1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Также и сам я охотно на луке себя испытаю.    

Если его натяну и железо стрелой прострелю я,    

То горевать мне уже не придется, что с новым супругом    

Дом наш почтенная мать покидает, когда уже сам я    

В силах с прекрасным оружьем отца моего обращаться".    

Так сказал Телемах, вскочил и с плеч своих сбросил    

Пурпурный плащ и перевязь скинул с мечом медноострым.    

Прежде всего топоры он уставил, для всех их глубокий    

Общий выкопав ров, по шнуру уровняв их искусно,    

Землю кругом притоптал. Удивление всех охватило,    

Как все искусно он сделал, пред тем ничего не видавши.    

Став на порог, тетиву Телемах нацепить попытался.    

Трижды всем телом на лук налегал он, согнуть домогаясь,    

Трижды силы терял, – но все же надеялся в сердце    

И тетиву нацепить и стрелу прострелить сквозь железо.    

Может быть, сильно напрягшись, в четвертый он раз и надел бы,    

Если б его не сдержал Одиссей, кивнув головою.    

К ним обратилась опять Телемаха священная сила:    

"Горе! Как видно, всегда я останусь негодным и слабым,    

Или же молод еще, не могу положиться на руки,    

Чтобы суметь отразить человека, напавшего первым!    

Ну‑ка, теперь попытайтесь и вы, кто меня посильнее,    

Гладкий лук натянуть. Пора приступить к состязанью!"    

Так сказавши, на землю он лук опустил Одиссеев    

И прислонил его к гладкой и крепкой дверной половинке,    

Рядом с луком к кольцу и стрелу острием прислонивши.    

Сел после этого в кресло, которое раньше оставил.    

Тут к женихам Антиной обратился, Евпейтом рожденный:    

"Встаньте и все по порядку один за другим подходите,    

С места того начиная, откуда вино нам разносят".    

Так сказал Антиной. И понравилось всем предложенье.    

Первым меж всеми Леод поднялся, Ойнопом рожденный.    

Был он у них предсказатель по жертвам и возле кратера    

В зале обычно сидел, в глубине. Одному лишь Леоду    

Были бесчинства противны, и всех женихов осуждал он.    

Первым лук Одиссеев он взял с медноострой стрелою.    

Стал, взойдя на порог, и лук натянуть попытался,    

Но натянуть не сумел. Непривычные, нежные руки    

Очень скоро устали. И он к женихам обратился:    

"Не натянуть мне, друзья! Пусть попробуют также другие!    

Многим знатным мужам принесет этот лук огорченье, –    

Духу их и душе. Гораздо желаннее разом    

Встретить погибель, чем жить оставаться, все то потерявши,    

Из‑за чего мы сходились сюда, что желали вседневно.    

Может быть, кто и теперь надеждою полон, желая    

В жены взять Пенелопу, супругу царя Одиссея.    

Каждый, однако, кто лук натянуть попытается тщетно,    

Пусть другую себе ахеянку ищет, дарами    

Сердца ее домогаясь. Она ж за того пусть выходит,    

Кто принесет ей всех больше и кто ей судьбою назначен".    

Так он громко сказал, и лук опустил Одиссеев,    

И прислонил его к гладкой и крепкой дверной половинке,    

Рядом с луком к кольцу и стрелу острием прислонивши.    

Сел после этого в кресло, которое раньше оставил.    

Гневно напал Антиной на Леода и громко воскликнул:    

"Что за слова у тебя сквозь ограду зубов излетели!    

Страшные, тяжкие! Слушаю их, возмущаясь всем сердцем!    

Многим, конечно, мужам принесет этот лук огорченье,    

Духу их и душе, – раз ты натянуть не умеешь!    

Видно, почтенная мать не таким родила тебя на свет,    

Чтобы уметь со стрелами справляться и с луком упругим.    

Значит ли это, что также другие его не натянут?"    

