1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
– А  я так наверное даже не доплыву до нее, я прямо пойду ко дну.    

– Ах,  вот как!.. Ну так я задушу вас, если вы не полезете в воду! – заявил  Портос, хватая обоих за горло. – Вперед, Блезуа!    

Блезуа  под железной рукой Портоса испустил подавленный крик, быстро замерший, так как  гигант схватил его за ноги и за руки и бросил в море вниз головой.    

– Ну,  теперь твоя очередь, Мустон. Надеюсь, ты не покинешь своего господина?    

– О  сударь, зачем вы опять пошли на военную службу? Так хорошо было в Пьерфонском  замке!.. – со слезами на глазах проговорил Мушкетон.    

И без  единого упрека, печально, покорно, отчасти из преданности хозяину, отчасти побуждаемый  примером Блезуа, он очертя голову бросился в море. Это был настоящий подвиг,  так как Мушкетон знал, что идет на верную смерть.    

Но  Портос был не такой человек, чтобы покинуть своего преданного товарища. Он так  быстро последовал за ним, что плеск от падения Мушкетона слился с плеском от  падения Портоса. И когда оглушенный Мушкетон был выброшен волной на  поверхность, то его сразу подхватила мощная рука Портоса, и он добрался до  шлюпки, не двинув и рукой, словно морское божество на дельфине.    

В ту же  минуту Портос увидел, что вблизи кто-то барахтается. Он схватил его за волосы;  то был Блезуа, к которому уже плыл Атос.    

– Не  надо, не надо, граф! – крикнул ему Портос. – Я справлюсь без вас.    

И  действительно, несколькими сильными взмахами, поднимаясь, как Адамастор, над бушующей  стихией, он присоединился к своим.    

Д'Артаньян,  Арамис и Гримо помогли Мушкетону и Блезуа влезть в лодку.    

Затем  настала очередь Портоса, который, перелезая через борт, едва не перевернул  легкую лодку.    

– А  Атос? – спросил Д'Артаньян.    

– Я  здесь! – отозвался Атос, державшийся за борт лодки. Он, в качестве  генерала, прикрывающего отступление армии, считал своим долгом войти в шлюпку  последним. – Все в шлюпке?    

– Все, –  отвечал Д'Артаньян. – Есть у вас, Атос, с собою кинжал?    

– Есть.    

– Ну  так перережьте канат и влезайте скорей.    

Атос  вынул из-за пояса кинжал и перерезал канат.    

Фелука  стала удаляться, и шлюпка свободно закачалась на волнах.    

– Атос,  сюда! – скомандовал д'Артаньян, протягивая ему руку.    

Граф де  Ла Фер легко влез в шлюпку и занял свое место.    

– Самое  время, – вымолвил гасконец, – сейчас мы увидим нечто любопытное    

 Глава 31. ПЕРСТ СУДЬБЫ    

     

Едва  д'Артаньян произнес эти слова, как на фелуке, которая уже начала исчезать в  ночном тумане, послышался свисток.    

– Вы  хорошо понимаете, – заметил д'Артаньян, – что это что-нибудь да  означает.    

В ту же  минуту на палубе появился фонарь и на корме показались силуэты людей.    

И вдруг  ужасный крик, крик отчаяния, пронесся над морем. Он, казалось, рассеял облака,  закрывавшие луну, которая своим бледным светом озарила серые паруса и черные  снасти фелуки. Темные тени растерянно метались по палубе, испуская жалобные  вопли.    

Вдруг  наши друзья увидали, что на верхней площадке появился Мордаунт с факелом в  руке.    

Тени,  метавшиеся на фелуке, означали следующее. В назначенный момент Грослоу вызвал  своих людей на палубу. Мордаунт вышел из своего помещения, прислушался у двери  каюты, спят ли французы, и сошел вниз, успокоенный тишиной. Действительно,  можно ли было догадаться о том, что произошло?    

Мордаунт  открыл дверь в отделение, где находились бочки, и бросился к фитилю. Пылая  жаждой мести, уверенный в себе, как всякий, ослепленный волей рока, он приложил  факел к запалу.    

В это  время Грослоу и его матросы собрались на корме.    

– Хватай  канат, – скомандовал Грослоу, – и подтяни шлюпку.    

Один из  матросов уцепился за борт фелуки, схватил канат и начал тянуть. Канат легко поддался.    

– Канат  перерезан! – воскликнул матрос. – Шлюпки нет.    

– Как  шлюпки нет? – закричал Грослоу, бросаясь, в свою очередь, к борту. –  Этого не может быть!    

– Но  это так, – отвечал матрос. – Смотрите сами, канат обрезан, да вот и  конец его.    

Убедившись,  Грослоу испустил тот ужасный вопль, который долетел до наших друзей.    

– Что  случилось? – вскричал Мордаунт, поднимавшийся в это время по трапу.    

С  факелом в руке он бросился на корму.    

– Наши  враги бежали. Они обрезали канат и ускользнули в шлюпке.    

Одним  прыжком Мордаунт очутился возле каюты и распахнул дверь ударом ноги.    

– Пусто! –  закричал он. – О, дьяволы!    

– Мы  их догоним, – сказал Грослоу, – они не могли отплыть далеко, и мы  потопим их, опрокинув шлюпку.    

– Да,  но огонь… – простонал Мордаунт, – я уже поджег…    

– Что?    

– Фитиль.    

– Тысяча  чертей! – заревел Грослоу, бросаясь к люку. – Может быть, еще не  поздно!    

Мордаунт  ответил ужасным смехом. Черты его исказились ужасом и ненавистью. Он поднял к  небу свои воспаленные глаза, как бы бросая туда последнее проклятие, швырнул  факел в море и затем ринулся в воду сам.    

В тот же  момент, едва Грослоу успел ступить на первую ступеньку трапа, палуба треснула;  из трещины, словно из кратера вулкана, с ужасающим грохотом, похожим на залп  сотни орудий, вырвался сноп пламени. В багровом воздухе полетели в разные  стороны горящие обломки.    

Затем  этот страшный огонь погас, обломки один за другим погрузились в бездну, треща и  затухая, и через несколько мгновений ничто более, кроме колебания воздуха, не  указывало на происшедшее. Только фелука исчезла под водой, и вместе с ней  погибли Грослоу и трое его матросов.    

Четверо  друзей видели все это; ни одна мелочь не ускользнула от них.    

На миг  осветил их ярко вспыхнувший свет взрыва, озаривший все море вокруг. Они увидели  друг друга замершими в самых разнообразных положениях, и у всех лица выражали  неописуемый ужас, несмотря на то что в груди их бились твердые, как бронза,  сердца. Множество горящих осколков попадало в море около самой лодки. Когда  вспыхнувший вулкан погас, тьма вновь покрыла и шлюпку, и волнующийся океан.    

С минуту  царило подавленное молчание. Портос и д'Артаньян сидели, судорожно сжимая  весла, и бессознательно продолжали держать их над водой, перегнувшись всем  телом вперед.    

– Клянусь  богом, – первый прервал гробовое молчание Арамис, – на этот раз, мне  кажется, все действительно копчено.    

– Ко  мне, господа! Сюда! Помогите! Помогите! – вдруг долетел до слуха сидевших  в шлюпке жалобный голос, словно исходящий от какого-то морского духа.    

Все  переглянулись. Атос вздрогнул.    

– Это  он! Это его голос! – проговорил он.    

Все  хранили молчание, потому что, подобно Атосу, все узнали этот голос. Расширенными  от ужаса глазами они невольно обратились к тому месту, где исчезла фелука, и,  насколько хватало зрения, всматривались в темноту.    

Через  минуту на воде показался человек; он плыл, с силою рассекая волны. Атос  медленно протянул руку, указывая товарищам на плывущего.    

– Да,  да, – проговорил д'Артаньян, – я его хорошо вижу.    

– Опять  он! – пыхтя, как кузнечный мех, заметил Портос. – Он, наверное,  железный.    

– Боже  мой, – прошептал Атос.    

Арамис и  д'Артаньян шептались.    

Мордаунт  сделал еще несколько взмахов и в знак отчаяния поднял кверху одну руку.    

– Господа,  помогите, ради всего святого помогите! Я чувствую, силы покидают меня… я погибаю…    

Голос,  моливший о помощи, так дрожал, что жалость проникла в сердце Атоса.    

– Несчастный! –  пробормотал он.    

– Только  этого не хватало! – заметил д'Артаньян. – Вы еще жалеете его! Но он  плывет прямо на пас. Неужели он думает, что мы возьмем его?    

Гребите,  Портос, гребите!    

И,  подавая пример, д'Артаньян заработал своим веслом. Два сильных взмаха сразу  продвинули шлюпку футов на двадцать.    

– О!  Вы не оставите меня, не дадите погибнуть, сжальтесь над несчастным! –  взывал Мордаунт.    

– Ага! –  крикнул ему Портос. – Теперь вы, кажется, попались, старина: теперь вам не  уйти, разве что прямо в ад!    

– О  Портос, – умоляющим голосом произнес граф де Ла Фер.    

