1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 
– Электричество мы собираемся подать завтра.
				
На этот раз аплодисменты прозвучали куда искреннее. Брэд поднял руки, призывая к тишине, но аплодисменты продолжались. Секунд тридцать, а то и дольше. И если бы не события двух последних дней, как потом сказал Стью Фрэнни, толпа, вероятно, стащила бы Брэда с трибуны и на руках носила бы по аудитории, совсем как футболиста, принесшего команде победные очки в последние тридцать секунд финальной игры. Лето заканчивалось.
				
Но наконец аплодисменты стихли.
				
– Мы собираемся повернуть рубильник ровно в полдень, поэтому я бы хотел, чтобы все находились дома и были наготове. Наготове к чему? Слушайте внимательно, это важно. Первое: выключите в своем доме все лампы и электрические приборы, которыми вы не пользуетесь. Второе: сделайте то же самое в соседних с вами домах, в которых никто не живет. Третье: если почувствуете запах газа, найдите источник и заверните кран. Четвертое: если услышите пожарную сирену, поезжайте на звук… но не неситесь сломя голову. Давайте обойдемся без сломанных шей. А теперь… есть вопросы?
				
Несколько заданных вопросов касались четырех основных моментов, перечисленных Брэдом. На каждый он терпеливо ответил. Его нервозность выдавали только руки, теребившие блокнотик в черной обложке.
				
Когда вопросы иссякли, Брэд продолжил:
				
– Я хочу поблагодарить всех, кто гнул спины, помогая на электростанции. И напомнить, что энергетическая команда не распускается. Нам надо восстанавливать линии электропередач, проводить ремонт, доставлять мазут из Денвера. Я надеюсь, вы все продолжите работу. Мистер Глен Бейтман говорит, что к тому времени, когда выпадет снег, нас, возможно, станет десять тысяч, а к следующей весне – еще больше. Поэтому мы должны запустить электростанции в Лонгмонте и Денвере до конца следующего года…
				
– Не должны, если сюда придет этот крутой парень! – донесся из глубины зала чей-то грубый голос.
				
На мгновение повисла мертвая тишина. Брэд стоял, схватившись обеими руками за трибуну, с мертвенно-бледным лицом. «Он не сможет закончить», – подумал Стью, но тут Брэд продолжил, на удивление ровным голосом:
				
– Мое дело – электричество, но вот что я отвечу тому, кто это сказал. Я думаю, мы переживем того парня. Иначе я бы ремонтировал генераторы на его стороне. Да и кому до него есть дело?
				
Брэд уже сошел с трибуны, когда кто-то еще проорал:
				
– Ты чертовски прав!
				
Громыхнули аплодисменты, продолжительные, даже свирепые, и что-то в них не понравилось Стью. Ему пришлось долго стучать молотком, чтобы восстановить порядок и продолжить собрание.
				
– Следующий вопрос повестки дня…
				
– На хрен твою повестку дня! – пронзительно прокричала какая-то молодая женщина. – Давайте поговорим о темном человеке! Давайте поговорим о Флэгге! Я считаю, нам давно следовало об этом поговорить!
				
Рев одобрения. Отдельные крики: «Так нельзя!» Осуждение грубых слов. Посторонние разговоры.
				
Стью так сильно застучал молотком, что головка отлетела от ручки.
				
– У нас собрание! – проорал он. – У всех будет возможность поговорить обо всем, что вас тревожит, но пока я веду это собрание, я требую… соблюдения… хоть какого-то ПОРЯДКА! – Последнее слово он проревел так громко, что микрофон взвыл, зато присутствующие все-таки успокоились. – А теперь, – Стью говорил нарочито тихо и спокойно, – следующий вопрос повестки дня – информация о том, что произошло в доме Ральфа вечером второго сентября, и я полагаю, что докладывать следует мне, избранному вами начальнику полиции.
				
Он помолчал, и тишина в зале не понравилась ему точно так же, как не понравились громовые аплодисменты после заключительных слов Брэда. Они наклонились вперед, пристально смотрели на него, алчно ожидая подробностей. Он ощутил тревогу и недоумение, словно за последние сорок восемь часов Свободная зона изменилась до неузнаваемости, превратилась во что-то незнакомое. У него возникло такое же чувство, как и в Стовингтонском противоэпидемическом центре, когда он пытался выбраться наружу: Стью казался себе мухой, бьющейся в невидимой паутине. Слишком многие лица он видел впервые, здесь собралось слишком много незнакомцев…
				
Но сейчас думать об этом времени не было.
				
Он описал события, предшествовавшие взрыву, опустив предчувствие Фрэн, возникшее у нее в последние минуты перед катастрофой. Они находились в таком настроении, что вполне могли без этого обойтись.
				
– Вчера утром Брэд, Ральф и я копались в руинах более трех часов. Нашли остатки бомбы из динамитных шашек, подсоединенных к «уоки-токи». Эту бомбу спрятали в стенном шкафу в гостиной. Билл Скэнлон и Тед Фрэмптон нашли точно такую же рацию в Рассветном амфитеатре, и мы предполагаем, что бомбу подорвали оттуда. Это…
				
– Предполагаем, чтоб я сдох! – прокричал Тед Фрэмптон из третьего ряда. – Это сделал мерзавец Лаудер и его маленькая шлюха!
				
По залу пробежал глухой ропот.
				
И это – хорошие люди? Им плевать на Ника, и Сью, и Чэда, и остальных. Они – толпа, жаждущая самосуда, они хотят только одного: поймать Гарольда и Надин и повесить их… как амулет против темного человека.
				
Он поймал взгляд Глена, и Глен лишь цинично пожал плечами.
				
– Если кто-нибудь еще выкрикнет с места, не получив слова, я объявлю собрание закрытым, и вы сможете поговорить друг с другом, – отчеканил Стью. – У нас не посиделки. Если мы не будем придерживаться правил, то к чему придем?
				
Тед Фрэмптон, не садясь, зло смотрел на него. Стью встретился с ним взглядом. Через несколько мгновений Тед опустил глаза.
				
– Мы подозреваем Гарольда Лаудера и Надин Кросс. У нас есть веские основания и убедительные косвенные улики. Но прямых доказательств нет, и я прошу всех иметь это в виду.
				
Шепот вспыхнул в нескольких местах зала и смолк.
				
– И я хочу сказать следующее, – продолжил Стью. – Если они вернутся в Зону, я хочу, чтобы их привели ко мне. Я посажу их под замок, и Эл Банделл проследит за тем, чтобы их судили… а суд предполагает, что они смогут высказаться в свою защиту, если им будет что сказать. Мы… здесь мы должны быть хорошими парнями. Полагаю, вы все знаете, где находятся плохие парни. А хорошие парни по определению должны подходить к таким проблемам цивилизованно.
				
Он в надежде оглядел зал и увидел только недоумение, смешанное с негодованием: двух лучших друзей Стюарта Редмана разорвало в клочья, говорили эти глаза, а он заботится о людях, которые это сделали.
				
– Если вы хотите знать мое мнение, я думаю, это они. Но все надо сделать правильно. И я здесь для того, чтобы сказать вам, что так и будет.
				
Глаза сидящих в зале не отрывались от него. Более тысячи пар глаз, и он чувствовал мысли, которые роились за этими глазами: Что за чушь ты несешь? Они ушли. Ушли на запад. А ты ведешь себя так, будто они отъехали на пару дней, чтобы полюбоваться птичками.
				
Стью налил в стакан воды, отпил, надеясь избавиться от сухости в горле. Но вкус, точнее, полное его отсутствие, вызывал омерзение.
				
– В любом случае из этого мы будем исходить. – Он оглядел зал. – Далее, полагаю, мы должны провести довыборы в комитет. Мы не будем заниматься этим сегодня, но вы должны подумать о том, кого бы хотели видеть… – Вверх взметнулась рука, и Стью указал на нее. – Говорите. Только сначала представьтесь, чтобы все знали, кто вы.
				
– Я Шелдон Джонс, – произнес крупный мужчина в шерстяной клетчатой рубашке. – А почему бы не выбрать новых членов прямо сейчас? Я предлагаю кандидатуру Теда Фрэмптона.
				
– Эй, я поддерживаю! – закричал Билл Скэнлон. – Прекрасно!
				
Тед Фрэмптон сцепил руки над головой и потряс ими, вызвав жидкие аплодисменты, и Стью вновь почувствовал, как его охватывают отчаяние и беспомощность. Они собираются заменить Ника Эндроса Тедом Фрэмптоном? Прямо-таки дурная шутка. Тед вступил в энергетическую команду, но обнаружил, что работать там слишком тяжело. Затем перебрался в похоронную и вроде бы прижился, хотя Чэд говорил Стью, что Тед из тех людей, что могут растянуть пятнадцатиминутный перекур на целый час, а ленч – до конца рабочего дня. Тед мгновенно присоединился к поискам Гарольда и Надин, вероятно, ради новых ощущений. Они с Биллом Скэнлоном наткнулись на «уоки-токи» в Рассветном амфитеатре исключительно благодаря слепой удаче (надо отдать Теду должное, он это признавал), но с тех пор он так заважничал, что Стью это совершенно не нравилось.
				
Стью вновь посмотрел на Глена и буквально смог прочитать его мысль по циничному взгляду и легкому подергиванию уголка рта: Может, мы смогли бы использовать Гарольда, чтобы подорвать и этого говнюка.
				
Внезапно в голове Стью возникло слово, которое так часто использовал Никсон, внезапно он понял причину отчаяния и беспомощности. Мандат. Они лишились мандата. Он исчез двумя днями ранее, в пламени и грохоте.
				
– Вы, возможно, знаете, чего хотите, Шелдон, но мне представляется, что другие люди хотели бы получить время на раздумья. Давайте зададим такой вопрос. Те, кто хочет проголосовать за новых членов постоянного комитета, скажите «да».
				
Из зала донеслось лишь несколько «да».
				
– Те, кто хочет неделю подумать, скажите «нет».
				
«Нет» прозвучало громче, но в голосовании приняли участие далеко не все. Большинство предпочло промолчать, словно эта тема в данный момент их не интересовала.
				
– Хорошо. Мы планируем провести следующее собрание в аудитории Мунцингера через неделю, одиннадцатого сентября, чтобы выдвинуть кандидатов на два места в постоянном комитете и проголосовать за них.
				
Довольно дерьмовая эпитафия, Ник. Извини.
				
– Доктор Ричардсон находится здесь, чтобы рассказать о матушке Абагейл и тех, кого ранило взрывом. Док?
				
Ричардсона встретили аплодисментами. Он подошел к краю сцены, протирая стекла очков. Сообщил, что при взрыве погибли восемь человек, еще двое до сих пор находятся в критическом состоянии, восемь – в удовлетворительном.
				
– Учитывая силу взрыва, я думаю, что нам еще очень повезло. Теперь о матушке Абагейл.
				
Все подались вперед.
				
– Я хочу ограничиться очень коротким заявлением и минимумом пояснений. Заявление следующее: я ничего не могу для нее сделать.
				
