1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Сзади к крученой веревке его привяжите и после    

Вздерните вверх высоко по столбу, притянув к перемету,    

Так, чтобы долго живой он висел в жесточайших страданьях".    

Так сказал он. Охотно приказу они подчинились    

И в кладовую пошли. Прихода их он не заметил.    

В это время внутри кладовой он обшаривал стены.    

Возле дверных косяков они притаились и ждали.    

Из кладовой выходя, на пороге явился Меланфий.    

Шлем прекрасный держал в одной он руке, а другою    

Щит огромный тащил, изъеденный ржавчиной, старый,    

В давние юные годы служивший герою Лаэрту.    

Он с перегнившими швами ремней в кладовой там валялся.    

Кинулись оба они на Меланфия, внутрь притащили    

За волоса и на землю швырнули, объятого страхом.    

Ноги и руки назад закрутили и, боль причиняя,    

Накрепко их там связали веревкою, как приказал им    

Сын Лаэрта, подобный богам Одиссей многостойкий.    

Сзади к крученой веревке его привязали и после    

Вздернули вверх высоко по столбу, притянув к перемету.    

Так, издеваясь над ним, Евмей свинопас, произнес ты:    

"Будешь теперь ты усердно всю ночь сторожить здесь,  Меланфий.    

Лежа на мягкой постели, – такой, как тебе подобает!    

Рано рожденной Зари, выходящей из струй Океана,    

Ты уж наверно теперь не проспишь и поры не упустишь    

Гнать на обед женихам откормленных коз твоих в город!"    

Так там Меланфий остался, вися на ужасной веревке.    

Те же, доспехи надевши, блестящие заперли двери    

И к Одиссею вернулись, искусному в замыслах хитрых.    

Там, отвагой дыша, стояли они на пороге    

Четверо; в зале самом – благороднейших юношей много.    

Вдруг у порога явилась богиня Паллада Афина,    

Ментора образ приняв, с ним схожая видом и речью.    

Радость при виде ее Одиссея взяла, и сказал он:    

"Ментор, на помощь, сюда! Товарища милого вспомни!    

Много добра от меня ты видал. Ведь ты мне ровесник!"    

Чуял, однако, что это – зовущая к битвам Афина.    

В зале тогда со своей стороны женихи закричали.    

Дамасторид Агелай напустился на Ментора первый:    

"Ментор, не вздумай, смотри, на его увещанья поддаться,    

В битве ему подсобить и сражаться начать с женихами!    

Вот что в мыслях у нас и что мы наверно исполним:    

После того как мы этих убьем – Одиссея и сына, –    

Будешь с ними и ты умерщвлен, если только посмеешь    

С ними идти сообща. Головой ты за это заплатишь!    

Вас лишивши оружьем возможности делать насилья,    

Сколько имущества ты ни имеешь иль здесь, или в поле,    

Мы, с добром Одиссея смешав, меж собою поделим.    

В доме твоем проживать никому из детей не позволим,    

В городе нашем Итаке супруги твоей не оставим!"    

Так сказал он. Сильнее разгневалась сердцем Афина,    

Гневными стала словами богиня бранить Одиссея:    

"Нет уж в тебе, Одиссей, отваги и силы, с которой    

Для белорукой жены, благороднорожденной Елены,    

Целых девять лет ты под Троей упорно сражался!    

Много мужей умертвил ты в ужаснейших сечах кровавых,    

Взят по мысли твоей многоуличный город Приама.    

Как же теперь, в свой дом и к богатствам своим воротившись,    

Ты огорчаешься тем, что сражаться пришлось с женихами!    

Милый, пойди же сюда, стань рядом со мной, и узнаешь,    

Как средь враждебных мужей, тебя окружавших, умеет    

Ментор, рожденный Алкимом, платить за добро человеку".    

Так сказала, но полной победы еще не дала им:    

Раньше того испытать ей хотелось отвагу и силу    

И самого Одиссея и сына его Телемаха.    

На потолочную балку покрытого копотью зала    

Села богиня, вспорхнув, уподобившись ласточке видом.    

Дамасторид Агелай с Поликторовым сыном Писандром,    

С Амфимедонтом и Демоптолемом, с разумным Полибом    

И Евриномом на бой между тем женихов возбуждали.    

Первыми были они по отваге меж всеми другими,    

Кто оставался живым и за душу свою еще бился.    

Частые стрелы и лук смирить остальных уж успели.    