– Оставьте  меня в покое, Атос. Сказать по правде, вы становитесь смешны с вашим вечным  великодушием. Предупреждаю вас, что если он подплывет к шлюпке на десять шагов,  я размозжу ему веслом голову.    

– О,  будьте милосердны, не удаляйтесь от меня! Сжальтесь надо мной! – кричал  молодой человек.    

Порою  волна заливала его с головой, и на поверхности появлялись пузыри от его порывистого,  утомленного дыхания.    

Тем  временем д'Артаньян, внимательно следивший за каждым движением Мордаунта, кончил  переговариваться с Арамисом и встал.    

– Сударь, –  обратился он к плывущему, – прошу вас удалиться. Раскаяние ваше слишком  свежо, чтобы мы могли питать к нему хотя бы малейшее доверие. Заметьте, что  обломки фелуки, на которой вы хотели испечь нас, еще дымятся, вероятно, кое-где  на поверхности моря; и потому ваше теперешнее положение – прямо  великолепное по сравнению с тем, что вы готовили вам. Не наша вина, что вашими  жертвами стали, вместо нас, Грослоу и его люди.    

– Господа! –  в отчаянии возопил Мордаунт. – Клянусь вам, что мое раскаяние искренне.  Господа, я так еще молод, мне лишь двадцать три года! Господа, я поддался  весьма попятному чувству, я хотел отомстить за свою мать; и вы на моем месте  поступили бы так же, как я.    

Д'Артаньян,  заметив, что Атос все более проникается чувством жалости, на последние слова  Мордаунта только презрительно усмехнулся и пробормотал:    

– Как  сказать!    

Мордаунту  оставалось сделать только три-четыре взмаха, чтобы достигнуть шлюпки: близость  смерти, казалось, придала ему сверхчеловеческую силу.    

– Увы, –  вновь начал он, – я должен умереть! Вы хотите убить сына так же, как убили  мать. Но я не признаю себя виновным. По всем законам божеским и человеческим  сын должен отомстить за мать. Но если даже это преступление, – прибавил  он, – то раз я каюсь, раз я прошу прощения, меня надо простить.    

В эту  минуту силы как будто оставили его. Он погрузился в воду, волна залила его, и  голос его прервался.    

– О,  мое сердце разрывается! – воскликнул Атос.    

Мордаунт  снова появился.    

– А  я, – отвечал ему резко д'Артаньян, – считаю, что с этим надо  покончить. Слушайте, убийца своего дяди, палач короля Карла, поджигатель,  отправляйтесь-ка на дно. Если же вы приблизитесь к шлюпке еще ближе, я размозжу  вам веслом голову.    

Мордаунт,  движимый отчаянием, сделал еще один взмах по направлению к шлюпке. Д'Артаньян  обеими руками поднял весло. Атос встал.    

– Д'Артаньян!  Д'Артаньян! – остановил он его. – Д'Артаньян, сын мой, я вас умоляю!  Этот несчастный умрет, но недостойно дать погибнуть человеку, не протянув ему  руку, ведь сейчас достаточно только руку протянуть, чтобы его спасти. О, мое  сердце повелевает мне поступить так! Я не могу перенести этого. Пусть он живет.    

– Великолепно! –  воскликнул Д'Артаньян. – Почему бы вам не связать себя по рукам и ногам и  не отдаться этому негодяю? Так было бы проще. Ах, граф де Ла Фер, вы хотите  погибнуть из-за него, но я, ваш сын, – как вы сами сейчас назвали  меня, – я не желаю этого.    

В первый  раз Д'Артаньян устоял перед просьбой Атоса, когда тот называл его сыном.    

Арамис  хладнокровно вынул свою шпагу, которую захватил с собою и держал в зубах, когда  плыл к лодке.    

– Если  он положит руку свою на борт, – заявил он, – я отрублю ее, так как он  низкий убийца.    

– А  я… – начал Портос, – погодите…    

– Что  вы хотите сделать? – спросил Арамис.    

– Я  брошусь в воду и задушу его.    

– О  друзья, – вскричал Атос с невыразимым чувством, – будем человечны!    

Д'Артаньян  застонал. Арамис опустил свою шпагу. Портос сел.    

– Смотрите, –  продолжал Атос, – смотрите: смерть уже кладет печать свою на его лицо,  силы его истощены, еще минута – и он навеки погрузится в пучину. Друзья  мои! Не заставляйте меня потом всю жизнь слышать укоры совести. Не дайте мне  самому умереть от стыда и позора. Подарите мне жизнь этого несчастного, и я  благословлю вас, я…    

– Я  гибну! – слабо крикнул Мордаунт. – Ко мне… ко мне…    

– Подождите  минуту, – проговорил тихо Арамис, наклоняясь налево к д'Артаньяну. –  Один взмах весла, – добавил он, наклоняясь направо к Портосу.    

Д'Артаньян  не ответил ни жестом, ни словом. В нем происходила борьба, вызванная отчасти  мольбами Атоса, отчасти зрелищем, которое было перед его глазами. Портос  шевельнул веслом, лодка повернулась носом в другую сторону, и вследствие этого  Атос приблизился к утопающему.    

– Граф  де Ла Фер! – воскликнул Мордаунт. – Граф де Ла Фер! К вам я  обращаюсь, я вас умоляю: сжальтесь надо мной… Где вы, граф де Ла Фер? Я не вижу  вас больше… я умираю… Спасите… Ко мне…    

– Я  здесь, – проговорил Атос, наклоняясь и протягивая руку с тем достоинством  и благородством, которые всегда были ему присущи, – я здесь, возьмите мою  руку и влезайте в шлюпку.    

– Не  могу я смотреть на это, – обратился Д'Артаньян к остальным двум  друзьям. – Такая слабость меня возмущает.    

Оба  друга в это время также отвернулись и тесно прижались друг к другу, словно  боясь прикоснуться к тому, кому Атос решился протянуть руку.    

Мордаунт,  собрав остаток сил, вынырнул на поверхность, схватил протянутую ему руку и  вцепился в нее с последней надеждой.    

– Отлично, –  проговорил Атос, – теперь другой рукой держитесь за меня. – И он подставил  ему свое плечо, голова его почти коснулась головы Мордаунта, и два смертельных  врага обнялись, как два родных брата.    

Мордаунт  схватил своими скрюченными пальцами воротник Атоса.    

– Хорошо,  хорошо, – сказал граф, – теперь вы спасены, успокойтесь.    

– О…  моя мать! – воскликнул Мордаунт с горящим взглядом и с выражением  ненависти, которое невозможно описать. – Я могу принести тебе в жертву  лишь одного, но зато это будет тот, которого выбрала бы ты.    

И не  успел д'Артаньян крикнуть, Портос поднять весло, а Арамис нагнуться, чтобы  ловчее нанести удар, как шлюпка получила страшный толчок, Атос потерял  равновесие, и Мордаунт увлек его за собой в воду, испустив дикий, торжествующий  крик. Он душил его в своих объятиях, как змея обвился своими ногами вокруг его  ног и не давал ему возможности сделать ни одного движения.    

Не успев  ни крикнуть, ни позвать на помощь, Атос оказался в воде. Он пытался держаться  на поверхности, но тяжесть тела Мордаунта влекла его вниз. И постепенно он стал  тонуть. Некоторое время были еще видны его волосы, наконец все исчезло, и  только широкая воронка указывала на место, где оба скрылись под водой; но и она  вскоре сгладилась.    

Трое  друзей, оставшиеся в шлюпке, онемели от ужаса; их душили негодование и  отчаянье. Они приподнялись и так и остались неподвижны, как статуи, с расширенными  глазами и с протянутыми вперед руками. Они замерли, оцепенели, но тем сильнее  слышно было биение их сердец. Портос опомнился первый. Он запустил руки в свои  пышные волосы и выдрал огромный клок их.    

– О? –  испустил он душераздирающий вопль, особенно ужасный в устах такого человека. –  О Атос, Атос! Благородное сердце! Горе, горе нам, мы тебя не уберегли!    

– О,  горе, горе! – повторил д'Артаньян.    

– Горе! –  пробормотал Арамис.    

В этот  момент в центре кружка, освещенного луной, в четырех-пяти взмахах пловца от лодки,  опять появилась на поверхности воронка вроде той, которая сопровождала  исчезновение обоих тел. Вслед за тем всплыла голова, далее лицо, бледное, но с  открытыми мертвыми глазами, наконец показалась грудь. Волна приподняла труп,  затем опрокинула его на спину.    

И при  свете лупы сидевшие в лодке увидали торчавший в груди кинжал с блестящей  золотой рукояткой.    

– Мордаунт!  Мордаунт! – вскричали трое друзей. – Это Мордаунт!    

– Но  где же Атос? – сказал д'Артаньян.    

В ту же  минуту шлюпка накренилась на левую сторону под какой-то новой, невидимой тяжестью,  и Гримо испустил радостный крик. Все обернулись и увидели Атоса, мертвенно-бледного,  с потухшим взором. Дрожащей рукой взялся он за борт лодки, чтобы передохнуть. Восемь  сильных рук потянулись к нему, подхватили его и уложили на дно шлюпки. Через  минуту ласки друзей, обезумевших от радости, согрели, привели в чувство и  вернули к жизни графа де Ла Фер.    

