1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 
       
                   Уже геройский дух горит в орлах российских,
       
                   Слетаются они с Луной в струях Хииских.
       
                   Как страшный некий змий, простершись по валам,
       
                   Главой примкнул их флот к Чесмесским берегам;
       
                   Другую часть простер до каменистой мели,
       
                   Где робкие струй, тесняся, зашумели.
       
                   О россы, россы! вам казалося в сей час,
       
                   Что в море двигнулась вся Азия на вас,
       
                   Что паки вышел Ксеркс на древние Афины;
       
                   Но прежней у брегов дождется он судьбины.
       
                   В трикраты {*} извившись флот гордый на волнах,
       
                   {* Турецкий флот, состоящий из множества
       
                   судов, в три ряда был расположен.}
       
                   Умел бы ввергнуть мир в отчаянье и в страх;
       
                   Обратный в море путь без брани бы трубили,
       
                   Когда б другие то, не вы, о россы! были, —
       
                   Опасность зримая и множество врагов,
       
                   И наших малое количество судов
       
                   Ни бодрости сердец, ни славы не лишили;
       
                   Геройский жар в сердцах зажгли, не потушили.
       
                      Уж солнце к западу кругом земли текло
       
                   И тучи мрачные над понтом навлекло,
       
                   Дабы сокрыть от глаз волнующеся море,
       
                   Которо в страшный ад преобразится вскоре.
       
                   Россияне текут к оружиям своим,
       
                   Противна медленность, а не сраженье им;
       
                   Борей, летая вкруг, в пучине ужас сеет,
       
                   Крылами движет он, в российски флаги веет
       
                   И, предвещание победы сделав им,
       
                   К срацинам страх понес, понес огонь и дым.
       
                   Се знак, громовый знак к осаде раздается,
       
                   Трикраты раздался, в турецкий флот несется
       
                   Тогда от их судов унылый вопль восстал,
       
                   И флот их, разделясь, в пучине застонал,
       
                   Он пену за собой оставил в ней кроваву,
       
                   Предвозвещая им погибель, россам славу.
       
                   Как тучи бурные, стремясь друг друга стерть,
       
                   Из мрачных недр своих с перуном мещут смерть,
       
                   Так флоты, молнией и громом воруженны,
       
                   Стеклися, равною отважностью разженны,
       
                   Далеко по волнам взыванье раздалось,
       
                   Простерла крылья брань, сраженье началось.
       
                      Фортуна в облака оттоле улетает,
       
                   Там дела для себя она не обретает;
       
                   Не требуют ее россияне венца,
       
                   Не нужно счастье им — но храбрые сердца,
       
                   От них россияне прямого ждут геройства;
       
                   Фортуна быть должна богинею спокойства!
       
                   Блеснула молния, гром страшный возгремел.
       
                   И понт, внимая звук оружий, заревел;
       
                   В дыму и в пламени слетелись флоты оба,
       
                   Отверзла хладна смерть меж ними двери гроба;
       
                   Но смерть ужасная россиян не страшит
       
                   И, кажется, от них к врагам с мечом спешит.
       
                   Сверкающи огни в водах воспламенились,
       
                   И будто в воздухе они остановились,
       
                   Толь часто огнь вослед другому успевал,
       
                   Из медных челюстей, который воздух рвал!
       
                   Явилась в облаках Беллона с звучной славой;
       
                   Исторг свой меч, летит к сраженью Марс кровавый;
       
                   Багреют вкруг судов кипящие струи.
       
                   О брань! погибельны везде следы твои.
       
                   Преобразилося пространно море адом,
       
                   Покрылись корабли свистящих пулей градом,
       
                   Несущи ядра смерть по воздуху гремят,
       
                   И гаснет тамо жизнь, куда они летят.
       
                   Смерть зрится на судах, и смерть в морской пучине;
       
                   Ближайший тамо шаг — поспешный шаг к кончине;
       
                   Повсюду вопль и стон, не слышно там речей,
       
                   Единый слышен треск, гром пушек, звук мечей.
       
                      Текут против врагов полночны Марсы смело,
       
                   Едина в них душа, едино зрится тело.
       
