1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
    
— А каким это образом вы собираетесь достать ключ? — спросил Ромми. — Залезть в его кабинет в том салоне?
    
— Если у той машины, которую мы выберем, не электронная система зажигания, я её и без ключа заведу, — заверил Эрни. И добавил, хмурясь, глядя на Джо: — Я предпочёл бы, чтобы ты не рассказывал об этом моей внучке, юноша.
    
Джо отреагировал на это пантомимой, показывая, словно он застегнул себе рот на молнию, что вызвало новый взрыв общего хохота.
    
— Начало чрезвычайного городского собрания назначено завтра на семь вечера, — сказала Джеки. — Если мы войдём в полицейский участок где-то около восьми…
    
— Можно сделать лучше, — перебила её Линда. — Если мне нужно идти на это проклятое собрание, пусть с этого будет хоть какая-то польза. Я надену платье с большими карманами и возьму с собой полицейскую рацию — ту, запасную, которую я всегда вожу в моей собственной машине. Вы двое будете сидеть в фургоне наготове.
    
В комнате, словно зазвенело напряжение, все это вдруг ощутили. Дело начало приобретать реальную картину.
    
— Возле дебаркадера позади моего магазина, — кивнул Ромми. — Чтобы оставаться незамеченными.
    
— Едва только Ренни примется за свою речь, — продолжила Линда. — Я дам вам тройным клацаньем вызов по радио. Это будет сигнал отправляться.
    
— А сколько полицейских может быть в участке? — спросила Лисса.
    
— Возможно, мне получится об этом узнать у Стэйси Моггин, — сказала Джеки. — А впрочем, много людей там не должно быть. Зачем им там сидеть? Насколько Большому Джиму известно, не существует никаких подпольных «друзей Барби» — есть только созданные им самым соломенные пугала, которыми он всех пугает.
    
— Кроме того, он побеспокоится, чтобы его нежная срака хорошо охранялась, — добавила Джулия.
    
На это тоже кое-кто засмеялся, но очень встревоженной выглядела мать Джо.
    
— Однако же в полицейском участке всё равно кто-то останется, не важно, сколько именно их там будет. Что вы собираетесь делать, если они начнут вам сопротивляться?
    
— Не начнут, — заверила Джеки. — Мы их самых позамыкаем в камерах раньше, чем они поймут, что происходит.
    
— А если они всё-таки будут сопротивляться?
    
— Тогда мы будем стараться никого не убить, — голос Линды звучал спокойно, но глаза у неё были, словно у существа, которое последним усилием воли собрало всю свою храбрость для того, чтобы спастись — Хотя убийства, наверняка, всё равно будут, если Купол останется стоять ещё некоторое время. Смертная казнь Барби и моего мужа на Мемориал-Плазе станет в этом деле лишь началом.
    
— Ну вот, скажем, вы их оттуда вытянули, — произнесла Джулия. — Куда вы их денете? Привезёте сюда?
    
— Нельзя, — возразила Пайпер и дотронулась до своих все ещё припухших губ. — Я уже в чёрном списке Ренни. Не говоря уже о том парне, который теперь выступает в роли его персонального охранника, Картера Тибодо. Мой пёс его погрыз.
    
— Ни одно место вблизи центра города не годится, — сказала Рози. — Они могут обыскивать все дома подряд. Видит Бог, копов у них теперь достаточно.
    
— Плюс все те, кто теперь носят на руках голубые повязки, — добавил Ромми.
    
— А если в какой-нибудь домик на озере Честер? — спросила Джулия.
    
— Возможно, — согласился Эрни, — Но они до этого тоже могут додуматься.
    
— И всё равно это, наверняка самый лучший вариант, — сказала Лисса.
    
— Мистер Бэрпи, — спросил Джо. — А у вас есть ещё рулоны свинцового полотна?
    
— Конечно, тонны. И зови меня Ромми.
    
— Если мистер Келверт сумеет завтра вывести фургон, и вы спрячете его за универмагом, вы же можете туда загрузить порезанные куски свинцового полотна? Такого размера, чтобы прикрыть им окна?
    
— Думаю, да…
    
Джо перевёл взгляд на Джеки:
    
— А вы можете связаться с полковником Коксом, когда возникнет необходимость?
    
— Да, — одновременно ответили Джеки и Джулия, изумлённо переглянувшись.
    
У Ромми прояснело лицо.
    
— Ты думаешь о старой ферме Маккоя, правда же? О Чёрной Гряде? О её вершине, где та коробочка?
    
— Конечно. Может, это и не очень хорошая идея, но если нам всем придётся убегать… если мы все соберёмся там… мы сможем защитить генератор. Я понимаю, это звучит безумно по отношению к штуке, которая породила все наши проблемы, но мы не можем позволить Ренни завладеть той коробочкой.
    
— Я надеюсь, до воспроизведения осады Аламо[392] в яблоневом саду не дойдёт, — сказал Ромми, — но смысл в твоей идее есть.
    
— Есть и ещё кое-что, что мы можем сделать, — продолжал Джо. — Это немного рискованная операция, и вообще, возможно, не нужная, однако…
    
— Давай, говори, — поощрила его Джулия. Она смотрела на Джо Макклечи с благоговейным трепетом.
    
— Ну… Ромми, счётчик Гейгера все ещё лежит в вашем фургоне?
    
— И думаю, что так.
    
— Может, кто-то смог бы вернуть его в противоатомное убежище, туда, где он лежал раньше. — Джо обратился к Джеки с Линдой. — Кто-то из вас мог бы это сделать? То есть я понимаю, вас обеих освободили.
    
— Думаю, Эл Тиммонс мог бы нас туда пустить, — сказала Линда. — А Стэйси Моггин он запустит без проблем. Она с нами. Она не здесь только потому, что сейчас у неё очередная смена. Но зачем такой риск, Джо?
    
— Потому что… — он говорил с нехарактерной для него медлительностью, подбирая слова. — Ну… там есть радиация, так? Опасная радиация. Она там, как пояс… я могу поспорить, через этот пояс можно проехать вообще без всякой защиты и не пострадать, если ездить быстро и не часто… но они же об этом не знают. Проблема заключается в том, что они вообще не знают о радиации. И не узнают, если не будут иметь счётчик Гейгера.
    
Джеки насупилась.
    
— Сама по себе это крутая идея, мальчик, но мне в этой идее не нравится то, что Ренни прямо указывается на место, куда мы собираемся. Это противоречит моей идее безопасного укрытия.
    
— Это не обязательно делать, — сказал Джо. Он говорил так же медленно, нащупывая слабые места. — По крайней мере, не совсем так. Одна из вас может связаться с полковником Коксом, правильно? Сказать ему, чтобы позвонил по телефону Ренни и сообщил, что они зафиксировали присутствие радиации. Кокс может ему сказать что-то на подобие: «Мы не можем её определить точно, потому что она то появляется, то исчезает, но уровень довольно высокий, возможно, даже летальный, будьте осторожны; у вас там часом нет счётчика Гейгера?»
    
Запала продолжительная тишина, пока обдумывались его слова. И тогда Ромми произнёс:
    
— Мы доставим Барбару и Расти на ферму Маккоя. И сами переберёмся туда, если придется… а так оно, наверно, и произойдёт. А если они попробуют туда добраться…
    
— Увидят на шкале Гейгера такой прыжок, что будут убегать назад в город, прикрыв руками свои никчёмные семенники, — проскрипел Эрни. — Клэр Макклечи, а у тебя сынок гений.
    
Клэр крепко обняла Джо, на этот раз обеими руками.
    
— Если бы мне ещё как-то приучить его убирать в своей комнате.
   
   
    
     
20
    
    
Горес лежал на коврике в гостиной Эндрии Гриннел, положив морду себе на лапы, а глаза на женщину, с которой его оставила его хозяйка. По обыкновению Джулия всюду брала его с собой; характер у него был спокойный и никогда не создавал хлопот даже там, где были коты, которых он игнорировал из-за их, как у мусора, запаха. Но этим вечером Джулии подумалось, что Пайпер Либби, наверняка, будет больно видеть живого Гореса в то время, когда её собака погибла. Также она заметила, что Горес нравится Эндрии, и вместе с этим подумала, что корги поможет её подруге отвлекаться от абстинентного синдрома, который немного ослабел, но совсем ещё не пропал.
    
Некоторое время так и было. Эндрия нашла резиновый мячик в коробке с игрушками, которые она держала для своего единственного внука (который давно уже вышел из игрушечного возраста). Горес послушно гонялся за мячиком и приносил его назад, хотя не усматривал в этом большого для себя смысла; ему больше нравились мячики, которые можно было ловить в воздухе. Но работа является работой, и он продолжал её выполнять, пока Эндрия не задёргалась так, словно ей вдруг стало холодно.
    
— Ох, ох же сука, вновь нашло.
    
Она легла на диван, полностью сосредоточившись на конвульсиях. Одну из диванных подушек она прижала себе к груди, а глазами вперилась в потолок. Скоро у неё начали клацать зубы — очень раздражающий звук, по мнению Гореса.
    
Он поднял ей мячик, надеясь её утешить, но она его оттолкнула.
    
— Нет, миленький, не сейчас. Дай мне пережить это.
    
Горес положил мячик перед отключённым телевизором и сам лёг. Дрожание женщины немного ослабло, и вместе с этим ослаб её болезненный запах. Руки, которые сжимали подушку, расслабились, когда она сначала начала кунять, а вскоре и захрапела.
    
Что значило — настало время жратвы.
    
Горес вновь нырнул под стол, прошёл по конверту из коричневой манильской бумаги, где лежали материалы дела ВЕЙДЕР. За конвертом лежала попкорновая Нирвана. О, блаженный пёс!
    
Горес все ещё обжирался, виляя бесхвостым задом от наслаждения, которое почти равнялось экстазу (рассыпанные там бубки были чрезвычайно маслянистые, фантастически солёненькие и — что лучше всего — идеально выдержанные), когда вновь заговорил мёртвый голос.
    
«Передай ей это».
    
Но он же не мог, его хозяйка ушла.
    
«Другой передай».
    
Мёртвый голос не терпел отказов, да и всё равно попкорн уже почти весь закончился. Горес себе отметил несколько последних бубок на будущее, и тогда начал идти на попятную, пока конверт не оказался перед его носом. На мгновение он забыл, что должен был сделать. Но тут же вспомнил и ухватил конверт зубами.
    
«Хорошая собака».
   
   
    
     
21
    
    
Что-то холодное лизнуло Эндрии щеку. Она отпихнула его прочь и перевернулась на бок. На пару секунд она вновь почти впала назад в целебный сон, но затем прозвучал лай.
    
— Замолкни, Горес, — накрыла она себе голову подушкой.
    
Снова лай, а следом тридцятичетырёхфунтовый корги плюхнулся ей на ноги.
    
