1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
– Ваше  величество, – сказал Мазарини с улыбкой, ясно говорившей, что он все понял  с полуслова, – вы можете быть спокойны. Ваше желание будет исполнено.    

– Вы  слышали? – спросила королева.    

– Да,  я не ожидал меньшего от правосудия вашего величества. Итак, я увижусь с моими  друзьями, не так ли, ваше величество? Я верно понял ваши слова?    

– Вы  их увидите, сударь. Кстати, вы тоже фрондер?    

– Я  служу королю.    

– Да,  по-своему.    

– Мой  способ службы тот, который принят всеми истинными дворянами. Другого я не  знаю, – ответил Атос высокомерно.    

– Идите,  сударь, – сказала королева, отпуская Атоса движением руки, – вы  получили то, что желали получить, и мы узнали то, что желали узнать.    

Когда  портьера опустилась за Атосом, она обратилась к кардиналу:    

– Кардинал,  прикажите арестовать этого дерзкого шевалье, прежде чем он выйдет из дома.    

– Я  думал об этом, – сказал Мазарини, – и я счастлив, что вы, ваше  величество, даете мне приказание, о котором я намеревался просить. Эти  головорезы, воскрешающие традиции прежнего царствования, чрезвычайно для нас  вредны. Двое из них уже арестованы, – присоединим к ним третьего.    

Королеве  не удалось вполне обмануть Атоса. В тоне ее слов было что-то, поразившее его,  словно какая-то угроза.    

Но он не  был человеком, способным отступить из-за простого подозрения, в особенности когда  ему было ясно сказано, что он увидится со своими друзьями. Он стал ждать в  одной из смежных с приемной комнат, рассчитывая, что к нему приведут сейчас  д'Артаньяна и Портоса или что за ним придут, чтобы отвести его к ним.    

В  ожидании он подошел к окну и стал смотреть во двор. Он видел, как в него вошли  парижские депутаты, которые явились, чтобы засвидетельствовать свое почтение  королеве и прийти договориться о месте, где будет происходить совещание. Тут  были советники парламента, президенты, адвокаты, среди которых затерялось  несколько военных. За воротами их ожидала внушительная свита.    

Атос  стал вглядываться в эту толпу, потому что ему показалось, будто он кого-то  узнает, как вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение к своему плечу.    

Он  обернулся.    

– А,  Коменж! – воскликнул он.    

– Да,  граф, это я, и с поручением, за которое заранее прошу вас извинить меня.    

– Какое  же это поручение? – спросил Атос.    

– Будьте  добры отдать мне вашу шпагу, граф.    

Атос  улыбнулся и отворил окно.    

– Арамис! –  крикнул он.    

Какой-то  человек обернулся – тот самый, которого Атос узнал в толпе.    

Это был  Арамис. Он дружески кивнул графу.    

– Арамис, –  сказал Атос, – я арестован.    

– Хорошо, –  хладнокровно ответил Арамис.    

– Сударь, –  сказал Атос, оборачиваясь к Коменжу и вежливо протягивая ему свою шпагу эфесом  вперед, – вот моя шпага. Будьте добры сберечь мне ее, чтобы снова  возвратить, когда я выйду из тюрьмы. Я ею дорожу. Она была вручена моему деду  королем Франциском Первым. В былое время рыцарей вооружали, а не разоружали… А  теперь куда вы поведете меня?    

– Гм…  сначала в мою комнату, – сказал Коменж. – Позже королева назначит вам  местопребывание.    

Не сказав  более ни слова, Атос последовал за Коменжем.    

 Глава 39. МАЗАРИНИ В  РОЛИ КОРОЛЯ    

     

Арест  Атоса не наделал никакого шума, не произвел скандала; он почти даже не был замечен.  Он ничем не нарушал течения событий, и депутации, посланной городом Парижем,  было торжественно объявлено, что ее сейчас введут к королеве. Королева приняла  ее, молчаливая и надменная, как всегда; она выслушала просьбы и мольбы  депутатов, но когда они кончили свои речи, лицо Анны Австрийской было до такой  степени равнодушно, что никто не мог бы сказать, слышала она их или нет.    

В  противоположность ей Мазарини, присутствовавший на аудиенции, прекрасно слышал  все, о чем просили депутаты: они просто-напросто требовали ею отставки.    

Когда  речи кончились, а королева все продолжала оставаться безмолвной, он заговорил:    

– Господа,  я присоединяюсь к вам, чтобы умолять ее величество прекратить бедствия ее  подданных. Я сделал все, что мог, чтобы смягчить их; тем не менее народ, как вы  говорите, приписывает их мне – бедному чужеземцу, которому не удалось расположить  к себе французов. Увы, меня не поняли, это потому, что я явился преемником  величайшего человека, который когда-либо поддерживал скипетр французских  королей. Воспоминания о Ришелье делают меня ничтожным. Если бы я был  честолюбив, я попытался бы (наверное, тщетно!) бороться против этих воспоминаний;  но я не честолюбив и хочу сейчас это доказать. Я признаю себя побежденным и  сделаю то, чего желает народ. Если парижане и виновны, – за кем нет вины,  господа! – то Париж уже наказан: довольно было пролито крови,  достаточно бедствий постигло город, лишенный короля и правосудия. Не мне,  частному лицу, становиться между королевой и ее страной. Так как вы требуете,  чтобы я удалился, – ну что ж… я удалюсь…    

– В  таком случае, – шепнул Арамис на ухо своему соседу, – мир заключен и  совещание излишне. Остается только препроводить Мазарини под крепкой стражей на  какую-нибудь дальнюю границу и следить за тем, чтобы он где-нибудь не перешел  ее обратно.    

– Пойдите,  погодите, – сказал судейский, к которому обратился Арамис. – Как  вы, люди военные, всегда торопитесь! Надо еще договориться о проторях и  убытках.    

– Господин  канцлер, – сказала королева, обращаясь к нашему старому знакомому Сегье, –  вы откроете совещание, которое состоится в Рюэе. Слова господина кардинала глубоко  взволновали меня, – вот почему я не отвечаю вам более пространно. Что  касается того, оставаться ему или уходить, то я слишком многим обязана  господину кардиналу, чтобы не предоставить ему полной свободы действий.  Господин кардинал поступит так, как ему будет угодно.    

На  секунду бледность покрыла умное лицо первого министра. Он тревожно взглянул на  королеву. Но лицо ее было так бесстрастно, что он, как и другие, не мог  догадаться, что происходит в ее сердце.    

– А  пока, – добавила королева, – в ожидании решения господина Мазарини,  каково бы оно ни было, мы займемся только вопросом, касающимся одного короля.    

Депутаты  откланялись и удалились.    

– Как! –  воскликнула королева, когда последний из них вышел из комнаты. – Вы уступаете  этим крючкам-адвокатам?    

– Для  блага вашего величества, – сказал Мазарини, устремив на королеву  пронизывающий взгляд, – нет жертвы, которой бы я не принес.    

Анна  опустила голову и впала, как с ней бывало часто, в глубокую задумчивость. Ей припомнился  Атос, его смелая осанка, его твердая и гордая речь. И те призраки, которые он  воскресил в ней одним словом, напомнили ей опьяняющее поэтическое  прошлое, – молодость, красоту, блеск любви в двадцать лет, жестокую борьбу  ее приверженцев и кровавый конец Бекингэма, единственного человека, которого  она действительно любила, а также героизм ее защитников, которые спасли ее от  ненависти Ришелье и короля.    

Мазарини  смотрел на нее.    

В эту  минуту, когда она полагала, что она одна и что ей нет надобности опасаться  толпы врагов, шпионящих за ней, он читал на ее лице так же ясно, как видишь на  гладкой поверхности озера отражение бегущих в небе облаков.    

– Так,  значит, надо смириться перед грозой, заключить мир и терпеливо, с надеждой дожидаться  лучших дней? – проговорила Анна.    

Мазарини  горько улыбнулся на этот вопрос, доказывавший, что она приняла за чистую монету  предложение министра.    

Анна  сидела, опустив голову, и потому не видела этой улыбки, но, заметив, что на  вопрос не последовало ответа, она подняла голову.    