                   Колико вижу там в сражении людей,
       
                   Толико видимо различных мне смертей.
       
                   Иный, кончая жизнь, не ропщет насудьбину;
       
                   Хоть видит сам себя едину половину,
       
                   Лишен обеих ног, еще он восстает,
       
                   К его спасению текущим вопиет:
       
                   "В покое умирать, друзья, меня оставьте {*};
       
                   {* Сии были подлинные слова одного канонера,
       
                   у которого ядром обе ноги оторвало.}
       
                   Не мне служите вы, отечество прославьте".
       
                   Иный, имеючи пронзенну пулей грудь,
       
                   Со смертью борется, дерзая славы в путь.
       
                   Иный, уже покрыт завесой смертной тени,
       
                   С оружием в руках повергся на колени,
       
                   И ужас вкруг его свирепствует вотще,
       
                   Он, силы истощив, сражается еще.
       
                   Иные смертный сон, сомкнув глаза, вкушают,
       
                   Но лиц спокойствием живущих утешают.
       
                   Иные, на своих оружьях онемев,
       
                   Остаточный в лице изображают гнев.
       
                   Тот, рану захвати единою рукою,
       
                   Разит своих врагов и мещет гром другою.
       
                   Иный на корабле чрез край безгласен пал
       
                   Явить, что смерти он шага не уступал.
       
                   Там руки плавают с кровавыми мечами,
       
                   Катятся там главы с потусклыми очами,
       
                   Как будто с тем они желали умереть,
       
                   Чтоб им на брань еще сквозь смертный мрак воззреть.
       
                   Повсюду шум и стон, и понт и небо тмится,
       
                   И смерть от кораблей к другим, как вихрь, стремится.
       
                   Куда ни обратись, увидишь ад везде;
       
                   Отвсюду молний блеск, спасенья нет нигде,
       
                   Сгустился воздух весь, земля вдали трепещет,
       
                   И в черном вихре смерть, вращая косу, блещет;
       
                   И время на крылах коль быстро ни течет,
       
                   Еще скорее Марс мечом людей сечет.
       
                      Меж страхов таковых, меж молниями плыли
       
                   Которы корабли со "Иерархом"[20] были:
       
                   Там "Три святителя", там дерзкий "Ростислав";
       
                   Со Долгоруким Грейг, в пример Орловых взяв[21],
       
                   Венцы приобрели геройскими делами;
       
                   Казалось, тени там сразилися с телами,
       
                   Которых грозна смерть, ни ужас не страшит.
       
                   Тот место захватить убитого спешит;
       
                   Другой опасности войны пренебрегает,
       
                   Где больше страх разит, туда он прибегает.
       
                      Дискордия[22], в таких ликующа местах,
       
                   В груди имея злость, свирепость во устах,
       
                   Склокоченны власы и взоры раскаленны,
       
                   Дыханье огненно, уста окровавленны,
       
                   С улыбкой злобною на брань свирепу зрит;
       
                   Но мало для нее пучину кровь багрит:
       
                   Не сыта вкруг нее лежащими телами,
       
                   С мечом и пламенем летит меж кораблями;
       
                   Там груды зрит она поверженных людей,
       
                   Но жертва такова мала еще для ней.
       
                   Она свой пламенник трясет и возжигает
       
                   И грудью на корабль российский налегает;
       
                   Отъемля якорь прочь, к турецким кораблям
       
                   Рукой "Евстафия"[23] толкнула по валам.
       
                   Воспламеняется Гассан [24] свирепством новым,
       
                   Встречает наш корабль, как вепрь, с лицом суровым.
       
                   Постой! к тебе летят Спиридов и Орлов;
       
                   Младый герой на все отважности готов.
       
                   Едва Гассаново движение приметил,
       
                   Подобно как Борей, врага в пучине встретил.
       
                   Феодор, брани зря решительны часы,
       
                   Имея по челу растрепанны власы,
       
                   Текущий пот с лица, трудов изображенье,
       
                   Стремится, как на пир, на страшное сраженье;
       
                   Сообщников своих объемля, говорит:
       
                   "Друзья! теперь на нас три части света зрит [25].
       
                   Себя мы зрелищу вселенный представим,
       
                   Умрем или свое отечество прославим!"
       
