1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
Песенка  эта, весьма модная в ту пору, состояла из бесчисленного количества куплетов, и  в ней доставалось всем героям дня.    

Подъезжая  к дому герцога Бульонского, наши путники встретили маленький отряд из трех  человек; люди эти знали, видимо, все пароли, так как ехали без провожатого, и  стоило им сказать несколько слов встречным часовым, как их тотчас же пропускали  с почетом, подобавшим, надо полагать, их рангу.    

Увидев  их, Атос и Арамис остановились.    

– Ого! –  сказал Арамис. – Вы видите, граф?    

– Да, –  отвечал Атос.    

– Как  вы думаете, кто эти всадники?    

– А  как вы полагаете?    

– Мне  кажется, это наши приятели.    

– Вы  не ошиблись. Я узнал Фламарана.    

– А  я узнал Шатильона.    

– А  всадник в коричневом плаще…    

– Кардинал!..    

– Собственной  персоной!    

– Как  это они, черт побери, не боятся показываться у самого дома герцога  Бульонского? – спросил Арамис.    

Атос на  это только улыбнулся, ничего не ответив. Через пять минут они стучали у двери  герцога.    

У входа  стоял часовой, как это полагается в домах лиц с высоким положением, а во дворе  находился – даже маленький отряд, подчиненный помощнику принца Копти. Как  говорилось в песенке, герцог Бульонский страдал приступом подагры и лежал в  постели. Но, несмотря на эту тяжелую болезнь, мешавшую ему ездить верхом уже  целый месяц, то есть с того самого момента, как началась осада Парижа, он все  же согласился принять графа де Ла Фер и шевалье д'Эрбле.    

Друзей  ввели к герцогу. Больной лежал на кровати, тем не менее в самой воинственной обстановке.  На стенах были развешаны шпаги, аркебузы, пистолеты, латы, и нетрудно было  предвидеть, что как только герцог выздоровеет, он тотчас же задаст врагам  парламента самую хитрую задачу. А пока, к крайней своей досаде, – по его  словам, – он был вынужден лежать в постели.    

– Ах,  господа, – воскликнул он, увидев своих двух гостей и сделав, чтобы  приподняться, усилие, вызвавшее на его лице гримасу страдания, – какие вы  счастливцы! Вы можете ездить верхом, двигаться, сражаться за народное дело, меж  тем как я, – вы сами видите, – прикован к своему одру. Черт бы побрал  эту подагру, – добавил он, и по лицу его снова пробежала судорога  боли. – Чертова подагра!    

– Монсеньер, –  сказал Атос, – мы прибыли из Англии и, попав в Париж, сочли своим первым  долгом узнать о вашем здоровье.    

– Благодарю  вас, господа, благодарю, – отвечал герцог. – Здоровье мое плохо, как  вы видите, очень плохо… Чертова подагра! А, так вы приехали из Англии? Король  Карл пребывает в добром здравии, я слышал?    

– Он  умер, монсеньер, – сказал Арамис.    

– Неужели? –  воскликнул герцог в изумлении.    

– Он  умер на эшафоте по приговору парламента.    

– Не  может быть!    

– Казнь  произошла в нашем присутствии.    

– Что  же мне говорил господин Фламаран?    

– Господин  Фламаран? – переспросил Арамис.    

– Да,  он только что вышел отсюда.    

Атос  улыбнулся.    

– С  двумя спутниками? – сказал он.    

– Да,  с двумя спутниками, – ответил герцог и тотчас прибавил с некоторой  тревогой:    

– Разве  вы их встретили?    

– Да,  кажется, на улице, – ответил Атос и с улыбкой взглянул на Арамиса,  который, со своей стороны, глядел на него с некоторым удивлением.    

– Чертова  подагра! – воскликнул герцог, явно чувствуя себя неловко.    

– Монсеньер, –  сказал Атос, – надо быть глубоко преданным народному делу, чтобы оставаться,  будучи больным, во главе армии. Такая стойкость вызывает во мне и в господине  д'Эрбле величайшее восхищение.    

– Что  делать, господа! Надо жертвовать собой ради народного блага, и лучшим примером  этого являетесь вы, столь смелые и преданные, вы, которым мой дорогой друг,  герцог Бофор, обязан своей свободой, а может быть, и жизнью. И вот, как видите,  я приношу себя в жертву; но, признаюсь, силы начинают изменять мне. Голова и  сердце у меня в порядке; но эта чертова подагра убивает меня, и признаюсь вам,  если бы двор удовлетворил мои требования, вполне справедливые, потому что я  прошу только уже обещанное мне прежним кардиналом возмещение, взамен отнятого у  меня Седанского герцогства… так вот, признаюсь вам, если бы мне дали владения  той же стоимости, возместив все убытки, понесенные мною за то время, что я им  не пользовался, именно за восемь лет, – далее, если бы прибавили княжеский  титул к родовым титулам моего дома, снова назначили моего брата Тюренна  главнокомандующим, – то я тотчас бы удалился в свои поместья, предоставив  двору и парламенту улаживать самим свои дела, как им заблагорассудится.    

– И  вы были бы совершенно правы, монсеньер, – сказал Атос.    

– Таково  ваше мнение, не правда ли, граф де Ла Фер?    

– Вполне.    

– И  ваше также, шевалье д'Эрбле?    

– И  мое также.    

– В  таком случае уверяю вас, господа, – продолжал герцог, – я, по всей  вероятности, остановлюсь на этом решении. Двор делает мне в настоящее время  различные предложения, и от меня одного зависит, принять их или нет. До сих пор  я от них отказывался, но если такие люди, как вы, говорят мне, что я не прав,  да еще чертова подагра лишает меня возможности по-настоящему служить парижанам,  то, честное слово, мне очень хочется последовать вашему совету и принять  предложение, только что сделанное господином де Шатильоном.    

– Примите  его, герцог, – сказал Арамис, – примите его.    

– Честное  слово, я его приму. Мне даже досадно, что я сейчас чуть не отказался… Но на завтра  у нас опять назначена встреча, и тогда мы посмотрим.    

Оба  друга стали прощаться с герцогом.    

– Идите,  господа, – сказал он им, – идите: вы, наверное, устали с дороги.  Бедный король Карл! Впрочем, он сам отчасти виноват, а мы можем утешать себя  уверенностью, что Франции не в чем себя упрекнуть, она сделала все, что могла,  для его спасения.    

– О,  что касается этого, – сказал Арамис, – то мы тому свидетели, кардинал  Мазарини в особенности…    

– Я  рад, что вы к нему справедливы. Кардинал, в сущности, совсем не плохой человек,  и если бы он не был иностранцем… о, тогда ему все отдавали бы должное. Ах, эта  чертова подагра!..    

Атос и  Арамис вышли из комнаты, но стоны больного преследовали их до самой передней.  Было видно, что герцог страдает, как грешник в аду.    

Выйдя на  улицу, Арамис спросил Атоса:    

– Ну,  что вы скажете?    

– О  чем именно? – спросил тот.    

– Да  о нашем герцоге, черт возьми!    

– Друг  мой, я думаю то самое, что поется в песне, которую пел наш провожатый, –  ответил Атос:    

     

Храбрый  герцог наш Бульон    

Подагрой  нынче удручен.    

     

– А  вы заметили, – сказал Арамис, – что по этой причине я ни слова не  сказал ему о деле, которое привело нас к нему?    

– Вы  поступили очень разумно: у него от ваших слов только усилился бы приступ  подагры. Едем теперь к Бофору.    

И оба  друга направились к особняку Вандомов. Пробило десять часов, когда они  подъехали к воротам.    

Здесь  была такая же охрана, как и у дома герцога: вид был такой же воинственный. Во  дворе стояли посты и возвышались пирамиды ружей. Часовые расхаживали взад и  вперед. Тут же были привязаны оседланные лошади.    

Атос и  Арамис столкнулись в воротах с двумя всадниками, которым пришлось посторониться,  чтобы дать им дорогу.    

– Ага!  Это положительно ночь приятных встреч! – воскликнул Арамис. – Нам  очень не повезет, если мы не встретимся завтра; сегодня мы то и дело  встречаемся.    

– О,  что до нашей встречи, сударь, – ответил Шатильон (так как это именно он  выезжал вместе с Фламараном из дома герцога Бофора), – то вы можете быть  спокойны: раз мы, не ища друг друга, встретились ночью, то, без сомнения,  встретимся и днем, если постараемся.    

– Очень  надеюсь, сударь, – сказал Арамис.    

– А  я вполне уверен, – сказал герцог.    

Фламаран  и Шатильон продолжали свой путь, Атос и Арамис спешились. Но не успели они  отдать поводья слугам и сбросить с себя плащи, как к ним подошел какой-то  человек; он сначала всматривался в них при неверном свете фонаря, висевшего  среди двора, потом вдруг вскрикнул от изумления и бросился их обнимать.    

– Граф  де Ла Фер! – воскликнул он. – Шевалье д'Эрбле! Как вы сюда попали, в  Париж?    

– Рошфор! –  вскричали оба друга в один голос.    