– Что  же вы не отвечаете мне, кардинал? О чем вы думаете?    

– Я  думаю о том, что этот дерзкий шевалье, которого мы велели Коменжу арестовать, намекнул  вам на Бекингэма, которого вы позволили убить, на госпожу де Шеврез, которую вы  позволили сослать, и на господина Бофора, которого вы велели заключить в тюрьму.  Но если он намекнул вам на меня, то только потому, что не знает, кто я для вас.    

Анна  Австрийская вздрогнула, как бывало всегда, когда она чувствовала, что гордость  ее уязвлена; она покраснела и, чтобы сдержаться, вонзила ногти в ладони своих  прекрасных рук.    

– Он  хороший советчик, человек умный и честный, не говоря уже о том, что у него решительный  характер. Вам это хорошо известно, ваше величество. Я ему объясню, – и  этим окажу ему особую честь, – в чем он ошибся относительно меня. От меня  требуют почти отречения, а над отречением стоит поразмыслить.    

– Отречения? –  проговорила Анна. – Я полагала, что только одни короли отрекаются от престола.    

– Так  что ж? – продолжал Мазарини. – Разве я не почти что король? Чем я не  король Франции? Уверяю вас, сударыня, что ночью моя сутана министра, брошенная  у королевского ложа, мало чем отличается от королевской мантии.    

Таким  унижениям Мазарини часто подвергал ее, и каждый раз она склоняла перед ним голову.    

Только  Елизавета Английская и Екатерина II умели быть и любовницами и государынями для  своих фаворитов.    

Анна  Австрийская почти со страхом посмотрела на угрожающую физиономию кардинала,  который в таких случаях бывал даже величествен.    

– Кардинал, –  проговорила она, – разве вы не слышали, как я сказала этим людям, что предоставляю  вам поступить, как вам будет угодно?    

– В  таком случае, – сказал Мазарини, – я думаю, что мне угодно будет  остаться. В этом не только моя выгода, но, смею сказать, и ваше спасение.    

– Оставайтесь  же, я ничего другого не желаю. Но только не позволяйте оскорблять меня.    

– Вы  говорите о претензиях бунтовщиков и о тоне, которым они их высказывали? Терпение!  Они избрали почву, на которой я более ловкий боец, чем они: переговоры. Мы их  изведем одной медлительностью. Они уже голодают, а через неделю им будет еще  хуже.    

– Ах,  боже мой! Да, я знаю, что все кончится этим. Но речь идет не только о них, не  одни лишь они наносят мне ужасные оскорбления.    

– А,  понимаю вас! Вы говорите о воспоминаниях, которые пробуждают в вас эти три или  четыре дворянина? Но мы заключили их в тюрьму, и они провинились вполне  достаточно, чтобы мы могли продержать их в заключении столько, сколько нам  заблагорассудится. Правда, один из них еще не в наших руках и насмехается над  нами. Но, черт возьми, мы сумеем и его отправить к друзьям. Нам, кажется,  удавались дела и потруднее этого. Я прежде всего позаботился засадить в Рюэе,  около себя, под моим надзором, двоих самых несговорчивых. А сегодня к ним  присоединился и третий.    

– Пока  они в заключении, мы можем быть спокойны, – сказала Анна  Австрийская, – но в один прекрасный день они выйдут из тюрьмы.    

– Да,  если ваше величество дарует им свободу.    

– Ах! –  воскликнула Анна Австрийская, отвечая на собственные мысли. – Как здесь не  пожалеть о Париже!    

– А  почему именно?    

– Потому  что там есть Бастилия, которая так безмолвна и надежна.    

– Ваше  величество, переговоры дадут нам мир; вместе с миром мы получим Париж, а с Парижем  и Бастилию. Наши четверо храбрецов сгниют в ней.    

Анна  Австрийская слегка нахмурилась в то время, как Мазарини целовал у нее на  прощание руку, полупочтительно, полугалантно. После этого он направился к  выходу. Она провожала его взглядом, и, по мере того как он удалялся, губы ее  складывались в презрительную усмешку.    

– Я  пренебрегла, – прошептала она, – любовью кардинала, который никогда  не говорил «я сделаю», а всегда «я сделал». Тот знал убежища более надежные,  чем Рюэй, более мрачные и немые, чем Бастилия. О, как люди мельчают!    

 Глава 40. МЕРЫ  ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ    

     

Расставшись  с Анной Австрийской, Мазарини отправился к себе домой в Рюэй. Мазарини всегда  сопровождала сильная охрана, а иногда, в тревожное время, он даже переодевался;  и мы уже говорили, что кардинал, одетый в военное платье, казался очень  красивым человеком.    

Во дворе  старого замка он сел в экипаж и доехал до берега Сены у Шату. Принц Конде дал  ему конвой в пятьдесят человек, не столько для охраны, сколько для того, чтобы  показать депутатам, как генералы королевы могут легко располагать войсками и  распоряжаться ими по своей прихоти.    

Атос,  под надзором Коменжа, верхом и без шпаги, молча следовал за кардиналом. Гримо,  оставленный своим барином у решетки замка, слышал, как Атос крикнул о своем  аресте из окна; по знаку графа он, не говоря ни слова, направился к Арамису и  стал рядом с ним, точно ничего особенного не случилось.    

Надо  сказать, за те двадцать два года, что Гримо прослужил у своего господина, он  столько раз видел, как тот благополучно выходил целым и невредимым из всяких  приключений, что теперь уже подобные вещи его не смущали.    

Тотчас  же по окончании аудиенции депутаты выехали в Париж, другими словами, они опередили  кардинала шагов на пятьсот. Поэтому Атос, следуя за кардиналом, мог видеть  спину Арамиса, который своей золотой перевязью и горделивой осанкой резко  выделялся из толпы; он привлекал взор Атоса еще и потому, что тот, по  обыкновению, рассчитывал на успешную помощь Арамиса, а кроме того, просто из  чувства дружбы, которую Атос питал к нему.    

Арамис,  напротив, нисколько, казалось, не думал о том, едет ли за ним Атос или нет. Он  обернулся только один раз, когда достиг дворца. Он предполагал, что Мазарини,  может быть, оставит своего пленника в этом маленьком дворце-крепости, который  охранял мост и которым управлял один капитан, приверженец королевы. Но этого не  случилось. Атос проехал Шату следом за кардиналом.    

На перекрестке  дорог, ведущих в Париж и в Рюэй, Арамис снова обернулся. На этот раз  предчувствие не обмануло его. Мазарини повернул направо, и Арамис мог видеть,  как пленник исчез за деревьями. В эту минуту в голове Атоса мелькнула,  по-видимому, та же мысль, которая пришла в голову Арамису; он оглянулся назад.  Оба друга обменялись простым кивком головы, и Арамис поднес палец к шляпе, как  бы в виде приветствия. Атос один только понял этот знак: его друг что-то  придумал.    

Через  десять минут Мазарини въезжал во двор замка, который другой кардинал, его предшественник,  выстроил в Рюэе для себя.    

В ту  минуту, когда он сходил с лошади возле подъезда, к нему подошел Коменж.    

– Монсеньер, –  спросил он его, – куда прикажете поместить господина де Ла Фер?    

– В  оранжерейный павильон, против военного поста. Я желаю, чтобы господину де Ла  Фер оказывали почтение, несмотря на то что он пленник ее величества.    

– Монсеньер, –  осмелился доложить Коменж, – он просит, если это возможно, поместить его  вместе с господином д'Артаньяном, который находится, согласно приказанию вашего  преосвященства, в охотничьем павильоне, напротив оранжереи.    

Мазарини  задумался.    

Коменж  видел, что он колеблется.    

– Это  место надежное, оно находится под охраной сорока испытанных солдат, –  прибавил он. – Они почти все немцы и поэтому не имеют никакого отношения к  Фронде.    

– Если  мы поместим всех троих вместе, Коменж, – сказал Мазарини, – нам  придется удвоить охрану, а мы не настолько богаты защитниками, чтобы позволить  себе такую роскошь.    

Коменж  улыбнулся. Мазарини увидел эту улыбку и понял ее.    

