгляд.
    
Линда задержалась, сначала посмотрев на спящего, вспотевшего грудного ребёнка, потом на Джинни.
    
— Может, вы с Твичем сможете вернуться в госпиталь сегодня вечером, посмотреть, как там дела. Скажете, что были на вызове где-то, в Северном Честере, ещё ли где-то. Только, что бы там не случилось, нигде не упоминайте о Чёрной Гряде.
    
— Конечно.
    
«Легко тебе говорить, — подумала Линда. — А легко ли тебе было бы прикидываться, если бы тебя Картер нагнул к мойке».
    
Она затолкнула Одри в минивен, закрыла раздвижные двери и скользнула за руль своего «Одиссея».
    
— Давайте убираться отсюда, — сказал, садясь рядом с ней, Терси. — Я не ощущал такой паранойи с тех времён, когда скандировал «кончай свинью»[441].
    
— Хорошо, — кивнула она. — Потому что идеальная паранойя — это оптимальная осмотрительность.
    
Она сдала задом, объехав санитарную машину, и направила минивен на Вест-стрит.
   
   
    
     
4
    
    
— Джим, — обратился Рендольф с заднего сидения «Хаммера». — Вот я размышлял о том рейде.
    
— О, наконец. Так почему бы тебе не поделиться с нами плодами твоих соображений, Питер?
    
— Я шеф полиции. Если речь идёт о разгоне толпы на ферме Динсмора или командовании рейдом на нарколабораторию, где нелегальные вещества могут охранять вооружённые наркоманы… ну, я понимаю, где мне следует выполнять свои обязанности. Ну, скажем, так.
    
Большой Джим понял, что ему совсем не хочется обсуждать эту тему. Дискутировать с дураком контрпродуктивно. Рендольф понятия не имел, какие виды оружия могут храниться на радиостанции. По правде, и сам Большой Джим тоже (неизвестно, что Буши мог повписывать в их бланк-заказ), но он, по крайней мере, мог себе представить самое худшее, это тот подвиг, на который не был способен этот болтун в униформе. А если что-то случится с Рендольфом… ну, разве он уже не решил, что Картер будет ему вполне адекватной заменой.
    
— Хорошо, Пит, — произнёс он. — Я был бы не я, если бы старался встать между тобой и твоими обязанностями. И ты теперь новый командующий операции, а Фред Дентон твой заместитель. Ты удовлетворён?
    
— Вполне и полностью, на все сто! — выпятил грудь Рендольф. Став похожим на дородного петуха, готового вот-вот закукарекать. Большому Джиму, хотя с чувством юмора у него и было слабенько, пришлось прятать улыбку.
    
— Тогда отправляйся к участку и начинай собирать свой отряд. Городские грузовики, запомни.
    
— Правильно! Мы ударим в полдень! — потряс кулаком Рендольф.
    
— Подбирайтесь через лес.
    
— И ещё, Джим. Я вот о чём хотел с тобой поговорить. Вопрос немного сложноват. Тот лес позади радиостанции, он довольно захламленный… там может расти ядовитый плющ… а также и ядовитый дуб, или ещё что ни будь по-ху…
    
— Там есть просёлок, — перебил его Джим. Терпение у него заканчивалось. — Я хочу, чтобы вы воспользовались им. Ударьте по ним с той стороны, откуда они не ожидают.
    
— Но…
    
«Пуля в голову может наделать намного больших хлопот, чем ядовитый плющ».
    
— Пит, приятно было с тобой поболтать. Увидеться также было приятно…
    
«И как же его определить, кто он есть на самом деле? Дебил? Идиот? Посмешище?»
    
— Это такое легкомыслие, — произнёс Картер.
    
— Благодарю, Картер, ты высказал мою мысль. Пит, скажи Генри Моррисону, что теперь он отвечает за толпу на шоссе 119. И воспользуйся тем просёлком.
    
— Я вот что себе думаю…
    
— Картер, открой ему двери.
   
   
    
     
5
    
    
— О, Боже мой, — произнесла Линда, резко поворачивая машину влево. Минивен прыгнул на бордюр за сотню ярдов от перекрёстка Мэйн-стрит с Гайленд-авеню. Все три девочки на этот прыжок откликнулись смехом, но маленький Эйден, бедняга, лишь посмотрел испуганно и вновь обхватил руками голову терпеливой Одри.
    
— Что? — вскрикнул Терси. — Что?
    
Она остановилась на лужайке под деревом. Под большим дубом, но минивен тоже был немаленькой машиной, да и дуб уже сбросил почти всю свою увядшую листву.
    
— Там «Хаммер» Джима Ренни торчит посреди той чёртовой развилки.
    
— Ты многовато ругаешься, — заметила Джуди. — Два четвертака в бранную кружку.
    
Терси вытянул шею:
    
— Вы уверены?
    
— Вы думаете, в городе ещё кто-то имеет такой монструозный экипаж?
    
— Иисус правый, — пробормотал Терси.
    
— Бранная кружка, — на этот раз в унисон прокричали Джуди и Дженни.
    
У Линды пересохло во рту, язык пристал к небу. С переднего пассажирского сидения там вылезал Тибодо, и если он сейчас посмотрит в эту сторону…
    
«Если он увидит нас, я его перееду», — подумала она. Эта мысль её каким-то странным образом успокоила.
    
Тибодо открыл задние двери «Хаммера». Оттуда вылез Питер Рендольф.
    
— Тот мужчина ковыряется у себя в жопе, — сообщила всей компании Алиса Эпплтон. — Моя мама говорит, это значит, что он собирается сходить в кино.
    
Терстон Маршалл взорвался хохотом, и Линда, которая честно считала, что в ней больше не осталось ни капли смеха, присоединилась к нему. Вскоре смеялись уже все, даже Эйден, который не очень-то себе представлял, что их так рассмешило. Как и Линда, между прочим.
    
Рендольф пешком отправился вниз по холму, все ещё теребя себя за зад форменных штанов. Ничего особенно забавного в этом не было, но при этом это становилось ещё более смешным.
    
Не желая отставать от остальных, залаяла Одри.
   
   
    
     
6
    
    
Где-то лаяла собака.
    
Большой Джим услышал, но не пожелал обернуться на этот звук. Созерцание того, как Питер Рендольф широкими шагами спускается по холму, подарило ему ощущение полноты жизни.
    
— Только посмотрите, как он выковыривает штаны у себя из сраки, — произнёс Картер. — Мой отец говорил, это значит, что человек собирается сходить в кино.
    
— Единственное место, куда он собирается сходить, это РНГХ, — заметил Большой Джим, — а если он настолько туп, что решит атаковать в лоб, это место будет последним, куда он сходит. Поехали к горсовету, посмотрим там по телевизору этот карнавал. Когда совсем надоест, я хочу, чтобы ты нашёл того хиппи-доктора и сказал ему, что, если он попробует куда-то ушиться, мы его догоним и упечём в тюрьму.
    
— Да, сэр, — это было для него совсем лёгкая задача. Можно будет попробовать вновь наехать на экс-полицейскую Эверетт и на этот раз уже содрать с неё штаны.
    
Большой Джим нажал на газ, и большой «Хаммер» медленно поехал вниз по холму, сигналя тем людям, которые недостаточно быстро убирались с его пути.
    
Когда он заворачивал на подъездную аллею городского совета, минивен «Одиссей», уже проехав перекрёсток, взял курс прочь из города. На Верхней Гайленд-стрит пешеходов не было, и Линда резко увеличила скорость. Терси Маршалл начал напевать «Колеса на автобусе»[442], а вскоре вместе с ним пели уже все дети.
    
Наконец и Линда, которая ощущала, как с каждой отмеченной спидометром десятой частью мили её покидает очередной клочок страха, тоже начала подпевать.
   