                   С сим словом на корабль турецкий полетел,
       
                   Он бросил молнии, сразился, возгремел.
       
                   Не действуют уже ни ружья, ни картечи;
       
                   Переменяется порядок ратной сечи;
       
                   Летящи по волнам друг к другу корабли
       
                   Как будто две горы столкнулись на земли;
       
                   Движеньем свергнуты с обоих бортов в море,
       
                   Теряют воины и жизнь, и вид свой вскоре.
       
                   Их сдавленны тела, несомы по струям,
       
                   Явили зрелище ужасное очам.
       
                   Срацины кроются, срацины вопль пускают!
       
                   Но россы их суда баграми привлекают,
       
                   От смертных стрел уйти враги вовнутрь бегут,
       
                   Герои северны за смертью вслед текут;
       
                   Недвижимы в волнах стоят, как будто в поле,
       
                   И расстояния уже не видно боле.
       
                   Иные, будто бы под ними есть земля,
       
                   С высокого в валы низверглись корабля;
       
                   Сей новый брани род, в средине волн плывущих,
       
                   Конечно, устрашил чудовищ, там живущих!
       
                   Рукой за край схватясь, иной разит врага;
       
                   Другому жизнь его не столько дорога,
       
                   Как честь отечества или монарша слава;
       
                   Таких рождаешь ты, Российская держава!
       
                      Тогда над турками победу возвестить
       
                   Хотел россиянин с кормы их флаг схватить;
       
                   Не отнял вдруг его, колико ни старался,
       
                   Меж волн и меж небес на воздухе остался.
       
                   Он, руки потеряв, его не отпустил,
       
                   Всех способов лишен, зубами флаг схватил;
       
                   Срацин его мечом во чрево прободает, —
       
                   Трепещет, держится, Луну не покидает.
       
                   С такою твердостью он храбро воевал,
       
                   Доколь на свой корабль со флагом мертв упал.
       
                   Тут ратник ратника увидел пред очами;
       
                   Сразились копьями, ударились мечами,
       
                   Уставили они противу груди грудь,
       
                   Разят и грудой тел ко славе стелют путь.
       
                   Не успевает ад преисполняться жертвой,
       
                   Кто пал там, пал уже не раненый, но мертвый.
       
                   Тот в ярости пронзить мечом врага хотел,
       
                   Но сам стрелой убит, на месте онемел.
       
                   Иной не ведает о ранах попеченья
       
                   И только чувствует, что он среди сраженья,
       
                   Там вплоть отрубленна с мечом рука падет,
       
                   Но сим мечом врагу еще удар дает.
       
                   На саблю налетел там воин, штык имея,
       
                   И движется по ней достигнуть до злодея.
       
                   Как вихрь подъемлется мгновенно от земли,
       
                   Так быстро воины на мачты потекли;
       
                   Там стрелы их грудей и копья досягают,
       
                   Они зажженные орудия свергают.
       
                   Горящий пламенем и смертоносный град
       
                   Поспешно обращал Гассанов флот назад;
       
                   Но тщетно он из рук российских вырывался,
       
                   То к берегу спешил, то выше подавался;
       
                   Как зверь, запутанный в раставленных сетях,
       
                   Иль голубь, у орла биющийся в когтях,
       
                   Не может Бей-Гассан от россов отцепиться.
       
                   Ах! для чего он в понт сей час не погрузится!
       
                   Сберитесь, облака, вкруг дерзких кораблей;
       
                   Воздвигни понт, Нептун; Юпитер, дождь пролей!
       
                      Ни понт не движется, ни шумный дождь не льется.
       
                   Уже спасения нигде не остается.
       
                   Внимая между тем отважной брани сей,
       
                   Бесстрашно на нее взирает Алексей.
       
                   Безвредны россы с ним; не чающим спасаться,
       
                   Не смеет смерть до них, не смеет прикасаться;
       
                   Нет места для него, летит по всем местам,
       
                   Где он — и слава тут; где он — и счастье там;
       
                   Минерва сей корабль агидом покрывает[26],
       
                   Громам и молниям не жечь повелевает,
       
                   Кидаясь, грозна смерть противников разит,
       
                   Но храбрых россиян и смерть сама щадит;
       
                   Стенал от ран корабль, но россы невредимы;
       
                   Бессмертны войски в нем или непобедимы:
       
                   Не устрашает их военная гроза.
       