– Вы  их не знаете, Коменж, но я их знаю, во-первых, по личному знакомству, а кроме  того, и понаслышке. Я поручил им оказать помощь королю Карлу. Чтобы спасти его,  они совершили чудеса, и только злая судьба помешала дорогому королю очутиться  здесь среди нас, в полной безопасности.    

– Но  если они такие верные слуги, то почему вы держите их в тюрьме?    

– В  тюрьме? – повторил Мазарини. – С каких пор Рюэй стал тюрьмой?    

– С  тех пор, как в нем находятся заключенные, – ответил Коменж.    

– Эти  господа не узники, Коменж, – сказал Мазарини, улыбнувшись своей лукавой  улыбкой, – они мои гости, такие дорогие гости, что я велел сделать решетки  на окнах и запоры на дверях из опасения, как бы они не лишили меня своего  общества. И хотя они кажутся узниками, я их глубоко уважаю и в доказательство  этого желаю сделать визит господину де Ла Фер и побеседовать с ним с глазу на  глаз, а для того, чтобы нашей беседе не помешали, вы отведете его, как я уже  вам сказал, в оранжерейный павильон. Вы знаете, я там обычно гуляю. Так вот,  совершая эту прогулку, я зайду к нему, и мы побеседуем. Несмотря на то что все  считают его моим врагом, я чувствую к нему расположение, а если он будет  благоразумен, мы, может бить, с ним поладим.    

Коменж  поклонился и вернулся к Атосу, который с виду спокойно, но на самом деле с тревогой  ожидал результата переговоров.    

– Ну  что? – спросил он лейтенанта.    

– Кажется, –  ответил Коменж, – это дело невозможное.    

– Господин  Коменж, – сказал Атос, – я всю свою жизнь был солдатом и знаю, что  значит приказание, но вы можете оказать мне услугу, не нарушая этого  приказания.    

– Готов  от всего сердца, – ответил Коменж. – Мне известно, кто вы такой и  какую услугу вы некогда оказали ее величеству. Я знаю, как вам близок молодой  человек, который так храбро вступился за меня в день ареста старого негодяя  Бруселя, и поэтому я всецело предан вам во всем, – не могу только нарушить  полученного приказания.    

– Благодарю  вас, большего я и не желаю. Я прошу вас об одной услуге, которая не поставит  вас в ложное положение.    

– Если  даже она до некоторой степени и поставит меня в неприятное положение, –  возразил, улыбаясь, Коменж, – я все-таки окажу вам ее. Я не больше вашего  люблю Мазарини. Я служу королеве, а потому вынужден служить и кардиналу; но ей  я служу с радостью, а ему против воли. Говорите же, прошу вас; я жду и слушаю.    

– Раз  мне можно знать, что господин д'Артаньян находится здесь, то, я полагаю, не  будет большой беды в том, если он узнает, что я тоже здесь.    

– Мне  не дано никаких указаний на этот счет.    

– Тогда  сделайте мне удовольствие, засвидетельствуйте д'Артаньяну мое почтение и скажите  ему, что я его сосед. Передайте ему также и то, что сейчас сообщили мне, а  именно, что Мазарини поместил меня в оранжерейном павильоне и намеревается  навестить меня там, а я собираюсь воспользоваться этой честью и выхлопотать  смягчение нашей участи в заключении.    

– Но  заключение это не может быть продолжительным, – сказал Коменж. –  Кардинал сам сказал мне, что здесь не тюрьма.    

– Но  зато тут есть подземные камеры, – сказал Атос с улыбкой.    

– А,  это другое дело, – сказал Коменж. – Да, я слышал кое-что об этом. Но  человек низкого происхождения, как этот итальянец-кардинал, явившийся во  Францию искать счастья, не осмелится дойти до подобной крайности с такими  людьми, как мы с вами: это было бы чудовищно. Во времена его предшественника,  прежнего кардинала, который был аристократ и вельможа, многое было  возможно, – но Мазарини! Полноте! Подземные камеры – королевская  месть, и на нее не решится такой проходимец, как он. О вашем аресте уже стало  известно, об аресте ваших друзей тоже скоро узнают, и все французское  дворянство потребует у Мазарини отчета в вашем исчезновении. Нет, нет, будьте  покойны, подземные темницы Рюэя уже лет десять как обратились в детскую сказку.  Не тревожьтесь на этот счет. С своей стороны, я предупрежу господина  д'Артаньяна о вашем прибытии сюда. Кто знает, не заплатите ли вы мне подобной  же услугой через две недели?    

– Я?    

– Ну,  конечно. Разве не могу я, в свою очередь, оказаться пленником коадъютора?    

– Поверьте  мне, – сказал Атос с поклоном, – я употреблю тогда все старания,  чтобы быть вам полезным.    

– Не  окажете ли вы мне честь отужинать со мною? – спросил Коменж.    

– Благодарю  вас, но я в мрачном настроении и могу испортить вам вечер. Благодарю.    

Коменж  отвел графа в комнату, помещавшуюся в нижнем этаже павильона, непосредственно  примыкавшего к оранжерее; в эту оранжерею можно было проникнуть, только пройдя  через двор, наполненный солдатами и придворными. Двор имел вид подковы. В  центре его помещались апартаменты Мазарини; по одну сторону их находился  охотничий павильон, где был заключен д'Артаньян, по другую сторону находилась  оранжерея, в которую отвели Атоса.    

Позади  этих зданий раскинулся парк.    

Войдя в  отведенную ему комнату, Атос увидел в окно, тщательно заделанное решеткой, какие-то  стены и крышу.    

– Что  это за здание? – спросил он.    

– Это  задняя стена павильона, в котором заключены ваши друзья, – ответил  Коменж. – К несчастью, все окна в этой стене были заделаны еще во времена  покойного кардинала, так как здание это уже много раз служило тюрьмой, и  Мазарини, заключив вас сюда, только вернул ему его прежнее назначение. Если бы  окна эти не были заделаны, вы могли бы утешаться, переговариваясь знаками с  вашими друзьями.    

– А  вы наверное знаете, Коменж, что кардинал почтит меня своим посещением? –  спросил Атос.    

– По  крайней мере, он так сказал мне.    

Атос со  вздохом взглянул на свое решетчатое окно.    

– Да,  правда, – сказал Коменж, – это почти тюрьма: нет недостатка ни в чем,  даже в решетках. Но я не понимаю одного: что за странная мысль пришла вам в  голову, – вам, с вашим умом, отдать свою храбрость и преданность на службу  такому делу, как Фронда! Уверяю вас, граф, если бы мне пришлось когда-нибудь  искать друга среди королевских офицеров, я прежде всего подумал бы о вас. Вы  фрондер! Вы, граф де Ла Фер, в партии Бруселя, Бланмениля и Виоля! Поразительно!    

– Что  же мне было делать? – сказал Атос. – Приходилось сделать выбор: стать  мазаринистом или фрондером. Я долго сопоставлял эти два слова и в конце концов  выбрал второе: по крайней мере, оно французское. И, кроме того, ведь я не  только с Бруселем, Бланменилем и Виолем, но и с Бофором, с д'Эльбефом, с  принцами. Да и что служить кардиналу? Взгляните на эту стену без окон, Коменж:  она красноречиво свидетельствует о благодарности Мазарини.    

– Да,  вы правы, – рассмеялся Коменж. – Особенно если бы она смогла  повторить все те проклятия, которыми вот уже неделю осыпает ее д'Артаньян.    

– Бедный  д'Артаньян! – сказал Атос с оттенком мягкой грусти. – Такой храбрый,  такой добрый и такой грозный для врагов своих друзей. У вас два очень опасных  узника, Коменж, и я жалею вас, если эти два неукротимых человека вверены вам,  под вашу личную ответственность…    

– Неукротимых! –  сказал, улыбаясь, Коменж. – Полноте пугать меня. В первый же день своего  заключения д'Артаньян оскорблял всех солдат и всех офицеров, без сомнения в  надежде получить в руки шпагу. Это продолжалось два дня, а затем он успокоился  и стал тих, как ягненок. Теперь он распевает гасконские песни, от которых мы  умираем со смеху.    

– А  дю Валлон? – спросил Атос.    