– Вы  не ранены? – спросил д'Артаньян.    

– Нет, –  отвечал Атос. – А он?    

– О,  он? К счастью, на этот раз мертв окончательно. Смотрите!    

И  д'Артаньян указал рукой: в нескольких десятках футов от них плыл, качаясь на  волнах, труп Мордаунта с кинжалом в груди. Он то исчезал между волнами, то  поднимался на гребни и следил за своими врагами взглядом, полным насмешки и  бесконечной ненависти.    

Наконец  он погрузился в воду. Атос проводил его взором, полным сожаления.    

– Браво,  Атос! – проговорил д'Артаньян с чувством, которое редко у него вырывалось  наружу.    

– Великолепный  удар! – воскликнул Портос.    

– У  меня есть сын, – сказал Атос, – я хочу жить.    

– Наконец-то! –  заметил д'Артаньян.    

«Это не  я его убил, – сказал про себя Атос, – это судьба».    

 Глава 32. О ТОМ, КАК  МУШКЕТОНА ЕДВА НЕ СЪЕЛИ, ПОСЛЕ ТОГО КАК РАНЬШЕ ОН ЕДВА НЕ БЫЛ ИЗЖАРЕН    

     

Глубокое  молчание надолго воцарилось в шлюпке после ужасной сцены, о которой мы только  что рассказали.    

Луна  выглянула на минуту, – как будто судьбе хотелось, чтобы ни одна деталь не  ускользнула от зрителей, – и скрылась. Все снова погрузилось во тьму,  столь ужасную в пустынях, особенно в зыбкой и влажной пустыне, называемой  Океаном. Слышен был только вой западного ветра, игравшего гребнями валов.    

Портос  первый прервал молчание.    

– Я  много видел на своем веку, но ничто не потрясло меня так, как это. И все же,  хотя волнение еще не улеглось во мне, заявляю вам, что глубоко счастлив. У меня  точно гора с плеч свалилась, и наконец-то я могу вздохнуть свободно.    

В  подтверждение своих слов Портос вздохнул так громко, что можно было подивиться  силе его легких.    

– А  я, – заговорил Арамис, – не могу сказать про себя того же. Я поражен,  я не верю тому, что мне говорят мои глаза, я сомневаюсь в том, что я видел, мне  страшно, мне все кажется, что вот-вот вынырнет этот злодей, держа в руке  кинжал, который мы видели у него в груди.    

– О,  на этот счет я спокоен, – отвечал Портос. – Удар пришелся под пятое  ребро, и кинжал вонзился по рукоятку. Я вас не упрекаю, Атос; наоборот –  уж если ударить кинжалом, так только так. Теперь я жив, весел, дышу легко.    

– Не  спешите праздновать победу, Портос! – прервал его д'Артаньян. –  Никогда еще мы не подвергались такой опасности, как теперь, ведь человеку легче  справиться с другим человеком, чем со стихией. Мы в открытом море, ночью, без  лоцмана, в утлой шлюпке; один порыв ветра посильнее может опрокинуть ее –  и мы погибли.    

Мушкетон  глубоко вздохнул.    

– Вы  неблагодарны, д'Артаньян, – заговорил Атос, – да, неблагодарны к  доброй судьбе, ведущей нас, – и это тогда, когда мы спаслись таким  чудесным образом. Миновать столько опасностей для того, чтобы сразу затем  погибнуть? О нет! Мы вышли из Гринвича при западном ветре. Этот ветер дует и  сейчас.    

Атос  отыскал на небе Полярную звезду.    

– Вот  Большая Медведица, значит, там и Франция. Мы идем по ветру, и если он не переменится,  мы попадем в Кале или в Булонь. Если шлюпка опрокинется, то мы настолько сильны  и умеем так хорошо плавать, – по крайней мере, пятеро из нас, – что  сможем перевернуть ее, а если нам это не удастся, то будем держаться за нее.  Наконец, мы находимся на пути между Дувром и Кале и между Портсмутом и Булонью.  Если бы вода сохраняла следы проходящих по ней судов, то здесь пролегла бы  глубокая колея. Я ни минуты не сомневаюсь, что днем мы обязательно встретим  какое-нибудь рыболовное судно, которое нас подберет.    

– Ну  а если мы никого не встретим или, например, если ветер повернет к северу?    

– Ну,  это дело другое: тогда мы увидим землю только по ту сторону океана.    

– Иначе  говоря, умрем с голоду, – пояснил Арамис.    

– Да,  это весьма возможно, – отвечал граф де Ла Фер.    

Мушкетон  опять испустил вздох, на этот раз еще более грустный, чем первый.    

– Мустон, –  обратился к нему Портос, – и чего ты все вздыхаешь? Это становится скучным.    

– Потому  что холодно, сударь, – отвечал Мушкетон.    

– Вздор! –  заметил Портос.    

– Как  вздор? – изумленно спросил Мушкетон.    

– Конечно.  У тебя тело покрыто таким толстым слоем жира, что воздуху до тебя не добраться.  Нет, тут что-то другое, говори прямо.    

– Ну,  если уж говорить прямо, так этот самый жир, которым вы восхищаетесь, и пугает меня.    

– Да  почему же, Мустон? Говори смелее, мы позволяем тебе.    

– Я  вспомнил, сударь, что в библиотеке замка Брасье есть много описаний путешествий  и между прочим описание путешествия Жана Моке, знаменитого мореплавателя  Генриха Четвертого.    

– Ну  и что же?    

– Так  вот, сударь, – продолжал Мушкетон, – в этих книгах описано много  приключений на море, вроде того, что мы переживаем в настоящее время.    

– Продолжай,  продолжай, Мустон, это становится интересно.    

– Так  вот, сударь, в подобных случаях путешественники, измученные голодом, как сообщает  Жан Моке, имеют ужасное обыкновение съедать друг друга, начиная с…    

– С  самых жирных! – воскликнул д'Артаньян, не в силах удержаться от смеха,  несмотря на всю серьезность положения.    

– Да,  да, сударь, – отвечал Мушкетон, немного растерявшись от этого неожиданного  смеха, – и позвольте мне заметить вам, что я не вижу в этом ничего  смешного.    

– О,  вот пример истинного самопожертвования! Благородный Мустон! – сказал  Портос. – Я готов биться о какой угодно заклад, что ты уже видишь, как  тебя освежевали, вроде лося, разрезали на части, – и твой жирный окорок  обгладывает твой господин.    

– Да,  сударь, хотя к этой радости, которую вы угадываете во мне, должен признаться,  примешивается и печаль. Все же я не стану сожалеть о себе, если буду уверен,  что умираю для вашей пользы.    

– Мустон, –  проговорил растроганный Портос, – если нам суждено когда-нибудь увидеть  наш замок Пьерфон, то ты получишь в потомственное владение виноградник, который  находится за фермой.    

– И  ты, конечно, назовешь его «Виноградником самоотверженности», – сказал  Арамис, – чтобы сохранить в веках память о своем великом самопожертвовании.    

– Шевалье, –  вмешался, смеясь, д'Артаньян, – но ведь вы, разумеется, отведаете Мустона  без особых угрызений совести не раньше, чем после двух-трех дней голодовки.    

– Ну  нет, – заявил Арамис, – я предпочел бы Блезуа; мы его не так давно  знаем.    

Пока  друзья перебрасывались шутками, стараясь главным образом отвлечь Атоса от мрачных  мыслей о только что пережитом, слуги все же чувствовали себя как-то не по себе,  за исключением одного Гримо, который был уверен, что, как бы плохо ни пришлось,  беда не коснется его головы.    

Он не  принимал никакого участия в разговоре, молчал, по своему обыкновению, и изо  всех сил работал обоими веслами.    

– Ты  все гребешь? – обратился нему Атос.    

Гримо  утвердительно кивнул головой.    

– А  зачем?    

– Я  греюсь.    

Действительно,  у всех других зуб на зуб не попадал от стужи, а у Гримо на лбу крупными каплями  выступил пот.    

Вдруг  Мушкетон испустил радостный крик и высоко поднял над головой руку, вооруженную  бутылкой.    

– О! –  ликовал он, передавая бутылку Портосу. – О, дорогой господин, мы спасены.  В лодке есть съестное.    

Он стал  проворно рыться под скамейкой, откуда вытащил столь драгоценный предмет. Там  оказалась еще дюжина таких бутылок, хлеб и кусок солонины.    

Нет  надобности говорить, что эта находка развеселила всех, за исключением Атоса.    

– Черт  побери! – воскликнул Портос (а читатель помнит, что он был голоден уже,  когда садились в фелуку). – Удивительно, как от волнения пустеет в  желудке!    

Он  залпом выхлебнул бутылку и один съел добрую треть хлеба и солонины.    

– Ну  а теперь спите или постарайтесь уснуть, – сказал Атос. – Я останусь  на вахте.    

Для  всякого иного человека, не такого закала, как наши храбрые искатели  приключений, подобное предложение показалось бы смешным. В самом деле, они  промокли до костей, дул ледяной ветер, только что пережитое должно было  помешать им заснуть. Но у этих избранные людей с железной волей, закаленных  всевозможными лишениями, ничто не могло вызвать бессонницы, если наступало  время для сна и он был необходим.    