   
    
     
7
    
    
День свиданий настал в Честер Милле, и большие ожидания наполняют люд, который нетерпеливо двигается по шоссе 119 к ферме Динсмора, где всего каких-то пять дней тому назад так неудачно закончилась устроенная Джо Макклечи демонстрация. Несмотря на воспоминания об этом, люди преисполнены надежды (если не чистым счастьем), несмотря на жару и смрад в воздухе. Горизонт вне Купола теперь виднеется, словно сквозь туман, а небо выше деревьев выглядит потемневшим, благодаря налипшим там твёрдым частичкам. Лучше всего смотреть прямо вверх, хотя и там неправильный цвет; голубизна набралась желтизны, будто небо, словно старческий глаз, затянуло плёнкой катаракты.
    
— Так выглядело небо в семидесятые над бумажными фабриками, когда все они ещё работали полным ходом, — говорит Генриетта Клевард — та, что с не совсем сломанной сракой. Она предлагает Петре Ширлз, которая идёт рядом с ней, глотнуть имбирного эля из своей бутылки.
    
— Нет, благодарю, — отказывается Петра. — У меня есть вода.
    
— Приправленная водкой? — интересуется Генриетта. — Потому что в моей бутылке так, дорогуша. Пополам, если точнее. Я называю эту смесь «Канадская сухая ракета».
    
Петра берет у неё бутылку и делает хороший глоток.
    
— Э-ге-гей! — выдыхает она.
    
Генриетта деловито кивает.
    
— Эй, мэм, голову эта штука не обманывает, но день в глазах делается более ярким.
    
Многие из богомольцев несут самодельные плакаты, которые они собираются показать своим визитёрам из внешнего мира (и телеоператорам, конечно), словно приглашённая публика какого-то утреннего телешоу в прямом эфире. Но плакаты на утренних телешоу всегда монотонно бодрые. А большинство здешних — наоборот. На некоторых, которые остались с той воскресной демонстрации, можно прочитать: «БОРИСЬ С СИСТЕМОЙ» и «ПОЗОР! ВЫПУСТИТЕ НАС НА СВОБОДУ!» Но есть и новые: «ЭКСПЕРИМЕНТ ПРАВИТЕЛЬСТВА? ЗАЧЕМ???», «НЕТ ТАЙНЫМ ОПЕРАЦИЯМ» и «МЫ ЛЮДИ, А НЕ МОРСКИЕ СВИНКИ». У Джонни Карвера написано: «ЧТО БЫ ВЫ НЕ ДЕЛАЛИ СЕЙЧАС С НАМИ, ПРЕКРАТИТЕ ЭТО ВО ИМЯ БОГА! ПОКА НЕ ПОЗДНО!» А у Фриды Моррисон плакат спрашивает, неграмотно, однако страстно: «ЗА ЧЕИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ МЫ ГИБНЕМ?» Только Брюс Ярдли несёт полностью положительного сорта лозунг. Прицепленный к семифутовой палке, обрамлённый рюшами из голубой бумаги его плакат (возле Купола он будет возвышаться выше всех) извещает: «ПРИВЕТ, МАМА & ПАПА В КЛИВЛЕНДЕ! ЛЮБЛЮ ВАС ОЧЕНЬ, МОИ ДОРОГИЕ!»
    
Где-то с десяток надписей — это закодированные послания. Бонни Моррел, жена хозяина городского лесосклада несёт один из таких плакатов, на котором предупреждение: «НЕ ПРОЩАЙ ИМ, ПОТОМУ ЧТО ОНИ ЗНАЮТ, ЧТО ДЕЛАЮТ!» У Трины Кэйл под рисунком, который, вероятно, должен изображать ягнёнка, хотя тяжело судить наверняка, написано просто «БОГ — МОЙ ПАСТЫРЬ».
    
Донна Барибо своей надписью призывает: «МОЛИТЕСЬ ЗА НАС».
    
Марты Эдмандс, которая иногда присматривает девочек Эвереттов, нет среди богомольцев. Её бывший муж живёт в Южном Портленде, но она сомневается, чтобы он приехал, да если бы и так, что она ему скажет? «Ты задолжал мне алименты, членосос?» Вместо шоссе 119, она отправилась на Малую Суку. Сюда хотя бы пешком не надо плестись. Она поехала на своей «Акуре»[443] (с кондиционером, включённым на полную катушку). Её цель — уютный домик, в котором доживает свои осенние года Клейтон Бресси. Он её четырехюродный дедушка, с которым давно перестали родниться (или неизвестно, что там было), и, хотя она не уверена относительно степени их родства или уровня отторжения, Марта знает, что у него есть генератор. Если тот все ещё работает, она сможет посмотреть телевизор. Также ей хочется убедиться, что дед Клэйт в порядке — или в порядке настолько, насколько это возможно, когда тебе стукнуло сто пять, и мозг у тебя превратился на квакерскую овсяную кашку.
    
Он не в порядке. Он устал от короны самого старого из живых жителей Честер Милла. Он сидит в гостиной, в своём любимом фотеле, со своим любимым облупленным эмалированным лотком для ссыкла на коленях и тростью «Бостон Пост», прислонённой рядом к стене, но уже совсем окоченевший, как закаменелый крекер. Нигде не видно Нелл Туми, его прапраправнучки и главной сиделки; она со своим братом и невесткой пошла к Куполу.
    
Марта скажет:
    
— Ох, дедушка, мне так жаль, но, наверное, уже время пришло.
    
Она идёт в спальню, берет из шкафа свежую простыню и набрасывает её на старого. В результате он делается похожим на зачехлённый элемент мебели какого-то покинутого дома. Скажем, на высокий комод. Марта слышит гудение генера позади дома и думает: «Какого чёрта». Она включает телевизор, находит Си-Эн-Эн и садится на диван. Изображение на экране заставляет её почти забыть о том, что компанию ей составляет труп.
    
Это кадр свыше, взятый сквозь мощный объектив с вертолёта, который барражирует над Моттонским блошиным рынком, где вскоре будут стоять автобусы визитёров. А первые богомольцы внутри Купола уже прибыли. Позади их тянется хадж: двухполосное асфальтированное шоссе, заполненное от края до края людьми аж до «Фуд-Сити». Похожесть граждан города на муравьёв в движении весьма очевидна.
    
Кто-то из телекомментаторов тарахтит в микрофон, используя слова на подобие чудесно и удивления достойно. Дальше он говорит: «Я никогда в жизни не видел ничего подобного». Марта приглушает звук с мыслью: «Никто такого не видел, дурья твоя башка». Она хочет встать и поискать, может, есть что-нибудь съедобное в кухне (может, это и недостойно, с трупом в комнате, но она же проголодалась, чёрт побери), но тут экран разделяется пополам. Слева выныривает дополнительная картинка, на которой с другого вертолёта снимается вереница автобусов, которые выезжают из Касл Рока, и титры внизу экрана сообщают: ВИЗИТЁРЫ ПРИБУДУТ СКОРО, В 10:00.
    
Есть время что-то перехватить, наконец. Марта находит крекеры, арахисовое масло и — что лучше всего — три бутылки холодного «Бада». Несёт все на блюде в гостиную и умащивается.
    
— Спасибки, дедушка, — говорит она.
    
Даже с отключённым звуком (особенно с отключённым звуком) два разных, демонстрируемых одновременно кадра захватывают, буквально гипнотизируют. Когда первая бутылка пива её разбирает (радостью!), Марта понимает, что это словно ожидание того, что какая-то неотвратимая сила натолкнётся на незыблемый объект, и загадывает, произойдёт ли взрыв, когда они встретятся.
    