– О,  этот – дело другое. Признаюсь, это страшный человек. В первый день он  выломал плечом все двери, и, право же, я ждал, что он выйдет из Рюэя, как  Самсон из Газы. Но затем настроение его так же изменилось, как у д'Артаньяна.  Теперь он не только привык к своему заточению, но даже подшучивает над ним.    

– Тем  лучше, – сказал Атос, – тем лучше.    

– А  вы ожидали чего-нибудь другого? – спросил Коменж, который, сопоставляя  слова графа де Ла Фер с тем, что ему говорил Мазарини об этих двух узниках,  начинал испытывать некоторое беспокойство.    

Со своей  стороны, Атос подумал, что такая перемена в настроении его друзей была, может  быть, вызвана каким-нибудь планом, зародившимся у д'Артаньяна. Поэтому, боясь  им повредить, он ответил спокойно:    

– Это  две горячие головы: один гасконец, другой пикардиец. Они оба быстро воспламеняются  и так же быстро остывают. То, что вы мне рассказали о них, только подтверждает  мое мнение.    

Таково  же было мнение и Коменжа, и он, успокоенный, удалился. Атос остался один в просторной  комнате, где, согласно приказанию кардинала, с ним обращались вполне  почтительно. Но чтобы составить себе точное понятие о своем положении, он стал  терпеливо ждать обещанного посещения Мазарини.    

 Глава 41. УМ И СИЛА    

     

А теперь  перейдем из оранжереи в охотничий павильон. В глубине двора, там, где за портиком  с коническими колоннами виднелись псарни, возвышалось продолговатое здание,  словно протягивавшее руку к другому строению – оранжерейному павильону,  образуя вместе с ним полукруг, окаймляющий парадный двор. Это был охотничий  павильон, в нижнем этаже которого заключены были Портос и д'Артаньян. Сидя  вместе, они коротали, как умели, долгие часы в ненавистной им обоим неволе.    

Д'Артаньян  прохаживался взад и вперед, как тигр в клетке, уставившись глазами в одну точку  и по временам глухо рычал, проходя мимо решеток широкого окна, выходившего на  просторный задний двор замка.    

Портос  безмолвствовал, находясь еще под впечатлением прекрасного обеда, остатки которого  были только что убраны.    

Один  казался безумным, но на самом деле размышлял; другой, казалось, размышлял,  тогда как на самом деле спал. Но во сне его мучили кошмары, о чем легко было  догадаться по его прерывистому тяжелому храпу.    

– Вот  уже начинает темнеть, – сказал д'Артаньян. – Должно быть, часа  четыре. Скоро будет сто восемьдесят три часа, как мы сидим здесь.    

– Гм, –  пробормотал Портос вместо ответа.    

– Да  слышите ли вы, соня? – сказал д'Артаньян, раздраженный тем, что кто-то  может спать днем, когда ему стоит неимоверного труда заснуть ночью.    

– Что? –  спросил Портос.    

– То,  что я сказал.    

– А  что вы сказали?    

– Я  говорю, что скоро сто восемьдесят три часа, как мы сидим здесь, повторил  д'Артаньян.    

– Вы  сами в этом виноваты, – сказал Портос.    

– Как?  Я виноват?    

– Да,  ведь я предлагал вам выйти отсюда.    

– Выломав  решетки и двери?    

– Конечно.    

– Портос,  люди вроде нас с вами не могут уйти так просто, как вы думаете.    

– Ну  а я, – возразил Портос, – ушел бы отсюда совсем просто, без затей, и,  по-моему, вы напрасно от этого отказываетесь.    

Д'Артаньян  пожал плечами.    

– Все  равно, если мы и выйдем из этой комнаты, то ведь этим дело не кончится.    

– Милый  друг – сказал Портос, – мне кажется, вы сегодня немного лучше  настроены, чем вчера. Объясните мне, почему дело не кончится, когда мы выйдем  из этой комнаты?    

– Очень  просто: не имея оружия и не зная пароля, мы и пятидесяти шагов не сделаем по двору,  как наткнемся на часового.    

– Ну  и что же? – сказал Портос. – Мы убьем часового и заберем его оружие.    

– Так,  но прежде чем умереть (ведь эти швейцарцы так живучи!), он закричит или  застонет, и это привлечет караул. Нас окружат и схватят, словно лисиц, –  это нас-то, львов, – и бросят в какой-нибудь каменный мешок, где мы даже  не будем иметь утешения видеть это ужасное серое небо Рюэя, похожее на голубое  небо Тарба не больше, чем луна на солнце. Черт возьми! Если бы у нас за стенами  этого здания был хоть один человек, который мог бы дать нам все сведения об  этом замке – о расположении комнат, о распорядке жизни, одним словом обо  всем, что Цезарь, как мне говорили, называл «правами и местоположением»!.. Ах,  и подумать только, целых двадцать лет я скучал, не зная, чем заняться и мне ни  разу не пришло в голову приехать в Рюэй и изучить его!    

– Что  же из этого? – сказал Портос. – Давайте все-таки выйдем отсюда.    

– Милый  друг, – сказал д'Артаньян, – знаете, почему кондитер никогда сам не  делает пирожных?    

– Нет, –  ответил Портос, – любопытно было бы узнать.    

– Потому,  что он боится их перепечь или положить в них кислого крему.    

– Что  дальше?    

– Дальше  то, что его поднимут на смех. А кондитер не должен никогда позволять над собой  смеяться.    

– Но  какое отношение к нам имеют кондитеры?    

– Такое,  что мы в наших приключениях не должны терпеть неудач и вызывать насмешки. Мы  только что потерпели неудачу в Англии, мы понесли поражение, – это пятно  на нашей репутации.    

– Кто  же нам нанес поражение?    

– Мордаунт.    

– Но  мы утопили Мордаунта.    

– Да,  конечно, утопили, и это нас несколько оправдает в глазах потомства, если только  потомство станет заниматься нами. Но слушайте, Портос: если Мордаунт был  противником, которым нельзя было пренебрегать, то Мазарини мне представляется  противником гораздо более опасным, и его нам не удастся так легко утопить.  Постараемся же быть поосторожней и бить только наверняка. Дело в том, –  прибавил д'Артаньян с глубоким вздохом, – что если мы с вами вдвоем и  стоим добрых восьми человек, то все же быть вдвоем не то, что вчетвером.    

– Вы  правы, – сказал Портос со вздохом.    

– Итак,  Портос, берите пример с меня и ходите взад и вперед по комнате, пока мы не получим  известия от наших друзей или пока нам не придет в голову какая-нибудь хорошая  мысль. Но не спите непрерывно, по вашему обыкновению: ничто так не туманит  голову и не притупляет ум, как сон.    

Что  касается того, что нам грозит, то, может быть, положение наше не так уж плохо,  как мы полагали сначала. Я не думаю, чтобы Мазарини собирался отрубить нам  головы, – этого нельзя сделать без суда, а суд наделает шуму, который не  преминет привлечь внимание наших друзей, и тогда Мазарини несдобровать.    

– Как  вы хорошо рассуждаете! – сказал Портос с восхищением.    

– Да,  недурно, – сказал д'Артаньян. – Итак, если нас не собираются отдавать  под суд и рубить нам головы, то нас или будут держать здесь, или переведут  куда-нибудь.    

– Это  несомненно, – сказал Портос.    

– Поэтому  невозможно, чтобы такая тонкая ищейка, как Арамис, и такой умница, как Атос, не  открыли бы нашего убежища, а тогда придет время действовать.    

– Тем  более что нам здесь не так уж плохо, за исключением, впрочем, одного.    

– Чего  именно?    

– Заметили  вы, д'Артаньян, что нам давали жареную баранину три дня подряд?    

– Нет,  но если это случится в четвертый раз, то не беспокойтесь, я заявлю жалобу.    

– Кроме  того, я скучаю по дому. Как давно уже я не был в моих замках!    

– Ба,  забудьте их на время! Мы их увидим еще, если только Мазарини не велит их  снести.    

– Вы  считаете его способным на такое насилие? – с тревогой спросил Портос.    

– Нет,  такие вещи мог делать только прежний кардинал. Нынешний слишком ничтожен, чтобы  решиться на что-либо подобное.    

– Вы  меня успокоили, д'Артаньян.    

