1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 
– Так  идем туда! Я в отчаянии, что из-за меня вы промочите себе ноги, господин де  Вард; но зато вы можете сказать королю: «Государь, я не дрался на земле вашего  величества». Может быть, это слишком тонко, но такова уж ваша природа, господа  французы! Не обижайтесь, это придает особенную прелесть вашему уму, прелесть,  свойственную только вашей нации. Знаете ли, надо нам поспешить, господин де  Вард, вода поднимается, и скоро наступит ночь.    

– Я  не прибавлял шагу, только чтобы не идти впереди вашей светлости.    

Скажите,  милорд, у вас еще не промокли ноги?    

– Пока  нет. Взгляните-ка в ту сторону: видите, мои люди смотрят на нас и боятся, как  бы мы не утонули. Смотрите, как забавно танцует лодка на гребнях волн, но от  этого зрелища у меня делается морская болезнь.    

Разрешите  мне повернуться к ним спиной.    

– Заметьте,  милорд, что тогда солнце будет вам бить прямо в глаза.    

– Ну,  вечером лучи его слабее, к тому же оно скоро зайдет; так что не беспокойтесь.    

– Как  вам угодно, милорд.    

– Я  понимаю, господин де Вард, я вам очень признателен. Желаете снять камзол? Будет  удобнее.    

– Согласен.    

Бекингэм  снял камзол и бросил его на песок. Де Вард последовал его примеру.    

Очертания  двух фигур, казавшихся с берега белыми призраками, ясно обрисовывались на фоне  красно-фиолетовой мглы, спускавшейся с неба на землю.    

– Честное  слово, герцог, мы не можем теперь отступить! – сказал де Вард. –  Чувствуете ли вы, как наши ноги вязнут в песке?    

– Да,  по самую щиколотку, – ответил Бекингэм.    

– Я  к вашим услугам, герцог.    

Де Вард  взял шпагу, герцог тоже.    

– Господин  де Вард, – заговорил тогда Бекингэм, – еще одно последнее слово… Я с  вами дерусь потому, что вы мне не нравитесь, потому, что вы истерзали мне  сердце насмешками над моею страстью, которую я действительно питаю в настоящую  минуту, за которую готов отдать жизнь. Вы злой человек, господин де Вард, и я  приложу все старания, чтобы убить вас, потому что, я чувствую, если вы не  умрете сейчас от моей шпаги, то в будущем причините много зла моим друзьям. Вот  что я хотел вам сказать, господин де Вард.    

И  Бекингэм поклонился.    

– А  я, милорд, со своей стороны отвечу вам так: до сих пор вы просто были мне не по  душе, но теперь, когда вы разгадали меня, я вас ненавижу и сделаю все  возможное, чтобы убить вас.    

И де  Вард поклонился Бекингэму.    

В ту же  минуту шпаги скрестились – в темноте сверкнули молнии. Оба противника  искусно владели оружием; первые выпады оказались безрезультатными. А ночь  быстро опускалась на землю; стало так темно, что приходилось нападать и  парировать удары наугад.    

Вдруг –  де Вард почувствовал, что шпага его во что-то уперлась: он попал в плечо Бекингэма.  Шпага герцога опустилась вместе с рукою.    

– О! –  застонал он.    

– Я  вас задел, не правда ли, милорд? – спросил де Вард, отступая шага на два  назад.    

– Да,  сударь, но задели легко.    

– Однако  же вы опустили шпагу.    

– Это  невольно, от прикосновения холодной стали, но я уже оправился.    

Начнем  снова, если вам угодно, милостивый государь.    

И, с  отчаянною отвагою сделав выпад, он ранил маркиза в грудь.    

– И  я также задел вас, – сказал он.    

– Нет, –  ответил де Вард, не тронувшись с места.    

– Простите;  но я заметил, что у вас рубашка в крови… – проговорил Бекингэм.    

– А! –  воскликнул взбешенный де Вард – Так вот же вам!    

И,  напрягая все свои силы, он пронзил руку Бекингэма у локтя. Шпага прошла между  двух костей. Бекингэм почувствовал, что у него отнялась правая рука; он  протянул левую, перехватил шпагу, которая чуть не вывалилась из повисшей руки,  и, прежде чем де Вард успел занять оборонительную позицию, пронзил ему грудь.    

Де Вард  зашатался, ноги у него подкосились, и, не успев вытащить шпагу, застрявшую в руке  герцога, он свалился в красноватую от вечернего освещения воду, которая теперь  окрасилась в настоящий красный цвет.    

Де Вард  был жив. Он сознавал приближение смертельной опасности: вода быстро поднималась.  И герцог также видел эту опасность. Собравшись с силами, он с болезненным  криком выдернул шпагу из руки; потом, обратившись к де Варду, спросил его:    

– Вы  живы, маркиз?    

– Да, –  отвечал де Вард едва слышным голосом; он захлебывался от крови, заливавшей ему  горло, – но силы слабеют.    

– Так  как же быть? Вы можете идти?    

И  Бекингэм поставил его на одно колено.    

– Все  кончено, – простонал де Вард и снова упал. – Позовите своих  людей, – попросил он, – иначе я утону.    

– Эй,  вы! – крикнул Бекингэм. – Лодку сюда! Живее, причаливайте!    

Матросы  тотчас же заработали веслами. Но вода прибывала быстрее, чем двигалась лодка.    

Бекингэм  увидел, что волна вот-вот накроет де Варда; тогда левой, здоровой рукой он подхватил  противника снизу за талию и приподнял с земли. Волна окатила герцога до пояса,  но он даже не покачнулся. Он пошел по направлению к берегу. Но едва он сделал  шагов десять, как новая волна, выше и яростнее первой, обдала его грудь, сбила  с ног и совсем захлестнула.    

Потом,  когда она сбежала, на песке остались герцог и потерявший сознание де Вард.    

В ту же  минуту четыре матроса, поняв опасность, бросились с лодки в море и в одну  секунду очутились возле герцога. Они застыли от ужаса, когда увидели, что их  господин обливается кровью.    

Они  хотели унести его.    

– Нет,  нет! – запротестовал герцог – Прежде сносите маркиза на берег!    

– Смерть,  смерть французу! – раздался глухой ропот англичан.    

– Назад! –  воскликнул герцог, с гордым жестом поднимаясь на ноги. Сейчас же исполняйте мой  приказ. Немедленно доставьте господина де Варда на берег, или я вас всех  перевешаю!    

В это  время подъехала лодка. Управляющий и секретарь выскочили из нее и подошли к маркизу.  Он не подавал никаких признаков жизни.    

– Поручаю  вам этого человека, – сказал им герцог, – вы мне отвечаете за него  головой. На берег! Перенесите господина де Варда на берег!    

Маркиза  бережно взяли на руки, перенесли и положили на сухой песок, куда не достигал  морской прилив. Несколько любопытных да пять-шесть рыбаков собрались на берегу,  привлеченные странным зрелищем: двое мужчин дрались по пояс в воде.    