Так сказав, к козопасу Меланфию он обратился:    

"Живо огонь разожги в обеденном зале, Меланфий!    

Там табуретку большую поставишь, покроешь овчиной,    

Сала круг нам большой принесешь из готовых запасов,    

Чтобы мы, юноши, лук разогревши и смазавши жиром,    

Силу на нем испытали, к концу приведя состязанье".    

Неутомимый огонь разжег средь столовой Меланфий    

И табуретку большую поставил, покрывши овчиной;    

Сала круг им немалый принес из готовых запасов.    

Лук разогрев, женихи его пробовать стали. Однако    

Лука согнуть не смогли. Не хватило для этого силы.    

Делать не стали попыток других Антиной с Евримахом,    

Всех женихов вожаки и первые знатностью рода.    

Вышли меж тем свинопас и коровий пастух Одиссея    

Из дому – вместе, один и другой одновременно. Следом    

Вышел за ними и сам Одиссей, на бессмертных похожий.    

После того как они вне двора и ворот очутились,    

Голос повысивши, с ласковой он обратился к ним речью:    

"Вы, свинопас и коровий пастух, – я сказал бы вам  слово…    

Или уж мне промолчать? Но сказать меня дух побуждает.    

Как бы держались вы, если б откуда‑нибудь появился    

Вдруг Одиссей и его к нам сюда божество принесло бы?    

Стали бы вы помогать женихам иль ему, Одиссею:    

Прямо скажите мне то, что дух вам и сердце прикажут".    

Так на это в ответ коровий пастух ему молвил:    

"Зевс, наш родитель! О, если б исполнилось это желанье!    

Пусть бы вернулся тот муж, пускай бы привел его бог к нам!    

Ты бы узнал, каковы у Филойтия сила и руки!"    

Всем бессмертным богам и Евмей свинопас помолился,    

Чтобы в свой дом, наконец, Одиссей многомудрый вернулся.    

После того как он их настоящие выведал мысли,    

К ним он обоим тогда обратился с такими словами:    

"Дома я! Это я сам! Претерпевши несчетные беды,    

Я на двадцатом году воротился в родимую землю.    

Между рабов моему возвращению рады, я вижу,    

Вы лишь одни. Не слыхал я, чтоб кто и другой между ними    

Вечным богам о моем возвращеньи домой помолился.    

Как оно будет, обоим вам полную правду скажу я:    

Если моею рукой женихов божество одолеет,    

Вам обоим я жен приведу и имущество дам вам,    

Рядом с моим вам построю дома. И вы будете оба    

Мне, как товарищи сына, как братья его по рожденью.    

Вам я и признак могу показать, по которому ясно    

Можно увериться, кто я, и всякие кинуть сомненья.    

Вот он – рубец, нанесенный клыком кабана мне, когда мы –    

Я и сыны Автолика – охотились в долах Парнаса".    

Так сказав, от большого рубца он лохмотья откинул.    

Лишь увидали они, лишь в подробности все рассмотрели, –    

Кинулись оба в слезах к Одиссею, обняли руками,    

В голову, в плечи любовно и жарко его целовали.    

Голову, руки в ответ и сам Одиссей целовал им.    

Так, в слезах, и покинуло б их заходящее солнце,    

Если бы сам Одиссей не сдержал их, промолвивши громко:    

"Будет вздыхать вам и плакать, а то кто‑нибудь вдруг  увидит,    

Выйдя наружу из дома, и всем, кто внутри там, расскажет.    

Поочередно входите, один за другим, а не вместе.    

Первым я, вы же после. И вот что да будет вам знаком:    

Все тут, сколько ни есть женихов благородных, конечно,    

Дать ни за что не позволят мне лук и колчан со стрелами.    

Ты же, Евмей богоравный, мой лук понесешь через залу,    

Прямо ко мне подойдешь и отдашь мне. А женщинам скажешь,    

Пусть они тотчас запрут все двери от комнат служанок.    