— Ах, — вскрикнула Эндрия, садясь. Перед ней была пара сияющих светло-карих глаз и хитро улыбающаяся морда. Вот только что-то торчало на помеху его улыбке. Конверт из коричневой манильской бумаги. Горес опустил его ей на живот и соскочил на пол. Ему не разрешалось залазить на мебель, кроме его собственной, но похоже на то, что требование мёртвого голоса нуждалось в спешном исполнении.
    
Эндрия подобрала конверт с вмятинами от зубов Гореса и едва заметными следами его лап. Увидела прилипшее к конверту ядрышко попкорна и смахнула его прочь. Неизвестно, что там внутри, но прощупывалось что-то довольно грубое. На лицевой стороне конверта шла надпись большими печатными буквами: ДЕЛО ВЕЙДЕР. Ниже, тоже печатным письмом: ДЛЯ ДЖУЛИИ ШАМВЕЙ.
    
— Горес? Где ты это взял?
    
Конечно, Горес не мог ответить на этот вопрос, но ответа и не требовалось. Ядрышко попкорна подсказало ей место. И тогда и память включилась, воспоминание, мерцающее и призрачное, словно сновидение. Это было во сне, или Бренда Перкинс действительно приходила к её дверям в тот день, после первой ночи её ужасной ломки? Когда пищевая передряга бушевала на другом конце города?
    
«Ты можешь это подержать у себя для меня, милая? Только какое-то время? У меня спешные дела, а я не хочу брать это с собой».
    
— Она была здесь, — сказала Эндрия Горесу, — потому что это её конверт. Я его у неё взяла… по крайней мере, так мне кажется… но потом меня потянуло блевать. Наверно, я его швырнула на стол, когда бежала к унитазу. А он завалился вниз? Ты нашёл его на полу?
    
Горес гавкнул один раз. Это могло быть утверждением, и так же это могло быть сообщением: я готов вновь играться в мяч, если хочешь.
    
— Премного благодарна, — произнесла Эндрия. — Хорошая собачка. Я отдам это Джулии, как только она сюда вернётся.
    
Где и делась её сонливость, а также — сейчас — и судороги. Вместо этого ей завладело любопытство. Потому что Бренда была мертва. Убита. И случиться это с ней могло вскоре после того, как она передала ей этот конверт. Из чего вытекало, что он мог быть очень важным.
    
— Я только взгляну краешком глаза, разве нельзя? — произнесла она.
    
Горес вновь гавкнул. Для Эндрии Гриннел это прозвучало: почему бы и нет?
    
Эндрия распечатала конверт, и большая часть секретов Большого Джима Ренни высыпалась ей на колени.
   
   
    
     
22
    
    
Первой вернулась домой Клэр. Следом пришёл Бэнни, потом Норри. Они втроём сидели на крыльце дома Макклечи, когда, идя напрямик через лужайки, держась в тени, прибыл наконец-то Джо. Бэнни и Норри пили тёплую крем-соду доктора Брауна[393]. Клэр, медленно катаясь вверх-вниз на дворовых диване-качелях, ласкала в руках бутылку пива из запасов своего мужа. Джо сел рядом с ней, Клэр положила руку на его костлявые плечи. «Он такой хрупкий, — подумала она. — Он этого сам не понимает, однако так и есть. Он, словно птенец».
    
— Чувак, — сказал Бэнни, передавая Джо жестянку содовой, которая его ждала. — А мы здесь уже начали волноваться.
    
— Мисс Шамвей хотела ещё кое-что узнать о той коробочке, — объяснил Джо. — Вообще, вопросов у неё было больше, чем у меня ответов. Вот же тепло сейчас, правда? Тепло, как летней ночью. — Он перевёл взгляд вверх. — А посмотрите только на эту луну.
    
— Я не хочу, — произнесла Норри. — Она страшная.
    
— Ты в порядке, дорогой? — спросила Клэр.
    
— Эй, ма. А ты?
    
Она улыбнулась.
    
— Сама не знаю. Будет ли из этого толк? Как вы, дети, думаете? Я имею в виду, что вы на самом деле обо всём этом думаете?
    
Никто не был в состоянии моментально ответить, и это пугало её больше всего. А потом Джо поцеловал её в щеку и сказал:
    
— Всё будет хорошо.
    
— Ты уверен?
    
— Конечно.
    
Она всегда могла угадать, когда он говорит неправду — хотя понимала, что этот дар может её покинуть, когда он станет старше, — но не пристыдила его на этот раз. Лишь поцеловала его в ответ, дыхание её было тёплым и по-отцовски немного пахло пивом.
    
— Только бы не было кровопролития.
    
— Никакой крови, — заверил Джо.
    
Она улыбнулась.
    
— Хорошо, это для меня главное.
    
Они сидели там, в темноте ещё долго, говорили мало. Потом зашли в дом, оставив город спать под розовой луной.
    
Перевалило за полночь.
   
  
  
   
    
Повсюду кровь
   
   
    
     
1
    
    
Уже началось двадцать шестое октября, когда в половине первого ночи Джулия вернулась в дом Эндрии. Она старалась заходить тихо, но необходимости в этом не было, в доме звучала музыка, работал портативный радиоприёмник, оттуда «Стейпелз Сингерс»[394] на всю мощь исполняли «Выбирай истинную церковь и возвращайся домой».
    
В коридор поприветствовать её вышел Горес, он вилял своим гузном, улыбаясь той немного сумасшедшей улыбкой, на которую способны только корги. Он склонился, распластав передние лапы, и Джулия чуточку почесала его за ухом — в самом сладком для собачки месте. Эндрия сидела на диване с чашкой чая в руках.
    
— Извиняюсь за музыку, — произнесла она, уменьшая звук. — Я никак не могла заснуть.
    
— Это твой дом, дорогуша, — ответила Джулия. — А для РНГХ это настоящий рок.
    
— И это как раз началось сегодня днём, с того времени и передают одни только заводные госпелы, — улыбнулась Эндрия. — У меня такое ощущение, словно я выиграла джек-пот. Как прошла ваша встреча?
    
— Хорошо. — Джулия села.
    
— Хочешь что-то рассказать?
    
— Тебе не следует волноваться. Надо концентрироваться на выздоровлении. И знаешь что? Ты уже выглядишь немного лучше.
    
И в самом деле, очень отощавшая Эндрия оставалась бледной, но тёмные круги у неё под глазами немного посветлели и сами глаза начали искриться.
    
— Благодарю на добром слове.
    
— Горес пристойно себя вёл?
    
— Очень хорошо. Мы играли в мяч, а потом оба чуточку поспали. Если на вид я уже не такая страшная, то, наверное, это благодаря сну. Ничего лучше сна не сохраняет девичью красу.
    
— Как твоя спина?
    
Эндрия улыбнулась. На удивление просветлённой улыбкой, впрочем, без особого в ней юмора.
    
— Спина не болит совсем. Ни кольнёт, даже когда я наклоняюсь. Знаешь, что я думаю?
    
Джулия покачала головой.
    
— Я думаю, что, когда речь идёт о наркотиках, тело с мозгом действуют в заговоре. Если мозг желает наркотика, тело ему подыгрывает. Оно говорит: «Не волнуйся, не обвиняй себя, все обстоит благополучно, мне действительно больно». То, о чём я говорю, это не совсем ипохондрия. Это просто!.. Она замерла с отсутствующими глазами, словно отлетела куда-то далеко.
    
«Куда?» — удивлялась Джулия.
    
Но Эндрия вскоре вернулась.
    
— Человек по своей природе бывает деструктивным. Скажи мне, как ты думаешь, похож ли город на человеческое тело?
    
— Да, — моментально согласилась Джулия.
    
— Итак, тело может уверять, что ему больно, только бы мозг получил наркотик, которого желает он?
    
Джулия подумала минутку, и тогда кивнула:
    
— Да.
    
— А сейчас мозг нашего города Джим Ренни, не так ли?
    
— Так, дорогуша. Я соглашаюсь, именно он им и есть.
    
Эндрия сидела на диване со склонённой слегка головой. Вдруг она выключила радиоприёмник и встала на ноги.
    
— Думаю, мне время идти в кровать. И знаешь, мне кажется, я наконец-то смогу по-настоящему выспаться.
    
— Это хорошо, — а следом, без всякой причины, которую бы она сама могла понять, Джулия спросила: — Эндрия, что-нибудь случилось, пока меня не было?
    
Эндрия сделала удивлённый вид.
    
— Конечно, да. Мы с Горесом игрались в мяч, — она резко наклонилась без признаков боли, чего, по её словам, не способна была сделать ещё неделю назад, и протянула руку. Горес подошёл к ней, позволив себя погладить. — Он замечательный подносчик снарядов.
   
   
    
     
2
    
    
У себя в комнате Эндрия села на кровать, открыла конверт ВЕЙДЕР и начала вновь все перечитывать с самого сначала. Теперь ещё внимательнее. Когда она наконец-то засунула бумаги назад в коричневый конверт, было уже около двух утра. Конверт она положила в ящик столика, который стоял возле её кровати. В том же ящичке лежал револьвер 38-го калибра, подаренный Эндрии на день рождения два года назад её братом Дагласом. Тогда её это взволновало, но Даг убедил её, что женщина, которая живёт одна, должна держать в доме что-то, чем сможет себя защитить.
    
Теперь она вытянула револьвер, откинула барабан и проверила патронные гнезда. Согласно инструкциям Твича, то гнездо, которое при возведении курка подкатывалось под боек, было пустым. Остальные пять были заряжены. В шкафу на верхней полке лежали ещё патроны, но ей не подарят шанса перезарядить. Её расстреляют на месте копы из его скромной частной армии.
    
А если она не сумеет убить Ренни пятью выстрелами, тогда, вероятно, и сама не заслуживает жизни.
    
— Наконец, — пробормотала Эндрия, пряча револьвер назад в ящик, — ради чего я очистилась от наркотика?
    
Теперь, когда её мозг очистился от «окси», с ответом самой себе она не ошиблась: «Ради того, чтобы стрелять метко».
    
— Аминь с этим, — произнесла она.
    
Через пять минут она уже спала.
   
   
    
     
3
    
    
Джуниор вовсе не спал. Он сидел на единственном в госпитальной палате стуле возле окна, смотря, как чудный розовый месяц садится, прячась за черным пятном на Куполе, что оказалось для Джуниора новостью. Это пятно было большим и висело намного выше того, что осталась после неудачного ракетного обстрела. Может, пока он был без сознания, происходила очередная попытка пробить Купол? Он этого не знал, да и не переживал. Значение имело только то, что Купол ещё держится. Если бы не так, город сейчас был бы освещён, как Лас-Вегас, и заполнен солдатами. Конечно, в нём и теперь кое-где светится — в домах тех, кто страдает бессонницей, — но в целом, Честер Милл спит. И это хорошо, потому, что ему надо кое-что обдумать.
    
А если точнее: Бааарби и друзей Барби.
    