Англичане  передали им раненого в ту минуту, когда он очнулся и открыл глаза. Секретарь  герцога вынул из кармана туго набитый кошелек и передал самому почтенному на  вид рыбаку.    

– Вот  вам от моего господина, герцога Бекингэма, – прибавил он, ухаживайте за  маркизом де Вардом позаботливее.    

И он  вернулся в сопровождении своих людей к лодке, на которую с большим трудом перебрался  Бекингэм, удостоверившись предварительно в том, что де Вард вне опасности. На  де Варда накинули камзол герцога и понесли его на руках в город.    

 Глава 11. ТРОЙНАЯ  ЛЮБОВЬ    

     

После  отъезда Бекингэма де Гиш вообразил, что мир безраздельно принадлежит ему.    

У принца  не осталось больше ни малейшего повода к ревности; кроме того, шевалье де Лоррен  совершенно завладел им, и принц предоставил всем в доме полнейшую свободу.    

Король,  увлеченный принцессой, выдумывал все новые увеселения, чтобы сделать приятным  ее пребывание в Париже, так что не проходило дня без какого-нибудь празднества  в Пале-Рояле или приема у принца.    

Король  распорядился, чтобы в Фонтенбло были сделаны приготовления к переезду двора, и  все старались попасть в число приглашенных. Принцесса была занята с утра до  вечера. Ее язык и перо не останавливались ни на минуту. Разговоры ее с де Гишем  становились все оживленнее, что часто бывает предвестием страсти.    

Когда  взор делается томным при обсуждении цвета материи, когда целый час проходит в  толках о качестве или запахе какого-нибудь саше или цветка, то хотя слова таких  разговоров могут слышать все, но вздохи и жесты видны не всем.    

Наговорившись  досыта с г-ном де Гишем, принцесса болтала с королем, который аккуратно каждый  день посещал ее. Время проходило в играх, сочинении стихов; каждый выбирал какой-нибудь  девиз, эмблему; эта весна была не только весной природы, она была юностью  народа, возглавляемого Людовиком XIV.    

Король  соперничал со всеми в красоте, молодости и любезности. Он был влюблен во всех  красивых женщин, даже в свою жену – королеву.    

Но при  всем своем могуществе он бывал очень робок на первых порах.    

Эта  робость удерживала его в границах обыкновенной вежливости, и ни одна женщина не  могла похвастать, что он оказывал ей предпочтение перед другими. Можно было  предсказать, что тот день, когда он заявит о своих чувствах, и станет зарею  новой эры; но он молчал, и г-н де Гиш, пользуясь этим, оставался королем любовных  интриг всего двора.    

Мало-помалу  он занял определенное место в доме принца, который любил его и старался как  можно больше приблизить к себе. Замкнутый от природы, он до приезда принцессы  слишком уединялся, а когда она приехала – почти не отходил от нее.    

Все  окружающие заметили это, а в особенности злой гений, шевалье де Лоррен, к  которому принц был чрезвычайно привязан за его веселые, хоть и злые выходки и  за уменье выдумывать разнообразные развлечения.    

Шевалье  де Лоррен, видя, что де Гиш угрожает занять его место у принца, прибегнул к решительному  средству. Он просто-напросто сбежал, оставив принца в крайнем недоумении.    

В первый  день принц почти не заметил его отсутствия, потому что де Гиш был рядом и те  часы дня и ночи, когда он не разговаривал с принцессой, самоотверженно посвящал  принцу.    

Но на  другой день принц, не находя никого под рукой, спросил, куда девался шевалье.  Ему ответили, что об этом никому не известно.    

Де Гиш,  проведя все утро с принцессой за выбором шитья и бахромы, пришел утешать принца.  Но после обеда надо было заняться оценкой тюльпанов и аметистов, и де Гиш снова  ушел в кабинет принцессы.    

Принц  остался один; был час его туалета; он чувствовал себя самым несчастным  человеком в мире и опять спросил, не знает ли кто-нибудь, где шевалье.    

– Никто  ничего о нем не знает, – был все тот же ответ.    

Тогда  принц, не зная, куда деваться от скуки, отправился, как был, в халате и  папильотках, к жене. Там он нашел целое сборище молодежи, которая смеялась и  перешептывалась по углам: тут группа женщин, обступивших мужчину, и едва  сдерживаемый смех, а там – Маникан и Маликорн, осаждаемые Монтале,  мадемуазель де Тонне-Шарант и другими хохотушками.    

Поодаль  от этих групп сидела принцесса; стоя перед ней на коленях, де Гиш держал на ладони  рассыпанные жемчуга и драгоценные камни, которые она перебирала своими тонкими  белыми пальчиками.    

В другом  углу устроился гитарист и наигрывал испанские сегидильи, от которых принцесса  была без ума с тех пор, как молодая королева стала их петь – с каким-то  особенно грустным оттенком; разница была только в том, что фразы, которые  испанка произносила с дрожащими на ресницах слезами, англичанка напевала с  улыбкою, позволявшей видеть ее перламутровые зубки.    

Этот  кабинет, битком набитый молодежью, представлял самое веселое зрелище.    

При  входе принц был поражен видом стольких людей, веселившихся без него. Его взяла  такая зависть, что он невольно воскликнул, как ребенок:    

– Что  же это такое! Вы здесь забавляетесь, а я там скучаю один!    

Все  сразу притихли, как от удара грома смолкает чириканье птиц.    

Де Гиш  моментально вскочил на ноги. Маликорн спрятался за юбки Монтале. Маникан выпрямился  и стал в церемонную позу. Гитарист сунул гитару под стол и прикрыл ее ковром.    

Одна  принцесса не тронулась с места и, улыбаясь, ответила супругу:    

– Ведь  вы занимаетесь туалетом в этот час.    

– И  вы нарочно его выбрали, чтоб веселиться, – проворчал принц.    

Эта  фраза послужила сигналом к общему бегству: женщины разлетелись, как стая  спугнутых птиц; гитарист растаял как тень; Маликорн, не переставая прятаться за  юбки Монтале, успел юркнуть за драпировку. Что касается Маникана, то он пришел  на помощь де Гишу, который, разумеется, все время стоял около принцессы, и оба  они храбро выдержали натиск. Граф был слишком счастлив, чтобы сердиться на  принца; но принц был очень зол на свою супругу.    

Ему  нужен был повод к ссоре, и таким поводом ему послужило исчезновение этой толпы,  веселившейся до его прихода и смущенной его появлением.    

– Почему  же все разбежались, как только я вошел? – обиженно и надменно проговорил  он.    

На это  принцесса холодно ответила, что, когда является глава дома, домочадцы из  почтения стараются держаться поодаль.    

Говоря  это, она состроила такую забавную мину, что де Гиш и Маникан не могли удержаться  от смеха; принцесса захохотала следом за ними; общее веселье заразительно  подействовало на самого принца, так что ему пришлось сесть; когда он смеялся,  его фигура теряла свою важность и достоинство.    

Перестав  хохотать, он рассердился еще больше. Его злило, собственно, то, что он сам не  мог сохранить серьезность.    

Он  смотрел злыми глазами на Маникана, не решаясь излить свой гнев на графа де  Гиша.    