– Да,  это я, мы приехали, как вы знаете, из Вандома четыре или пять дней тому назад и  собираемся хорошенько насолить Мазарини. Вы также по-прежнему из наших, я  полагаю?    

– Больше  чем когда-либо. А герцог?    

– Он  ненавидит кардинала. Вы знаете об успехах нашего дорогого герцога? Настоящий король  Парижа! Стоит ему показаться на улице, как толпа готова задушить его от  восторга.    

– Великолепно! –  сказал Арамис. – Но скажите, это Фламаран и Шатильон выехали сейчас  отсюда?    

– Да,  это были они. Герцог только что принимал их. Они явились, без сомнения, от  имени Мазарини, но уехали ни с чем, смею вам поручиться.    

– Надо  надеяться! – сказал Атос. – Не окажет ли нам его высочество честь  принять нас?    

– Еще  бы! Немедленно же. Можете быть уверены, что вас его высочество всегда примет.  Следуйте за мной. Я буду иметь честь ввести вас.    

Рошфор  прошел вперед. Все двери распахнулись настежь перед ним и его друзьями. Они застали  Бофора, когда он садился за ужин, благодаря множеству хлопот в этот вечер  запоздавший. Не успел Рошфор доложить принцу о посетителях, как тот тотчас же  отодвинул в сторону стул, на который собирался сесть, и устремился навстречу  обоим друзьям.    

– А,  это вы? Здравствуйте, господа! Вы пришли разделить со мной ужин, не так ли? Буажоли,  предупреди Нуармона, что у меня два гостя. Вы знаете Нуармона, не правда ли,  господа? Это мой дворецкий, преемник дяди Марто. Он готовит прекраснейшие  пироги, как вам известно. Буажоли, скажи ему, чтобы он подал нам лучший из  своих пирогов, но только не такой, какой он приготовил для Ла Раме. Слава богу,  нам теперь нет надобности в веревочных лестницах, кинжалах и грушах.    

– Ваше  высочество, – сказал Атос, – не беспокойте из-за нас вашего  знаменитого дворецкого, разнообразные и многочисленные таланты которого нам  хорошо известны. Сегодня вечером, с разрешения вашего высочества, мы хотели бы  только осведомиться о вашем здоровье и выслушать ваши приказания.    

– О,  что касается моего здоровья, то вы сами видите, господа, оно превосходно.  Здоровье, выдержавшее пять лет Венсенской крепости под началом господина  Шавиньи, устоит решительно против всего. А что касается моих приказаний,  признаюсь, я в большом затруднении на этот счет. Здесь каждый отдает  приказания, какие ему вздумается, и если так будет продолжаться, я кончу тем,  что вовсе перестану их отдавать.    

– В  самом деле? – сказал Атос. – Я думал, что парламент рассчитывал на  взаимное согласие принцев.    

– Да,  наше согласие! Хорошее согласие! Что касается герцога Бульонского, то с ним еще  можно поладить: у него подагра, и он не покидает постели. Но что касается  господина д'Эльбефа и его слоноподобных сыновей…    

Вам  известны, господа, куплеты, написанные на герцога д'Эльбефа?    

– Нет,  монсеньер.    

– Неужели?    

И герцог  запел:    

– Д'Эльбеф  и сыновья его    

     

Не  устрашатся ничего:    

Они  на площадях столицы    

Не  устают грозить и злиться,    

Но  лишь до дела мы дойдем,    

Сейчас  же хвостик подожмем.    

И  спесь и гордость на словах,    

Но  дальше слов – мы ни на шаг.    

     

– Но  коадъютор, надеюсь, не таков? – спросил Атос.    

– С  коадъютором еще хуже! Избави нас бог от этих бунтующих попов, в особенности  когда у них латы под рясой. Вместо того чтобы спокойно сидеть в своем  епископском доме и служить мессы по случаю побед, которых мы не одерживаем или  при которых нас бьют, знаете вы, что он делает?    

– Нет.    

– Он  формирует свой собственный полк, именуемый им «коринфским», назначает, словно  он маршал, лейтенантов и капитанов и, словно король, полковников.    

– Пусть  так, – сказал Арамис. – Но когда дело доходит до сражения, я надеюсь,  он прочно сидит в архиепископском дворце?    

– Вовсе  нет. Тут-то вы и ошибаетесь, милейший д'Эрбле. Когда приходится сражаться, он  сражается. В конце концов оказывается, что, получив после смерти своего дяди  кресло в парламенте, он постоянно путается у нас под ногами: в парламенте, в  совете, на поле сражения. А принц Конти – генерал на картинке. И что это  за картинка: принц-горбун! Да, все идет очень скверно, господа! Очень скверно!    

– Так  что вы, ваше высочество, недовольны? – сказал Атос, обменявшись взглядом с  Арамисом.    

– Недоволен?  Скажите лучше, что мое высочество взбешено до такой степени, – вам я это  скажу, другим говорить не стал бы, – до такой степени, что если королева  признает свою вину передо мной, вернет мою мать из ссылки и назначит меня  пожизненно адмиралом, как мне было обещано после смерти моего отца, адмирала,  то я, кажется, соглашусь дрессировать собак, умеющих говорить, что во Франции  есть и похуже грабители, чем господин Мазарини.    

На этот  раз Атос и Арамис обменялись не только взглядом, но и улыбкой; если бы они даже  не встретились с Шатильоном и Фламараном, то могли бы угадать, что те побывали  здесь раньше их. Поэтому они ни словом не обмолвились о том, что Мазарини  находился в этот момент в Париже.    

– Монсеньер, –  сказал Атос, – мы теперь вполне удовлетворены. Явившись в этот час к вашему  высочеству, мы не имели иной цели, как только доказать нашу преданность и  заявить вам, что мы всецело в вашем распоряжении как самые верные слуги.    

– Как  мои самые верные друзья, господа, самые верные друзья. Вы это доказали, и если  я когда-либо примирюсь с двором, я надеюсь, в свою очередь, доказать вам, что  остался вашим другом, как и другом тех господ, черт возьми, как же их  зовут, – д'Артаньян и Портос, кажется?    

– Д'Артаньян  и Портос.    

– Да,  вот именно! Итак, помните, граф де Ла Фер, и вы, шевалье д'Эрбле, что я весь и  всегда к вашим услугам.    

Атос и  Арамис поклонились и вышли.    

– Дорогой  мой Атос, – спросил Арамис, – вы, кажется, согласились сопутствовать  мне только для того, чтобы дать мне урок?    

– Подождите,  дорогой мой, – ответил Атос, – что вы еще скажете, когда мы будем уходить  от коадъютора.    

– Так  идемте скорей в архиепископство, – сказал Арамис.    

И они  направились в Старый город.    

Приближаясь  к этой колыбели Парижа, Атос и Арамис попали на улицы, залитые водою; им снова  пришлось взять лодку.    

Был уже  двенадцатый час, но всем было известно, что к коадъютору можно было являться в  любое время. Его невероятно деятельная натура способна была, в случае  надобности, превращать день в ночь, и наоборот.    

Дворец  архиепископа стоял в воде, и по бесчисленным лодкам, окружавшим его, можно было  вообразить, что находишься не в Париже, а в Венеции.    

Лодки  сновали по всем направлениям, то углубляясь в лабиринт улиц Старого города, то  удаляясь по направлению к арсеналу или набережной Сен-Виктор, где они плыли,  как по озеру. На некоторых из этих лодок царили мрак и таинственное молчание,  на других было шумно, и они были освещены. Оба друга, пробираясь между этих  лодок, причалили к дому. Весь нижний этаж епископского дворца был совершенно  залит; но к стенам его были приставлены лестницы, и потому единственным  изменением, которое внесло наводнение, было то, что посетителям приходилось  проникать в здание не через двери, а через окна.    

Таким  образом и проникли Атос и Арамис в переднюю дворца. Она была переполнена лакеями,  так как в приемной находилось с десяток разных сановников.    

– Боже  мой! – воскликнул Арамис. – Посмотрите, Атос. Неужели возгордившийся  коадъютор заставит нас дожидаться в передней?    

Атос  улыбнулся.    

– Милый  друг, – ответил он, – надо считаться с положением людей, с которыми  имеешь дело. Этот коадъютор в настоящее время один из семи или восьми королей,  правящих Парижем, и у него целый двор.    

– Поэтому  велим доложить о себе, и если прием его нам не понравится, пусть он без нас занимается  делами Франции и своими собственными. Наше дело сейчас – подозвать лакея и  вручить ему полпистоля.    

– Посмотрите!..  Я не ошибаюсь… ну, конечно, это Базен! Поди-ка сюда, плут ты этакий!    

Базен,  проходивший в эту минуту в своем духовном облачении через переднюю, обернулся  и, нахмурившись, посмотрел в их сторону, желая знать, кто тот дерзкий, который  решился так позвать его. Но едва узнал он Арамиса, как тотчас же обратился из  тигра в ягненка и подошел к обоим друзьям.    

– Как,  это вы, господин шевалье? Это вы, граф? – воскликнул он. – Вы здесь в  ту самую минуту, когда мы так беспокоимся о вас! О, как я счастлив снова вас  видеть!    