                      Тогда простер Орлов к "Евстафию" глаза,
       
                   Турецкий зрит корабль в дыму, в огне, в напасти,
       
                   У храбрых россиян почти уже во власти;
       
                   На помощь думает к Феодору лететь,
       
                   С ним вместе победить иль вместе умереть,
       
                   Но важные к тому препятства предлежали
       
                   И дружества его стремленье удержали;
       
                   Отважность братнину он внутренне винит,
       
                   А храбрость юноши в нем сердце веселит;
       
                   Он смотрит… пламень вдруг "Евстафия" объемлет;
       
                   Вздрогнуло сердце в нем, он вопль и громы внемлет;
       
                   Поколебалося и море и земля.
       
                   Взглянул на сей корабль — но нет уж корабля!
       
                   И брата больше нет! Удары раздаются.
       
                   Там части корабля волной морской несутся,
       
                   Покрылся облаком кровавым горизонт,
       
                   Казалось, падают из тучи люди в понт, —
       
                   Какое зрелище герою, другу, брату!
       
                   Он вдруг восчувствовал невозвратиму трату!
       
                   "Погиб, любезный брат! погиб ты!" — вопиет;
       
                   И те слова твердя, беспамятен падет.
       
                   Не знаю лучшего печали сей примера,
       
                   Сей грусти, жалоб сих, как в песнях у Гомера;
       
                   В таком отчаяньи был храбрый Ахиллес,
       
                   Как Антилох к нему плачевну весть принес,
       
                   Что рок, плачевный рок с Патроклом совершился;
       
                   Несчастный друг его всех чувств тогда лишился,
       
                   И только сам себя лишь начал познавать,
       
                   Коль можно чувствами отчаянье назвать,
       
                   Повергся, возрыдав, герой на землю хладну
       
                   И грудь к ней приложил, грудь томну, безотрадну,
       
                   Со прахом белые власы свои смешал,
       
                   Зеленую траву слезами орошал;
       
                   Искал оружия, просил у предстоящих,
       
                   Для пресечения мучений, дух томящих.
       
                   Великою душой и мужеством таков,
       
                   Но тверже во своем отчаяньи Орлов;
       
                   Познав, что брата слез поток не воскрешает,
       
                   Отмщать за братню смерть срацинам поспешает;
       
                   Он видит вкруг себя стоящи дружбу, честь,
       
                   Родство, отечество, на праведную месть
       
                   Геройский дух его ко подвигу зовущих,
       
                   "Проснись, Орлов! и мсти за брата!" — вопиющих.
       
                      Как страшный, отходя от человека, сон
       
                   Еще крутит его и извлекает стон, —
       
                   Так, скорбию своей Орлов обремененный,
       
                   Подвигся храбростью и местью распаленный;
       
                   На власть небесную устами он роптал,
       
                   Но сердцем божеский он промысл почитал;
       
                   "Пойдем, друзья мои! — вещает предстоящим, —
       
                   Ударим вслед врагам, от нас уйти хотящим,
       
                   Злодеев истребить — геройский подвиг есть!
       
                   Исполнить то велят Россия нам и честь;
       
                   Нам кровь, текущая с кипящими струями,
       
                   Феодорова тень, виясь над кораблями,
       
                   Друзья вещают нам, которых мы не зрим,
       
                   Что страждут души их, коль мы не отомстим!
       
                   За флотом сих убийц мы свой корабль направим,
       
                   Умрем или отмстим, отечество прославим!"
       
                      Уже на парусах корабль его бежал,
       
                   Уже он мыслями злодеев поражал.
       
                   Таков был Александр, когда он через стену
       
                   Один перескочил к индейцам в Малиену,
       
                   Один с мечом напал на множество врагов[27];
       
                   Тогда-то прямо был герой в числе богов.
       
                   Подобен храбростью герою таковому,
       
                   Орлов летел вослед с перуном бею злому.
       