По его  знаку оба они вышли из комнаты. А принцесса, оставшись одна, стала грустно перебирать  жемчуг, не смеялась больше и молчала.    

– Как  это мило, – надулся принц, – у вас меня встречают как чужого.    

И он  ушел в крайнем раздражении.    

По  дороге ему попалась Монтале, дежурившая в комнате, смежной с кабинетом  принцессы.    

– На  вас приятно посмотреть, но только из-за двери.    

Монтале  сделала глубокий реверанс.    

– Я  не вполне понимаю, что ваше высочество изволите мне сказать.    

– Я  повторяю, мадемуазель, что когда вы хохочете все вместе в комнате у принцессы,  то всякий посторонний, если он не остается за дверью, оказывается лишним.    

– Разумеется,  ваше высочество говорите это не о себе?    

– Наоборот,  мадемуазель, я говорю это и думаю именно о себе! Мне устроили не очень-то  любезную встречу. Еще бы! Именно в то время, как у моей жены – то есть в  моем доме – музицируют и веселятся, когда и мне, в свою очередь, хочется  немножко развлечься, все убегают!.. Что же это значит? Вероятно, в мое  отсутствие делается что-нибудь дурное…    

– Но  сегодня было все то же, что и вчера и раньше, – оправдывалась Монтале.    

– Неужели!  Значит, каждый день хохочут так, как сегодня!..    

– Конечно,  ваше высочество.    

– И  каждый день происходит то же самое?    

– Все  то же, ваше высочество.    

– И  каждый день такое же бренчанье?    

– Ваше  высочество, гитара была только сегодня; но когда ее не было, играли на скрипке  и на флейте: женщинам скучно без музыки.    

– Черт  возьми! А мужчинам?    

– Какие  же мужчины, ваше высочество?    

– Господин  де Гиш, господин де Маникан и остальные.    

– Да  ведь они – приближенные вашего высочества.    

– Да,  да, ваша правда, мадемуазель.    

И принц  ушел на свою половину. Он задумчиво опустился в глубокое кресло, даже не взглянув  в зеркало.    

– И  куда это пропал шевалье! – проговорил он.    

Около  кресла стоял лакей.    

– Никто  не знает, где он, ваше высочество.    

– Опять  этот ответ!.. Первого, кто скажет мне: «не знаю», я прогоню со службы.    

При этих  словах принца все разбежались совершенно так же, как исчезли при его появлении  гости принцессы. Тогда принц пришел в неописуемую ярость. Он толкнул ногою  шифоньерку, которая разлетелась на кусочки.    

Потом он  отправился на галерею и хладнокровно сбросил наземь эмалевую вазу, порфировый  кувшин и бронзовый канделябр. Поднялся страшный грохот.    

Сбежались  люди.    

– Что  угодно вашему высочеству? – решился робко спросить начальник стражи.    

– Я  занимаюсь музыкой, – отвечал принц, скрежеща зубами.    

Начальник  стражи дослал за придворным доктором. Но раньше доктора явился Маликорн и  доложил принцу:    

– Ваше  высочество, шевалье де Лоррен следует за мною.    

Принц  взглянул на Маликорна и улыбнулся. И действительно, в комнату вошел шевалье.    

 Глава 12. РЕВНОСТЬ Г-НА  ДЕ ЛОРРЕНА    

     

Герцог  Орлеанский вскрикнул от удовольствия, увидев шевалье де Лоррена.    

– Ах,  как я рад! – сказал он. – Какими судьбами? Все говорили, что вы  пропали.    

– Да,  ваше высочество.    

– Что  же это, каприз?    

– Каприз?  Смею ли я капризничать, находясь рядом с вашим высочеством?    

Глубокое  уважение…    

– Ну  хорошо, уважение мы отложим в сторону, ты каждый день доказываешь обратное. Я  тебя прощаю. Почему ты исчез?    

– Потому  что я не был нужен вашему высочеству.    

– Как  так?    

– Около  вашего высочества столько людей более интересных, чем я. Я чувствовал, что не в  силах тягаться с ними. И я удалился.    

– Во  всем этом нет ни капли здравого смысла. Что это за люди, с которыми ты не хотел  тягаться? Гиш?    

– Я  никого не называю.    

– Но  ведь это же глупости! Чем тебе мешает Гиш?    

– Я  не говорю этого, ваше высочество. Не принуждайте меня. Вы знаете, что Гиш мой  хороший друг.    

– Тогда  кто же?    

Шевалье  прекрасно знал, что любопытство усиливается, как жажда, когда у человека отнимают  протянутый стакан.    

– Нет,  я хочу знать, почему ты пропал.    

– Я  заметил, что стесняю…    

– Кого?    

– Принцессу.    

– Как  так? – спросил удивленный герцог.    

– Очень  просто. Быть может, ее высочество испытывает что-то вроде ревности, видя расположение,  какое вы изволите мне выказывать.    

– Она  дала тебе понять это?    

– Ваше  высочество, с некоторого времени принцесса не обращается ко мне ни с единым словом.    

– С  какого времени?    

– С  тех пор, как господин де Гиш нравится ей больше, чем я, и она стала его  принимать во всякое время.    

Герцог  покраснел.    

– Во  всякое время… Что вы сказали, шевалье? – строго произнес он.    

– Вот  видите, ваше высочество, я уже навлек на себя ваше неудовольствие. Я так и  знал.    

– Дело  не в неудовольствии, – вы употребляете странные выражения. В чем же  принцесса выказывает предпочтение Гишу перед вами?    

– Я  умолкаю, – ответил шевалье с церемонным поклоном.    

– Напротив,  я настаиваю на том, чтобы вы говорили. Если вы из-за этого удалились, значит,  вы очень ревнивы?    

– Кто  любит, тот всегда ревнив, ваше высочество. Разве вы сами не изволите ревновать  ее высочество? Разве ваше высочество не омрачились бы, если бы постоянно видели  около принцессы кого-нибудь, к кому она выказывает явное благоволение? А ведь  дружба такое же чувство, как и любовь.    

Ваше  высочество иногда оказывали мне величайшую честь, называя меня своим другом.    

– Да,  да… Но вот опять двусмысленность. Знаете, шевалье, вы не мастер разговаривать.    

– Какая  двусмысленность, ваше высочество?    

– Вы  сказали: выказывает явное благоволение… Что вы подразумеваете под  благоволением?    

– Ровно  ничего особенного, ваше высочество, – сказал кавалер самым благодушным  тоном. – Ну, например, когда муж видит, что жена приглашает к себе  какого-нибудь мужчину предпочтительно перед другими; когда этот мужчина всегда  находится у ее изголовья или у дверцы ее кареты; когда нога этого мужчины вечно  по соседству с платьем этой женщины; когда они оба то и дело оказываются рядом,  хотя по ходу разговора этого совсем ненужно; когда букет женщины оказывается  одинакового цвета с лентами мужчины; когда они вместе занимаются музыкой, садятся  рядом за ужин; когда при появлении мужа разговор прерывается; когда человек, за  неделю перед тем совершенно равнодушный к мужу, внезапно оказывается самым  лучшим его другом… тогда…    

– Тогда…  Договаривай же!    