– Итак,  будем веселы, давайте шутить со стражей. Расположим к себе солдат, раз мы не можем  их подкупить. Будьте с ними полюбезнее, Портос, когда они будут подходить к  нашим решеткам. До сих пор вы им показывали только свой кулак, и чем увесистее  он, тем менее для них привлекателен. Ах, я много бы дал, чтобы иметь только  пятьсот луидоров.    

– Я  тоже дал бы сотню пистолей, – сказал Портос, не желая уступить д'Артаньяну  в щедрости.    

На этом  прервалась беседа двух друзей, потому что к ним вошел Коменж, а впереди его сержант  с двумя сторожами, которые несли ужин в корзине, наполненной мисками и блюдами.    

 Глава 42. УМ И СИЛА  (Продолжение)    

     

– Ну  вот, – сказал Портос, – опять баранина!    

– Дорогой  господин Коменж, – сказал д'Артаньян, – да будет вам известно, что  мой друг, господин дю Валлон, решил взбунтоваться, если Мазарини будет упорно  кормить его бараниной.    

– Я  заявляю, что ничего не буду есть, если не унесут эту баранину, – сказал  Портос.    

– Унесите  баранину, – сказал Коменж. – Я желаю, чтобы господин дю Валлон  приятно поужинал, тем более что я намерен сообщить ему новость, которая, я  уверен, придаст ему аппетита.    

– Не  отправился ли Мазарини на тот свет?    

– Нет,  к моему крайнему сожалению, я должен вам сказать, что он чувствует себя преотлично.    

– Тем  хуже, – сказал Портос.    

– Какая  же у вас новость? – спросил д'Артаньян. – В стенах тюрьмы новости  редки, и вы, надеюсь, простите мне мое нетерпение. Не так ли, господин Коменж?  Тем более что, как вы намекнули, новость хорошая.    

– Приятно  ли было бы вам услышать, что граф де Ла Фер находится в добром здоровье? –  спросил Коменж.    

Маленькие  глазки д'Артаньяна широко раскрылись.    

– Приятно  ли!.. – воскликнул он. – Да это было бы для меня счастьем!    

– В  таком случае могу вам сообщить: он поручил мне приветствовать вас и сказать,  что он жив и здоров.    

Д'Артаньян  едва не подпрыгнул от радости. Быстро брошенный им на Портоса взгляд выдал его  мысль. «Если Атос знает, где мы находимся, – говорил этот взгляд, –  если он шлет нам привет, значит, Атос скоро начнет действовать».    

Портос  не был особенным мастером угадывать мысли, но на этот раз при имени Атоса у  него зародилась та же мысль, что у д'Артаньяна. Поэтому он понял.    

– Но, –  спросил гасконец нерешительно, – вы говорите, что сам граф де Ла Фер  поручил передать нам привет? Вы, следовательно, видели его?    

– Конечно.    

– Где  же… если это не нескромный вопрос?    

– Очень  близко отсюда, – ответил Коменж с улыбкой.    

– Очень  близко отсюда? – переспросил д'Артаньян, и глаза его блеснули.    

– Так  близко, что, не будь окна оранжереи заделаны, вы могли бы увидеть его с того  места, где находитесь.    

«Он, вероятно,  бродит в окрестностях замка», – подумал про себя д'Артаньян и громко прибавил:    

– Вы  его встретили на охоте? Может быть, в парке?    

– Нет,  гораздо ближе. Вот здесь, по ту сторону стены, – сказал Коменж, стукнув  рукой по стене.    

– По  ту сторону стены! Что же такое находится за этой стеной? Меня привели сюда  ночью, поэтому черт меня побери, если я знаю, где нахожусь.    

– Вообразите  одну вещь, – сказал Коменж.    

– Я  готов вообразить себе все, что вам будет угодно.    

– Так  вообразите, что в этой стене есть окно.    

– И  что же тогда?    

– Тогда  из вашего окна вы увидели бы графа де Ла Фер у его окна.    

– Значит,  граф де Ла Фер живет во дворце?    

– Да.    

– В  качестве кого?    

– В  том же качестве, что и вы.    

– Атос  арестован?    

– Как  вы знаете, – сказал со смехом Коменж, – в Рюэе нет узников, потому  что нет тюрьмы.    

– Бросьте  шутить! Значит, Атоса арестовали?    

– Вчера,  в Сен-Жермене, после приема у королевы.    

У  д'Артаньяна руки опустились. Он был будто громом поражен. Мгновенная бледность,  как тень, пробежала но его загорелому лицу и тотчас исчезла.    

– Арестован!.. –  повторил он.    

– Арестован!.. –  повторил за ним Портос, совершенно подавленный.    

Вдруг  д'Артаньян поднял голову. Глаза его сверкнули незаметно даже для Портоса; этот  беглый блеск тут же сменился прежним унынием.    

– Ну  полно, полно, – сказал Коменж, чувствовавший к д'Артаньяну искреннее  расположение с того дня, как тот оказал ему такую услугу, вырвав его из рук  парижан во время ареста Бруселя. – Не отчаивайтесь, я не хотел опечалить  вас этой новостью. Все мы из-за нынешней войны подвержены всяким случайностям.  Пусть вас лучше позабавит случайность, которая привела вашего друга де Ла Фер к  вам.    

Но эти  слова не произвели желаемого действия на д'Артаньяна, который оставался  мрачным.    

– А  как он себя чувствует? – спросил Портос, видя, что д'Артаньян больше не  поддерживает разговора.    

– Превосходно, –  сказал Коменж. – Сначала он, как и вы, был, видимо, очень угнетен, но после  того, как узнал, что кардинал намерен сегодня вечером посетить его…    

– А! –  воскликнул д'Артаньян. – Кардинал собирается посетить графа де Ла Фер?    

– Да,  он велел предупредить об этом графа, и тот сразу поручил мне передать вам, что  воспользуется этой милостью кардинала и будет просить о смягчении вашей и своей  участи.    

– Ах,  милый граф! – воскликнул д'Артаньян.    

– Хорошее  дело! – проворчал Портос. – Велика милость! Граф де Ла Фер, родня  Монморанси и Роганов, уж наверное получше какого-то Мазарини.    

– Ну,  полноте! – заговорил д'Артаньян лукаво. – Подумайте только, дорогой  дю Валлон, какая все же честь для графа де Ла Фер и какие надежды она  возбуждает. Я даже думаю, что господин де Коменж ошибается, это слишком большая  честь для арестованного.    

– Как?  Я ошибаюсь?    

– Не  Мазарини посетит графа де Ла Фер, но граф де Ла Фер будет, вероятно, вызван к Мазарини.    

– Нет,  нет, – сказал Коменж, желавший дать самые точные сведения. – Я  отлично слышал, как это сказал кардинал. Он сам посетит графа де Ла Фер.    

Д'Артаньян  взглянул на Портоса, желая узнать, понял ли тот всю важность этого посещения;  но Портос в это время даже не смотрел в его сторону.    

– Кардинал  имеет, стало быть, привычку гулять по своей оранжерее? – спросил  д'Артаньян.    

– Он  запирается в ней каждый ветер, – ответил Коменж. – Говорят, он  размышляет там о государственных делах.    

– В  таком случае я начинаю верить, что кардинал действительно посетит графа де Ла  Фер. Он, конечно, пойдет туда с конвоем?    

– Да,  с двумя солдатами.    

– И  будет при них вести разговор?    

– Его  солдаты – швейцарцы и понимают только по-немецки. Впрочем, они, должно  быть, останутся у дверей.    

Д'Артаньян  вонзил ногти в ладони своих рук от усилия сохранить на лице только то выражение,  которое он в данный момент считал подходящим.    

– Все  же Мазарини не мешало бы поостеречься входить одному к графу де Ла Фер, –  сказал д'Артаньян, – ведь граф, должно быть, взбешен.    

Коменж  только рассмеялся.    

– Полноте! –  сказал он. – Можно подумать, что вы какие-то людоеды. Господин де Ла Фер  прежде всего благовоспитан. Кроме того, у него нет оружия, да и по первому  крику его преосвященства оба солдата прибегут сразу.    

– Два  солдата, – повторил д'Артаньян, будто припоминая, – два солдата. Так  это их вызывают каждый вечер и они иногда по полчаса прогуливаются под нашим  окном?    