Неподалёку от прибывающего люда, на бугорке, где он копает могилу своему отцу, опирается на лопату Олли Динсмор, он смотрит на возрастающую толпу: двести, потом четыреста, потом восемьсот человек. Поменьшей мере, восемьсот. Он видит женщину, у которой на спине в рюкзачке сидит грудной ребёнок, и удивляется, не взбесилась ли она, принеся такого крохотного ребёночка в такую жару, даже не прикрыв ему голову хоть какой-нибудь шапочкой. Прибывающие граждане застывают под палящим солнцем и нетерпеливо ждут, вглядываются, когда же наконец-то прибудут те автобусы. Олли думает, какую же длинную, печальную дорогую им придётся преодолеть, когда эта сутолока закончится. Снова пешком к городу, в печной духоте послеобеденной жары. А потом он вновь возвращается к своей работе.
    
Позади возрастающей толпы, по обочинам шоссе 119 полиция — где-то с дюжину большей частью новых офицеров под предводительством Генри Моррисона — поставила свои автомобили с включёнными мигалками. Два последних полицейских автомобиля подъезжают позже, потому что Генри приказал им привезти полные багажники канистр с водой, набранной из крана в пожарной части, где, как он выяснил, генератор не только ещё работает, но и, похоже, будет работать ещё пару недель. Этой воды отнюдь не хватит — фактически, её плачевно мало для такой толпы, — но они и так сделали всё, что могли. Они будут держать её для тех граждан, которые будут падать в обморок на солнце. Генри надеется, что таких будет не очень много, но точно знает, что они будут, и проклинает Джима Ренни за отсутствие подготовки. Он понимает: это потому, что Ренни на это наплевать, и в представлении Генри это делает такое равнодушие ещё худшим.
    
Он приехал сюда с Памелой Чен, единственной из новых «внештатных помощников», кому он полностью доверяет, и, увидев размеры толпы, приказал ей позвонить по телефону в больницу. Ему нужно, чтобы сюда прибыла санитарная машина. Она возвращается через пять минут с новостью, которую Генри воспринимает как невероятную и вместе с тем как абсолютно предвиденную. На телефонный звонок ей ответила какая-то пациентка, которая сняла телефонную трубку в регистратуре, говорит Памела, — молодая женщина, которая пришла туда сегодня утром со сломанным запястьем. Она сказала, что никого из медицинского персонала там нет и санитарной машины нет тоже.
    
— Ну, это просто чудесно, — говорит Генри. — Я надеюсь, с навыками первой помощи у тебя все обстоит благополучно, Памми, потому что сегодня они тебе могут понадобиться.
    
— Я умею делать искусственное дыхание, — отвечает она.
    
— Хорошо, — он показывает на Джо Боксёра, дантиста и почитателя «Эгго». У Боксёра на рукаве голубая повязка, он машет руками, напыщенно показывая людям, чтобы держались ближе к обочинам дороги (большинство не обращают на него внимания). — А если у кого-то разболится зуб, его сможет вырвать тот напыщенный мудак.
    
— Если они будут иметь наличные, чтобы ему заплатить, — кивает Памела. Она сталкивалась с Джо Боксёром, когда у неё полез зуб мудрости. Он ей тогда ещё что-то бубнил об «обмене одной услуги на другую», сверля глазами её грудь так, что ей это отнюдь не понравилось.
    
— Кажется, у меня в машине сзади лежит чья-то кепка «Рэд Сокс», — говорит Генри. — Посмотри, и если найдёшь, ты можешь отнести её вон туда? — Он показывает на женщину, которую уже раньше заприметил Олли, ту, что с простоволосым ребёнком. — Надень его на голову ребёнку, а этой женщине скажи, что она идиотка.
    
— Кепку-то я отнесу, но слов таких не буду говорить, — отвечает Памела спокойно. — Это Мери Лу Костас. Ей семнадцать, она уже год как жена водителя-дальнебойщика, чуть ли не вдвое старше её, и, наверняка, надеется, что он приедет сюда увидеться с ней.
    
Генри вздыхает.
    
— Всё равно она идиотка, хотя, я думаю, в семнадцать лет все мы такие.
    
А они все ещё прибывают. Вот мужчина, воды он с собой явным образом не взял, зато несёт большой бумбокс, из которого на волне РНГХ кто-то зычно орёт госпел. Двое его спутников разворачивают транспарант. Надпись на нём по краям обрамляют гигантские, топорно нарисованные палочки для чистки ушей: «УМОЛЯЕМ, СПАСИТЕ НАС!»
    
— Плохие впереди у нас дела, — говорит Генри, и, бесспорно, он прав, но сам не представляет, насколько впереди в них плохие дела.
    
Толпа всё более нагромождается и ждёт на солнце. Люди со слабыми мочевыми пузырями исчезают в низком кустарнике на западной стороне дороги, мочатся. Большинство терпит до последнего, прежде чем искать облегчения. Одна слишком упитанная женщина (Мейбел Олстен, она ещё страдает болезнью, которую самая называет диа-бетти) вывихнула себе щиколотку и лежит, галдит, пока двое мужчин не подходят, поднимают её на целую ногу. Ленни Мичем, городской почтмейстер (по крайней мере, до прошлой недели, когда доставка отправлений почтовой службы США прекратилась на неопределённый срок), одалживает ей свою трость. А потом он говорит Генри, что Мейбел необходимо отвезти назад в город. Генри отвечает, что не может поделиться машиной. Пусть она отдохнёт в холодке, говорит он.
    
Ленни разводит руки, показывая по обе стороны дороги.
    
— Может, вы вдруг не заметили, здесь коровье пастбище с одной стороны, и заросли ежевики с другой. Тени, достойной внимания, нигде нет.
    
Генри показывает на ферму Динсмора:
    
— Там полно тени.
    
— Отсюда туда четверть мили! — негодующе говорит Ленни.
    
Туда, по крайней мере, наполовину ближе, но Генри не спорит:
    
— Посадите её на переднее сидение моей машины.
    
— Ужасно жарко на солнце, — говорит Ленни. — Ей надо искусственный воздух.
    
Да, Генри понимает, что ей бы под кондиционер, что означает, надо заводить мотор, что означает жечь бензин. Бензина пока что вдоволь — то есть, если учитывать то, что они могут выкачать его из цистерн в «Топливе & Бакалее» — и он думает, что беспокоиться об этом придётся позже.
    
— Ключ в замке зажигания, — говорит он. — Включишь на слабый холод, тебе понятно?
    
Ленни отвечает «да» и направляется назад к Мейбел, но Мейбел не готова двигаться, хотя по щекам у неё стекает пот, а лицо совсем красное:
    
— Я ещё не сходила! — ревёт она. — Мне надо сходить!
    
Лео Ламойн, один из новых офицеров, вперевалочку подходит к Генри. Генри радушно обошёлся бы без общения с ним; у Лео мозг — как у брюквы.
    
— Как она сюда добралась, дружище? — спрашивает он. Лео Ламойн принадлежит к тому сорту людей, которые всех подряд называют «дружищами».
    
— Я не знаю, она знает, — утомлено отвечает Генри. У него болит голова. — Организуй несколько женщин, чтобы донесли её в мою машину и подержали, пока она помочится.
    
— Каких, дружище?
    
— Больших, — говорит Генри и поспешно идёт прочь, чтобы вдруг возникшее у него сильное желание съездить Лео прямо в нос не реализовалось в действии.
    
— Что это за полиция у нас такая? — спрашивает какая-то женщина, которая вместе с ещё четырьмя другими эскортирует Мейбел за экипаж № 3, где Мейбел пописает, держась за бампер, пока женщины её будут прикрывать, ради благопристойности.
    
«Поблагодарите Ренни и Рендольфа, ваших бесстрашных вождей, за такую подготовку», — хочется ответить Генри, но он молчит. Он помнит, как его собственный язык принёс ему неприятности вчера, когда он высказался в пользу того, что Эндрию Гриннел следует послушать. Он говорит другое:
    
— Такая, какая есть, другой нет.
    
По правде говоря, большинство людей так же, как и тот почётный караул из женщин вокруг Мейбел, искренне стараются помогать друг другу.
    