Негромкий шепот прокатился по залу и стих. Стью видел на лицах горе, но не удивление.
				
– Жители Зоны, которые прибыли сюда до меня, сказали, что ей было сто восемь лет. Я не могу этого утверждать, но ответственно заявляю, что никогда раньше не видел и не лечил такого старого человека. Мне сказали, что она отсутствовала две недели, и по моей оценке – нет, моей догадке – все это время она не видела приготовленной пищи. Она, похоже, жила на корешках, орехах, травах и других аналогичных продуктах. – Он помолчал. – После возвращения она только раз справила большую нужду. Экскременты содержали веточки и сучки.
				
– Господи! – вырвалось у кого-то, то ли у мужчины, то ли у женщины.
				
– Одна рука обожжена ядовитым плющом. Ноги покрыты язвами, которые сочились бы гноем, если бы ее состояние…
				
– Эй, может, хватит? – крикнул, поднимаясь, Джек Джексон. На его побледневшем лице читались ярость и горе. – Неужели ты начисто лишен чувства такта?
				
– Такт тут ни при чем, Джек. Я всего лишь докладываю о ее состоянии. Она в коме, истощена и прежде всего очень, очень стара. Я думаю, она умрет. Если бы я имел дело с кем-то еще, то говорил бы с большей определенностью. Но… как и всем вам, она мне снилась. Она и тот, другой.
				
Опять тихий шепот, словно пролетевший ветерок, и Стью почувствовал, как встают и застывают по стойке «смирно» волосы на затылке.
				
– Мне сны такой противоположной направленности казались мистическими, – продолжил Джордж, – и сам факт, что мы все видели эти сны, указывает как минимум на телепатию. Но я не стану касаться ни парапсихологии, ни теологии, как не коснулся и чувства такта, и по той же причине: у меня другая профессия. Если эта женщина от Бога, Он, возможно, вылечит ее. Я не могу. Я даже скажу вам больше. То, что она до сих пор жива, для меня – чудо. Это все. Есть вопросы?
				
Вопросов не последовало. Они смотрели на него словно громом пораженные, некоторые открыто плакали.
				
– Спасибо. – Джордж кивнул и в мертвой тишине вернулся на свое место.
				
– Давай, – шепнул Стью Глену. – Тебе слово.
				
Глен занял трибуну без представления и привычно сжал ее края руками.
				
– Мы обсудили все, кроме темного человека, – начал он.
				
Вновь тот же шепот. Несколько человек инстинктивно перекрестились. Пожилая женщина в проходе слева быстро поднесла руки к глазам, рту и ушам, странным образом имитируя Ника Эндроса, после чего вновь сложила их на большой черной сумке.
				
– Мы в какой-то степени обсуждали его на закрытых заседаниях комитета, – продолжил Глен спокойным и доверительным тоном. – И разумеется, возникал вопрос, выносить ли это на публичное обсуждение. Отмечалось, что никто в Зоне скорее всего не захочет об этом говорить после кошмарных снов, которые мы все видели по пути сюда. То есть, вероятно, требовался период восстановления душевного равновесия. Теперь, думаю, самое время поговорить о нем. Вывести темного человека на свет Божий. У полиции есть замечательная штука под названием «Идент-и-кит», которая используется для создания фоторобота преступника по показаниям различных свидетелей. В нашем случае отсутствует лицо, зато хватает воспоминаний, с помощью которых мы можем в общих чертах обрисовать Противника. Я разговаривал со многими людьми и теперь хочу представить вам его образ, нарисованный с помощью встроенного в меня «Идент-и-кита». Его зовут Рэндалл Флэгг, хотя у некоторых он ассоциируется с такими именами и фамилиями, как Ричард Фрай, Роберт Фримонт и Ричард Фримантл. Инициалы Эр-Эф, вероятно, имеют какое-то значение, но, насколько мне удалось выяснить, в Свободной зоне об этом никто ничего не знает. Его присутствие – во снах – вызывает тревогу, беспокойство, страх, ужас. И практически всегда люди ассоциировали его присутствие с холодом.
				
Сидящие в аудитории кивали, зал вновь загудел разговорами. Стью подумал, что видит перед собой мальчишек, которые только что познали секс, а теперь сравнивают впечатления и крайне удивлены тем, что все ощутили примерно одно и то же. Он прикрыл рот рукой, чтобы спрятать улыбку, и приказал себе этим же вечером поделиться своим открытием с Фрэн.
				
– Флэгг на западе. Равное число людей видели его в Лас-Вегасе, в Лос-Анджелесе, в Сан-Франциско и в Портленде. Некоторые – и матушка Абагейл в их числе – утверждают, что Флэгг распинает непослушных. Все, похоже, уверены, что при возникновении конфронтации между этим человеком и нами Флэгг не остановится ни перед чем, чтобы раздавить нас. И «не останавливаться ни перед чем» включает в себя многое. Использование обычного оружия. Атомной бомбы. Даже… эпидемии.
				
– Я бы с радостью добрался до этого мерзавца! – раздался пронзительный голос Рича Моффэта. – Я бы на веки вечные заразил его долбаной чумой!
				
Взрыв смеха снял напряженность, и Ричу зааплодировали. Глен довольно улыбнулся. За полтора часа до собрания он проинструктировал Рича, и тот сработал блестяще. Стью все более убеждался, что в одном старина лысый абсолютно прав: на больших собраниях социология частенько приходилась очень кстати.
				
– Ладно, я изложил все, что мне о нем известно, – продолжил Глен. – Перед тем как открыть обсуждение, я хочу добавить только одно: думаю, Стью прав, говоря, что мы должны обойтись с Гарольдом и Надин цивилизованно, если поймаем их, но, как и Стью, я считаю это маловероятным. Как и он, я исхожу из того, что они сделали это по приказу Флэгга.
				
Его слова вызвали возмущенный гул зала.
				
– Вот с таким человеком нам предстоит иметь дело. Джордж Ричардсон упомянул, что мистика не по его части. Хочу отметить, что и не по моей. Но вот что я вам скажу: по моему мнению, умирающая старая женщина каким-то образом олицетворяет добро, точно так же, как этот Флэгг олицетворяет зло. Я думаю, сила, которая действует через матушку Абагейл, использовала ее, чтобы свести нас вместе. И вряд ли теперь эта сила собирается нас бросить. Может, нам стоит все обговорить и пролить свет на эти кошмары. Может, нам пора начать думать, а что мы в состоянии с ним сделать. Но ему не удастся следующей весной просто явиться и установить контроль над Зоной. Не удастся, если мы будем настороже. Теперь я передаю слово Стью, который и будет вести обсуждение.
				
Его последнее предложение заглушили громовые аплодисменты, и Глен с довольным видом вернулся на свое место. Он расшевелил их большой дубиной… или настроил на нужный лад? Значения это не имело. Теперь в их настроении злость преобладала над страхом, они принимали вызов (хотя к следующему апрелю, после холодной, долгой зимы, решимости могло поубавиться)… а главное, им хотелось поговорить.
				
И они говорили три следующих часа. Несколько человек ушли в полночь, но большинство осталось. Как и подозревал Ларри, ничего путного эти разговоры не принесли. Было высказано множество нереальных предложений: самим обзавестись бомбардировщиком и/или атомным оружием, провести переговоры, подготовить группу убийц… Осуществимых идей оказалось крайне мало.
				
Последний час люди по очереди вставали, чтобы пересказать свои сны, а остальные зачарованно слушали. Стью это вновь напомнило бесконечные посиделки с разговорами о сексе, в которых он участвовал подростком (главным образом в качестве слушателя).
				
Глена удивляло и радовало их нарастающее желание говорить, он подмечал, как оживление вытесняло тупую пустоту, которая ощущалась в них в начале собрания. Происходило давно назревшее очищение, и Глену это тоже напоминало разговор о сексе, но в другом смысле. По его мнению, они напоминали людей, долго хранивших в себе секреты, которые касались каких-то провинностей и несостоятельностей, и вдруг обнаруживших, что если облечь тайну в слова, она перестанет быть такой пугающей. Когда внутренний ужас, посеянный во сне, наконец-то пожинается в многочасовой дискуссии, он становится более управляемым… возможно, даже появляется шанс его обуздать.
				
Собрание закончилось в половине второго ночи, и Глен покидал его вместе со Стью, впервые после смерти Ника в хорошем настроении. Он чувствовал, что они начали выползать из своих панцирей и сделали первые трудные шаги к битве – какой бы она ни была, – в которой им предстояло принять участие.
				
У него появилась надежда.
				
				
Электричество подали в полдень пятого сентября, как и обещал Брэд.
				
Сирена воздушной тревоги громко и жутко завыла на крыше здания окружного суда, перепугав сотни людей. Они выскочили на улицу и оглядывали синее, без единого облачка, небо в поисках самолетов темного человека. Некоторые бросились в подвалы и сидели там, пока Брэд не нашел выключатель и не вырубил сирену. Только тогда они поднялись на поверхность, стыдливо пряча глаза.
				
От короткого замыкания возник пожар на Ивовой улице, но десяток добровольцев-пожарных быстро прибыл туда и потушил огонь. Крышку канализационного люка на пересечении Бродвея и Ореховой улицы подбросило в воздух, она пролетела около пятидесяти футов и приземлилась на крышу магазина игрушек «Оз», как большая ржавая блошка.
				
В этот день, названный Днем электричества, в Зоне погиб один человек. По неизвестной причине взорвался магазин автомобильных запчастей на Жемчужной улице. Рич Моффэт сидел на ступеньках дома на другой стороне улицы, с сумкой разносчика газет, в которой лежала бутылка виски «Джек Дэниелс». Металлический лист обшивки ударил его и убил на месте. Больше Рич не разбил ни одного окна.
				
Стью находился в палате Фрэн, когда ожили флуоресцентные лампы на потолке. Он наблюдал, как они мерцали, мерцали, мерцали – и наконец вспыхнули привычным светом. Ему удалось оторвать от них взгляд лишь после того, как прошло почти три минуты. Когда он посмотрел на Фрэн, ее глаза блестели от слез.
				
– Фрэн! Что не так? Тебе больно?
				
– Ник, – ответила она. – Ник этого не увидит, и это неправильно. Я хочу помолиться за него, если смогу. Я хочу попытаться.
				
Он обнимал ее, но не знал, молилась она или нет. Внезапно осознал, как же ему недостает Ника, и возненавидел Гарольда сильнее, чем когда-либо. Фрэн говорила правду. Гарольд не только убил Ника и Сью; он украл у них свет.
				
– Ш-ш-ш, – прошептал он. – Фрэнни, ш-ш-ш.
				
Но плакала она долго. А когда слезы наконец иссякли, Стью нажатием кнопки включил электромотор, поднимающий изголовье кровати, и зажег лампу на прикроватном столике, чтобы Фрэнни могла почитать.
				