И вот  каждый из них, вполне доверяя кормчему, устроился поудобнее и постарался воспользоваться  советом Атоса. Атос же, сидя у руля и устремив взгляд к небу, где он старался  прочесть дорогу во Францию, остался один сидеть, как и обещал, задумчиво  бодрствуя и направляя шлюпку по назначенному ей пути.    

После  нескольких часов сна путешественники были разбужены Атосом.    

Первые  утренние лучи уже озарили голубоватую поверхность моря. Впереди них, на расстоянии  десяти мушкетных выстрелов, виднелась какая-то темная масса, над которой  поднимался треугольный парус, узкий и длинный, как крыло ласточки.    

– Корабль! –  в один голос вскричали радостно четверо друзей, которым вторили – каждый  по-своему – слуги.    

Действительно,  это было транспортное судно, шедшее из Дюнкерка в Булонь.    

Голоса  четырех мушкетеров, Блезуа и Мушкетона слились в единый мощный крик, перекатывавшийся  по упругой водной глади, а Гримо молча надел шапку на конец весла и поднял его,  стараясь привлечь внимание плывущих.    

Через  четверть часа шлюпка с корабля взяла их на буксир; они перешли на палубу дюнкерского  судна. Гримо, от имени своего хозяина, предложил шкиперу двадцать гиней.    

А в  девять часов утра, благодаря попутному ветру, наши французы пристали к берегу  своей родины.    

– Черт  возьми! Как уверенно здесь чувствуешь себя, – говорил Портос, зарываясь  своими сильными ногами в песок. – Пусть-ка попробует кто-нибудь задеть  меня или бросить на меня косой взгляд! Черт возьми! Я готов вызвать сейчас на  бой целое государство!    

– Только,  пожалуйста, бросайте этот вызов не так громко, – заметил д'Артаньян, –  так как на нас и без того уже начинают посматривать.    

– Что  ж такого? – не унимался Портос. – Нами просто любуются!    

– Ну  а я, – отвечал д'Артаньян, – вовсе не собираюсь сейчас чваниться. Я  заметил, Портос, людей в черном, а при нынешних обстоятельствах, должен  признаться, я побаиваюсь людей, одетых в черное.    

– Это  таможенники, – объяснил Арамис.    

– При  прежнем кардинале, – сказал Атос, – на нас обратили бы больше  внимания, чем на товары. А при этом, успокойтесь, друзья, будут больше смотреть  на товары, чем на нас.    

– Я  все-таки чувствую себя не совсем уверенно, – проговорил д'Артаньян, –  и потому направлюсь в дюны.    

– Отчего  не в город? – спросил Портос. – Я всегда предпочту хорошую гостиницу  этим пескам, которые господь сотворил, кажется, для одних кроликов. Кроме того,  я хочу есть.    

– Делайте,  Портос, как хотите, – отвечал д'Артаньян. – Ну а я убежден, что для  людей в нашем положении самое покойное место – пустыня.    

И  д'Артаньян, уверенный, что на его стороне большинство, направился, не дожидаясь  ответа Портоса, к дюнам. Все его спутники последовали за ним и вскоре скрылись  за песчаным пригорком, не обратив на себя ничьего внимания.    

– Ну  а теперь, – заговорил Арамис, когда прошли около четверти мили, –  поговорим.    

– Нет,  нет, – возразил д'Артаньян, – напротив, бежим дальше. Мы ускользнули  от Кромвеля, от Мордаунта, от моря; это были три чудовища, которые готовились  нас поглотить, но от господина Мазарини нам не ускользнуть.    

– Вы  правы, д'Артаньян, – заметил Арамис, – и мое мнение, что для  безопасности нам лучше разойтись.    

– Да,  да, Арамис, – подтвердил д'Артаньян, – давайте разойдемся.    

Портос  хотел, возражать против этого решения, но д'Артаньян, сжав его руку, дал  понять, чтобы он помолчал. Портос подчинялся своему другу всегда и во всем, со  своим обычным добродушием признавая его умственное превосходство. Слова,  готовые уже сорваться с его уст, замерли.    

– Но  к чему нам расходиться? – спросил все же Атос.    

– Потому  что, – начал д'Артаньян, – мы, я и Портос, были посланы к Кромвелю, а  вместо этого служили Карлу Первому, что вовсе не одно и то же. Если Мазарини  узнает, что мы приехали с графом де Ла Фер и шевалье д'Эрбле, то вина наша  будет доказана. Если мы возвращаемся одни, то наша вина еще сомнительна, а в  сомнительном положении дело можно повернуть как угодно. Во всяком случае, мне  хочется хорошенько подурачить господина Мазарини.    

– Да, –  воскликнул Портос, – вы правы!    

– Вы  забываете, – возразил д'Артаньяну Атос, – что мы ваши пленники. Наше  слово остается в силе, и если вы доставите нас, как пленников, в Париж…    

– Полноте,  Атос! – прервал его д'Артаньян. – Право, удивляюсь, как человек  такого тонкого ума, как вы, говорит жалкие слова, которые постыдился бы сказать  школьник. Шевалье д'Эрбле, – продолжал д'Артаньян, обращаясь к Арамису,  который стоял, опираясь на шпагу, и, по-видимому, с первых же слов Атоса стал  склонятся в пользу его мнения, хотя раньше держался противного, – шевалье  д'Эрбле, поймите, что в данном случае я, как всегда, проявляю осторожность,  быть может – чрезмерную. В конце концов Портос и я не рискуем ничем. Но  если случится, что нас попытаются арестовать на ваших глазах, – вы же  понимаете, что семерых захватить не так легко, как троих, – придется  пустить в ход шпаги, и дело, и без того скверное, разрастется в такую историю,  которая погубит нас всех четверых. Если беда, допустим даже, обрушится на голову  двоих из нас, то двое других останутся на свободе и смогут освободить двух  остальных всякими правдами и неправдами. Да и как знать, может быть, в  отдельности, вы у королевы, а мы у Мазарини, добьемся и получим прощение,  которого нам никогда не получить, если мы будем вместе. Итак, вперед! Атос и  Арамис, вы идите направо; а вы, Портос, идите со мной налево. Пусть друзья наши  направятся в Нормандию, а мы кратчайшим путем – в Париж.    

– Ну  а если нас по дороге захватят, как нам тайно предупредить друг друга? –  спросил Арамис.    

– Очень  просто, – отвечал д'Артаньян, – условимся относительно пути и будем  твердо держаться его. Отправляйтесь на Сен-Валери, затем на Дьен и оттуда  прямым путем в Париж; а мы направимся на Аббевиль, Амьен, Перонн, Компьен и  Санлис, и в каждой гостинице, в каждом доме, где мы будем останавливаться, мы  будем писать ножом на стене или алмазом на стекле какие-нибудь знаки, которыми  смогут руководиться в своих поисках те, кто останется на свободе.    

– Ах,  дорогой мой! Мне бы так хотелось сказать вам, что лучшее, что я видел в своей  жизни, это ваша голова! Но нет, есть еще нечто лучшее это ваше сердце.    

И Атос  протянул д'Артаньяну руку.    

– Бросьте,  Атос, разве лисица умна? – проговорил гасконец, пожимая плечами. –  Нет, она умеет только таскать кур, заметать свой след и находить дорогу ночью  не хуже, чем днем. Вот и все. Итак, решено?    

– Решено.    

– В  таком случае разделим деньги, – продолжал д'Артаньян. – У нас должно  оставаться около двухсот пистолей. Гримо, сколько там осталось?    

– Сто  восемьдесят полулуидоров.    

– Так.  А вот и солнце! Здравствуй, дорогое солнышко! Хотя ты здесь и не такое, как в  моей милой Гаскони, но ты похоже, или мне кажется, что ты похоже на него.  Здравствуй. Давненько я тебя не видел!    

– Полно,  д'Артаньян! – воскликнул Атос. – Не разыгрывайте бодрячка. У вас  слезы на глазах, так будем же искренни друг перед другом, даже если эта  искренность выставляет напоказ наши хорошие качества.    

– Что  вы, разве можно расставаться хладнокровно, да еще в такую опасную минуту, с  двумя такими друзьями, как Арамис и вы?    

– Нет,  конечно, нельзя! – воскликнул Атос. – И поэтому обнимите меня, сын  мой.    

– Что  это со мной? – проговорил Портос, всхлипывая. – Мне кажется, я плачу.  Как это глупо!    

Четверо  друзей, не выдержав, бросились друг другу в объятия. В братском порыве этим людям  казалось, что у них одна душа и одно сердце.    

Блезуа и  Гримо должны были отправиться с Атосом и Арамисом, Портосу и д'Артаньяну вполне  достаточно было Мушкетона.    

Как  всегда в таких случаях, деньги были разделены по-братски. Затем друзья еще раз  пожали друг другу руки и расстались; одни пошли в одну сторону, другие в  другую. Несколько раз они оборачивались, и эхо дюн не раз повторило прощальные  возгласы расставшихся. Наконец они потеряли друг друга из вида.    

– Черт  побери, – начал Портос, – надо вам сказать сразу – я никогда не  смог бы думать о вас дурно, вам это известно, д'Артаньян, но я вас просто не  узнаю!    

