1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
– О!  Я уверен, монсеньор отвечает им, что я жив.    

– Я  ничего не отвечаю. Вы хороните себя, дорогой мой, значит, вы мертвы.    

Монсоро,  в свою очередь, закусил губу.    

– Ну  что же, монсеньор, – сказал он, – пусть я потеряю свою должность.    

– Вот  как?    

– Да,  есть вещи, которые для меня важнее.    

– А! –  произнес принц. – Стало быть, честолюбие вам чуждо?    

– Таков  уж я, монсеньор.    

– Ну  раз уж вы такой, вы не найдете ничего дурного в том, что об этом узнает король.    

– Кто  же ему скажет?    

– Проклятие!  Если он спросит меня, мне, безусловно, придется рассказать о нашем разговоре.    

– По  чести, монсеньор, коли рассказывать королю все, о чем говорят в Париже, его  величеству не хватит двух ушей.    

– А  о чем говорят в Париже, сударь? – спросил принц, обернувшись к Монсоро так  резко, словно его змея ужалила.    

Монсоро  увидел, что разговор постепенно принял слишком серьезный оборот для выздоравливающего  человека, который еще лишен полной свободы действий. Он смирил злобу, кипевшую  в его душе, и, приняв безразличный вид, сказал:    

– Что  могу знать я, бедный паралитик? Жизнь идет, а я вижу только тень от нее, да и  то не всегда. Ежели король недоволен тем, что я плохо несу свою службу, он не  прав.    

– То  есть как?    

– Конечно.  Несчастье, случившееся со мной…    

– Ну!    

– Произошло  частично по его вине.    

– Что  вы этим хотите сказать?    

– Проклятие!  Разве господин де Сен-Люк, проколовший меня шпагой, не из числа самых близких  друзей короля? Ведь секретному удару, которым он продырявил мне грудь, научил  его король, и я не вижу ничего невозможного в том, что король сам же его  исподтишка и подстрекнул завести ссору со мной.    

Герцог  Анжуйский слегка кивнул головой.    

– Вы  правы, – сказал он, – но, как ни кинь, король есть король.    

– До  тех пор, пока он не перестает быть им, не так ли? – сказал Монсоро.    

Герцог  подскочил.    

– Кстати, –  сказал он. – Разве госпожа де Монсоро не живет здесь?    

– Монсеньор,  графиня сейчас больна, иначе бы она уже явилась сюда засвидетельствовать вам свое  глубокое почтение.    

– Больна?  Бедняжка!    

– Больна,  монсеньор.    

– От  горя, которое ей причинил вид ваших страданий?    

– И  от этого, и от утомления, вызванного переездом.    

– Будем  надеяться, что нездоровье ее продлится недолго, дорогой граф. У вас такой  умелый лекарь.    

И принц  поднялся со стула.    

– Что  и говорить, – сказал Монсоро, – милый Реми прекрасно лечил меня.    

– Реми?  Но ведь так зовут лекаря Бюсси?    

– Да,  верно, это граф ссудил его мне, монсеньор.    

– Значит,  вы очень дружны с Бюсси?    

– Он  мой лучший и, следовало бы даже сказать, мой единственный друг, – холодно  ответил Монсоро.    

– Прощайте,  граф, – сказал принц, приподнимая шелковую портьеру.    

В то  самое мгновение, когда голова его высунулась за портьеру, принцу показалось,  что он увидел край платья, исчезнувший в комнате напротив, и внезапно перед ним  вырос, на своем посту посреди коридора, Бюсси.    

Подозрения  принца усилились.    

– Мы  уезжаем, – сказал он.    

Бюсси не  ответил и поспешил спуститься вниз, чтобы отдать распоряжение эскорту подготовиться,  но, возможно, и для того, чтобы скрыть от принца румянец на своем лице.    

Оставшись  один, герцог попытался проникнуть туда, где исчезло шелковое платье.    

Но,  обернувшись, увидел, что Монсоро пошел вслед за ним и, бледный как смерть,  стоит на пороге своей комнаты, держась за наличник.    

– Ваше  высочество ошиблись дверью, – холодно сказал граф.    

– В  самом деле, – пробормотал герцог, – благодарствуйте.    

И, кипя  от ярости, спустился вниз.    

В  течение всего обратного, довольно долгого пути он и Бюсси не обменялись ни  единым словом.    

Бюсси распрощался  с герцогом у дверей его дворца.    

Когда  Франсуа вошел в дом и остался в кабинете один, к нему с таинственным видом проскользнул  Орильи.    

– Ну  вот, – сказал, завидев его, герцог, – муж потешается надо мной.    

– А  возможно, и любовник тоже, монсеньор, – добавил музыкант.    

– Что  ты сказал?    

– Правду,  ваше высочество.    

– Тогда  продолжай.    

– Послушайте,  монсеньор, я надеюсь, вы простите меня, потому что я сделал все это, движимый  одним желанием услужить вашему высочеству.    

– Дальше!  Решено, я тебя прощаю заранее.    

– Ну  так вот, после того как вы вошли в дом, я сторожил под навесом во дворе.    

– Ага!  И ты увидел?    

– Я  увидел женское платье, увидел, как женщина наклонилась, увидел, как две руки  обвились вокруг ее шеи, и, так как ухо у меня наметанное, я отчетливо услышал  звук долгого и нежного поцелуя.    

– Но  кто был этот мужчина? – спросил герцог. – Его ты узнал?    

– Я  не мог узнать рук, – возразил Орильи, – у перчаток нет лица,  монсеньор.    

– Разумеется,  но можно узнать перчатки.    

– Действительно,  и мне показалось… – сказал Орильи.    

– Что  они тебе знакомы, верно? Ну, ну!    

– Но  это только лишь предположение.    

– Не  важно, все равно говори.    

– Так  вот, монсеньор, мне показалось, что это перчатки господина де Бюсси.    

– Кожаные  перчатки, расшитые золотом, не так ли? – вскричал герцог, с глаз которого  внезапно спала застилавшая правду пелена.    

– Да,  монсеньор, из буйволовой кожи и расшитые золотом, они самые, – подтвердил  Орильи.    