Сидя возле окна, Джуниор не ощущал боли в голове, и память к нему вернулась, но парень осознавал, что он очень болен. Всю левую половину тела охватывала какая-то подозрительная слабость, а время от времени из левого угла его рта и слюна выплывала. Вытирая её левой ладонью, он иногда ощущал прикосновение кожи к коже, а иногда и нет. В дополнение к этому, довольно большое чёрное пятно в форме щели для ключа от замка плавало у него перед левым глазом. Словно что-то порвалось внутри его глазного яблока. Он предполагал, что так оно и есть.
    
Джуниор вспомнил ту дикую злость, которую он чувствовал в День Купола; вспомнил, как гнался за Энджи по коридору к кухне, как швырнул её на холодильник и врезал коленом ей в лицо. Вспомнил тот звук, который услышал тогда: словно у неё в голове за глазами находилось фарфоровое блюдо и он разбил его ударом колена. Теперь та ярость прошла. Его место заняла новая, какая-то словно шелковистая, злость, которая плыла через его тело из неизвестного бездонного источника внутри его головы; этот поток вместе с тем охлаждал и очищал.
    
Перед этим, вечером, заходил его осмотреть тот старый хер, которого они с Фрэнки потрясли на озере Честер. Этот старый хер действовал профессионально, померил ему температуру и кровяное давление, расспрашивал о головной боли, даже проверил у него коленные рефлексы маленьким резиновым молоточком. А потом, когда он ушёл, Джуниор услышал болтовню и смех. Прозвучало имя Барби. Джуниор украдкой подошёл к дверям.
    
Там стоял тот старый хер и одна из юных волонтёрок, хорошенькая латинос, которую ещё звали то ли Буффало, то ли как-то похоже на Буффало. Старый хер расстегнул на ней блузку и щупал сиськи. Она раскрыла молнию у него на штанах и дрочила ему штык. Их обвивало ядовитое зелёное марево.
    
— Джуниор со своим другом меня побили, — говорил старый хер, — но теперь его друг мёртвый и этот тоже скоро умрёт. Так приказал Барби.
    
— Я мечтаю пососать у Барби его слоника, как мятного коника, — произнесла девка Буффало, а старый хер сказал, что он бы тоже это радушно сделал. Потом Джуниор сморгнул и увидел, что они просто идут по коридору. Никакой зелёной ауры, никакой грязной болтовни. Это у него, наверняка, была галлюцинация. А с другой стороны, возможно, и нет. Единственное точно: все они здесь заодно. Все носятся с Бааарби. Он в тюрьме, но это лишь временно. Наверняка, чтобы набраться к себе сочувствия. Это часть плааана Бааарби. К тому же он думает, что в тюрьме защищён от Джуниора.
    
— Ошибаешься, — прошептал он, сидя возле окна, вперившись в ночь своим дефектным зрением. — Очень ошибаешься.
    
Джуниор действительно знал, что с ним произошло, это была вспышка понимания, логичность которой находилась вне всяких сомнений. Он отравлен талием так же, как тот российский парень в Лондоне. Армейские жетоны Барби были присыпаны порошком талия, а Джуниор вертел их в руках и вот теперь умирает. А поскольку в квартиру Барби его послал отец, значит, он тоже принимает участие в этом заговоре. Он тоже тот… что и рядом с Барби… как же их называют, тех ребят…
    
— Фавориты, — прошептал Джуниор. — Очередной филейный фаворит Большого Джима Ренни.
    
Едва только он об этом подумал, едва лишь ум прочистился, как ему всё стало ясно. Отец хотел, чтобы он навеки замолчал о Коггинсе и Перкинс. Отсюда отравление его талием. Все сходится.
    
На дворе, по парковке, которая лежала за лужайкой, медленной рысью протелепался волк. На самой лужайке возились в позиции 69 две голые женщины. «Шестьдесят девять, лижущее племя!» — любили детьми скандировать они с Фрэнки, когда видели двух девушек, которые прогуливались вместе, сами не зная, что означают эти слова, зная только, что в них есть что-то грубое. Одна из лизуний была похожа на Сэмми Буши. Медичка — Джинни её имя — сказала ему, что Сэмми мертва, однако же, это явное вранье и означает это, что и Джинни также принимает участие в заговоре; она тоже с Бааарби.
    
А хоть кто-то в этом городе не с ним? Кому здесь можно верить?
    
Ага, понял он, есть таких двое. Это дети, которых они с Фрэнком нашли возле озера, Алиса и Эйден Эпплтоны. Он помнил их испуганные глаза, и как девочка обняла его, когда он подхватил её на руки. Когда сказал ей, что теперь они в безопасности, она спросила: «Вы обещаете?» И Джуниор ответил ей: «Да». Ему тогда стало так хорошо от своего обещания. И вес её доверия тоже дарил ему утешение.
    
Вдруг Джуниор решил: он убьёт Дейла Барбару. Если кто-то попробует перейти ему дорогу, он убьёт и их тоже. Потом найдёт своего отца и его убьет… об этом он мечтал много лет, хотя до сих пор никогда не признавался себе в этом абсолютно честно.
    
А когда всё будет сделано, разыщет Эйдена и Алису. Если кто-то попробует его остановить, он и их убьёт тоже. Детей он заберёт на озеро Честер и будет за ними присматривать. Он будет соблюдать обещание, которое дал Алисе. Если он так сделает, тогда не умрёт. Бог не даст ему умереть от отравления талием, в то время как он будет досматривать двух маленьких детей.
    
А теперь Доди Сендерс с Энджи Маккейн дефилировали по парковке, обе в коротких юбочках черлидерш и свитерах с большими W Милловских «Уайлдкетс» на груди. Заметили, что он за ними наблюдает, и начали вертеть бёдрами, задрав юбочки. Их лица набухли от гниения. Они скандировали: «Отворяй быстрей кладовку! Снова трахнемся мы ловко! Айда… КОМАНДА!»
    
Джуниор закрыл глаза. Раскрыл. Его подружки исчезли. Очередная галлюцинация, как и тот волк. Что касается девушек в позе 69 он не чувствовал себя таким уверенным.
    
А может, думал он, ему совсем и не надо забирать детей на озеро. Это довольно далековато от города. Может, он вместо этого заберёт их в кладовку Маккейнов. Это близко. И там полно пищи.
    
И ещё, конечно, там тьма.
    
— Я буду проявлять заботу о вас, детки, — произнёс Джуниор. — Со мной вы будете в безопасности. Едва только Барби станет мёртвым, развалится весь заговор.
    
Вскоре он прислонился лбом к оконному стеклу, и тогда наконец-то и сам заснул.
   
   
    
     
4
    
    
Пусть срака у Генриетты Клевард и не была сломана, а лишь побита, болела она, словно та аспидская паразитка — в восемьдесят четыре года, как выяснила Генриетта, любое расстройство в организме заявляет о себе аспидской болью, — и сначала эта госпожа подумала, что это именно срака разбудила её на рассвете в тот вторник. Однако похоже на то, что парацетамол, который она приняла в три часа утра, все ещё действовал. К тому же она нашла подушку-бублик своего покойного мужа (Джон Клевард страдал геморроем) и эта штука тоже помогала ей в значительной мере. Нет, разбудило её что-то другое, и вскоре после того, как проснулась, она поняла причину.
    
Вил Бадьи, ирландский сеттер Фримэнов. Бадьи, который до этого никогда не выл. Он был самым воспитанным псом на всей Бетл-Стрит, короткой улочке, которая шла сразу после подъездной аллеи больницы имени Катрин Рассел. Вместо этого генератор Фримэнов молчал. Генриетта подумала, что, наверняка, именно это, а не вытье пса, могло её разбудить. Потому что прошлым вечером как раз гудение их генератора помогло ей погрузиться в сон. Их генератор не принадлежал к породе тех скрежещущих чудовищ, которые выбрасывают в воздух синий дым, генератор Фримэнов выдавал низкое, мягкое урчание, которое действительно действовало успокоительно. Генриетта думала, что машина эта дорогая, но Фримэны могли её себе позволить. Уилл владел эксклюзивным в их городе дилерским центром «Тойоты», право на открытие которого когда-то так хотел получить Большой Джим Ренни, и, хотя времена теперь для всех автодилеров были не самыми лучшими, Уилл всегда был исключением из правил. Только в прошлом году они с Лоис возвели очень красивую и элегантную надстройку над своим домом.
    
Но это вытье. Голос собаки звучал так, словно ей было больно. Раненный или больной зверь никогда бы не остался без внимания таких людей, как Фримэны, они должны были бы отреагировать немедленно… Так почему же этого не случилось?
    
Генриетта слезла с кровати (немного кривясь, когда её гузно покинуло утешительную ямку в поролоновом бублике) и подошла к окну. Она очень хорошо видела верхний этаж дома Фримэнов, хотя свет во дворе было серым, мертвенным, а не ярко-резким, как полагалось бы утром в конце октября. Со своего места возле окна она ещё лучше услышала Бадьи, но не видела, чтобы хоть кто-то там двигался. Дом оставался совсем тёмным, ни в одном окне не светилось даже простейшего фонаря Коулмена. Она подумала, что они могли куда-то поехать, но обе их машины стояли на подъездной аллее. Да и вообще, куда теперь здесь можно поехать?
    
Бадьи не переставал выть.
    
Генриетта набросила домашний халат, обула тапки и вышла во двор. Стоя уже на тротуаре, она увидела машину, которая подъезжала. В ней сидел Даглас Твичел, который, конечно же, направлялся в больницу. Он вышел из машины с пластиковым кофейным стаканом, на котором был логотип «Розы- Шиповника», и она увидела, какие у него припухшие глаза.
    
— С вами все хорошо, миссис Клевард?
    
— Да, но что-то с Фримэнами нехорошо. Слышишь это?
    
— Конечно.
    
— Вот, значит, и они должны были бы. Машины их стоят здесь, так почему они не реагируют?
    
— Я пойду, взгляну. — Твич отхлебнул кофе и поставил стакан на капот своего авто. — Вы постойте здесь.
    
— Херня, — возразила Генриетта Клевард.
    
Они прошли ярдов двадцать по тротуару, а потом по подъездной аллее Фримэнов. А пёс все выл и выл. От этого звука у Генриетты, несмотря на дряблое утреннее тепло, морозом бралась кожа.
    
— Воздух какой-то мерзкий, — произнесла она. — Пахнет, как было в Рамфорде[395], когда я только вышла замуж и все бумажные фабрики ещё работали. Нехорошо это для людей.
    
Твич крякнул и позвонил Фримэнам. Не дождавшись ответа, он сначала постучал, а потом уже начал и громыхать в двери.
    
— Попробуй, может, они незаперты, — посоветовала Генриетта.
    
— Я не уверен, что мне следует это…
    
— Вот ещё россказни. — Она оттолкнула его и взялась за щеколду. Та повернулась. Она приоткрыла двери. Дом за дверьми был наполнен тишиной и глубокими предрассветными тенями. — Уилл? — позвала Генриетта. — Лоис? Вы дома?
    
