1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 
       

 Наполеон      

       

       

Чудесный жребий совершился:      

Угас великой человек.      

В неволе мрачной закатился      

Наполеона грозный век.      

Исчез властитель осужденный,      

Могучий баловень побед,      

И дляизгнанника вселенной      

Уже потомство настает.      

       

О ты, чьей памятью кровавой      

Мир долго, долго будет полн,      

Приосенен твоею славой,      

Почий среди пустынных волн…      

Великолепная могила!      

Над урной, где твой прах лежит,      

Народов ненависть почила,      

И луч бессмертия горит.      

       

Давно ль орлы твои летали      

Над обесславленной землей?      

Давно ли царства упадали      

При громах силы роковой;      

Послушны воле своенравной,      

Бедой шумели знамена,      

И налагал ярем державный      

Ты на земные племена?      

       

Когда надеждой озаренный      

От рабства пробудился мир,      

И галл десницей разъяренной      

Низвергнул ветхий свой кумир;      

Когда на площади мятежной      

Во прахе царский труп лежал,      

И день великий, неизбежный —      

Свободы яркий день вставал —      

       

Тогда в волненьи бурь народных      

Предвидя чудный свой удел,      

В его надеждах благородных      

Ты человечество презрел.      

В свое погибельное счастье      

Ты дерзкой веровал душой,      

Тебя пленяло самовластье      

Разочарованной красой.      

       

И обновленного народа      

Ты буйность юную смирил,      

Новорожденная свобода,      

Вдруг онемев, лишилась сил;      

Среди рабов до упоенья      

Ты жажду власти утолил,      

Помчал к боям их ополченья.      

Их цепи лаврами обвил.      

       

И Франция, добыча славы,      

Плененный устремила взор,      

Забыв надежды величавы,      

На свой блистательный позор.      

Ты вел мечи на пир обильный;      

Всё пало с шумом пред тобой:      

Европа гибла – сон могильный      

Носился над ее главой.      

       

И се, в величии постыдном      

Ступил на грудь ее колосс.      

Тильзит!.. (при звуке сем обидном      

Теперь не побледнеет росс) —      

Тильзит надменного героя      

Последней славою венчал,      

Но скучный мир, но хлад покоя      

Счастливца душу волновал.      

       

Надменный! кто тебя подвигнул?      

Кто обуял твой дивный ум?      

Как сердца русских не постигнул      

Ты с высоты отважных дум?      

Великодушного пожара      

Не предузнав, уж ты мечтал,      

Что мира вновь мы ждем, как дара:      

Но поздно русских разгадал…      

       

Россия, бранная царица,      

Воспомни древние права!      

Померкни, солнце Австерлица!      

Пылай, великая Москва!      

Настали времена другие,      

Исчезни, краткий наш позор!      

Благослови Москву, Россия!      

Война по гроб – наш договор!      

       

Оцепенелыми руками      

Схватив железный свой венец,      

Он бездну видит пред очами,      

Он гибнет, гибнет наконец.      

Бежат Европы ополченья!      

Окровавленные снега      

Провозгласили их паденье,      

И тает с ними след врага.      

       

И всё, как буря, закипело;      

Европа свой расторгла плен;      

Во след тирану полетело,      

Как гром, проклятие племен.      

И длань народной Немезиды      

Подъяту видит великан:      

И до последней все обиды      

Отплачены тебе, тиран!      

       

Искуплены его стяжанья      

И зло воинственных чудес      

Тоскою душного изгнанья      

Под сенью чуждою небес.      

И знойный остров заточенья      

Полнощный парус посетит,      

И путник слово примиренья      

На оном камне начертит,      

       

Где, устремив на волны очи,      

Изгнанник помнил звук мечей      

И льдистый ужас полуночи,      

И небо Франции своей;      

Где иногда, в своей пустыне      

Забыв войну, потомство, трон,      

Один, один о милом сыне      

В уныньи горьком думал он.      

       

Да будет омрачен позором      

Тот малодушный, кто в сей день      

Безумным возмутит укором      

Его развенчанную тень!      

Хвала! он русскому народу      

Высокий жребий указал,      

И миру вечную свободу      

Из мрака ссылки завещал.      

       

       * * *      

       

Гречанка верная! не плачь, – он   пал героем,      

Свинец врага в его вонзился грудь.      