– Тогда,  ваше высочество, мне кажется, муж вправе ревновать. Но ведь эти мелочи не имеют  никакого отношения к нашему разговору.    

Принц,  видимо, волновался и испытывал внутреннюю борьбу; наконец он произнес:    

– Но  вы все-таки не объяснили мне, почему вы сбежали. Вы сейчас мне заявили, что  боялись стеснить, да еще прибавили, что заметили со стороны принцессы  пристрастие к обществу де Гиша.    

– Ваше  высочество, этого я не говорил!    

– Нет,  сказали.    

– Если  сказал, то потому, что не видел тут ничего особенного.    

– Однако  что-то вы все-таки в этом видели?    

– Ваше  высочество, вы ставите меня в затруднительное положение.    

– Нужды  нет, продолжайте. Если ваши слова – правда, зачем вам смущаться?    

– Сам  я всегда говорю правду, ваше высочество, но я колеблюсь, когда приходится повторять  то, что говорят другие.    

– Повторять?  Значит, что-то говорят?    

– Признаюсь,  это так.    

– Кто  же?    

Шавинье  изобразил негодование.    

– Ваше  высочество, – сказал он, – вы подвергаете меня настоящему допросу,  обращаясь со мною, как с подсудимым… А между тем всякий достойный дворянин  старается забыть слухи, которые долетают до его ушей. Ваше высочество требуете,  чтобы я превратил пустую болтовню в целое событие.    

– Однако, –  вскричал с досадою принц, – ведь вы же сбежали именно из-за этих слухов!    

– Я  должен сказать правду. Мне говорили, что господин де Гиш постоянно находится в  обществе принцессы, вот и все; повторяю, самое невинное и совершенно  позволительное развлечение. Не будьте несправедливы, ваше высочество, не  впадайте в крайность, не преувеличивайте. Вас это не касается.    

– Как!  Меня не касаются слухи о постоянных посещениях моей жены Гишем?..    

– Нет,  ваше высочество, нет. И то, что я говорю нам, я сказал бы самому де Гишу –  до такой степени считаю невинными его ухаживания за принцессой… я сказал бы это  ей самой. Однако, вы понимаете, чего я боюсь?    

Я боюсь  прослыть ревнивцем по обязанности, в силу вашей благосклонности ко мне, в то  время как я ревнивец из дружбы к вам. Я знаю вашу слабость, знаю, что, когда вы  любите, вы знать ничего не хотите, кроме вашей любви. Вы любите принцессу, да и  можно ли не любить ее? Посмотрите же, в каком безвыходном положении я очутился.  Принцесса избрала среди ваших друзей самого красивого и привлекательного; она  так сумела повлиять на вас в его пользу, что вы стали пренебрегать всеми  другими. А ваше пренебрежение – смерть для меня; с меня довольно немилости  ее высочества.    

Вот  поэтому-то, ваше высочество, я и решил уступить место фавориту, счастью  которого я завидую, хотя питаю к нему прежнюю искреннюю дружбу и восхищение.  Скажите, можно ли возразить против этого рассуждения? Разве мое поведение  нельзя назвать поведением доброго друга?    

Принц  взялся за голову и стал ерошить волосы. Молчание длилось довольно долго, так  что шевалье мог оценить действие своих ораторских приемов. Наконец принц  сказал:    

– Ну,  слушай, говори все, будь откровенен. Ты знаешь, я уже заметил кое-что в этом  роде со стороны этого сумасброда Бекингэма.    

– Ваше  высочество, не обвиняйте принцессу, иначе я покину вас. Как!    

Неужели  вы ее подозреваете?    

– Нет,  нет, шевалье, я ни в чем не подозреваю мою жену. Но все-таки… я вижу… сопоставляю…    

– Бекингэм  был просто сумасшедший.    

– Сумасшедший,  на поведение которого ты мне открыл глаза.    

– Нет,  нет, – с живостью перебил шевалье, – не я открыл вам глаза, а де Гиш.  Не надо смешивать.    

И он  разразился язвительным смехом, напоминавшим шипение змеи.    

– Ну  да, ты сказал только несколько слов. Гиш проявил больше рвения.    

– Еще  бы, я думаю! – продолжал шевалье тем же тоном. – Он отстаивал  святость алтаря и домашнего очага.    

– Что  такое? – грозно произнес принц, возмущенный этой насмешкой.    

– Конечно.  Разве господину де Гишу не принадлежит первое место в вашей свите?    

– Словом, –  сказал, несколько успокоившись, принц, – эта страсть Бекингэма была  замечена?    

– Разумеется!    

– Ну,  хорошо! А страсть господина де Гиша тоже все видят?    

– Ваше  высочество, вы опять изволите ошибаться: никто не говорит о том, что господин  де Гиш пылает страстью.    

– Ну  хорошо, хорошо!    

– Вы  видите сами, ваше высочество, что было бы во сто раз лучше оставить меня в моем  уединении, чем раздувать нелепые подозрения, которые принцесса будет вправе  считать преступными.    

– Что  же надо делать, по-твоему?    

– Не  надо обращать ни малейшего внимания на общество этих новых эпикурейцев, тогда  все слухи постепенно затихнут.    

– Посмотрим,  посмотрим.    

– О,  времени у нас довольно, опасность не велика! Главное для меня не потерять вашей  дружбы. Больше мне и думать не о чем.    

Принц  покачал головой, точно хотел сказать: тебе не о чем, а у меня забот по горло.    

Подошел  час обеда, и принц послал за принцессой. Ему принесли ответ, что ее высочество  не выйдет к парадному столу, а будет обедать у себя.    

– Это  моя вина, – сказал принц. – Я проявил себя ревнивцем, и теперь на  меня за это дуются.    

– Пообедаем  одни, – сказал шевалье со вздохом. – Жаль Гиша.    

– О,  Гиш не будет долго сердиться, он добрый!    

– Ваше  высочество, – вдруг заговорил шевалье, – мне пришла в голову хорошая  мысль. Во время нашего разговора я, кажется, расстроил ваше высочество. Значит,  я должен и уладить все… Я пойду отыщу графа и приведу его.    

– Какая  у тебя добрая душа, шевалье.    

– Вы  так сказали, будто это очень удивило вас.    

– Черт  побери! Как ты злопамятен!    

– Может  быть; по крайней мере, признайтесь, я умею заглаживать причиненное мной зло.    

– Да,  признаю.    

– Ваше  высочество, благоволите подождать меня несколько минут.    

– Хорошо,  ступай… Я пока примерю свои новые костюмы.    

Шевалье  ушел, созвал слуг и отдал им приказания. Они разошлись кто куда; остался один  только камердинер.    

– Поди,  узнай сейчас же, – сказал он ему, – не у принцессы ли господин де  Гиш. Можешь ты это сделать?    

– Очень  легко, ваша милость. Я спрошу у Маликорна, а он узнает от мадемуазель Монтале.  Только не стоит спрашивать, вся прислуга господина де Гиша разошлась, а с нею  вместе, наверное, ушел и он сам.    