– А!  Бюсси! Конечно, Бюсси! Это Бюсси! – снова воскликнул герцог. – Как я  был слеп! Нет, я не был слеп, я просто не мог бы поверить в такую дерзость.    

– Осторожней, –  сказал Орильи, – мне кажется, ваше высочество говорите слишком громко.    

– Бюсси! –  еще раз повторил герцог, перебирая в памяти тысячи мелочей, которые в свое  время прошли для него незамеченными, а теперь снова возникали перед его  мысленным взором во всем их значении.    

– Однако,  монсеньор, – сказал Орильи, – не надо спешить с выводами: может  статься, в комнате госпожи де Монсоро прятался какой-нибудь другой мужчина?    

– Да,  это возможно, но Бюсси, ведь он оставался в коридоре, должен был увидеть этого  мужчину.    

– Вы  правы, монсеньор.    

– А  потом, перчатки, перчатки.    

– Это  тоже верно. И еще: кроме звука поцелуя, я услышал…    

– Что?    

– Три  слова.    

– Какие?    

– Вот  они: «До завтрашнего вечера».    

– Боже  мой!    

– Таким  образом, монсеньор, если мы пожелаем возобновить те прогулки, которыми когда-то  занимались, мы сможем проверить наши подозрения.    

– Орильи,  мы возобновим их завтра вечером.    

– Ваше  высочество знаете, что я всегда к вашим услугам.    

– Отлично.  А! Бюсси! – повторил герцог сквозь зубы. – Бюсси изменил своему  сеньору! Бюсси, повергающий всех в трепет! Безупречный Бюсси! Бюсси, который не  хочет, чтобы я стал королем Франции!    

И,  улыбаясь своей дьявольской улыбкой, герцог отпустил Орильи, чтобы поразмыслить  на свободе.    

 Глава XLI    

Соглядатаи    

     

Орильи и  герцог Анжуйский выполнили свое намерение. Герцог в течение всего дня старался  по возможности держать Бюсси возле себя, чтобы следить за всеми его действиями.    

Бюсси  ничего лучшего и не желал, как провести день в обществе принца и получить таким  образом вечер в свое распоряжение.    

Так он  поступал обычно, даже когда у него не было никаких тайных планов.    

В десять  часов вечера Бюсси закутался в плащ и, с веревочной лестницей под мышкой, зашагал  к Бастилии.    

Герцог,  который не знал, что Бюсси держит в его передней лестницу, и не думал, что  можно осмелиться в этот час выйти одному на улицы Парижа; герцог, который  полагал, что Бюсси зайдет в свой дворец за конем и слугою, потерял десять минут  на сборы. За эти десять минут легкий на ногу и влюбленный Бюсси успел пройти  три четверти пути.    

Бюсси  повезло, как обычно везет смелым людям. Он никого не встретил на улицах и, подойдя  к дому, увидел в окне свет.    

Это был  условленный между ним и Дианой сигнал.    

Молодой  человек закинул лестницу на балкон. Она была снабжена шестью крюками, повернутыми  в разные стороны, и всегда без промаха цеплялась за что-нибудь.    

Услышав  шум, Диана погасила светильник и открыла окно, чтобы закрепить лестницу.    

Это было  делом одной минуты.    

Диана  окинула взором площадь, внимательно обследовав все углы и закоулки.    

Площадь  показалась ей безлюдной.    

Тогда  она сделала знак Бюсси, что он может подниматься. Увидев этот знак, Бюсси стал  взбираться по лестнице, шагая через две перекладины. Их было десять, поэтому на  подъем потребовалось всего пять шагов, то есть пять секунд.    

Момент  был выбран очень удачно, потому что в то время, как Бюсси поднимался к окну,  господин де Монсоро, более десяти минут терпеливо подслушивавший у дверей жены,  с трудом спускался по лестнице, опираясь на руку доверенного слуги, который с  успехом заменял Реми всякий раз, когда дело шло не о перевязках и не о  лекарствах.    

Этот  двойной маневр, словно согласованный умелым стратегом, был выполнен так точно,  что Монсоро открыл дверь на улицу как раз в то мгновение, когда Бюсси втянул  лестницу и Диана закрыла окно.    

Монсоро  вышел на улицу. Но, как мы уже сказали, она была пустынна, и граф ничего не  увидел.    

– Может  быть, тебе дали неверные сведения? – спросил Монсоро у слуги.    

– Нет,  монсеньор, – ответил тот. – Я уходил из Анжуйского дворца, и старший  конюх, мы с ним приятели, сказал мне совершенно точно, что монсеньор герцог  приказал оседлать к вечеру двух коней. Разве только он собирался в какое-нибудь  другое место ехать, а не сюда.    

– Куда  ему еще ехать? – мрачно сказал Монсоро.    

Подобно  всем ревнивцам, граф не представлял себе, что у всего остального человечества  могли найтись иные заботы, кроме одной – мучить его.    

Он снова  оглядел улицу.    

– Может,  лучше мне было остаться в комнате Дианы, – пробурчал он. – Но они,  вероятно, переговариваются сигналами. Она могла бы предупредить его, что я там,  и тогда я бы ничего не узнал. Лучше сторожить снаружи, как мы договорились.  Ну-ка, проведи меня в то укромное место, откуда, по-твоему, все видно.    

– Пойдемте,  сударь, – сказал слуга.    

Монсоро  двинулся вперед, одной рукой опираясь о руку слуги, другой – о стену.    

И  действительно, в двадцати – двадцати пяти шагах от двери дома, в направлении  Бастилии, лежала большая груда камней, оставшихся от разрушенных домов.  Мальчишки квартала использовали ее как укрепления, когда играли в войну, игру,  ставшую популярной со времен войн арманьяков и бургиньонов.    

Посреди  этой груды камней слуга соорудил что-то вроде укрытия, где без труда могли спрятаться  двое.    

Он  расстелил на камнях свой плащ, и Монсоро присел на него.    

Слуга  расположился у ног графа.    

Возле  них на всякий случай лежал мушкет.    

Слуга  хотел было поджечь фитиль, но Монсоро остановил его.    

– Погоди, –  сказал он, – еще успеется. Мы выслеживаем королевскую дичь. Всякий, кто поднимет  на нее руку, карается смертной казнью через повешение.    