				
Стью будили, тряся за плечо, и ему потребовалось много времени, чтобы окончательно проснуться. Его разум медленно просматривал казавшийся бесконечным список людей, которые могли попытаться украсть у него сон. Начинался он с матери, говорившей ему, что пора вставать, и растапливать печь, и собираться в школу. За ней следовал Мануэль, вышибала в маленьком паршивом борделе в Нуэво-Ларедо, заявляющий, что он уже получил положенное на двадцатку и надо заплатить еще двадцать, если он хочет остаться на всю ночь. Потом медсестра в белом защитном костюме, которая хотела измерить давление крови и взять мазок из горла. Фрэнни.
				
Рэндалл Флэгг.
				
Последняя мысль разбудила Стью, будто ушат холодной воды, выплеснутый в лицо. Но никого из перечисленных выше он не увидел. За плечо его тряс Глен Бейтман, компанию которому составлял Коджак.
				
– Как же трудно тебя будить, Восточный Техас, – покачал головой Глен. – Лежишь, как бетонный столб. – В почти полной темноте едва проступал его силуэт.
				
– Для начала ты мог бы зажечь свет.
				
– Знаешь, я совершенно об этом забыл.
				
Стью включил лампу, сощурился от яркого света, подслеповато уставился на механический будильник. Без четверти три.
				
– Что ты тут делаешь, Глен? Я, между прочим, спал. Говорю на случай, если ты этого не заметил.
				
Ставя будильник на прикроватный столик, он впервые взглянул на Глена. Бледного, испуганного… и старого. Изможденное лицо прорезали глубокие морщины.
				
– Что случилось?
				
– Матушка Абагейл, – тихо ответил Глен.
				
– Умерла?
				
– Да поможет мне Бог, но я бы этого хотел. Она очнулась. И ждет нас.
				
– Нас двоих?
				
– Нас пятерых. Она… – Его голос вдруг стал хриплым. – Она знала, что Ник и Сюзан мертвы, и знала, что Фрэн в больнице. Понятия не имею, как ей это удалось, но она знала.
				
– То есть она хочет видеть комитет?
				
– То, что от него осталось. Она умирает и говорит, что должна нам что-то сказать. И я не знаю, хочу ли я это слышать.
				
				
Ночь выдалась холодной – еще не морозной, но холодной. Куртка, которую Стью взял в стенном шкафу, пришлась очень кстати, и он застегнул молнию до подбородка. Ледяная луна, висящая над головой, заставила его подумать о Томе, который получил установку возвратиться в полнолуние. Сейчас луна только вошла во вторую четверть. И один Бог знал, где она светит на Тома, на Дейну Джергенс, на Судью Ферриса. Бог также знал, что она смотрит на те странности, что происходили здесь.
				
– Сначала я разбудил Ральфа, – сообщил Глен. – Послал его в больницу за Фрэн.
				
– Если бы доктор считал, что она может встать, он бы отправил ее домой! – сердито бросил Стью.
				
– Это особый случай, Стью.
				
– Для человека, который не хочет услышать, что скажет эта старая женщина, ты очень уж торопишься пригнать туда Фрэн.
				
– Я боюсь этого не сделать, – ответил Глэн.
				
				
Джип остановился перед домом Ларри в десять минут четвертого. Все окна сияли – не лампами Коулмана, а нормальным электрическим светом. Горел и каждый второй уличный фонарь – не только здесь, но и по всему городу, и Стью, сидя в джипе Глена, как зачарованный смотрел на них всю дорогу. Последние из летних мотыльков, медлительные из-за холода, лениво бились в натриевые сферы.
				
Они вылезли из джипа как раз в тот момент, когда из-за угла показались лучи фар. К дому подкатил старый, громыхающий пикап Ральфа и остановился нос к носу с джипом. Ральф вылез из кабины, а Стью быстро подошел к двери пассажирского сиденья, на котором сидела Фрэн, привалившись спиной к диванной подушке.
				
– Привет, крошка, – мягко поздоровался он.
				
Она взяла его за руку. В темноте ее лицо напоминало бледный диск.
				
– Сильно болит? – спросил Стью.
				
– Не очень. Я приняла эдвил. Только не торопи меня.
				
Он помог ей вылезти из кабины, и Ральф взял ее за другую руку. Оба заметили, как она морщится.
				
– Хочешь, чтобы я тебя донес? – спросил Стью.
				
– Сама дойду. Просто поддерживай меня, хорошо?
				
– Конечно.
				
– И иди медленно. Мы, бабульки, быстро не можем.
				
Они обошли пикап Ральфа сзади, скорее волоча ноги, чем шагая. Когда добрались до тротуара, увидели, что Глен и Ларри стоят в дверях, наблюдая за ними. Освещенные сзади, они напоминали фигурки, вырезанные из черной бумаги.
				
– И что ты об этом думаешь? – прошептала Фрэнни.
				
Стью покачал головой:
				
– Я не знаю.
				
Они подошли к ступеням, ведущим к двери. Чувствовалось, что у Фрэнни сильно болит спина, и Ральф на пару со Стью помогли ей подняться. Ларри, как и Глен, казался бледным и встревоженным. На нем были линялые джинсы, рубашка навыпуск, застегнутая не на те пуговицы, и дорогие мокасины на босу ногу.
				
– Я очень сожалею, что пришлось тащить вас сюда, – сказал он. – Я сидел с ней, дремал, время от времени просыпался. Мы дежурили у кровати. Вы понимаете?
				
– Да, я понимаю, – кивнула Фрэн. По каким-то причинам слово «дежурили» заставило ее подумать о материнской гостиной… и увидеть ее в более мягком, более прощающем свете, чем прежде.
				
– Люси уже час как спала. Я проснулся, будто от толчка, и… Фрэн, могу я тебе помочь?
				
Фрэн покачала головой и натужно улыбнулась:
				
– Все хорошо. Продолжай.
				
– …и она смотрела на меня. Говорить она могла только шепотом, но я разобрал каждое ее слово. – Ларри сглотнул слюну. Они впятером стояли в прихожей. – Она сказала, что на рассвете Господь собирается забрать ее домой, но она должна поговорить с теми из нас, кого Господь не забрал раньше. Я спросил, что она имела в виду, и она ответила, что Господь забрал Ника и Сюзан. Она знала. – Ларри со всхлипом вдохнул и провел руками по длинным волосам.
				
В конце коридора появилась Люси.
				
– Я сварила кофе. Если хотите…
				
– Спасибо, любимая, – ответил Ларри.
				
На лице Люси читалась неуверенность.
				
– Мне зайти с вами? Или разговор будет не для посторонних ушей, как заседание комитета?
				
Ларри взглянул на Стью, который спокойно ответил:
				
– Заходи. Я думаю, что с тайнами покончено.
				
По коридору они направились в гостиную, медленно, чтобы не доставлять Фрэнни излишней боли.
				
– Она нам скажет, – внезапно нарушил общее молчание Ральф. – Матушка все нам скажет. Волноваться не о чем.
				
Они вошли вместе, и сверкающий взгляд умирающей матушки Абагейл ошеломил их.
				* * *
				
Фрэн знала о физическом состоянии старой женщины, но увиденное все равно потрясло ее. От матушки Абагейл не осталось ничего, кроме жесткой кожи и сухожилий, связывающих кости. В комнате даже не пахло гниением и надвигающейся смертью – ощущался только сухой чердачный запах… нет, запах гостиной. Половина иглы для внутривенных инъекций торчала снаружи, потому что втыкаться было некуда.
				
Однако ее глаза не изменились. Остались добрыми и человечными. От этого на душе стало чуть легче, но Фрэн все равно не отпускало что-то вроде ужаса… не совсем страх, что-то, возможно, более священное… благоговейный трепет. Трепет? Чувство чего-то, нависшего над ними. Не рока, но какой-то жуткой ответственности, подвешенной над их головами, как камень.
				
Человек предполагает, а Бог располагает.
				
– Маленькая девочка, присядь, – прошептала матушка Абагейл. – Тебе больно.
				
Ларри подвел Фрэнни к креслу, и она села, с облегчением выдохнув, хотя знала, что и в сидячем положении боль через какое-то время вернется.
				
Матушка Абагейл по-прежнему не спускала с нее этих ярких глаз.
				
– Ты беременна, – прошептала она.
				
– Да… как…
				
– Ш-ш-ш…
				
В комнате установилась полная тишина. Зачарованная, загипнотизированная, Фрэн смотрела на умирающую старую женщину, которая сначала вошла в их сны, а потом – в их жизни.
				
– Посмотри в окно, маленькая девочка.
				
Фрэн повернулась лицом к окну, у которого два дня назад стоял Ларри и смотрел на собравшихся на улице людей. И увидела не подступившую тьму, а ровный свет. Не отражение гостиной – по ту сторону стекла было утро. Фрэн смотрела на едва различимое, чуть искаженное отражение веселой детской с клетчатыми занавесками в оборочках. Она видела кроватку – но пустую. Манеж – но пустой. Мобиль из ярких пластмассовых бабочек – но в движение его приводил только ветер. Ужас холодными руками сдавил ее шею. Другие заметили этот ужас на лице Фрэн, но не понимали, в чем дело. За окном они видели только часть лужайки, освещенную уличным фонарем.
				
– Где ребенок? – хрипло спросила Фрэн.
				
– Стюарт – не отец твоего ребенка, маленькая девочка. Но его жизнь в руках Стюарта и Господа. У этого парня будет четыре отца. Если Господь позволит ему сделать хоть один вдох.
				
– Если позволит…
				
– Господь скрыл это от моих глаз, – прошептала матушка Абагейл.
				
Пустая детская исчезла. Теперь Фрэн видела только темноту. Ужас заставил ее руки сжаться в кулаки, между которыми колотилось ее сердце.
				
– Сын Сатаны призвал свою невесту и собирается обрюхатить ее. Позволит ли он твоему сыну жить?
				
– Перестаньте!.. – простонала Фрэн. Закрыла лицо руками.
				
Тишина, глубокая тишина накрыла комнату, как снег. Лицо Глена Бейтмана застыло. Правая рука Люси то медленно поднималась к воротнику халата, то медленно опускалась. Ральф держал в руках шляпу, рассеянно дергая за перышко, заткнутое под ленту. Стью смотрел на Фрэнни, но не мог подойти к ней. Сейчас не мог. Он подумал о женщине на собрании, той, что быстро провела руками по глазам, ушам и рту при упоминании темного человека.
				
– Мать, отец, жена, муж, – прошептала матушка Абагейл. – Им противостоит князь горных вершин, владыка утренних сумерек. Мой грех – гордыня. И ваш тоже, и ваш грех – гордыня. Разве вы не слышали, что сказано: не надейтесь на владык и князей этого мира?
				
Они все смотрели на нее.
				
– Электрический свет – это не решение, Стью Редман. Си-би-радио – тоже не решение, Ральф Брентнер. Социологией с этим не покончишь, Глен Бейтман. Твое раскаяние за содеянное в прошлой жизни этого не остановит, Ларри Андервуд. И твой мальчик тоже не остановит, Фрэн Голдсмит. Плохая луна поднялась. Вам нечего предложить Господу.
				
По очереди она оглядела их всех.
				
– Бог поступает, как считает нужным. Вы не гончары, а гончарная глина. Возможно, этот человек на западе – колесо, которое вас раздавит. Мне не дозволено знать.
				