– Почему  же? – спросил д'Артаньян с тонкой улыбкой.    

– Потому  что, как вы сами говорите, Атос и Арамис подвергаются сейчас величайшей опасности  и, значит, не время покидать их теперь. Я-то, признаюсь, готов был последовать  за ними, да и сейчас рад бы вернуться, несмотря на всех Мазарини на свете.    

– Вы  были бы правы, Портос, если бы дело обстояло так. Но вы забываете одно  пустячное обстоятельство, а этот пустячок опрокидывает все ваши соображения.  Поймите, что наибольшей опасности подвергаются не паши друзья, а мы сами, и мы  расстались с ними не для того, чтобы бросить их на произвол судьбы, а потому,  что не желаем их скомпрометировать.    

– Правда? –  переспросил Портос, глядя на своего спутника изумленными глазами.    

– Ну  да, разумеется. Если бы нас всех схватили, им бы грозила только Бастилия, а нам  с вами – Гревская площадь.    

– Ого! –  воскликнул Портос. – Оттуда далеко до баронской короны, которую вы мне  обещали, д'Артаньян.    

– Может  быть, и не так далеко, как вам кажется. Вы знаете поговорку:    

«Все  пути ведут в Рим»?    

– Но  почему же мы подвергаемся большей опасности, чем Атос и Арамис? – осведомился  Портос.    

– Потому,  что они исполняли только поручение королевы Генриетты, а мы изменили Мазарини,  пославшему пас в Англию; потому, что мы выехали с письмом к Кромвелю, а  сделались сторонниками короля Карла; потому, что мы не только не содействовали  падению головы короля Карла, осужденного всеми этими Мазарини, Кромвелями,  Джойсами, Приджами, Ферфаксами, а даже пытались, хоть и неудачно, его спасти.    

– Да,  это, черт побери, верно, – сказал Портос. – Но каким образом вы  хотите, чтобы генерал Кромвель, среди всех своих забот, нашел время помнить…    

– Кромвель  помнит все, у него на все есть время, и поверьте мне, друг мой, не будем терять  понапрасну нашего собственного; оно слишком для нас дорого. Мы сможем считать  себя в безопасности только повидавшись с Мазарини; да и то…    

– Черт  возьми! – буркнул Портос. – А что мы скажем Мазарини?    

– Предоставьте  мне действовать, у меня есть план. Смеется хорошо тот, кто смеется последний.  Кромвель силен, а Мазарини хитер, но все же я предпочитаю иметь дело с ними,  чем с покойным мистером Мордаунтом.    

– Ах, –  не удержался Портос, – как это успокоительно звучит: покойный мистер Мордаунт!    

– Ну,  конечно, – отвечал д'Артаньян. – А теперь – в путь.    

И оба  они, не теряя ни минуты, направились прямой дорогой в Париж. За ними следом шел  Мушкетон; всю ночь он мерз, но теперь, уже через четверть часа, ему стало очень  жарко.    

 Глава 33. ВОЗВРАЩЕНИЕ    

     

Атос и  Арамис отправились путем, указанным д'Артаньяном. Они шли так быстро, как только  могли. Им казалось, что если даже их и арестуют, то лучше, если это случится  вблизи Парижа.    

Каждый  вечер, опасаясь быть арестованными ночью, они чертили или на стенках, или на окнах  условленные знаки; но каждое утро их заставало – к великому их  изумлению – свободными.    

По мере  того как они приближались к Парижу, великие события, потрясавшие на их глазах  Англию, исчезали из их памяти, как сон; напротив, те, которые в их отсутствие  волновали Париж и Францию, вставали перед ними и словно шли им навстречу.    

За время  их шестинедельного отсутствия во Франции произошло столько небольших событий,  что в общей сложности они составляли одно большое.    

Парижане  в одно прекрасное утро проснулись без королевы и короля. Это их так поразило,  что они никак не могли успокоиться, даже тогда, когда узнали, что вместе с  королевой исчез, к великой их радости, и Мазарини.    

Первым  чувством, охватившим Париж, когда он узнал о бегстве в Сен-Жермен, – с подробностями  которого читатель уже знаком, – был некоторый испуг, вроде того, какой  охватывает ребенка, когда он ночью проснется и вдруг увидит, что он один и  около него никого нет. Парламент взволновался; постановлено было избрать  депутацию, которая должна была отправиться к королеве и умолить ее не лишать  долее Париж своего королевского присутствия.    

Но  королева, с одной стороны, еще находилась под впечатлением победы при Лансе, а  с другой – была горда своим столь удачно совершенным бегством. Депутаты не  только не добились чести быть принятыми, но должны были простоять на улице,  дожидаясь, пока канцлер – тот самый канцлер Сегье, которого мы видели в  «Трех мушкетерах», когда он так усердно искал письмо чуть ли не в самом корсаже  королевы, – не вынес им ультиматум двора, гласивший, что если парламент не  смирится перед величием королевской власти и не выразит единогласно своего  раскаяния по всем вопросам, вызвавшим разногласия между ним и двором, то завтра  же Париж будет осажден: в предвидении этой осады герцог Орлеанский уже овладел  мостом Сен-Клу, а принц Конде, гордый своей ланской победой, уже занял своими  войсками Шарантон и Сен-Дени.    

На беду  двора, который, быть может, приобрел бы немало сторонников, если бы требовал  меньше, этот угрожающий ответ произвел действие как раз обратное тому, которого  от него ждали. Он оскорбил парламент, а парламент поддерживала буржуазия,  почувствовавшая свою силу после помилования Бруселя. И в ответ на ультиматум  парламент провозгласил, что кардинал Мазарини – виновник всех беспорядков,  объявил его врагом короля и государства и приказал ему удалиться от двора в тот  же день и покинуть Францию в течение недели. По прошествии этого срока, если  кардинал не подчинится решению парламента, подданные короля приглашались прогнать  кардинала силой.    

Этот  решительный ответ, которого двор никак не ожидал, поставил и Париж и Мазарини  вне закона; осталось только ждать, кто возьмет верх двор или парламент.    

Итак,  двор готовился к нападению, а Париж к защите. Горожане занялись обычным при мятеже  делом: стали протягивать цепи поперек улиц и разбирать мостовые, как вдруг  коадъютор привел им на помощь принца де Конти, брата принца Конде, и герцога  Лонгвиля, его зятя. Присутствие двух принцев крови в их среде придало горожанам  бодрости; было у них и еще одно преимущество – численное превосходство.  Эта неожиданная подмога пришла 10 января.    

После  бурных споров принц де Конти был назначен главнокомандующим королевской армией  вне Парижа, вместе с герцогом д'Эльбефом, герцогом Бульонским и маршалом де Ла  Мот в качестве генерал-лейтенантов. Герцог Лонгвиль без особого назначения  состоял при своем зяте.    

А герцог  де Бофор, как сообщает хроника того времени, прибыл из Вандома, радуя Париж  своим надменным видом, прекрасными длинными волосами и огромной популярностью,  делавшей его кумиром рынков.    

Парижская  армия организовалась с той быстротой, с какой буржуа превращаются в солдат,  когда их побуждает к этому какое-либо чувство. 19 января эта импровизированная  армия попыталась сделать вылазку, скорее для того, чтобы убедить и других, и  самое себя в собственном существовании, чем с целью достигнуть каких-либо  серьезных результатов. Она вышла со знаменами, на которых стоял не совсем  обычный девиз: «Мы ищем нашего короля».    

В  следующие дни происходили мелкие операции: удалось угнать некоторое количество  скота и сжечь два-три дома.    

Подошел  февраль. Как раз 1 февраля четверо наших друзей вышли на берег в Булони и разными  дорогами направились в Париж.    

К концу  четвертого дня Атос и Арамис осторожно обошли Пантер, боясь попасть в руки какого-нибудь  отряда королевы.    

Все эти  хитрости очень не нравились Атосу, но Арамис основательно доказал ему, что они  не имеют права рисковать своей свободой, так как обязаны исполнить поручение  короля Карла; это была их священная и высокая миссия; они получили ее у  подножия эшафота и закончить могут не иначе как у ног королевы.    

Атос  уступил.    

В  предместье наших путников встретила стража – весь Париж был под ружьем.  Часовой отказался пропустить двух друзей и позвал сержанта.    

Тот  вышел с тем важным видом, который напускают на себя буржуа, когда судьба  случайно облекает их воинским званием.    

– Кто  вы такие? – спросил он Атоса и Арамиса.    

– Мы  французские дворяне, – был ответ.    

– Откуда  вы прибыли?    

– Из  Лондона.    

– Что  вы собираетесь делать в Париже?    

– У  нас есть личное дело к английской королеве.    

– Вот  как! Кажется, у всех сегодня – дела к английской королеве, – отвечал  сержант. – У нас в кордегардии сейчас уже сидят трое дворян, которые  направляются тоже к английской королеве. Их пропуска сейчас досматривают.  Давайте-ка сюда ваши.    

– У  нас нет никаких пропусков.    

– Как,  никаких документов?    