                   Хотя б против него всех вызвал Зевс богов,
       
                   Пошел бы против них без робости Орлов;
       
                   Он камни страшные и мели презирает
       
                   И флоту росскому дверь славы отворяет.
       
                      В то время легкие турецки корабли
       
                   В залив, как в нору змей, поспешно потекли;
       
                   Оставили во власть нам кровь свою и море.
       
                   Постойте, варвары, мы вас достигнем вскоре!
       
                   Постой и ты в волнах, постой, о храбрый муж!
       
                   Не должно тяготить тоске великих душ;
       
                   Дни брата твоего не скоро пресекутся:
       
                   Любовь сама о нем и грозный Марс пекутся.
       
                   Беллона пламенник не скоро потуш_и_т,
       
                   Но скоро у тебя ток слезный осушит[28].
       
                   Ты мщением теперь против срацин пылаешь,
       
                   Но будешь сожалеть о том, чего желаешь;
       
                   Не жаждешь крови ты злодея своего,
       
                   Спокойства жаждешь ты отечества всего;
       
                   Через победы нам драгого ищешь мира.
       
                   Дождись его и пой, моя усердна лира!
      
     
     
      
1771
     
    
    
     
      
ДОПОЛНЕНИЕ
     
     
Михаил Матвеевич Херасков родился в 1733 году в Переяславле Полтавской губ., умер в 1807 году в Москве. Первые литературные опыты Хераскова относятся ко второй половине 1740-х годов, когда он учился в Сухопутном шляхетском корпусе. В печати Херасков выступил с одами (1751, 1753), находясь на военной службе. Но литературной деятельности он смог отдаться, выйдя в отставку (1755) и служа в Московском университете, где он основал несколько журналов — "Полезное увеселение", "Свободные часы", "Невинное упражнение", "Доброе намерение". Перу Хераскова принадлежат эпопеи "Россиада", "Владимир" и "Бахарнана", поэмы, трагедии, романы, либретто нескольких опер. Популярность приобрела песня на текст Хераскова из комической оперы "Добрые солдаты" (муз. Раупаха, 1780) — "Мы тебя любим сердечно…" (в песенниках она встречается с 1792 по 1917 год). В периодических изданиях опубликовано несколько его песен, которые в собрание сочинений поэта не вошли. Херасков написал также текст масонской песни "Коль славен наш господь в Сионе…" (муз. Бортнянского). Хотя творчество Хераскова в целом развивалось в традициях классицизма, но в своих песнях поэт был близок сентименталистам.
    
    
     
      
28. ПЕСЕНКА
     
     
      
       
                           Что я прельщен тобой,
       
                           Чему тому дивиться, —
       
                           Тебе красой родиться
       
                           Назначено судьбой.
       
                           Прекрасное любить —
       
                           Нам сей закон природен,
       
                           И так я не свободен
       
                           К тебе несклонным быть.
       
                           Ты сделана прельщать,
       
                           А я рожден прельщаться,
       
                           На что же нам стараться
       
                           Природу превращать?
       
                           Я жертвую красе,
       
                           Ты жертвуй жаркой страсти,
       
                           Естественныя власти
       
                           Свершим уставы все.
      
     
     
      
<1763>[29]
     
    
    
     
      
30. ПТИЧКА
     
     
      
       
                           Когда б я птичкой был,
       
                           Я к той бы полетел,
       
                           Котору полюбил,
       
                           И близко к ней бы сел;
       
                           Коль мог бы, я запел:
       
                           "Ты, Лина, хороша,
       
                           Ты птичкина душа!"
       
                           Мой малый бы носок
       
                           Устам ее касался;
       
                           Мне б каждой волосок
       
                           Силком у ней казался;
       
                           Я б ножку увязить
       
                           Хотел в силке по воле,
       
                           Чтоб с Линой вместе быть
       
                           И Лину бы любить
       
                           Во сладком плене боле.
      
     
     
      
<1796>[30][31]
     
    
    
     
      
ЕЕ СИЯТЕЛЬСТВУ КНЯГИНЕ ЕКАТЕРИНЕ РОМАНОВНЕ ДАШКОВОЙ[33]
      
1783 г
     
     
      
       
       Призывающему гласу
       
       Я последовать хощу,
       
       Ко священному Парнасу
       
       Прежнего пути ищу.
      