Слеза, удивительная для этой умирающей пустыни, выскользнула из уголка ее левого глаза и покатилась по щеке.
				
– Матушка, что же нам делать? – спросил Ральф.
				
– Придвиньтесь ближе, вы все. Мое время истекает. Я ухожу домой к блаженству, и не было на земле человека, более готовому к этому, чем я сейчас. Придвиньтесь ко мне.
				
Ральф опустился на край кровати. Ларри и Глен встали в ногах. Фрэн с гримасой боли поднялась, и Стью поставил ее кресло рядом с Ральфом. Она вновь села и взяла Стью за руку своими холодными пальцами.
				
– Бог свел вас вместе не для того, чтобы создать комитет или сообщество, – продолжила матушка Абагейл. – Он свел вас вместе, чтобы послать дальше, в поход. Он хочет, чтобы вы попытались уничтожить этого Князя Тьмы, этого человека дальних дорог.
				
Тишина, нарушаемая биением сердец. И наложившийся на нее вздох матушки Абагейл.
				
– Я думала, вас поведет Ник, но Он забрал Ника к себе – хотя, как мне кажется, Ник еще не совсем покинул нас. Нет, не совсем. Но теперь вести должен ты, Стюарт. И если Бог решит забрать Стью, дальше поведешь ты, Ларри. Если он заберет и тебя, тогда ты, Ральф.
				
– Похоже, что я – всего лишь балласт, – начал Глен. – Что…
				
– Вести? – холодно спросила Фрэн. – Вести? Вести куда?
				
– Естественно, на запад, маленькая девочка, – ответила матушка Абагейл. – На запад. Ты не пойдешь. Только эти четверо.
				
– Нет! – Она поднялась, несмотря на боль. – Что вы такое говорите? Эти четверо должны отдать себя в его руки? Сердце, душу и волю Свободной зоны? – Глаза Фрэн полыхнули. – Чтобы он смог повесить их на крестах, а следующим летом просто прийти сюда и всех убить? Я не допущу, чтобы моего мужчину принесли в жертву вашему Богу-убийце. Да пошел Он на хер!
				
– Фрэнни! – ахнул Стью.
				
– Бог-убийца! Бог-убийца! – выплюнула она. – Миллионы – может, миллиарды – погибли в эпидемию. Еще миллионы – после. Мы даже не знаем, будут ли теперь рождаться здоровые дети. Этого Ему мало? Все так и будет продолжаться, пока земля не достанется крысам и тараканам? Он – не Бог. Он – демон, а вы – Его ведьма!
				
– Прекрати, Фрэнни.
				
– Нет проблем. Я закончила. Я хочу уйти. Отвези меня домой, Стью. Не в больницу, а домой.
				
– Мы должны послушать, что она скажет.
				
– Прекрасно. Ты послушаешь за нас обоих. Я ухожу.
				
– Маленькая девочка.
				
– Не зовите меня так!
				
Рука матушки Абагейл вытянулась, пальцы сжали запястье Фрэнни. Та застыла. Ее глаза закрылись. Голова откинулась назад.
				
– Не-е-ет… О ГОСПОДИ… СТЬЮ…
				
– Эй! Эй! – проревел Стью. – Что вы с ней делаете?
				
Матушка Абагейл не ответила. Мгновение, казалось, растянулось на века, а потом старуха отпустила руку девушки.
				
Медленно, ошеломленно Фрэн начала массировать запястье, которое сжимали пальцы матушки Абагейл, хотя на нем не осталось ни следа. А потом глаза Фрэнни широко раскрылись.
				
– Милая? – озабоченно спросил Стью.
				
– Ушло, – пробормотала Фрэн.
				
– Что?.. О чем ты говоришь? – Стью, недоумевая, оглядел остальных. Глен только покачал головой. Он побледнел еще сильнее, но на его напряженном лице не было недоверия.
				
– Боль… хлыстовая травма… растяжение мышц спины. Ушло. – Фрэн посмотрела на Стью, в ее глазах застыло изумление. – Все ушло. Смотри. – Она наклонилась и легко коснулась руками пальцев ног, раз, другой. А наклонившись в третий раз, прижала к полу ладони, не согнув колен.
				
Вновь выпрямилась и встретилась взглядом с матушкой Абагейл.
				
– Это взятка от вашего Бога? Если да, то Он может взять Его излечение назад. Я предпочту боль, лишь бы Стью остался со мной.
				
– Бог не раздает взяток, дитя, – прошептала матушка Абагейл. – Он посылает людям знак и позволяет толковать его, как им того хочется.
				
– Стью не идет на запад! – отрезала Фрэн, но теперь на ее лице недоумение смешалось с испугом.
				
– Сядь, – предложил ей Стью. – Мы выслушаем все, что она должна сказать.
				
Фрэн села, потрясенная, не верящая случившемуся, потерянная. Ее руки продолжали ощупывать поясницу.
				
– Вы пойдете на запад, – прошептала матушка Абагейл. – Не возьмете с собой ни еды, ни воды. Вы должны уйти в этот самый день, в одежде, которая на вас. Вы должны идти пешком. Мне дано знать, что один из вас не дойдет до цели, но я не знаю, кто именно падет. Мне дано знать, что остальные предстанут перед этим Флэггом, который не человек, а сверхъестественное существо. Я не знаю, будет ли Божья воля на то, чтобы вы победили его. Я не знаю, будет ли Божья воля на то, чтобы вы вновь увидели Боулдер. Но он в Лас-Вегасе, и вы должны идти туда, и там вы схватитесь с ним. Вы пойдете туда, и вы не испугаетесь, потому что всегда сможете опереться на вечную руку Господа Всемогущего. И с Божьей помощью вы выстоите. – Она кивнула: – Это все. Я сказала.
				
– Нет, – прошептала Фрэн. – Быть такого не может.
				
– Матушка, – с трудом прохрипел Глен. Откашлялся. – Матушка, нам «не дано понять», если вы знаете, о чем я. Мы… мы не облагодетельствованы вашей близостью к тому, кто всем этим заправляет. Это не наш путь. Фрэн права. Если мы пойдем туда, нас убьют, возможно, это сделает первый же патруль.
				
– У тебя нет глаз? Ты не видел, как через меня Бог излечил Фрэн от ее недуга? Ты думаешь, Он позволит вам пасть от пули мелкого приспешника Князя Тьмы?
				
– Но, матушка…
				
– Нет. – Она подняла руку, отсекая его слова. – Мое дело – не спорить с вами или убеждать, а донести до вас план Господа. Послушай, Глен.
				
И внезапно изо рта матушки Абагейл послышался голос Глена Бейтмана, испугавший их и заставивший Фрэн с тихим вскриком прижаться к Стью.
				
– Матушка Абагейл называет его сыном Сатаны, – вещал сильный мужской голос, каким-то образом возникающий во впалой старушечьей груди и исторгающийся из беззубого рта. – Возможно, он последний маг рациональной мысли, собирающий орудия технического прогресса, чтобы обратить их против нас. А может, есть что-то еще, куда более черное. Я только знаю, что он есть, и ни социология, ни психология, ни какая-то другая логия не остановят его. Я думаю, это под силу белой магии.
				
У Глена отвисла челюсть.
				
– Это правда или слова лжеца? – спросила матушка Абагейл.
				
– Я не знаю, правда это или нет, но слова мои. – Голос Глена дрожал.
				
– Веруйте. Все вы, веруйте. Ларри… Ральф… Стью… Глен… Фрэнни. Ты особенно, Фрэнни. Веруйте… и повинуйтесь слову Божьему.
				
– Разве у нас есть выбор? – с горечью спросил Ларри.
				
Матушка Абагейл повернулась, чтобы в изумлении посмотреть на него.
				
– Выбор? Выбор есть всегда. Таков путь Господа. У вас по-прежнему свободная воля. Поступайте, как вы того пожелаете. Никто не заковывает вас в кандалы. Но… Бог хочет от вас этого.
				
Вновь наступила тишина, опять комнату словно засыпало глубоким снегом. Наконец заговорил Ральф:
				
– В Библии сказано, что Давид справился с Голиафом. Я пойду, если ты говоришь, что так надо, матушка.
				
Она взяла его руку.
				
– И я, – поддержал его Ларри. – Я тоже. Хорошо. – Он вздохнул и прижал руки ко лбу, словно у него разболелась голова. Глен открыл рот, чтобы что-то сказать, но, прежде чем успел произнести хоть слово, из угла донесся тяжелый, усталый вздох и глухой удар.
				
Люси, о присутствии которой все забыли, лишилась чувств.
				
				
Заря коснулась края мира.
				
Они сидели за столом на кухне Ларри, пили кофе. Часы показывали без десяти пять, когда в дверном проеме, за которым начинался коридор, появилась Фрэн. Ее лицо опухло от слез, но при ходьбе она больше не хромала. Полностью исцелилась.
				
– Думаю, она уходит.
				
Они все пошли к старой женщине, рука Ларри обнимала Люси.
				
Матушка Абагейл дышала хрипло и тяжело, совсем как жертва «супергриппа». Они молча сгрудились вокруг кровати, в благоговейном трепете и страхе. Ральф не сомневался, что в самом конце что-то должно случиться и Господь явит пред ними чудо. То ли тело матушки Абагейл исчезнет во вспышке света, то ли ее душа, обратившись в сияние, покинет дом через окно и вознесется на небо.
				
Но матушка Абагейл просто умерла.
				
Сделала окончательный вдох, последний из миллионов. Втянула в себя воздух, задержала в груди, наконец выпустила. И ее грудь застыла.
				
– Она ушла, – пробормотал Стью.
				
– Да благословит Господь ее душу. – Ральф больше не боялся. Он скрестил руки матушки Абагейл на ее впалой груди, и его слезы падали на них.
				
– Я пойду! – внезапно вырвалось у Глена. – Она права. Белая магия. Это все, что осталось.
				
– Стью, – прошептала Фрэнни. – Пожалуйста, Стью, скажи «нет».
				
Они посмотрели на него – они все.
				
Теперь вести должен ты, Стюарт.
				
Он думал об Арнетте, о старом автомобиле с Чарльзом Д. Кэмпионом и грузом смерти, сшибающем заправочные колонки Билла Хэпскомба, как ящик Пандоры на колесах. Он думал о Деннинджере и Дитце, о том, как начал ассоциировать их с врачами, которые лгали, и лгали, и лгали ему и его жене о ее состоянии. Возможно, они лгали и самим себе. Но больше всего он думал о Фрэнни. И о словах матушки Абагейл: Бог хочет от вас этого.
				
– Фрэнни, – ответил он, – я должен идти.
				
– И умереть. – Она с горечью, даже с ненавистью посмотрела на него, потом на Люси, словно рассчитывая на поддержку. Но ошарашенная Люси полностью ушла в себя.
				
– Если мы не пойдем, то умрут все, – медленно, словно нащупывая нужные слова, произнес Стью. – Она права. Если мы будем выжидать, наступит весна. И что тогда? Как мы собираемся его останавливать? Мы этого не знаем. Не имеем ни малейшего представления. И никогда не имели. Мы прятали головы в песок, вот и все. Мы можем остановить его только одним способом, как и говорит Глен. Белой магией. Или силой Божьей.
				