Если же кто или стоны мужчин, или грохот услышит    

В нашей ограде, пускай из комнат никто не выходит,    

Каждая пусть у себя своим занимается делом.    

Ты ж на воротах двора, Филойтий божественный, крепкий    

Засов задвинешь, веревкой его закрепивши немедля".    

Кончив, в двери вошел он для жизни удобного дома,    

На табуретку там сел, которую раньше оставил.    

За Одиссеем божественным оба раба появились.    

Лук в руках между тем уж вертел Евримах непрерывно,    

Там и тут его грея на жарком огне. Но и так он    

Лука не мог натянуть. И стонал благородным он сердцем.    

В гневе слово сказал, наконец, Евримах и промолвил:    

"Только одно огорчение мне за себя и за всех вас!    

Но я не столько о браке скорблю, хоть и это мне горько, –    

Много ахеянок есть и других на Итаке, омытой    

Всюду волнами, равно как и в прочих краях наших разных, –    

Сколько о том, что такими бессильными мы оказались    

Пред Одиссеем, подобным бессмертным богам, и не можем    

Лука его натянуть! Позор нам и в дальнем потомстве!"    

Так ответил ему Антиной, Евпейтом рожденный:    

"Этому ввек не бывать, Евримах! Ты и сам понимаешь.    

Празднует праздник народ Аполлона‑владыки сегодня    

Чистый. Ну как в этот день натягивать лук нам? Спокойно    

Можно его отложить. Топоры же оставим на месте:    

Трудно подумать, чтоб мог кто‑нибудь их отсюда похитить,    

В зал высокий войдя Одиссея, Лаэртова сына.    

Пусть же теперь виночерпий нам доверху кубки наполнит!    

Мы совершим возлиянье и лук Одиссеев отложим.    

Завтра ж Меланфию, коз пастуху, прикажем с зарею    

Коз привести, отобрав наиболе откормленных в стаде.    

Бедра их в жертву сожжем славнолукому мы Аполлону,    

После ж испробуем лук и к концу приведем состязанье".    

Так сказал Антиной. И понравилось всем предложенье.    

На руки всем им немедля глашатаи полили воду,    

Юноши, вливши в кратеры напиток до самого верха,    

Чашами всех обнесли, возлиянье свершая из каждой.    

Выпили после того, сколько каждому сердцем желалось.    

Замысел хитрый тая, сказал Одиссей многоумный:    

"Слушайте слово мое, женихи достославной царицы!    

Выскажу то я, к чему меня дух мой в груди побуждает.    

Вас, Евримах и подобный богам Антиной, всего больше    

Я умоляю, – ведь ты, Антиной, предложил так разумно    

Лука сегодня не трогать и все предоставить бессмертным.    

Завтра пошлет божество победу, кому пожелает.    

Дайте, однакоже, гладкий мне лук, чтобы мог испытать я    

Руки и силу мою, чтобы мог я увидеть, жива ли    

Сила, какою когда‑то полны были гибкие члены,    

Или ее уж во мне погубили нужда и скитанья".    

В негодованьи надменном кругом женихи зашумели.    

Страх объял их, что лук полированный странник натянет.    

С бранью к нему Антиной обратился и так ему молвил:    

"Странник несчастный! Ума у тебя не осталось ни крошки!    

Мало тебе, что спокойно теперь ты средь нас, многобуйных,    

Можешь обедать и долю свою целиком получаешь,    

Слушаешь наши беседы и речи? Еще никогда тут    

Странник иль нищий другой разговоров не слушали наших.    

Ты отуманен вином медосладким. Большой происходит    

Вред для того, кто без удержу пьет его, меры не зная.    

Вред большой от вина получил и кентавр многославный    

Евритион во дворце Пирифоя, отважного духом,    

В гости пришедши к лапифам. Вином повредивши рассудок,    

Он нехорошее дело свершил в Пирифоевом доме.    