К ним Агелай обратился, ко всем свою речь обращая:    

"Скоро уж сложит, друзья, этот муж необорные руки!    

Ментор, смотрите, успел уж уйти, понапрасну нахвастав,    

И впереди перед дверью они лишь одни остаются.    

Разом, однакоже, всех своих копий, друзья, не бросайте.    

Бросьте сначала лишь шесть. И, может быть, Зевс, наш родитель,    

Даст Одиссея сразить и великую славу добыть нам.    

Только бы этот упал! С остальными же справимся скоро!"    

Так сказал он. И все, нацелившись, бросили копья,    

Как приказал он. Но мимо попали по воле Афины:    

В крепком дверном косяке копье одного задержалось,    

В прочно сбитые двери копье угодило другого,    

В стену вонзилось копье меднотяжкое третьего мужа.    

После того как они, никого не задев, пролетели,    

Начал к своим говорить Одиссей, в испытаниях твердый:    

"Также и к вам я, друзья, обратиться хотел бы. Давайте,    

Кинемте копья в толпу женихов, которые к прежним    

Всем преступленьям своим еще умертвить нас желают!"    

Так сказал он. И бросили все они острые копья,    

Метко нацелившись. Демоптолем был сражен Одиссеем,    

Был Телемахом сражен Евриад, а Елат – свинопасом;    

Муж, пасущий коров, Писандра убил. Повалились    

Все они разом, кусая зубами бескрайную землю.    

Прочь толпой женихи отбежали во внутренность зала.    

Те же кинулись следом и вырвали копья из трупов.    

Снова тогда женихи, нацелившись, бросили копья,    

Но большинство их опять промахнулось по воле Афины.    

В крепком дверном косяке копье одного задержалось,    

В прочно сбитые двери копье угодило другого,    

В стену вонзилось копье меднотяжкое третьего мужа.    

Амфимедонт же попал в Телемахову руку, слегка лишь    

Кисть оцарапав; разрезала медь только поверху кожу.    

Выше щита прочертил Ктесипп по плечу свинопаса    

Длинным копьем. Пролетело копье и на землю упало.    

Те, что вокруг Одиссея на выдумки хитрого были,    

Дружно в толпу женихов медноострые бросили копья.    

Евридаманта сразил Одиссей, городов разрушитель,    

Амфимедонта сразил Телемах, свинопас же – Полиба;    

Муж, пасущий коров, копьем своим длинным Ктесиппа    

В грудь поразил и, повергнув на землю, вскричал, похваляясь:    

"Сын Полиферсов, насмешник! Вперед не глупи и от громких    

Слов воздержись! Не твое это дело совсем! Предоставь их    

Вечным богам говорить. Ведь намного тебя они лучше.    

Это тебе за гостинец коровьей ногою, который    

Ты Одиссею поднес, когда он просил подаянья!"    

Так пастух тяжконогих коров говорил. Одиссей же    

Дамасторида огромным копьем умертвил рукопашно;    

А Телемах Леокрита убил, Евенорова сына,    

В пах поразивши копьем, и наружу конец его выгнал.    

Тот, вперед повалившись лицом, им ударился оземь,    

Тут с высоты, с потолка, воздела Афина эгиду,    

Смертным несущую гибель. И трепет сердца охватил их.    

Все разбежались по залу, как будто коровы, которых    

По лугу гонят рои оводов, налетев на них разом    

В вешнюю пору, в то время, как дни наиболее длинны.    

Те ж, соколам кривокогтым с изогнутым клювом подобясь,    

С гор налетевшим внезапно на птичью огромную стаю, –    

Тучами падают птицы, спасаясь от них, на равнину,    

Соколы бьют на лету их, и нет им спасенья ни в бегстве,    

Нет и в защите. Любуются люди, довольные ловом.    

Так же они женихов гоняли по залу, разили    

Копьями вправо и влево и головы им разбивали.    

Стонами полон был зал, и кровью весь пол задымился.    

Вдруг к Одиссею Леод подбежал, ему обнял колени    

И, умоляя его, слова окрыленные молвил:    

"Ноги твои, Одиссей, обнимаю – почти меня, сжалься!    

Верь, никогда ничего непристойного женщинам в доме    

Я не сказал и не сделал. Напротив, всегда я старался    

Даже других женихов удержать, кто подобное делал.    

Рук, однако, они от зла удержать не хотели.    

Из‑за нечестия их им жребий позорный и выпал.    