– Все-таки  разузнай получше.    

Не  прошло и десяти минут, как камердинер вернулся. Он с таинственным видом вызвал  своего господина на черную лестницу и провел в какую-то каморку с окном в сад.    

– Что  такое? В чем дело? – спросил шевалье. – Зачем такие предосторожности?    

– Взгляните  под тот каштан.    

– Ну?..  Ах, боже мой, это Маникан… Чего же он ждет?    

– Сейчас  увидите. Минуточку терпения… Теперь видите?    

– Я  вижу… одного, двух… четырех музыкантов с инструментами, а за ними самого де  Гиша. Что он тут делает?    

– Он  ждет, чтобы открыли дверь на фрейлинскую лестницу. Тогда он поднимется к принцессе,  и у нее за обедом будет новая музыка.    

– А  ведь это прекрасно, то, что ты говоришь.    

– Вы  так считаете, ваша милость?    

– Тебе  это сказал господин Маликорн?    

– Он  самый.    

– Значит,  он тебя любит?    

– Он  любит его высочество принца.    

– Ради  чего же?    

– Он  хочет поступить на службу к принцу.    

– Черт  возьми, придется взять его. Интересно, сколько же он дал тебе за это?    

– Это  секрет, но его можно продать, ваша милость.    

– Я  тебе плачу за него сто пистолей. Держи!    

– Благодарю,  ваша милость! Смотрите. Дверь отворяется, женщина впускает музыкантов…    

– Это  Монтале?    

– Тише,  сударь, не произносите громко этого имени. Назвать Монтале все равно что  назвать Маликорна. Не поладили с одним, не поладите с другой.    

– Хорошо.  Я ничего не видел.    

– А  я ничего не получал, – сказал камердинер, пряча кошелек.    

Удостоверившись,  что де Гиш вошел к принцессе, шевалье вернулся к принцу, который успел  великолепно нарядиться и весь сиял.    

– Говорят, –  вскричал шевалье, – что король избрал солнце своей эмблемой; по совести, ваше  высочество, эта эмблема больше подходит вам.    

– Ну  что же Гиш? – спросил он.    

– Не  найден! Бежал, испарился. Ваша утренняя выходка напугала его.    

Его  нигде нет.    

– Черт  возьми, этот пустоголовый способен, пожалуй, взять лошадей да и укатить в свое  поместье. Бедный малый! Ну да ничего, мы вызовем его обратно. Давай обедать.    

– Погодите,  ваше высочество, сегодня уж такой день, что мне приходят в голову разные  счастливые мысли. И вот теперь у меня новая мысль.    

– Какая?    

– Ваше  высочество, принцесса на вас сердиться, и она права. Вам надо чем-нибудь порадовать  ее. Ступайте к ней обедать.    

– О,  ведь это могут принять за слабость!    

– Какая  же это слабость, это доброта! Принцесса томится, роняет слезы в тарелку. У нее  красные глаза. А мужу не следует доводить до слез жену.    

Идите  же, ваше высочество, идите!    

– Да  ведь я велел подать обедать сюда.    

– Полноте,  полноте, ваше высочество! Мы тут умрем со скуки. У меня сердце не на месте, как  вспомню, что принцесса там одна. Да и вам будет не по себе, хоть вы и  напускаете на себя суровость. Возьмите и меня с собой; это будет прелестно.  Ручаюсь, что мы повеселимся. Ведь вы провинилась сегодня утром.    

– Шевалье,  шевалье! Ты даешь мне дурной совет!    

– Я  даю вам хороший совет. Притом же вы сейчас неотразимы: вам так идет ваше  лиловое платье с золотым шитьем. Ваша внешность поразит принцессу больше, чем  ваш поступок. Вы очаруете принцессу. Решайтесь же, ваше высочество.    

– Ты  меня убедил, идем.    

И принц  направился с шевалье на половину принцессы. Шевалье успел шепнуть на ухо лакею:    

– Поставь  людей у запасного выхода! Чтобы никто не мог удрать! Живо!    

И за  спиной герцога он вошел в переднюю покоев принцессы.    

Лакеи  хотели было доложить об их прибытии, но шевалье, улыбаясь, сказал:    

– Не  докладывайте. Его высочество хочет сделать сюрприз.    

 Глава 13. ПРИНЦ РЕВНУЕТ  К ДЕ ГИШУ    

     

Принц  шумно распахнул двери, как человек, входящий с самыми добрыми намерениями, не  сомневающийся, что доставит удовольствие, или как ревнивец, рассчитывающий  застать врасплох.    

Принцесса,  покоренная звуками музыки, бросила начатый обед и танцевала, забыв обо всем.    

Ее  кавалером был де Гиш. Он стоял на одном колене, подняв руки и полузакрыв глаза,  как испанские танцоры, с горящим взглядом и ласкающими жестами. Принцесса  порхала вокруг него, улыбающаяся, соблазнительная.    

Монтале  восхищалась. Лавальер, сидя в уголке, мечтательно смотрела на танцующих.    

Невозможно  описать, какое действие произвело на этих счастливых людей появление принца. И  так же трудно описать, как подействовал на Филиппа вид этих счастливых людей.    

Граф де  Гиш не в силах был встать. Принцесса замерла, не докончив па, не способная вымолвить  ни слова. А шевалье де Лоррен, прислонившись к косяку, спокойно улыбался, как  человек, испытывающий самое простодушное восхищение.    

Бледность  принца, судорожные подергивания его рук и ног прежде всего поразили присутствующих.  Звуки музыки сменились глубокой тишиной.    

Воспользовавшись  всеобщим молчанием, шевалье де Лоррен почтительно приветствовал принцессу и де  Гиша, стараясь соединить их в этом приветствии как хозяев.    

Принц,  подойдя к ним, хрипло проговорил:    

– Очень  рад, очень рад. Я шел сюда, думая застать вас больною и грустною, а застал в  разгаре удовольствий. Отрадно видеть. Кажется, мой дом самый веселый дом на  свете.    

Потом,  повернувшись к де Гишу, он прибавил:    

– Я  не знал, что вы такой прекрасный танцор, граф.    

Потом,  снова обратившись к жене, продолжал:    

– Будьте  любезнее со мной. Когда у вас устраивается такое веселье, приглашайте и меня… А  то я совсем заброшен.    

Де Гиш  успел вполне овладеть собою и с врожденной гордостью, которая так шла ему, произнес:    

– Ваше  высочество, вы хорошо знаете, что моя жизнь в вашем распоряжении. Когда потребуется  отдать ее, я готов. А сегодня нужно только танцевать под пенье скрипки, и я  танцую.    

– И  вы правы, – холодно сказал принц. – А вы не замечаете, принцесса, что  ваши дамы похищают у меня друзей. Ведь господин де Гиш не ваш друг, сударыня, а  мой. Если вы хотите обедать без меня, у вас есть ваши дамы.    

Зато,  когда я обедаю один, при мне должны быть мои кавалеры; не обирайте меня совсем.    