Он  переводил свой взгляд, горящий, словно у волка, притаившегося возле овчарни, с  окна Дианы в глубину улицы, а оттуда на прилежащие улицы, ибо, желая застигнуть  врасплох, боялся, как бы его самого врасплох не застигли.    

Диана  предусмотрительно задернула плотные гобеленовые занавеси, и лишь узенькая полоска  света пробивалась между ними, свидетельствуя, что в этом совершенно темном доме  теплится жизнь.    

Монсоро  не просидел в засаде и десяти минут, как из улицы Сент-Антуан выехали два всадника.    

Слуга не  произнес ни слова и лишь рукой указал в их сторону.    

– Да, –  шепнул Монсоро, – вижу.    

Возле  угла Турнельского дворца всадники спешились и привязали лошадей к железному  кольцу, вделанному для этой цели в стену.    

– Монсеньор, –  сказал Орильи, – по-моему, мы приехали слишком поздно. По всей вероятности,  он отправился прямо из вашего дворца, опередив вас на десять минут. Он уже там.    

– Пусть  так, – сказал принц, – но, если мы не видели, как он вошел, мы  увидим, как он выйдет.    

– Да,  но когда это будет? – сказал Орильи.    

– Когда  мы захотим, – сказал принц.    

– Не  сочтете ли вы за нескромность с моей стороны, если я спрошу, как вы собираетесь  этого добиться, монсеньор?    

– Нет  ничего легче. Один из нас, ты, например, постучит в дверь, под предлогом, что  пришел осведомиться о здоровье господина де Монсоро. Все влюбленные боятся  шума, и, стоит тебе войти в дом, он тотчас же вылезет в окно, а я, оставаясь  здесь, увижу, как он улепетывает.    

– А  Монсоро?    

– Что  он, черт побери, может сказать? Он мой друг, я обеспокоен, я прислал узнать о  его здоровье, потому что днем мне показалось, что он плохо выглядит. Нет ничего  проще.    

– Как  нельзя более хитроумно, монсеньор, – сказал Орильи.    

– Ты  слышишь, что они говорят? – спросил Монсоро слугу.    

– Нет,  монсеньор, но, если они будут продолжать разговор, мы обязательно их услышим, потому  что они идут в нашу сторону.    

– Монсеньор, –  сказал Орильи, – вот груда камней, которая словно нарочно тут положена,  чтобы вашему высочеству за ней спрятаться.    

– Да.  Но постой, может, удастся что-нибудь разглядеть в щель между занавесками.    

Как мы  уже сказали, Диана снова зажгла светильник, и из комнаты пробивался наружу слабый  свет. Герцог и Орильи добрые десять минут вертелись так и сяк, пытаясь найти ту  точку, откуда их взгляды могли бы проникнуть внутрь комнаты.    

Во время  этих эволюций Монсоро кипел от негодования, и рука его то и дело хваталась за  ствол мушкета, гораздо менее холодный, чем она.    

– О!  Неужели я вынесу это? – шептал он. – Проглочу еще и это оскорбление?  Нет, нет! Терпение мое иссякло. Разрази господь! Не иметь возможности ни спать,  ни бодрствовать, ни даже болеть спокойно из-за того, что в праздном мозгу этого  ничтожного принца угнездилась позорная прихоть! Нет, я не угодливый слуга, я  граф де Монсоро! Пусть он только пойдет в эту сторону, и, клянусь честью, я  всажу ему пулю в лоб. Зажигай фитиль, Рене, зажигай!    

Именно в  это мгновение принц, видя, что проникнуть взглядом за занавески невозможно,  вернулся к своему первому плану и собрался уже было спрятаться за камнями, пока  Орильи пойдет стучать в дверь, как вдруг Орильи, позабыв о разнице в положении,  схватил его за руку.    

– В  чем дело, сударь? – спросил удивленный принц.    

– Идемте,  монсеньор, идемте, – сказал Орильи.    

– Но  почему?    

– Разве  вы не видите? Там, слева, что-то светится. Идемте, монсеньор, идемте.    

– И  верно, я вижу какую-то искорку среди тех камней.    

– Это  фитиль мушкета или аркебузы, монсеньор.    

– А! –  произнес герцог. – Кто же, черт побери, может там прятаться?    

– Кто-нибудь  из друзей или слуг Бюсси. Удалимся, сделаем крюк и вернемся с другой стороны.  Слуга поднимет тревогу, и мы увидим, как Бюсси вылезет из окна.    

– И  верно, твоя правда, – сказал герцог. – Пойдем.    

Они  перешли через улицу, направляясь туда, где были привязаны их лошади.    

– Уходят, –  сказал слуга.    

– Да, –  сказал Монсоро. – Ты узнал их?    

– Я  почти уверен, что это принц и Орильи.    

– Так  оно и есть. Но сейчас я удостоверюсь в этом окончательно.    

– Что  вы собираетесь делать, монсеньор?    

– Пошли!    

Тем  временем герцог и Орильи свернули в улицу Сен-Катрин с намерением проехать  вдоль садов и возвратиться обратно по бульвару Бастилии.    

Монсоро  вошел в дом и приказал заложить карету.    

Случилось  то, что и предвидел герцог.    

Услышав  шум, который произвел Монсоро, Бюсси встревожился: свет снова погас, окно открылось,  лестницу опустили, и Бюсси, к своему великому сожалению, был вынужден бежать,  как Ромео, но, в отличие от Ромео, он не увидел первого луча занимающегося дня  и не услышал пения жаворонка.    

В ту  минуту, когда он ступил на землю и Диана сбросила ему лестницу, из-за угла  Бастилии появились герцог и Орильи.    

Они еще  успели заметить прямо перед окном Дианы какую-то тень, словно висящую между  небом и землей, но почти в то же мгновение тень эта исчезла за углом улицы  Сен-Поль.    

– Сударь, –  уговаривал графа де Монсоро слуга, – мы поднимем на ноги весь дом.    

– Что  из того? – отвечал взбешенный Монсоро. – Кажется, я тут хозяин и имею  полное право делать у себя в доме то, что собирался сделать господин герцог  Анжуйский.    