Не плачь – не ты ль ему сама пред   первым боем      

Назначила кровавый Чести путь?      

Тогда, тяжелую предчувствуя   [разлуку],      

Супруг тебе простер торжественную   руку,      

Младенца своего в слезах благословил,      

Но знамя черное Свободой восшумело.      

Как Аристогитон, он миртом меч обвил,      

Он в сечу ринулся – и падши совершил      

Великое, святое дело.      

       

 К Овидию      

       

       

Овидий, я живу близ тихих берегов,      

Которым изгнанных отеческих богов      

Ты некогда принес и пепел свой   оставил.      

Твой безотрадный плач места сии   прославил;      

И лиры нежный глас еще не онемел;      

Еще твоей молвой наполнен сей предел.      

Ты живо впечатлел в моем воображеньи      

Пустыню мрачную, поэта заточенье,      

Туманный свод небес, обычные снега      

И краткой теплотой согретые луга.      

Как часто, увлечен унылых струн   игрою,      

Я сердцем следовал, Овидий, за тобою!      

Я видел твой корабль игралищем валов      

И якорь, верженный близ диких берегов,      

Где ждет певца любви жестокая   награда.      

Там нивы без теней, холмы без   винограда:      

Рожденные в снегах для ужасов войны,      

Там хладной Скифии свирепые сыны,      

За Истром утаясь, добычи ожидают      

И селам каждый миг набегом угрожают.      

Преграды нет для них: в волнах они   плывут      

И по льду звучному бестрепетно идут.      

Ты сам (дивись, Назон, дивись судьбе   превратной!),      

Ты, с юных лет презрев волненье жизни   ратной,      

Привыкнув розами венчать свои власы      

И в неге провождать беспечные часы,      

Ты будешь принужден взложить и шлем   тяжелый,      

И грозный меч хранить близ лиры   оробелой.      

Ни дочерь, ни жена, ни верный сонм   друзей,      

Ни Музы, легкие подруги прежних дней,      

Изгнанного певца не усладят печали.      

Напрасно Грации стихи твои венчали,      

Напрасно юноши их помнят наизусть:      

Ни слава, ни лета, ни жалобы, ни   грусть,      

Ни песни робкие Октавия не тронут;      

Дни старости твоей в забвении   потонут.      

Златой Италии роскошный гражданин.      

В отчизне варваров безвестен и один,      

Ты звуков родины вокруг себя не   слышишь;      

Ты в тяжкой горести далекой дружбе   пишешь:      

"О возвратите мне священный град   отцов      

И тени мирные наследственных садов!      

О други, Августу мольбы мои несите,      

Карающую длань слезами отклоните,      

Но если гневный бог досель неумолим,      

И век мне не видать тебя, великой   Рим. —      

Последнею мольбой смягчая рок   ужасный,      

Приближьте хоть мой гроб к Италии   прекрасной!      

Чье сердце хладное, презревшее Харит,      

Твое уныние и слезы укорит?      

Кто в грубой гордости прочтет без   умиленья      

Сии элегии, последние творенья,      

Где ты свой тщетный стон потомству   передал?      

       

Суровый славянин, я слез не проливал,      

Но понимаю их; изгнанник самовольный,      

И светом, и собой, и жизнью   недовольный,      

С душой задумчивой я ныне посетил      

Страну, где грустный век ты некогда   влачил.      

Здесь, оживив тобой мечты   воображенья,      

Я повторил твои, Овидий, песнопенья      

И их печальные картины поверял;      

Но взор обманутым мечтаньям изменял.      

Изгнание твое пленяло в тайне очи,      

Привыкшие к снегам угрюмой полуночи.      

Здесь долго светится небесная лазурь;      

Здесь кратко царствует жестокость   зимних бурь.      

На скифских берегах переселенец   новый,      

Сын юга, виноград блистает   пурпуровый.      

Уж пасмурный декабрь на русские луга      

Слоями расстилал пушистые снега;      

Зима дышала там – а с вешней теплотою      

Здесь солнце ясное катилось надо   мною;      

Младою зеленью пестрел увядший луг;      

Свободные поля взрывал уж ранний плуг:      

Чуть веял ветерок, под вечер холодея;      

Едва прозрачный лед над озером   тускнея,      

Кристаллом покрывал недвижные струи.      

Я вспомнил опыты несмелые твои.      

Сей день, замечанный крылатым   вдохновеньем.      