      
       
       Сладко мне повиноваться
       
       Председательнице муз,
       
       Только должен я признаться,
       
       Что к стихам исчез мой вкус.
      
      
       
       Будто моря удаленье
       
       Обнажает берега,
       
       Иль морозов наступленье
       
       Нам сулит одни снега.
      
      
       
       Тако пение бесплодно,
       
       Тако стало студено;
       
       Летам не цветущим сродно,
       
       Сухо, пасмурно, темно.
      
      
       
       Мне не лиру, но цевницу[34]
       
       Свойственно теперь иметь —
       
       Пусть Мурза поет Фелицу,
       
       Может он со вкусом петь.
      
      
       
       Спознакомясь со Парнасом,
       
       Душиньку пускай поет
       
       Богданович нежным гласом,
       
       Только помня мой совет.
      
      
       
       Пусть ко солнечному свету
       
       Юные парят орлы
       
       И свою имеют мету
       
       Петь монархине хвалы.
      
      
       
       Предлежит пространно поле
       
       Музам ради их трудов:
       
       Здесь премудрость на престоле;
       
       Много надобно венцов.
      
      
       
       Ум природы совершенство,
       
       Истина ее уста;
       
       Зиждет общее блаженство
       
       Каждая руки черта.
      
      
       
       В сердце милость обитает,
       
       На челе священный мир,
       
       Важный дух в очах блистает;
       
       Сколько видов ради лир!
      
      
       
       Муз лишенный, справедливо
       
       Сожалею лишь о том,
       
       Что писать бессилен живо
       
       Ей хвалы моим пером;
      
      
       
       Но мое стихотворенье
       
       Будто бы поля весной,
       
       Чувствует животворенье,
       
       Внемля кроткий голос твой.
      
      
       
       Кто российской громкой славы
       
       Не удобен в рог звучать,
       
       Тот испорченные нравы
       
       Постарайся обличать.
      
      
       
       Пусть вещает и вострубит
       
       В прозе и стихах своих:
       
       Кто Россию прямо любит,
       
       Не заемлет свойств чужих.
      
      
       
       Чем славна богиня в мире,
       
       То питает мысль мою;
       
       Но теперь на томной лире
       
       Я Владимира пою.
      
      
       
       Древность солнце мне являет
       
       В просвещенном муже сем;
       
       А Минерва оживляет
       
       Дух премудрости лучом.
      
      
       
       Сладко музам под покровом
       
       Сей богини ликовать
       
       И вседневно в чувстве новом
       
       Благодарность воспевать.
      
      
       
       Пойте, росски музы, пойте,
       
       Есть наперсница у вас;
       
       Восхищайтесь, лиры стройте,
       
       Вверен Дашковой Парнас.
      
      М. X.[35]
     
    
    
     
      
ПЕСНЬ ЕГО СВЕТЛОСТИ КНЯЗЮ ГРИГОРЬЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ ПОТЕМКИНУ-ТАВРИЧЕСКОМУ НА ЗНАМЕНИТЫЕ ЕГО ПОДВИГИ ПРОТИВУ ОТТОМАНСКОЙ ПОРТЫ[36]
     
     
      
Ода М. М. Хераскова Г. А. Потемкину
     
     
В 1959 г. в Рукописный отдел ГЛМ поступила коллекция рукописей последней четверти XVIII — первой четверти XIX вв. из собрания государственного деятеля Василия Степановича Попова (1745–1822). Она была подарена музею наследниками драматурга К. А. Тренева вместе с частью его архива и составила отдельный фонд 149. Скорее всего рукописи попали к писателю из обширного архива крымского имения семьи Поповых (ныне хранится в Крымском областном архиве в Симферополе. Ф. 535). Бумаги Попова находятся также в РГВИА (Ф. 271) и РО РНБ (Ф. 609).
     
Сын священника, В. С. Попов был правителем канцелярии князя Г. А. Потемкина, после смерти своего покровителя стал секретарем Императрицы Екатерины II, затем президентом Камерколлегии и, уже при Александре I, членом Государственного Совета. Основу его коллекции (60 рукописей) составляют стихотворные сочинения, поднесенные авторами Потемкину.
     
