1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Он наконец на двадцатом году воротился б в отчизну.    

Вот что, мать: постели‑ка постель мне! Что делать, один я    

Лягу. У женщины этой, как видно, железное сердце!"    

Так на это ему Пенелопа царица сказала:    

"Странный ты! Я ничуть не горжусь, не питаю презренья    

И не сержусь на тебя. Прекрасно я помню, каким ты    

Был, покидая Итаку в судне своем длинновесельном.    

Ну хорошо! Постели, Евриклея, ему на кровати,    

Только снаружи, не в спальне, которую сам он построил.    

Прочную выставь из спальни кровать, а на ней ты настелешь    

Мягких овчин, одеялом покроешь, положишь подушки".    

Так сказала она, подвергая его испытанью.    

В гневе к разумной супруге своей Одиссей обратился:    

"Речью своею, жена, ты жестоко мне ранила сердце!    

Кто же на место другое поставил кровать? Это трудно    

Было бы сделать и очень искусному. Разве бы только    

Бог при желаньи легко перенес ее с места на место!    

Но средь живущих людей ни один, даже молодокрепкий,    

С места б не сдвинул легко той кровати искусной работы.    

Признак особый в ней есть. Не другой кто, я сам ее сделал.    

Пышно олива росла длиннолистая, очень большая,    

В нашей дворовой ограде. Был ствол у нее, как колонна.    

Каменной плотной стеной окружив ее, стал возводить я    

Спальню, пока не окончил. И крышей покрыл ее сверху.    

Крепкие двери навесил, приладивши створки друг к другу.    

После того я вершину срубил длиннолистой оливы,    

Вырубил брус на оставшемся пне, остругал его медью    

Точно, вполне хорошо, по шнуру проверяя все время,    

Сделал подножье кровати и все буравом пробуравил.    

Этим начавши, стал делать кровать я, пока не окончил,    

Золотом всю, серебром и слоновою костью украсил,    

После окрашенный в пурпур ремень натянул на кровати.    

Вот тебе признаки этой кровати, жена! Я не знаю,    

Все ли она на том месте стоит, иль на место другое,    

Срезавши ствол у оливы, ее кто‑нибудь переставил".    

Так он сказал. У нее ослабели колени и сердце, –    

Так подробно и точно все признаки ей описал он.    

Быстро к нему подошла Пенелопа. Обняв его шею,    

Голову стала, рыдая, ему целовать и сказала:    

"О, не сердись на меня, Одиссей! Ты во всем и всегда ведь    

Был разумнее всех. На скорбь осудили нас боги.    

Не пожелали они, чтобы мы, оставаясь друг с другом,    

Молодость прожили в счастье и вместе достигли порога    

Старости. Не негодуй, не сердись на меня, что не сразу    

Я приласкалась к тебе, как только тебя увидала.    

Дух в груди у меня постоянным охвачен был страхом,    

Как бы не ввел в заблужденье меня кто‑нибудь из пришельцев.    

Есть ведь немало людей, подающих дурные советы.    

Ведь и рожденная Зевсом Елена аргивская вряд ли б    

Соединилась любовью и ложем с чужим человеком,    

Если бы знала вперед, что отважные дети ахейцев    

Снова обратно должны отвезти ее в землю родную.    

Сделать позорный поступок ее божество побудило.    

Раньше в сердце свое не впускала она ослепленья    

Страшного, бывшего также началом и наших несчастий.    

Точно сейчас и подробно ты признаки мне перечислил    

Нашей кровати, которой никто из живущих не видел,    

Кроме тебя и меня, да рабыни еще Акториды,    

Данной отцом мне в служанки, когда я сюда отправлялась.    

Дверь нашей прочно устроенной спальни она охраняла.    

Как ни бесчувственно сердце мое, но его убедил ты!"    

Тут сильней у него появилось желание плакать.    

Плакал он, что жена его так хороша и разумна.    

Как бывает желанна земля для пловцов, у которых    

Сделанный прочно корабль, теснимый волнами и ветром,    

Вдребезги в море широком разбил Посейдон‑земледержец;    

Только немногим спастись удалось; через волны седые,    

С телом, изъеденным солью морскою, плывут они к суше,    

Радостно на берег всходят желанный, избегнув несчастья.    