Жертвогадатель, ни в чем не повинный, я должен погибнуть    

С ними! Ну что ж! Благодарности ждать за добро нам не  нужно!"    

Грозно взглянув на него, сказал Одиссей многоумный:    

"Если ты жертвогадателем был здесь и хвалишься  этим, –    

Часто, наверно, молился ты в доме моем, чтоб далеким    

Сладкий день моего возвращенья домой оказался,    

Чтоб на моей ты женился жене и детей нарожал с ней.    

Нет, тебе не уйти от несущей страдания смерти!"    

Так сказал он и поднял с земли мускулистой рукою    

Меч, упавший из рук убитого им Агелая.    

Этим мечом посредине он шеи Леода ударил.    

Крика не кончив, по пыли его голова покатилась.    

Гибели черной успел избежать Терпиад песнопевец,    

Фемий, которого петь женихи заставляли насильно.    

Около двери стоял боковой он в глубоком раздумьи,    

С звонкой формингой в руках, и меж двух колебался решений:    

Выйти ль из дома на двор и сесть за алтарь, посвященный    

Зевсу, хранителю мест огражденных, – алтарь, на котором    

Много бедер бычачьих сжигали Лаэрт с Одиссеем, –    

Иль, подбежав к Одиссею, обнять его ноги с мольбою.    

Вот что, старательно все обсудив, наилучшим почел он:    

Ноги с мольбою обнять Одиссея, Лаэртова сына.    

Полую взял он формингу свою и, сложив ее на пол    

Между кратером красивым и креслом серебряногвоздным,    

Сам подбежал к Одиссею, руками обнял его ноги    

И, умоляя, к нему обратился с крылатою речью:    

"Ноги твои, Одиссей, обнимаю: почти меня, сжалься!    

Сам позднее ты станешь жалеть, если буду убит я,    

Я певец, и богам свои песни поющий и людям!    

Я самоучка; само божество насадило мне в сердце    

Всякие песни. И кажется мне, что готов я, как богу,    

Песни петь для тебя. Не режь же мне горла, помилуй!    

Также и милый твой сын Телемах подтвердит, что я в дом твой    

Не добровольно являлся, что шел я, того не желая,    

Песни петь женихам за обедами их. Принуждали    

К этому люди меня – и больше числом и сильнее!"    

Речь услыхала его Телемаха священная сила.    

Быстро к отцу своему подошел он и громко промолвил:    

"Стой! Воздержись от убийства невинного этого мужа!    

Также спасем и Медонта глашатая! Он постоянно    

Много забот обо мне проявлял, как был я ребенком.    

Лишь бы только его не убили Евмей иль Филойтий    

Иль не попался б тебе под удар он, как в зал ворвался ты!"    

Так говорил он. Разумный Медонт его речи услышал.    

Сжавшись в комок, он под креслом лежал, покрывшись бычачьей    

Только что содранной шкурой, чтобы гибели черной избегнуть.    

Выскочил он из‑под кресла и, сбросивши шкуру бычачью,    

Быстро колени обнял Телемаха, к нему подбежавши,    

И, умоляя, к нему обратился с крылатою речью:    

"Вот он я, здесь! Удержи ты отца, объясни ему, друг мой,    

Чтоб он в сверхмощи своей не убил меня острою медью    

В гневе на этих мужей женихов, поедавших бесстыдно    

В доме добро у него и тебя оскорблявших безумно!"    

Так, улыбнувшись, ответил ему Одиссей многоумный:    

"Не беспокойся! Вот этим спасен ты от гибели черной,    

Чтобы ты в будущем знал и другим сообщил бы, насколько    

Лучше людям хорошие делать дела, чем дурные.    

Вот что, однако: уйдите отсюда на двор и сидите    

Там, вне убийства, – и ты и певец этот песнеобильный.    

Надо мне кое‑какие дела еще сделать по дому".    

Так сказал он. Пошли они оба и, выйдя наружу,    

Сели вблизи алтаря великого Зевса владыки,    

И озирались вокруг, и все еще ждали убийства.    

Стал между тем Одиссей оглядывать зал, не остался ль    

Кто между ними в живых, не избег ли погибели черной.    

Но неподвижно лежали, покрытые кровью и пылью,    

Кучами там женихи, как рыбы, которых в заливе,    

Неводом густопетлистым поймавши, из моря седого    

На прибрежный песок рыбаки извлекают, и кучи    

Их, по соленой тоскуя волне, на песке громоздятся;    

И отлетает их дух под пылающим солнечным жаром.    