Не ответил никто, только вой так и продолжал звучать.
    
— Собака на заднем дворе, — сказал Твич.
    
Быстрее было бы пройти туда напрямик через дом, но, ни ему, ни ей этого не хотелось, и они отправились по подъездной аллее, а дальше по крытой галерее между домом и гаражом, в котором Уилл держал не машины, а свои игрушки: пара снегомобилей, вездеход-квадроцикл и два мотоцикла — внедорожник «Ямаха» и турер «Хонда Золотое Крыло».
    
Задний двор Фримэнов окружала непроглядно высокая изгородь. Туда вела калитка в конце галереи. Едва только Твич её приоткрыл, в тот же миг на груди у него оказалось семьдесят фунтов веса ошалевшего ирландского сеттера. Испуганно крикнув, Твич задрал руки, но пёс не собирался его кусать; настроение у Бадьи был однозначным: умоляю-прошу-спасите-меня-люди. Положив лапы на грудь Твичу, вымазывая грязью его последнюю чистую рабочую рубашку, пёс принялся слюнявить ему лицо.
    
— Прекрати! — завопил Твич и оттолкнул собаку. Бадьи упал, но тут же вскочил и, оставляя свежие следы лап на рубашке Твича, вновь начал лизать ему лицо своим длинным розовым языком.
    
— Бадьи, фу! — скомандовала Генриетта, и пёс моментально присел на задние лапы, заскулил, забегал глазами, не зная, на ком из них остановить взгляд. Позади его начала растекаться лужа мочи.
    
— Миссис Клевард, что-то здесь нехорошо.
    
— Вот-вот, — кивнула Генриетта.
    
— Наверное, вам лучше остаться с соба…
    
Генриетта вновь произнесла своё «вот ещё россказни» и промаршировала на задний двор Фримэнов, позволив Твичу следовать за ней в кильватере. Бадьи крался позади их — голова опущена, хвост поджат — и безутешно скулил.
    
Им открылось мощённое каменной плиткой патио с барбекю посредине. Мангал было аккуратно накрыт зелёным брезентовым чехлом с надписью: КУХНЯ ЗАКРЫТА. За ним, на краю лужайки, стоял сосновый помост. А на помосте — джакузи Фримэнов. Твич решил, что высокий забор вокруг дворика был возведён специально, чтобы им можно было спокойно посидеть в джакузи голыми, а то и трахнуться, если очень захочется.
    
Вилл с Лоис именно там и сидели сейчас, но времена их любовных утех прошли навсегда. На головах у обоих были прозрачные пластиковые пакеты. Пакеты эти были затянуты у них на шеях то ли шнурами, то ли коричневыми резиновыми жгутами. Изнутри они затуманились, однако не так чтобы очень, не так, чтобы Твич не мог рассмотреть их опухшие лица. Между бренными останками Вилла и Лоис Фримэнов стояли на сосновой полочке бутылка виски и маленький медицинский флакончик.
    
— Стоп, — произнёс он, сам не зная к кому обращается: к себе, или к миссис Клевард, или, может, к Бадьи, который как раз вновь начал своё сиротливое вытье. Конечно же, не Фримэнам он это сказал.
    
Генриетта не остановилась. Она пошла прямо к джакузи, с прямой, как у солдата, спиной поднялась на две ступеньки и посмотрела в лицо своих абсолютно приличных (и абсолютно нормальных, сказала бы она) соседей, бросила взгляд на бутылку виски, увидела, что это «Гленливетт»[396] (отошли они, по крайней мере, стильно), и тогда уже подобрала флакончик с этикеткой семейной аптеки Сендерса.
    
— Амбьен или лунеста?[397] — спросил угнетённо Твич.
    
— Амбьен, — ответила она, признательная уже за то, что её пересохшие гортань и рот были в состоянии выговорить эти слова нормальным голосом. — Лекарства, выписаны на неё. Хотя, думаю, напоследок она с ним поделилась.
    
— Там есть какая-то записка?
    
— Здесь нет, — ответила Генриетта. — Может, в доме.
    
Но и там ничего не нашлось, по крайней мере, нигде на видных местах, да и тяжело им было представить причину, которая бы побуждала кого-то прятать такую вещь, как предсмертная записка. Бадьи следовал за ними из комнаты в комнату, он не выл, лишь тихий скулёж доносился из глубины его горла.
    
— Наверное, я заберу его домой, к себе, — сказала Генриетта.
    
— Придётся вам. Я не могу взять его с собой в госпиталь. Я позвоню Стюарту Бови, чтобы приехал и забрал… их, — кивнул он большим пальцем себе за плечо. У Твича бурлило в желудке, но не это было плохим; плохим было то, что депрессия, которая прокралась в него, омрачила его по обыкновению солнечную душу.
    
— Не понимаю, зачем им вздумалось это сделать, — произнесла Генриетта. — Конечно, если бы мы уже целый год просидели под Куполом… или даже месяц… тогда да, возможно. Но меньше недели? Не годится стойким людям отвечать таким образом на неприятности.
    
Твичу казалось, что он их понимает, но ему не хотелось говорить об этом Генриетте: впереди у них, вероятно, тот самый месяц, а то и год. А может, ещё больше. Без дождей, с все меньшими ресурсами и ухудшением воздуха. Если самая мощная в технологическом плане страна в мире до сих пор не была в состоянии понять, что же именно случилось в Честер Милле (не говоря уже о решении проблемы), значит едва ли это произойдёт скоро. Уилл Фримэн, наверное, это понял. А может, это была идея Лоис. Может, когда остановился генератор, она сказала: «Дорогой, давай это сделаем, пока вода в джакузи ещё горячая. Давай выберемся из-под Купола, пока мы не голодаем. Что ты на это скажешь? Посидим напоследок в ванной и немного выпьем на прощание».
    
— Может, это тот самолёт подтолкнул их к концу, — отозвался Твич. — Тот ирландский лайнер, который врезался вчера в Купол.
    
Генриетта ничего не произнесла на эти его слова, она отхаркнула и сплюнула в кухонную раковину. Довольно шокирующая демонстрация непринятия. Они вышли во двор.
    
— Будут ещё и другие люди, которые так будут делать, не так ли? — спросила она, когда они уже дошли до конца подъездной аллеи. — Потому что иногда самоубийство просто витает в воздухе. Как вирус какого-то гриппа.
    
— Кое-кто уже успел, — Твич не знал, действительно ли самоубийство безболезненное[398], как поётся в той песне, но, безусловно, при некоторых обстоятельствах оно может быть заразным. Наверное, особенно заразным, когда ситуация беспрецедентная, а в воздухе начинает вонять так, как в это безветренное, неестественно тёплое утро.
    
— Самоубийцы — трусы, — заявила Генриетта. — Это правило, в котором нет исключений, Даглас.
    
Твич, чей отец долго и тяжело умирал от затяжного рака желудка, имел в отношении этого сомнения, но ничего не сказал.
    
Генриетта, уперев руки себе в костлявые колени, наклонилась к Бадьи. Тот вытянул вверх шею, принюхиваясь к ней.
    
— Идём, здесь рядом, мой мохнатый друг. У меня есть три яичка. Ты можешь их съесть, пока они не испортились.
    
Она уже было отправилась, и потом вновь обратилась к Твичу.
    
— Самоубийцы — это трусы, — повторила она, делая особое ударение на каждом слове.
   
   
    
     
5
    
    
Выписавшись из «Кэти Рассел», Джим Ренни хорошо выспался в собственной кровати и проснулся освежённым. Хотя он ни за что никому в этом не сознался бы, отчасти причина состояла в том, что дома не было Джуниора.
    
Теперь, в восемь часов, его чёрный «Хаммер» стоял неподалёку ресторана Рози (прямо перед пожарным гидрантом, да какая к чертям собачим разница, пожарного департамента сейчас не существовало). Он завтракал с Питером Рендольфом, Мэлом Ширлзом, Фрэдди Дейтоном и Картером Тибодо. Картер занимал уже обычное для обоих место по правую руку от Большого Джима. Этим утром он имел при себе два пистолета: собственный на бедре и недавно возвращённый Линдой «Беретта Таурус» в подмышечной кобуре.
    
Квинтет занимал лясоточильный стол в дальнем уголке ресторана, без всяких угрызений совести вытурив оттуда завсегдатаев. Рози к ним не подходила, послала Энсона обслуживать.
    
Большой Джим заказал три жаренных яйца, двойную порцию колбасы и домашних тостов, поджаренных на свином сале, как их когда-то готовила его мать. Он помнил, что ему рекомендовано сократить потребление холестерина, но сегодня хотел набраться как можно больше так нужной ему сейчас энергии. Не только сегодня, он будет нуждаться в ней ещё несколько дней; а уже после всё будет под контролем. Тогда он и займётся своим холестерином (сказка, которой он кормил себя в течение последних десяти лет).
    
— Где Бови? — спросил он у Картера. — Я желал видеть этих проклятых Бови здесь, а они где?
    
— Вынуждены были поехать на Бетл-Стрит. Там мистер и миссис Фримэн покончили жизнь самоубийством, — доложил Картер.
    
— Этот никчема себя укокошил? — воскликнул Большой Джим. Несколько клиентов, которые сосредоточились главным образом у стойки бара, смотря Си-Эн-Эн, оглянулись на него, но тут же поотворачивались. — Это так хорошо! Я и на цент не удивлён! — В голове у него мелькнуло, что дилерство «Тойоты» теперь будет легко прибрать к рукам… Но зачем оно ему? Намного более сладкий кусок упал ему прямо в подол: целый город. Он уже начал составлять список чрезвычайных декретов, которые начнёт внедрять, как только получит чрезвычайные полномочия. Это произойдёт уже сегодня вечером. Но вопреки всему, он так много лет ненавидел того бычьего сына Фримэна и эту его сисястую, чьё имя рифмуется со словом «пядь».
    
— Ребята, они с Лоис сейчас завтракают на небесах, — он сделал паузу, и тогда взорвался смехом; не совсем политкорректно, но не было сил сдержаться. — В столовой для прислуги, я не имею в этом никаких сомнений.
    
— Когда Бови уже туда приехали, они получили ещё звонок, — дальше сообщал Картер. — С фермы Динсмора. Там тоже самоубийство.
    
— Кто? — спросил Рендольф. — Арлен?
    
— Нет. Его жена. Шелли.
    
Тут уже на самом деле стало немного стыдно.
    
— Давайте склоним наши головы на минуту, — произнёс Большой Джим и протянул вперёд руки. За одну его руку взялся Картер, за другую Ширлз; подключились Рендольф с Дейтоном.
    
— Обоже прошублагословибедныедуши, радииисусааминь, — протарахтел Большой Джим и поднял голову. — Питер, небольшое дело для тебя.
    