Принцесса  почувствовала и упрек и урок. Она вся покраснела.    

– Ваше  высочество, – возразила она, – до приезда во Францию я не знала, что  принцессы занимают там такое же положение, как женщины в Турции.    

Я не  знала, что здесь запрещено видеть мужчин. Но если такова ваша воля, я буду ей  покоряться. Может быть, вы пожелаете загородить мои окна железными решетками,  так, пожалуйста, не стесняйтесь.    

Эта  реплика, вызвавшая улыбку у Монтале и де Гиша, снова наполнила гневом сердце  принца.    

– Очень  мило, – проговорил он, едва сдерживаясь. – Как почтительно со мной  обращаются в моем собственном доме!    

– Ваше  высочество, ваше высочество, – шепнул шевалье на ухо принцу так, чтобы все  видели, что он его успокаивает.    

– Пойдем! –  ответил ему принц, так резко повернувшись, что чуть не толкнул принцессу.    

Шевалье  последовал за ним в его кабинет, где принц, бросившись на стул, дал полную волю  своей ярости.    

Шевалье  поднял глаза к небу, сложил руки и не произносил ни слова.    

– Твое  мнение? – спросил принц.    

– О,  ваше высочество, положение очень серьезное.    

– Это  ужасно! Такая жизнь не может больше продолжаться.    

– Что  за несчастье, в самом деле! – воскликнул шевалье. – А мы-то  надеялись, что после отъезда этого шального Бекингэма все будет спокойно.    

– А  стало еще хуже!    

– Этого  я не говорю, ваше высочество.    

– Ты  не говоришь, но я говорю. Бекингэм никогда не осмелился бы сделать и четверти  того, что мы видели.    

– Чего  же именно?..    

– Да  как же! Спрятаться для того, чтобы танцевать, прикинуться больной, чтобы  наедине пообедать с ним!    

– Нет,  нет, ваше высочество!    

– Да,  да! – восклицал принц, подзадоривая сам себя, как капризный ребенок. –  Только я не намерен это терпеть.    

– Ваше  высочество, выйдет скандал…    

– Э,  черт возьми! Со мною не стесняются, а я должен стесняться? Подожди меня,  шевалье, я сейчас.    

Принц  скрылся в соседней комнате и спросил у слуги, вернулась ли из капеллы королева-мать.    

Анна Австрийская  была счастлива. В ее семье царило согласие, народ был в восторге от молодою  короля, государственные доходы увеличивались, внешний мир был обеспечен, –  словом, все сулило ей спокойное будущее.    

Иногда  она упрекала себя при воспоминании о бедном юноше, которого она приняла, как  мать, и прогнала, как мачеха.    

Неожиданно  к ней вошел герцог Орлеанский.    

– Матушка, –  вскричал он, закрывая за собой дверь, – так не может продолжаться!    

Анна  Австрийская Подняла на него свои прекрасные глаза и вздохнула.    

– О  чем вы говорите?    

– О  принцессе.    

– Верно,  этот сумасшедший Бекингэм прислал ей какое-нибудь прощальное письмо?    

– Ах  нет, матушка, дело вовсе не в Бекингэме. Принцесса уже нашла ему заместителя.    

– Филипп,  что вы говорите? Ваши слова крайне легкомысленны.    

– Разве  вы не заметили, что господин де Гиш то и дело бывает у нее, что он постоянно с  ней?    

Королева  всплеснула руками и расхохоталась.    

– Филипп, –  сказала она, – вы положительно больны.    

– От  этого мне не легче, матушка, я очень страдаю.    

– И  вы требуете, чтобы вас лечили от болезни, которая существует только в вашем  воображении? Вы желали бы, ревнивец, чтобы вас поддержали, одобрили ваше  поведение, хотя ваша ревность не имеет никаких оснований.    

– Ну  вот, теперь вы начинаете говорить про этого то же самое, что говорили про того.    

– Да  ведь и вы, сын мой, – сухо проговорила королева, – ведете себя по  отношению к этому совершенно так же, как и по отношению к тому.    

Немного  задетый, принц поклонился.    

– Но  если я вам приведу факты, вы поверите?    

– Сын  мой, во всем прочем, кроме ревности, я поверила бы вам без всякой ссылки на  факты, но в отношении ревности я этого не обещаю.    

– Значит,  я понимаю ваши слова так, что ваше величество приказывает мне молчать и забыть  обо всем.    

– Никоим  образом, вы мой сын, и мой материнский долг – быть к вам снисходительной.    

– Ах,  доведите до конца свою мысль: вы должны быть снисходительны ко мне как к безумцу.    

– Не  преувеличивайте, Филипп, и берегитесь представить свою жену как существо испорченное.    

– Но  факты!    

– Я  слушаю.    

– Сегодня  утром в десять часов у принцессы играла музыка.    

– Невинная  вещь.    

– Господин  де Гиш разговаривал с него наедине…    

Да, я и  забыл вам сказать, что последнюю неделю он следует за нею, как тень.    

– Друг  мой, если бы они делали что-нибудь дурное, они бы прятались.    

– Прекрасно! –  вскричал герцог. – Я только и ждал, чтобы вы это сказали. Запомните же хорошенько.  Сегодня утром, повторяю, я захватил их врасплох и совершенно ясно выразил им  свое неудовольствие.    

– И  будьте уверены, что этого достаточно, а может быть, вы даже переусердствовали в  своем неудовольствии. Эти молодые женщины обидчивы. Упрекнуть их в ошибке,  которую они не совершали, иногда все равно, что сказать, что они могли бы ее  сделать.    

– Хорошо,  хорошо, подождите. Запомните, что вы сказали, матушка: «сегодняшнего урока  достаточно, и если бы они делали что-нибудь дурное, то прятались бы».    

– Да,  я это запомню.    

– Ну  так вот, раскаиваясь, что утром я погорячился, и воображая, что Гиш дуется и  сидит у себя, я отправился к принцессе. Угадайте же, что я там застал? Снова музыку,  танцы и де Гиша. Его там прятали.    

Анна  Австрийская нахмурила брови.    

– Это  нехорошо, – заметила она. – Что же сказала принцесса?    

– Ничего.    

– А  Гиш?    

– Тоже…  Впрочем, нет… Он пробормотал какую-то дерзость…    

– Какой  же вы сделали вывод, Филипп?    

– Что  я одурачен, что Бекингэм был только ширмой, а настоящий герой Гиш.    

Анна  пожала плечами.    

– А  дальше?    

– Я  хочу удалить Гиша так же, как Бекингэма, и буду просить об этом короля, если  только…    

– Если  только?    

– Если  только вы, матушка, сами не возьметесь за это, вы, такая умная и добрая.    

– Нет,  я не стану.    

– Что  вы говорите, матушка!    

– Послушайте,  Филипп, я не намерена каждый день говорить людям неприятности. Молодежь меня  слушается, по это влияние очень легко потерять…    

А  главное, ничто ведь не доказывает виновности Гиша.    

– Он  мне не нравится.    

– А  это уж ваше личное дело.    