– Хорошо,  хорошо, друг Базен, – сказал Арамис, – без комплиментов. Мы пришли,  чтобы повидать господина коадъютора; но мы спешим, и нам необходимо видеть его  сейчас же.    

– Конечно, –  сказал Базен, – сию же минуту! Таких вельмож, как вы, не заставляют ждать  в передней. Только в настоящую минуту у него секретная беседа с неким  господином де Брюи.    

– Де  Брюи! – воскликнули Атос и Арамис в один голос.    

– Да,  докладывая о нем, я хорошо запомнил его имя. Вы с ним знакомы, сударь? –  добавил Базен, обернувшись к Арамису.    

– Кажется,  я его знаю.    

– Что  касается меня, – сказал Базен, – то он был до такой степени плотно  закутан в свой плащ, что я совершенно не мог рассмотреть его лица. Теперь я  пойду доложить о вас; может быть, мне и посчастливится.    

– Не  нужно. Мы отложим свидание с господином коадъютором до другого раза, не так ли,  Атос?    

– Как  вам будет угодно, – сказал граф.    

– Да,  ему нужно обсудить слишком много важных дел с этим господином де Брюи.    

– Должен  ли я сказать ему, что вам было угодно посетить архиепископский дворец?    

– Нет,  не стоит, – сказал Арамис. – Пойдемте, Атос.    

И оба  друга, протискавшись сквозь толпу лакеев, вышли из дворца, провожаемые Базеном,  который почтительно отвешивал им поклоны.    

– Ну  что, – спросил Атос, когда оба они уже были в лодке, – согласны вы  теперь со мной, мой друг, что мы оказали бы медвежью услугу всем этим господам,  задержав Мазарини?    

– Вы  воплощенная мудрость, Атос, – отвечал Арамис.    

Всего  более поразило обоих друзей, что французский двор проявил так мало интереса к  страшным событиям, совершившимся в Англии, тогда как, по их мнению, эти события  должны были приковать внимание всей Европы.    

В самом  деле, не считая несчастной вдовы и сироты принцессы, плакавших в одном из закоулков  Лувра, никто, казалось, не думал о том, что был когда-то на свете король Карл I  и что король этот только что казнен на эшафоте.    

Оба  друга, условившись встретиться на следующий день в десять часов, расстались. Несмотря  на позднее время, Арамис заявил, что должен сделать несколько неотложных  визитов, и предоставил Атосу вернуться в гостиницу одному.    

На  следующий день, ровно в десять часов, они встретились. Атос вышел из гостиницы  чуть свет, уже в шесть часов утра.    

– Ну,  что у вас нового? – спросил Атос.    

– Ничего.  Д'Артаньяна никто не видел, и Портос тоже не появлялся… А у вас?    

– Тоже  ничего.    

– Черт  возьми! – воскликнул Арамис.    

– Действительно.  Это запоздание непонятно: они отправились кратчайшей дорогой и должны были  прибыть раньше нас.    

– Прибавьте  к этому, – заметил Арамис, – что нам хорошо известна порывистость  Д'Артаньяна; он не из тех людей, которые стали бы терять время, зная, что мы  ждем его.    

– Если  помните, он рассчитывал быть здесь пятого.    

– А  сегодня девятое. Сегодня вечером срок истекает.    

– Что  вы намерены делать, – спросил Атос, – если сегодня не будет никаких  вестей?    

– Черт  возьми! Отправиться разыскивать его.    

– Хорошо, –  сказал Атос.    

– А  Рауль? – спросил Арамис.    

Легкое  облачко омрачило лицо графа.    

– Рауль  сильно беспокоит меня, – ответил он. – Он вчера получил письмо от  принца Конде; он поехал к нему в Сен-Клу и с тех пор не возвращался.    

– Вы  не видели госпожу де Шеврез?    

– Я  не застал ее. А вы, Арамис, как будто должны были посетить госпожу де Лонгвиль?    

– Я  был у нее.    

– Ну  и что же?    

– Тоже  не застал. Но она, по крайней мере, оставила свой новый адрес.    

– Где  же она?    

– Угадайте.    

– Как  могу я угадать, где находится в полночь, – так как я предполагаю, что вы  отправились к ней вчера, расставшись со мной, – где находится в полночь  самая очаровательная и самая деятельная изо всех фрондерок?    

– В  ратуше, мой милый.    

– Как,  в ратуше? Разве ее избрали мэром?    

– Нет,  но она на время стала королевой Парижа, и так как она не решилась сразу  поселиться в Пале-Рояле или в Тюильри, то переехала в ратушу, где и собирается  подарить милейшему герцогу наследника или наследницу.    

– Вы  ничего не говорили мне об этом обстоятельстве, Арамис, – сказал Атос.    

– Ба!  В самом деле? Простите, это простая забывчивость с моей стороны.    

– А  теперь, – спросил Атос, – чем мы займемся до вечера? Мы, кажется,  обречены на бездействие?    

– Вы  забыли, мой друг, что у нас есть неотложное дело.    

– Какое  и где именно?    

– В  Шарантоне, черт побери! Я надеюсь встретить там некоего господина де Шатильона,  которого ненавижу с давних пор.    

– Почему?    

– Потому  что он брат некоего Колиньи.    

– Ах,  правда… Я совсем было забыл… Это тот, который возомнил о себе, что он ваш соперник.  Он был жестоко наказан за свою дерзость, мой друг. Поистине, это должно было бы  удовлетворить вас.    

– Да,  но что поделаешь? Это меня не удовлетворяет. Я злопамятен. Это единственное,  что во мне есть от церкви. Впрочем, вы сами понимаете, Атос, что совсем не  обязаны сопровождать меня.    

– Полноте, –  сказал Атос, – вы шутите.    

– В  таком случае, мой друг, если вы действительно решились отправиться вместе со  мною, нам нельзя терять времени. Я слышал барабанный бой, встретил несколько  пушек и видел на площади у ратуши горожан, строившихся в боевой порядок; по  всей вероятности, сражение произойдет возле Шарантона, как это вчера  предсказывал герцог Шатильон.    

– А  мне казалось, что ночные переговоры несколько охладили воинственный пыл.    

– Да,  конечно, но драться все будут, хотя бы для того, чтобы лучше замаскировать эти  переговоры.    

– Бедные  французы! – сказал Атос. – Они идут на смерть для того, чтобы Седан  был возвращен герцогу Бульонскому и чтобы господин де Бофор стал пожизненным  адмиралом, а коадъютор – кардиналом.    

– Полноте,  полноте, дорогой мой! – сказал Арамис. – Сознайтесь, что вы не философствовали  бы на эту тему, если бы Рауль ваш не был замешан во всей этой сумятице.    

– Может  быть, вы и правы, Арамис.    

– Итак,  направимся туда, где происходит сражение; это будет верным средством найти д'Артаньяна,  Портоса, а может быть, и Рауля.    

– Увы! –  сказал Атос.    

– Друг  мой, – сказал Арамис, – так как мы теперь в Париже, то, мне кажется,  вы должны бросить привычку поминутно вздыхать. Война так война, мой милый Атос.  Разве вы уже перестали быть военным и сделались духовным лицом? А!  Поглядите-ка, вот маршируют горожане; разве это не увлекательно? А этот  капитан, посмотрите, у него совсем военная выправка!    

– Они  выходят из улицы Мутон.    

– Барабанщик  впереди. Совсем как настоящие солдаты. Да взгляните же на этого молодца, как он  раскачивается да выставляет грудь колесом.    

– Ого! –  воскликнул Гримо.    

– Что  такое? – спросил Атос.    

– Планше,  сударь.    

– Вчера  он был лейтенантом, – сказал Арамис, – сегодня он капитан, а завтра  будет полковником. Через неделю этот молодчик станет маршалом Франции.    

– Порасспросим-ка  его, – сказал Атос.    

Они  подошли к Планше, который, гордясь тем, что его видели во время исполнения им  служебных обязанностей, с важным видом объяснил, что ему дано приказание занять  позицию на Королевской площади вместе с двумястами людей, составляющими арьергард  парижской армии, и оттуда двинуться к Шарантону, когда явится надобность.    

Так как  Атос и Арамис направлялись в ту же сторону, они примкнули к маленькому отряду.  Планше довольно ловко проделал несколько маневров со своими людьми на  Королевской площади и в конце концов построил их в арьергарде длинной цепи  горожан, расположившихся вдоль улицы Сент-Аптуан в ожидании сигнала к бою.    

– Денек  будет жаркий, – воинственным тоном заявил Планше.    

– Да,  конечно, – ответил Арамис. – Но только неприятель отсюда далеко.    

– Ничего,  сударь, – сказал один из солдат, – скоро расстояние сократится.    

Арамис  поклонился, потом, обернувшись к Атосу, сказал:    

– Меня  не соблазняет располагаться лагерем вместе с этими людьми на Королевской площади.  Едем вперед: мы увидим все гораздо лучше.    

– Кроме  того, господин Шатильон не явится искать вас на Королевской площади! Итак, вперед,  мой друг!    

– Да  ведь и вы собирались сказать два слова господину де Фламарану?    