Так же радостно было глядеть Пенелопе на мужа;    

Белых локтей не снимала она с Одиссеевой шеи,    

Так в слезах и застала бы их розоперстая Эос,    

Если бы новая мысль не пришла совоокой Афине.    

Ночь надолго она у края земли задержала,    

А златотронную Эос – в водах Океана, велев ей    

Не запрягать быстроногих коней молодых в колесницу,    

Свет несущих для смертных людей, – Фаэтона и Лампа.    

С речью тогда Одиссей многоумный к жене обратился:    

"Мы с тобою, жена, не дошли до конца испытаний.    

Труд безмерный меня еще впереди ожидает,    

Очень большой и тяжелый, который я должен исполнить.    

Так мне душа предсказала Тиресия, фивского старца,    

В день тот, когда я в обитель Аида сошел, чтоб чрез это    

Путь к возвращенью найти и товарищам и самому мне.    

Ну, а теперь не пора ли в постель нам, жена, чтоб, улегшись,    

Сладостным сном мы могли насладиться один близ другого".    

Так на это ему Пенелопа царица сказала:    

"Будет постель для тебя, едва только ты пожелаешь,    

Раз уже сделали боги, что ты воротился обратно    

В дом прекрасно отстроенный твой и в родимую землю.    

Если ж сказал ты про подвиг, как бог то вложил тебе в сердце,    

Что же, поведай о нем мне: поздней все равно, без сомненья,    

Станет известно мне все. Почему не узнать мне теперь же?"    

Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:    

"Странная женщина! Что ты меня так настойчиво просишь    

Все говорить? Хорошо, я скажу, ничего не скрывая.    

Радости в этом ты мало найдешь. Да и сам я не много    

Радуюсь: мне он велел города обходить непрерывно    

С крепким веслом на плече и покоя не ведать, покуда    

В край не приду я к мужам, которые моря не знают,    

Пищи своей никогда не солят, никогда не видали    

Пурпурнощеких судов, не видали и сделанных прочно    

Весел, которые в море судам нашим крыльями служат.    

Признак надежный он мне сообщил, и его я не скрою:    

Если путник другой, со мной повстречавшийся, скажет,    

Что на блестящем плече лопату несу я, чтоб веять, –    

Тут же в землю воткнуть весло мое мне приказал он,    

В жертву принесть колебателю недр, Посейдону‑владыке,    

Борова, что покрывает свиней, и быка, и барана,    

И возвратиться домой, и святые свершить гекатомбы    

Вечно живущим богам, владеющим небом широким,    

Всем по порядку. Тогда не средь волн разъяренного моря    

Тихо смерть на меня низойдет. Настигнутый ею,    

В старости светлой я мирно умру, окруженный всеобщим    

Счастьем народов моих. Все так и свершится, сказал он".    

Мудрая так Пенелопа на это ему отвечала:    

"Если хоть лучшую старость тебе предназначили боги, –    

Есть надежда, что беды когда‑нибудь нас и оставят".    

Так Одиссей с Пенелопой вели меж собой разговоры.    

В спальне меж тем Евринома с кормилицей стали при свете    

Факелов мягкое ложе стелить для обоих супругов.    

После того как кровать со стараньем они постелили,    

Спать старуха обратно отправилась в дом, Евринома ж,    

Бывшая горничной в спальне, к постели совсем уж готовой,    

Факел имея в руках, повела Одиссея с женою.    

В спальню обоих приведши, обратно ушла Евринома.    

С радостью место их старой кровати они увидали.    

Тут Телемах и коровий пастух с свинопасом от пляски    

Ноги свои удержали, потом удержали и женщин,    

Сами же спать улеглись в тенистом обеденном зале.    

Оба супруга, когда насладились желанной любовью,    

Стали после того наслаждаться беседой взаимной.    

Мужу она рассказала, как выстрадать много пришлось ей,    

Глядя в доме своем на толпу женихов обнаглевших,    

Столько во имя ее коров и овец забивавших,    

Выпивших столько вина, запасенного дома в сосудах.    

После того Одиссей рассказал, как он много печалей    

Людям доставил, как много трудов и тяжелых страданий    

Вытерпел сам. С наслажденьем внимала она, и не раньше    

Сон на веки ей пал, чем все до конца рассказал он.    