– Хорошо,  коли так, я знаю, что мне делать! – пылко проговорил принц.    

Анна  посмотрела на него с беспокойством.    

– Что  же вы придумали? – спросила она.    

– А  вот что: как только он придет ко мне, я велю утопить его у себя в бассейне.    

Произнеся  эту свирепую угрозу, принц ожидал, что королева придет в ужас, но Анна осталась  совершенно спокойной.    

– Ну  что же, утопите, – сказала она.    

Филипп  был слаб, как женщина; он стал жаловаться, что никто его не любит и даже родная  мать перешла на сторону его врагов.    

– Ваша  мать просто смотрит дальше, чем вы, и перестала уговаривать вас, потому что вы  ее не слушаете.    

– Я  пойду к королю! – закричал он.    

– Я  только что собиралась вам это предложить. Я сейчас жду его величество: он  всегда посещает меня в это время. Расскажите все ему.    

Она еще  не договорила этих слов, как Филипп услышал шум открываемой в соседней комнате  двери и быстрые шаги короля. Принц испугался и поспешно выбежал в боковую  дверь, оставив королеву одну. Анна Австрийская расхохоталась и смеялась до  прихода короля.    

Как  заботливый сын, Людовик зашел осведомиться о здоровье королевы матери. Кроме  того, он хотел сообщить ей, что приготовления к отъезду в Фонтенбло закончены.    

Услышав  ее смех, он успокоился и сам засмеялся.    

Анна  Австрийская взяла его за руку и весело сказала:    

– Знаете,  я ужасно горжусь тем, что я испанка.    

– Почему,  ваше величество?    

– Потому  что испанки, во всяком случае, лучше англичанок.    

– Не  понимаю.    

– Скажите,  с тех пор как вы женились, вам приходилось когда-нибудь упрекать королеву?    

– Ни  разу.    

– А  ведь все-таки прошло уже некоторое время, как вы женаты. А ваш брат женат всего  две недели…    

– И  что же?    

– И  уже второй раз жалуется на принцессу.    

– Как,  опять Бекингэм?    

– Нет,  теперь Гиш.    

– Вот  как! Значит, принцесса порядочная кокетка.    

– Боюсь,  что так.    

– Бедный  братец! – рассмеялся король.    

– Я  вижу, вы прощаете кокетство?    

– Когда  речь идет о принцессе, прощаю, ибо по сути своей принцесса не кокетлива.    

– Может  быть, но брат вашего величества из-за этого теряет голову.    

– Чего  же он хочет?    

– Он  собирается утопить Гиша.    

– Какая  жестокость!    

– Не  смейтесь, он в самом деле доведен до отчаяния. Придумайте какой-нибудь выход.    

– Охотно  сделаю все, что могу, чтоб спасти Гиша.    

– Если  бы брат слышал вас, он составил бы Против вас заговор, как ваш дядя против  вашего отца.    

– Нет,  Филипп меня любит, и я его люблю. Мы с ним не станем ссориться. Но, однако же,  как быть?    

– Вы  должны запретить принцессе кокетничать, а Гишу ухаживать.    

– Только-то?  Ну, мой брат составил себе чересчур высокое понятие о королевской власти… шутка  сказать: исправить женщину! Мужчину – еще куда ни шло.    

– Как  же вы приметесь за дело?    

– Гиш  человек благоразумный, я сумею его убедить одним словом.    

– А  принцесса?    

– Это  будет потруднее. Тут одного слова мало. Придется сочинить для нее целую  проповедь.    

– И  надо спешить.    

– О,  я обещаю приложить все старания. Да вот сегодня после обеда репетиция балета.    

– И  вы будете говорить проповедь, танцуя?    

– Да,  матушка.    

– И  обещаете обратить ее на путь истинный?    

– Я  искореню ересь либо убеждением, либо огнем.    

– В  добрый час! Только не впутывайте меня в это дело. Принцесса ни за что мне этого  не простила бы. Я ведь свекровь, мне надо ладить с невесткой.    

– Государыня,  король возьмет все на себя. Знаете, я передумал. Не лучше ли пойти к принцессе  и поговорить с ней?    

– Это,  пожалуй, слишком торжественно.    

– Так  что же? Для проповеди нужна торжественность, а то ведь скрипки могут заглушить  добрую половину моих доводов. Кроме того, надо же помешать брату в его свирепых  замыслах… Принцесса теперь у себя?    

– Я  думаю.    

– Какие  же главные пункты обвинения?    

– Вот  они, в двух словах: вечно музыка… постоянные посещения Гиша… подозрение в том,  что от мужа прячутся…    

– Доказательства?    

– Никаких.    

– Хорошо.  Так я иду. – И король принялся рассматривать в зеркалах свой нарядный  костюм и прекрасное лицо, ослепительное, словно алмазы на платье.    

– Принц  опять дуется и прячется? – спросил он.    

– Да,  огонь и вода не убегают друг от друга с такой стремительностью, как эти двое.    

– Матушка,  целую ваши ручки, самые красивые во всей Франции.    

– Желаю  успеха, государь… Будьте миротворцем.    

– Я  не прибегаю к услугам посла, – отвечал Людовик. – Значит, я буду  иметь успех.    

Он со  смехом ушел и всю дорогу поправлял то костюм, то парик.    

 Глава 14. ПОСРЕДНИК    

     

Когда король  появился у принцессы, все ощутили живейшее беспокойство.    

Собиралась  гроза, и шевалье де Лоррен, сновавший среди группы придворных, с оживлением и  радостью замечал и оценивал все предвещавшие ее признаки. Как и предсказывала  Анна Австрийская, участие короля придало событию торжественный характер.    

В те  времена, в 1662 году, размолвка между братом короля и его супругой и  вмешательство короля в семейные дела брата были событием немаловажным. Не  мудрено, что самые смелые люди, окружавшие графа де Гиша, с ужасом разбежались  во все стороны. Да и сам граф, поддавшись общей панике, удалился к себе.    

Как ни  был король занят предстоящим делом, это не помешало ему окинуть взглядом знатока  два ряда молодых хорошеньких придворных дам, выстроившихся в галереях и скромно  опустивших перед ним глаза.    

Все они  краснели, чувствуя на себе королевский взгляд. Только одна фрейлина, с длинными  шелковистыми волосами и нежной кожей, побледнела и пошатнулась, хотя подруга то  и дело подталкивала ее локтем. Это была Лавальер, которую Монтале подбодрила  таким способом, ибо она сама никогда не чувствовала недостатка в храбрости.    

Король  невольно оглянулся. Все головы, успевшие приподняться, снова опустились. Только  белокурая головка осталась неподвижною: казалось, Лавальер истощила весь запас  своих сил.    

Войдя к  принцессе, Людовик застал свою невестку полулежащей на подушках. Она встала и  сделала реверанс, пробормотав несколько слов признательности за честь, которую  ей оказали. Потом она снова уселась, но слабость и бессилие были явно притворными,  поскольку очаровательный румянец играл на ее щеках, а глаза, слегка  покрасневшие от нескольких недавно пролитых слезинок, только загорелись еще  ярче.    