Те, кто не забыл принести с собой воду, делятся ею с теми, кто не догадался, и пьют большей частью экономно. Впрочем, в каждой толпе всегда присутствуют идиоты; тут такие глохчат воду, не думая о потом. Иные наминают печенье и крекеры, от которых почувствуют жажду позже. Ребёнок Мери Лу Костас начинает капризно плакать под великоватой для неё кепкой «Рэд Сокс». Мери Лу принесла с собой бутылку воды и теперь начинает смачивать своей дочурке раскрасневшиеся щёчки и шейку. Скоро бутылка опустеет.
    
Генри вновь дёргает Памелу Чен, показывая на Мэри Лу.
    
— Возьми у неё бутылку, долей ей из того запаса, что мы привезли, — говорит он. — Старайся, чтобы тебя увидело поменьше людей, потому что так у нас ещё до полудня все закончится.
    
Она выполняет приказ, и Генри думает: «По крайней мере, хоть одна есть, из которой может выйти хороший провинциальный коп, если ей захочется удержаться на этой работе».
    
Никого не интересует, куда направляется Памела. Это хорошо. Когда приедут автобусы, эти люди забудут о жаре и жажде на некоторое время. А вот когда визитёры уедут… а перед ними появится длинный путь назад к городу…
    
Его пронзает мысль. Генри осматривает своих «офицеров» и видит много долбоебов, но мало таких, на кого он может положиться. Большинство хотя бы полупригодных забрал на какую-то секретную операцию Рендольф. Генри думает, это как-то связано с наркотиками, в манипуляциях с которыми Эндрия обвиняла Ренни, но его это не касается. Единственное, что его беспокоит: их здесь нет, а сам он управиться с задачей не в состоянии.
    
Однако он знает, кто смог бы, и зовёт его.
    
— Чего тебе, Генри? — спрашивает Билл Оллнат.
    
— Ключи от школы при тебе?
    
Оллнат, который уже тридцать лет проработал школьным сторожем, кивает:
    
— Тут. — Связка ключей висит у него на поясе, блестя в лучах мутного солнца. — Всегда имею их при себе, а что?
    
— Возьми экипаж № 4, - говорит Генри. — И катись к городу как можно скорее, только не задави никого по дороге. Возьми любой из школьных автобусов и пригони его сюда. Тот, что на сорок четыре места.
    
Оллнату это явно не по душе. Нижняя челюсть у него выпячивается чисто по-янковски, Генри — сам сущий янки — много раз видел в своей жизни это выражение, хорошо его знает и люто ненавидит. Это выражение скупости словно проговаривает: «Я и сам способен за себя решить, парень».
    
— Ты не рассадишь всех этих людей в одном школьном автобусе, или ты сошёл с ума?
    
— Отнюдь, — говорит Генри, — только тех, кто будет не способен вернуться в город своими силами.
    
Он думает о Мейбел и перегретом ребёнке девушки Корсо, и, конечно, к третей после полудня здесь значительно увеличится количество тех, которые не будут иметь возможность преодолеть пешком весь путь к городу. А то и вообще двигаться.
    
Челюсть Билли Оллната выпячивается ещё круче; подбородок у него уже торчит, словно корабельный бушприт.
    
— Нет, сэр. Мои оба сына с жёнами должны приехать, они мне пообещали. Привезут своих детей. Я не желаю разминуться с ними. И не брошу здесь мою жену. Она и так расстроена.
    
Генри радушно бы двинул этому дяде за его тупость (и буквально удавил бы его за эгоизм). Вместо этого он требует у Оллната ключи и просит показать, какими открывается гараж. И тогда говорит Оллнату, что тот может возвращаться к своей жене.
    
— Извини, Генри, — говорит Оллнат, — но мне нужно увидеться со своими детьми и внуками. Я это заслужил. Я не призывал кривых, убогих и слепых сюда приходить и я не собираюсь платить за их тупость.
    
— Конечно-конечно, ты настоящий американец, нет вопросов, — говорит Генри. — Убирайся прочь с моих глаз.
    
Оллнат открывает рот, собираясь протестовать, но передумывает (наверное, что-то заметил в выражении лица офицера Моррисона) и плетётся прочь. Генри громко зовёт Памелу, которая не выказывает недовольства, когда он говорит ей, что она должен вернуться в город, только спрашивает куда, что и почему. Генри ей объясняет.
    
— Хорошо, но… в тех школьных автобусах стандартное переключение передач? Потому что я не умею на стандартном…
    
Генри громко переспрашивает об этом у Оллната, который стоит возле Купола со своей женой Саррой, оба неотрывно смотрят на пустое шоссе по другую сторону городской границы.
    
— Шестнадцатый номер имеет стандартную коробку, — кричит в ответ Оллнат. — Все остальные — автоматические! И скажи ей, чтобы не забыла о блокировке! Те автобусы не заводятся, если водитель не захлопнул на себе ремни безопасности!
    
Генри отсылает Памелу на задание, прося быть здравомыслящей, но вернуться как можно скорее. Автобус ему нужен срочно.
    
Сначала люди возле Купола стоят, нетерпеливо смотря на дорогу. Потом большинство из них садятся. Кто принёс с собой одеяла, те их расстилают. Другие прикрывают себе головы от палящего солнца принесёнными плакатами. Стихает вялая болтовня, и поэтому ясно слышно голос Вэнди Голдстон, когда она спрашивает у своей подружки Эллен, куда подевались сверчки — не слышно их пения в высокой траве.
    
— Или это я оглохла? — спрашивается она.
    
Нет, она не глухая. Сверчки тоже или замолчали, или умерли.
    
В студии РНГХ полное воздуха (свежего, прохладного) пространство центрального помещения оглашается голосом Эрни «Барила» Келлога[444], который со своим трио «Утеха», исполняет ежегодный псалом «Я получил телефонный звонок с Небес, и на линии был Иисус». Двое мужчин не слушают музыку; они смотрят телевизор, удивлённо втупившись в разделённый пополам экран, как и Марта Эдмандс (которая уже допивает вторую бутылку пива «Будвайзер», совсем забыв о накрытом простыней трупе Клэйтона Бресси рядом с собой). Удивлённо, как и вся Америка и — факт — как остальной мир.
    
— Взгляни на них, Сендерс, — выдыхает Мастер.
    
— Я смотрю, — говорит Энди. На коленях у него лежит КЛОДЕТТ. Мастер предложил ему ещё пару гранат, но на этот раз Энди отклонил предложение. Он боится, что выдернет чеку, а сам застынет. Он такое видел как-то в кино. — Это удивительно, но не считаешь ли ты, что лучше бы нам было организовать охрану перед визитом наших гостей.
    
Мастер понимает, что Энди прав, но тяжело оторвать глаза от той стороны экрана, где камера из вертолёта сопровождает автобусы и большой фургон с видеооборудованием, который возглавляет весь этот парад. Он знает каждое пятнышко на том пути, где они проезжают; он все там узнает даже сверху. Визитёры неуклонно приближаются.
    
«Все мы неуклонно приближаемся», — думает он.
    
— Сендерс!
    
— Что, Мастер?
    
Мастер подаёт ему коробочку леденцов «Сакретс»[445].
    
— Их не спрячет скала, мёртвое дерево не даст укрытия, ни сверчок не утешит. Вот только, где именно это в Книге сказано, вылетело у меня из головы.
    
Энди открывает коробочку, видит там впритирку прислонённые одна до одной шесть штук толстых самокруток и думает: «Солдаты экстаза». Это самая поэтичная мысль за всю его жизнь, и он от этого едва ли не плачет.
    
— Ты можешь подарить мне «аминь», Сендерс?
    
— Аминь.
    