– Друг  мой, – сказал Атос, – я решил не вынимать шпагу из ножен, пока меня  не заставят это сделать.    

– С  каких это пор?    

– С  той минуты, как я вынул из ножен кинжал.    

– Вот  что! Вы все еще вспоминаете господина Мордаунта. Не хватает, дорогой мой, чтобы  вы терзались угрызениями совести из-за того, что его убили.    

– Шш… –  произнес Атос, прикладывая палец к губам и улыбаясь столь характерной для него  грустной улыбкой, – не будем говорить о Мордаунте; это принесет нам  несчастье.    

Атос  поскакал к Шарантону через предместье и Феканскую долину, черневшие вооруженными  горожанами.    

Арамис,  само собой разумеется, отставал от него не больше, чем на голову лошади.    

 Глава 36. БИТВА ПОД  ШАРАНТОНОМ    

     

По мере  того как Атос и Арамис продвигались вперед, проезжая мимо войск, расположенных  эшелонами, они замечали, что доспехи сменялись блестящими латами, а пестрые  алебарды новенькими мушкетами.    

– Мне  кажется, здесь и будет настоящее поле сражения, – сказал Арамис. –  Посмотрите на этот кавалерийский отряд у моста, с пистолетами наготове.  Берегитесь, везут пушку!    

– Послушайте,  мой друг, – сказал Атос, – куда это вы привели меня?    

Мне  кажется, что все окружающие нас люди принадлежат к королевскому войску. Не сам  ли это Шатильон едет нам навстречу со своими двумя бригадирами?    

С этими  словами Атос обнажил шпагу, меж тем как Арамис, решив, что они в самом деле  перешли черту парижского лагеря, схватился за пистолеты.    

– Здравствуйте,  господа, – сказал герцог, приблизившись к ним, – я вижу, вы не понимаете,  что тут происходит, но одно слово вам все объяснит. У нас перемирие. Сейчас  происходит совещание: принц, господин де Рец, Бофор и герцог Бульонский  обсуждают положение дел. Поэтому одно из двух, шевалье: или дело не наладится,  и мы тогда еще встретимся, или все будет улажено, и я, избавившись от  командования, опять-таки смогу встретиться с вами, шевалье.    

– Сударь, –  сказал Арамис, – я больше ничего не желаю. Но позвольте предложить вам  один вопрос.    

– Пожалуйста.    

– Где  находятся уполномоченные?    

– В  самом Шарантоне, во втором доме направо при выезде из Парижа.    

– Это  совещание было заранее условленно?    

– Нет,  оно явилось, по-видимому, результатом нового предложения, которое кардинал Мазарини  сделал вчера вечером парижанам.    

Атос и  Арамис, улыбнувшись, переглянулись друг с другом; им было лучше всех известно,  каковы были эти предложения, кому они были сделаны и кто их сделал.    

– А  дом, в котором собрались уполномоченные, кому он принадлежит?    

– Господину  де Шанле, который командует вашими отрядами в Шарантоне. Я говорю: вашими  отрядами, ведь, по-моему, вы фрондеры.    

– Да…  почти, – сказал Арамис.    

– Как –  почти?    

– Э,  вам, сударь, лучше кого-либо другого известно, чего по нынешним временам никто  с уверенностью не может сказать про себя, кто он такой.    

– Мы  стоим за короля и принцев, – сказал Атос.    

– Однако  нам надо объясниться, – сказал Шатильон. – Король с нами, и его  главнокомандующие – герцог Орлеанский и принц Конде.    

– Да, –  сказал Атос, – но его место в наших рядах, вместе с господами Конти,  Бофором, д'Эльбефом и герцогом Бульонским.    

– Весьма  возможно, – сказал Шатильон. – Известно, как мало я питаю  расположения к Мазарини. Все мои интересы связаны с Парижем; я там веду  процесс, от которого зависит мое благосостояние, и я только что советовался с  моим адвокатом.    

– В  Париже?    

– Нет,  в Шарантоне… Его зовут Виоль; вы его знаете понаслышке, прекрасный человек,  правда – немного упрямый, недаром сидит в парламенте. Я рассчитывал  повидаться с ним вчера вечером, но наша с вами встреча помешала мне заняться  собственными делами. А так как я не могу их откладывать, то воспользовался для  этого перемирием; вот почему я и нахожусь здесь.    

– Господин  Виоль, значит, дает свои советы под открытым небом? – спросил, смеясь, Арамис.    

– Да,  сударь, и даже сидя верхом на лошади. Он сегодня командует пятьюстами стрелков,  и, чтобы оказать ему честь, я нанес ему визит в сопровождении двух маленьких  пушек, которые вас так удивили. Признаться, я его сразу не узнал: он нацепил  поверх своей мантии длинную шпагу и заткнул за пояс пистолеты. Это придает ему  очень грозный вид, который позабавил бы вас, если бы вы имели счастье  встретиться с господином Виолем.    

– Если  он действительно так забавен, – сказал Арамис, – может быть, стоит  поискать его.    

– В  таком случае спешите, потому что совещание должно скоро кончиться.    

– А  если оно ничем не кончится, – сказал Атос, – вы попытаетесь овладеть  Шарантоном?    

– Мне  дан такой приказ. Я командую атакующим отрядом и сделаю все от меня зависящее,  чтобы достигнуть успеха.    

– Но  так как вы командуете кавалерией… – сказал Атос.    

– Простите,  я командую всем войском.    

– Тем  лучше… Тогда вы должны знать всех ваших офицеров. Я хочу сказать, конечно, выдающихся.    

– Да,  приблизительно.    

– Так  будьте добры сказать мне, нет ли среди ваших офицеров господина д'Артаньяна, лейтенанта  мушкетеров?    

– Нет,  его нет у нас; он уже более шести месяцев тому назад покинул Париж, и говорят,  его послали с особой миссией в Англию.    

– Я  это знаю. Но я думал, что он возвратился.    

– Нет,  насколько мне известно, никто его не встречал. Я могу ответить вам с полной уверенностью,  тем более что мушкетеры принадлежат к нашей партии. Сейчас господин Камбон  временно заменяет господина д'Артаньяна.    

Друзья  переглянулись.    

– Вы  видите, – сказал Атос.    

– Это  странно, – проговорил Арамис.    

– Без  сомнения, с ними дорогой случилась какая-нибудь беда.    

– Сегодня  восьмое, вечером истекает последний срок. Если сегодня вечером мы не получим от  них вестей, завтра мы двинемся в путь.    

Атос  утвердительно кивнул головой; потом, обернувшись к Шатильону, спросил его, немного  стесняясь выказывать свои отеческие чувства перед насмешливым Арамисом:    

– Скажите,  господин герцог, имеет ли честь быть вам известным господин де Бражелон, молодой  человек лет пятнадцати, состоящий при его высочестве?    

– Да,  конечно, – ответил Шатильон. – Он сегодня приехал к нам вместе с  принцем. Это прекрасный молодой человек. Он из ваших друзей, граф?    

– Да, –  ответил с волнением Атос. – И настолько, что я очень желал бы видеть его.  Возможно, ли это?    

– Вполне  возможно. Будьте добры последовать за мной, и я провожу вас в главную квартиру.    

– Что  это? – сказал Арамис, оборачиваясь. – Позади вас слышен какой-то шум?    

– Действительно,  на нас скачет отряд кавалеристов, – сказал Шатильон.    

– Я  узнаю господина коадъютора по фрондерской шляпе.    

– А  я узнаю Бофора по белым перьям.    

– Они  несутся карьером. С ними принц Конде.    

– Вот  он отделился от них!    

– Бьют  сбор! – воскликнул Шатильон. – Слышите? Надо узнать, в чем дело.    

Действительно,  видно было, как солдаты бросились к оружию, а спешившиеся кавалеристы снова  вскочили на коней. Горнисты играли, барабанщики били тревогу. Г-н Бофор обнажил  шпагу.    

Принц,  со своей стороны, дал сигнал к сбору, и все офицеры королевской армии, смешавшиеся  на время с парижанами, бросились к нему.    

– Господа, –  сказал Шатильон, – перемирие кончилось. Очевидно, предстоит сражение. Поворачивайте  в Шарантон, потому что я тотчас начну атаку. Принц уже подает мне сигнал.    

Действительно,  раздался троекратный звук сигнального рожка принца.    

– До  свиданья, шевалье! – воскликнул Шатильон и тотчас же поскакал к своему  отряду.    

Атос и  Арамис повернули своих лошадей и поехали приветствовать коадъютора и г-на Бофора;  что же касается герцога Бульонского, то у него перед самым концом совещания  сделался такой ужасный припадок подагры, что его пришлось отправить в Париж на  носилках. Вместо него герцог д'Эльбеф, окруженный своими четырьмя сыновьями,  объезжал ряды парижской армии. Тем временем между Шарантоном и королевской  армией образовалось большое свободное пространство, как бы предназначенное  стать местом упокоения для мертвых.    

– Этот  Мазарини действительно позор Франции, – сказал коадъютор, стягивая свой кожаный  пояс, на котором, как у воинственных прелатов средневековья, висела его сабля  поверх архиепископской рясы. – Он хочет управлять Францией, как своим  поместьем. Только избавившись от него, Франция станет счастливой и спокойной.    