Питер добыл свою записную книжку. Записная книжка Картера уже лежала рядом с его тарелкой.
    
Парень всё больше и больше нравился Большому Джиму.
    
— Я нашёл пропавший пропан, — объявил Большой Джим. — Он на РНГХ.
    
— Господи Иисусе! — воскликнул Рендольф. — Надо послать туда несколько грузовиков и привезти его в город!
    
— Да, но не сегодня, — сказал Большой Джим. — Завтра, когда все будут встречаться со своими родственниками. Я уже начал над этим работать. Снова поедут Бови и Роджер, но нам также нужно несколько офицеров. Итак, ты, Фред, и ты, Мэлет. Плюс, я думаю, ещё человек пять. Но без тебя, Картер, ты мне нужен рядом.
    
— Зачем нужны копы, чтобы забрать несколько баллонов с газом? — удивился Рендольф.
    
— Ну, — начал Большой Джим, макая кусочек жареного хлеба в яичный желток, — это дело касается нашего приятеля Дейла Барбары и его планов по дестабилизации города. Там находится пара вооружённых людей, которые, похоже на то, охраняют какую-то лабораторию по производству наркотиков. Я думаю, Барбара организовал её там задолго до того, как он появился здесь сам; всё было очень хитро спланировано. Один из тамошних охранников — это Фил Буши.
    
— Этот лузер, — фыркнул Рендольф.
    
— А второй, как мне не грустно это говорить, Энди Сендерс.
    
Рендольф как раз накалывал жареный картофель. Загремела вилка, выпавшая из пальцев.
    
— Энди!?
    
— Такова печальная правда. Это Барбара затянул его в этот бизнес — я имею достоверные данные, но не спрашивайте меня, откуда, мой источник нуждается в анонимности. — Большой Джим вздохнул, и уже тогда запихнул пропитанный желтком кусок жареного хлеба себе в глотку. Святой Боже, как же хорошо он чувствует себя этим утром! — Я догадываюсь, что Энди очень нужны были деньги. Я так понимаю, что банк был уже в шаге от того, чтобы забрать у него аптеку. У него никогда не было достаточно ума для бизнеса.
    
— Да и для управления городом, — добавил Фрэдди Дентон.
    
По обыкновению Большому Джиму очень не нравилось, когда его перебивали подчинённые, но этим утром ему нравилось все.
    
— К сожалению, это правда, — сказал он, далеко наклоняясь через стол, насколько ему это позволял грузный живот. — Они с Буши обстреляли один грузовик из тех, которые я послал туда вчера. Попробивали передние колеса. Это опасные никчемы.
    
— Вооружённые наркоши, — произнёс Рендольф. — Кошмар для полиции. Людям, которые туда поедут, надо одеть жилеты.
    
— Хорошая идея.
    
— И я не поставил бы на то, что у Энди получится выкрутиться.
    
— Господь любит тебя, я знаю. Делай, что тебе нужно делать. Нам нужен пропан. Город плачет без него, и я собираюсь объявить сегодня на собрании, что мы нашли новые запасы.
    
— Мистер Ренни, вы окончательно решили, что мне нельзя туда поехать? — спросил Картер.
    
— Я понимаю, какое это для тебя разочарование, но ты мне завтра будешь нужен, и не там, где у них будет происходить гулянка с родственниками. И Рендольф, думаю, тоже. Кто-то должен координировать это дело, которое наверно обернётся хреновертью. Нам надо приложить все силы, чтобы люди не подавили друг друга. Хотя без этого, скорее всего, не обойдётся, потому что люди не умеют пристойно себя вести. Лучше приказать Твичелу подогнать туда санитарную машину.
    
Картер все это записывал.
    
Тем временем Большой Джим вновь обратился к Рендольфу. С грустным лицом.
    
— Мне неприятно это говорить, Пит, но мой информатор предполагает, что Джуниор тоже принимал участие в деятельности той нарколаборатории.
    
— Джуниор? — вытаращился Мэл. — Да нет, только не Джуниор.
    
Большой Джим кивнул и вытер себе сухие глаза тыльной стороной ладони.
    
— Мне тоже было тяжело в это поверить. Я не хочу в это верить, но вы же знаете, что он сейчас в больнице?
    
Они закивали головами.
    
— Передозировка наркотиков, — прошептал Ренни, наклоняясь ещё ниже над столом. — Это и есть наиболее вероятное объяснение того, что с ним происходит, — он выпрямился, вновь вперившись в Рендольфа. — Не пытайтесь заехать туда с главной дороги. Приблизительно за милю восточнее от станции есть проселок…
    
— Я знаю ту просеку, — сказал Фрэдди. — Там когда-то был лесной участок, он принадлежал Неряхе Сэму Вердро, пока банк его у него не забрал. Думаю, теперь и вся земля принадлежит Святому Спасителю.
    
Большой Джим улыбнулся и кивнул, хотя в действительности земля принадлежала одной корпорации в Неваде, президентом которой был он сам.
    
— Подъедете оттуда, а потом подберётесь к станции сзади. Там преимущественно старый густой лес, и проблем у вас не будет.
    
Зазвонил телефон Большого Джима. Он взглянул на дисплей, почти уже решил, что пусть вызов переключится на голосовую почту, а потом передумал. И что за тля? С таким ощущением, как у него этим утром, послушать, как пенится Кокс, это будет чистое удовольствие.
    
— Ренни слушает. Что вам нужно, полковник Кокс?
    
Он послушал, улыбка у него немного увяла.
    
— Откуда мне знать, что вы говорите правду?
    
— Он ещё послушал, а потом, не простившись, выключил телефон. Какую-то минуту сидел нахмуренный, переваривая только что услышанное. Потом поднял голову и сказал Рендольфу.
    
— У нас есть счётчик Гейгера? Может, в противоатомном убежище?
    
— Может быть, я не знаю. Эл Тиммонс, наверняка, знает.
    
— Найди его и пусть поищет.
    
— Это важно? — спросил Рендольф, и одновременно с ним Картер. — Это радиация, босс?
    
— Беспокоиться не о чем, — ответил Большой Джим. — Как сказал бы Джуниор, он просто старается меня дурануть. Я в этом уверен. Но всё равно поищите тот счётчик Гейгера. Если он у нас есть — и до сих пор работает! — принесите его мне.
    
— О'кей, — сказал Рендольф, вид он имел оробелый.
    
Теперь Большой Джим уже жалел, что не дал этому звонку переключиться на голосовую почту. И не удержал язык за зубами. Ширлз такой, что может начать об этом сплетничать, пойдут слухи. Может быть, да и Рендольф точь-в-точь такое же трепло. А это, наверняка, всего лишь, таким образом, этот медноголовый никчема старался испортить ему такой замечательный день. Самый важный день его жизни, возможно.
    
Фрэдди Дентон, какой бы он там не имел ум, по крайней мере, не забыл о текущем вопросе.
    
— Мистер Ренни, в котором часу вы хотите, чтобы мы ударили по студии?
    
Большой Джим мысленно пробежался по тому, что ему было известно о графике Дня свиданий, и улыбнулся. Улыбка вышла натуральной, его немного задумчивая рожа растянулась от искреннего удовлетворения, показав мелкие зубы.
    
— В двенадцать. К тому времени все как раз будут трепать языками на шоссе 119, и город будет стоять пустым. Итак, вы атакуете и выкурите тех ничтожеств, которые сидят на нашем пропане, в полдень. Точно, как в каком-нибудь старом добром вестерне.
   
   
    
     
6
    
    
В четверть одиннадцатого в тот четверг на юг по шоссе 119 катился фургон «Розы-Шиповника». Завтра здесь всё будет забито автомобилями, воздух будет пахнуть выхлопами, но сегодня эта дорога была трусливо пуста. За рулём находилась лично Рози.
    
Эрни Келверт ехал пассажиром. Между ними на капоте моторного отсека примостилась Норри, крепко сжимая в руках свой скейтборд, усеянный наклейками с логотипами давно забытых панк-групп на подобие «Мёртвых молочников» или «Шталаг-17»[399].
    
— Воздух такой мерзкий, — сказала Норри.
    
— Это Престил, дорогуша, — откликнулась Рози. — Возле границы с Моттоном река превратилась в какое-то большое вонючее болото. — Она понимала, что причина не только в испарениях умирающей реки, но вслух ничего об этом не сказала. Они должны дышать, и нет им смысла переживать, что именно они вдыхают. — Ты говорила с матерью?
    
— Ага, — кивнула мрачно Норри. — Она приедет, но не в восторге от этой идеи.
    
— Она привезёт все пищевые запасы, которые имеет, когда поступит время?
    
— Да, в багажнике нашей машины. — Норри не уточнила, что в первую очередь Джоуни Келверт загрузит свои запасы пойла, продукты будут играть вторую скрипку. — А как нам быть с радиацией, Рози? Мы же не можем оборачивать каждую машину, которая туда будет ехать, свинцовым полотном?
    
— Если кто-то проедет там раз или два, с ними всё будет хорошо, — Рози лично нашла и прочитала информацию на эту тему в интернете. Также она узнала, что безопасность зависит от мощности излучения, но не считала нужным смущать их сведениями о вещах, проконтролировать какие они всё равно не в состоянии. — Важно ограничивать время пребывания под воздействием… и Джо говорит, что радиационный пояс там не широкий.
    
— Мама Джои не захотела ехать, — сказала Норри.
    
Рози вздохнула. Она об этом знала. День свиданий — неоднозначное благо. Он облегчает им отход, но те из них, у кого есть родные на другой стороне, очень хотят с ними увидеться. «А может, мистер Макклечи проиграет в лотерее», — подумала она.
    
Прямо впереди виднелся салон «Подержанные автомобили Джима Ренни», сразу за большим щитом с надписью: «САМ ВОСПОЛЬЗУЙСЯ И КАЖДОМУ РАССКАЖИ — ЛУЧШЕ ВСЕГО ОБСЛУЖИВАЕТ БОЛЬШОЙ ДЖИМ! ОБЕ$ПЕЧИМ ХОРОШИЙ КРЕДИТ!»
    
— Помните… — начал Эрни.
    
— Знаю, — перебила Рози, — если там есть кто-то, я разворачиваюсь прямо перед фасадом и едем назад в город.
    
Но на стоянке возле бизнеса Ренни все секции, обозначенные надписями ДЛЯ РАБОТНИКОВ были пустые, пустым также был демонстрационный зал, и на входных дверях на белой табличке висело объявление «ЗАКРЫТО ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ». Рози поспешно поехала кругом, к задней части салона. Здесь рядами стояли легковушки и грузовики с ценниками и лозунгами на их лобовых стёклах, типа: «ЦЕННАЯ РЕЧЬ, ЧИСТЕНЬКАЯ, КАК СВИСТОК» и «НУ-КА, ОСМОТРИ МЕНЯ» (где буква «О» была прорисована в виде сексуальных девичьих глаз с длинными ресницами). Здесь содержались истрёпанные боевые лошадки конюшни Большого Джима, ничего похожего на тех чистокровных кобыл из Детройта или Германии, которые красовались перед фасадом. На дальнем конце паркинга, выстроенные под цепной изгородью, которая отмежёвывала частную территорию Большого Джима от изгаженной мусором лесной полосы, стоял ряд фургонов, на некоторых все ещё виднелись логотипы телефонной компании AT &T.
    