Она расплакалась.
				
– Фрэнни, не делай этого. – Он попытался взять ее за руку.
				
– Не прикасайся ко мне! – крикнула она. – Ты мертвец, ты труп, так что не прикасайся ко мне!
				
Они стояли вокруг кровати, когда взошло солнце.
				
				
Стью и Фрэнни отправились на Флагштоковую гору около одиннадцати утра. На середине склона остановились. Стью нес корзинку с едой, Фрэн – скатерть и бутылку «Синей монахини». Идея пикника принадлежала Фрэн, но почти всю дорогу оба молчали.
				
– Помоги мне расстелить скатерть, – попросила она. – И смотри, чтобы под нее не попали шишки.
				
Они расположились на небольшой наклонной лужайке на тысячу футов ниже Рассветного амфитеатра. Боулдер лежал под ними в голубой дымке. День выдался абсолютно летним. С неба ярко светило жаркое солнце. В траве стрекотали цикады. Подпрыгнул кузнечик, и Стью поймал его ловким движением правой руки. Почувствовал, как он возится в кулаке, щекоча кожу, испуганный.
				
– Сплюнь, и я его отпущу, – произнес он детское заклинание, поднял голову и увидел, что Фрэн грустно улыбается. Она отвернулась и быстро, как истинная леди, сплюнула. У него сжалось сердце. – Фрэн…
				
– Нет, Стью. Не будем говорить об этом. Не сейчас.
				
Они расстелили белую скатерть, которую Фрэн взяла в отеле «Боулдерадо», и она быстро, без лишних движений (его не переставали удивлять легкость и изящество, с которыми она двигалась, словно и не было ни хлыстовой травмы, ни растяжения мышц спины) поставила на нее легкий ленч: салат с огурцами, заправленный уксусом, сандвичи с ветчиной, вино и яблочный пирог на десерт.
				
– Хорошая еда, хорошее мясо, хороший Бог, давай поедим, – произнесла она короткую молитву. Он уселся рядом. Взял немного салата и сандвич. Есть не хотелось. Внутри все ныло. Тем не менее он ел.
				
Когда они съели по сандвичу и почти весь салат – свежие огурцы были восхитительны, – а потом и по куску яблочного пирога, Фрэнни спросила:
				
– Когда вы уходите?
				
– Днем. – Он закурил, прикрывая огонек руками.
				
– Сколько времени потребуется, чтобы добраться туда?
				
Он пожал плечами:
				
– Пешком? Не знаю. Глен немолод. Ральф, кстати, тоже. Если мы будем проходить по тридцать миль в день, наверное, окажемся в Лас-Вегасе к первому октября.
				
– А если в горах рано выпадет снег? Или в Юте?
				
Он вновь пожал плечами, не отрывая от нее глаз.
				
– Еще вина?
				
– Нет. У меня от него изжога. Всегда была.
				
Фрэн налила себе еще стакан, отпила.
				
– Она была голосом Бога, Стью? Да?
				
– Фрэнни, я не знаю.
				
– Она нам снилась, и мы ее нашли. Все это – часть какой-то глупой игры, ты это знаешь, Стюарт? Ты когда-нибудь читал Книгу Иова?
				
– Честно тебе скажу, я не знаток Библии.
				
– Моя мама хорошо ее знала, думала, что это очень важно – дать моему брату Фреду и мне основательную религиозную подготовку. Насколько я могу судить, пользу это принесло только в одном: я всегда могла ответить на религиозные вопросы в «Своей игре». Ты помнишь «Свою игру», Стью?
				
Он улыбнулся:
				
– «И я, ваш ведущий Алекс Трибек».
				
– Он самый. Там играли наоборот. Они давали тебе ответ, а ты задавал вопрос. Когда дело касалось Библии, я знала все вопросы. Бог и дьявол поспорили насчет Иова. Дьявол сказал: «Конечно, он поклоняется Тебе, потому что ему легко живется. Но если долго ссать ему на лицо, он отречется от Тебя». И Бог принял этот вызов. И победил. – Фрэн сухо улыбнулась. – Бог всегда побеждает. Готова спорить, Бог болеет за «Бостон селтикс».
				
– Может, это и спор, – ответил Стью, – но речь идет о жизнях людей там, внизу. И малыша, который в тебе. Как она его назвала? Парень?
				
– Она даже ничего не пообещала насчет него, – отозвалась Фрэн. – Если бы она это сделала… только это… было бы чуть легче отпускать тебя.
				
С ответом Стью не нашелся.
				
– Что ж, дело идет к полудню, – вздохнула Фрэн. – Помоги мне собраться, Стюарт.
				
Недоеденный ленч они убрали в корзину вместе со скатертью и початой бутылкой вина. Стью посмотрел на место их пикника и подумал, что определить его можно лишь по нескольким крошкам… с которыми скоро разберутся птицы. Когда он поднял глаза, Фрэнни смотрела на него и плакала. Он подошел к ней.
				
– Все нормально. Это беременность. Я все время плачу. С этим ничего не поделаешь.
				
– Все хорошо.
				
– Стью, займись со мной любовью.
				
– Здесь? Сейчас?
				
Она кивнула, чуть улыбнулась:
				
– Все получится. Если уберем шишки.
				
Они вновь расстелили скатерть.
				
				
У начала Бейзлайн-роуд она заставила его остановиться рядом с домом, в котором четыре дня назад еще жили Ральф и Ник. Задняя часть дома была разрушена. Двор завалило обломками. На изломанной зеленой изгороди лежали расплющенные портативные часы-радиоприемник. Тут же валялся и придавивший Фрэнни диван. На ступенях, прежде ведших к двери, осталось пятно засохшей крови. Фрэн пристально всмотрелась в него.
				
– Это кровь Ника? – спросила она Стью. – Может такое быть?
				
– Фрэнни, зачем это тебе?
				
– Это кровь Ника?
				
– Господи, я не знаю. Может, и Ника.
				
– Приложи к ней руку, Стью.
				
– Фрэнни, ты рехнулась?
				
На ее лбу между бровей появилась вертикальная морщинка, морщинка «я-хочу», которую он впервые заметил еще в Нью-Хэмпшире.
				
– Приложи к ней руку!
				
С неохотой Стью приложил руку к пятну. Он не знал, принадлежала эта кровь Нику или нет (пожалуй, даже не сомневался, что нет), но по спине пробежал неприятный холодок.
				
– Теперь поклянись, что ты вернешься.
				
Ступенька казалась слишком теплой, и ему хотелось поскорее убрать ладонь.
				
– Фрэн, как я могу…
				
– Не может все зависеть от Бога! – прошипела она. – Все – не может. Клянись, Стью, клянись.
				
– Фрэнни, я клянусь, что попытаюсь.
				
– Наверное, этого достаточно, да?
				
– Мы должны идти к дому Ларри.
				
– Я знаю. – Она еще крепче прижала его к себе. – Скажи, что любишь меня.
				
– Ты знаешь, что люблю.
				
– Я знаю, но скажи. Я хочу это услышать.
				
Стью обнял ее.
				
– Фрэн, я тебя люблю.
				
– Спасибо. – Она прижалась щекой к его плечу. – Теперь, думаю, я смогу попрощаться с тобой. Думаю, смогу тебя отпустить.
				
Они стояли, обнявшись, в заваленном обломками дворе.
			
			
				
					
Глава 60
				
				
Фрэн и Люси наблюдали за будничным началом похода со ступенек дома Ларри. Четверо мужчин несколько секунд постояли на тротуаре, без рюкзаков, без спальников, без специального снаряжения… в соответствии с инструкцией. Они надели только крепкие туристские ботинки.
				
– До встречи, Ларри. – Лицо Люси светилось белизной.
				
– Помни, Стюарт. Помни, что ты поклялся.
				
– Да. Буду помнить.
				
Глен сунул пальцы в рот и свистнул. Коджак, исследовавший канализационную решетку, подбежал к нему.
				
– Пошли. – Бледностью лица Ларри не уступал Люси, его глаза неестественно блестели, прямо-таки сверкали. – А не то я струшу.
				
Стью послал воздушный поцелуй сквозь сжатый кулак – насколько мог вспомнить, в последний раз он это проделывал, когда мать провожала его к школьному автобусу. Фрэн помахала ему рукой. Вновь подступили слезы, горячие и обжигающие, но она не позволила им политься из глаз. Мужчины двинулись. Просто пошли. Миновали полквартала, и где-то запела птица. Светило солнце, теплое и привычное. Они добрались до конца квартала. Стью обернулся и помахал рукой. Ларри тоже помахал. Фрэн и Люси помахали в ответ. Мужчины пересекли улицу. Исчезли из виду. Люси выглядела так, будто ее сейчас стошнит от чувства утраты и страха.
				
– Святый Боже! – выдохнула она.
				
– Пошли в дом. – Фрэн повернулась к двери. – Я хочу чая.
				
Они вошли внутрь. Фрэнни поставила чайник. Ожидание началось.
				
				
Вторую половину дня все четверо медленно шли на юго-запад, особо не разговаривая. Они направлялись к Голдену, где собирались провести первую ночь. Миновали кладбище с новыми могилами и около четырех часов дня, когда тени позади них заметно удлинились, а жара начала спадать, поравнялись с придорожным столбом, отмечающим административную границу Боулдера. На миг у Стью возникло ощущение, что все они готовы развернуться и пойти обратно. Впереди лежали смерть и чернота. Позади – толика тепла и любви.
				
Глен вытащил из заднего кармана бандану, свернул в цветастый шнур и повязал им голову.
				
– Глава сорок третья. Лысоголовый социолог спасается от пота. – Его голос звучал глухо.
				
Коджак убежал вперед, на территорию Голдена, и радостно обнюхивал дикие цветы.
				
– Вот черт! – вырвалось у Ларри, словно рыдание. – Такое ощущение, будто это конец всего.
				
– Да, – кивнул Ральф. – Именно такое.
				
– Кто-нибудь хочет отдохнуть? – без особой надежды спросил Глен.
				
– Пошли, – слабо улыбнулся Стью. – Или вы, пехотинцы, хотите жить вечно?
				
И они пошли, оставив Боулдер за спиной. К девяти вечера встали лагерем в Голдене, в полумиле от того места, где шоссе 6 на чинает виться параллельно реке Клиэр-Крик, уходя в каменное сердце Скалистых гор.
				
В ту ночь все они спали плохо, чувствуя, что покинули дом и уже вступили под крыло смерти.
			
		
		
			
				
Книга III
				
Противостояние
				
7 сентября 1990 года – 10 января 1991 года
			
			
				
Наш край, он мой и твой,
				
Пролег широко —
				
От Калифорнии
				
До Нью-Йорка,
				
Леса до неба,
				
Гольфстрима пена,
				
Весь этот край для нас с тобой.
				Вуди Гатри
			
			
				
Эй, Мусорник! Что сказала старуха Семпл, когда ты сжег ее пенсионный чек?
				Карли Ейтс
			
			
				
Вот и ночь пришла,
				
И сгустился мрак,
				
Мы с тобой во тьме под луной.
				
