1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 
     

     79    

     

Здесь доблестной душе довольно было    

Лишь звук услышать милой стороны,    

Чтобы она сородича почтила;    

     

     82    

     

А у тебя не могут без войны    

Твои живые, и они грызутся,    

Одной стеной и рвом окружены.    

     

     85    

     

Тебе, несчастной, стоит оглянуться    

На берега твои и города:    

Где мирные обители найдутся?    

     

     88    

     

К чему тебе подправил повода    

Юстиниан, когда седло пустует?    

Безуздой, меньше было бы стыда.[604]    

     

     91    

     

О вы, кому молиться долженствует,    

Так чтобы Кесарь не слезал с седла,    

Как вам господне слово указует, –    

     

     94    

     

Вы видите, как эта лошадь зла,    

Уже не укрощаемая шпорой    

С тех пор, как вы взялись за удила?[605]    

     

     97    

     

И ты, Альберт немецкий,[606] ты,  который    

Был должен утвердиться в стременах,    

А дал ей одичать, – да грянут  скорой    

     

     100    

     

И правой карой звезды в небесах    

На кровь твою, как ни на чью доселе,    

Чтоб твой преемник ведал вечный  страх!    

     

     103    

     

Затем что ты и твой отец терпели,    

Чтобы пустынней стал имперский сад,[607]    

А сами, сидя дома, богатели.    

     

     106    

     

Приди, беспечный, кинуть только  взгляд:    

Мональди, Филиппески, Каппеллетти,    

Монтекки, – те в слезах, а те  дрожат!    

     

     109    

     

Приди, взгляни на знать свою, на эти    

Насилия, которые мы зрим,    

На Сантафьор[608] во мраке лихолетий!    

     

     112    

     

Приди, взгляни, как сетует твой Рим,    

Вдова, в слезах зовущая супруга:    

«Я Кесарем покинута моим!»    

     

     115    

     

Приди, взгляни, как любят все друг  друга!    

И, если нас тебе не жаль, приди    

Хоть устыдиться нашего недуга!    

     

     118    

     

И, если смею, о верховный Дий,[609]    

За род людской казненный казнью  крестной,    

Свой правый взор от нас не отводи!    

     

     121    

     

Или, быть может, в глубине чудесной    

Твоих судеб ты нам готовишь клад    

Великой радости, для нас безвестной?    

     

     124    

     

Ведь города Италии кишат    

Тиранами, и в образе клеврета[610]    

Любой мужик пролезть в Марцеллы[611] рад.    

     

     127    

     

Флоренция моя, тебя все это    

Касаться не должно, ты – вдалеке,    

В твоем народе каждый – муж совета!    

     

     130    

     

У многих правда – в сердце, в тайнике,    

Но необдуманно стрельнуть – боятся;    

А у твоих она на языке    

     

     133    

     

Иные общим делом тяготятся;    

А твой народ, участливый к нему,    

Кричит незваный: «Я согласен  взяться!»    

     

     136    

     

Ликуй же ныне, ибо есть чему:    

Ты мирна, ты разумна, ты богата!    

А что я прав, то видно по всему.    

     

     139    

     

И Спарта, и Афины, где когда-то    

Гражданской правды занялась заря,    

Перед тобою – малые ребята:    

     

     142    

     

Тончайшие уставы мастеря,    

Ты в октябре примеришь их, бывало,    

И сносишь к середине ноября.    

     

     145    

     

За краткий срок ты сколько раз меняла    

Законы, деньги, весь уклад и чин    

И собственное тело обновляла!    

     

     148    

     

Опомнившись хотя б на миг один,    

Поймешь сама, что ты – как та  больная,    

Которая не спит среди перин,    

     

     151    

     

Ворочаясь и отдыха не зная.    

     

     

    

     

 Песнь седьмая    

     

Долина  земных властителей    

     

     

     1    

     

И трижды, и четырежды успело    

Приветствие возникнуть на устах,    

Пока не молвил, отступив, Сорделло:    

     

     4    

     

«Вы кто?» – «Когда на этих высотах    

Достойные спастись еще не жили,    

Октавиан[612] похоронил мой прах.    