Кучами так женихи один на другом там лежали.    

Сыну тогда Телемаху сказал Одиссей многоумный:    

"Ну‑ка, пойди, Телемах, Евриклею кормилицу кликни.    

Нужно ей слово сказать, которое есть в моем духе".    

Так он сказал. Телемах, приказанье отца исполняя,    

Двери потряс и к себе Евриклею кормилицу вызвал:    

"Древнерожденная! Встань‑ка, старушка! Ведь ты в нашем  доме,    

Сколько ни есть тут рабынь, над всеми у нас надзираешь.    

Выйди скорее! Отец мой зовет, чтоб сказать тебе что‑то!"    

Так он громко сказал. И бескрылым осталось в ней слово.    

Двери открыла она для жилья приспособленных комнат,    

Вышла из них. Телемах же повел ее вслед за собою.    

В зале она Одиссея нашла средь лежащих там трупов.    

Был он кровью и грязью запачкан, как лев, лугового    

Только что съевший быка: идет он, запачкана кровью    

Вся его мощная грудь, и кровью запачкана морда    

С той и другой стороны. И страшно с ним встретиться взглядом.    

Были запачканы так Одиссеевы руки и ноги.    

Трупы увидев мужей и безмерную кровь, Евриклея    

Вскрикнуть была уж готова, великое дело увидев,    

Но Одиссей, хоть и очень тянуло ее, помешал ей.    

Громко к ней со словами крылатыми он обратился:    

"Старая, радуйся тихо! Сдержись, не кричи от восторга!    

Не подобает к убитым мужам подходить с похвальбою.    

Божья судьба и дурные дела осудили их на смерть.    

Не почитали они никого из людей земнородных –    

Ни благородных, ни низких, какой бы ни встретился с ними.    

Из‑за нечестия их им жребий позорный и выпал.    

Вот что однако: домовых прислужниц‑рабынь назови мне,    

Кто между ними бесчестил меня и какая невинна".    

Так на это ему в ответ Евриклея сказала:    

"Всю тебе правду скажу я, мой сын, ничего не скрывая.    

В доме у нас пятьдесят находится женщин служанок.    

Все они всяческим женским работам обучены нами,    

Чешут шерсть и несут вообще свою рабскую долю.    

Есть двенадцать средь них, пошедших бесстыдной дорогой.    

Не почитают они ни меня, ни саму Пенелопу.    

А Телемах, он недавно лишь вырос, ему приказанья    

Не позволяла еще давать Пенелопа рабыням.    

Дай‑ка, однако, я наверх пойду, сообщу Пенелопе.    

В сон глубокий она каким‑то повергнута богом".    

Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:    

"Нет, ее ты пока не буди. А скажи, чтоб явились    

Те из служанок, которые здесь бесчинства творили".    

Так сказал Одиссей. Старуха из комнаты вышла    

Женщинам весть передать и вниз приказать им спуститься.    

Сам же он Телемаха, Филойтия и свинопаса    

Близко к себе подозвал и слова окрыленные молвил:    

"Трупы начните теперь выносить и рабыням велите.    

После того и столы и прекрасные кресла водою    

Вымойте дочиста, в ней намочив ноздреватые губки.    

После того же как все вы кругом приведете в порядок,    

Женщин рабынь уведите из зала на двор, в закоулок    

Между дворовою крепкой оградой и круглым сараем,    

Острыми их изрубите мечами и выньте у всех их    

Души, чтоб им позабылось, какие дела Афродиты    

При женихах совершались, как здесь они тайно любились".    

Так сказал он. Служанки вошли, прижимаясь друг к другу,    

Полные горя и страха, роняя обильные слезы.    

Стали прежде всего выносить они трупы убитых,    

Клали под портиком их, средь крепкой дворовой ограды,    

Тесно один близ другого. Давал Одиссей приказанья,    

Сам подгоняя рабынь. Поневоле они выносили.    

После того и столы и прекрасные кресла водою    

Вымыли дочиста, в ней намочив ноздреватые губки.    

А Телемах, свинопас и коровий пастух в это время    

Тщательно выскребли пол многопрочного дома скребками.    

Женщины сор собирали за ними и вон выносили.    