– Нет.  Мы, как уже сказали, прибыли из Англии и совершенно не осведомлены о том, что  происходит в Париже. Мы покинули его до отъезда короля.    

– А! –  проговорил сержант с лукавой усмешкой. – Вы, наверное, мазаринисты и  хотите пробраться к нам, чтобы шпионить?    

– Мой  друг, – вмешался Атос, до тех пор предоставлявший говорить Арамису, –  если бы мы были мазаринисты, то у нас были бы какие угодно бумаги. Поверьте  мне, что в вашем положении меньше всего следует доверять документам и людям, у  которых они в порядке.    

– Пройдите  в кордегардию, – предложил сержант. – Вы объяснитесь с начальником поста.    

Сделав  знак караульному, чтобы он пропустил их, сержант прошел вперед, за ним последовали  наши друзья.    

Кордегардия  была битком набита буржуа и людьми из народа; одни играли, другие пили, третьи  громко ораторствовали.    

В углу,  где их почти не было видно, сидели трое дворян, прибывших раньше; документы их  рассматривались начальником караула, которому чин и положение позволяли сидеть  в отдельной комнате.    

Первым  движением как вновь прибывших, так и людей, сидевших в углу, было окинуть друг  друга быстрым внимательным взглядом. Ранее прибывшие были тщательно закутаны в  длинные плащи. Один из них, пониже своих товарищей, скромно держался позади.    

Когда  сержант, войдя, объявил, что привел, по всей видимости, двух мазаринистов, эти  трое насторожились. Низенький тоже вышел вперед, но потом опять отступил и  скрылся в тени.    

Узнав,  что у вновь прибывших совсем нет паспортов, в кордегардии решили, что их нельзя  пропустить.    

– А  мне кажется, напротив, – заметил Атос, – что мы будем пропущены, так  как, по-видимому, мы имеем дело с разумными людьми. Надо сделать очень простую  вещь: стоит только доложить о нас ее величеству английской королеве, и, если  она поручится за нас, то, а полагаю, едва ли вы станете задерживать нас.    

При этих  словах незнакомец, сидевший в тени, взволновался и дернулся от удивления так,  что воротник плаща, в который он кутался, сдвинул нахлобученную шляпу, и она  упала на пол. Незнакомец торопливо поднял ее и надел.    

– Черт  возьми, – прошептал Арамис, толкнув локтем Атоса, – вы видели?    

– Что? –  спросил Атос.    

– Лицо  этого низенького господина?    

– Нет.    

– Мне  показалось… Но нет, это невозможно…    

В эту  минуту сержант, который ушел в комнату начальника караула за приказом, вышел, передал  троим незнакомцам бумаги и крикнул:    

– Паспорта  в порядке, пропустить этих господ!    

Трое  незнакомцев кивнули головой и поспешили воспользоваться пропуском. По знаку сержанта  дверь открылась перед ними. Арамис проводил их взглядом и, когда низенький  человек проходил мимо него, схватил Атоса за руку.    

– Что  такое, дорогой мой? – спросил Атос.    

– Я…  Нет, мне, вероятно, привиделось…    

Затем он  обратился к сержанту:    

– Будьте  так добры, скажите: знаете ли вы, кто эти господа, которые только что вышли отсюда?    

– Я  их знаю по пропускам; это – господа де Фламаран, де Шатильон и де Брюи;  они сторонники Фронды и направляются к герцогу Лонгвилю.    

– Как  странно! – проговорил Арамис, отвечая скорее самому себе, чем  сержанту. – А мне показалось, что это сам Мазарини.    

Сержант  громко расхохотался.    

– Ну, –  сказал он на слова Арамиса, – зачем ему соваться к нам – чтобы  угодить на виселицу? Он не так глуп.    

– Может  быть, – пробормотал Арамис, – может быть, у меня не такой верный  глаз, как у д'Артаньяна.    

– Кто  здесь говорит о д'Артаньяне? – вдруг раздался голос начальника, неожиданно  появившегося на пороге комнаты.    

– О! –  воскликнул Гримо, вытаращив глаза.    

– Что  это значит? – в один голос воскликнули Атос и Арамис.    

– Планше! –  продолжал Гримо. – Планше в офицерской форме!    

– Господа  де Ла Фер и д'Эрбле, – воскликнул офицер, – вы в Париже? О, как я  рад! Без сомнения, вы хотите присоединиться к их высочествам?    

– Как  видишь, дорогой Планше, – отвечал Арамис; Атос же не мог удержаться от  улыбки, узнав в столь высоком чине гражданского ополчения бывшего товарища  Мушкетона, Базена и Гримо.    

– А  господин д'Артаньян, о котором только что упомянул господин д'Эрбле, смею спросить,  где он теперь?    

– Мы  расстались с ним четыре дня тому назад, мой дорогой друг, и, по всей  вероятности, он должен был раньше нас уже прибыть в Париж.    

– Нет,  сударь, я уверен, что он до сих пор не являлся в столицу. Может быть, он  остался в Сен-Жермене.    

– Не  думаю. Мы условились встретиться в «Козочке».    

– Он  не был там сегодня.    

– Ну  а красотка Мадлен имеет от него известия? – спросил с улыбкой Арамис.    

– Нет,  сударь, но не скрою от вас, что она изрядно беспокоится.    

– Мы, –  заметил Арамис, – времени не теряли и спешили изо всех сил. Однако, мой дорогой  Атос отложим пока разговор о нашем друге и поздравим сначала господина Планше.    

– О  господин шевалье! – с поклоном проговорил Планше.    

– Лейтенант? –  спросил Арамис.    

– Пока  лейтенант, но мне уже обещан чин капитана.    

– Отлично! –  сказал Арамис. – Но как вы добились такой чести?    

– Прежде  всего, вы ведь знаете, господа, что это я спас господина Рошфора?    

– Ну  да, конечно. Он нам сам рассказывал об этом.    

– Меня  тогда господин Мазарини едва не повесил, но от этого моя популярность только увеличилась.    

– И  эта популярность…    

– Нет,  кое-что получше. Вы же помните, господа, что я служил в Пьемонтском полку, где  я имел честь быть сержантом?    

– Да,  помним.    

– Ну  так вот. В один прекрасный день, когда никто не мог выстроить как следует толпу  вооруженных горожан, потому что один выступал с правой ноги, другой с левой, я  как раз тут подвернулся, и мне удалось заставить их всех шагать в ногу. После  этого меня произвели в лейтенанты, тут же, на месте… если не боя, так учения.    

– Вот  как! – проговорил Арамис.    

– Но  позвольте, – спросил Атос, – на вашей стороне ведь очень много знати!    

– Да.  На нашей стороне, во-первых, как вам известно, конечно, принц Копти, герцог Лонгвиль,  герцог Бофор, герцог д'Эльбеф, герцог Бульонский, герцог де Шеврез, господин де  Брисак, маршал де Ла Мот, господин де Люинь, маркиз де Витри, принц Марсильяк,  маркиз Нуармутье, граф де Фиэск, маркиз де Лег, граф де Монрезор, маркиз де  Севинье и еще многие другие.    

– А  Рауль де Бражелон? – взволнованно спросил Атос. – Д'Артаньян  рассказывал мне, что, уезжая, он поручил его вам, мой дорогой Планше.    

– Да,  господин граф, как собственного сына, и я могу сказать, что я не спускал с него  глаз.    

– Так  что, – воскликнул Атос дрожащим от радости голосом, – он вполне  здоров? С ним ничего не случилось?    

– Ничего,  сударь.    

– Где  же он теперь?    

– В  гостинице «Карл Великий», как обычно.    

– И  проводит время…    

– То  у королевы английской, то у госпожи де Шеврез. Он и граф де Гиш никогда не расстаются.    

– Благодарю  вас, Планше, благодарю! – проговорил Атос, протягивая ему руку.    

– О  граф! – растроганным голосом произнес Планше, едва касаясь его руки  кончиками пальцев.    

– Что  вы делаете, граф? Ведь это бывший слуга? – попытался остановить его Арамис.    

– Друг  мой, – отвечал ему Атос, – он сообщил мне вести о Рауле.    

– Ну  а теперь, – обратился к ним Планше, не расслышавший замечания  Арамиса, – что собираетесь вы делать?    

– Вернуться  в Париж, если только, конечно, вы мой дорогой друг, дадите нам разрешение, –  отвечал Атос.    

– Как,  я вам буду давать разрешение? Вы смеетесь надо мной, господин граф: я весь  всегда к вашим услугам.    

И он  почтительно поклонился.    

Затем,  обернувшись к своей команде, крикнул:    

– Пропустить  этих господ, я их знаю: это друзья господина де Бофора.    

– Да,  здравствует Бофор! – в один голос ответила вся команда, расступаясь перед  Арамисом и Атосом.    

Только  сержант приблизился к Планше и тихо спросил:    

– Как,  без пропуска?    

– Без  пропуска, – ответил Планше.    

– Имейте  в виду, капитан, – обратился к нему сержант, называя его по чину, который  пока был тому только еще обещан, – имейте в виду, что один из трех людей,  которые только что вышли отсюда, предупреждал меня потихоньку не доверять этим  господам.    

– А  я, – с достоинством заметил Планше, – знаю их лично и отвечаю за них.    