Когда ты в первый раз вверял с   недоуменьем      

Шаги свои волнам, окованным зимой…      

И по льду новому, казалось, предо   мной      

Скользила тень твоя, и жалобные звуки      

Неслися издали, как томный стон   разлуки.      

       

Утешься; не увял Овидиев венец!      

Увы, среди толпы затерянный певец,      

Безвестен буду я для новых поколений,      

И, жертва темная, умрет мой слабый   гений      

С печальной жизнию, с минутною   молвой…      

Но если обо мне потомок поздний мой      

Узнав, придет искать в стране сей   отдаленной      

Близ праха славного мой след   уединенный —      

Брегов забвения оставя хладну сень,      

К нему слетит моя признательная тень,      

И будет мило мне его воспоминанье.      

Да сохранится же заветное преданье:      

Как ты, враждующей покорствуя судьбе,      

Не славой – участью я равен был тебе.      

Здесь, лирой северной пустыни   оглашая,      

Скитался я в те дни, как на брега   Дуная      

Великодушный грек свободу вызывал,      

И ни единый друг мне в мире не   внимал;      

Но чуждые холмы, поля и рощи сонны,      

И музы мирные мне были благосклонны.      

       

 Приметы      

       

       

Старайся наблюдать различные приметы:      

Пастух и земледел в младенческие   леты,      

Взглянув на небеса, на западную тень,      

Умеют уж предречь и ветр, и ясный   день,      

И майские дожди, младых полей отраду,      

И мразов ранний хлад, опасный   винограду.      

Так, если лебеди, на лоне тихих вод      

Плескаясь вечером, окличут твой   приход,      

Иль солнце яркое зайдет в печальны   тучи,      

Знай: завтра сонных дев разбудит   дождь ревучий,      

Иль бьющий в окны град – а ранний   селянин,      

Готовясь уж косить высокой злак   долин,      

Услыша бури шум, не выдит на работу      

И погрузится вновь в ленивую дремоту.      

       

       

      

       

       

Клеветник без дарованья,      

Палок ищет он чутьем,      

А дневного пропитанья      

Ежемесячным враньем.      

       

       

Кокетке      

       

       

[И вы поверить мне могли.      

Как простодушная Аньеса?      

В каком романе вы нашли,      

Чтоб умер от любви повеса?]      

Послушайте: вам тридцать лет,      

Да, тридцать лет – немногим боле.      

Мне за двадцать; я видел свет,      

Кружился долго в нем на воле;      

Уж клятвы, слезы мне смешны;      

Проказы утомить успели;      

Вам также с вашей стороны      

Измены верно надоели;      

Остепенясь, мы охладели,      

Не к стати нам учиться вновь.      

Мы знаем: вечная любовь      

Живет едва ли три недели.      

С начала были мы друзья,      

Но скука, случай, муж ревнивый…      

Безумным притворился я,      

И притворились вы стыдливой,      

Мы поклялись… потом… увы!      

Потом забыли клятву нашу;      

Клеона полюбили вы,      

А я наперсницу Наташу.      

Мы разошлись; до этих пор      

Всё хорошо, благопристойно,      

Могли б мы жить без дальних ссор      

Опять и дружно и спокойно;      

[Но нет! сегодня поутру      

Вы вдруг в трагическом жару      

Седую воскресили древность —      

Вы проповедуете вновь      

Покойных рыцарей любовь,      

Учтивый жар и грусть и ревность.      

Помилуйте – нет, право нет.      

Я не дитя, хоть и поэт.]      

Когда мы клонимся к закату,      

Оставим юный пыл страстей —      

Вы старшей дочери своей,      

Я своему меньшому брату:      

Им можно с жизнию шалить      

И слезы впредь себе готовить;      

Еще пристало им любить,      

А нам уже пора злословить.      

       

 Эпиграмма       

       

       

Оставя честь судьбе на произвол,      

 , живая   жертва фурий.      

От малых лет любила чуждый пол.      

И вдруг беда! казнит ее Меркурий,      

Раскаяться приходит ей пора,      

Она лежит, глаз пухнет по немногу,      

Вдруг лопнул он; что ж дама? –   "Слава богу      

Всё к лучшему: вот новая дыра!"      

       

       

Приятелю      

       

       

Не притворяйся, милый друг,      

Соперник мой широкоплечий!      