Не боюсь я зла
				
И скажу я так:
				
Я прошу, останься со мной.
				Бен Э. Кинг
			
			
				
					
Глава 61
				
				
Темный человек расставил посты вдоль восточной границы Орегона. Самый крупный расположился в Онтарио, там, где автострада 80 пересекала границу между Орегоном и Айдахо. Шесть человек жили в большом трейлере «питербилт». Они провели здесь больше недели, постоянно играя в покер на двадцатки и полтинники, столь же бесполезные, как и деньги «Монополии». Один выиграл почти шестьдесят тысяч, а другой, до эпидемии зарабатывавший примерно десять тысяч в год, проиграл более сорока.
				
Почти всю неделю лил дождь, так что обитатели трейлера пребывали в прескверном настроении. Они приехали из Портленда и хотели вернуться туда: в Портленде были женщины. На штыре висел мощный радиопередатчик, который транслировал только статические помехи. Они надеялись на два простых слова: «Возвращайтесь домой». Это означало бы, что человек, которого они поджидали, схвачен где-то еще.
				
А поджидали они мужчину примерно семидесяти лет, крупного, лысеющего. В очках и за рулем бело-синего полноприводного автомобиля, то ли джипа, то ли «интернэшнл-харвестера». Вышеозначенного мужика следовало убить.
				
Они злились и скучали – новизна игры в покер на большие деньги выветрилась пару дней назад даже для самого тупого, – но скука еще не настолько достала их, чтобы вернуться в Портленд по собственной инициативе. Они получили приказ от самого Странника, и пусть крайняя раздражительность давала о себе знать, ужас, который он у них вызывал, никуда не делся. Они понимали: если напортачат и он узнает, не миновать беды.
				
Так они и сидели, играли в карты и по очереди несли вахту у амбразуры, прорезанной в боковой стенке трейлера. Пустынную автостраду 80 поливал унылый, непрерывный дождь, но если бы на дороге появился «скаут», его бы увидели… и остановили.
				
– Он шпион с другой стороны, – предупредил их Странник с жуткой, растягивающей губы улыбкой. Почему эта улыбка всем казалась такой жуткой, никто сказать не мог, но когда он смотрел на любого из них, кровь в венах превращалась в горячий томатный суп. – Он шпион, и мы можем принять его с распростертыми объятиями, показать ему все и отправить назад целехоньким. Но он мне нужен. Мне нужны они оба. И мы можем отправить их головы на ту сторону гор до того, как полетят белые мухи. Пусть думают об этом всю зиму! – И Странник расхохотался в лицо людям, собравшимся в одном из конференц-залов Портлендского общественного центра. Они улыбнулись в ответ, но холодно и тревожно. Вслух они поздравляли друг друга с тем, что им выпало столь важное поручение, а в душе страстно желали, чтобы эти счастливые, ужасные, настороженные глаза смотрели на кого угодно, только не на них.
				
Еще один многолюдный блокпост располагался на дальнем юге Онтарио, в Шевилле. Там четверо мужчин обосновались в маленьком доме, построенном прямо у обочины автострады 95, которая уходила в пустыню Алворда с ее необычными скальными выступами и темными, медленно текущими речушками.
				
Все остальные блокпосты, числом двенадцать, по два человека на каждом, рассредоточились на участке от крохотного городка Флора, притулившегося у шоссе 3 менее чем в шестидесяти милях от границы с Вашингтоном, до Макдермитта, расположенного на границе Орегона с Невадой.
				
Старик в сине-белом полноприводном автомобиле. Все часовые получили четкие инструкции: Убить его, но не стрелять в голову. Ни крови, ни синяков выше кадыка.
				
– Я не собираюсь посылать им подпорченный товар! – сообщил Рэнди Флэгг и вновь разразился ужасным хохотом.
				
Северная часть границы Орегона и Айдахо проходит по реке Снейк. И если следовать по берегу на север от Онтарио, где шестеро мужчин сидели в трейлере и играли в карты на потерявшие ценность деньги, река приводит к Копперфилду. Там она делает петлю, какие гидрографы называют слепыми рукавами, а около Копперфилда ее преграждает плотина Оксбоу. И седьмого сентября, когда Стью Редман и его команда шагали по шоссе 6 в Колорадо, более чем в тысяче миль к юго-востоку, Бобби Терри сидел в «Центовке» Копперфилда со стопкой комиксов под рукой и гадал, в каком состоянии сейчас Оксбоу и что со шлюзовыми воротами, открыты они или закрыты. Витрины «Центовки» выходили на пустынное шоссе 86.
				
Он и его напарник Дейв Робертс (спавший в квартире над магазином) много говорили о плотине. Дожди шли уже неделю. Уровень реки Снейк поднялся. А если одряхлевшая Оксбоу не выдержит? Плохие новости. Стена воды сметет с лица земли Копперфилд, а старину Бобби Терри вместе со стариной Дейвом Робертсом унесет в Тихий океан. Они говорили о том, что надо бы проехаться к плотине и посмотреть, нет ли в ней трещин, но так и не решились. Приказ Флэгга трактовался однозначно: не высовываться.
				
Дейв отметил, что Флэгг мог быть где угодно. Путешествовал он много, и ходило множество слухов о том, как он внезапно появлялся в каком-нибудь маленьком городке, где десяток человек ремонтировали линию электропередачи или забирали оружие из армейского арсенала. Он материализовался, как призрак. Улыбающийся черный призрак в пыльных сапогах со стоптанными каблуками. Иногда один, иногда его сопровождал Ллойд Хенрид, сидящий за рулем большого «даймлера», черного, как катафалк, и такого же длинного. Иногда он приходил пешком. Только что его не было, а мгновение спустя он уже стоял рядом. Сегодня мог быть в Лос-Анджелесе (так, во всяком случае, говорили), а на следующий день объявлялся в Бойсе… на своих двоих.
				
Но, по словам Дейва, даже Флэгг не мог оказаться в шести разных местах одновременно. Пусть один из них смотается к этой плотине, взглянет на нее и быстро вернется. Дейв полагал, что шанс попасться не превышал один на тысячу.
				
«Хорошо, поезжай, – сказал ему Бобби Терри. – Я тебе разрешаю». Однако Дейв отклонил его предложение с кислой улыбкой. Потому что Флэгг каким-то образом все узнавал, даже не появляясь на месте событий. Говорили, что он обладал сверхъестественной властью над животными. Одна женщина по имени Роуз Кингман рассказывала, что видела, как он щелкнул пальцами, глядя на ворон, сидевших на телефонном проводе, и вороны опустились ему на плечи, а потом, по свидетельству той же Роуз Кингман, закаркали: «Флэгг… Флэгг… Флэгг…»
				
Нелепо, конечно, и он это знал. Дебилы могли в это поверить, но Долорес, мать Бобби Терри, дебилов не рожала. Он знал, как появляются такие истории, обрастая все новыми подробностями по пути ото рта, который говорил, до уха, которое слушало. А темный человек, конечно же, с радостью поощрял распространение подобных слухов.
				
И все-таки истории эти вызывали у него дрожь, словно каждая из них несла в себе крупинку правды. Согласно некоторым, темный человек умел призывать волков, согласно другим, его душа могла вселиться в кошку. Один мужчина в Портленде говорил, что в старом бойскаутском рюкзаке, который сопровождал Флэгга в его пеших походах, он носит то ли ласку, то ли пекана, то ли еще какого-то зверя. Глупости, само собой. Но… допустим, темный человек мог разговаривать с животными, как сатанинский доктор Дулиттл. И допустим, он или Дейв поедет взглянуть на эту чертову плотину вопреки его приказам, и их увидят.
				
Наказание за неповиновение – распятие на кресте.
				
К тому же Бобби практически не сомневался, что эта старая плотина не разрушится.
				
Он достал сигарету из лежащей на столе пачки «Кента», закурил, поморщился от горячего, сухого вкуса. Еще полгода, и курить эти чертовы сигареты станет невозможно. Вероятно, оно и к лучшему. Раковые палочки несли смерть.
				
Бобби вздохнул и взял из стопки очередной комикс. С нелепым, глупым названием «Юные мутантные черепашки-ниндзя». Черепашки-ниндзя – герои в панцирях. Он швырнул Рафаэля, Донателло и их тупорылых дружков через магазин, и журнал, в котором они обитали, палаткой накрыл кассовый аппарат. «Именно такие мелочи жизни, как юные мутантные черепашки-ниндзя, – подумал Бобби, – заставляют поверить, что мир, возможно, уничтожен не зря».
				
Он взял следующий комикс, «Бэтмена», чей герой выглядел более правдоподобно, и только открыл первую страницу, как увидел синий «скаут», проехавший мимо «Центовки», держа курс на запад. Большие колеса расплескивали лужи грязной дождевой воды.
				
Бобби Терри, разинув рот, уставился на то место, где только что видел «скаут». Он не мог поверить, что автомобиль, который они искали, взял и проехал мимо его блокпоста. По правде говоря, глубоко в душе он подозревал, что все эти поиски – выдумка чистой воды.
				
Он подбежал к входной двери и распахнул ее. Выбежал на тротуар, все еще держа в руке комикс с Бэтменом. Может, «скаут» – всего лишь галлюцинация? От мыслей о Флэгге любой свихнется.
				
Но нет. Бобби успел увидеть крышу «скаута», когда тот уже спускался с вершины следующего холма и выезжал из города. Потом он помчался обратно в «Центовку», во всю глотку зовя Дейва.
				
				
Судья мрачно вцепился в руль, делая вид, будто не существует никакого артрита, а если и существует, то не у него, а если и у него, то только не в сырую погоду. Дальше он в своих рассуждениях не шел, потому что лил дождь – абсолютный факт, как сказал бы его отец, и не было никакой надежды, кроме «Горы надежды».
				
Впрочем, фантазии не помогали.
				
Он ехал сквозь дождь последние три дня. Иногда тот едва сыпал мелкими каплями, но чаще лил и лил, почти как из ведра. И это тоже являлось абсолютным фактом. В некоторых местах дороги размыло, и он подозревал, что к следующей весне они станут непригодными для проезда. По ходу этой маленькой экспедиции он не раз и не два благодарил Господа за «скаут».
				
В первые три дня, продираясь по автостраде 80, Судья понял, что ему не добраться до западного побережья раньше двухтысячного года, если он не свернет на второстепенные дороги. На автостраде встречались достаточно длинные пустые участки, в некоторых местах удалось лавировать между брошенными машинами на второй передаче, но очень часто приходилось цеплять трос лебедки «скаута» за задний бампер застывшего автомобиля и стаскивать его с дороги, чтобы проползти через образовавшийся зазор.
				