– Кажется,  они не сговорились насчет цвета шляпы, – сказал Арамис.    

В эту  минуту Бофор высоко поднял шпагу.    

– Господа, –  сказал он, – наша дипломатия не приведи ни к чему. Мы хотели избавиться от  этого негодяя Мазарини, но влюбленная королева хочет непременно сохранить его  своим министром; поэтому нам только и остается, что основательно поколотить  его.    

– Отлично! –  сказал коадъютор. – Узнаю красноречие Бофора. Господа, – добавил он,  тоже обнажая шпагу, – враги приближаются. Сократим им путь наполовину.    

И, не  заботясь о том, следуют ли за ним, он поскакал вперед. Его полк, носивший имя  «коринфского», в честь его архиепископства, заволновался и двинулся вслед за  ним.    

Бофор,  со своей стороны, направил кавалерию, под начальством Нуармутье, на Этамп, где  она должна была встретить обоз с продовольствием, нетерпеливо ожидаемый парижанами.  Бофор должен был его прикрывать.    

Шанле,  оставшийся со своим отрядом на месте, приготовился выдержать натиск неприятеля  и, если противник будет отброшен, попытаться самому сделать вылазку.    

Через  полчаса бой разгорелся во всех пунктах. Коадъютор, завидовавший Бофору, который  слыл храбрецом, бросился вперед, творя чудеса храбрости.    

Военное  дело, как известно, было его призванием, и он бывал счастлив всякий раз, когда  ему представлялся случай обнажить шпагу, безразлично за кого и за что. Но на  этот раз, выказав себя отличным солдатом, он оказался плохим начальником. С  семью – или восемьюстами человек он бросился в атаку на трехтысячный  отряд, который, сомкнув ряды, заставил отступить солдат коадъютора в полном  беспорядке. Но огонь артиллерии Шанле привел в замешательство королевскую  армию. Впрочем, ненадолго: она слегка отошла под прикрытие нескольких домов и  лесочка и затем снова построилась в боевой порядок.    

Считая  момент этот благоприятным, Шанле бросился во главе своего отряда преследовать  неприятеля. Но, как мы сказали, тот уже перестроился и перешел в наступление,  предводительствуемый лично Шатильоном. Атака была такой жестокой и ловкой, что  Шанле и его солдаты были почти окружены неприятелем. Шанле дал знак к  отступлению, и отряд его стал медленно, шаг за шагом, отходить. К несчастью,  вскоре Шанле упал, смертельно раненный.    

Увидев  это, Шатильон громко объявил о смерти Шанле, что удвоило храбрость королевской  армии и совершенно расстроило два полка, с которыми Шанле вел атаку. Каждый  думал только о своем спасении и о том, как бы добраться до укреплений, у  которых коадъютор старался снова собрать свой расстроенный отряд.    

Вдруг  навстречу победителям, в беспорядке гнавшимся за беглецами, выступил эскадрон кавалерии.  Во главе его ехали Атос и Арамис. Арамис держал шпагу и пистолет в руках, тогда  как шпага Атоса была в ножнах, а пистолет в кобуре. Атос был спокоен и холоден,  точно находился на параде; только на его красивом благородном лице выражалось  сожаление, что люди убивали друг друга, принося себя в жертву упрямству  королевы и мстительности принцев. Арамис, напротив, по своему обыкновению,  рубил направо и налево, словно опьяненный. Его живые глаза сверкали, тонко  очерченный рот улыбался зловещей улыбкой, его раздувающиеся ноздри вдыхали  запах крови. Каждый удар его шпаги был смертелен, а рукояткой пистолета он  добивал раненого, делавшего попытку подняться.    

В  передних рядах королевской армии выделились два всадника: один в золоченой  кирасе, другой в простом кожаном нагруднике, из-под которого выступали рукава  голубого бархатного камзола. Всадник в золоченых латах подскакал к Арамису и  нанес ему удар шпагой, который Арамис отразил с своей обычной ловкостью.    

– А,  это вы, Шатильон! – воскликнул он. – Добро пожаловать, я поджидал  вас.    

– Надеюсь,  я не заставил вас долго ждать, – отвечал тот. – Я к вашим услугам.    

– Господин  де Шатильон, – сказал Арамис, вынимая из кобуры пистолет, который он приберег  на этот случай, – если ваш пистолет не заряжен, вы погибли.    

– По  счастью, – сказал Шатильон, – он заряжен.    

С этими  словами герцог прицелился и выстрелил. Но в тот момент, когда он спускал курок,  Арамис нагнул голову, и пуля пролетела, не причинив ему вреда.    

– Вы  промахнулись! – вскричал Арамис. – Но уж я, клянусь богом, не  промахнусь.    

– Если  я дам вам на это время! – воскликнул Шатильон, пришпорив лошадь и налетая  на Арамиса с высоко поднятой шпагой.    

Арамис  ждал его со страшной улыбкой, которая была ему свойственна в такие минуты. Видя  Шатильона, мчавшегося на Арамиса с быстротой молнии, Атос открыл уже рот, чтобы  крикнуть: «Стреляйте! Стреляйте же!» – когда раздался выстрел, и Шатильон,  раскинув руки, опрокинулся на круп своей лошади. Пуля попала ему в грудь через  вырез лат.    

– Я  убит! – прошептал герцог, падая с лошади на землю.    

– Я  вам это предсказал, сударь, и теперь сожалею, что так хорошо сдержал слово.  Могу я помочь вам чем-нибудь?    

Шатильон  сделал знак рукой, и Арамис намеревался уже сойти с лошади, как вдруг почувствовал  жестокий удар в бок. Это был удар шпаги, к счастью пришедшийся на кирасу.    

Он живо  обернулся, схватил своего нового врага за руку и вдруг вскрикнул одновременно с  Атосом:    

– Рауль?    

Молодой  человек узнал шевалье д'Эрбле и голос своего отца; он выронил шпагу. В то же  мгновение несколько всадников из парижской армии бросились на Рауля, но Арамис  прикрыл его своей шпагой и закричал:    

– Это  мой пленник. Проезжайте!    

Тем  временем Атос взял под уздцы лошадь своего сына и вывел с места схватки.    

В этот  момент принц, спешивший с подкреплениями к Шатильону, появился на поле битвы;  его узнали по орлиному взгляду и по тем страшным ударам, которые он рассыпал во  все стороны.    

При виде  его полк архиепископа коринфского, который коадъютору, несмотря на все старания,  не удалось привести в порядок, бросился наперерез парижским солдатам, расстроил  их ряды и, ворвавшись в Шарантон, промчался через него без остановки.  Коадъютор, увлеченный общим потоком, проскакал мимо группы, где находились Атос  с Арамисом и Раулем.    

– Ага! –  сказал Арамис, который в своей ревности не мог не позлорадствовать по поводу поражения,  которое потерпел коадъютор. – Как архиепископ, монсеньер, вы должны знать  Священное писание.    

– При  чем тут Священное писание? – спросил коадъютор.    

– Принц  поступил с вами нынче, как апостол Павел в первом послании к коринфянам.    

– Полноте, –  сказал Атос, – это остроумно, но сейчас не место для острот. Вперед,  вперед или, вернее, назад, так как, по-видимому, битва проиграна фрондерами.    

– Мне  это безразлично, – сказал Арамис. – Я был здесь только для того,  чтобы встретиться с Шатильоном. Я его встретил и теперь удовлетворен. Дуэль с  Шатильоном – тут есть чем гордиться!    

– И  вдобавок к этому еще пленник, – сказал Атос, указывая на Рауля.    

Три  всадника продолжали свой путь галопом.    

Молодой  человек трепетал от радости, увидя снова своего отца. Они скакали рядом, держа  друг друга за руки. Отъехав далеко от поля сражения, Атос спросил молодого  человека:    

– Зачем  вы были, мой друг, в первых рядах сражающихся? Мне кажется, это не ваше место:  вы были плохо вооружены для боя.    

– Я  не собирался сегодня сражаться. Мне было дано поручение к кардиналу, и я ехал в  Рюэй, но, увидев господина де Шатильона, готового к бою, я почувствовал желание  быть вместе с ним. Тут-то он и сообщил мне, что два офицера из парижской армии  ищут меня, и назвал мне графа де Ла Фер.    

– Как!..  Вы знали, что мы здесь, и вы хотели убить вашего друга шевалье д'Эрбле?    

– Я  не узнал шевалье в его доспехах, – сказал Рауль, краснея. – Но я  должен был бы узнать его по ловкости и хладнокровию.    

– Благодарю  за комплимент, мой юный друг, – сказал Арамис. – Видно, что вы хорошо  воспитаны.    

– Но  вы ехали в Рюэй, говорите вы?    

– Да.    

– К  кардиналу?    

– Конечно.  Я везу его преосвященству письмо от принца.    

– Надо  передать его, – сказал Атос.    

– Ах,  пожалуйста, без ложного великодушия, граф. Черт возьми! Наша участь и, что еще  важнее, участь наших друзей, быть может, заключается в этом письме.    