Тебе не страшен лиры звук,      

Ни элегические речи.      

Дай руку мне: ты не ревнив,      

Я слишком ветрен и ленив,      

Твоя красавица не дура;      

Я вижу всё и не сержусь:      

Она прелестная Лаура,      

Да я в Петрарки не гожусь.      

       

       

Алексееву      

       

       

Мой милый, как несправедливы      

Твои ревнивые мечты:      

Я позабыл любви призывы      

И плен опасной красоты:      

Свободы друг миролюбивый,      

В толпе красавиц молодых,      

Я, равнодушный и ленивый,      

Своих богов не вижу в них.      

Их томный взор, приветный лепет      

Уже не властны надо мной.      

Забыло сердце нежный трепет      

И пламя юности живой.      

Теперь уж мне влюбиться трудно,      

Вздыхать неловко и смешно,      

Надежде верить безрассудно,      

Мужей обманывать грешно.      

Прошел веселый жизни праздник.      

Как мой задумчивый проказник,      

Как Баратынский, я твержу:      

"Нельзя ль найти подруги нежной?      

Нельзя ль найти любви надежной?"      

И ничего не нахожу.      

Оставя счастья призрак ложный,      

Без упоительных страстей.      

Я стал наперсник осторожный      

Моих неопытных друзей.      

Когда любовник исступленный.      

Тоскуя, плачет предо мной      

И длякрасавицы надменной      

Клянется жертвовать собой;      

Когда в жару своих желании      

С восторгом изъясняет он      

Неясных, темных ожиданий      

Обманчивый, но сладкий сон      

И, крепко руку сжав у друга,      

Клянет ревнивого супруга,      

Или докучливую мать, —      

Его безумным увереньям      

И поминутным повтореньям      

Люблю с участием внимать:      

Я льщу слепой его надежде,      

Я молод юностью чужой      

И говорю: так было прежде      

Во время оно  и со мной.      

       

       * * *      

       

В твою светлицу, друг мой нежный,      

Я прихожу в последний раз.      

Любви счастливой, безмятежной      

Делю с тобой последний час.      

Вперед одна в надежде томной      

Не жди меня средь ночи темной,      

До первых утренних лучей      

Не жги свечей.      

       

 Десятая заповедь      

       

       

Добра чужого не желать      

Ты, боже, мне повелеваешь:      

Но меру сил моих ты знаешь —      

Мне ль нежным чувством управлять?      

Обидеть друга не желаю,      

И не хочу его села,      

Не нужно мне его вола,      

На всё спокойно я взираю:      

Ни дом его, ни скот, ни раб,      

Не лестна мне вся благостыня.      

Но ежели его рабыня,      

Прелестна… Господи! я слаб!      

И ежели его подруга      

Мила, как ангел во плоти, —      

О боже праведный! прости      

Мне зависть ко блаженству друга.      

Кто сердцем мог повелевать?      

Кто раб усилий бесполезных?      

Как можно не любить любезных?      

Как райских благ не пожелать?      

Смотрю, томлюся и вздыхаю,      

Но строгий долг умею чтить,      

Страшусь желаньям сердца льстить,      

Молчу… и втайне я страдаю.      

       

       

 Стихотворения 1822 г      

       

Баратынскому. Из Бессарабии      

       

       

Сия пустынная страна      

Священна для души поэта:      

Она Державиным воспета      

И славой русскою полна.      

Еще доныне тень Назона      

Дунайских ищет берегов;      

Она летит на сладкий зов      

Питомцев Муз и Аполлона,      

И с нею часто при луне      

Брожу вдоль берега крутого:      

Но, друг, обнять милее мне      

В тебе Овидия живого.      

       

       * * *      

       

Чугун кагульский, ты священ      

Для русского, для друга славы —      

Ты средь торжественных знамен      

Упал горящий и кровавый,      

Героев севера губя      

       

 Баратынскому      

       

       

Я жду обещанной тетради:      

Что ж медлишь, милый трубадур!      

Пришли ее мне, Феба ради,      

И награди тебя Амур.      

       

       

      

       

       

Иной имел мою Аглаю      

За свой мундир и черный ус,      

Другой за деньги – понимаю,      

Другой за то, что был француз,      

Клеон – умом ее стращая,      

Дамис – за то, что нежно пел.      

Скажи теперь, мой друг Аглая.