В Роулинсе он решил, что с него хватит. Повернул на северо-запад по автостраде 287, обогнул Большой бассейн и двумя днями позже разбил лагерь на северо-западной оконечности Вайоминга, к востоку от Йеллоустона. На такой большой высоте над уровнем моря дороги практически пустовали. Где он натерпелся страха, так это в Вайоминге и восточной части Айдахо. Он и представить себе не мог, что присутствие смерти будет так сильно ощущаться в этой пустоте. Но оно ощущалось – зловещая неподвижность под огромным западным небом, там, где прежде обитали олени и виннебаго. Здесь валялись телеграфные столбы, которые никто не поднимал, здесь в холодной, ждущей тишине застыли маленькие городки: Ламонт, Мадди-Гэп, Джеффри-Сити, Лэндер, Кроухарт.
				
Чувство одиночества нарастало вместе с осознанием того, что огромная страна превратилась в пустыню, и ощущение близкой смерти уже не покидало Судью. У него крепла уверенность, что ему никогда больше не увидеть Свободной зоны Боулдера и людей, которые там жили: Фрэнни, Люси, этого парнишки Лаудера, Ника Эндроса. Он начал думать, что понимает, каково пришлось Каину, когда Бог изгнал его в землю Нод.
				
Только та земля находилась к востоку от Эдема.
				
Судья же был на западе.
				
Все это он почувствовал особенно остро, пересекая границу Вайоминга и Айдахо. В Айдахо Судья попал через перевал Таргхи, где и остановился у дороги, чтобы перекусить. В полной тишине слышалось журчание какой-то высокогорной речки и странный скрежещущий звук, вызывавший мысли о дверной петле, в которую попала земля. Над головой синее небо начало покрываться перистыми облаками. Артрит уже предсказывал Судье, что скоро польет дождь. Пока болезнь вела себя очень тихо, несмотря на немалую физическую нагрузку и долгие часы за рулем, и…
				
…и что это за скрип?
				
Поев, Судья достал из кабины «гэранд»[197] и спустился к площадке для пикника у реки, отметив, что это отличное место для отдыха, но в более теплую погоду. Несколько столов стояли прямо в роще. А на одном дереве висел мужчина. Его ботинки почти касались земли, голова повернулась под неестественным углом, плоть почти склевали птицы. Скрип издавала веревка, трущаяся о ветвь, на которой висел мужчина. Она почти перетерлась.
				
Вот где он окончательно понял, что находится на западе.
				
В тот же день, около четырех часов дня, первые, еще редкие капли упали на ветровое стекло «скаута». И с того момента дождь уже не переставал.
				
Двумя днями позже Судья добрался до Бьютт-Сити, и боль в пальцах и коленях стала такой сильной, что он задержался в городе на целый день, который провел в номере мотеля. Вытянувшись на кровати в полнейшей тишине, обмотав руки и колени полотенцами, читая «Закон и классы общества» Лепэма, Судья Феррис выглядел как нечто среднее между Старым Мореходом[198] и выжившим в Вэлли-Фордже[199].
				
Обеспечив себя аспирином и бренди, Судья поехал дальше, неизменно придерживаясь второстепенных дорог, переводя «скаут» на полный привод, чтобы объехать разбитые автомобили по раскисшей земле и не пускать в ход лебедку, для работы с которой приходилось и приседать, и сгибать пальцы. Двумя днями ранее, пятого сентября, на подъезде к горам Салмон-ривер, ему пришлось подцепить большой фургон телефонной компании «Кон-Тел» и тащить его задним ходом полторы мили, пока с одной стороны обочина не стала отвесной. Там Судья и столкнул фургон в безымянную для него реку.
				
Вечером четвертого сентября, за день до инцидента с фургоном «Кон-Тел» и за три дня до того, как Бобби Терри увидел проехавший через Копперфилд «скаут», Судья остановился на ночлег в Нью-Мидоусе, и там произошло событие, нарушившее его душевное равновесие. Он подъехал к мотелю «Рэнчхенд», взял на стойке ключ от одного из номеров и нашел в нем бонус: обогреватель, работающий от аккумулятора. Поставил его в ногах кровати. К сумеркам уже наслаждался теплом и уютом – впервые за неделю. Обогреватель мягко светился красным. Судья разделся до трусов, подложил под спину подушки и читал о судебном процессе над необразованной чернокожей женщиной из Брикстона, штат Миссисипи, приговоренной к десяти годам тюрьмы за обыкновенную мелкую кражу в магазине. Обвинение представлял заместитель прокурора, трое присяжных были чернокожими, и Лепэм, похоже, отмечал, что…
				
Тук-тук-тук, донеслось от окна.
				
Старое сердце Судьи затрепыхалось. Лепэм отлетел в сторону. Судья схватил прислоненный к стулу «гэранд» и повернулся к окну, готовый ко всему. Обрывки его легенды заметались в голове, как соломинки, подхваченные ветром. Они здесь, они захотят узнать, кто он, откуда пришел…
				
За окном сидела ворона.
				
У Судьи отлегло от сердца – не сразу, по чуть-чуть, и наконец он выдавил из себя дрожащую улыбку.
				
Просто ворона.
				
Она сидела на наружном подоконнике, под дождем, блестящие перья смешно слиплись, маленькие глазки смотрели через залитое водой стекло на очень старого адвоката и самого старого в мире шпиона-дилетанта, лежащего на кровати в номере мотеля в западном Айдахо и одетого в одни трусы, испещренные пурпурно-золотыми надписями «ЛОС-АНДЖЕЛЕС ЛЕЙКЕРС», с тяжелым томом поперек живота. Вид этот, похоже, вызвал у вороны улыбку. Судья уже совершенно расслабился и широко улыбнулся в ответ. Это точно, тут есть над чем посмеяться. Но после двух недель путешествия в одиночку по пустынной стране он имел право вздрагивать от каждого шороха.
				
Тук-тук-тук.
				
Ворона постучала по стеклу клювом. Как и в прошлый раз.
				
Улыбка Судьи съежилась. Что-то не нравилось ему в том, как эта ворона смотрела на него. Она, казалось, по-прежнему улыбалась, но, он мог поклясться, улыбалась с пренебрежением. Почти ухмылялась.
				
Словно ворон, усевшийся на бюст Паллады. Когда удастся выяснить все то, что им нужно знать там, в Свободной зоне, которая уже так далеко? Никогда. Когда удастся определить слабые места в броне темного человека? Никогда.
				
Вернется ли он сам целым и невредимым?
				
Никогда.
				
Тук-тук-тук.
				
Ворона смотрела на него ухмыляясь.
				
И внезапно со всей очевидностью, вырастающей из страха, от которого съеживаются яйца, ему стало ясно, что это темный человек – его душа, его ка каким-то образом вселилась в эту вымоченную дождем, ухмыляющуюся ворону – смотрит на него, проверяет, он ли тот самый шпион, которого они разыскивают.
				
И, зачарованный, Судья уже не мог оторвать глаз от вороны.
				
А ее глаза словно начали расти. Судья заметил вокруг них красный ободок насыщенного рубинового цвета. Дождевая вода била в стекло и стекала по нему, била в стекло и стекала по нему. Ворона наклонилась вперед и весьма решительно постучала.
				
Судья подумал: Она уверена, что гипнотизирует меня. И возможно, это действительно так. Но наверное, я слишком стар для таких игр. И допустим… это, разумеется, глупо, но допустим, это он. И допустим, я смогу вскинуть винтовку к плечу одним быстрым движением… Прошло четыре года с тех пор, как я последний раз стрелял по тарелочкам, но я стал чемпионом клуба в семьдесят шестом, а потом в семьдесят девятом, да и в восемьдесят шестом выступил неплохо. Не на высшем уровне, призового места не занял, потому и перестал участвовать в соревнованиях, гордость-то была куда в лучшей форме, чем зрение, но все равно получилось неплохо. А это окно гораздо ближе, чем те тарелочки. Если это он, могу ли я его убить? Навсегда оставить его ка – если оно существует – в умирающем вороньем трупике? Не удастся ли старому пердуну положить конец всей этой истории лишенным драматизма убийством черной птицы в западном Айдахо?
				
Ворона ухмылялась, глядя на него. Судья уже мог поклясться, что ухмылялась.
				
Внезапным рывком Судья сел, одновременно быстро и уверенно поднимая «гэранд» к плечу, проделав это даже лучше, чем ожидал. Ворону, похоже, охватил ужас. Вымоченные дождем крылья дернулись, разбрызгивая капли воды. Глаза в страхе расширились. Судья услышал сдавленное «кар!» и торжествующе подумал: «Это темный человек, он недооценил Судью, и этот просчет будет стоить ему его жалкой жизни…»
				
– ПОЛУЧАЙ! – проревел он и нажал на спусковой крючок.
				
Но спусковой крючок не сдвинулся с места, потому что Судья забыл про предохранитель. Мгновением позже за окном остался только дождь.
				
Судья опустил винтовку на колени, чувствуя себя круглым дураком. Сказал себе, что за окном сидела всего лишь обычная ворона, которая скрасила ему скучный вечер. И если бы он разбил стекло и открыл доступ дождю, пришлось бы перебираться в другой номер. Повезло, однако.
				
Но в ту ночь он спал плохо, несколько раз просыпался, как от толчка, и смотрел на окно, убежденный, что вновь слышал постукивание. И если бы ворона вновь села на подоконник, она бы с него уже не взлетела. Он снял винтовку с предохранителя.
				
Однако ворона больше не появилась.
				
				
Наутро Судья вновь поехал на запад, артрит донимал его не больше, чем прежде, но и не меньше, и в начале двенадцатого он остановился на ленч в маленьком кафе. Доев сандвич и запивая его кофе, Судья увидел большую черную ворону, которая, лениво махая крыльями, уселась на телефонный провод чуть дальше по улице. Судья уставился на нее как зачарованный, крышка термоса с кофе застыла на полпути от стола ко рту. Это была не та ворона, естественно, не та. В мире множество ворон, разъевшихся и наглых. Да, теперь этот мир стал вороньим. Однако Судья чувствовал, что ворона та самая, и ощутил обреченность, смирение с тем, что все кончено.
				
И есть ему больше не хотелось.
				
Он поехал дальше. И через несколько дней, в четверть первого, уже в Орегоне, продвигаясь на запад по шоссе 86, проскочил город Копперфилд, даже не глянув на «Центовку», из которой Бобби Терри с отвисшей от изумления челюстью наблюдал, как он проехал мимо. «Гэранд», по-прежнему снятый с предохранителя, лежал на пассажирском сиденье, рядом с коробкой патронов. Судья решил отстреливать каждую ворону, что окажется в непосредственной близости.
				
На всякий случай.
				
				
– Быстрее! Ты не можешь гнать эту хреновину быстрее?!
				
– Отвали, Бобби Терри! Если ты ловил ворон на посту, это не повод доставать меня.
				
Дейв Робертс сидел за рулем «виллис-интернэшнл», ранее припаркованного в проулке у «Центовки». Пока Бобби Терри разбудил Дейва, пока тот встал и оделся, старик на «скауте» получил десятиминутную фору. По-прежнему лил сильный дождь, так что видимость оставляла желать лучшего. На коленях Бобби Терри лежал «винчестер». Из-за ремня торчал «кольт» сорок пятого калибра.
				