Горе героев взяло, вскочили они, потащили    

Вон его через сени и гибельной медью кентавру    

Нос и уши отсекли. А он, повредившись рассудком,    

Прочь пошел, унося и плоды своего ослепленья.    

С этой поры меж мужей и кентавров вражда разгорелась.    

Прежде всего повредил он себе же, вином нагрузившись.    

Так и с тобой бы, поверь мне, большая беда приключилась,    

Если б ты лук натянул. Сожаленья ни в ком ты не встретишь    

В нашей Итаке. Тебя в корабле мы немедля отправим    

На материк, к Ехету царю, истребителю смертных.    

А уж оттуда тебе не спастись. Так сиди же спокойно,    

Пей и мечтать перестань в состязанье вступать с молодыми!"    

Тут ему Пенелопа разумная так возразила:    

"Нехорошо, Антиной, и неправедно ты поступаешь,    

Что обижаешь гостей Телемаха, к нему приходящих!    

Да неужели ты ждешь, что раз этот странник натянет    

Лук Одиссеев, на руки и силу свою полагаясь, –    

Он уведет меня в дом свой, и я ему стану женою?    

Сам никаких он на это, конечно, надежд не имеет.    

Снова возьмитесь за чаши и духа не мучьте подобной    

Мыслью себе: никогда не бывать неприличью такому!"    

Ей на это сказал Евримах, Полибом рожденный:    

"Многоразумная старца Икария дочь Пенелопа!    

Что он с собою тебя уведет, неприлично и думать.    

Мы лишь боимся стыда от мужских пересудов и женских,    

Чтоб кто‑нибудь не сказал меж ахейцами низкой породы:    

– Сватают худшие люди супругу отважного мужа!    

Лук его натянуть они совершенно не в силах!    

А появился чужой человек, забредший к ним нищий, –    

И без усилья и лук натянул и промаху не дал. –    

Так они скажут. Для нас же большим это будет позором".    

Тут ему Пенелопа разумная так возразила:    

"Нет, Евримах, уж скорей нехорошую славу получат    

Те, кто, ничуть не стыдясь, достояние все истребляют    

Славного мужа. А что же позорного видишь ты в этом?    

Странник этот – сложенья хорошего, ростом высокий,    

Может знатным отцом, как он сам говорит, похвалиться,    

Дайте также ему полированный лук и – посмотрим!    

Вот что я вам скажу, и это исполнено будет:    

Если лук он натянет и даст Аполлон ему славу,    

Я его в платье одену хорошее, в плащ и рубашку,    

Дам ему также копье, чтоб от псов и мужей защищаться,    

Дам подошвы для ног, и меч привешу двуострый,    

И отошлю, куда его дух понуждает и сердце".    

Ей на это в ответ Телемах рассудительный молвил:    

"Мать моя, лук этот дам иль не дам я, кому пожелаю!    

Больше прав на него, чем я, тут никто не имеет, –    

Ни из ахейцев, кто властвует здесь, в каменистой Итаке,    

Ни из живущих напротив Элиды, питающей коней,    

На островах. И никто между них помешать мне не сможет    

Страннику лук подарить, при желаньи, хотя бы навеки.    

Лучше вернись‑ка к себе и займися своими делами –    

Пряжей, тканьем; прикажи, чтоб немедля взялись за работу    

Также служанки. А лук – не женское дело, а дело    

Мужа, всех больше – мое! У себя я один повелитель!"    

Так он сказал. Изумившись, обратно пошла Пенелопа.    

Сына разумное слово глубоко проникло ей в сердце.    

Наверх поднявшись к себе со служанками, плакала долго    

Об Одиссее она, о любимом супруге, покуда    

Сладостным сном не покрыла ей век богиня Афина.    

Лук же изогнутый взял и понес свинопас богоравный.    

Громко тогда женихи закричали в обеденном зале.    