– Да,  это они. Они поджидают кардинала или, вернее, Бернуина, который вызывает их к  кардиналу, когда тот выходит из замка.    

– Молодцеватые  парни! – сказал д'Артаньян.    

– Они  из полка, который был при Лансе и который принц передал кардиналу, чтобы  оказать ему почет.    

– Ах,  сударь, – сказал д'Артаньян, словно желая закончить этот длинный  разговор, – хоть бы его преосвященство смягчился и возвратил нам свободу  по просьбе графа де Ла Фер.    

– Я  желаю этого от всего сердца.    

– Так  что если он позабудет про визит, вы не откажетесь напомнить ему?    

– Нисколько,  напротив.    

– Это  меня чуть-чуть успокаивает.    

Всякий,  кто сумел бы читать в душе гасконца, признал бы ловкую перемену разговора великолепным  маневром.    

– А  теперь, – продолжал он, – у меня к вам еще одна просьба, дорогой  господин Коменж.    

– Я  весь к вашим услугам.    

– Вы  увидитесь с графом де Ла Фер?    

– Завтра  утром.    

– Будьте  так добры передать ему наш привет и сказать ему, что мы просим его исходатайствовать  у господина кардинала и для нас такой же милости.    

– Вы  желаете, чтобы кардинал пришел сюда?    

– Нет.  Я знаю, кто я, и не могу быть настолько требовательным. Я желаю только, чтобы  господин кардинал оказал мне честь выслушать меня. Больше ничего.    

«О, –  пробормотал про себя Портос. – Этого я никогда от него не ожидал! Как  несчастье ломает человека!»    

– Это  будет исполнено, – сказал Коменж.    

– Передайте  также графу, что я совершенно здоров и что вы нашли меня печальным и покорным  судьбе.    

– Я  от души рад это слышать, – сказал Коменж.    

– Скажите  то же самое и про господина дю Валлона.    

– Про  меня? Нет! – воскликнул Портос. – Я не совсем уже покорился своей  судьбе.    

– Но  вы покоритесь, друг мой.    

– Никогда!    

– Он  покорится. Я знаю его лучше, чем он сам, я знаю за ним тысячу прекрасных  качеств, которых он в себе и не подозревает. Молчите, дорогой дю Валлон и  покоритесь судьбе.    

– Прощайте,  господа, – сказал, Коменж, – спите спокойно.    

– Мы  постараемся.    

Коменж  поклонился и вышел. Д'Артаньян проводил его глазами с тем же смирением во всей  своей фигуре и с тем же выражением покорности на лице.    

Но не  успела дверь затвориться за командиром стражи, как он бросился к Портосу и  стиснул его в своих объятиях с такой радостью, что в ней нельзя было  сомневаться.    

– О!  О! – сказал Портос. – Что с вами? Что случилось? Вы, вероятно, сошли  с ума, мой бедный друг!    

– Случилось  то, что мы спасены!    

– Я  этого никак не вижу, – сказал Портос. – Напротив, я вижу, что нас  всех схватили, за исключением Арамиса, и что надежда на освобождение ослабела с  тех пор, как еще один из нас попал в мышеловку Мазарини.    

– Вовсе  нет, мой друг, эта мышеловка была достаточно прочна для двоих, но для троих она  уже слабовата.    

– Ничего  не понимаю, – сказал Портос.    

– Да  и не нужно. Сядем за стол и подкрепим наши силы: они понадобятся нам сегодня ночью, –  сказал д'Артаньян.    

– Что  же мы будем делать? – спросил Портос, любопытство которого начало  пробуждаться.    

– Мы,  по всей вероятности, отправимся путешествовать.    

– Но…    

– Садитесь  за стол, дорогой друг, мысли ко мне приходят во время еды. После ужина, когда я  приведу своп мысли в порядок, вы их узнаете.    

Как ни  хотелось Портосу выведать планы д'Артаньяна, он, зная хорошо своего друга, без  дальнейших возражений сел за стол и стал есть с аппетитом, делавшим честь  доверию, которое он питал к изобретательности д'Артаньяна.    

 Глава 43. СИЛА И УМ    

     

Ужин  прошел в молчании, по не печально, потому что время от времени по лицу д'Артаньяна  пробегала лукавая улыбка, которая всегда свидетельствовала о его хорошем настроении.  От Портоса не ускользала ни одна из этих улыбок, и каждый раз, заметив ее, он  различными восклицаниями давал понять своему другу, что хотя он и не знает,  какая мысль пришла в голову д'Артаньяну, тем не менее он очень интересуется ею.    

За  десертом д'Артаньян уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, развалился с видом  человека, очень довольного самим собой.    

Портос  оперся локтями на стол, положил подбородок в ладони и устремил на д'Артаньяна  доверчивый взгляд, который придавал этому колоссу такой  привлекательно-добродушный вид.    

– Ну? –  спросил д'Артаньян через минуту.    

– Ну? –  повторил за ним Портос.    

– Вы  говорили, дорогой друг…    

– Я?..  Я ничего не говорил!    

– Неправда,  вы сказали мне, что желаете уйти отсюда.    

– А!  Ну, в этом желании у меня нет недостатка.    

– И  прибавили, что для этого достаточно высадить дверь или проломить стену.    

– Правда.  Это я говорил и продолжаю утверждать.    

– А  я вам ответил, Портос, что этот способ не годится, так как не успеем мы сделать  ста шагов, как нас снова схватят и убьют, если мы не будем иметь платья, чтобы  переодеться для бегства, и оружия, чтобы защищаться.    

– Вы  правы. Платье и оружие нам необходимы.    

– Так  вот, Портос, у нас есть теперь и то и другое, и даже кое-что получше.    

– Где  же? – спросил Портос, озираясь по сторонам.    

– Не  ищите напрасно. Все явится в нужную минуту. В котором часу приблизительно солдаты  расхаживали перед нашими окнами?    

– Если  не ошибаюсь, через час после наступления сумерек.    

– Если  они выйдут сегодня, как вчера, мы будем иметь удовольствие увидеть их меньше  чем через четверть часа.    

– Да,  безусловно, не позднее.    

– Ваши  руки по-прежнему сильны, не правда ли, Портос?    

Портос  расстегнул рукава своей рубашки и с удовольствием посмотрел на свои мускулистые  руки, – каждая с ляжку обыкновенного среднего человека.    

– Ну,  конечно, – сказал он.    

– Так  что вы без труда сделаете кольцо из этих щипцов и штопор из этой лопаточки?    

– Конечно, –  сказал Портос.    

– Посмотрим, –  сказал д'Артаньян, передавая Портосу названные предметы.    

Гигант  без труда совершил над ними требуемую операцию.    

– Вот! –  сказал он.    

– Великолепно! –  сказал д'Артаньян. – Действительно, вы богато одарены природой.    

– Я  слышал, – сказал Портос, – что некий Милон Кротонский проделывал  удивительные вещи: он стягивал себе голову веревкой и движением головных  мускулов разрывал ее, ударом кулака сваливал с ног быка и уносил его на своих  плечах, останавливал лошадь на бегу за задние ноги и тому подобное. Узнав об  этом, я проделывал в Пьерфоне все то же, что и Милон, за исключением одного: не  мог разорвать головой веревку.    

– Это  потому, что сила у вас не в голове, – сказал д'Артаньян.    

– Да,  она у меня в руках и в плечах, – наивно ответил Портос.    

– Итак,  мой друг, подойдите к окну и пустите вашу силу в ход: сломайте решетку. Подождите,  дайте мне погасить лампу.    

 Глава 44.СИЛА И УМ  (Продолжение)    

     

Портос  подошел к окну, взял один из железных прутьев обеими руками, потянул его к себе  и согнул, как лук, так что оба конца вышли из своих гнезд, где они, скрепленные  цементом, плотно сидели тридцать лет.    

– Вот,  мой друг, – сказал д'Артаньян, – чего не мог бы сделать кардинал,  несмотря на все свои дарования.    

– Выдернуть  еще один? – спросил Портос.    

– Нет,  одного вполне достаточно: теперь человек тут пройдет.    