Карета  была подана. Монсоро послал за двумя слугами, которые жили на улице Турнель, и  когда эти люди, со времени его ранения всюду его сопровождавшие, пришли и  заняли свои места на подножках, экипаж тронулся в путь. Две крепкие лошади  бежали рысью и меньше чем через четверть часа доставили графа к дверям Анжуйского  дворца.    

Герцог и  Орильи возвратились так недавно, что даже кони их не были еще расседланы.    

Монсоро,  имевший право являться к принцу без приглашения, показался на пороге как раз в  тот момент, когда принц, швырнув свою фетровую шляпу на кресло, протягивал ноги  в сапогах камердинеру.    

Лакей,  шедший на несколько шагов впереди Монсоро, объявил о прибытии господина главного  ловчего.    

Даже  если бы молния ударила в окна комнаты, принц не был бы потрясен больше, чем при  этом известии.    

– Господин  де Монсоро! – вскричал он, охваченный беспокойством, о котором свидетельствовали  и его бледность, и его взволнованный тон.    

– Да,  монсеньор, я самый, – сказал граф, успокаивая или, скорее, пытаясь  успокоить, бушевавшую в его жилах кровь.    

Усилие,  которое он над собой делал, было столь жестоким, что граф почувствовал, как  ноги под ним подогнулись, и упал в кресло возле дверей.    

– Но, –  сказал герцог, – вы убьете себя, дорогой друг. Вы уже сейчас такой  бледный, что, сдается, вот-вот лишитесь чувств.    

– О  нет, монсеньор! Сейчас я должен сообщить вашему высочеству слишком важные известия.  Быть может, потом я и впрямь упаду в обморок, это вероятно.    

– Так  говорите же, дорогой граф, – сказал Франсуа в полном смятении.    

– Но  не в присутствии слуг, я полагаю? – сказал Монсоро.    

Герцог  отослал всех, даже Орильи. Они остались наедине.    

– Ваше  высочество откуда-то возвратились? – спросил Монсоро.    

– Как  видите, граф.    

– Это  весьма неосторожно со стороны вашего высочества – ходить среди ночи по улицам.    

– Кто  вам сказал, что я ходил по улицам?    

– Проклятие!  Эта пыль на ваших сапогах, монсеньор…    

– Господин  де Монсоро, – ответил принц тоном, в котором нельзя было ошибиться, –  разве у вас есть и другая должность, кроме должности главного ловчего?    

– Должность  соглядатая? Да, монсеньор. В наши дни все этим занимаются, одни больше, другие  меньше, ну и я – как все.    

– И  что же вам приносит эта должность?    

– Знание  того, что происходит.    

– Любопытно, –  произнес принц, подвигаясь поближе к звонку, чтобы иметь возможность вызвать  слуг.    

– Весьма  любопытно, – сказал Монсоро.    

– Ну  что ж, сообщите мне то, что хотели.    

– Я  за тем и пришел.    

– Вы  позволите мне тоже сесть?    

– Не  надо иронизировать, монсеньор, над столь смиренным и верным другом, как я, который,  невзирая на поздний час и свое болезненное состояние, явился сюда для того,  чтобы оказать вам важную услугу. Если я и сел, монсеньор, то, клянусь честью,  лишь потому, что ноги меня не держат.    

– Услугу? –  переспросил герцог. – Услугу?    

– Да.    

– Так  говорите же!    

– Монсеньор,  я явился к вашему высочеству по поручению одного могущественного лица.    

– Короля?    

– Нет,  монсеньора герцога де Гиза.    

– А, –  сказал принц, – по поручению герцога де Гиза, это другое дело. Подойдите  ко мне и говорите тише.    

 Глава XLII    

О том, как герцог  Анжуйский поставил свою подпись, и о том, что он сказал после этого    

     

Некоторое  время герцог Анжуйский и Монсоро молчали. Затем герцог прервал молчание.    

– Ну,  господин граф, – спросил он, – что же господа де Гизы поручили вам  сообщить мне?    

– Очень  многое, монсеньор.    

– Значит,  вы получили от них письмо?    

– О!  Нет. После странного исчезновения мэтра Николя Давида господа де Гизы больше не  посылают писем.    

– В  таком случае вы сами побывали в армии?    

– Нет,  монсеньор, это они приехали в Париж.    

– Господа  де Гизы в Париже? – воскликнул герцог.    

– Да,  монсеньор.    

– И  я их не видел!    

– Они  слишком осторожны, чтобы подвергать опасности себя, а также и ваше высочество.    

– И  меня даже не известили!    

– Почему  же нет, монсеньор? Как раз этим я сейчас и занимаюсь.    

– А  что они собираются здесь делать?    

– Но  ведь они, монсеньор, явились на встречу, которую вы им сами назначили.    

– Я!  Я назначил им встречу?    

– Разумеется.  В тот самый день, когда ваше высочество были арестованы, вы получили письмо от  господ де Гизов и через мое посредство ответили им, слово в слово, что они  должны быть в Париже с тридцать первого мая до второго июня. Сегодня тридцать  первое мая. Если вы забыли господ де Гизов, то господа де Гизы, как видите, вас  не забыли, монсеньор.    

Франсуа  побелел.    

С того  дня произошло столько событий, что он упустил из виду это свидание, несмотря на  всю его важность.    

– Верно, –  сказал он, – но между мною и господами де Гизами больше не существует тех  отношений, которые существовали тогда.    

– Если  это так, монсеньор, – сказал граф, – вам лучше предупредить их, ибо  мне кажется, что у них на этот счет совсем иное мнение.    

– То  есть?    

– Вы,  быть может, полагаете, что развязались с ними, монсеньор, но они продолжают считать  себя связанными с вами.    

– Это  западня, любезный граф, приманка, на которую такой человек, как я, во второй  раз не попадется.    

– А  где же монсеньор попался в первый раз?    

– Как  где я попался?! Да в Лувре, клянусь смертью Христовой!    

– Разве  это было по вине господ де Гизов?    

– Я  не утверждаю, – проворчал герцог, – я не утверждаю, я только говорю,  что они ничего не сделали, чтобы помочь мне бежать.    

– Это  было бы нелегко, так как они сами находились в бегах.    

– Верно, –  прошептал герцог.    