Так не один говорил из юношей этих надменных:    

"Эй, куда это лук ты несешь, свинопас неудачник?    

Вот бестолковый! Вдали от людей, средь свиней, тебя скоро    

Псы твои же сожрут, которых ты выкормил, если    

Милостив к нам Аполлон и другие бессмертные будут".    

Так они крикнули. Лук положил он, где шел в это время,    

Многими криками, в зале звучавшими, в страх приведенный.    

Но со своей стороны Телемах угрожающе крикнул:    

"Лук отнеси! Не слушайся всех, это кончится плохо!    

Я хоть моложе, а вот погоди, тебя выгоню в поле,    

Камни бросая вослед! Ведь намного тебя я сильнее!    

Если б настолько ж я был превосходней руками и силой    

Также и всех женихов, у нас находящихся в доме!    

Живо я кое‑кого, творящего тут безобразья,    

В ужасе вон бы заставил убраться из нашего дома!"    

Так сказал он. На речь его весело все засмеялись.    

Тяжкий гнев, что у них поднялся к Телемаху, улегся.    

Поднял лук свинопас и понес через зал его дальше,    

Стал перед сыном Лаэрта разумным и лук ему подал.    

Вызвав потом Евриклею кормилицу, так ей сказал он:    

"Вот что велел Телемах, Евриклея разумная, сделать:    

Крепко‑накрепко двери запри от комнат служанок.    

Если же кто или стоны мужчин, или грохот услышит    

В нашей ограде, из комнаты пусть все равно не выходит.    

Каждая пусть у себя своим занимается делом".    

Так он громко сказал. И бескрылым осталось в ней слово.    

Двери закрыла она от комнат, где жили служанки.    

Молча выскочил вон из дома коровник Филойтий    

И на дворе, обнесенном оградою, запер ворота.    

Под колоннадой лежал там канат корабельный, сплетенный    

Весь из папируса. Им он засов завязал и, вернувшись,    

На табуретке уселся, которую раньше оставил,    

За Одиссеем глазами следя. Во все стороны лук свой    

Тот уж вертел и повсюду оглядывал, цел ли остался    

Лук, не попортил ли червь в эти годы рогов его крепких.    

Так не один говорил, поглядев на сидевшего рядом:    

"Видно, он в луках знаток превосходный, но это скрывает.    

Может быть, дома и сам подобный же лук он имеет    

Иль себе сделать желает такой. Как усердно он вертит    

Лук и туда и сюда, подозрительный этот бродяга!"    

И говорили другие из юношей этих надменных:    

"Пусть и всегда чужеземец такое же счастье встречает,    

Как этот лук натянуть он сегодня, наверно, сумеет!"    

Так женихи говорили. Меж тем Одиссей многоумный    

Взял огромный свой лук и его оглядел отовсюду.    

Как человек, искусный в игре на форминге и в пеньи,    

Может на новый колок струну натянуть без усилья,    

Свитую круто овечью кишку у концов закрепивши,    

Так натянул Одиссей тетиву без усилья на лук свой.    

После того он ее попробовал правой рукою.    

Звон прекрасный струна издала, словно ласточка в небе.    

Дрогнуло сердце в груди женихов, изменились их лица.    

Громко Зевс загремел, и знаменье было в том громе.    

Рад божественный был Одиссей, в испытаниях твердый,    

Что ему знаменье сыном дано кривоумного Крона.    

Острую взял он стрелу, что пред ним на столе уж лежала    

Голая: все остальные лежали в колчане. Ахейцам    

Скоро самим на себе испробовать их предстояло.    

Лук за ручку держа, тетиву со стрелой потянул он    

И, не сходя с табуретки, вперед наклонясь и нацелясь,    

Острую выпустил с лука стрелу. Мгновенно чрез дыры    

Ручек всех топоров, ни одной не задев, пролетела    

Тяжкая медью стрела. Одиссей многоумный воскликнул:    

"Что, Телемах, не позорит тебя чужеземец, в столовой    

Сидя твоей? Я и в цель ведь попал и не долго трудился,    

Лук напрягая большой. Не совсем я уж силу утратил.    