После того же как все привели они в зале в порядок,    

Вывели женщин из дома толпою и всех в закоулок    

Между дворовой оградой и круглым сараем загнали    

В место, откуда никто ускользнуть ни за что уж не смог бы.    

С речью такой Телемах рассудительный к ним обратился:    

"Чистою смертью лишить мне совсем не желалось бы жизни    

Тех, которые столько позора на голову лили    

Мне и матери нашей, постели деля с женихами".    

Так он сказал и, канат корабля черноносого взявши,    

Через сарай тот канат перебросил, к столбу привязавши.    

После вздернул их вверх, чтоб ногами земли не касались.    

Так же, как голуби или дрозды длиннокрылые в сети,    

Ждущие их на кустах, спеша на ночлег, попадают    

И под петлями сетей ужасный покой их встречает, –    

Так на канате они голова с головою повисли    

С жавшими шею петлями, чтоб умерли жалкою смертью.    

Ноги подергались их, но не долго, всего лишь мгновенье.    

Выведен был и Меланфий на двор чрез преддверие зала,    

Уши и нос отрубили ему беспощадною медью,    

Вырвали срам, чтоб сырым его бросить на пищу собакам,    

Руки и ноги потом в озлоблении яром отсекли.    

Оба после того, обмыв себе руки и ноги,    

В дом Одиссея обратно вернулись. Свершилося дело.    

Он же тогда к Евриклее кормилице так обратился:    

"Серы мне, старая, дай очищающей, дай и огня мне.    

Нужно зал окурить. Сама ж к Пенелопе отправься    

И передай, чтоб спустилась сюда со служанками вместе.    

Всем домовым рабыням скажи, чтоб явились немедля".    

Так на это в ответ ему Евриклея сказала:    

"Все это, милый сынок, говоришь ты вполне справедливо.    

Дай‑ка, однакоже, плащ и хитон для тебя принесу я.    

Рубищем этим одевши широкие плечи, не стой так    

В зале. В таком тебе виде являться теперь не годится".    

Ей отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:    

«Прежде всего чтоб немедленно был мне огонь в этом зале!»    

Так он сказал. Не была Евриклея ему непослушна.    

Серу немедленно в зал принесла и огонь. Одиссей же    

Тщательно зал окурил, и дом весь, и двор огражденный.    

А Евриклея пошла чрез прекрасные комнаты дома    

Женщинам весть передать и вниз приказать им спуститься.    

С факелом ярким в руках они поспешили из комнат    

И Одиссея кругом обступили, его обнимали,    

Голову, плечи и руки ему целовали приветно.    

Сладко вдруг захотелось рыдать и стонать Одиссею.    

Сердцем всех узнавал он служанок одну за другою.    

     

 ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ ТРЕТЬЯ    

     

     

С сердцем ликующим в верхний покой поднялася старуха    

Весть госпоже сообщить, что здесь он, супруг ее милый.    

Двигались быстро колени ее, и ноги спешили.    

Над Пенелопой склонилась она и так ей сказала:    

"Милая дочка моя Пенелопа, проснись, чтоб глазами    

Ты увидала того, о ком ты все время тоскуешь!    

Здесь твой супруг Одиссей, домой он вернулся, хоть поздно,    

Всех перебил женихов, вносивших в ваш дом разоренье,    

Тративших ваши запасы, чинивших насилья над сыном!"    

Ей в ответ Пенелопа разумная так возразила:    

"Мамушка милая! Боги тебе помутили рассудок!    

Могут безумным они и очень разумного сделать    

И рассудительность дать человеку с легчайшим рассудком.    

Ум у тебя поврежден. А была ты ведь правильных мыслей.    

Сердцем так я страдаю, а ты надо мною смеешься,    

На ветер речи бросаешь! От сна вот меня пробудила    

Сладкого. Веки покрыв, совершенно меня оковал он.    

Крепко так никогда не спала я с тех пор, как уехал    

В неназываемый Зло‑Илион Одиссей богоравный.    

Вот что: спустись‑ка ты вниз и ко мне возвращайся обратно!    

Если б другая какая из женщин моих прибежала    

С вестью такою ко мне и меня бы от сна разбудила,    

Я бы ее отругала и тотчас велела убраться    

Снова в обеденный зал. Тебя твоя старость спасает!"    

Ей в ответ Евриклея кормилица так возразила:    

"Я над тобой не смеюсь, дорогое дитя мое, – вправду    

Здесь Одиссей, и домой он вернулся, как я утверждаю, –    

Тот чужеземец, которого все так бесчестили в доме.    