– Но  должен же молодой человек выполнить свой долг, – сказал Атос.    

– Граф,  вы забываете, что этот молодой человек – пленник. Ведь мы воюем по всем правилам  военного искусства. К тому же побежденным не следует быть разборчивыми в выборе  средств. Дайте письмо, Рауль.    

Рауль  колебался. Он взглянул на Атоса, стараясь прочесть в его взгляде совет, как  поступить.    

– Дайте  письмо, Рауль, – сказал Атос. – Вы пленник шевалье д'Эрбле.    

Рауль  нехотя уступил; Арамис, менее щепетильный, чем граф де Ла Фер, быстро схватил  письмо, прочел его и, передавая его Атосу, сказал:    

– Прочтите  и подумайте о том, что здесь написано. Вы убедитесь, что само провидение отдало  нам в руки это письмо, чтобы мы знали его содержание.    

Атос  взял в руки письмо, хмуря свои красивые брови, но мысль о том, что в письме  этом речь может идти о д'Артаньяне, заставила его пересилить отвращение,  которое он питал к чтению чужих писем.    

Вот что  было в письме:    

«Монсеньер,  я пришлю сегодня вашему преосвященству для подкрепления отряда господина  Коменжа требуемых вами десять человек. Это, ваше преосвященство, люди очень  подходящие для охраны двух серьезных противников, ловкости и решительности  которых вы так опасаетесь».    

– Ого! –  воскликнул Атос.    

– Ну  что же, – спросил Арамис, – кто, по вашему мнению, те два противника,  для охраны которых, кроме отряда Коменжа, нужно еще десять отборных солдат? Не  похожи ли они как две капли воды на д'Артаньяна и Портоса?    

– Посвятим  весь день розыскам в Париже, – сказал Атос, – и если до вечера ничего  не узнаем, то выедем на Пикардийскую дорогу, и я ручаюсь, что благодаря  изобретательности д'Артаньяна мы не замедлим найти какое-нибудь указание на то,  где они находятся.    

– Едем  в Париж и спросим Планше, не слыхал ли он о своем бывшем господине.    

– Бедный  Планше! Вы так просто говорите о нем, Арамис, а между тем он, наверное, убит.  Все воинственные горожане вышли из города, и, вероятно, произошло страшное  побоище…    

Так как  это было вполне возможно, то оба друга возвратились в Париж весьма встревоженные  и направились к Королевской площади, где рассчитывали навести справки об этих  бедных горожанах. Каково же было их удивление, когда они застали горожан за  выпивкой и болтовней вместе с их капитаном все на той же Королевской площади. В  то время как семьи оплакивали их, прислушиваясь к пушечным выстрелам,  раздававшимся со стороны Шарантона, и воображая себе их на поле сражения, они  мирно благодушествовали.    

Атос и  Арамис снова осведомились у Планше о д'Артаньяне, но он ничего не мог им сообщить.  Они хотели увести его с собой, но он заявил им, что не может покинуть свой пост  без разрешения начальства.    

Только в  пять часов добрые горожане разошлись по домам, считая, что они возвращаются с  поля сражения; на самом деле они не отходили от бронзовой статуи Людовика XIII.    

– Тысяча  чертей! – сказал Планше, вернувшись в свою лавку на улице Менял. – Мы  разбиты наголову. Я никогда не утешусь!    

 Глава 37. ПИКАРДИЙСКАЯ  ДОРОГА    

     

Атос и  Арамис, чувствуя себя в Париже в безопасности, не скрывали от себя того, что стоит  им выйти из города, как они тотчас подвергнутся величайшим опасностям. Но что  значит опасность для людей такого склада?    

Впрочем,  они чувствовали, что развязка их второй Одиссеи приближается: предстояла последняя  схватка.    

Да и в  Париже было неспокойно: припасы истощались, и всякий раз, как у одного из генералов  принца Конти являлось желание выдвинуться, возникали бунты, которые он блестяще  усмирял, что на время возвышало его над коллегами. Во время одного из таких  бунтов Бофор разрешил разграбить дом и библиотеку Мазарини и дать, как он  выразился, что-нибудь поглодать несчастному народу.    

Атос и  Арамис покинули Париж после этого разгрома, случившегося вечером того дня, когда  парижане были разбиты под Шарантоном.    

Они  оставили Париж в самом жалком состоянии: раздираемый смутами, волнуемый всевозможными  слухами, город был на грани истощения. Как парижане и фрондеры, они полагали,  что в неприятельском стане царят те же нужда, страх и интриги между  начальствующими лицами; поэтому велико было их удивление, когда, проезжая через  Сен-Дени, они узнали, что в Сен-Жермене люди веселятся, смеются – словом,  живут в свое удовольствие.    

Оба  друга выбирали окольные пути из боязни попасться в руки мазаринистов, чьи  отряды бродили по Иль-де-Франсу, а также для того, чтобы избежать фрондеров,  которые захватили Нормандию и, без сомнения, отвели бы их к Лонгвилю, чтобы тот  выяснил, друзья они или враги. Избегнув этих двух опасностей, они выехали на  дорогу, из Булони в Аббевиль и обследовали ее шаг за шагом.    

Некоторое  время они никак не могли напасть на след. Расспросы содержателей гостиниц ни к  чему не вели, не давая никаких указаний. Они не знали, что предпринять, когда  вдруг в Монтрейле Атос нащупал на столе своими тонкими пальцами какую-то  неровность. Подняв скатерть, он прочел закорючки, вырезанные ножом в дереве:    

     

     

«ПОРТ…  Д'АРТ… – 2 ФЕВРАЛЯ».    

     

     

– Прекрасно, –  сказал Атос, показывая надпись Арамису. – Мы хотели ночевать здесь, но теперь  изменим план. Едем дальше.    

Они  снова сели на лошадей и поехали в Аббевиль. Там у них возникло затруднение:  гостиниц было очень много, – в которой из них остановиться?    

Не было  никакой возможности обследовать их все. Как же угадать, в которой из них останавливались  те, кого они искали?    

– Поверьте  мне, Атос, – сказал Арамис, – нечего и думать найти что-нибудь в  Аббевиле. Если бы Портос был один, он бы остановился в самой лучшей гостинице,  и, побывав там, мы, конечно, напали бы на его следы. Но д'Артаньян выше таких  слабостей. Сколько бы Портос ни заявлял ему дорогой, что умирает с голоду,  д'Артаньян будет продолжать свой путь, неумолимый, как рок. Поэтому надо искать  их в другом месте.    

Оба  друга поехали дальше, но никаких следов в дороге им не попадалось. Тяжелое и  скучное было дело, предпринятое ими, и, если бы не чувства чести, дружбы и  благодарности, наполнявшие их души, наши путешественники уже сто раз бросили бы  искать следы на песке, расспрашивать прохожих и всматриваться в каждое  встречное лицо.    

Таким  образом доехали они до Перонна. Атос начал уже отчаиваться. Человек необычный  по своему складу, полный благородства, он укорял себя за беспомощность,  полагая, что, должно быть, они плохо искали и неумело расспрашивали прохожих.  Оба путника наконец решили повернуть обратно, как вдруг, когда они проезжали  предместье, у городских ворот Атосу бросился в глаза черный рисунок на белой  стене, изображавший двух всадников, скачущих во весь опор. Рисунок был так  плох, что казался детской попыткой изобразить что-нибудь карандашом. У одного  из всадников была в руках таблица с надписью по-испански:    

     

     

«Нас  преследуют».    

     

     

– Ого! –  сказал Атос. – Вот это ясно как день. Как за ними ни гнались, д'Артаньян  остановился здесь минут на пять. Значит, от преследователей их все же отделяло  некоторое расстояние. Быть может, им удалось спастись.    

Арамис  покачал головой.    

– Если  бы они спаслись, то мы увидались бы с ними или по меньшей мере услышали бы о  них.    

– Вы  правы, Арамис, поедемте дальше.    

Беспокойство  и нетерпение, которое испытывали оба друга, не поддаются описанию. Нежное и  преданное сердце Атоса терзалось тревогой, тогда как легкомысленный и нервный  Арамис испытывал лишь мучительное нетерпение.    

Они  проскакали часа три подряд во весь опор, не хуже тех всадников, что были  изображены на стене. Вдруг на узкой тропинке между двумя крутыми скатами им  преградил путь огромный камень. На месте, где камень этот лежал раньше, на  одном из скатов виднелась свежая яма, из которой он был явно извлечен, так как  не мог выкатиться оттуда сам собою; а, судя по величине камня, поднять его  могли только гигантские руки Энкелада или Бриарея.    

Арамис  остановился.    

– О! –  сказал он, взглянув на камень. – Это дело рук Аякса, Теламона или Портоса.  Спешимся, граф, и рассмотрим этот камень.    

Они  сошли с коней. Камень был положен с очевидной целью загородить путь всадникам;  сначала он, по-видимому, лежал поперек дороги, а затем какие-то всадники  отодвинули его в сторону.    