— Вот они, — произнёс Эрни, копошась рукой сзади своего сидения и доставая длинную тонкую металлическую полоску.
    
— Это же отмычка, — не смотря на свои напряжённые нервы, удивилась Рози. — Откуда у тебя отмычка, Эрни?
    
— Это ещё с того времени, как я работал в «Фуд-Сити». Ты бы удивилась, если бы узнала, сколько людей закрывают ключи в собственных машинах.
    
— А как ты заставишь его завестись, дедушка? — спросила Норри.
    
Эрни слегка улыбнулся:
    
— Что-то придумаю. Останови здесь, Рози.
    
Он вылез из кабины и пошлёпал к первому фургону, двигаясь, как для почти семидесятилетнего мужчины, на удивление проворно. Заглянул в окно, покачал головой и перешёл к следующему. Потом к третьему, но у этого было спущено колесо. После четвёртого он оглянулся на Розу и показал ей большой палец.
    
— Уезжай, Рози. Убирайся отсюда.
    
У Рози было предположение, что Эрни не желает, чтобы его внучка видела, как он орудует отмычкой. Её это растрогало, и она без лишних разговоров вновь поехала вокруг к фасаду салона. И встала там.
    
— Нормально тебе здесь, девочка?
    
— Да, — ответила Норри, вылезая из машины. — Если он не сможет завести тот фургон, мы просто вернёмся в город пешком.
    
— Это же почти три мили, он осилит такое расстояние?
    
Лицо у Норри было бледное, но она была в состоянии на улыбку.
    
— Дедушка меня саму может напрочь заморить. Он каждый день делает по четыре мили, говорит, что таким образом смазка в суставах обновляется. Вы сами уезжайте, пока никто сюда не подъехал и вас не увидел.
    
— Ты храбрая девочка, — сказала Рози.
    
— Я не чувствую себя храброй.
    
— А храбрые никогда такими себя не чувствуют.
    
Рози поехала назад в город. Норри смотрела ей вслед, пока она не исчезла из вида, а потом, став на свою доску, начала делать ленивые ромбы и рэйлы. Фасадный паркинг имел небольшой уклон, и ей приходилось немного отталкиваться лишь в одну сторону… хотя с тем напряжением, которое её переполняло, она думала, что сможет проехать на скейтборде отсюда и вплоть до городской площади на вершину холма, даже не закашлявшись. Черт, сейчас она, даже если бы хлопнулась промежностью на доску, ничего бы не почувствовала. А если кто-то сюда нагрянет? Ну, они с дедушкой пришли, потому что он хотел посмотреть, какие есть в продаже фургоны. Она просто ждёт его, а потом они пойдут в город. Дедушка любит гулять пешком, всем это известно. Смазывает, таким образом, суставы. Вот только Норри думала, что не ради этого он так много ходит или не только из-за этого. Его длинные прогулки начались после того, как бабушка начала все путать (никто не проговаривал вслух, что это болезнь Альцгеймера, хотя все понимали). Норри думала, что он, таким образом, выхаживает свою печаль. Возможно такое? Она думала, что да. Она знала, что, когда сама в скейт-парке в Оксфорде съезжает на доске по трубе с двойным изгибом, в ней нет места не на что, кроме радости и страха, и радость тогда властвует в доме. Страх ныкается где-то в дальней комнате.
    
После короткого ожидания, которое показалось длинным, из-за угла выехал бывший фургон телефонной компании, за рулём которого сидел дедушка. Подхватив доску подмышку, Норри заскочила в кабину. Первая в её жизни поездка на краденой машине.
    
— Дедушка, ты такой офигительный, — поведала она и поцеловала его.
   
   
    
     
7
    
    
Джо Макклечи направлялся в кухню, где хотел достать из безжизненного холодильника одну из последних жестянок яблочного сока, но тут услышал, как его мать произнесла: «Бамп», и замер.
    
Он знал, что его родители познакомились в колледже, в университете штата Мэн, и что тогда друзья Сэма Макклечи называли его Бамп, но мама сама почти никогда так его не называла, а когда такое случалось, она краснела и смеялась так, словно в этом прозвище присутствовал какой-то неприличный подтекст[400]. Этого Джо не знал. Зато он знал, что, если у неё это проговорилось — если такое соскользнуло с языка — это означает, что она взволнована.
    
Он приблизился к кухонным дверям. Они были немного приоткрыты, и он увидел там свою мать и Джеки Веттингтон, которая была сегодня одета не в униформу, а в выцветшие джинсы и блузку. Они бы его тоже увидели, если бы подняли головы. Он совсем не имел намерения подсматривать; это было бы совсем не круто, особенно когда его мама так расстроена, но сейчас они смотрели только друг на друга. Женщины сидели за кухонным столом, Джеки держала ладони Клэр в своих ладонях. Джо увидел, что глаза у его матери увлажнены, и почувствовал, что сам вот-вот может заплакать.
    
— Вам нельзя, — приговаривала Джеки. — Я понимаю, как вам хочется, но вам этого делать просто нельзя. Ни за что, если сегодня вечером всё пойдёт так, как запланировано.
    
— Ну, могу я ему хотя бы позвонить и объяснить, почему меня там не будет? Или послать ему майл! Я могла бы это сделать!
    
Джеки покачала головой. Лицо имела кроткое, но не уступчивое.
    
— Он может проговориться словом, и слово это может дойти до Ренни. Если Ренни что-то учует в воздухе раньше, чем мы освободим Барби и Расти, для нас это обернётся сплошной катастрофой.
    
— Если я скажу ему, чтобы он никому, ни за что…
    
— Послушайте меня, Клэр, неужели вы не понимаете? Ставки слишком высоки. Жизнь двух людей. И наши также. — Она сделала паузу. — Вашего сына.
    
Плечи Клэр наклонились, но вновь распрямились.
    
— Тогда забирайте Джо. Я прибуду после Дня свиданий. Ренни не заподозрит меня; я сроду не знала Дейла Барбары, и с Расти я тоже не знакома, разве что кивали друг другу, встретившись на улице. Я лечусь у доктора Гартвела в Касл Роке.
    
— Но Джо знает Барби, — терпеливо объяснила Джеки. — Это Джо организовывал прямую видеотрансляцию, когда Купол обстреливали ракетами. И Большой Джим об этом помнит. Вы можете себе представить, что он способен посадить вас в камеру и прессовать, пока вы ему не расскажете, куда мы подевались?
    
— Никогда! — ответила Клэр. — Я никогда не расскажу!
    
Джо вошёл в кухню. Клэр вытерла себе щеки, стараясь улыбнуться.
    
— О, привет, сынок. А мы только что говорили о Дне свиданий и…
    
— Мам, он может на тебя не просто давить, — произнёс Джо. — Он может тебя подвергнуть пыткам.
    
Клэр была шокирована.
    
— Ох, на такое он не способен. Я знаю, он нехороший человек, но он выборный нашего города, наконец, и…
    
— Он был выборным, — вмешалась Джеки. — А сейчас он выдвигается на императора. А говорить рано или поздно начинают все. Неужели вам хочется, чтобы Джо прятался где-то и представлял себе, как вам выдёргивают ногти?
    
— Прекратите! — вскрикнула Клэр. — Это ужасно.
    
Джеки не отпустила её руки, когда Клэр хотела их высвободить.
    
— Речь идёт либо все, либо ничего, и для ничего уже слишком поздно. Все находится в движении, и мы должны двигаться соответственно. Если бы речь шла только о бегстве Барбары своими силами, без нашей помощи, Большой Джим мог бы с этим согласиться. Потому что каждый диктатор нуждается в каком-нибудь пугале. Однако же там не только он, так? И это означает, что он будет стараться найти нас и уничтожить.
    
— Как бы мне хотелось, чтобы я никогда в это не впутывалась. Не ходила сама на ту встречу, не позволяла пойти туда Джо.
    
— Но мы должны остановить его! — возразил Джо. — Мистер Ренни старается превратить Честер Милл в… ну понимаешь, в полицейское государство!
    
— Я никого не способна остановить! — едва не рыдала Клэр. — Я к чертям всего лишь простая домохозяйка!
    
— Если вас это как-то утешит, — сказала Джеки, — вы получили билет на это путешествие в то мгновение, как дети нашли ту коробочку.
    
— Никак меня это не утешит. Никак.
    
— В каком-то смысле нам даже везёт, — продолжала Джеки. — Мы не затянули в наше дело много невиновных людей, пока что, по крайней мере.
    
— Ренни с его полицейскими силами всё равно нас найдут, — сказала Клэр. — Разве вам это не ясно? Сколько здесь того города?
    
— К тому времени, — улыбнулась Джеки безрадостно, — нас будет больше. Вооружённых. И Ренни об этом будет знать.
    
— Нам надо как можно скорее захватить радиостанцию, — сказал Джо. — Люди должны услышать другую точку зрения на события. Мы должны передавать в эфир правду.
    
— Джо, это замечательная идея, — вспыхнули глаза у Джеки.
    
— Боже правый, — произнесла Клэр, заслоняя себе ладонями лицо.
   
   
    
     
8
    
    
Эрни припарковал фургон телефонной компании к грузовому дебаркадеру Бэрпи. «Теперь я уголовник, — думал он, — а моя двенадцатилетняя внучка моя союзница. Или ей уже тринадцать?» Да какая разница; он не думал, что Джим Ренни отнёсся бы к ней как к несовершеннолетней, если бы их схватили.
    
Ромми приоткрыл задние двери, увидел, что это они, и вышел на дебаркадер с винтовками в обеих руках.
    
— Были какие-то проблемы?
    
— Гладко, как по шёлку, — ответил Эрни, вылезая по ступенькам на дебаркадер. — На дорогах никого. Есть ещё ружья?
    
— Да! Немного. Внутри, за дверьми. Вы тоже помогайте, мисс Норри.
    
Норри подхватила пару ружей и передала их в руки дедушке, который положил их в кузов фургона. Ромми выкатил на дебаркадер тележку. В ней лежало с десяток рулонов свинцового полотна.
    
— Нам не надо их сейчас разворачивать, — сказал он. — Я только отрежу несколько кусков для окон. А щит на лобовое стекло, мы сделаем, когда уже подъедем туда. Оставим щель для просмотра, как в старом танке «Шерман»[401], и покатим прямо вверх. Норри, пока мы с Эрни управимся здесь, попробуй, сможешь ли ты выкатить другую тележку оттуда. Если не сможешь, брось её там, мы потом её заберём.
    