Сын твой давно уже знал, что домой Одиссей воротился,    

Но осторожно держал намеренья все его в тайне,    

Чтобы надменным мужам он мог отомстить за насилья".    

Радость взяла Пенелопу. С постели она соскочила,    

Сбросила с век своих сон, горячо обняла Евриклею    

И, с окрыленными к ней обращаясь словами, вскричала:    

"Милая мамушка, ну расскажи же мне полную правду!    

Если он вправду домой воротился, как ты уверяешь, –    

Как на лишенных стыда женихов, один против многих,    

Руки он мог наложить? Их всегда здесь толпится так много!"    

Ей в ответ Евриклея кормилица так возразила:    

"Я не видала, никто не сказал мне, я только слыхала    

Стоны мужей, убиваемых им. В глубине наших комнат    

В страхе сидели мы все за закрытою дверью, покуда    

Сын твой из девичьих комнат в обеденный зал нас не вызвал:    

Нас Одиссей приказал из комнат позвать Телемаху.    

В зале я Одиссея нашла средь поверженных трупов.    

Кучами всюду лежали они вкруг него, покрывая    

Крепко утоптанный пол. Увидав, ты согрелась бы духом.    

Кровью и грязью покрытый, на грозного льва походил он.    

Трупы убитых теперь лежат на дворе за дверями    

Кучею. Сам же большой он огонь разложил, чтобы серой    

Дом окурить наш прекрасный. Меня ж за тобою отправил.    

Ну же, иди поскорей! Пора, наконец, вам обоим    

Радостью сердце наполнить. Вы бед претерпели так много!    

Вот пришло исполненье давнишним желаниям вашим.    

Сам к очагу своему он вернулся живой и супругу    

С сыном возлюбленным дома нашел. Причинили немало    

Зла ему женихи, но он всем им отмстил по заслугам!"    

Ей Пенелопа разумная так отвечала на это:    

"Милая мамушка! Рано еще ликовать и хвалиться!    

Знаешь сама ты, каким бы он в дом свой явился желанным    

Всем, а особенно мне и нами рожденному сыну.    

Недостоверно, однакоже, то, что ты мне сообщила.    

Здесь женихов перебил кто‑нибудь из богов, раздраженных    

Наглостью их, оскорбляющей дух, и дурными делами.    

Не почитали они никого из людей земнородных,    

Ни благородных, ни низких, какой бы ни встретился с ними.    

Из‑за нечестия их и постигла беда. Одиссей же    

И возвращенье свое и себя с ним сгубил на чужбине".    

Ей Евриклея кормилица так возразила на это:    

"Что за слова у тебя из ограды зубов излетели!    

Муж твой вблизи очага здесь находится, ты же не веришь,    

Что он вернулся домой. Как твое недоверчиво сердце!    

Ну, тогда я тебе сообщу достовернейший признак, –    

Белым клыком кабана ему в ногу рубец нанесенный.    

Я тот рубец увидала, как мыла его, и хотела    

Тотчас тебе сообщить. Но рот он поспешно зажал мне    

И не позволил сказать, – осторожен умом и хитер он.    

Ну же, иди! Я себя самое прозакладывать рада:    

Если тебе солгала, то тягчайшей предай меня смерти!"    

Так тогда Пенелопа разумная ей отвечала:    

"Мамушка милая, как бы хитра ни была ты, но трудно    

Замыслы вечных богов разгадать и от них уберечься.    

Все же я к сыну готова идти моему, чтоб увидеть    

Мертвых мужей женихов, а также того, кто убил их".    

Так сказавши, из спальни пошла она вниз. Колебалась    

Сильно сердцем она, говорить ли ей издали с мужем    

Иль, подойдя, его руки и голову взять, целовать их?    

Переступив чрез порог из отесанных камней, вступила    

В зал Пенелопа и села к огню, напротив супруга,    

Возле стены. Прислонившись к высокой колонне, сидел он,    

Книзу глаза опустив, дожидаясь, услышит ли слово    

От благородной супруги, его увидавшей глазами.    

И удивленная долго молчала тогда Пенелопа:    

То, заглянувши в лицо, его находила похожим,    

То, из‑за грязных лохмотьев, казался он ей незнакомым.    

С негодованием к ней Телемах обратился и молвил:    

"Мать моя, горе ты мать! До чего ты бесчувственна духом!    