Мастер нажимает кнопку на телевизионном пульте, и экран гаснет. Ему бы хотелось увидеть, как подъедут автобусы — хоть какой он не обдолбанный, или там, параноик, однако, как и кто-то другой, он любит истории со счастливым воссоединением до этого разлучённых людей, — но горькие люди могут появиться в любую минуту.
    
— Сендерс!
    
— Здесь, Мастер.
    
— Я выведу из гаража фургон «Христианские обеды на колёсах» и поставлю его под дальним торцом склада. Там я за ним засяду, и хорошо буду видеть лес. — Он берет в руки БОЖЬЕГО ВОИНА. Подвешенные к автомату гранаты раскачиваются, стучась одна об одну. — Чем больше я об этом думаю, тем более уверен, что именно оттуда они и полезут. Там есть подъездная просека. Они, возможно, думают, что я о ней не знаю, но… — красные глаза Мастера вспыхивают. — Мастер знает больше, чем об этом думают люди.
    
— Я знаю. Я люблю тебя, Мастер.
    
— Благодарю тебя, Сендерс. Я тебя тоже люблю. Если они появятся из леса, я дам им выйти на открытое пространство, и тогда положу, как пшеницу в жатву. Но мы не можем класть все наши яйца в одну корзину. Поэтому я хочу, чтобы ты пошёл, занял место там, где мы их встретили в прошлый раз. Если кто-то из них появится с той стороны…
    
Энди поднял вверх КЛОДЕТТ.
    
— Именно так, Сендерс. Но не спеши. Подпусти их по возможности ближе и лишь тогда начинай стрелять.
    
— Так я и сделаю. — Иногда Энди охватывает сомнение, что это все ему снится; и сейчас именно такой момент. — Как пшеницу в жатву.
    
— Эй, аллилуйя. Но послушай-ка меня внимательно, потому что это важно, Сендерс. Не иди сразу, как услышишь, что я начал стрелять. И я не приду сразу, если услышу, что ты начал стрелять. Они могут догадаться, что мы разделились, и я достаточно мудрый для таких трюков. Ты умеешь свистеть?
    
Энди засовывает в рот два пальца и выдаёт пронзительный свист.
    
— Хорошо, Сендерс. Чудесно, на самом деле.
    
— Я научился этому в начальной школе, — он не продолжает своей дальнейшей мысли вслух: «Когда жизнь была более простой».
    
— Засвистишь только, если увидишь, что ты не справляешься. Тогда я приду. А если услышишь, что свищу я, беги стремглав усиливать мою позицию.
    
— О'кей.
    
— Давай курнём за это, Сендерс, что ты на такое скажешь?
    
Энди поддерживает предложение.
    
На Чёрной Гряде, на краю сада Маккоя, семнадцать беглецов стоят на фоне чумазого небосклона, словно индейцы в каком-то вестерне Джона Форда[446]. Большинство из них в молчаливом очаровании смотрят на процессию, которая движется по шоссе 119. Они стоят почти за шесть миль оттуда, но размеры толпы не позволяют её не заметить.
    
Один лишь Расти смотрит на кое-что поближе, и это наполняет его такой радостью, что хоть пой. Серебристый фургон «Одиссей» мчится по дороге Чёрная Гряда. У него перехватывает дыхание, когда тот приближается к выезду из рощи, к лучезарному поясу, который вновь теперь стал невидимым. Ему хватает времени, что бы подумать о том, как ужасно всё может обернуться, если тот, кто там сидит за рулём — а это Линда, предполагает он, — упадёт в обморок и фургон перевернётся, но вот тот уже минул опасную точку. Показалось, его там немножечко повело, однако Расти понимает, что даже это может быть лишь его воображением. Вскоре его семья уже будет здесь.
    
Они стоят за сто ярдов слева от коробочки, но Джо Макклечи кажется, что он её ощущает: эта лёгкая пульсация, которая отдаётся в его мозгу всякий раз, как вспыхивает пурпурный огонёк. Впрочем, это могут быть просто трюки его собственного ума, но он так не думает.
    
Барби стоит рядом с ним, обнимая мисс Шамвей. Джо дотрагивается до его плеча и говорит:
    
— Во всём этом чувствуется что-то плохое, мистер Барбара. Все те люди вместе. Что-то ужасное в этом чувствуется.
    
— Да, — соглашается Барбара.
    
— Они смотрят. Кожеголовые. Я их ощущаю.
    
— Я тоже, — говорит Барбара.
    
— И я, — говорит Джулия голосом тихим таким, что её едва слышно.
    
В комнате заседаний в горсовете Большой Джим и Картер Тибодо молча смотрят на телеэкран, где два разных кадра сверху уступают изображению, которое транслируется с уровня земли. Сначала изображение дрожит, как будто вовремя приближения торнадо или сразу после взрыва автомобиля. Они видят небо, гравий и ноги, которые бегут. Кто-то бормочет:
    
— Давай, поторапливайся.
    
Голос Вульфа Блицера:
    
— Прибыл транспорт с видеооборудованием. Они, очевидно, спешат, и, я уверен, где-то через минуту мы… Да. О, царь небесный, вы только посмотрите на это.
    
Камера панорамирует сотни жителей Честер Милла под Куполом в тот момент, когда они привстают на ноги. Это выглядит так, словно большая толпа паломников вместе встаёт после общей молитвы где-то на открытом воздухе. Тех, что впереди, прижимают к Куполу те, что за ними; Большой Джим видит расплющенные носы, щеки и губы, так, словно граждан прижимают к какой-то стеклянной стене. На миг у него немного дурманится в голове, и он понимает почему: это он впервые смотрит сюда извне. Это впервые им осознается монструозность и вместе с тем реальность этого явления. Впервые он на самом деле пугается.
    
Едва слышные, приглушённые Куполом, долетают звуки пистолетных выстрелов.
    
— Мне кажется, я слышу выстрелы из огнестрельного оружия, — говорит Вульф. — Андерсон, вы слышите выстрелы? Что случилось?
    
Едва слышно, словно через спутниковую телефонную связь с кем-то затерянным в трущобе австралийской пустыни, долетает голос Андерсона Купера.
    
— Вульф, мы пока ещё не там, но передо мною малый монитор и там что-то похоже на…
    
— Я уже вижу, — говорит Вульф. — Похоже, что там…
    
— Это Моррисон, — говорит Картер. — Он всё-таки имеет яйца, нечего и говорить.
    
— С завтрашнего дня он уволен, — бросает Большой Джим.
    
Картер смотрит на него, сведя вверх брови:
    
— За то, что он сказал на собрании вчера?
    
Большой Джим наставляет на него палец:
    
— Я знал, что ты соображопый парень.
    
Сам Генри Моррисон возле Купола не думает о вчерашних сборах, ни о храбрости он не думает, ни об исполнении обязанностей; он думает, что людей сейчас раздавит об Купол, если он что-то не сделает, и срочно. Поэтому он стреляет из пистолета вверх. По его примеру несколько копов — Тодд Вендлештат, Ренс Конрой и Джо Боксёр — делают тоже самое.
    
Шум (и вопли боли тех людей впереди, которых прижали к Куполу) уступает местом шокирующей тишине, и Генри взывает в мегафон: «РАССРЕДОТАЧИВАЙТЕСЬ! РАССРЕДОТАЧИВАЙТЕСЬ, ЧЕРТ ВАС ПОБЕРИ! МЕСТА ХВАТИТ ВСЕМ, ЕСЛИ ВЫ ПРОСТО РАЗОЙДЁТЕСЬ НА ХЕР ПО СТОРОНАМ!»
    
Бранное слово действует на них ещё более отрезвляюще, чем пистолетная стрельба и, хотя самые большие упрямцы остаются на шоссе (Билл и Сарра Оллнаты самые упёртые среди них, а также Джонни и Керри Карвер), другие начинают продвигаться вдоль Купола. Кое-кто направляется по правую сторону, но подавляющее большинство двигается влево, на поле Алдена Динсмора, куда идти легче. Среди них и Петра с Генриеттой, немного пошатываясь после щедрых глотков «Канадской сухой ракеты».
    