Портос  попробовал просунуть в отверстие свой торс, и это ему удалось.    

– Да, –  сказал он.    

– Действительно,  хорошее отверстие. Теперь просуньте туда руку, – сказал ему д'Артаньян.    

– Куда?    

– В  это самое отверстие.    

– Зачем?    

– Вы  это сейчас узнаете. Просуньте же.    

Портос  повиновался, послушный, как солдат, и просунул руку сквозь решетку.    

– Отлично, –  сказал д'Артаньян.    

– Значит,  дело налаживается?    

– Чудесно,  мой друг.    

– А  теперь что делать?    

– Ничего.    

– Значит,  все кончено?    

– Нет  еще.    

– Мне  все же хотелось бы понять, в чем дело, – заметил Портос.    

– Слушайте,  друг мой, и вы поймете с двух слов. Как видите, дверь караулки отворяется.    

– Вижу.    

– Два  солдата, которые будут сопровождать кардинала, пройдут через этот двор.    

– Они  уже выходят.    

– Только  бы они затворили дверь караулки. Отлично. Они ее затворили.    

– А  дальше что?    

– Тише.  Они могут нас услышать.    

– Так  я опять ничего не узнаю?    

– Нет,  узнаете. По мере того как вы будете действовать, вы все поймете.    

– Все  же я предпочел бы…    

– Зато  это будет приятная неожиданность.    

– В  самом деле… Вы правы, – сказал Портос.    

– Т-с…    

Портос  замолчал и замер на месте. Действительно, два солдата направились к окну,  потирая себе руки, так как на дворе стоял февраль и было холодно.    

В эту  минуту дверь караулки отворилась, и кто-то позвал одного из солдат. Тот оставил  своего товарища и возвратился в караулку.    

– Это  не портит дела? – спросил Портос.    

– Нет,  все идет отлично, – ответил д'Артаньян. – Теперь слушайте. Я подзову  солдата и заведу с ним разговор, как сделал это вчера с одним из его товарищей,  помните?    

– Да,  только я не понял ни одного слова из того, что он говорил.    

– Он  говорил с сильным акцентом. Но выслушайте внимательно все, что я вам скажу. Все  дело в точности выполнения.    

– Отлично.  Точное выполнение – это по моей части.    

– Я  это знаю, черт возьми, и потому рассчитываю на вас.    

– В  чем же дело?    

– Я  подзову этого солдата и заговорю с ним.    

– Я  это уже слышал.    

– Я  повернусь влево, так что он окажется по правую руку от вас, когда встанет на  скамью.    

– А  если он не встанет?    

– Встанет,  будьте покойны. В тот момент, когда он встанет на скамью, протяните вашу  страшную руку и схватите его за горло. Потом приподымите его, как Товия поднял  рыбу за жабры, и втащите в нашу комнату, стараясь прижимать его посильнее,  чтобы он не крикнул.    

– Хорошо, –  сказал Портос. – А если я задушу его?    

– Одним  швейцарцем будет меньше. Но этого, надеюсь, не случится. Вы осторожно положите  его здесь, мы свяжем его и, засунув в рот кляп, приищем где-нибудь для него  местечко. Таким образом мы достанем для начала мундир и шпагу.    

– Чудесно! –  сказал Портос, глядя на д'Артаньяна с глубочайшим восхищением. – Но одного  мундира и одной шпаги мало для двоих.    

– Так  что же? Ведь есть еще его товарищ…    

– Вы  правы, – сказал Портос.    

– Итак,  когда я кашляну, протяните руку, это будет сигналом.    

– Хорошо.    

Оба  друга заняли назначенные места, так что Портос оказался совершенно скрыт от  глаз солдата, проходившего в это время мимо окна.    

– Здравствуйте,  приятель, – сказал д'Артаньян самым любезным и мягким тоном.    

– Допрый  вечер, сутарь, – ответил солдат с ужасным акцентом.    

– Вам,  кажется, не очень тепло? – спросил д'Артаньян.    

– Брр, –  был ответ солдата.    

– Я  думаю, стаканчик вина доставил бы вам удовольствие?    

– Стаканшик  вина? Я пы от нефо не откасался.    

– Рыба  клюет! Рыба клюет! – прошептал д'Артаньян Портосу.    

– Понимаю, –  сказал Портос.    

– У  меня здесь есть бутылочка вина, – продолжал д'Артаньян.    

– Путылочка?    

– Да.    

– Полная  путылка?    

– Полная,  и она – ваша, если вы согласны выпить ее за мое здоровье.    

– Э-э, –  сказал солдат, приближаясь к окну, – я ошень пы хотел.    

– Так  берите бутылку, мой друг, – сказал д'Артаньян.    

– С  утофольстфием. Здесь, кашется, есть скамейка.    

– Да,  словно нарочно для этого поставлена. Влезайте на нее… Так, отлично, друг мой.    

И  д'Артаньян кашлянул.    

В ту же  минуту Портос, быстрее молнии, протянул руку, словно железными тисками схватил  солдата за горло, поднял его, втащил в отверстие, чуть не содрав с него кожу по  дороге, и опустил его на пол у ног д'Артаньяна, который, дав солдату только  вздохнуть, тотчас же заткнул ему рот своим шарфом и принялся раздевать его с  ловкостью и быстротой человека, научившегося этому делу на поле битвы.    

Связав  солдата по рукам и ногам, друзья засунули его в камин, где огонь был заранее  потушен.    

– Вот  мундир и шпага, – сказал Портос.    

– Я  возьму их, – сказал д'Артаньян. – Если и вам нужны мундир и шпага, вы  должны еще раз проделать то же. Да вот, кстати, и другой солдат уже вышел из  караулки, направляясь к нам.    

– Мне  кажется опасным дважды повторять один прием, – сказал Портос. – Что  раз удалось, второй раз, говорят, может сорваться. Если случится неудача, тогда  все пропало. Лучше я сойду вниз, нападу на него незаметно, скручу и тогда уж  притащу сюда.    

– Хорошо, –  согласился д'Артаньян.    

– Будьте  же наготове, – сказал Портос, – проскальзывая в оконное отверстие.    

Все  произошло так, как ожидал Портос. Гигант притаился на пути солдата, схватил его  за горло, заткнул ему рот, связал и, словно спеленатую мумию, просунул в  отверстие окна, после чего сам последовал за ним.    

Второго  узника раздели тем же манером, что и первого. Его уложили на кровать и привязали  к ней ремнями. Так как кровать была из массивного дуба, а ремни двойные, то  друзья наши могли быть за второго узника так же спокойны, как и за первого.    

– Отлично, –  сказал д'Артаньян. – Лучшего желать нельзя. А теперь примерьте-ка мундир  этого молодца. Сомневаюсь, чтобы он был вам впору. Но если он окажется слишком  узок, не горюйте: вам довольно будет перевязи и шпаги, а главное, шляпы с  красными перьями.    

К  счастью, второй швейцарец был великаном, так что, хоть местами швы и затрещали,  мундир отлично налез на Портоса.    

Несколько  минут слышалось только шуршание сукна, пока Портос и д'Артаньян торопливо  переодевались.    

– Готово, –  сказали они в одно и то же время.    

– Ну,  друзья, – обратились они к обоим солдатам, – с вами ничего дурного не  случится, если вы хорошо будете себя вести, но попробуйте только шевельнуться,  и вам конец.    

Солдаты  лежали, совсем присмирев. Познакомившись с увесистым кулаком Портоса, они  поняли, что шутить здесь не приходится.    

– А  теперь, – сказал д'Артаньян, – вы, вероятно, желаете, Портос, понять  все до конца?    

– Конечно.    

– Ну  так вот, мы спустимся во двор.    

– Так.    

– Займем  места этих двух молодцов.    

– Хорошо.    

– Станем  прохаживаться взад и вперед.    

– Это  будет неплохо, так как на дворе прохладно.    

– Через  минуту камер-лакей вызовет солдат, как вчера и третьего дня.    

– Мы  откликнемся.    

– Наоборот,  мы не станем откликаться.    

– Как  хотите. Я не настаиваю.    

– Итак,  мы не станем откликаться, а только надвинем шляпы на глаза и отправимся эскортировать  его преосвященство.    