Дейв, в ковбойских сапогах, джинсах и блестящем желтом дождевике, искоса глянул на него.
				
– Если будешь и дальше жать на спусковой крючок, Бобби Терри, проделаешь дыру в двери со своей стороны.
				
– Ты просто догони его, – ответил Бобби Терри и забормотал: – В живот. Стрелять в живот. Не портить голову, так?
				
– Перестань разговаривать сам с собой. Люди, которые разговаривают сами с собой, обычно мастурбируют. Вот что я думаю.
				
– Где он? – спросил Бобби Терри.
				
– Мы его догоним. Если тебе все это не почудилось. Не хотел бы я оказаться на твоем месте, если это так, брат.
				
– Не причудилось. Он ехал на «скауте». А если он свернет?
				
– Свернет куда? – спросил Дейв. – Здесь до самой автострады только дороги к фермам. Он не проедет и пятидесяти футов, не увязнув по бампер, никакой полный привод не поможет. Расслабься, Бобби Терри.
				
– Я не могу, – промямлил тот. – Постоянно думаю о том, каково это – висеть на телеграфном столбе и сохнуть под ярким солнцем где-то в пустыне.
				
– Не будешь ты там висеть! Посмотри туда! Мы его догоняем, клянусь Богом!
				
Впереди на дороге застыли «шеви» и тяжелый «бьюик», столкнувшиеся давным-давно. Они лежали под дождем, перегородив почти всю проезжую часть, напоминая ржавые кости незахороненных мастодонтов. А справа на обочине отпечатались свеженькие следы автомобильных покрышек.
				
– Это он! – В голосе Дейва слышалась уверенность. – Этим следам нет и пяти минут.
				
Он свернул с дороги, и их затрясло на обочине. Дейв вырулил на асфальт там же, где и Судья, и они увидели грязные отпечатки покрышек «скаута». Тут же разглядели и сам «скаут», поднявшийся на вершину холма и исчезнувший за ней в каких-то двух милях впереди.
				
– Привет, привет! – воскликнул Дейв Робертс. – Сейчас мы тебя догоним!
				
Он вдавил в пол педаль газа и разогнал «виллис» до шестидесяти миль в час. Вода сплошным потоком лилась по ветровому стеклу, дворники с ней не справлялись. С вершины холма они вновь увидели «скаут», расстояние до него заметно сократилось. Дейв включил фары и принялся ими мигать. Через несколько мгновений они увидели вспыхнувшие тормозные огни «скаута».
				
– Отлично! Держимся дружелюбно, – распорядился Дейв. – Надо, чтобы он вышел из кабины. Не спугни его, Бобби Терри. Если мы все сделаем правильно, получим по «люксу» в отеле «МГМ-Гранд» в Лас-Вегасе. Если напортачим, горько об этом пожалеем. Так что не напортачь. Главное – выманить его из кабины.
				
– О Господи, ну почему он не мог проехать через Робинетт? – простонал Бобби Терри. И обеими руками вцепился в «винчестер».
				
Дейв стукнул его по одной.
				
– Винтовку оставь здесь.
				
– Но…
				
– Заткнись! И улыбайся, черт бы тебя побрал!
				
Бобби Терри начал улыбаться. Словно механический клоун в ярмарочном доме ужасов.
				
– Толку от тебя никакого, – фыркнул Дейв. – Я сам все сделаю. Оставайся в чертовом автомобиле.
				
Они приблизились к «скауту», урчащему на холостых оборотах. Два колеса стояли на асфальте, два на мягкой обочине. Улыбаясь, Дейв вылез из кабины. Держа руки в карманах. В левом лежал полицейский револьвер тридцать восьмого калибра.
				
Судья осторожно вышел из «скаута». Тоже в желтом дождевике. Двигался он медленно, словно человек, несущий хрупкую вазу. Артрит рвал его, как пара голодных тигров. «Гэранд» он держал в левой руке.
				
– Эй, вы не собираетесь меня застрелить? – с дружелюбной улыбкой спросил мужчина, появившийся из «виллиса».
				
– Наверное, нет! – громко, чтобы перекрыть шум дождя, ответил Судья. – Вы, должно быть, из Копперфилда?
				
– Да, оттуда. Я Дейв Робертс. – Он протянул правую руку.
				
– Моя фамилия Феррис, – ответил Судья и пожал руку, затем посмотрел на пассажирскую дверь «виллиса» и увидел Бобби Терри, который высунулся из окна с пистолетом сорок пятого калибра. Со ствола капала вода. Его лицо, мертвенно-бледное, застыло в маниакальной улыбке. – Ох, черт, – пробормотал Судья и выдернул правую руку из скользкой от дождя руки Робертса в тот самый момент, когда Робертс выстрелил сквозь дождевик. Пуля пронзила тело Судьи чуть пониже желудка, искромсав внутренности, и вышла справа от позвоночника, оставив дыру размером с чайное блюдце. «Гэранд» упал на асфальт, а самого Судью отбросило на открытую водительскую дверь «скаута».
				
Никто из них не заметил ворону, опустившуюся на телефонный провод с другой стороны дороги.
				
Дейв Робертс шагнул вперед, чтобы довершить начатое. В этот самый момент Бобби Терри выстрелил с пассажирского сиденья «виллиса». Пуля попала Робертсу в шею, едва не оторвав голову. Кровь потоком хлынула на дождевик и смешалась с водой. Он повернулся к Бобби Терри, его губы двигались в беззвучном изумлении, глаза чуть не вылезли из орбит. Волоча ноги, сделал два шага, потом изумление ушло с его лица. Все ушло. Он упал мертвым. Дождь забарабанил по обтянутой дождевиком спине Робертса.
				
– Ох, дерьмо, да что же это?! – в запредельном ужасе крикнул Бобби Терри.
				
Судья подумал: Артрит как рукой сняло. Если бы я остался жив, то потряс бы всех врачей. Артрит лечится пулей в живот. Ох, дорогой Господь, они поджидали меня. Им сказал Флэгг? Должно быть. Господи Иисусе. Помоги тем, кого комитет отправил сюда помимо меня…
				
«Гэранд» лежал на асфальте. Судья наклонился к нему, чувствуя, как внутренности пытаются вывалиться из тела. Странное ощущение. Не очень приятное. Он дотянулся до винтовки. Предохранитель? Снят. Судья начал поднимать винтовку. Весила она с тысячу фунтов.
				
Бобби оторвал ошеломленный взгляд от Дейва, чтобы увидеть, что Судья готовится застрелить его. Судья сидел на дороге. Его дождевик от груди до подола заливала кровь. Ствол «гэранда» лежал на колене.
				
Бобби выстрелил и промахнулся. Грохнул «гэранд», словно мощный раскат грома, и осколки стекла посекли Бобби Терри лицо. Он закричал, в полной уверенности, что умер. Потом увидел, что половина ветрового стекла разлетелась вдребезги, и понял, что еще пребывает в этом мире.
				
Судья из последних сил прицеливался, поворачивая «гэранд» на колене. Бобби Терри, теперь уже ничего не соображая, выстрелил трижды. Первая пуля пробила дыру в борту «скаута». Вторая угодила Судье в лоб повыше правого глаза. Сорок пятый – крупный калибр, и с близкого расстояния пули наносят жуткие раны. Верхнюю часть черепа Судьи оторвало, и она отлетела в кабину «скаута». Оставшаяся часть головы откинулась назад, и третья пуля, угодившая Судье под нижнюю губу, вышибла зубы, полетевшие в горло, и Судья втянул их в себя последним вдохом. Нижняя челюсть превратилась в кровавую пульпу. Палец Судьи судорожно нажал на спусковой крючок, и пуля улетела в серое, дождливое небо.
				
Наступила тишина.
				
Дождь барабанил по крышам «скаута» и «виллиса». Наконец ворона, хрипло закаркав, снялась с телефонного провода. Карканье вывело Бобби Терри из ступора. Он медленно сел на пассажирское сиденье «виллиса», все еще сжимая в руке дымящийся пистолет сорок пятого калибра.
				
– Я это сделал, – доверительно сообщил он дождю. – Всыпал ему по заду. Тебе в это лучше поверить. Застрелил. Без вопросов. Старина Бобби Терри просто убил его. Теперь он мертвый.
				
И тут, с нарастающим ужасом, Бобби Терри осознал, что всыпал Судье вовсе не по заду.
				
Судья умер, привалившись спиной к «скауту». Бобби Терри схватился за его дождевик и дернул на себя, уставившись на то, что осталось от лица Судьи. А если честно, не осталось ничего, кроме носа. Да и состояние носа, по правде говоря, оставляло желать лучшего.
				
Это мог быть кто угодно.
				
Сквозь застилающую разум пелену ужаса до Бобби Терри вновь донеслись слова Флэгга: Я хочу отправить его назад целехоньким.
				
Святый Боже, это мог быть кто угодно. И выглядело все так, будто он намеренно выполнил приказ Странника с точностью до наоборот. Два попадания в лицо. Не осталось даже зубов.
				
Дождь, барабанящий, барабанящий.
				
Здесь для него все кончено. Это точно. Он не решился бы отправиться на восток, но и не смел остаться на западе. Потому что его ждало распятие на телеграфном столбе… а может, кое-что похуже.
				
Могло ли быть что-то хуже?
				
Поскольку всем рулил этот лыбящийся выродок, Бобби Терри не сомневался, что могло. И что ему оставалось?
				
Вцепившись руками в волосы, все еще глядя на изуродованное лицо Судьи, Бобби Терри пытался думать.
				
Юг. Вот ответ. Юг. На границе никого. Юг Мексики, а если это недостаточно далеко, Гватемала, Панама, может, даже гребаная Бразилия. Хватит с него этой передряги. Никакого востока, никакого запада, один только Бобби Терри, в безопасности и как можно дальше от Странника, насколько смогут унести е…
				
Новый звук появился в дождливом дне.
				
Бобби Терри вскинул голову.
				
Дождь продолжал барабанить по двум автомобилям, лениво урчали на холостых оборотах два двигателя, и…
				
Странный стук, словно сбитые каблуки ударяли по твердому покрытию шоссе.
				
– Нет, – прошептал Бобби Терри.
				
Начал поворачиваться.
				
Постукивание ускорилось. Быстрая ходьба, полубег, бег трусцой, просто бег, спринт, и когда Бобби Терри обернулся, Флэгг летел на него, как страшный монстр из самого жуткого фильма ужасов. Щеки темного человека горели веселым румянцем, глаза радостно поблескивали добродушием, и широченная голодная улыбка растягивала рот, открывая огромные, будто надгробные камни, зубы, акульи зубы, и он вытянул руки перед собой, и блестящие черные вороньи перья колыхались в его волосах.
				
Нет, хотел сказать Бобби Терри, но не смог издать ни звука.
				
– ЭЙ, БОББИ ТЕРРИ, ТЫ НАПОРТАЧИЛ! – проревел темный человек и набросился на несчастного Бобби Терри.
				
Тут-то и выяснилось, что распятие – не самое страшное.
				
Куда страшнее зубы…
			
			
				
					
Глава 62