Другая тележка была нагружена картонными ящиками с едой, большей частью там были жестянки или пакеты концентратов для туристов. Один из ящиков был доверху набит конвертиками с дисконтными растворимыми напитками. Тележка оказалась тяжёлой, но стоило ей её сдвинуть, как тот покатился дальше очень легко. Другое дело остановить; если бы не Ромми, который бросился от кузова фургона с протянутыми руками, тележка бы наверняка перекинулась с дебаркадера.
    
Эрни закончил блокировать маленькие задние окошки краденого фургона кусками свинцового полотна, которые держались там благодаря беспощадному использованию липкой ленты. Теперь он вытер себе лоб и сказал:
    
— Это чертовски рискованное дело, Бэрпи… То, что мы задумали отправляться такой, к чёрту, огромной колонной в сад Маккоя.
    
Ромми пожал плечами и начал загружать ящики с припасами, нагромождая их под стенками, чтобы середина фургона оставалась свободной для пассажиров, которые, как они надеялись, появятся позже. На спине его рубашки разрасталось потное дерево.
    
— Мы можем только надеяться, что большое собрание нас прикроет, если будем делать все быстро и по-тихому. Выбор имеем не большой.
    
— А Джулии и миссис Макклечи хватит свинца на окон их машин? — спросила Норри.
    
— Эй. После полудня. Я им помогу. Позже они должны оставить свои машины здесь, позади магазина. Не могут же они кататься по городу с завешанными свинцом окнами, у людей появятся вопросы, не так ли.
    
— А ваш «Эскалейд»[402]? — спросил Эрни. — Он заглотнёт остаток припасов и не подавится. Ваша жена может подогнать его сию…
    
— Миша не поедет, — сказал Ромми. — Не желает иметь ничего общего с этим. Я просил, по-всякому, разве что на коленях не умолял, но для неё это было всё равно, что если бы я выл ветром, который носится вокруг дома. Насколько сильно я могу догадываться, это потому, что я рассказал ей не больше того, что она и так уже знала… хотя там совсем немного, это не спасёт её от беды, если Ренни на неё насядет. Но она не хочет этого признавать, сама.
    
— Почему нет? — спросила Норри с расширенными глазами, поняв, что это её вопрос, вероятно, негодный, только после того, как эти слова уже скатились с её языка, и дедушка насупился.
    
— Потому что она вот такая упрямая, дорогуша. Я ей объяснял, что её могут обидеть. «Пусть только попробуют», — ответила она. Вуаля, такая моя Миша. Черт. Если мне дастся шанс позже, я проберусь сюда, посмотрю, не передумала ли она. Говорят, это такая женская логика. Слышь, давай загрузим ещё несколько ящиков. Только не заложите ими ружья, Эрни. Нам они могут понадобиться.
    
— Я сам себе поверить не могу, что втянул тебя в это, детка, — произнёс Эрни.
    
— Все хорошо, дедушка. Мне больше не понравилось бы быть не втянутой, чем наоборот.
    
И вот это, по крайней мере, было истинной правдой.
   
   
    
     
9
    
    
БАХ. Тишина.
    
БАХ. Тишина.
    
БАХ. Тишина.
    
Скрестив ноги, Олли Динсмор сидел в четырёх футах от Купола, а рядом с ним стоял его бойскаутский рюкзак. Рюкзак был полон камней, которые он насобирал в палисаднике… рюкзак был, по правде говоря, такой полный, что Олли сюда скорее доволокся, чем пришёл, опасаясь, что брезент на дне прорвётся, и вывалятся все его боеприпасы. Но рюкзак выдержал и мальчик тоже. Он выбрал очередной камень — гладенький, хорошо отполированный каким-то из древних ледников — и с замаха метнул его в Купол, где камень ударился, словно о чистый воздух и отскочил назад. Он его подобрал и запустил вновь.
    
БАХ. Тишина.
    
Купол имеет одно привлекательное качество, думал мальчик. Хоть он и является причиной того, что умерли его брат и мать, но, видит бог, одного заряда боеприпасов достаточно на целый день.
    
«Каменные бумеранги», — подумал он и улыбнулся. Искренне улыбнулся, но на его весьма похудевшем лице эта улыбка выглядела какой-то ужасной. В последнее время он почти не ел и думал, что есть ему вновь захочется очень нескоро. Услышать выстрел, а потом найти на полу возле кухонного стола собственную мать с задранным подолом, когда из-под платья у неё виднеются трусы, а пол головы отстрелено… такие впечатления отнюдь не содействуют аппетиту.
    
БАХ. Тишина.
    
По другую сторону Купола находился растревоженный улей; там вырос палаточный городок. Сюда шныряли джипы и грузовики и сотни военных суетились там под ливнем команд и бранные слова их начальников, проговаривались часто на одном дыхании.
    
В дополнение к уже установленным палаткам там сейчас натягивали ещё три длинных. На вкопанных перед ними щитах были надписи: «1 ПУНКТ ОБСЛУЖИВАНИЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ», «2 ПУНКТ ОБСЛУЖИВАНИЯ ПОСЕТИТЕЛЕЙ» и «ПУНКТ МЕДПОМОЩИ». А знак перед другой, ещё более длинной палаткой сообщал: «ЛЁГКИЕ ЗАКУСКИ И НАПИТКИ». Немного спустя, как Олли сел и начал швырять камешки в Купол, прибыли ещё два грузовика, на платформах которых приехали туалетные кабинки. Теперь эти сральники уже стояли радушными голубыми рядами немного поодаль от ареала, вдоль которого расположатся и будут говорить родные с родными, видя друг друга, но не в состоянии дотронуться.
    
То, что выплеснулось из головы его матери, было похожим на заплесневевшее варенье, но чего не мог понять Олли: зачем она сделала это таким образом и в том месте? Почему именно там, где они по обыкновению ели все вместе? Или она так уже запарилась, что не осознавала, что у неё есть ещё и другой сын, который, вероятно, вновь там будет есть (если до того не заморит себя голодом), но никогда не сможет забыть ужаса созерцания того, что лежало на полу?
    
«Эй, — подумал он. — Да, совсем запарилась. Потому что Рори всегда был её любимцем, её любимчиком. Она обо мне почти не вспоминала, разве что когда я забывал накормить коров или почистить хлев, пока они на пастбище. Или если я приносил домой оценку D в табеле. Потому что тот никогда не приносил ничего другого, кроме как А».
    
Он бросил камень.
    
БАХ. Тишина.
    
Несколько армейских ребят устанавливали ещё пару дополнительных щитов возле самого Купола. Тот, что можно было прочитать со стороны Милла, сообщал:
    
     
ВНИМАНИЕ!
     
РАДИ ВАШЕЙ БЕЗОПАСНОСТИ!
     
ДЕРЖИТЕСЬ В 2 ЯРДАХ (6 ФУТОВ) ОТ КУПОЛА!
    
    
Олли подумал, что объявления, которые смотрят в другую сторону, вероятно, содержат такие же надписи, и на той стороне от них может быть какая-то польза, потому что там достаточно службы, чтобы поддерживать порядок. Вместо этого, здесь будет толпиться человек восемьсот городских жителей и, вероятно, пара дюжин копов, большинство из которых бестолковые новички. Удерживать людей здесь от приближения к Куполу — всё равно, что стараться защитить замок из песка от морского прилива.
    
Трусы у неё были влажными, и лужа натекла между её растопыренных ног. Она уписалась или прежде чем нажать на курок, или сразу же после. Олли думал, что, наверное, после.
    
БАХ. Тишина.
    
Вблизи работал молодчик в армейской форме. Совсем юный. На рукавах не имел никаких нашивок, и Олли догадался, что тот, вероятно, рядовой. На вид ему было лет шестнадцать, однако Олли думал, что тот должен быть старше. Он слышал о ребятах, которые прибавляли себе возраст, только бы попасть на службу, но думал, что такое случалось до того, как повсюду завелись компьютеры, чтобы отслеживать такие вещи.
    
Армейский молодчик огляделся вокруг, увидел, что на него никто не обращает внимания, и заговорил потихоньку. С южным акцентом.
    
— Парень! А не прекратил бы ты бросать свой камень? Сдуреть можно.
    
— Так уйди куда-нибудь, — ответил Олли.
    
БАХ. Тишина.
    
— Не моогу. Приказ.
    
Олли промолчал. Вместо этого вновь бросил камень.
    
БАХ. Тишина.
    
— Зачем ты это делаешь? — спросил армеец. Сейчас он уже только делал вид, что все ещё занят щитами, а на самом деле ему хотелось поболтать с Олли.
    
— Потому что рано или поздно какой-то из них не отскочит. А когда это случится, я встану и пойду отсюда, чтобы никогда больше не видеть этой фермы. Не доить никогда никаких коров. Какой там воздух, с вашей стороны?
    
— Хороший. Прохладный, правда. Я сам из Южной Каролины. У нас в Южной Каролине совсем не так в октябре, я тебе говорю.
    
Там, где находился Олли, в трёх ярдах от юноши с юга, было жарко. Да ещё и пахло.
    
Армеец показал рукой мимо Олли.
    
— Почему бы тебе не закоончить бросать камни и не заняться теми коровами? — Последнее слово у него прозвучало как коуовами. — Завести их в коровник, подоить их или повтирать им «лесной мазюки» в дойки, или что-нибудь такое.
    
— Нам нет потребности их загонять, они сами знают, куда идти. Но теперь нет и нужды их доить, и бальзама втирать нет смысла тоже. Дойки у них сухие.
    
— Эй?
    
— Эй. Мой отец говорит, что-то не то с травой. Он говорит, что трава плохая, потому что плохой воздух. Знаешь, тут не очень приятно пахнет. Пахнет дерьмом.
    
— Эй? — армейский юноша выглядел растроганным. Он ещё пару раз ударил молотком по забитым в землю столбам двух противоположных щитов, хотя те и без этого уже довольно надёжно стояли.
    
— Эй. Моя мать убила себя сегодня утром.
    
Армейский юноша как раз поднял молоток для очередного удара. Теперь рука, в которой он его держал, просто упала, повиснув вдоль его тела.
    
— Ты смеёшься надо мной, мальчик?
    
— Нет. Она застрелилась на кухне прямо возле стола. Я её там и нашёл.
    
— Ох, сука, как это гадко, — сделал шаг к Куполу армеец.
    
— Мы отвезли моего брата в город, когда он умер в прошлое воскресенье, потому что он ещё был жив, чуточку жив, но моя мама была уже мертвее мёртвой, и мы похоронили её там, на холме. Мы с моим отцом. Ей там нравилось. Там красиво было, пока все здесь так не испортилось.
    
— Господи Иисусе, мальчик! Так ты же там пережил такое, словно в аду побывал!
    