– Куда  же мы пойдем? – спросил Портос.    

– Куда  пойдет кардинал – к Атосу. Вы думаете, он нам не обрадуется?    

– О! –  воскликнул Портос. – Я понял!    

– Подождите  ликовать, Портос. Честное слово, вы еще не все поняли, – сказал д'Артаньян  насмешливо-самодовольным тоном.    

– Что  же будет дальше?    

– Идите  за мной, – ответил д'Артаньян. – Поживем – увидим.    

С этими  словами д'Артаньян бесшумно спрыгнул через окно во двор. Портос последовал за  ним, хотя с большим трудом и с меньшей ловкостью.    

У  связанных солдат зуб на зуб не попадал от страха.    

Не  успели д'Артаньян и Портос соскочить во двор, как одна из дверей отворилась, и  камердинер крикнул:    

– Караульные!    

Дверь  караулки тоже отворилась, и чей-то голос крикнул:    

– Ла  Бргойер и дю Бертуа, идите!    

– Кажется,  меня зовут Ла Брюйером, – заметил д'Артаньян.    

– А  меня дю Бертуа, – сказал Портос.    

– Где  вы? – спросил камердинер, который со свету он мог разглядеть в темноте  наших героев.    

– Мы  здесь, – сказал д'Артаньян; затем, обернувшись к Портосу, спросил:    

– Что  вы на это скажете, дю Валлон?    

– Скажу,  что если так будет и дальше, это премило!    

Оба  новоявленных солдата важно последовали за камердинером, который отворил дверь  прихожей, затем другую, которая, видимо, вела в приемную, и, указав на две  табуретки, сказал:    

– Приказ  будет совсем простой: вы должны пропустить только одну особу, слышите вы, никого  больше. Повинуйтесь этой особе беспрекословно. А когда вернетесь, ждите, пока я  отпущу вас.    

Камердинер  был хорошо знаком д'Артаньяну: это был не кто иной, как Бернуин, который за  последние полгода раз десять провожал его к кардиналу. Поэтому д'Артаньян  вместо ответа пробормотал «ja» с превосходным немецким акцентом и без признака  гасконского.    

Что  касается Портоса, то д'Артаньян велел ему, если уж молчать станет невтерпеж,  проговорить только пресловутое «tarteifle»[28].    

Бернуин  удалился, заперев за собой дверь.    

– Ого! –  сказал Портос, услышав, как ключ повернулся в замке. – Здесь, кажется, в  обычае держать людей на запоре. Мы, видимо, променяли одну тюрьму на другую,  теперь мы сидим в оранжерее. Не знаю, что выиграли мы от этого.    

– Портос,  друг мой, оставьте ваши сомнения и не мешайте мне думать.    

– Думайте  себе на здоровье, – ответил Портос, придя в дурное расположение духа  оттого, что дело приняло совсем неожиданный оборот.    

– Мы  прошли восемьдесят шагов, – шептал про себя д'Артаньян, – поднялись  на шесть ступенек, и здесь, как сейчас сказал мой знаменитый друг дю Валлон,  должен находиться этот другой, параллельный нашему павильон, который называется  оранжерейным: граф де Ла Фер, по-видимому, где-то рядом. Только двери заперты.    

– Вот  так затруднение! – сказал Портос. – Стоит только двинуть плечом…    

– Ради  бога, Портос, мой друг, поберегите ваши руки для другого случая, если хотите,  чтобы от них был толк. Разве вы не слышали, что сейчас сюда должен кто-то  прийти?    

– Слышал.    

– Ну,  так он сам и отопрет вам двери.    

– Но,  мой дорогой, – возразил Портос, – если он узнает нас и поднимет крик,  мы пропали: не хотите же вы, в самом деле, чтобы я прикончил эту духовную  особу? Такие приемы годятся только с немцами или англичанами…    

– Упаси  нас боже от этого! – сказал д'Артаньян. – Молодой король, пожалуй, и  сказал бы нам спасибо, но королева не простила бы нам, а с ее чувствами мы  должны считаться. Нет, у меня совсем другой план. Предоставьте мне действовать,  и мы повеселимся.    

– Тем  лучше, – сказал Портос, – мне уже хочется веселиться.    

– Тише, –  сказал д'Артаньян. – Вот и он.    

Действительно,  в смежной комнате послышались легкие шаги. Через минуту дверь заскрипела на  петлях, и на пороге показался человек, закутанный в коричневый плащ, с низко  надвинутой на лоб фетровой шляпой и с фонарем в руках.    

Портос  прижался к стене, но, как ни старался, не мог остаться незамеченным. Человек в  плаще протянул ему фонарь со словами:    

– Зажгите  лампу на потолке.    

Потом,  обращаясь к д'Артаньяну, он сказал:    

– Вы  знаете приказ?    

– Ja, –  ответил гасконец, твердо решив ограничиться одним этим немецким словом.    

– Tedesco? –  проговорил человек в плаще. – Va bene[29].    

И,  подойдя к двери против той, через которую он вошел, он отпер ее и исчез,  затворив дверь за собой.    

– А  теперь, – сказал Постое, – что мы будем делать?    

– Теперь  мы воспользуемся вашим плечом, если дверь эта окажется запертою. Всему свое  время, друг Портос, и все на своем месте для тех, кто умеет ждать. Но сначала  завалите чем-нибудь дверь, через которую мы вошли сюда; а после этого мы  последуем за ним.    

Оба  друга тотчас принялись за дело и забаррикадировали дверь мебелью, какая была в  комнате. Войти в дверь теперь стало невозможно, тем более что она отворялась  внутрь.    

– Так, –  сказал д'Артаньян, – сейчас мы можем быть спокойны, что на нас не нападут  с тыла. Вперед!    

 Глава 45. ПОДЗЕМЕЛЬЕ  МАЗАРИНИ    

     

Пройдя к  двери, за которой скрылся Мазарини, друзья обнаружили, что она заперта; д'Артаньян  напрасно пробовал отворить ее.    

– Вот  теперь вам настало время нажать плечом, – сказал он Портосу. –  Двиньте им, мой друг, только осторожно, без шума; не срывайте двери с петель, а  только раздвиньте створки.    

Портос  навалился на дверь своим могучим плечом; одна створка подалась, и д'Артаньян,  просунув кончик своей шпаги между замочным языком и скобой, вскоре отпер дверь.    

– Я  говорил вам, Портос, что с женщинами и дверьми лучше всего действовать  мягкостью.    

– Вы  великий мыслитель, – сказал Портос, – это бесспорно.    

– Войдемте, –  сказал д'Артаньян.    

Они  вошли. При свете фонаря, оставленного кардиналом на полу, посреди оранжереи,  они увидели длинные ряды апельсинных и гранатовых деревьев, которые образовали  одну большую аллею и две боковые, поменьше.    

– Кардинала  нет, – сказал д'Артаньян, – здесь только его фонарь. Куда, черт  возьми, он делся?    

Д'Артаньян  принялся рассматривать одну из боковых аллей, поручив Портосу обследовать  другую, и вдруг слева увидал кадку с деревом, выдвинутую из ряда, а на ее месте  в полу зияющее отверстие. Десять человек с трудом могли бы сдвинуть эту кадку,  но, видимо, скрытый механизм управлял плитой, на которой она стояла.    

В  открывшемся отверстии виднелись ступени винтовой лестницы.    

Он  подозвал Портоса и показал ему отверстие и лестницу.    

Оба  друга растерянно переглянулись.    

– Если  бы нам нужно было только золото, – сказал д'Артаньян шепотом, – наша  цель была бы достигнута и мы бы разбогатели.    

– Каким  образом?    

– Разве  вы не понимаете, Портос, что эта лестница, наверное, ведет в сокровищницу кардинала,  о которой так много говорят. Нам стоит лишь спуститься вниз, обобрать сундук, а  затем, заперев в нем кардинала, уйти, захватив с собой столько золота, сколько  мы в состоянии унести, и поставив на место апельсинное дерево; никто на свете  не спросит нас, каким образом мы так разбогатели, даже сам кардинал.    

– Это  было бы ловкой проделкой для каких-нибудь проходимцев, – сказал  Портос, – но недостойно благородных людей.