Начал с того, как сперва он ограбил киконов, как после    

В край обильный и тучный мужей лотофагов приехал,    

Что с ними сделал циклоп, как ему отомстил он за гибель    

Мощных товарищей, пожранных им безо всякой пощады,    

Как он к Эолу явился и тот его принял радушно,    

Как отослал, как судьба не дала им домой воротиться,    

Как налетевшая буря внезапно его подхватила    

И через рыбное море помчала, стенавшего тяжко;    

Также, как в город потом Телепил он попал к лестригонам,    

И корабли погубившим и спутников пышнопоножных    

Всех. Лишь один Одиссей убежал на судне чернобоком.    

И про Цирцею, про козни и хитрость ее рассказал он,    

Также, как он добрался до затхлого царства Аида,    

Чтоб прорицанье души Тиресия старца услышать,    

На корабле многовеслом как спутников всех увидал он,    

Также и мать, что его родила и вскормила ребенком;    

Как он пенье услышал сирен, сладкозвучно поющих,    

Как он к Планктам‑утесам приплыл и к ужасной Харибде,    

Также и к Сцилле, которой счастливо никто не избегнет;    

Как его спутники дерзко забили коров Гелиоса,    

Как их корабль быстроходный разбил своей молнией серной    

Зевс высокогремящий и спутники в море погибли    

Все без изъятья, а сам он погибели черной избегнул;    

Как он к нимфе Калипсо на остров Огигию прибыл,    

Как держала она Одиссея, чтоб был ей супругом,    

В гроте глубоком своем, кормила его, обещалась    

Сделать бессмертным его и бесстаростным в вечные веки;    

К этому сердца, однако, в груди у него не склонила;    

Как, перенесши немало трудов, к феакам он прибыл;    

Почесть они оказали ему, как бессмертному богу,    

И в корабле отослали обратно в родную Итаку,    

Меди и золота дав ему вволю, а также одежды.    

Это он рассказал под конец уж, когда был охвачен    

Сном, расслабляющим члены и прочь уносящим заботы.    

Новая мысль тут пришла совоокой Афине богине:    

После того как, по мненью ее, Одиссей многоумный    

Ложем супруги своей и сладостным сном насладился,    

Утренней тотчас велела Афина Заре златотронной    

Выйти из вод Океана, чтоб свет принесла она людям.    

С мягкой постели вскочил Одиссей и промолвил супруге:    

"Досыта оба с тобой мы, жена, натерпелись страданий,    

Ты – о моем многотрудном скорбя возвращеньи в отчизну,    

Мне же Зевс и другие бессмертные боги все время,    

Как ни рвался я, мешали достигнуть родимой Итаки.    

Нынче, когда мы с тобой дождалися желанного ложа,    

Оберегай у нас дома богатства, какие остались,    

Скот же, который у нас наглецы женихи истребили, –    

Многое я захвачу, другое дадут мне ахейцы    

Сами, покамест всех стойл скотом не заполнят мне снова.    

Я же в наш сад многодревный отправлюсь. Хотел бы проведать    

Знатного там я отца моего, сокрушенного горем.    

Вот что, жена, поручаю тебе, хоть сама ты разумна:    

Только что солнце взойдет, – и тотчас молва разнесется    

О женихах благородных, которых у нас тут убил я,    

Наверх ты поднимись со своими служанками вместе,    

Там и сиди. От бесед воздержись и не делай вопросов".    

Так промолвивши, плечи прекрасной бронею одел он,    

Поднял от сна Телемаха, Филойтия и свинопаса    

И приказал им немедля надеть боевые доспехи.    

Не были те непослушны, оделись блестящею медью;    

Все они вышли, ворота раскрыв, во главе с Одиссеем.    

Свет уже был на земле, но богиня Паллада Афина,    

Мглою их окружив, увела их из города быстро.    

     

 ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ  ЧЕТВЕРТАЯ    

     

     

Вызвал души мужей женихов, Одиссеем убитых,    

Бог Гермес килленийский. В руках золотой и прекрасный    

Жезл держал он, которым глаза усыпляет у смертных,    

Если захочет, других же, заснувших, от сна пробуждает.    

Двинув им, души повел он, и с писком они полетели.    

Так же, как в темном пространстве пещеры летучие мыши    

Носятся с писком, когда с каменистого свода, где густо    

Все теснятся они, одна упадет вдруг на землю, –    

С писком таким же и души неслись. Их вел за собою    

Темным и затхлым путем Гермес, исцеленье несущий.    