– Но,  как только вы очутились в Анжу, разве они не поручили мне сказать вам, что вы  можете всегда рассчитывать на них, как они рассчитывают на вас, и что в тот  день, когда вы двинетесь на Париж, они тоже выступят против него.    

– И  это верно, – сказал герцог, – но я не двинулся на Париж.    

– Нет,  двинулись, монсеньор, раз вы в Париже.    

– Да,  я в Париже, но как союзник моего брата.    

– Разрешите  заметить вам, монсеньор, что Гизам вы больше чем союзник.    

– Кто  же я им?    

– Монсеньор  – их сообщник.    

Герцог  Анжуйский прикусил губу.    

– Так  вы говорите, что они поручили вам объявить мне об их прибытии?    

– Да,  ваше высочество, они оказали мне эту честь.    

– Но  они не сообщили вам причин своего возвращения?    

– Зная  меня за доверенное лицо вашего высочества, они сообщили мне все: и причины и  планы.    

– Так  у них есть планы? Какие?    

– Те  же, что и прежде.    

– И  они считают их осуществимыми?    

– Они  в них уверены.    

– А  цель этих планов по-прежнему?..    

Герцог  остановился, не решаясь выговорить слова, которые должны были последовать за теми,  что он произнес.    

Монсоро  закончил его мысль:    

– Да,  монсеньор, их цель – сделать вас королем Франции.    

Герцог  почувствовал, как лицо его краснеет от радости.    

– Но, –  спросил он, – благоприятный ли сейчас момент?    

– Это  решит ваша мудрость.    

– Моя  мудрость?    

– Да.  Вот факты, факты очевидные, неопровержимые.    

– Я  слушаю.    

– Провозглашение  короля главой Лиги было всего лишь комедией, в ней быстро разобрались, а  разобравшись, тут же осудили ее. Теперь начинается противодействие, и все  государство поднимается против тирана, короля и его ставленников. Проповеди  звучат как призывы к оружию; в церквах, вместо того чтобы молиться богу,  проклинают короля. Армия дрожит от нетерпения, буржуа присоединяются к нам,  наши эмиссары только и делают, что сообщают о новых вступлениях в Лигу. В  общем, царствованию Валуа приходит конец. В этих условиях господам де Гизам  необходимо выбрать серьезного претендента на трон, и их выбор, натурально, остановился  на вас. Так вот, отказываетесь ли вы от ваших прежних замыслов?    

Герцог  не ответил.    

– О  чем вы думаете, монсеньор? – спросил Монсоро.    

– Проклятие! –  ответил принц. – Я думаю…    

– Монсеньор  знает, что может говорить со мной вполне откровенно.    

– Я  думаю о том, – сказал герцог, – что у моего брата нет детей, что  после него трон должен перейти ко мне, что король не крепкого здоровья. Зачем  же мне в таком случае суетиться вместе со всем этим людом и в бессмысленном  соперничестве марать мое имя, достоинство, мою братскую привязанность и,  наконец, зачем мне добиваться с опасностью для себя того, что причитается мне  по праву?    

– Вот  как раз в этом, – сказал Монсоро, – ваше высочество и ошибаетесь:  трон вашего брата перейдет к вам только в том случае, если вы им завладеете.  Господа де Гизы сами не могут стать королями, но они не допустят, чтобы на  троне сидел неугодный им король. Они рассчитывали, что тем королем, который  сменит ныне царствующего, будете вы, ваше высочество, но в случае вашего отказа  они найдут другого, предупреждаю вас.    

– Кого  же? – вскричал герцог Анжуйский, нахмурившись. – Кто посмеет сесть на  трон Карла Великого?    

– Бурбон  вместо Валуа, вот и все, монсеньор, потомок святого Людовика вместо потомка  святого Людовика.    

– Король  Наваррский? – воскликнул Франсуа.    

– А  почему бы и нет? Он молод, храбр. Правда, у него нет детей, но все уверены, что  он может их иметь.    

– Он  гугенот.    

– Он!  Да разве он не обратился во время Варфоломеевской ночи?    

– Да.  Но позже он отрекся.    

– Э!  Монсеньор, то, что он сделал ради жизни, он сделает и ради трона.    

– Значит,  они думают, что я уступлю мои права без борьбы?    

– Я  полагаю, что они это предусмотрели.    

– Я  буду отчаянно сражаться.    

– Этим  вы их не напугаете. Они старые вояки.    

– Я  встану во главе Лиги.    

– Они  ее душа.    

– Я  объединюсь с моим братом.    

– Ваш  брат будет мертв.    

– Я  призову на помощь королей Европы.    

– Короли  Европы охотно вступят в войну с королями, но они дважды подумают, прежде чем  вступить в войну с народом.    

– Почему  с народом?    

– Разумеется.  Господа Гизы готовы на все, даже на созыв штатов, даже на провозглашение  республики.    

Франсуа  стиснул руки в невыразимой тоске. Монсоро со своими столь исчерпывающими ответами  был страшен.    

– Республики? –  прошептал принц.    

– О!  Господи боже мой! Да, как в Швейцарии, как в Генуе, как в Венеции.    

– Но  я и мои сторонники, мы не потерпим, чтобы из Франции сделали республику.    

– Ваши  сторонники? – переспросил Монсоро. – Ах! Монсеньор, вы были так ко  всему равнодушны, так чужды всего земного, что, даю слово, сегодня у вас  остались только два сторонника – господин де Бюсси и я.    

Герцог  не мог подавить мрачной улыбки.    

– Значит,  я связан по рукам и ногам, – сказал он.    

– Похоже  на то, монсеньор.    

– Тогда  какой им смысл иметь со мной дело, если я, как вы утверждаете, лишен всякого могущества?    

– Я  имел в виду, монсеньор, что вы бессильны без господ Гизов, но вместе с ними  всесильны.    

– Я  всесилен вместе с ними?    

– Да.  Скажите слово, и вы – король.    

Герцог в  страшном волнении поднялся и заходил по кабинету, комкая все, что попадалось  ему под руку: занавеси, портьеры, скатерти. Наконец он остановился перед  Монсоро.    

– Ты  был прав, граф, когда сказал, что у меня остались только два друга: ты и Бюсси.    

Он  произнес эти слова с приветливой улыбкой, которой уже успел заменить выражение  гнева на своем бледном лице.    