Сказав  это, он пожал руку Гримо, которому такая честь, видимо, весьма польстила.    

– Так  до свидания, капитан, – простился с Планше Арамис насмешливым тоном. –  Если с нами что-нибудь случится, мы обратимся к вам.    

– Сударь, –  отвечал ему Планше, – в этом случае, как и всегда, я ваш покорный слуга.    

– А  ведь ловкая шельма, и даже очень, – заметил Арамис, садясь на лошадь.    

– Да  и как не быть ему таким, – согласился Атос, усаживаясь в седло, – раз  он столько лет чистил шляпу своего господина?    

 Глава 34. ПОСЛЫ    

     

Оба  друга тотчас же двинулись в путь и стали спускаться по крутому склону  предместья. Когда они достигли подошвы холма, они увидели, к своему великому  изумлению, что улицы Парижа превратились в реки, а площади в озера. Вследствие  ужасных дождей, бывших в январе, Сена выступила из берегов и затопила  полстолицы.    

Атос и  Арамис сначала храбро въехали на лошадях в воду, но она доходила бедным животным  до груди. Пришлось сменить лошадей на лодку, что наши друзья и сделали,  приказав своим слугам дожидаться их на рынке.    

На лодке  они добрались до Лувра. Уже спустилась ночь. Вид Парижа, слабо освещенного  мигающими среди этих площадей-озер фонарями, со всеми этими лодками, в которых,  блестя оружием, разъезжали патрули, с ночной перекличкой стражи на постах,  поразил Арамиса, необычайно легко поддающегося воинственным настроениям.    

Они  прибыли к королеве. Им предложили обождать в приемной, так как королева  принимала в эту минуту двух господ, принесших ей вести из Англии.    

– Но  мы тоже, – сказал Атос слуге, передавшему ему об этом, – мы тоже не  только принесли вести из Англии, но и сами прибыли оттуда.    

– Разрешите  в таком случае узнать ваши имена, – сказал слуга.    

– Граф  де Ла Фер и шевалье д'Эрбле, – ответил Арамис.    

– О,  тогда, – с волнением сказал слуга, услыхав имена, которые так часто  произносила с надеждой королева, – в таком случае ее величество ни за что  не простит мне, если я заставлю вас ждать хотя бы одну минуту. Пожалуйте за  мной.    

Он  прошел вперед, сопровождаемый Атосом и Арамисом.    

Когда  они подошли к комнате королевы, слуга остановил их и открыл дверь.    

– Ваше  величество, я осмелился нарушить ваше приказание и привел сюда двоих господ, которых  зовут граф де Ла Фер и шевалье д'Эрбле.    

Услыхав  эти имена, королева испустила крик радости, который наши друзья ясно расслышали  из другой комнаты.    

– Бедная  королева! – пробормотал Атос.    

– О,  пусть войдут, пусть войдут! – воскликнула, в свою очередь, юная принцесса,  бросаясь к двери.    

Бедное  дитя не покидало своей матери, разлученной со второй дочерью и сыновьями.    

– Входите,  входите, господа! – воскликнула она, сама отворяя дверь.    

Атос и  Арамис вошли. Королева сидела в кресле, и перед нею стояли двое из тех лиц, которых  мы видели в кордегардии.    

Это были  Фламаран и Гаспар де Колиньи, герцог Шатильонский, брат того, который семь или  восемь лет перед тем был убит на дуэли на Королевской площади из-за госпожи де  Лонгвиль. При появлении наших друзей они отступили на шаг и с некоторым  беспокойством зашептались.    

– Итак, –  воскликнула английская королева, увидав Атоса и Арамиса, – наконец-то вы  прибыли, верные друзья! Но королевские курьеры, как видите, опередили вас. Двор  был извещен о происшедшем в Лондоне в тот момент, когда вы только вступали в  Париж, и вот господа де Фламаран и де Шатильон сообщили мне по поручению ее  величества Анны Австрийской последние известия из Англии!    

Арамис и  Атос переглянулись. Спокойствие, даже радость, сверкавшие в глазах королевы,  поразили их.    

– Продолжайте,  прошу вас, господа, – проговорила она, обращаясь к Фламарапу и Шатильону. –  Итак, вы сказали, что его величество Карл Первый, мой августейший супруг, был  осужден на смерть против желания большинства его подданных?    

– Да,  ваше величество, – пролепетал Шатильон.    

Арамис и  Атос переглядывались. Изумление их все возрастало.    

– И  когда его вели на эшафот, – продолжала королева, – на эшафот, моего  супруга, короля! – возмущенный народ его освободил?    

– Да,  ваше величество, – отвечал Шатильон так тихо, что Атос и Арамис, несмотря  на все свое внимание, едва расслышали этот утвердительный ответ.    

Королева  сложила руки с растроганным и благодарным выражением лица, между тем как ее  дочь обвила руками ее шею и поцеловала ее глаза, залитые слезами радости.    

– Теперь  нам остается только засвидетельствовать вашему величеству наше глубочайшее  почтение, – сказал, торопясь закончить эту тягостную для него сцену,  Шатильон, покрасневший под проницательным взглядом Атоса.    

– Еще  минуту, господа, – сказала королева, удерживая их знаком. – Одну  минуту. Граф де Ла Фер и шевалье д'Эрбле прибыли, как вы слышали, из Лондона.  Как очевидцы, они сообщат, быть может, подробности, которых вы не знаете и  которые вы передадите королеве, моей доброй сестре. Говорите, господа, я вас  слушаю. Не скрывайте, не смягчайте ничего. Раз король жив и его честь спасена,  все остальное мне безразлично.    

Атос  побледнел и прижал руку к груди. От королевы не ускользнуло это движение и бледность  Атоса; она повторила:    

– Говорите  же, граф, прошу вас, говорите!    

– Простите,  ваше величество, – произнес наконец Атос, – но я ничего не прибавлю к  рассказу этих господ, прежде чем они не признают, что, быть может, ошиблись.    

– Ошиблись! –  вскричала прерывающимся от волнения голосом королева. – Ошиблись! Что я  слышу? Боже мой!    

– Сударь, –  сказал Фламаран Атосу, – если мы ошиблись, то введены в заблуждение только  королевой Франции. Надеюсь, вы не собираетесь исправлять это заблуждение, так  как это значило бы опровергать слова ее величества?    

– Королевы? –  спросил Атос спокойным звучным голосом.    

– Да, –  пробормотал Фламаран, опуская глаза.    

Атос  печально вздохнул.    

– А  не того лица, которое вас сопровождало и которое мы видели вместе с вами в кордегардии  у парижской заставы? Не от него ли исходит это известие в такой форме? –  спросил Арамис тоном оскорбительной вежливости. – Если только мы не  ошибаемся, граф де Ла Фер и я, на парижской заставе вас было трое.    

Шатильон  и Фламаран вздрогнули.    

– Объясните,  граф, что это значит? – воскликнула королева, волнение которой возрастало  с каждой минутой. – Я читаю на вашем лице беду, вы колеблетесь произнести  ужасную весть, ваши руки дрожат… О, боже, боже! Что случилось?    

– Сударь, –  произнес Шатильон, – если вы принесли злую весть, слишком жестоко будет  сразу сообщить ее королеве.    

Арамис  почти вплотную подошел к Шатильону.    

– Сударь, –  сказал он ему, закусив губу, – надеюсь, вы не собираетесь указывать графу  де Ла Фер и мне, что мы должны говорить!    

Тем  временем Атос, продолжая держать руку на сердце, с поникшей головой подошел к королеве  и начал взволнованным голосом:    

– Ваше  величество, короли от рождения стоят так высоко, что Небо даровало им сердце,  способное переносить тяжкие удары судьбы, невыносимые для остальных людей.  Поэтому, мне кажется, с королевой, как вы, следует обходиться не так, как с  обыкновенной женщиной. Несчастная королева, вот результат миссии, которой вы  почтили нас.    

Атос  преклонил колени перед дрожащей и оледеневшей от ужаса королевой и достал с  груди ящичек, где находились орден, осыпанный брильянтами, который королева  вручила перед отъездом лорду Винтеру, и обручальное кольцо, которое король  вручил перед смертью Арамису. Эти две вещи Атос с того момента, как получил их,  постоянно хранил у – себя на груди.    

Он  открыл ящичек и подал его королеве с выражением немой и глубокой скорби.    

Королева  протянула руку, схватила кольцо, судорожно поднесла его к своим губам и, не в  силах произнести ни звука или хотя бы вздохнуть или зарыдать, побледнела и без  чувств упала на руки дочери и своих дам.    

Атос  поцеловал край платья несчастной вдовы и встал с торжественным видом, который  произвел глубокое впечатление на присутствующих.    

– Я, –  сказал он, – граф де Ла Фер, дворянин, который никогда не лгал, я клянусь,  сначала перед богом, а затем перед этой несчастной королевой, что все, что  возможно было сделать в Англии для спасения короля, было нами сделано. А  теперь, шевалье, – докончил он, обращаясь к д'Эрбле, – идемте отсюда,  мы выполнили наш долг.    

– Не  вполне, – ответил Арамис, – нам надо еще сказать несколько слов этим  господам.    