Среди них есть рукопись, озаглавленная: "Песнь его светлости князю Григорью Александровичу Потемкину-Таврическому на знаменитые его подвиги противу Оттоманской Порты" (ГЛМ. Ф. 149. Инв. № 2844. Поряд. № 39. Л. 5 об. — 6). Это тетрадь из шести листов с золотым обрезом форматом в четвертую долю листа, без переплета. Филиграни бумаги голландского производства — почтовый рожок в гербовом щите (Нот) и надпись "С & I Honing" — не зафиксированы в справочниках С. А. Клепикова и не могут служить основанием для датировки рукописи (такая бумага продавалась в России в XVIII и начале XIX вв.). Как и другие подносные сочинения, это писарская копия. Однако стоящие в конце текста инициалы "М. Х.", написанные другими чернилами, позволяют предположить, что это неопубликованное сочинение известного поэта Михаила Матвеевича Хераскова (1733–1807).
     
Существует целый цикл произведений Хераскова, посвященных событиям русско-турецких войн 1768–1774 и 1787–1791 г., составивших поэтическую хронику побед русского оружия. Поэт использовал в них документальные материалы, газетные публикации и официальные реляции.
     
В оде Потемкину, одной из последних в "турецком" цикле, Херасков описывает основные события русско-турецкой войны 1787–1791 гг.: взятие Очакова (декабрь 1788), победы над турецким флотом под командованием Хусейна ("Гасана") у Керчи (июль 1790) и Тендры (август 1790), взятие Бендер (ноябрь 1789), занятие турецких крепостей на Дунае (лето — осень 1790) и наконец штурм Измаила (11 декабря 1790). Последняя дата — наиболее поздняя реалия, позволяющая датировать оду Хераскова.
     
Однако известно, что Потемкин весь 1790 г. и начало 1791 г. непосредственного участия в военных походах не принимал и жил в Яссах, проводя время в увеселениях.
     
Возможно, что М. М. Херасков послал свою оду именно туда, ибо на первом листе его рукописи сверху есть помета "Получено", сделанная, видимо, рукой Попова. Но вероятнее, что ода была посвящена торжественному приезду Потемкина в Санкт-Петербург в феврале 1791 г., после которого князь в течение нескольких месяцев устраивал великолепные приемы и принимал поздравления, в том числе стихотворные, в честь его побед над турками. Попов со своей походной канцелярией прибыл в столицу раньше Потемкина, и Херасков мог вручить ему подносной экземпляр своей оды.
     ПЕСНЬ ЕГО СВЕТЛОСТИ КНЯЗЮ
     ГРИГОРЬЮ АЛЕКСАНДРОВИЧУ ПОТЕМКИНУ-ТАВРИЧЕСКОМУ
     НА ЗНАМЕНИТЫЕ ЕГО ПОДВИГИ ПРОТИВУ ОТОМАНСКОЙ ПОРТЫ
     
      
       
       Что славу дел твоих пою,
       
       Что лиру пред тобою строю,
       
       В том пользу ставлю не мою,
       
       Но лавры приношу герою.
       
       О коль тому приличен лавр,
       
       Кем россам дан Херсонский Тавр,
       
       Среди редеющихся мраков
       
       Кем взят разбит и пал Очаков.
       
       Гремящих в честь твою похвал
       
       Полна Евксинская пучина,
       
       Взывает тамо каждый вал:
       
       Сильна в морях Екатерина!
       
       Твоих рачении явный плод,
       
       Дерзает в море росский флот;
       
       Твоим геройским двигнут духом
       
       Стамбул наполнил страшным слухом.
       
       Пренебрегая гнев небес,
       
       Гасан из Дарданел стремится;
       
       Сгустились мачты, яко лес;
       
       Он прежний стыд загладить льстится.
       
       Притек, как лев; ушел, как тать;
       
       Луна за ним подвиглась вспять
       
       И вкруг Босфора начертала,
       
       Что гибель царству их настала.
       
       Стамбул молниеносных стрел,
       
       Бледнея, с Понта ожидает;
       
       Но князь Потемкин, как орел