Оба  друга стали разглядывать камень со всех сторон, но не могли ничего в нем  открыть необыкновенного. Подозвав к себе Блезуа и Гримо, они вчетвером  перевернули камень; на стороне его, обращенной к земле, была надпись:    

     

     

«За  нами гонятся восемь всадников. Если нам удастся доехать до Компьена, мы  остановимся в гостинице „Коронованный павлин“. Хозяин – наш друг».    

     

     

– Вот  это уже нечто определенное, – сказал Атос. – Так или иначе мы сможем  сообразить, что нам делать. Едем скорее в гостиницу «Коронованный павлин».    

– Хорошо, –  сказал Арамис, – но если мы хотим добраться до нее, нам надо дать передохнуть  лошадям, а то они совсем замучились.    

Арамис  говорил правду.    

Друзья  сделали привал у первого встречного кабачка, засыпали лошадям двойную порцию  овса, смоченного вином, дали им отдохнуть три часа и снова двинулись в путь.  Всадники и сами изнемогали от усталости, но надежда окрыляла их.    

Шесть  часов спустя Атос и Арамис въехали в Компьен и осведомились о том, где  находится гостиница «Коронованный павлин». Им указали вывеску с изображением  бога Пана с венком на голове[27].    

Оба  друга сошли с лошадей, не задерживаясь перед дурацкой вывеской, которую в  другое время Арамис непременно бы высмеял. Навстречу им вышел хозяин гостиницы,  лысый и пузатый, как китайский божок. Они спросили у него, не останавливались  ли здесь двое дворян, за которыми гнались кавалеристы.    

Не  говоря ни слова в ответ, хозяин гостиницы вошел в дом и достал из сундука  половину лезвия сломанной рапиры.    

– Вам  знакома эта вещь? – сказал он.    

Взглянув  на лезвие, Атос воскликнул:    

– Это  шпага д'Артаньяна!    

– Высокого  или того, что пониже? – спросил хозяин гостиницы.    

– Того,  что пониже, – ответил Атос.    

– Теперь  я вижу, что вы друзья этих господ.    

– Что  же случилось с ними?    

– Они  въехали ко мне во двор на совершенно заморенных конях, и, прежде чем успели запереть  ворота, вслед за ними въехало восемь всадников, которые их преследовали.    

– Восемь! –  сказал Атос. – Меня удивляет, что такие храбрецы, как д'Артаньян и Портос,  не могли справиться с восемью противниками.    

– Это  правда, сударь, только эти восемь человек никогда не схватили бы их, если бы не  призвали к себе на помощь два десятка солдат из королевского итальянского  полка, стоявшего в городе гарнизоном; так что друзья ваши были буквально  подавлены числом врагов.    

– Значит,  они арестованы? – спросил Атос. – Вы не знаете за что?    

– Нет,  сударь, их тотчас же увезли, и они ничего не успели сказать мне. Только когда  они уже ушли, я, перетаскивая два трупа и пять или шесть человек раненых, нашел  на месте битвы этот обломок шпаги.    

– А  с ними самими ничего худого не случилось?    

– Нет,  сударь, кажется, ничего.    

– Ну  что же, – сказал Арамис, – можно хоть этим утешиться.    

– Не  знаете ли вы, куда их повезли? – спросил Атос.    

– По  направлению к Лувру.    

– Оставим  здесь Блезуа и Гримо – они возвратятся завтра в Париж с нашими лошадьми, а  сами возьмем почтовых, – сказал Атос.    

– Да,  конечно, возьмем почтовых, – согласился Арамис.    

Пока  ходили за лошадьми, всадники наскоро пообедали, после чего тотчас отправились в  Лувр, надеясь получить там какие-нибудь сведения.    

В Лувре  был только один трактир, где приготовляли уже тогда ликер, славящийся и поныне.    

– Заедем  сюда, – сказал Атос. – Я уверен, что д'Артаньян сумел оставить там какой-нибудь  знак.    

Они  вошли в гостиницу и, подойдя к буфету, спросили два стаканчика ликера, как это,  без сомнения, сделали и Портос с д'Артаньяном. Прилавок буфета был покрыт  оловянной доской, на которой было нацарапано толстой булавкой:    

     

     

«Рюэй,  Д.»    

     

     

– Они  в Рюэе! – сказал Арамис, увидевший эту надпись.    

– Так  едем в Рюэй, – сказал Атос.    

– Это  все равно что лезть прямо в пасть волку, – возразил Арамис.    

– Если  бы Иона был мне таким другом, как д'Артаньян, – сказал Атос, – то я  последовал бы за ним даже во чрево кита, и вы сделали бы то же, Арамис.    

– Положительно,  дорогой граф, мне кажется, что вы думаете обо мне лучше, чем я того стою. Если  бы я был один, не знаю, отправился ли бы я в Рюэй, не принять особых мер  предосторожности. Но куда вы, туда и я.    

Они  взяли лошадей и двинулись в Рюэй. Атос, сам того не сознавая, дал Арамису  прекрасный совет. Депутаты парламента только что прибыли в Рюэй для знаменитого  совещания, которое, как известно, продолжалось три недели и привело к тому  жалкому миру, результатом которого был арест принца Конде.    

Рюэй был  наводнен парижскими адвокатами, президентами суда, всевозможными стряпчими, а  со стороны двора туда прибыли дворяне и гвардейские офицеры. Поэтому в такой  толпе нетрудно было затеряться любому, кто не хотел быть узнанным.    

Кроме  того, благодаря совещанию наступило перемирие, и никто не решился бы арестовать  двух дворян, будь они даже главарями Фронды.    

Обоим  друзьям тем не менее казалось, что все заняты вопросом, который волновал их  самих. Вмешавшись в толпу, они рассчитывали услыхать что-нибудь о д'Артаньяне и  Портосе, но оказалось, что все были заняты только изменением статей закона.  Атос был того мнения, что надо идти прямо к министру.    

– Друг  мой, – возразил на это Арамис, – то, что вы говорите, –  прекрасно, но берегитесь; мы в безопасности только потому, что нас здесь не  знают. Если мы чем-нибудь обнаружим, кто мы такие, то сразу попадем вслед за  нашими друзьями в каменный мешок, откуда нас сам дьявол не вызволит.  Постараемся соединиться с ними другим путем. По прибытии в Рюэй они, вероятно,  были допрошены кардиналом, а затем отосланы в Сен-Жермен.    

Они не в  Бастилии, так как Бастилия теперь в руках фрондеров и комендант ее – сын  Бруселя. Они не умерли, потому что смерть д'Артаньяна наделала бы слишком много  шуму. Что касается Портоса, то, по-моему, он бессмертен, как бог, хотя и менее  терпелив. Поэтому не будем приходить в отчаяние. Останемся в Рюэе: я убежден,  что они здесь. Но что с вами? Вы побледнели?    

– Помнится, –  ответил Атос дрогнувшим голосом, – что на рюэйском замке Ришелье приказал  устроить ужаснейшую подземную темницу.    

– О,  будьте спокойны, – сказал Арамис, – Ришелье был дворянин, равный нам  по рождению и выше нас по положению. Он мог, как король, снести с плеч голову  любому из первых сановников. Но Мазарини – выскочка и способен, самое  большее, хватать нас за шиворот, как полицейский. Успокойтесь, мой друг, я  уверен, что д'Артаньян и Портос в Рюэе и целы и невредимы.    

– В  таком случае нам надо получить от коадъютора разрешение участвовать в  совещании, тогда мы сможем остаться в Рюэе.    

– Со  всеми этими ужасными стряпчими? Что вы говорите, мой друг? Неужели вы полагаете,  что они обсуждают вопрос об аресте или освобождении д'Артаньяна и Портоса? Нет,  нет, по-моему, надо придумать средство получше.    

– Тогда, –  продолжал Атос, – вернемся к моей первой мысли: я не знаю другого  средства, как прямо и открыто пойти не к Мазарини, а к королеве и сказать ей:  «Государыня, возвратите нам двух ваших слуг и наших друзей».    

Арамис  покачал головой.    

– Это –  последнее средство, к нему мы всегда можем прибегнуть, Атос; но поверьте мне, к  нему стоит прибегнуть лишь в самом крайнем случае. А пока будем продолжать наши  поиски.    

И оба  друга стали продолжать свои расспросы и розыски. Продолжая допытываться, под  разными предлогами, один хитрее другого, у всех встречных, они наконец напали  на кавалериста, уверившего их, что он был в отряде, который доставил  д'Артаньяна и Портоса в Рюэй. Без этого указания они не знали бы, попали ли их  друзья действительно в Рюэй. Атос упорно настаивал на своей мысли повидаться с  королевой.    

– Чтобы  увидеться с королевой, – сказал ему Арамис, – надо сначала увидеться  с кардиналом. А как только мы увидимся с ним, мы тотчас увидимся с нашими  друзьями, но только не так, как нам бы этого хотелось.    

Признаюсь,  такая перспектива мне мало улыбается. Будем действовать на свободе, чтобы  скорее достигнуть цели.    

– Я  повидаюсь с королевой, – сказал Атос.    

– Ну  что ж, мой друг, если уж вы решились совершить это безумие, предупредите меня,  пожалуйста, об этом за день.    

– Для  чего?    