Мчались они мимо струй океанских, скалы левкадийской,    

Мимо ворот Гелиоса и мимо страны сновидений.    

Вскоре рой их достиг асфодельного луга, который    

Душам – призракам смертных уставших – обителью служит.    

Там они душу нашли Ахиллеса, Пелеева сына,    

Встретили душу Патрокла вместе с душой Антилоха,    

Душу Аякса, который всех лучше и видом и ростом    

После Пелида бесстрашного был среди прочих данайцев.    

Все стояли они вокруг Ахиллеса героя.    

К ним душа подошла Агамемнона, сына Атрея,    

Глядя печально. Вокруг него были друзей его души –    

Всех, кто смертную участь с ним принял в Эгистовом доме.    

Первой к нему обратилась душа Ахиллеса Пелида:    

"Думали мы, Атреид, что ты молнелюбцу Крониду    

Между героев других всех более мил неизменно,    

Ибо владыкою множества был ты мужей многомощных    

В дальнем троянском краю, где так мы, ахейцы, страдали.    

Все же случилось, что вот и тебя раньше срока постигла    

Смертная участь, которой никто не избег из рожденных.    

Должен ты был, наслаждаясь почетом, тебе подобавшим,    

Смерть и жребий принять в стране конеборных троянцев.    

Там над тобой всеахейцы насыпали б холм погребальный,    

Сыну б великую славу на все времена ты оставил.    

Но суждено тебе было погибнуть плачевнейшей смертью!"    

Так на это ему душа отвечала Атрида:    

"О блаженный Пелид, Ахиллес, на бессмертных похожий!    

Умер в троянском краю ты, вдали от отчизны, но много    

Было убито храбрейших троянских сынов и ахейских    

В битве за труп твой. А ты, забыв о боях колесничных,    

В вихре пыли лежал на огромном пространстве, огромный.    

Мы же сражались весь день напролет. И не кончили битвы    

Мы б ни за что, но Кронион ее прекратил ураганом.    

Вынесши труп твой к судам из сумятицы боя, на ложе    

Мы положили тебя, очистив прекрасное тело    

Теплой водою и маслом. Толпились данайцы вкруг тела,    

Слезы горячие лили и кудри себе обрезали.    

Весть услыхавши, из моря с бессмертными нимфами вышла    

Мать твоя. Крик несказанный, ужасный пронесся над морем.    

В трепет великий ахейцы пришли, этот крик услыхавши.    

Все бы они повскакали и к полым судам убежали,    

Не удержи человек их, знаньем большим умудренный, –    

Нестор; советы всегда наилучшие всем подавал он.    

Благожелательства полный, сказал он собранью ахейцев:    

– Стойте, ахейцы! Не бойтесь, сыны аргивян, не бегите!    

Мать его это из моря с бессмертными нимфами вышла    

На берег, чтобы увидеть погибшего милого сына! –    

Так он ахейцам сказал, и бегство они прекратили.    

Дочери старца морского, тебя обступив отовсюду,    

С горькой печалью в одежды бессмертные труп твой одели;    

Музы – все девять – подряд голосами прекрасными пели    

Песнь похоронную. Так потрясающе песнь их звучала,    

Что не в слезах никого не увидел бы ты из ахейцев.    

Целых семнадцать и дней и ночей над тобой непрерывно    

Все мы – бессмертные боги и смертные люди – рыдали.    

На восемнадцатый день мы предали огню. И забили    

Множество в жертву и жирных овец и быков тяжконогих.    

Был сожжен ты в одежде богов, умащенный обильно    

Сладким медом и маслом. И много героев ахейских    

В ярко сверкавших доспехах пылавший огонь обходили –    

Пешие, конные. Шум поднимался от них несказанный.    

После того как с тобою покончило пламя Гефеста,    

Белые кости твои, Ахиллес, мы с зарею собрали    

И в золотой положили сосуд, наполненный маслом    

И неразбавленным, чистым вином. Дала его мать нам –    

Дар Диониса, сказала она, а работа Гефеста.    

Белые кости твои там лежат, Ахиллес многославный,    

Вместе с костями Патрокла умершего, Менетиада,    

Но от костей Антилоха отдельно, которого чтил ты    

Более всех остальных товарищей после Патрокла.    

Холм большой и прекрасный насыпали мы над костями, –    

Все мы, могучее войско ахейских сынов копьеборных, –    

Над Геллеспонтом широким, на мысе, вдающемся в море,    

Так, чтобы издали с моря все люди могли его видеть,    

Все – и живущие ныне и те, кто позднее родится.    