Король  сел и сейчас же благодаря своей наблюдательности заметил следы беспорядка в комнате  и следы волнения на лице принцессы. Он принял веселый и непринужденный вид.    

– Милая  сестра, – начал он, – в котором часу вам угодно будет приступить  сегодня к репетиции балета?    

Принцесса  медленно и томно покачала своей очаровательной головкой.    

– Ах,  государь, – сказала она, – будьте милостивы, извините меня на этот  раз; я только что собиралась предупредить ваше величество, что сегодня я не в  состоянии участвовать в репетиции.    

– Как! –  произнес король с некоторым изумлением. – Разве вам нездоровится, милая  сестра?    

– Да,  государь.    

– Так  надо позвать врача.    

– Нет,  доктора бессильны против моей болезни.    

– Вы  меня пугаете.    

– Государь,  я хочу просить у вашего величества разрешения вернуться в Англию.    

Король  удивился еще больше.    

– В  Англию! Что вы говорите, сестра моя?!    

– Я  вынуждена сказать это, государь, – решительно проговорила внучка Генриха  IV.    

Ее  прекрасные черные глаза засверкали.    

– Мне  очень прискорбно обращаться к вашему величеству с такой просьбой. Но я очень  несчастна при дворе вашего величества. Я хочу вернуться к своим родным.    

– Сестра!  Сестра!    

Король  подошел к ней ближе.    

– Выслушайте  меня, государь, – продолжала молодая женщина, мало-помалу очаровывая собеседника  своей красотой. – Я привыкла страдать. Еще в ранней молодости меня  унижали, пренебрегали мною. О, не возражайте, государь! – сказала она с  улыбкой.    

Король  покраснел.    

– Итак,  говорю я, я могла бы подумать, что бог произвел меня на свет для этого, меня,  дочь могущественного короля; но, поскольку он лишил моего отца жизни, он мог  точно так же лишить меня гордости. Я много страдала и причиняла большие  страдания моей матери. Но я дала клятву, что, если когда-нибудь достигну  независимого положения, хотя бы положения простой труженицы, своими руками  зарабатывающей хлеб, я не потерплю унижения. Это время настало. Я достигла того  положения, какое мне принадлежит по праву рождения; я приблизилась к трону. Я  думала, что, сочетаясь браком с французским принцем, я найду в нем  родственника, друга, равного, но вижу, что нашла в нем только властелина. И это  меня возмущает, государь. Моя мать ничего об этом не узнает. Вы же, кого я так  почитаю и… так люблю…    

Король  затрепетал; ни один женский голос не волновал его так, как голос принцессы.    

– Вы,  государь, все знаете, раз вы пришли сюда, и, может быть, поймете меня. Если бы  вы не пришли, я бы сама пошла к вам. Я хочу, чтобы мне позволили уехать.  Надеюсь, – что вы настолько деликатны, что поймете меня и окажете мне  покровительство.    

– Сестра,  сестра! – пробормотал король, смешавшись от этого стремительного  натиска. – Подумали ли вы о всех последствиях затеянного вами шага?    

– Государь,  я ни о чем не думаю, я просто подчиняюсь чувству. На меня нападают, я инстинктивно  защищаюсь.    

– Но  что вам сделали, скажите, пожалуйста?    

Принцесса,  как можно видеть, прибегла к обычному женскому приему: из обвиняемой она стала  обвинительницей. Прием этот служит верным признаком вины, но женщины всегда  умеют извлечь из него выгоду.    

Король и  не заметил, как, придя к ней с вопросом: «Что вы сделали моему брату?» –  вместо того спросил: «Что вам сделали?»    

– Что  мне сделали? – переспросила принцесса. – О, государь, надо быть  женщиной, чтобы понять это. Меня заставили лить слезы.    

И своим  тоненьким жемчужно-белым пальчиком она вытерла свои затуманенные глаза и снова  принялась плакать.    

– Сестра  моя, успокойтесь, умоляю вас, – сказал король, подходя к ней и взяв ее  влажную и трепещущую ручку.    

– Государь,  прежде всего меня лишили друга моего брата. Милорд Бекингэм был приятный и  веселый гость, земляк, знавший все мои привычки, почти товарищ, с которым мы в  кругу других наших друзей провели столько счастливых дней в моем чудном  Сент-Джемсском парке.    

– Но  ведь он был влюблен в вас, сестра!    

– Пустой  предлог! Какое имеет значение, – сказала она серьезным тоном, – был  ли герцог Бекингэм влюблен в меня или нет? Разве мне опасен влюбленный?.. Ах,  государь, далеко не достаточно, чтобы мужчина был влюблен.    

И она  улыбнулась так нежно, так лукаво, что король почувствовал, как его сердце  сначала забилось, потом замерло.    

– Но  позвольте, ведь брат ревновал! – перебил король.    

– Хорошо,  я это понимаю, это причина. Он ревновал, и Бекингэма прогнали.    

– Почему  же прогнали?..    

– Ну,  удалили, устранили, уволили, назовите это как вам будет угодно, государь. Так  или иначе, один из первых дворян Европы был вынужден покинуть французский двор  Людовика XIV, словно деревенский парень, из-за какого-то взгляда или букета.  Это недостойно самого галантного двора…    

Простите,  государь, я забыла, что, говоря так, я посягаю на вашу верховную власть.    

– Поверьте,  сестра, что вовсе не я удалил герцога Бекингэма… Он мне очень нравится.    

– Не  вы? – подхватила принцесса. – А, тем лучше!    

Она так  сумела подчеркнуть слова тем лучше, как будто хотела сказать тем хуже.    

Наступило  долгое молчание.    

Потом  принцесса снова заговорила:    

– Итак,  господин Бекингэм уехал… теперь я знаю, почему он был удален и кем… Мне казалось,  что после этого наступит спокойствие… Но нет… Принц находит новый предлог. И  вот…    

– И  вот, – с оживлением произнес король, – является другой. Очень  естественно. Вы прекрасны, и вас всегда будут любить.    

– В  таком случае, – воскликнула принцесса, – около меня всегда будет  пустыня. О, я знаю, что этого-то и хотят, это-то мне и готовят. Но нет: я  предпочитаю вернуться в Лондон. Там меня знают и ценят. Там я не буду бояться,  что моих друзей назовут моими любовниками. Фи, какое недостойное подозрение!  Принц потерял в моих глазах весь престиж, с тех пор как я увидела в нем тирана.    

– Перестаньте,  успокойтесь! Вся вина моего брата в том, что он любит вас.    

– Любит  меня? Принц любит меня? Ах, государь!..    

И  Генриетта громко расхохоталась.    

– Принц  никогда не полюбит женщину, – сказала она. – Принц слишком любит  самого себя. Пет, к несчастью для меня, принц принадлежит к худшему разряду  ревнивцев: он ревнив без любви.    

– Признайтесь,  однако же, – сказал король, который чувствовал явное возбуждение от этого  волнующего разговора, – признайтесь, что Гиш любит вас.    

– Ах,  государь, я, право, не знаю!