– Итак? –  спросил Монсоро с глазами, горящими радостью.    

– Итак,  мой верный слуга, – ответил принц, – говорите, я слушаю.    

– Вы  мне приказываете, монсеньор?    

– Да.    

– Так  вот, монсеньор, вот в двух словах весь план.    

Герцог  побледнел, но остановился, чтобы выслушать.    

Граф  продолжал:    

– Через  восемь дней Праздник святых даров, не правда ли, монсеньор?    

– Да.    

– Для  этого святого дня король уже давно замыслил устроить торжественное шествие к  главным монастырям Парижа.    

– Да,  у него в обычае устраивать каждый год такие шествия ради этого праздника.    

– И,  как ваше высочество помнит, при короле в этот день нет охраны, или, вернее,  охрана остается за дверями монастыря. В каждом монастыре король останавливается  возле алтаря, опускается на колени и читает по пять раз «Pater» и «Ave», да еще  добавляет сверх того семь покаянных псалмов.    

– Все  это мне известно.    

– Среди  прочих монастырей он посетит и аббатство Святой Женевьевы.    

– Бесспорно.    

– Но  поскольку перед монастырем накануне ночью случится нечто непредвиденное…    

– Непредвиденное?    

– Да.  Лопнет сточная труба.    

– И  что?    

– Алтарь  нельзя будет поставить снаружи – под портиком, и его поместят внутри – во  дворе.    

– Ну  и?    

– Погодите.  Король войдет, с ним вместе войдут четверо или пятеро из свиты. Но за королем и  этими четверыми или пятерыми двери закроют.    

– И  тогда?    

– И  тогда… – ответил Монсоро. – Ваше высочество уже знакомы с монахами,  которые будут принимать его величество в аббатстве.    

– Это  будут те же самые?    

– Вот  именно. Те же самые, которые были там при миропомазании вашего высочества.    

– И  они осмелятся поднять руки на помазанника божьего?    

– О!  Только для того, чтобы постричь его, вот и все. Вы же знаете это четверостишие:    

     

Из  трех корон ты сдуру    

Лишился  уже одной.    

Час  близок – лишишься второй,    

Вместо  третьей получишь тонзуру.    

     

– И  они посмеют это сделать? – вскричал герцог с алчно горящим взором. –  Они прикоснутся к голове короля?    

– О!  К тому времени он уже не будет королем.    

– Каким  образом?    

– Вам  не приходилось слышать о некоем брате из монастыря Святой Женевьевы, святом человеке,  который произносит речи в ожидании той поры, когда он начнет творить чудеса?    

– О  брате Горанфло?    

– О  нем самом.    

– Это  тот, который хотел проповедовать Лигу с аркебузой на плече?    

– Тот  самый. Ну и вот, короля отведут в его келью. Наш монах обещал, что, как только  король окажется там, он заставит его подписать отречение. После того как король  отречется, войдет госпожа де Монпансье с ножницами в руках. Ножницы уже  куплены, и госпожа де Монпансье носит их на поясе. Это прелестные ножницы из  чистого золота, с восхитительной резьбой: кесарю – кесарево.    

Франсуа  молчал. Зрачки его лживых глаз расширились, как у кошки, которая подстерегает в  темноте свою добычу.    

– Дальнейшее  вам понятно, монсеньор, – продолжал граф. – Народу объявят, что  король, испытав святое раскаяние в своих заблуждениях, дал обет навсегда  остаться в монастыре. На случай, если кто-нибудь усомнится в том, что король  действительно дал такой обет, у герцога де Гиза есть армия, у господина  кардинала – церковь, а у господина Майеннского – буржуазия; располагая этими  тремя силами, можно заставить народ поверить почти во все, что угодно.    

– Но  меня обвинят в насилии, – сказал герцог после недолгого молчания.    

– Вам  незачем там находиться.    

– Меня  будут считать узурпатором.    

– Монсеньор  забывает про отречение.    

– Король  не согласится подписать его.    

– Кажется,  брат Горанфло не только весьма красноречив, но еще и очень силен.    

– Значит,  план готов.    

– Окончательно.    

– И  они не опасаются, что я их выдам?    

– Нет,  монсеньор, потому что у них есть другой, не менее верный план – против вас, на  случай вашей измены.    

– А! –  произнес принц.    

– Да,  монсеньор, но я с ним незнаком. Им слишком хорошо известно, что я ваш друг, и  они мне не доверяют. Я знаю только о существовании плана, и это – всё.    

– В  таком случае я сдаюсь, граф. Что надо делать?    

– Одобрить.    

– Что  ж, я одобряю.    

– Да.  Но недостаточно одобрить на словах.    

– Как  же еще могу я дать свое одобрение?    

– В  письменном виде.    

– Безумие  думать, что я соглашусь на это.    

– Почему  же?    

– А  если заговор не удастся?    

– Как  раз на тот случай, если он не удастся, и просят у монсеньора подпись.    

– Значит,  они хотят укрыться за моим именем?    

– Разумеется.    

– Тогда  я наотрез отказываюсь.    

– Вы  уже не можете.    

– Я  уже не могу отказаться?    

– Нет.    

– Вы  что, с ума сошли?    

– Отказаться  – значит изменить.    

– Почему?    

– Потому  что я с удовольствием бы смолчал, но ваше высочество сами приказали мне говорить.    

– Ну  что ж, пусть господа де Гизы рассматривают это как им вздумается, по крайней  мере я сам выберу между двух зол.    

– Монсеньор,  смотрите, не ошибитесь в выборе.    

– Я  рискну, – сказал Франсуа, немного взволнованный, но пытающийся тем не  менее держаться твердо.    

– Не  советую, монсеньор, – сказал граф, – в ваших же интересах.    

– Но,  подписываясь, я себя компрометирую.    

– Отказываясь  подписаться, вы делаете гораздо хуже: вы себя убиваете.    

Франсуа  содрогнулся.    

– И  они осмелятся? – сказал он.    

– Они  осмелятся на все, монсеньор. Заговорщики слишком далеко зашли. Им надо добиться  успеха любой ценой.    

Вполне  понятно, что герцог заколебался.    

– Я  подпишу, – сказал он.    

– Когда?    

– Завтра.    