Что от отца так далеко ты держишься? Рядом не сядешь,    

Слово не скажешь ему и его ни о чем не расспросишь?    

Вряд ли другая жена в отдаленьи от мужа стояла б    

Так равнодушно, когда, перенесши страданий без счета,    

Он на двадцатом году наконец воротился б в отчизну!    

Сердце суше всегда в груди твоей было, чем камень!"    

Так Пенелопа разумная сыну тогда отвечала:    

"Ошеломило мне дух, дитя мое, то, что случилось.    

Я ни вопроса задать не могу, ни хоть словом ответить,    

Ни заглянуть ему прямо глазами в лицо. Если вправду    

Передо мной Одиссей и домой он вернулся, то сможем    

Легче друг друга признать. Нам ведь обоим известны    

Разные признаки, только для нас с ним лишенные тайны".    

Так сказала она. В ответ Одиссей улыбнулся    

И Телемаху немедля слова окрыленные молвил:    

"Что ж, Телемах, пусть меня твоя мать испытанью  подвергнет!    

Скоро тогда и получше меня она верно узнает.    

Из‑за того, что я грязен, что рубищем тело одето,    

Пренебрегает пришельцем она, говорит, что не тот я.    

Мы же обсудим покамест, как дальше с тобой мы поступим.    

Если в стране кто‑нибудь одного хоть убил человека,    

Если заступников после себя тот и мало оставил,    

Все ж он спасается бегством, покинув родных и отчизну.    

Мы же опору страны истребили, знатнейших и лучших    

Юношей целой Итаки. Подумай‑ка, сын мой, об этом".    

Так на это ему Телемах рассудительный молвил:    

"Сам на это смотри, отец дорогой! Утверждают    

Все, что по разуму выше ты прочих людей, что поспорить    

В этом с тобою не сможет никто из людей земнородных.    

С одушевленьем мы вслед за тобою пойдем, и наверно    

Силой не будем мы хуже, насколько ее у нас хватит".    

Так отвечая на это, сказал Одиссей многоумныи:    

"Вот что тебе я скажу – это кажется мне наилучшим.    

Прежде всего хорошенько помойтесь, наденьте хитоны,    

Также и всем прикажите домашним рабыням одеться.    

Пусть тогда песнопевец божественный с звонкой формингой    

Всех нас здесь поведет за собой в многорадостной пляске,    

Так, чтобы всякий, услышав снаружи, подумал о свадьбе,    

Будь то идущий дорогой иль кто из живущих в соседстве.    

Нужно, чтоб слух об убийстве мужей женихов разошелся    

В городе только тогда, когда мы уже скрыться успеем    

За город, в сад многодревный к себе. А уж там поразмыслим,    

Что нам полезного может послать олимпийский владыка".    

Так он сказал. И охотно приказу они подчинились.    

Прежде всего помылись они и надели хитоны,    

Женщины все нарядились. Певец же божественный в руки    

Взял формингу свою, и у всех пробудилось желанье    

Стройных игр хороводных, и плясок, и сладостных песен.    

Весь Одиссеев обширный дворец приводил в сотрясенье    

Топот ног мужей и жен в одеждах красивых.    

Так не один говорил, услышав, что делалось в доме:    

"На многосватанной, видно, царице уж женится кто‑то!    

Дерзкая! Дом сберегать обширный законного мужа    

Вплоть до его возвращенья терпения ей не хватило!"    

Так не один говорил, не зная о том, что случилось.    

Великосердного сына Лаэрта меж тем Евринома,    

Ключница, вымыла в доме и маслом блестящим натерла.    

Плечи одела его прекрасным плащом и хитоном.    

Голову дева Афина великой красой озарила,    

Сделала выше его и полней, с головы же густые    

Кудри спустила, цветам гиацинта подобные видом.    

Как серебро позолотой блестящею кроет искусный    

Мастер, который обучен Гефестом и девой Афиной    

Всякому роду искусств и прелестные делает вещи,    

Так засияли красой голова Одиссея и плечи.    

Видом подобный бессмертным богам, из ванны он вышел,    

Сел после этого в кресло, которое раньше оставил,    

Против супруги своей и с такой обратился к ней речью:    

"Странная женщина! Боги, живущие в домах Олимпа,    

Твердое сердце вложили в тебя среди жен слабосильных!    

Вряд ли другая жена в отдаленьи от мужа стояла б    

Так равнодушно, когда, перенесши страданий без счета,