Генри прячет оружие в кобуру и приказывает сделать так же другим офицерам. Вендлештат и Конрой слушаются, но Джо Боксёр продолжает держать в руке свой тупорылый — наиболее дешёвого базарного вида изо всех, какие когда-нибудь приходилось видеть Генри, — пистолет 38 калибра.
    
— А заставь меня, — фыркает он, и Генри думает: «Это все глупый сон. Скоро я проснусь у себя в кровати, и подойду к окну, и увижу там свежий, хороший осенний день».
    
Многие из тех, кто решил не ходить к Куполу (тревожно большое количество людей осталось в городе потому, что они начали ощущать проблемы с дыханием), могут все это видеть по телевизору. Человек сорок засели в «Диппере». Томми и Вилла Андерсоны сами сейчас возле Купола, но своё заведение они оставили открытым и телевизор включённым. Люди, которые столпились на деревянном полу салуна перед большим экраном, ведут себя очень тихо, разве что слышатся чьи-то всхлипы. Изображение высокого разрешения хрустально чёткое. Оно рвёт душу.
    
Не только они поражены зрелищем восьми сотен людей, которые выстроились вдоль невидимого барьера, кое-кто, распластав ладони на том, что кажется просто воздухом. Вульф Блицер говорит:
    
— Я никогда не видел такой тоски на человеческих лицах. Я… — он замолкает, — я лучше помолчу, пусть изображение говорит само за себя.
    
Он замолкает, и это хорошо. Это та картина, которая не нуждается в разъяснении.
    
На своей пресс-конференции Кокс предупреждал: «Посетители высадятся и пройдут… Посетителям будет разрешено стоять на расстоянии двух ярдов от Купола, мы считаем такую дистанцию безопасной». Ясное дело, все происходит иначе. Едва только отворились двери автобусов, как тут же люди хлынули оттуда потоками, выкрикивая имена своих родных и близких. Некоторые из них падают, и толпа галопом бежит по ним (одного человека в этой передряге затопчут насмерть, а четырнадцать будут ранены, полдюжины серьёзно). Солдат, которые стараются обеспечить неприступную полосу перед самим Куполом, сметают прочь. Оборванные жёлтые ленты с надписями ПРОХОДА НЕТ исчезают в пыли, сорванные подошвами поторапливающихся ног. Масса новоприбывших рвётся вперёд и рассыпается по своей стороне вдоль Купола, большинство людей плачут, и все выкрикивают имена своих жён, мужей, дедов и баб, сыновей и дочерей, своих возлюбленных. Четверо или солгали о наличии у них разных электронных медицинских устройств, или сами о них забыли. Трое из них умирают мгновенно; четвёртый, который не нашёл своего питающегося от батареи ушного имплантата в списке запрещённых устройств, пролежит в коме неделю, прежде чем скончаться от кровоизлияния в мозг.
    
Мало-помалу они разбираются между собой, и все это видят телекамеры съёмочной команды. Они наблюдают, как жители города и визитёры прижимают ладони к ладоням с невидимым барьером между ними; они следят за тем, как плачут женщины и мужчины, вглядываясь друг другу в глаза; они замечают тех, кто падает в обморок, как внутри Купола, так и снаружи, и тех, что падают на колени и молятся, сцепив задранные кверху руки; они фиксируют мужчину на внешнем стороне, который начинает бить кулаками по той перегородке, которая не пускает его к его беременной жене, он бьёт, пока у него не трескается кожа и капли крови мерцают в воздухе; они показывают старушку, которая старается дотронуться пальцами — гладкие побелевшие руки прижаты к невидимой поверхности — до лба своей заплаканной внучки.
    
Снова взлетает в воздух телевизионный вертолёт и шныряет вверху, передавая вид двойной человеческой змеи, которая растянулась на четверть мили. На моттонской стороне листва горит яркими октябрьскими цветами; на стороне Честер Милла она безвольно свисает. Позади городских жителей — на дороге, по полям, застрявшие в кустарнике — десятки брошенных плакатов. В этот миг воссоединения (почти воссоединения) политика и протесты забыты.
    
Кэнди Кроули[447] говорит:
    
— Вульф, вне всяких сомнений, это наиболее печальное, наиболее удивительное событие изо всех, которые я видела за годы моей репортёрской работы.
    
Не смотря на это, никто лучше не адаптируется, чем человеческое существо, и мало-помалу возбуждение и чувство необычности начинают развеиваться. Аффект воссоединения уступает место настроению посещения. А за людской линией — с обеих сторон Купола — оттягивают назад тех, которым уже стало плохо. На Милловской стороне нет палатки Красного Креста, куда бы их можно было доставить. Полиция собирает их там, где убогую тень отбрасывают полицейские автомобили, пусть здесь подождут Памелу Чен со школьным автобусом.
    
Рейдовая команда перед нападением на РНГХ смотрит в полицейском участке на все это с таким же молчаливым удовольствием, как и люди повсюду. Рендольф им позволяет; хотя скоро уже надо отправляться. Он проверяет имена по списку в своей папке, а потом жестом зовёт Фрэдди Дентона за собой на крыльцо. Он ожидал, что Фрэдди огорчится, узнав, что его лишили роли главнокомандующего (Питер Рендольф всю жизнь судит людей по себе), но этого нет. Здесь дело намного серьёзнее, чем вытягивания из бакалейного магазина какого-то засаленного старика пропойцы, и Фрэдди наоборот рад спихнуть с себя ответственность. Конечно, он был бы не против, если бы ему поставили это в заслугу, если всё пойдёт как надо, а если нет? Рендольф таких сомнений не имеет. Один вредитель-бездельник и ещё аптекарь, который не произнесёт слова «говно», даже если увидит его у себя в тарелке? Что там может пойти не так?
    
Но, стоя на ступеньках, откуда не так давно кувырком катилась Пайпер Либби, Фрэдди узнает, что ему не удалось полностью избежать роли командира. Рендольф вручает Фрэдди бумажку. На ней семь имён. Одно из них его собственное. Остальные шесть принадлежат Мэлу Ширлзу, Джорджу Фредерику, Марти Арсенолту, Обри Таулу, Стабби Норману и Лорен Конри.
    
— Ты поведёшь эту группу тем просёлком, — говорит Рендольф. — Ты знаешь ту дорогу?
    
— Конечно, она ответвляется от Малой Суки неподалёку города. Отец Неряхи Сэма проложил её там…
    
— Меня не интересует, кто её проложил, — обрывает его Рендольф, — просто доедешь по ней до конца. А в полдень проведёшь там своих людей через лес. И выйдешь на задворки радиостанции. В полдень, Фрэдди. Это означает ни минутой раньше, ни минутой позже.
    
— Я думал, мы все вместе должны отправляться по этой дороге, Пит.
    
— Планы изменились.
    
— А Большой Джим знает, что они изменились?
    
— Фрэдди, Большой Джим выборный. Шеф полиции здесь я. И это я твой начальник, поэтому, будь так любезен, заткни свою глотку и слушай.
    
— Извиняюсь, — мямлит Фрэдди, прикладывая ладони чашечками себе к ушам дерзким, если не сказать больше, способом.
    
— Я подъеду и стану на дороге, которая проходит мимо фасада станции. Со мной будут Стюарт и Ферн. А также Роджер Кильян. Если Буши с Сендерсом настолько глупы, что будут оказывать тебе сопротивление — другими словами, если мы услышим выстрелы из-за радиостанции, — мы втроём нападём на них сзади. Ты все понял?
    
— Эй, — Фрэдди этот план кажется на самом деле мудрым.
    
— Чудесно, давай теперь синхронизируем часы.
    
— Эеей… извиняюсь?
    