Мать, у богов испросивши призы красоты необычной,    

Их положила на место ристаний для знатных ахейцев.    

Много ты раз, Ахиллес, в похоронных участвовал играх    

При погребеньи царей и героев, когда, к состязаньям    

Разным готовя себя, молодежь пояса надевает.    

Сильно б, однакоже, ты изумился, когда бы увидел    

Эти призы, что тогда в твою честь приготовлены были    

Сереброногой Фетидой. Богами был очень любим ты!    

Так, и умерши, ты имя свое сохранил. Никогда уж    

Светлая слава твоя, Ахиллес, меж людьми не погибнет.    

Мне же что из того, что войну я привел к завершенью?    

При возвращеньи печальную смерть от руки мне Эгиста    

И Клитемнестры, проклятой жены моей, Зевс приготовил".    

Так Атрид с Ахиллесом вели меж собой разговоры.    

Близко Аргоубийца‑вожатый предстал перед ними,    

Души ведя за собой женихов, Одиссеем убитых.    

Оба они изумились и прямо пошли, увидавши.    

Сразу был узнан душой Агамемнона, сына Атрида,    

Амфимедонт достославный, рожденный на свет Меланеем.    

Гостем он был у него на Итаке, живя в его доме.    

Первой Атрида душа к нему обратилася с речью:    

"Амфимедонт, как случилось, что в мрачную землю сошли вы,    

Все отборные, все однолетки? Никто, отбирая,    

Лучших по городу выбрать мужей, уж наверно, не мог бы!    

Или вас Посейдон погубил в кораблях ваших быстрых,    

Грозную силу воздвигнув свирепо бушующих ветров?    

Иль вас на суше враги где‑нибудь погубили в то время,    

Как вы отрезать старались коровьи стада и овечьи    

Или как женщин и город какой захватить домогались?    

Дай мне ответ на вопрос. Ведь гостем тебе прихожусь я.    

Иль ты не помнишь уже, как в дом ваш пришел я когда‑то,    

Чтоб с Менелаем, подобным богам, убедить Одиссея    

Вместе ехать в судах крепкопалубных против троянцев?    

Целый мы месяц по морю широкому плыли. С трудом лишь    

Нами был убежден Одиссей, городов разрушитель".    

Амфимедонта душа на это ему отвечала:    

"Славный герой Атреид, владыка мужей Агамемнон!    

Все это, богорожденный, я помню, о чем говоришь ты,    

И расскажу обо всем хорошо и вполне откровенно,    

Как исполнение злое погибели нашей свершилось.    

Сватались мы за жену Одиссея. Давно уж уехал    

Из дому он. Ни согласья на брак, ни отказа царица    

Нам не давала, готовила ж смерть нам и черную Керу.    

Кроме того, против нас и другую придумала хитрость.    

Ткань начала она ткать, станок у себяпоместивши, –    

Тонкую, очень большую, – и нам объявила при этом:    

– Вот что, мои женихи молодые, ведь умер супруг мой,    

Не торопите со свадьбой меня, подождите, покамест    

Савана я не сотку, – пропадет моя иначе пряжа! –    

Знатному старцу Лаэрту на случай, коль гибельный жребий    

Скорбь доставляющей смерти нежданно его здесь постигнет, –    

Чтобы в округе меня не корили ахейские жены,    

Что похоронен без савана муж, приобретший так много. –    

Так говорила и дух нам отважный в груди убедила.    

Что ж оказалось? В течение дня она ткань свою ткала,    

Ночью же, факелы возле поставив, опять распускала.    

Длился три года обман, и ей доверяли ахейцы.    

После того ж как четвертый уж год наступил, совершили    

Месяцы круг свой обычный и множество дней пролетело,    

Женщина нам сообщила, которая все это знала.    

За распусканием ткани прекрасной ее мы застали,    

И поневоле тогда работу пришлось ей окончить.    

Выткав и вымыв великую ткань, нам она показала    

Этот покров погребальный, сиявший, как солнце иль месяц.    

Тут откуда‑то бог, нам враждебный, привел Одиссея    

К самому краю полей, где жил свинопас в своем доме.    

Прибыл туда же и сын Одиссея, подобного богу.    