— Я и сейчас здесь, — сказал Олли, и вместе с этими словами словно какой-то кран открылся в нём и мальчик начал плакать. Он встал и направился к Куполу. Они с юным солдатом стояли друг напротив друга на расстоянии меньше фута. Солдат поднял руку, скривившись чуточку от энергетического импульса, который пробил его насквозь и утих. Тогда он положил на Купол ладонь с растопыренными пальцами. Олли тоже поднял руку и прижал её к куполу со своей стороны. Их ладони, казалось, касаются одна другой, палец пальца, но на самом деле они оставались разделёнными. Это был напрасный жест, который вновь и вновь будет дублироваться на следующий день: сотни, нет, тысячи раз.
    
— Мальчик…
    
— Рядовой Эймс! — гаркнул кто-то. — Ну-ка, хватай свою сраку в руки и прочь оттуда!
    
Рядовой Эймс вздрогнул, словно застигнутый во время поедания запрещённого варенья ребёнок.
    
— Отправляйся сюда! Бегом!
    
— Держись, мальчик, — бросил рядовой Эймс и побежал получать выговор.
    
Олли сообразил, что тому светит разве что выговор, потому что разжаловать рядового некуда. Ну, не посадят же его на гауптвахту за то, что разговаривал с каким-то животным из зоопарка. «Я даже не получил никаких орешков», — подумал Олли.
    
На миг он остановился взглядом на коровах, которые больше не давали молока, которые даже траву почти перестали щипать, и вновь сел возле своего рюкзака. Поискал в нём и выбрал хороший круглый камень. Вспомнил облупленный лак на ногтях матери, на той её руке, возле которой ещё дымился пистолет. А потом бросил камень. Тот ударился о Купол и отскочил.
    
БАХ. Тишина.
   
   
    
     
10
    
    
В четыре часа дня в тот четверг, когда север Новой Англии находился в полумраке, а в Честер Милле сквозь похожую на носок прореху в тучах сияло, словно какой-то туманный прожектор, солнце, Джинни Томлинсон пошла проверить, как чувствует себя Джуниор. Спросила у него, не нужно ли ему какое-то лекарство против головной боли. Он ответил, что не нужно, потом передумал и попросил тайленола или адвила[403]. Когда она вернулась, он направился через комнату ей навстречу, чтобы взять лекарство. Она записала в его карточке: «Хромота ещё присутствует, но, похоже, что исправляется».
    
Когда через сорок пять минут туда заглянул Терстон Маршалл, палата была пустой. Он решил, что Джуниор пошёл в холл, но, поискав его там, он не нашёл никого, кроме Эмили Вайтхаус, инфарктной пациентки. Эмили выздоравливала чудесно. Терстон спросил у неё, не видела ли она русого юноши, который прихрамывает. Она ответила, что нет. Терстон вернулся к палате Джуниора и заглянул в шкаф. Там было пусто. Юноша, вероятно с опухолью в мозге, оделся и сам себя выписал из больницы, не переживая за бумажную волокиту.
   
   
    
     
11
    
    
Джуниор шёл домой. Похоже на то, что его хромота почти полностью выправилась, как только у него разогрелись мышцы. И тёмная замковая щель, которая плавала перед его левым глазом, уменьшилась до размера бисеринки. Может, он всё-таки получил только небольшую дозу талия? Судить тяжело. Да хоть там как, но он должен выполнить своё обещание Богу. Если он позаботится о детях Эпплтонов, Бог позаботится о нём.
    
Когда он покинул госпиталь (через задние двери), убийство отца стояло на первом месте в его списке спешных дел. Но когда он наконец-то подошёл к своему дому — дому, в котором умерла его мать, того дома, где умерли Лестер Коггинс и Бренда Перкинс, — планы у него изменились. Если он убьёт отца сейчас, отменит чрезвычайное городское собрание. Джуниор этого не хотел, потому что городское собрание обеспечило хорошее прикрытие для выполнения его главной миссии. Большинство копов будут находиться там, и таким образом добраться до подвала будет легче. Вот только жаль, не будет у него с собой отравленных армейских жетонов. С какой радостью он забил бы их в глотку сдыхающему Бааарби.
    
А впрочем, Большого Джима всё равно не было дома. Единственным живым существом в доме был тот самый волк, которого он видел на рассвете, когда тот бежал через госпитальный паркинг. Теперь волк стоял на середине ступенек, смотрел на него и утробно рычал. Мех у него встал дыбом. Глаза жёлтые. На шее у него висели жетоны Дейла Барбары.
    
Джуниор закрыл глаза и сосчитал до десяти. Раскрыв глаза, он увидел, что волк исчез.
    
— Я теперь волк, — прошептал он пустому, горячему дому. — Я вурдалак, я видел, как Лон Черни[404] танцует с королевой.
    
Вверх по ступенькам он поднимался, прихрамывая, но сам этого не замечал. Его униформа висела в шкафу, там же лежалое и казённое оружие — «Беретта-92 Таурус»[405]. В полицейском участке было с десяток этих пистолетов, купленных в основном на деньги федерального агентства Национальной безопасности. Он проверил пятнадцатизарядный магазин и убедился, что тот полон. Засунул пистолет в кобуру, затянул ремень на своей похудевшей талии, вышел из комнаты.
    
На верхней площадке ступенек Джуниор задержался, колеблясь — куда бы ему пойти, подождать, чтобы взяться за выполнение своей задачи уже тогда, когда городское собрание буде идти полным ходом. Говорить ни с кем ему не хотелось, он даже видеть никого не хотел. А потом у него вынырнуло: хорошее тайное место, к тому же неподалёку от места действия. По ступенькам он спустился осторожно — проклятая хромота вернулась в полном объёме, плюс левая половина лица у него занемела, словно обмороженная, — и пошкандыбал по коридору. Он ненадолго остановился возле дверей отцовского кабинета, размышляя, не следует ли открыть сейф и сжечь там все деньги. Потом решил, что этим не следует париться. Неясно ему припомнился анекдот о банкирах, оставленных на безлюдном острове, которые обогатились, перепродавая друг другу одежду, и он противно рассмеялся, хотя и не смог припомнить финал, да и вообще никогда не понимал полностью смысла этого анекдота.
    
Солнце спряталось за тучами на западном горизонте Купола, и день помрачнел. Джуниор вышел из дома и растворился в сумерках.
   
   
    
     
12
    
    
В четверть пятого с заднего двора зашли в их временный дом Эйден и Алиса Эпплтоны. Алиса спросила:
    
— Кара, я пойду с Эйденом… то есть ты возьмёшь меня и Эйдена… на большое собрание?
    
Каролин Стерджес, которая как раз готовила на ужин сэндвичи с арахисовым маслом и джемом на кухонной стойке Корали Думаген, из хлеба Корали Думаген, чёрствого, но вполне съедобного, изумлённо посмотрела на детей. Она никогда в жизни не слышала о детях, которым захотелось пойти на какое-то взрослое собрание; если бы её спросили, она бы ответила, что дети, вероятно, будут убегать в противоположном направлении, лишь бы избежать такого скучного события. Это был соблазн. Потому что если пойдут дети, тогда и она может туда сходить.
    
— А вы в этом уверены? — переспросила она, наклоняясь к детям. — Оба хотите пойти?
    
До этих последних дней Каролин была уверена, что не заинтересована иметь детей, что её интересует скорее карьера преподавателя и писателя. Возможно, романистки, хотя ей казалось, что писание романов занятие рискованное; вдруг убьёшь кучу времени на написание тысячестраничного произведения, а оно окажется провальным? Вместо этого поэзия… ездить по стране (скажем, на мотоцикле)… проводить авторские чтения и семинары, быть свободной птичкой… это было бы круто. А ещё возможны знакомства с интересными мужчинами, вино и дискуссии о Сильвии Плат[406], лёжа в кровати. Алиса и Эйден перевернули её представление. Она влюбилась в них. Она желала уничтожения Купола — конечно, желала, — но возвращать парочку этих детей их маме… для неё это обернётся раненным сердцем. Она втихую себе надеялась, что им тоже от этого будет немножечко горько. Наверняка, это были нехорошие надежды, но уж какие были.
    
— Эйд? Ты на самом деле этого хочешь? Потому что взрослые собрания бывают ужасно длинными и скучными.
    
— Я хочу пойти, — ответил Эйден. — Я хочу увидеть всех людей.
    
И тут Каролин Стерджес поняла. Не дебаты относительно ресурсов города и как их в дальнейшем использовать интересовали их. С какого такого чуда это должно их интересовать? Алисе было девять, а Эйдену пять лет. А вот увидеть всех людей вместе, как большую семью? В этом был смысл.
    
— Вы сможете хорошо себя вести? Без игр и без лишнего шёпота?
    
— Конечно, — заверила Алиса с чувством собственного достоинства.
    
— И вы оба, перед тем как мы пойдём, хорошенько выписяетесь досуха?
    
— Да! — тут уже девочка подкатила глаза, словно говоря, что за глупенький ум эта Кара имеет… и Каре это почему-то даже нравилось.
    
— Тогда я только запакую эти сэндвичи, и пойдём, — сказала Каролин. — А ещё мы возьмём с собой две жестянки содовой для деток, которые хорошо будут себя вести и будут пить через соломинки. Это если обозначенные детки хорошенько пописают, прежде чем увлажнять себе горло водой с пузырьками, вот так.
    
— Я буду сосать соломинку охотно, как бешеный, — сказал Эйден. — А есть квасольки?
    
— Он имеет в виду пирожное «вупи», — объяснила Алиса.
    
— Я знаю, что он имеет в виду, но у нас их нет, хотя, кажется, есть гремовские крекеры[407], посыпанные цинамоновым сахаром.
    
— Цинамоновые гремовские крекеры — это круто, — объявил Эйден. — Я тебя люблю, Кара.
    
Каролин улыбнулась. Ей подумалось, что это прозвучало красивее, чем любой из прочитанных ею стихов. Даже красивее чем тот, о холодных сливах, Вильямса[408].
   
   
    
     
13
    
    
Джулия удивлённо смотрела, как медленно, а впрочем, уверенно спускается по ступеньками Эндрия Гриннел. С Эндрией произошла трансформация. Макияж и причёска на месте расхристанных ещё вчера волос сделали своё дело, но не это было главным. Глядя на неё, Джулия осознала, как давно она видела третью выборную города преисполненной уверенности в себе. Этим вечером она одела умереть какое красивое красное платье, опоясанное пояском на талии — похоже, от «Энн Тейлор»[409], - а в руке держала большую плетёную сумку. Даже Горес засмотрелся на неё, разинув пасть.
    
— Как я выгляжу? — спросила Эндрия, достигнув подножия ступенек. — Так, что могла бы полететь на городское собрание на метле?
    
— Ты выглядишь ошеломительно хорошо. Младше на двадцать лет.
    
— Благодарю, дорогуша, но у меня наверху есть зеркало.
    
— Если тамошнее тебе не показало, насколько ты теперь лучше выглядишь, посмотри в зеркало здесь, где лучшее освещение.