– Нет,  монсеньор, подписать надо не завтра, а немедленно, если уж вы решились  подписать.    

– Но  ведь господа де Гизы должны еще составить обязательство, которое я беру по  отношению к ним.    

– Обязательство  уже составлено, монсеньор, оно со мной.    

Монсоро  вынул из кармана бумагу: это было полное и безоговорочное одобрение известного  нам плана. Герцог прочел его все, от первой до последней строчки, и граф видел,  что по мере того, как он читал, лицо его покрывалось бледностью. Когда Франсуа  кончил, ноги отказались держать его, и он сел, вернее, упал в кресло перед  столом.    

– Возьмите,  монсеньор, – сказал граф, подавая ему перо.    

– Значит,  мне надо подписать? – спросил принц, подперев лоб рукой – у него кружилась  голова.    

– Надо,  если вы хотите; никто вас к этому не вынуждает.    

– Нет,  вынуждают, раз вы угрожаете мне убийством.    

– Я  вам не угрожаю, монсеньор, боже упаси, я вас предупреждаю, это большая разница.    

– Давайте, –  сказал герцог.    

И,  словно сделав над собой усилие, он взял или, скорее, выхватил перо из рук графа  и подписал.    

Монсоро  следил за ним взором, горящим ненавистью и надеждой. Когда он увидел, что перо  прикоснулось к бумаге, он вынужден был опереться о стол; зрачки его, казалось,  расширялись все больше и больше по мере того, как рука герцога выводила буквы  подписи.    

– Уф! –  вздохнул Монсоро, когда герцог кончил.    

И,  схватив бумагу таким же резким движением, каким герцог схватил перо, он сложил  ее и спрятал между рубашкой и куском шелковой ткани, заменявшим в то время  жилет, застегнул камзол и поверх него запахнул плащ.    

Герцог с  удивлением следил за ним, не в силах понять выражение этого бледного лица, по  которому молнией промелькнула свирепая радость.    

– А  теперь, монсеньор, – сказал Монсоро, – будьте осторожны.    

– То  есть? – спросил герцог.    

– Не  ходите по улицам в ночное время вместе с Орильи, как вы делали только что.    

– Что  это значит?    

– Это  значит, монсеньор, что сегодня ночью вы отправились добиваться любви женщины,  которую ее муж боготворит и ревнует так, что способен… да, клянусь честью,  способен убить всякого, кто приблизится к ней без его разрешения.    

– Не  о себе ли, часом, и не о своей ли жене вы говорите?    

– Да,  монсеньор. Раз уж вы угадали с первого раза столь точно, я даже не попытаюсь  отрицать. Я женился на Диане де Меридор, она принадлежит мне, и никому другому,  даже самому принцу, принадлежать не будет, во всяком случае, пока я жив. И дабы  вы твердо это знали, монсеньор, глядите; я клянусь в этом моим именем на своем  кинжале.    

И он  почти коснулся клинком груди принца, который попятился назад.    

– Сударь,  вы мне угрожаете, – сказал Франсуа, бледный от гнева и ярости.    

– Нет,  мой принц, я вновь только предупреждаю вас.    

– О  чем предупреждаете?    

– О  том, что моя жена не будет принадлежать никому другому!    

– А  я, господин глупец, – вскричал вне себя герцог Анжуйский, – я отвечаю  вам, что вы предупреждаете меня слишком поздно и она уже принадлежит кое-кому!    

Монсоро  страшно вскрикнул и вцепился руками в свои волосы.    

– Не  вам ли? – прохрипел он. – Не вам ли, монсеньор?    

Ему  стоило только протянуть руку, все еще сжимавшую кинжал, и клинок вонзился бы в  грудь принца. Франсуа отступил.    

– Вы  лишились рассудка, граф, – сказал он, готовясь позвонить в колокольчик.    

– Нет,  я вижу ясно, говорю разумно и понимаю правильно. Вы сказали, что моя жена принадлежит  кому-то другому, вы так сказали.    

– И  повторяю.    

– Назовите  этого человека и приведите доказательства.    

– Кто  прятался сегодня ночью в двадцати шагах от ваших дверей, с мушкетом в руках?    

– Я.    

– Очень  хорошо, граф, а в это время…    

– В  это время…    

– У  вас в доме, вернее, у вашей жены был мужчина.    

– Вы  видели, как он вошел?    

– Я  видел, как он вышел.    

– Из  дверей?    

– Из  окна.    

– Вы  узнали этого мужчину?    

– Да, –  сказал герцог.    

– Назовите  его, – вскричал Монсоро, – назовите его, монсеньор, или я ни за что  не отвечаю.    

Герцог  провел рукою по лбу, и на губах его мелькнуло что-то вроде улыбки.    

– Господин  граф, – сказал он, – даю честное слово принца крови, клянусь господом  моим и моей душой, через восемь дней я укажу вам человека, который обладает  вашей женой.    

– Вы  клянетесь? – воскликнул Монсоро.    

– Клянусь.    

– Что  ж, монсеньор, через восемь дней, – сказал граф и похлопал рукой по тому  месту на груди, где лежала подписанная принцем бумага, – через восемь  дней, или… вы понимаете?..    

– Приходите  через восемь дней, вот все, что я могу вам сказать.    

– Хорошо,  так даже лучше, – согласился Монсоро. – Через восемь дней ко мне  вернутся все мои силы, а когда человек собирается мстить, ему нужны все силы.    

Он  отвесил герцогу прощальный поклон, в котором нетрудно было прочесть угрозу, и вышел.    

 Глава ХLIII    

Прогулка к Бастилии    

     

Тем  временем анжуйские дворяне, один за другим, возвратились в Париж.    

Если бы  мы сказали, что они приехали исполненные доверия, вы усомнились бы в этом.  Слишком хорошо знали они короля, его брата и мать, чтобы думать, будто все может  обойтись родственными объятиями.    

У  анжуйцев еще свежа была в памяти охота, которую устроили на них друзья короля,  и после той мало приятной процедуры они не могли тешить себя надеждой на  триумфальную встречу.    