Несправедливо бесчестят меня женихи и поносят.    

Ну, а теперь нам пора приготовить и ужин ахейцам    

Засветло. Нам ведь потом и другим предстоит насладиться,    

Пеньем с игрой на форминге. Ведь в них украшение пира!"    

Так он сказал и бровями повел. Опоясался тотчас    

Медным мечом Телемах, богоравного сын Одиссея,    

В руки копье медноострое взял и вблизи Одиссея    

Быстро стал возле кресла, оружием медным сияя.    

     

 ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ ВТОРАЯ    

     

     

Сбросил с тела тогда Одиссей многоумный лохмотья,    

С гладким луком в руках и с колчаном, набитым стрелами,    

Быстро вскочил на высокий порог, пред ногами на землю    

Высыпал острые стрелы и так к женихам обратился:    

"Ну, состязаньям «совсем безопасным» конец! Выбираю    

Цель я, в какую доселе никто не стрелял. Посмотрю‑ка,    

Даст ли мне славу добыть Аполлон, попаду ль, куда мечу!"    

Так сказав, в Антиноя нацелился горькой стрелою.    

Тот в это время как раз поднять золотой собирался    

Кубок двуухий; его меж руками он двигал, готовясь    

Пить вино из него. Помышления даже о смерти    

Он не имел. Да и кто из обедавших мог бы подумать,    

Чтобы один человек, как могуч бы он ни был, такому    

Множеству мог принести погибель и черную Керу?    

В горло нацелясь, стрелой поразил Одиссей Антиноя.    

Юноши нежную шею насквозь острие пронизало.    

В сторону он наклонился, сраженный. Из рук его чаша    

Выпала наземь. Мгновенно из носа густою струею    

Хлынула кровь человечья. Ногой от себя оттолкнул он    

Стол и его опрокинул. Попадали кушанья на пол.    

С грязью смешались и хлеб и жаркое. В тенистом чертоге    

Подняли шум женихи, увидавши упавшего мужа.    

С кресел они повскакали и стали метаться по залу,    

Жадно глазами оружья ища по стенам обнаженным.    

Не было видно нигде ни щита, ни копья боевого.    

Гневными стали словами бранить женихи Одиссея:    

"Странник, себе на несчастье ты мужа убил! В состязаньях    

Больше уж ты не участник! Верна твоя скорая гибель!    

Мужа сейчас ты убил, который всех более знатен    

Был середь юношей наших. Добычей ты коршунов станешь!"    

Каждый так говорил. Все думали, что не нарочно    

Мужа странник убил. Не знали безумцы, что крепко    

Их и всех уж сетью своею опутала гибель.    

Грозно их оглядев, сказал Одиссей многоумный:    

"А, собаки! Не думали вы, что домой невредимым    

Я из троянской земли ворочусь! Вы мой дом разоряли,    

Спать насильно с собою моих принуждали невольниц,    

Брака с моею женою при жизни моей домогались    

И ни богов не боялись, живущих на небе широком,    

Ни что когда‑нибудь мщенье людское вас может постигнуть.    

Вас и всех теперь погибель опутала сетью!"    

Бледный ужас объял женихов при словах Одиссея.    

Все озирались, куда от погибели близкой спастись им.    

Только один Евримах, ему отвечая, промолвил:    

"Если впрямь это ты, Одиссей‑итакиец, вернулся,    

Верно сказал обо всем ты, что здесь натворили ахейцы.    

Много они безобразий свершили и в доме и в поле.    

В этом, однако, во всем один Антиной лишь виновен.    