В Пилосе был он песчаном и морем оттуда приехал.    

Злую смерть женихам замышляя, отправились оба    

В город наш славный они. Одиссей, отставши от сына,    

Шел далеко назади. Впереди шел сын Одиссеев.    

Вел свинопас Одиссея, в дрянное одетого платье.    

Был похож Одиссей на старого нищего видом,    

Брел, опираясь на палку, в одежде убогой и рваной.    

Кто бы подумал из нас, даже самый по возрасту старший,    

Что Одиссей перед нами, внезапно вернувшийся в дом свой?    

Мы швыряли в него, оскорбляли дурными словами.    

Несколько времени он выносил терпеливо и стойко    

В собственном доме своем и наши удары и ругань.    

Но, побуждаемый волей эгидодержавного Зевса,    

С сыном своим Телемахом забрал все оружие в доме,    

Снес в кладовую и запер, двери засовом задвинув.    

Замысел хитрый тая, супруге тогда приказал он    

Выложить лук перед нами, а также седое железо –    

И состязанье для нас, горемык, и начало убийства.    

Но ни один между нас не смог нацепить на могучий    

Лук тетиву. Оказались для этого слишком мы слабы.    

После, когда этот лук попал в Одиссеевы руки,    

Дружно и громко мы все закричали словами, чтоб лука,    

Сколько бы он ни просил, ему ни за что не давали.    

Только один Телемах его ободрил и позволил.    

В руку приняв, Одиссей богоравный, в несчастиях твердый,    

Лук легко натянул и стрелу прострелил сквозь железо,    

После взошел на порог и высыпал острые стрелы,    

Страшно глядя, и тотчас сразил Антиноя стрелою;    

Начал потом и в других посылать многостонные стрелы,    

Целясь в упор. Женихи валились один на другого.    

Ясно было для всех, что какой‑то им бог помогает.    

Ярости бурно отдавшись, они нас по залу разили    

Копьями вправо и влево и головы нам разбивали.    

Стонами полон был зал, и кровью весь пол задымился.    

Так, Агамемнон, погибли мы все. Наши трупы доселе,    

Непогребенные, кучей лежат в Одиссеевом доме.    

Ни у кого еще дома не знают того, что случилось,    

Близкие – кто бы, от крови омыв наши раны, на ложе    

Труп положил и оплакал, как принято это для мертвых".    

Так на это ему душа отвечала Атрида:    

"Как ты блажен, Одиссей многохитрый, рожденный Лаэртом!    

Ты жену приобрел добродетели самой высокой:    

Что за хорошее сердце у ней, как она безупречна,    

Как она помнит о муже законном своем Одиссее!    

Да! Между смертными слава ее добродетели вечно    

Будет сиять на земле. И на полные прелести песни    

О Пенелопе разумной певцов вдохновят олимпийцы.    

Не такова Тиндареева дочь, совершившая злое,    

Мужа законного смерти предавши. Суровая песня    

Будет о ней меж людей. Навеки она осрамила    

Племя всех жен слабосильных, которые даже невинны!"    

Так скончавшихся души вели меж собой разговоры,    

Стоя в обители мрачной Аида, в глубинах подземных.    

Те же, к полю спустившись из города, прибыли вскоре    

В сад Лаэртов, прекрасно возделанный. Сад тот когда‑то    

Сам Лаэрт приобрел и над ним потрудился немало.    

Был там дом. Отовсюду его обегала пристройка.    

В ней плененные в войнах рабы, по приказу Лаэрта    

Всячески несшие труд, отдыхали, обедали, спали.    

В доме старуха сикелка жила. Усердно ходила    

За стариком она здесь, в отдаленьи от города, в поле.    

С речью такой Одиссей к рабам обратился и к сыну:    

"Вы отправляйтесь теперь в прекрасно отстроенный дом наш    

И на обед заколите свинью, какая получше.    

Я же пойду и отца моего испытанью подвергну –    

Сразу ль меня он узнает, как только увидит глазами,    

Или, так долго пробывши вне дома, я буду не узнан?"    

Так сказал он и выдал рабам боевые доспехи.    

После того они быстро направились в дом, Одиссей же    

В сад плодовый пошел, отца испытать там надеясь.    

В сад пространный спустился и Долия там не нашел он,    

И никого из рабов иль сынов его. Все они вышли    

Вон из сада терновник сбирать для садовой ограды.    