     

     7    

     

Без правой веры был и я, Вергилий,    

И лишь за то утратил вечный свет».    

Так на вопрос слова вождя гласили.    

     

     

    

     

     10    

     

Как тот, кто сам не знает – явь иль  бред    

То дивное, что перед ним предстало,    

И, сомневаясь, говорит: «Есть… Нет…» –    

     

     13    

     

Таков был этот; изумясь сначала,    

Он взор потупил и ступил вперед    

Обнять его, как низшему пристало.    

     

     16    

     

«О свет латинян, – молвил  он, – о тот,    

Кто нашу речь вознес до полной  власти,    

Кто город мой почтил из рода в род,    

     

     19    

     

Награда мне иль милость в этом  счастье?    

И если просьбы мне разрешены,    

Скажи: ты был в Аду? в которой  части?»    

     

     22    

     

«Сквозь все круги отверженной  страны, –    

Ответил вождь мой, – я сюда  явился;    

От неба силы были мне даны.    

     

     25    

     

Не делом, а неделаньем лишился[613]    

Я Солнца, к чьим лучам стремишься ты;    

Его я поздно ведать научился.[614]    

     

     28    

     

Есть край внизу,[615] где скорбь – от  темноты,    

А не от мук, и в сумраках бездонных    

Не возгласы, а вздохи разлиты.    

     

     31    

     

Там я, – среди младенцев,  уязвленных    

Зубами смерти в свете их зари,    

Но от людской вины не отрешенных;    

     

     34    

     

Там я, – средь тех, кто не  облекся в три    

Святые добродетели и строго    

Блюл остальные, их нося внутри.[616]    

     

     37    

     

Но как дойти скорее до порога    

Чистилища? Не можешь ли ты нам    

Дать указанье, где лежит дорога?»    

     

     40    

     

И он: «Скитаться здесь по всем  местам,    

Вверх и вокруг, я не стеснен нимало.    

Насколько в силах, буду спутник вам.    

     

     43    

     

Но видишь – время позднее настало,    

А ночью вверх уже нельзя идти;    

Пора наметить место для привала.    

     

     46    

     

Здесь души есть направо по пути,    

Которые тебе утешат очи,    

И я готов тебя туда свести».    

     

     49    

     

«Как так? – ответ был. –  Если кто средь ночи    

Пойдет наверх, ему не даст другой?    

Иль просто самому не станет мочи?»    

     

     52    

     

Сорделло по земле черкнул рукой,    

Сказав: «Ты видишь? Стоит солнцу  скрыться,    

И ты замрешь пред этою чертой;    

     

     55    

     

Причем тебе не даст наверх стремиться    

Не что другое, как ночная тень;    

Во тьме бессильем воля истребится.    

     

     58    

     

Но книзу, со ступени на ступень,    

И вкруг горы идти легко повсюду,    

Пока укрыт за горизонтом день».    

     

     61    

     

Мой вождь внимал его словам, как  чуду,    

И отвечал: «Веди же нас туда,    

Где ты сказал, что я утешен буду».    

     

     64    

     

Мы двинулись в дорогу, и тогда    

В горе открылась выемка, такая,    

Как здесь в горах бывает иногда.    

     

     67    

     

«Войдем туда, – сказала тень  благая, –    

Где горный склон как бы раскрыл  врата,    

И там пробудем, утра ожидая».    

     

     70    

     

Тропинка, не ровна и не крута,    

Виясь, на край долины приводила,    

Где меньше половины высота.[617]    

     

     73    

     

Сребро и злато, червлень и белила,    

Отколотый недавно изумруд,    

Лазурь и дуб-светляк превосходило    

     

     76    

     

Сияние произраставших тут    

Трав и цветов и верх над ними брало,    

Как большие над меньшими берут.    

     

     79    

     

Природа здесь не только расцвечала,    

Но как бы некий непостижный сплав    

Из сотен ароматов создавала.    

     

     82    

     

«Salve, Regina,»[618] – меж цветов и трав    

Толпа теней,[619] внизу сидевших, пела,    

Незримое убежище избрав.    

     

     85    

     

«Покуда солнце все еще не село, –    

Наш мантуанский спутник нам  сказал, –    

Здесь обождать мы с вами можем смело.    