Он же мертвый лежит. Дела эти он совершил все    

Не потому, что бы брак ему был так желанен иль нужен, –    

Нет, замышлял он другое, чего не исполнил Кронион, –    

Стать царем самому в краю благозданном Итаки,    

Сына ж убить твоего, его подстерегши в засаде.    

Ныне законно убит он, ты же нас пощади. Ведь твои мы!    

В будущем мы, при народе убытки твои возместивши, –    

Все, что выпито было и съедено здесь женихами, –    

Пеню ценностью в двадцать заплатим быков тебе каждый    

Медью иль золотом, сколько ты сердцем своим пожелаешь.    

Вправе на нас ты сердиться, покамест мы так не поступим".    

Грозно взглянув исподлобья, сказал Одиссей многоумный:    

"Если бы вы, Евримах, отцовское все мне отдали,    

Все, что теперь у вас есть и что приложить вы могли бы,    

То и тогда бы не стал я удерживать рук от убийства,    

Прежде чем женихам не отмстил бы за все преступленья.    

Выбор теперь вам один: иль, выйдя навстречу, сразиться,    

Или бежать, если только спастись кто сумеет от смерти.    

Вряд ли, однакоже, вам погибели близкой избегнуть!"    

Так он сказал. Ослабели у них и колени и сердце.    

Снова с речью тогда к женихам Евримах обратился:    

"Рук необорных, друзья, человек этот больше не сложит!    

Раз полированный лук и колчан захватить уж успел он,    

С гладкого будет порога стрелять он, пока без остатка    

Не перебьет женихов. Но вспомним, друзья, о сраженьи!    

Ну, обнажайте ж скорее мечи, отражайте столами    

Быстро разящие стрелы. Напрем на него всею силой    

Дружной толпой, чтоб его оттеснить от дверей и порога,    

Кинемся в город тогда и крик поскорее поднимем.    

После того этот муж стрелять никогда уж не стал бы!"    

Так кричал Евримах женихам. Он выхватил меч свой –    

Медный, острый с обеих сторон – и ринулся с криком    

На Одиссея. Но тот как раз в это время из лука    

Выстрелил, в грудь близ соска поразивши стрелой Евримаха,    

Быстрая в печень вонзилась стрела. Из руки ослабевшей    

Меч его выпал. Он сам зашатался, на стол повалился,    

Телом согнувшись, и наземь столкнул все стоявшие яства    

Вместе с кубком двуручным. Лицом он ударился об пол,    

Смертной охваченный мукой. Ногами обеими в кресло    

Пятками бил он. И тьма пред глазами его разлилася.    

Нисов сын Амфином, свой меч обнажив медноострый,    

Ринулся быстро вперед Одиссею‑герою навстречу,    

Чтобы от двери его оттеснить. Но до этого раньше    

В спину его Телемах ударил копьем медноострым,    

Сзади, меж плеч, и, пробивши насквозь, из груди его выгнал.    

С шумом упавши, лицом он с размаху ударился оземь.    

Прочь отскочил Телемах, копье длиннотенное там же    

В теле оставив его. Боялся он, как бы в то время,    

Как он копье, наклонясь, извлекал бы, его из ахейцев    

Кто‑либо или мечом не сразил, иль копьем не ударил.    

Прочь он пустился бегом, до отца добежал очень скоро,    

Близко стал перед ним и слова окрыленные молвил:    

"Щит и два острых копья тебе, о отец, принесу я,    

Также и шлем целомедный, к вискам прилегающий плотно.    

Вооружусь‑ка, пойду я и сам. И Филойтию также    

И свинопасу оружие дам. С оружием лучше!"    

Так отвечая на это, сказал Одиссей многоумный;    

"Да, поскорее неси, пока еще есть у нас стрелы!    

Не оттеснили б от двери меня, как один я останусь".    

Так он сказал. Телемах, приказанье отца исполняя,    

Быстро пошел в кладовую, где сложены были доспехи,    

Выбрал четыре щита и восемь отточенных копий,    

Медных шлемов четыре, украшенных конскою гривой.    