И он  обратился к Шатильону:    

– Сударь,  не угодно ли вам будет выйти вместе с нами на минутку, чтобы выслушать два  слова, которые я не считаю удобным говорить в присутствии королевы?    

Шатильон  молча поклонился в знак согласия. Атос и Арамис прошли вперед. Шатильон и  Фламаран последовали за ними. Пройдя переднюю, они вышли на широкую крытую  террасу с одним окном. Арамис прошел по пустынной террасе и, став у окна,  обратился к герцогу Шатильону:    

– Сударь,  вы только что позволили себе обойтись с нами чрезвычайно вольно. Я не могу допустить  этого ни в коем случае, и менее всего когда такое обращение исходит от лица,  передающего королеве весть, сочиненную лжецом.    

– Сударь! –  воскликнул Шатильон.    

– Но  куда вы дели господина де Брюи? – иронически спросил Арамис. – Не  отправился ли он менять свою физиономию, которая слишком смахивает на Мазарини?  В Пале-Рояле, как известно, есть много итальянских масок и костюмов, от  Арлекина до Панталоне.    

– Вы,  кажется, желаете нас вызвать на дуэль! – перебил его Фламаран.    

– Вам  это только кажется, сударь?    

– Шевалье,  шевалье! – пытался остановить его Атос.    

– Оставьте  меня, граф, в покое, – сердито отвечал Арамис. – Вы знаете, я не  люблю ничего делать наполовину.    

– Кончайте  же, – произнес Шатильон с не меньшей надменностью, чем Арамис.    

– Господа,  другой на моем месте или на месте графа де Ла Фер просто арестовал бы вас, так  как в Париже у нас есть друзья, но мы готовы предоставить вам случай удалиться  отсюда без всяких затруднений и беспокойства. Не угодно ли вам со шпагой в руке  побеседовать с нами на этой пустынной террасе?    

– Охотно, –  сказал Шатильон.    

– Одну  секунду, господа, – вмешался Фламаран. – Ваше предложение, конечно,  соблазнительно, но сейчас его принять нам невозможно.    

– Почему  это? – спросил Арамис обычным для него вызывающим тоном. – Не  близость ли Мазарини делает вас таким осторожным?    

– О,  вы слышите, Фламаран? – произнес Шатильон. – Не принять вызова значит  запятнать свою честь и имя!    

– Я  вполне с вами согласен, – заметил Арамис.    

– И  все же мы отложим это дело. Эти господа, вероятно, также согласятся со мною.    

Арамис  покачал головой с дерзкой насмешкой.    

Заметив  это движение, Шатильон положил руку на эфес шпаги.    

– Герцог, –  продолжал Фламаран, – вы забываете, что вам поручено командовать в одном  весьма важном деле. Вы назначены принцем и утверждены королевой. До завтрашнего  вечера вы не принадлежите себе.    

– Итак,  до послезавтра? – спросил Арамис.    

– До  послезавтра? Слишком долго ждать, – сказал Шатильон.    

– Не  я назначаю этот срок, – сказал Арамис, – и не я требую отсрочки.  Впрочем, – прибавил он, – мы можем встретиться в завтрашнем деле.    

– Да,  вы правы, сударь! – воскликнул Шатильон. – Я весь к вашим услугам,  если вы потрудитесь явиться к Шарантонским воротам…    

– Разумеется!  Чтобы встретить вас, я готов отправиться на край света; отчего же мне не сделать  для этого двух миль!    

– Итак,  до завтра!    

– Надеюсь.  Ступайте теперь к вашему кардиналу. Но раньше позвольте попросить вас об одном  одолжении: дайте слово, что вы ничего не скажете ему о нашем возвращении.    

– Вы  требуете этого?    

– Почему  бы нет?    

– Только  победители могут предъявлять требования, а вы, сударь, еще не победитель.    

– В  таком случае сразимся немедленно. Мы готовы, у нас нет дел на завтра.    

Шатильон  и Фламаран переглянулись. В словах и жесте Арамиса было столько иронии, что  Шатильону очень трудно было сдержаться. Но Фламаран что-то шепнул ему, и он  одумался.    

– Хорошо, –  обратился он к обоим друзьям, – даю слово, что наш спутник, кто бы он ни  был, никогда не узнает о том, что произошло между нами. Но вы мне обещаете  встретиться с нами завтра у Шарантонских ворот?    

– О, –  произнес Арамис, – на этот счет будьте спокойны.    

Четыре  дворянина обменялись поклонами и разошлись. На этот раз первыми из Лувра вышли  Шатильон и Фламаран, а Атос и Арамис последовали за ними.    

– За  что вы так обрушились на них, Арамис? – спросил Атос.    

– Я  имел на это свои основания.    

– Да  что они вам сделали?    

– Что  они сделали?.. Разве вы не видели?    

– Нет.    

– Они  усмехнулись, когда мы поклялись, что исполнили свой долг в Англии. Одно из  двух: или они поверили нам, или не поверили. Если поверили, то эта  усмешка – оскорбление, если же не поверили, то это тоже оскорбление. Надо  им показать, что мы стоим чего-нибудь. Впрочем, я не особенно досадую, что они  отложили это дело до завтра: сегодня вечеров у нас найдется дело получше, чем  размахивать шпагой.    

– Что  же именно?    

– Черт  возьми! Мы попробуем захватить Мазарини.    

Атос  презрительно выпятил губу.    

– Такие  дела не по мне, вы это знаете, Арамис.    

– Но  почему же?    

– Потому,  что это похоже на засаду.    

– Право,  Атос, из вас вышел бы довольно странный полководец: вы сражались бы только  днем, предупреждали бы врага о часе, когда намерены напасть на него, и никогда  не делали бы ночных вылазок из опасения, как бы вас не упрекнули, будто вы  хотите воспользоваться темнотой.    

Атос  улыбнулся.    

– Человека  трудно переделать, – ответил он. – Кроме того, разве вы знаете  положение дел? Может быть, арест Мазарини сейчас даже нежелателен и вместо  победы приведет лишь к новым затруднениям?    

– Значит,  Атос, вам не нравится мое предложение?    

– Вовсе  нет. Я думаю, напротив, что это была бы ловкая штука. Но…    

– Какое  но?..    

– По-моему,  вам не следовало бы брать слово с этих господ, что они ничего не скажут о нас  Мазарини. Ведь тем самым вы почти приняли на себя обязательство ничего не  предпринимать против него.    

– Клянусь  вам, я не брал на себя никакого обязательства. Я считаю себя совершенно свободным.  Идемте же, Атос, идемте.    

– Куда?    

– К  герцогу Бофору или к герцогу Бульонскому. Мы расскажем им все, что сейчас случилось.    

– Да,  но с тем лишь условием, что мы начнем с коадъютора. Он духовное лицо и знаток в  делах совести. Мы ему откроемся, и он разрешит наши сомнения.    

– Ах, –  возразил Арамис, – он все испортит, все припишет себе. Мы не начнем с  него, а кончим им.    

Атос  улыбнулся. У него явно была на уме мысль, которой он не высказывал.    

– Ну,  так с кого же мы начнем? – спросил он.    

– С  герцога Бульонского, если вы ничего не имеете против. К нему отсюда ближе  всего.    

– Но  прежде всего вы должны разрешить мне сделать одну вещь.    

– Какую?    

– Зайти  в гостиницу «Карл Великий», чтобы обнять Рауля.    

– О,  конечно! Я пойду с вами, мы вместе обнимем его.    

После  этого оба друга вновь сели в лодку, в которой приехали, и приказали везти себя  на Рыночную площадь. Там они нашли Гримо и Блезуа, которые стерегли лошадей.  Вчетвером они направились на улицу Генего.    

Но Рауля  не оказалось в гостинице. Утром этого дня он получил приказ от принца и тотчас  выехал вместе с Оливеном.    

 Глава 35. ТРИ ПОМОЩНИКА  ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО    

     

Выйдя из  гостиницы «Карл Великий», Атос и Арамис, как было заранее решено, направились  сначала к герцогу Бульонскому.    

Была  темная ночь, и хотя в этот поздний час все, казалось, должно было быть  погружено в глубокую тишину, отовсюду доносились те тысячи звуков, которые то и  дело пробуждают от сна жителей осажденного города.    

На  каждом шагу можно было встретить баррикады, на каждом повороте улицы были протянуты  цепи, на каждом перекрестке попадались бивуаки.    

Патрули  при встречах между собой обменивались паролями. Скакали гонцы от разных командиров.  Оживленные разговоры, свидетельствовавшие о возбужденном состоянии умов, происходили  между мирными обывателями, теснившимися у окон, и их более воинственными согражданами,  проходившими по улицам с бердышами на плечах или мушкетами в руках.    

Не  успели Атос и Арамис сделать нескольких шагов, как их остановили около  баррикады часовые, спросившие пароль.    

Они  ответили, что идут к герцогу Бульонскому по важному делу.    

Удовлетворившись  этими словами, часовые дали им провожатого, который, под предлогом их  безопасности, должен был следить за ними. Провожатый пошел впереди, напевая:    

     

«Храбрый  герцог наш Бульон    

Подагрой  нынче удручен.»