     

     88    

     

Вы разглядите, став на этот вал,    

Отчетливей их лица и движенья,    

Чем если бы их сонм вас окружал.    

     

     91    

     

Сидящий выше, с видом сокрушенья    

О том, что он призваньем пренебрег,    

И губ не раскрывающий для  пенья, –    

     

     94    

     

Был кесарем Рудольфом, и он мог    

Помочь Италии воскреснуть вскоре,[620]    

А ныне этот час опять далек.[621]    

     

     97    

     

Тот, кто его ободрить хочет в горе,    

Царил в земле, где воды вдоль дубрав    

Молдава в Лабу льет, а Лаба в море.    

     

     100    

     

То Оттокар; он из пелен не встав,    

Был доблестней, чем бороду наживший    

Его сынок, беспутный Венцеслав.[622]    

     

     103    

     

И тот курносый, в разговор вступивший    

С таким вот благодушным добряком,    

Пал, как беглец, честь лилий  омрачивший.    

     

     106    

     

И как он в грудь колотит кулаком!    

А этот, щеку на руке лелея,    

Как на постели, вздохи шлет тайком.    

     

     109    

     

Отец и тесть французского злодея,    

Они о мерзости его скорбят,    

И боль язвит их, в сердце пламенея.[623]    

     

     112    

     

А этот кряжистый, поющий в лад    

С тем носачом, смотрящим величаво,    

Был опоясан, всем, что люди чтят.[624]    

     

     115    

     

И если бы в руках была держава    

У юноши[625], сидящего за ним,    

Из чаши в чашу перешла бы слава,    

     

     118    

     

Которой не хватило остальным:    

Хоть воцарились Яков с Федериком,    

Все то, что лучше, не досталось им.[626]    

     

     121    

     

Не часто доблесть, данная владыкам,    

Восходит в ветви; тот ее дарит,    

Кто может все в могуществе великом.    

     

     124    

     

Носач изведал так же этот стыд,    

Как с ним поющий Педро знаменитый:    

Прованс и Пулья стонут от обид.[627]    

     

     127    

     

Он выше был, чем отпрыск, им отвитый,    

Как и Костанца мужем пославней,    

Чем были Беатриче с Маргеритой.[628]    

     

     130    

     

А вот смиреннейший из королей,    

Английский Генрих, севший одиноко;    

Счастливее был рост его ветвей.[629]    

     

     

    

     

     133    

     

Там, ниже всех, где дол лежит  глубоко,    

Маркиз Гульельмо подымает взгляд;    

Алессандрия за него жестоко    

     

     136    

     

Казнила Канавез и Монферрат».[630]    

     

     

    

     

 Песнь восьмая    

     

Долина  земных властителей (продолжение)    

     

     

     1    

     

В тот самый час, когда томят печали    

Отплывших вдаль и нежит мысль о том,    

Как милые их утром провожали,    

     

     4    

     

А новый странник на пути своем    

Пронзен любовью, дальний звон внимая,    

Подобный плачу над умершим  днем, –    

     

     7    

     

Я начал, слух невольно отрешая,[631]    

Следить, как средь теней встает одна,    

К вниманью мановеньем приглашая.    

     

     10    

     

Сложив и вскинув кисти рук, она    

Стремила взор к востоку и, казалось,    

Шептала богу: «Я одним полна».    

     

     13    

     

«Te lucis ante»,[632] – с уст ее раздалось    

Так набожно, и так был нежен звук,    

Что о себе самом позабывалось.    

     

     16    

     

И, набожно и нежно, весь их круг    

С ней до конца исполнил песнопенье,    

Взор воздымая до верховных дуг.[633]    

     

     19    

     

Здесь в истину вонзи, читатель,  зренье;    

Покровы так прозрачны, что сквозь них    

Уже совсем легко проникновенье.[634]    

     

     22    

     

Я видел: сонм властителей земных,    

С покорно вознесенными очами,    

Как в ожиданье, побледнев, затих.    

     

     25    

     

И видел я: два ангела, над нами    

Спускаясь вниз, держали два клинка,    

Пылающих, с неострыми концами.    

     

     28