Все это взял Телемах и к отцу прибежал поскорее.    

Раньше, однакоже, сам он оделся сверкающей медью.    

Также надели доспехи и оба раба. Одиссея,    

Хитрого в замыслах всяких, они, подойдя, обступили.    

Сам он, пока у него для защиты имелися стрелы,    

Целясь, стрелял в одного жениха за другим непрерывно    

В зале пространном своем. И они друг на друга валились.    

После, когда у владыки стрелявшего стрелы иссякли,    

Наземь он гладкий свой лук опустил, к косяку прислонивши    

Около двери к блестящей стене, и стоять там оставил.    

Четырехкожным щитом покрыл после этого плечи,    

А на могучую голову шлем меднокожный надвинул    

С длинным конским хвостом, развевавшимся страшно на гребне.    

Взял два крепких копья, завершенных сверкающей медью.    

Выход был боковой проделан в стене многопрочной    

Близко совсем от порога прекрасного зала мужского.    

Путь был в узкий проход, запиравшийся крепкою дверью.    

Дверь Одиссей поручил охранять свинопасу. Стоял он    

Близко пред дверью. Тут было опасней всего нападенье.    

Заговорил Агелай, ко всем женихам обращаясь:    

"Не проберется ль из вас кто, друзья, этим ходом наружу,    

Чтобы людей известить и крик поднять на весь город?    

Больше тогда этот муж стрелять никогда уж не стал бы!"    

Так Агелаю в ответ козопас промолвил Меланфий:    

"Нет, питомец богов Агелай, невозможно! Ужасно    

Близко дверь от двора, и вход в нее больно уж узок.    

Всех бы там мог удержать один человек не бессильный.    

Но погодите! Оружие вам принести я сумею    

Из кладовой! Одиссей с блистательным сыном, наверно,    

Там, не еще где‑нибудь, оружье из зала сложили".    

Так ответив ему, сквозь отверстие в зале Меланфий,    

Козий пастух, пробрался наверх, к кладовым Одиссея.    

Там двенадцать щитов он выбрал и столько же копий,    

Столько ж блистающих медью, хвостами украшенных шлемов.    

Быстро вернувшись назад, женихам он оружие отдал.    

У Одиссея ослабли колени и сердце при виде,    

Как женихи облекались в доспехи и как потрясали    

Длинными копьями. Дело теперь становилось труднее.    

К сыну тогда со словами крылатыми он обратился:    

"Верно, какая‑нибудь из рабынь, Телемах, в нашем доме    

Злую с нами борьбу собирается весть иль Меланфий!"    

Так на это ему Телемах рассудительный молвил:    

"Сам, отец, погрешил я, никто здесь другой не виновен.    

Прочно прилаженной двери не запер ведь я в кладовую.    

У женихов оказался, как видно, лазутчик хороший.    

Слушай, поди‑ка, Евмей, и двери запри в кладовую,    

И наблюдай, кто все делает это – рабыня ль какая    

Или Меланфий? Всех больше мне он подозренье внушает".    

Так Одиссей с Телемахом вели меж собой разговоры.    

В это время направился вновь в кладовую Меланфий    

Новых доспехов принесть. Свинопас божественный, сразу    

Это заметив, сказал Одиссею, стоявшему близко:    

"Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Снова, смотри, человек этот мерзкий, как мы угадали,    

Крадется к нам в кладовую! Дай точное мне приказанье:    

Там ли убить его, если его одолеть я сумею,    

Или сюда привести, чтоб достойно ему отплатил ты    

За преступленья, которых так много здесь в доме свершил  он".    

Так, отвечая на это, сказал Одиссей многоумный:    

"Я и сын Телемах женихов благородных все время,    

Как бы они ни рвались, удерживать будем на месте.    

Вы же оба, назад закрутив ему ноги и руки,    

Бросьте его в кладовую и двери заприте покрепче.