Шел впереди их старик и дорогу показывал прочим.    

Только отца одного нашел он в саду плодоносном.    

Куст окапывал он. Был грязен. На грубом хитоне    

Всюду виднелись заплаты. Поножи из кожи бычачьей,    

Тоже в заплатах, на голени он повязал от царапин.    

Из‑за колючек на руки надел рукавицы, и козья    

На голове, выражавшей страданье, виднелася шапка.    

Только увидел его Одиссей, удрученного тяжкой    

Старостью, с сердцем, великой исполненным мукой и скорбью,    

Остановился под грушей высокой и горько заплакал.    

Он между помыслов двух и умом колебался и духом:    

Броситься ль прямо к отцу, обнять, целовать его жарко,    

Все сказать, – что он дома опять, что вернулся в  отчизну, –    

Или сперва расспросить и его испытанью подвергнуть.    

Вот что, тщательно все обсудив, наилучшим признал он:    

Раньше шутливою речью подвергнуть его испытанью.    

Так порешивши, к Лаэрту пошел Одиссей богоравный.    

Тот в это время окапывал куст, головою склонившись.    

Близко к нему подошел блистательный сын и промолвил:    

"Очень, старик, ты искусен и опытен в деле садовом!    

Все тут в прекрасном порядке. Смотрю – ничего без ухода    

Не оставляешь ты в целом саду – ни кустов, ни оливы,    

Ни виноградной лозы, ни груши, ни гряд огородных.    

Слово другое скажу, ты же гнева не вкладывай в сердце.    

Плох уход за тобою самим. Невеселая старость    

Пала на долю тебе. Ты грязен, одет неприглядно.    

Не за безделье твое о тебе не печется хозяин,    

И ничего в тебе рабского нет, только стоит увидеть    

Рост и наружность твою: на царя ты всем видом походишь.    

Было б приличней такому, как ты, омывшись, насытясь,    

Спать на мягкой постели, как всем старикам подобает.    

Вот что, однако, скажи, и скажи мне вполне откровенно:    

Кто тебе господин? За чьим это садом ты смотришь?    

Также и это скажи мне правдиво, чтоб знал хорошо я:    

Вправду ль в Итаку мы прибыли здесь, как сегодня сказал мне    

Кто‑то из здешних, меня на дороге сюда повстречавший?    

Был он не очень приветлив, сказать не хотел мне подробно    

Иль мое слово послушать, когда о своем его госте    

Спрашивал я, существует ли он где‑нибудь и живет ли    

Или его уж не стало и в область Аида сошел он.    

Я тебе прямо скажу. Послушай меня и запомни.    

Мужа когда‑то в отчизне своей принимал я, как гостя,    

В дом пришедшего наш. И никто из мужей чужедальних    

Более милый, чем он, в мой дом никогда не являлся.    

С гордостью он говорил, что с Итаки он острова родом    

И что приходится сыном Лаэрту, Аркесьеву сыну.    

Гостя я во дворец к нам привел, и принял радушно,    

И угощал из запасов, в обильи имевшихся в доме,    

Также поднес и дары, какие гостям подобают:    

Золота семь ему дал я талантов в искусных издельях,    

Дал сребролитный кратер, покрытый резными цветами,    

Дал двенадцать простых плащей шерстяных и покровов,    

Столько ж прекрасных плащей полотняных и столько ж хитонов.    

Женщин кроме того подарил, рукодельниц искусных,    

Счетом четыре, красивых, которых он сам себе выбрал".    

Слезы из глаз проливая, отец Одиссею ответил:    

"Странник, вот именно в этот‑то край ты как раз и приехал.    

Но господа тут сейчас – нечестивые, наглые люди.    

Ты на подарки напрасно потратился, столько их давши.    

Если бы дома его в стране итакийской застал ты,    

Он, ответно тебя одарив, домой бы отправил    

И угощал бы радушно, как принято делать с гостями.    

Вот что, однако, скажи, и скажи мне вполне откровенно:    

Сколько прошло уже лет с той поры, как его угощал ты?    

Гость тот злосчастный – мой сын. Когда‑то он был, горемыка,    

Сын мне! Однако теперь, вдалеке от друзей и отчизны,    

Либо в море был съеден он рыбами, либо на суше    

Сделался пищею птиц и зверей. И обряжен он не был    

Матерью, горестно не был оплакан ни ею, ни мною!