Рендольф вздыхает:
    
— Нам надо проверить, что они идут одинаково, таким образом, полдень у нас обоих настанет в одно и то же время.
    
Лицо у Фрэдди остаётся удивлённым, но он послушно делает, что ему сказано.
    
Кто-то — по голосу вроде бы Стабби — кричит в помещении участка: «Ух ты, ещё один отбросил копыта! Тех упавших в обморок уже поналожено под „крузерами“, как колод под дрова!» В ответ ему звучит смех и аплодисменты. Они там наполнены адреналином, возбуждены причастностью к тому, что Мэл Ширлз назвал «служебной командировкой с вероятностью стрельбы».
    
— Отправимся в поход в одиннадцать пятнадцать, — обращается Рендольф к Фрэдди. — Таким образом, сейчас мы имеем ещё почти сорок пять минут на то, чтобы дальше смотреть это шоу по телевизору.
    
— Хочешь попкорна? — спрашивает Фрэдди. — У нас его видимо-невидимо, там, в шкафчике над микроволновкой.
    
— А чего же, можно, я охотно.
    
А там, возле Купола, Генри Моррисон идёт к своей машине и щедро угощается прохладной водой. Форма на нём пропиталась потом, он не может припомнить, был ли ещё когда-нибудь настолько уставшим (это главным образом из-за тяжёлого воздуха, думает он — он запыхался и, похоже, никак не может отдышаться), но в целом он удовлетворён собой и своими подчинёнными. У них получилось предотвратить массовую давку под Куполом, на их стороне никто не умер — пока что — и народ успокоился. С полдюжины телеоператоров снуют туда-сюда на моттонской стороне, стараясь снять как можно больше эпизодов воссоединения близких. Генри понимает, что это нарушения частной собственности, но он думает, что Америка и мир вне неё имеют право это видеть. А, в общем, людям, кажется, это безразлично. Кое-кому это даже нравится; получают «свои пятнадцать минут»[448]. У Генри есть время, чтобы поискать своих мать и отца, хотя он не удивляется, когда не видит их; они живут невесть где, у черта на куличках, в Дерри[449], и уже в годах. Он сомневается, чтобы они вообще принимали участие в лотерее для посетителей.
    
Новый вертолёт плещет лопастями, приближаясь с запада, и, хотя Генри об этом неизвестно, внутри этого вертолёта сидит полковник Джеймс Кокс. Кокс тоже не может сетовать на то, как вообще проходит День свиданий. Ему доложили, что на честер-милловской стороне не видно никаких приготовлений к пресс-конференции, однако это его ни удивляет, ни беспокоит. Принимая во внимание тот богатый материал, который он уже собрал, его больше удивило бы появление Ренни. Кокс отдавал честь многим лицам за годы своей карьеры, но бздуна при власти он чувствует за милю.
    
Наконец Кокс видит длинную вереницу визитёров и напротив их — жителей города, которые попали в ловушку. Это отвлекает Кокса от его мыслей.
    
— Не самое ли это ужасное зрелище, — бормочет он. — Не самое ли это ужасное зрелище изо всех, когда — либо кем-то виданных?
    
Под Куполом внештатный помощник Тоби Меннинг кричит: «Вон едет автобус!»
    
Хотя гражданские едва это замечают — они или озабочены общением со своими родственниками, или ещё ищут их, — копы поднимают радостный шум.
    
Генри обходит свой «крузер», и действительно, большой жёлтый школьный автобус уже проезжает мимо салона «Подержанные автомобили Джима Ренни». Пусть Памела Чен и весит не более ста пяти фунтов[450] в намоченном состоянии, но сейчас она звезда этого шоу, да ещё и за рулём большого автобуса.
    
Генри смотрит на свои часы и видит, что уже двадцать минут одиннадцатого. «Мы справимся, — думает он. — Мы справимся со всем этим просто чудесно».
    
По Мэйн-стрит три больших оранжевых грузовика катят по городскому холму. В третьем Питер Рендольф теснится вместе со Стью, Ферном и Роджером (душистый аромат кур). И лишь когда они съезжают с северного шоссе 119, беря курс на Малую Суку и радиостанцию, Рендольфа поражает одна мысль, и он едва сдерживается, чтобы не стукнуть себя кулаком по лбу.
    
Они запаслись кучей огнестрельного оружия, но забыли шлемы и кевларовые[451] жилеты.
    
Вернуться и взять? Если так, они смогут успеть на позицию не раньше двенадцати пятнадцати, а то и ещё позже. Да и бронежилеты почти наверно окажутся лишними. Одиннадцать против двоих, кроме того, те двое, наверняка, обдолбаны в хлам. Это должна быть лёгкая прогулка, не иначе.
   
   
    
     
8
    
    
Энди Сендерс расположился за тем же дубом, где он стоял в прошлый раз, когда приезжали горькие люди. Не взяв гранат, впереди себе за ремень он запихнул шесть полных магазинов, плюс ещё четыре торчало у него сзади за поясом. А в деревянном ящике возле его ног лежало ещё две дюжины. Достаточно, чтобы отбиться от армии… хотя, он думал, если Большой Джим на самом деле пришлёт сюда целую армию, его самого моментально укокошат. Потому что, наконец, он всего лишь какой-то «аптекаришка».
    
Отчасти ему было тяжело поверить в то, что он этим сейчас занимается, но другая часть его души — тот аспект его характера, о существовании которого он никогда бы не догадался без метамфетамина — находилась в пасмурном удовлетворении. А также в негодовании.
    
Большие Джимы всего мира не должны владеть всем на свете, и отсюда они также ничего не вывезут. На этот раз никаких переговоров не будет, никаких политических компромиссов, никаких уступок. Он будет стоять до конца со своим другом. Со своим душевным другом. Энди понимал, что мыслит нигилистично, но это было хорошо. Всю жизнь он высчитывал цену, которую надо платить за то или другое, но обдолбанное состояние «на-все-насрать» стало для него опьяняющей переменой к лучшему.
    
Он услышал гудение грузовиков, которые приближались, и посмотрел на свои часы. Те остановились. Энди посмотрел на небо и по положению жёлто-белого сияния, которое было когда-то солнцем, решил, что сейчас должно быть где-то около полудня.
    
Он слушал гудение дизельных двигателей, а когда этот звук отклонился в сторону, понял, что его compadre[452] нюхом угадал игру — унюхал все точно, как какой-то мудрый форвард-ветеран во время обеденного футбольного матча в воскресенье. Часть их завернула к просёлку позади радиостанции.
    
Энди глубоко затянулся дымом своей очередной дым-дочурки, задержал дыхание на по возможности дольше время и спустя выдохнул. С сожалением бросил окурок косяка на землю и затоптал. Больше он не будет курить (пусть там как не просветляет его этот приятный процесс), чтобы не выдать своей позиции.
    
«Я люблю тебя, Мастер», — подумал Энди и снял «Калашников» с предохранителя.
   
   
    
     
9
    
    
Поперёк въезда на просеку висела лёгкая цепь. Фрэдди, который сидел за рулём переднего грузовика, не колеблясь, просто поехал вперёд и разорвал цепь радиаторной решёткой. Передняя машина и вторая за ней (пилотируемая Мэлом Ширлзом) углубились в лес.
    
Третьим грузовиком управлял Стюарт Бови. Он остановился посреди Малой Суки, показал рукой на радиобашню РНГХ и взглянул на прижатого к дверям кабины Рендольфа с полуавтоматическим «ГК»[453] у него между ногами.
    
— Проезжай ещё с полмили, — проинструктировал его Рендольф, — и тогда съезжай на обочину и выключи двигатель.
    
Было лишь одиннадцать тридцать пять. Прекрасно. Времени ещё полно.
    
— Какой у нас план? — спросил Ферн.
    
— План такой, что мы ждём до полудня. Когда услышим выстрелы, сразу едем и захватываем их сзади.
    