Поэтому  они возвращались с опаской, пробирались в город незаметно, вооруженные до зубов,  готовые стрелять при первом подозрительном движении; и по пути к Анжуйскому  дворцу с полсотни раз обнажали шпагу против горожан, единственное преступление  которых состояло лишь в том, что те позволяли себе глазеть на проезжающих мимо  анжуйцев. Особенно лютовал Антрагэ, он винил во всех своих невзгодах господ  королевских миньонов и дал себе клятву сказать им при случае пару теплых слов.    

Антрагэ  поделился своим планом с Рибейраком, человеком очень разумным, и тот заявил  ему, что, прежде чем доставить себе подобное удовольствие, надо иметь  поблизости границу, а то и все две.    

– Это  можно устроить, – ответил Антрагэ.    

Герцог  принял их очень хорошо.    

Они были  его людьми так же, как господа де Можирон, де Келюс, де Шомберг и д’Эпернон  были людьми короля.    

Для  начала он сказал им:    

– Друзья  мои, здесь, кажется, собираются вас прикончить. Все идет к тому. Будьте очень  осторожны.    

– Мы  уже осторожны, монсеньор, – ответил Антрагэ. – Но не подобает ли нам  отправиться в Лувр засвидетельствовать его величеству наше нижайшее почтение?  Ведь, в конце концов, если мы будем прятаться, это не сделает чести Анжу. Как  вы полагаете?    

– Вы  правы, – сказал герцог. – Отправляйтесь, и, если хотите, я составлю  вам компанию.    

Молодые  люди обменялись вопросительными взглядами. В эту минуту в зал вошел Бюсси и  принялся обнимать друзей.    

– Э! –  сказал он. – Долго же вы добирались! Но что я слышу? Монсеньор хочет  отправиться в Лувр, чтобы его там закололи, как Цезаря в римском сенате?  Подумайте о том, что каждый из миньонов охотно унес бы кусочек вашего  высочества под полой своего плаща.    

– Но,  дорогой друг, мы хотим слегка приласкать этих господ.    

Бюсси  расхохотался.    

– Э! –  сказал он. – Там будет видно, там будет видно.    

Герцог  пристально посмотрел на него.    

– Пойдемте  в Лувр, – заявил Бюсси, – но только одни; монсеньор останется у себя  в саду срубать головы макам.    

Франсуа  засмеялся с притворной веселостью. По правде говоря, в глубине души он был рад,  что избавился от неприятной обязанности.    

Анжуйцы  нарядились в великолепные одежды.    

Все они  были знатными вельможами и охотно проматывали на шелках, бархате и позументах  доходы от родовых земель.    

Они шли,  сверкая золотом, драгоценными камнями, парчой, встречаемые приветственными  возгласами простонародья, чей безошибочный нюх угадывал за пышными нарядами  сердца, пылающие ненавистью к королевским миньонам.    

Но  Генрих III не пожелал принять господ из Анжу, и они напрасно прождали в  галерее.    

И не кто  иные, как господа де Келюс, де Можирон, де Шомберг и д’Эпернон, с вежливыми  поклонами и с изъявлениями глубочайшего сожаления, явились сообщить анжуйцам  решение короля.    

– Ах,  господа, – сказал Антрагэ, потому что Бюсси старался держаться как можно  незаметней, – это печальное известие, но в ваших устах оно становится  значительно менее неприятным.    

– Господа, –  ответствовал Шомберг, – вы сама обходительность, сама любезность. Не  угодно ли вам, чтобы мы заменили неудавшийся прием небольшой прогулкой?    

– О!  Господа, мы собирались вас просить об этом, – с живостью ответил Антрагэ,  но Бюсси незаметно тронул его за руку и шепнул:    

– Помолчи,  пусть они сами.    

– Куда  бы нам пойти? – сказал Келюс в раздумии.    

– Я  знаю чудестный уголок возле Бастилии, – откликнулся Шомберг.    

– Господа,  мы следуем за вами, – сказал Рибейрак. – Идите вперед.    

И четверо  миньонов, в сопровождении четырех анжуйцев, вышли из Лувра и зашагали по  набережным к бывшему турнельскому загону для скота, а в те времена – Конскому  рынку, подобию ровной площади, где росло несколько чахлых деревьев и там и сям  были расставлены загородки, предназначенные для того, чтобы отгораживать  лошадей или привязывать их.    

По пути  наши восемь дворян взялись под руки и, обмениваясь бесчисленными любезностями,  болтали о веселых и легкомысленных вещах, к величайшему удивлению горожан,  которые уже сожалели о своих недавних здравицах анжуйцам и говорили теперь, что  те приехали, чтобы заключить сделку с поросятами Ирода.    

Когда  пришли на место, Келюс взял слово:    

– Посмотрите,  что за прекрасный, уединенный уголок и как твердо стоит нога на этой пропитанной  селитрой земле.    

– По  чести, так, – откликнулся Антрагэ, отбив ногой несколько вызовов.    

– Ну  и вот, – продолжал Келюс, – мы и подумали, эти господа и я, что вы  охотно изъявите желание прийти сюда с нами в один из ближайших дней, чтобы  составить компанию вашему другу, господину де Бюсси, который оказал нам честь  вызвать нас всех четверых разом.    

– Это  верно, – подтвердил Бюсси ошеломленным друзьям.    

– Он  нам ничего не сказал! – воскликнул Антрагэ.    

– О!  Господин де Бюсси знает все тонкости дела, – ответил Можирон. – Ну  как? Вы согласны, господа анжуйцы?    

– Разумеется,  согласны, – ответили трое анжуйцев в один голос, – мы польщены столь  высокой честью.    

– Вот  и чудесно, – сказал Шомберг, потирая руки. – А теперь, если вам будет  угодно, давайте выберем себе противников.    

– Меня  это вполне устраивает, – сказал Рибейрак с горящими глазами. – И в  таком случае…    

– Нет, –  прервал его Бюсси, – так было бы несправедливо. Мы все охвачены одним и  тем же чувством, значит, нас вдохновляет всевышний. Мыслями человеческими  управляет бог, господа, уверяю вас. Предоставим же богу разделить нас на пары.  К тому же вам известно, как мало это будет иметь значения, если мы решим, что  первый освободившийся приходит на помощь остальным.    

– Обязательно,  обязательно! – вскричали миньоны.    

– Тогда  тем более поступим, как братья Горации: бросим жребий.