– Потому  что я воспользуюсь этим обстоятельством, чтобы съездить с визитом.    

– К  кому?    

– Гм!  Почем я знаю… Может быть, к госпоже де Лонгвиль. Она там всесильна; она поможет  мне. Только дайте мне знать через кого-нибудь, если вас арестуют; тогда я  сделаю все возможное.    

– Почему  вы не хотите рискнуть вместе со мною, Арамис? – спросил Атос.    

– Благодарю  покорно.    

– Арестованные  вчетвером и все вместе, мы, я думаю, ничем не рискуем: не пройдет и суток, как  мы будем на свободе.    

– Милый  друг, с того дня, как я убил Шатильона, этого кумира сен-жерменских дам, я окружил  свою особу слишком ярким блеском, чтобы не бояться тюрьмы еще больше. Королева  способна последовать в этом случае совету Мазарини, а он – посоветует  отдать меня под суд.    

– Значит,  вы думаете, Арамис, что она любит этого итальянца так сильно, как об этом говорят?    

– Любила  же она англичанина.    

– Э,  друг мой, она женщина!    

– Нет,  Атос, вы ошибаетесь: она королева.    

– Мой  друг, я приношу себя в жертву и иду просить аудиенции у Анны Австрийской.    

– Прощайте,  Атос, я иду собирать армию.    

– Зачем  это?    

– Чтобы  осадить Рюэй.    

– Где  же мы встретимся…    

– Под  виселицей кардинала.    

И оба  друга расстались: Арамис – чтобы вернуться в Париж, а Атос чтобы  подготовить себе аудиенцию у королевы.    

 Глава 38. БЛАГОДАРНОСТЬ  АННЫ АВСТРИЙСКОЙ    

     

Проникнуть  к Анне Австрийской Атосу стоило гораздо меньше труда, чем он предполагал. При  первой же его попытке все устроилось, и на следующий день ему была назначена  желанная аудиенция, сейчас же после выхода королевы, на котором его знатность  давала ему право присутствовать.    

Огромная  толпа наполнила сен-жерменские покои. Ни в Лувре, ни в Пале-Рояле не было у  Анны Австрийской такого количества придворных; но только здесь находилась  второразрядная аристократия, тогда как все первые вельможи Франции примкнули к  принцу Конти, к герцогу Бофору и к коадъютору.    

Впрочем,  и при этом дворе царило веселье. Особенность этой войны была та, что в ней не  столько стреляли, сколько сочиняли куплеты. Двор высмеивал в куплетах парижан,  парижане – двор; и раны, наносимые ядовитой насмешкой, были если и не  смертельны, то все же весьма болезненны.    

Однако  среди этого веселья и притворного легкомыслия в душе каждого таилась глубокая  тревога. Всех занимал вопрос: останется ли министром и фаворитом Мазарини –  этот человек, как туча явившийся с юга, или же он будет унесен тем же ветром,  который принес его сюда. Все этого ждали, все этого желали, и министр ясно  чувствовал, что все любезности, весь почет, которые его окружали, прикрывали  собой ненависть, замаскированную из страха или расчета. Он чувствовал себя  плохо, не зная, на кого рассчитывать, на кого положиться.    

Даже сам  принц Конде, сражавшийся за него, не пропускал случая унизить его или посмеяться  над ним. И даже разок-другой, когда Мазарини хотел показать свою власть перед  героем Рокруа, принц дал ему понять, что если он и поддерживает его, то не из  убеждений и не из пристрастия к нему.    

Тогда  кардинал бросался искать поддержки у королевы, но и там он чувствовал, что  почва начинает колебаться у него под ногами.    

В час,  назначенный для аудиенции, графу де Ла Фер было сообщено, что он должен немного  подождать, так как королева занята беседой с Мазарини.    

Это была  правда. Париж прислал новую депутацию, которая должна была наконец постараться  сдвинуть переговоры с мертвой точки, и королева совещалась с Мазарини насчет  приема этих депутатов.    

Все  высшие сановники были крайне озабочены. Атос не мог выбрать худшей минуты,  чтобы ходатайствовать о своих друзьях – ничтожных пылинках, затерявшихся в  этом вихре.    

Но Атос  обладал непреклонным характером. Приняв какое-нибудь решение, он никогда его не  менял, если решение это, по его мнению, согласовалось с совестью и чувством  долга; он настоял на том, чтобы его приняли, сказав при этом, что хотя он и не  является депутатом Конти, или Бофора, или герцога Бульонского, или д'Эльбефа,  или коадъютора, или госпожи де Лонгвиль, или Бруселя, или парламента, а пришел  по личному делу, ему тем не менее надо сообщить ее величеству о вещах  первостепенной важности.    

Кончив  беседу с Мазарини, королева пригласила Атоса в свой кабинет.    

Его  ввели туда. Он назвал свое имя. Оно слишком часто доходило до слуха королевы и  слишком много раз звучало в ее сердце, чтобы Анна Австрийская могла забыть его.  Однако она осталась невозмутимой и только посмотрела на графа де Ла Фер таким пристальным  взглядом, какой позволителен только женщинам – королевам по крови или по  красоте.    

– Вы  желаете оказать нам какую-нибудь услугу, граф? – спросила Анна Австрийская  после минутного молчания.    

– Да,  сударыня, еще одну услугу, – сказал Атос, задетый тем, что королева,  казалось, не узнала его.    

Атос был  человеком с благородным сердцем, а значит, плохой придворный. Анна нахмурилась.  Мазарини, сидевший у стола и перелистывавший какие-то бумаги, словно  какой-нибудь простой секретарь, поднял голову.    

– Говорите, –  сказала королева.    

Мазарини  опять стал перелистывать бумаги.    

– Ваше  величество, – начал Атос, – двое наших друзей, двое самых смелых слуг  вашего величества, господин д'Артаньян и господин дю Валлон, посланные в Англию  господином кардиналом, вдруг исчезли в ту минуту, когда они ступили на  французскую землю, и неизвестно, что с ними сталось.    

– И  что же? – спросила королева.    

– Я  обращаюсь к вашему величеству с покорной просьбой сказать мне, что сталось с  этими шевалье, и, если понадобится, просить у вас правосудия.    

– Сударь, –  ответила Анна Австрийская с той надменностью, которая, по отношению к некоторым  лицам, обращалась у нее в грубость, – так вот ради чего вы нас беспокоите  среди великих забота которые волнуют нас? Это полицейское дело! Но, сударь, вы прекрасно  знаете или должны, по крайней мере, знать, что у нас нет больше полиции с тех  пор, как мы не в Париже.    

– Я  полагаю, – сказал Атос, холодно кланяясь, – что вашему величеству  незачем обращаться к полиции, чтобы узнать, где находятся д'Артаньян и дю  Валлон, и если вашему величеству угодно будет спросить об этом господина  кардинала, то господину кардиналу достаточно будет порыться в своей памяти,  чтобы ответить.    

– Но  позвольте, сударь, – сказала Анна Австрийская с той презрительной миной,  которая была ей так свойственна, – мне кажется, вы спрашиваете его сами.    

– Да,  ваше величество, и я почти имею на это право, потому что дело идет о господине  д'Артаньяне, о господине д'Артаньяне! – повторил он, стараясь всколыхнуть  в королеве воспоминания женщины.    

Мазарини  почувствовал, что пора прийти на помощь королеве.    

– Граф, –  сказал он, – я сообщу вам то, что неизвестно ее величеству, а именно, что  сталось с этими двумя шевалье. Они выказали неповиновение и за это сейчас  арестованы.    

– Я  умоляю ваше величество, – сказал Атос, все так же невозмутимо, не отвечая  Мазарини, – освободить из-под ареста господина д'Артаньяна и господина дю  Валлона.    

– То,  о чем вы меня просите, вопрос дисциплины, и он меня не касается, –  ответила королева.    

– Господин  д'Артаньян никогда так не отвечал, когда дело шло о том, чтобы оказать услугу  вашему величеству, – сказал Атос, кланяясь с достоинством и отступая на  два шага в направлении двери.    

Мазарини  остановил его.    

– Вы  тоже из Англии, граф? – спросил он, делая знак королеве, которая заметно  побледнела, готовая уже произнести суровое слово.    

– Да,  и я присутствовал при последних минутах короля Карла Первого, – ответил  Атос. – Бедный король! Он был только слабохарактерен и за это был слишком  строго наказан своими подданными. Троны в наши дни расшатались, и преданным  сердцам стало опасно служить государям. Д'Артаньян ездил в Англию уже во второй  раз. В первый раз ради чести одной великой королевы; во второй раз – ради  жизни великого короля.    

– Сударь, –  сказала Анна Австрийская, обращаясь к Мазарини тоном, истинный смысл которого  был ясен, несмотря на то что вообще королева хорошо умела притворяться, –  нельзя ли сделать что-нибудь для этих шевалье?    

– Я  сделаю все, что будет угодно приказать вашему величеству, – ответил  Мазарини.    

– Сделайте  то, чего желает граф де Ла Фер, ведь так вас зовут, сударь?    

– У  меня есть еще одно имя, сударыня. Меня зовут Атос.