— Эти грузовики довольно шумные, — заметил Роджер Кильян. — Что, если те ребята услышат наше приближение? Мы потеряем, как-это-вы-называете — алимент неожиданности.
    
— Они нас не услышат, — ответил Рендольф. — Они сидят в радиостудии и там, в полном комфорте, с кондиционером, смотрят телевизор. Они даже не поймут, что они попали.
    
— А мы взяли с собой пуленепробиваемые жилеты или что-нибудь такое? — спросил Стюарт.
    
— Зачем таскать на себе те тяжеленные штуки в такой знойный день? О чём волноваться? Наши Чич с Чонгом[454] окажутся в аду раньше, чем догадаются, что они уже мёртвые.
   
   
    
     
10
    
    
Незадолго до двенадцати дня, оглянувшись вокруг, Джулия заметила, что куда-то подевался Барби. Вернувшись к фермерскому дому, она увидела, что он загружает консервированную еду в фургон «Розы- Шиповника». Несколько сумок он также положил в краденый фургон телефонной компании.
    
— Что это вы делаете? Мы же только ночью все это выгружали.
    
Барби обернулся к ней с напряжённым, без следа улыбки, лицом.
    
— Знаю. И думаю, мы хоть это сделали. Не знаю, или это от близости к коробочке, или нет, но, похоже на то, что я вдруг начал ощущать прямо над головой ту линзу, о которой говорил Расти, я ощущаю, что очень скоро должно выйти солнце и начнёт сквозь неё нас печь. Мне хотелось бы ошибаться.
    
Она присмотрелась к нему внимательнее.
    
— Что-то ещё осталось? Давайте, я вам помогу. Назад привезти мы всегда сможем.
    
— Да, — напряжённо улыбнулся Барби. — Мы всегда сможем все привезти назад.
   
   
    
     
11
    
    
В конце просеки лежала небольшая лужайка, на которой стоял давно покинутый дом. Здесь и остановились два оранжевых грузовика и из них начал выгружаться карательный отряд. Берясь по двое за длинные, тяжёлые мешки с надписями СЛУЖБА НАЦБЕЗОПАСНОСТИ, они, расшатав их, кидали наземь. На одном из мешков какой-то умник маркером дописал «ПОМНИ ОБ АЛАМО». В мешках содержались автоматы «ГК», два помповых восьмизарядных ружья «Моссберг»[455] и боеприпасы, боеприпасы, боеприпасы.
    
— Эй, Фрэд, — это позвал Стабби Норман, — а у нас разве нет жилеток или чего-то такого?
    
— Мы ударим на них с тыла, Стабби. Не переживай за это.
    
Фрэдди надеялся, что голос у него звучит увереннее, чем он сам на самом деле чувствует себя. В желудке у него порхали бабочки.
    
— Мы дадим им шанс сдаться? — спросил Мэл. — То есть мистер Сендерс всё-таки выборный, как не как.
    
Фрэдди и сам думал об этом. Также он думал о Стене Славы, где висели фотографии трёх копов из Честер Милла, которые погибли, выполняя свою боевой долг, во время Второй мировой войны. Фрэдди не имел ни малейшего желания, чтобы и его фото висело на той стене, поэтому, поскольку шеф Рендольф не дал ему на этот счёт никаких конкретных указаний, Фрэдди решил, что имеет право издавать собственные.
    
— Если подымут руки, будут жить, — объявил он. — Если будут без оружия, будут жить. Во всяком другом случае, сука, они будут убиты. Кто-то из вас усматривает здесь проблему?
    
Не откликнулся никто. Было одиннадцать пятьдесят шесть. Шоу вот-вот должно начаться.
    
Он обвёл взглядом своих ребят (плюс Лорен Конри, которая с её закаменелым лицом и маленькими сисечками почти не отличалась от остальных бойцов), набрал полную грудь воздуха и крикнул:
    
— За мной. По одному. Остановимся на краю леса и рассмотрим обстановку.
    
Опасения Рендольфа относительно ядовитого плюща и ядовитого дуба оказались безосновательными, и простору между деревьями хватало для того, чтобы поход для них оказался довольно лёгким, даже с полной боевой загрузкой. Фрэдди порадовался, как его небольшой отряд удивительно тихо, украдкой преодолел заросли можжевельника, которые им было неудобно обходить. Он начал думать, что всё должно пройти гладко. Фактически, он уже с нетерпением ожидал начала. Теперь, когда они уже двигались, бабочки из его желудка разлетелись прочь.
    
«Легко идём, — думал он. — Легко и тихо. И тогда — бах! Они даже не поймут, что их убило».
   
   
    
     
12
    
    
Лёжа за припаркованным позади здания склада панельным фургоном, Мастер услышал их почти сразу, как только они минули лужайку, на которой исподволь увязла в землю старая усадьба Вердро. Для возбуждённого наркотиками слуха, для его мозга в «красном состоянии» готовности их продвижение звучало так, словно сюда продирается в поисках водопоя стадо бизонов.
    
Он полуприсядом двинулся к передку фургона и упал там на колени, уперев автомат в бампер. Гранаты, которые свисали с дула его БОЖЬЕГО ВОИНА, теперь лежали рядом, на траве. Пот блестел на его худой, усеянной угрями спине. Гаражный пульт был заткнут за пояс его пижамных штанов КВА-КВА.
    
«Терпеливо жди, — напоминал он себе. — Ты не знаешь, сколько их там. Дай им выйти на открытое место и только тогда начинай косить их вхлам».
    
Он разложил перед собой ещё несколько рожков для БОЖЬЕГО ВОИНА и ждал, надеясь на Христа, что Энди не придётся свистеть. И ему самому тоже. Вполне возможно, что у них таки получится выбраться из этой катавасии и дожить до следующего боевого дня.
   
   
    
     
13
    
    
Фрэдди Дентон остановился перед опушкой, отклонил дулом винтовки ветви ели и выглянул. Увидел перед собой заросшее некошеной травой поле, а посреди него радиобашню, чьё низкое дрожание, как ему показалось, он чувствует пломбами в собственных зубах. Башню окружала изгородь с табличками ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ. Поодаль, слева от его позиции, виднелось одноэтажное кирпичное здание радиостудии. Между ними стоял большой красный сарай. Он предположил, что именно в этом сарае и находится склад. Или там производятся наркотики. Или и то, и другое.
    
Рядом с ним возник Марти Арсенолт. Форменная рубашка на нём потемнела кругами от пота. В глазах был заметен страх…
    
— Что там делает этот фургон? — спросил он, показывая дулом автомата.
    
— Это фургон «Обеды на колёсах», — объяснил Фрэдди. — Для лежачих больных и всяких таких, которые не выходят из дома. Ты разве никогда не видел его в городе?
    
— Видел, и сам нагружать его помогал. Я перешёл из католичества к Святому Спасителю в прошлом году. Но почему это он не на паркинге? — Слово «паркинг» он выговорил на янковский манер, и оно у него прозвучало, как блеяние неудовлетворённой овцы.
    
— Откуда мне знать и почему бы я должен был за это переживать? — спросил Фрэдди. — Они всё равно в студии.
    
— А откуда ты об этом знаешь?
    
— Потому что именно там у них телевизор, где сейчас по всем каналам идёт большое шоу из-под Купола.
    
Марти поднял свой «ГК»:
    
— Позволь, я выпущу пару очередей по фургону, просто для уверенности. Он может быть заминирован. Или они как раз в нём и сидят.
    
Фрэдди толкнул дуло его автомата книзу.
    
— Храни нас, Иисус, да ты обезумел? Они не знают, что мы здесь, а ты хочешь так, сразу, нас выказать? У твоей матери хотя бы один ребёнок рождался с мозгом?
    
— Пошёл ты на хер, — огрызнулся Марти. — И твоя мать тоже, — добавил он следом.
    
Фрэдди осмотрелся через плечо: