1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 
Надин раздвинула сапоги и шарфы, проделала в груде дыру, сунула в нее коробку. Завалила шарфами и вылезла из стенного шкафа. Все. Сделано. К лучшему или худшему.
				
Она быстро покинула дом, не оглядываясь, стараясь не обращать внимания на голос, не желавший умолкать, голос, призывающий ее вернуться и оборвать провода, которые соединяли динамит и «уоки-токи», призывающий прекратить все это, прежде чем оно сведет ее с ума. Потому что разве не сумасшествие ждало ее в недалеком будущем, всего через пару недель? Разве не безумие являлось логическим завершением того, что с ней происходило?
				
Она сунула пакет с консервами в сумку «веспы», завела двигатель. И все время, пока ехала вниз, голос бубнил и бубнил: Ты же не собираешься оставить ее там, правда? Ты же не собираешься оставить там бомбу?
				
В мире, где уже умерли столь многие…
				
Она вписалась в поворот, едва различая, куда едет. Слезы начали застилать глаза.
				
…величайший грех – пособничество новым смертям.
				
Речь шла о семи жизнях. Нет, больше. Комитет собирался заслушать доклады глав нескольких подкомитетов.
				
Она остановилась на углу Бейзлайн и Бродвея, думая о том, что должна вернуться. Ее трясло.
				
Потом она так и не смогла объяснить Гарольду, что именно произошло, – по правде говоря, даже и не пыталась. Потому что получила представление об ужасах, которые ждали ее впереди.
				
Она почувствовала, как глаза застилает чернота.
				
Чернота эта напоминала темный занавес, слегка колышущийся на ветру. Время от времени ветер вдруг набирал силу, занавес качался более энергично, и тогда Надин видела дневной свет под нижним краем, часть пустынного перекрестка.
				
Но потом занавес приблизился вплотную, целиком и полностью заполнил поле зрения, и она растворилась в нем. Ослепла, оглохла, лишилась осязания. Ее мыслящее «я», Надин-эго, плавало в теплом черном коконе, напоминающем то ли морскую воду, то ли околоплодную жидкость.
				
И она ощутила, как он вползает в нее.
				
Крик начал расти в ней, вот только у нее не было рта, чтобы кричать.
				
Проникновение: энтропия.
				
Она не знала, что означают эти слова, поставленные рядом, но понимала: они верны.
				
Ничего подобного она никогда не испытывала. Впоследствии ей на ум пришли несколько сравнений, и она отвергла их все, одно за другим:
				
Ты плаваешь в теплой воде – и внезапно попадаешь в ледяную струю, от которой немеет все тело.
				
Тебе сделали укол новокаина, и дантист выдергивает зуб. Он выходит без всякой боли. Ты сплевываешь кровь в белый эмалированный тазик. В тебе дыра, в тебе выемка. Ты можешь сунуть язык в эту дыру, где секундой раньше жила часть тебя.
				
Ты смотришь на отражение своего лица в зеркале. Смотришь долго. Пять минут, десять, пятнадцать. Не моргая. С нарастающим в сознании ужасом наблюдаешь, как меняется твое лицо, совсем как лицо Лона Чейни-младшего[191] в эпосе об оборотнях. Ты становишься незнакомцем для самого себя, смуглокожим духом-двойником, вампиром с бледной кожей и рыбьими глазами.
				
Это было совсем не то, что она чувствовала, но каждое из сравнений несло крупицу истины.
				
Темный человек вошел в нее, и от него исходил холод.
				
				
Открыв глаза, Надин решила, что оказалась в аду.
				
Ад был белым – тезисом к антитезису темного человека. Она видела белое, костяное, лишенное цвета ничто. Белое-белое-белое. Белый ад окружал ее со всех сторон.
				
Надин смотрела на белизну (всматриваться в нее было невозможно), зачарованная, агонизирующая, и прошло несколько минут, прежде чем она почувствовала между бедер сиденье «веспы» и краем глаза увидела другой цвет, зеленый.
				
Рывком она оторвала взгляд от этой пустой белизны. Огляделась. Ее рот раскрылся, губы тряслись, глаза заполнял ужас. Темный человек находился в ней. Флэгг находился в ней, и, войдя, он лишил ее всех пяти чувств, тех самых, что связывали ее с реальностью. Он ехал в ней, как человек мог ехать в легковушке или грузовике. И приехал… куда?
				
Она вновь посмотрела в сторону белизны и увидела, что это огромный экран автокинотеатра, белеющий на фоне сероватого дождливого неба. Повернула голову – и заметила бар, выкрашенный в веселенький розовый цвет. Над ним висел рекламный щит с надписью: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В «ХОЛИДЕЙ-ТВИН»! НАСЛАДИТЕСЬ РАЗВЛЕЧЕНИЯМИ ПОД ЗВЕЗДНЫМ НЕБОМ!»
				
Темнота окутала ее на перекрестке Бейзлайн и Бродвея. Теперь она очутилась на Двадцать восьмой улице, чуть ли не на административной границе между Боулдером и… Лонгмонтом, так?
				
В застывшей, далекой глубине ее сознания оставался его привкус, как холодная слизь на полу.
				
Ее окружали стойки, металлические стойки, напоминающие часовых, каждая высотой пять футов, каждая с динамиками. Сквозь гравий пробились трава и одуванчики. Надин предположила, что с середины июня большим количеством зрителей «Холидей-твин» похвастаться не мог. Да, в это лето дела развлекательной индустрии шли из рук вон плохо.
				
– Почему я здесь? – прошептала она.
				
Надин всего лишь озвучивала свои мысли, разговаривала сама с собой, не ожидая ответа. А получив его, вскрикнула от ужаса.
				
Все динамики разом упали на гравий, траву и одуванчики. Раздалось громкое, оглушительное «БАХ», словно сверху сбросили труп.
				
– НАДИН! – проорали динамики его голосом, и как же она завизжала. Ее руки метнулись к голове, ладони закрыли уши, но все динамики орали одновременно, и она никак не могла заглушить этот громовой голос, полный пугающего веселья и жуткой комичной похоти. – НАДИН, НАДИН, ОХ КАК Я ЛЮБЛЮ ЛЮБИТЬ НАДИН, МОЮ ЛАПОЧКУ, МОЮ КРАСОТКУ…
				
– Прекрати! – выкрикнула она, до предела напрягая голосовые связки, но ее голос звучал слишком тихо в сравнении с этим ревом. Тем не менее через секунду рев умолк. Наступила тишина. Динамики смотрели на нее с гравия, будто фасетчатые глаза гигантских насекомых.
				
Надин медленно оторвала руки от ушей, опустила их.
				
Ты рехнулась, сказала она себе. Ничего больше. Напряжение ожидания… и игры Гарольда… наконец, бомба, спрятанная в доме Ника и Ральфа… все это довело тебя до ручки, дорогая, и ты рехнулась. Возможно, оно и к лучшему.
				
Но она не рехнулась и знала это.
				
Если б рехнулась, это было бы счастье.
				
И словно в доказательство ее последней мысли, динамики заговорили вновь, строгим, но при этом ханжеским голосом директора, по системе громкой связи упрекающего всех учеников старшей школы за какую-то общую проказу.
				
– НАДИН, ОНИ ЗНАЮТ.
				
– Они знают, – как попугай повторила Надин. Она понятия не имела, кто и что знает, но не сомневалась, что это неизбежно.
				
– ВЫ ПОСТУПИЛИ ГЛУПО. БОГ, ВОЗМОЖНО, ЛЮБИТ ГЛУПОСТЬ. Я НЕ ЛЮБЛЮ.
				
Слова гремели и перекатывались под предвечерним солнцем. Ее одежда внезапно прилипла к коже, волосы патлами повисли вдоль бледных щек. Надин начало трясти.
				
«Сглупили, – подумала она. – Сглупили, сглупили. Я знаю, что означает это слово. Я думаю, оно означает смерть».
				
– ОНИ ЗНАЮТ ОБО ВСЕМ… ЗА ИСКЛЮЧЕНИЕМ ОБУВНОЙ КОРОБКИ. ДИНАМИТА.
				
Динамики. Везде динамики, уставившиеся на нее с белого гравия, выглядывающие из-под зеленых листьев одуванчиков, закрывшихся от дождя.
				
– ПОЕЗЖАЙТЕ В РАССВЕТНЫЙ АМФИТЕАТР И ОСТАВАЙТЕСЬ ТАМ ДО ЗАВТРАШНЕГО ВЕЧЕРА. ДО ИХ ВСТРЕЧИ. ПОТОМ ТЫ И ГАРОЛЬД МОЖЕТЕ ПРИЙТИ. ПРИЙТИ КО МНЕ.
				
Теперь Надин испытывала безмерную, искреннюю благодарность. Они сглупили… но получили второй шанс. Они достаточно важны для него, чтобы он непосредственно вмешался в их судьбу. И скоро, очень скоро она будет с ним… а потом она сойдет с ума, в этом она не сомневалась, и все нынешнее больше не будет иметь никакого значения.
				
– Рассветный амфитеатр слишком далеко. – Ее голосовые связки болели, и она могла только сипеть. – Слишком далеко для… – Для чего? Она никак не могла найти нужных слов. Ох да! Ну конечно! – Для «уоки-токи». Для сигнала.
				
Нет ответа.
				
Динамики лежали на гравии и смотрели на нее, сотни динамиков.
				
Она двинула ногой по стартеру «веспы», и двигатель ожил. Эхо заставило ее поморщиться, напомнив стрельбу из винтовки. Она хотела выбраться из этого ужасного места, оказаться подальше от таращащихся на нее динамиков.
				
Она должна выбраться.
				
Она слишком наклонила скутер, объезжая торговую палатку. На асфальте смогла бы его выровнять, но на гравии заднее колесо «веспы» провернулось, и она с грохотом упала, до крови прикусив губу и поранив щеку. Поднялась – глаза стали круглыми и дикими – и поехала дальше. Ее по-прежнему трясло.
				
Добралась до подъездной дорожки. По ней автомобили въезжали в автокинотеатр, по пути останавливаясь у будки кассира, расстояние до которой сокращалось. Она почти выбралась отсюда. Больше ей не придется смотреть на эти жуткие динамики. Благодарность переполняла ее.
				
Но тут все динамики разом ожили у нее за спиной, и теперь голос пел безо всякой мелодии:
				
– Я УВИЖУ ТЕБЯ… УВИЖУ ТЕБЯ ВО ВСЕХ ЗНАКОМЫХ МЕСТАХ… ЭТОГО МОЕ СЕРДЦЕ ЖДЕТ… ВЕСЬ ДЕНЬ НАПРОЛЕ-Е-Е-Е-Т…[192]
				
Надин закричала севшим голосом.
				
Громкий, чудовищный смех накрыл ее, тут же перейдя в жуткое квохтанье.
				
– УСПЕХА ТЕБЕ, НАДИН, – прогремел голос. – УСПЕХА. МОЯ НЕСРАВНЕННАЯ, МОЯ МИЛАЯ.
				
Наконец она выбралась на дорогу и на полной скорости помчалась к центру Боулдера, оставляя позади бестелесный голос и таращащиеся динамики… но храня их в своем сердце навсегда.
				
				
Гарольда она дожидалась в квартале от автобусного вокзала. Когда он увидел Надин, его лицо застыло, кровь отлила от щек.
				
– Надин… – прошептал он. Контейнер для ленча выпал из его руки и стукнулся о мостовую.
				
– Гарольд, они знают. Мы должны…
				
– Твои волосы, Надин. Господи, твои волосы… – Глаза Гарольда широко раскрылись, заняв чуть ли не все лицо.
				
– Слушай меня!
				
Казалось, он немного пришел в себя.
				
– Хо-хорошо. Что такое?
				
– Они пришли в твой дом и нашли твой дневник. Они забрали его.
				
Разные эмоции схлестнулись на лице Гарольда: злость, ужас, стыд. Мало-помалу они исчезли, а потом, словно всплывающий на поверхность жуткий утопленник, вернулась застывшая ухмылка.
				
– Кто? Кто это сделал?
				
– Я не знаю, да это и не важно. Одной из них была Фрэн Голдсмит, я в этом уверена. Может, Бейтман или Андервуд. Я не знаю. Но они придут за тобой, Гарольд.
				
– Откуда ты знаешь? – Он грубо схватил ее за плечи, помня, что это она положила гроссбух под плиту. Тряхнул, как тряпичную куклу, но Надин смотрела на него, не выказывая ни малейшего страха. В этот долгий, долгий день ей пришлось столкнуться лицом к лицу с кем-то более страшным, чем Гарольд Лаудер. – Говори, сука, откуда ты знаешь?
				
– Он сказал мне.
				
Руки Гарольда упали.
				
– Флэгг? – прошептал он. – Он сказал тебе? Он говорил с тобой? Вот в чем причина этого? – По жуткости ухмылка Гарольда ничем не уступала ухмылке смерти.
				
– О чем ты говоришь?
				
Они стояли рядом с магазином бытовой техники. Вновь взяв Надин за плечи, Гарольд развернул ее лицом к витрине. Надин долго смотрела на свое отражение.
				
Ее волосы стали белыми. Совершенно белыми. Не осталось ни единого темного волоска.
				
Ох, как я люблю любить Надин.
				
– Пошли. – Она посмотрела на него. – Мы должны уехать из города.
				
– Сейчас?
				
– После наступления темноты. Пока мы спрячемся и подберем походное снаряжение, которое нам может понадобиться в дороге.
				
– Едем на запад?
				
– Не сейчас. Завтра вечером.
				
– Может, я этого уже и не хочу, – прошептал Гарольд. Он все смотрел на волосы Надин.
				
Она взяла его руку, подняла к своим волосам.
				
– Слишком поздно, Гарольд.
			
			
				
					
Глава 58
				
				
Фрэн и Ларри сидели за кухонным столом в квартире Стью и Фрэн, пили кофе. Внизу Лео играл на гитаре, той самой, которую Ларри помог ему выбрать в магазине «Земные звуки», «Гибсоне» стоимостью шестьсот долларов, с ручной лакировкой под цвет вишни. Вместе с гитарой он взял парню проигрыватель на батарейках и десяток фолк-блюзовых альбомов. Компанию Лео составляла Люси, и до Ларри и Фрэн доносилась на удивление хорошая имитация песни «Запрудный блюз» Дейва ван Ронка:
				
					
						
Дождь хлестал пять дней,
						
И пришла беда.
						
В небе – сонм теней,
						
Поднялась вода…
					
				
				
Через арку, ведущую в гостиную, им был виден Стью, который сидел в своем любимом кресле с раскрытым дневником Гарольда на коленях. Сидел с четырех часов дня. Отказался от ужина. Когда Фрэнни посмотрела на него, он как раз переворачивал страницу.
				
Внизу Лео закончил «Запрудный блюз», и на какое-то время воцарилась тишина.
				
– Он хорошо играет, правда? – спросила Фрэн.
				
– Лучше, чем я. Мне такое и не светит, – ответил Ларри.
				
Снизу вдруг донесся знакомый перебор, быстрое движение вниз по ладам в не совсем стандартной блюзовой последовательности. Ларри замер с чашкой в руке. Потом на мелодию наложился низкий и вкрадчивый голос Лео:
				
					
						
Я не скажу тебе: останься на ночь, детка,
						
Я не спрошу, разобралась ли ты в себе.
						
И ссориться мне ни к чему с тобою, детка,
						
Один лишь я вопрос хочу задать тебе.
						
Поймешь ли ты своего парня, детка?
						
Пойми его, детка…
						
Поймешь ли ты своего парня, детка?
					
				
				
Ларри расплескал кофе.
				
– Ой! – Фрэн встала, чтобы взять тряпку.
				
– Я сам. – Ларри тоже вскочил. – Не рассчитал усилие.
				
– Нет, сиди. – Фрэнни вытерла лужицу на столе. – Я помню эту песню. Она стала популярной незадолго до эпидемии. Наверное, Лео отыскал сингл в каком-нибудь магазине в центре города.
				
– Пожалуй.
				
– Как звали того парня? Который ее написал?
				
– Не помню, – ответил Ларри. – Поп-музыка так быстро меняется.
				
– Да, но тут такая знакомая фамилия. – Фрэнни выжала тряпку над раковиной. – Это забавно, когда имя вертится на кончике языка, а вспомнить его не можешь.
				
– Да, – кивнул Ларри.
				
Стью с негромким стуком закрыл гроссбух, и Ларри с облегчением увидел, как Фрэн поворачивается к арке в гостиную. Стью уже входил на кухню. Первым делом ее взгляд упал на пистолет. С оружием он ходил с того самого дня, как его избрали начальником полиции, и частенько шутил, что боится, как бы ему не прострелить себе ногу. Фрэн над этими шутками не смеялась.
				
– Ну что? – спросил Ларри.
				
На лице Стью отражалась тревога. Он положил дневник Гарольда на стол, сел. Фрэн собралась налить ему кофе, но он покачал головой и коснулся ее руки.
				
– Нет, благодарю, милая. – Стью рассеянно посмотрел на Ларри. – Я прочитал все, и теперь у меня чертовски болит голова. Не привык так много читать. Последней книгой, которую я прочитал от корки до корки, была история про кроликов. «Обитатели холмов». Я купил ее для племянника, начал читать и…
				
Он замолчал, задумавшись.
				
– Я ее читал, – кивнул Ларри. – Отличная книга.
				
– Часть этих кроликов… они стали совсем изнеженными. Большие, откормленные, прожили всю жизнь в одном месте. Что-то с этим местом стало не так, но никто из кроликов не знал, что именно. Да они и не хотели знать. Только… только, ага, один фермер…
				
– Он не трогал тот участок, где жили кролики, чтобы всегда иметь возможность поставить на стол жаркое. А может, он их продавал. В любом случае он владел маленькой кроличьей фермой, – сказал Ларри.
				
– Да. И тот кролик, Дубравка, он сочинял стихи о сверкающей струне – как я понимаю, силке, в который фермер ловил кроликов. Силке, который использовал фермер, чтобы поймать их и задушить. Дубравка сочинял об этом стихи. – Стью медленно покачал головой с усталой недоверчивостью. – Вот кого напоминает мне Гарольд. Кролика Дубравку.
				
– Гарольд болен, – вставила Фрэн.
				
– Да. – Стью закурил. – И опасен.
				
– И что нам делать? Арестовать его?
				
Стью постучал пальцем по гроссбуху.
				
– Он и эта Кросс планируют что-то сделать, чтобы на западе их приняли с распростертыми объятиями. Но здесь не написано, что именно.
				
– Зато упомянуты люди, к которым он не благоволит, – заметил Ларри.
				
– Ты собираешься его арестовать? – вновь спросила Фрэн.
				
– Не знаю. Сначала я хочу поговорить об этом с остальными членами комитета. Что у нас намечено на завтра, Ларри?
				
– Заседание будет состоять из двух частей, публичной и закрытой. Брэд хочет поговорить об отключающей команде. Эл Банделл хочет представить предварительный отчет законодательной комиссии. Далее идут Джордж Ричардсон с часами приема в «Дакота-Ридж» и Чэд Норрис. Потом мы останемся одни.
				
– Если мы попросим Эла Банделла задержаться и расскажем ему об этой истории с Гарольдом, он будет держать язык за зубами?
				
– Я уверена, что его можно ввести в курс дела, – вставила Фрэн.
				
– Как жаль, что Судьи нет с нами! – раздраженно бросил Стью. – Я привязался к этому человеку.
				
Они помолчали, думая о Судье, гадая, где он может быть этим вечером. Внизу Лео играл «Сестру Кейт» в стиле Тома Раша.
				
– Пусть будет Эл. Я все равно вижу только два варианта. Мы должны изолировать эту парочку. Но я не хочу сажать их в тюрьму, черт побери!
				
– А что остается? – спросил Ларри.
				
Ему ответила Фрэнни:
				
– Высылка.
				
Ларри повернулся к ней. Стью медленно кивнул, глядя на свою сигарету.
				
– Просто выслать его? – спросил Ларри.
				
– Его и ее, – уточнил Стью.
				
– А Флэгг примет их в этом случае? – спросила Фрэнни.
				
Стью поднял голову, посмотрел на нее.
				
– Дорогая, это уже не наша проблема.
				
Она кивнула и подумала: «Ох, Гарольд, я не хотела, чтобы все так закончилось. Совершенно этого не хотела».
				
– Есть идеи насчет их планов? – спросил Стью.
				
Ларри пожал плечами:
				
– Тебе придется задать этот вопрос всему комитету, Стью. Но кое-какие мысли у меня есть.
				
– К примеру?
				
– Электростанция. Диверсия. Попытка убить тебя и Фрэнни. Это первое, что приходит в голову.
				
На бледном лице Фрэнни читался страх.
				
– Хотя он об этом прямо не говорит, – продолжил Ларри, – я думаю, он отправился на поиски матушки Абагейл для того, чтобы остаться с тобой наедине и убить тебя.
				
– У него был такой шанс, – ответил Стью.
				
– Может, он струсил.
				
– Хватит, – сдавленным голосом попросила Фрэн. – Пожалуйста.
				
Стью встал и вернулся в гостиную. Там стояло си-би-радио, подключенное к аккумулятору. Повозившись, он связался с Брэдом Китчнером.
				
– Брэд, дружище, это Стью Редман. Можешь организовать ночное дежурство на электростанции?
				
– Конечно, – раздался в гостиной голос Брэда. – А на хрена?
				
– Понимаешь, вопрос деликатный, Брэдли. До меня дошли слухи, что у кого-то есть сильное желание нам напакостить.
				
Ответ Брэда состоял преимущественно из ругательств.
				
Стью кивал, глядя на микрофон, чуть улыбаясь.
				
– Разделяю твои чувства. Насколько я понимаю, речь идет об этой ночи и, возможно, о следующей. Потом, думаю, все образуется.
				
Брэд сказал, что человек десять из его команды живут в соседних кварталах и будут счастливы намять бока этому вредителю.
				
– Ты думаешь, это Рич Моффэт?
				
– Нет, это не Рич. Мы еще с тобой поговорим, хорошо?
				
– Конечно, Стью. Ночное дежурство я организую.
				
Стью выключил радио и вернулся на кухню.
				
– Люди позволяют нам секретничать сколько вздумается. Меня это пугает. Старый лысый социолог прав: мы бы могли стать королями, если бы захотели.
				
Фрэн накрыла его руку своей.
				
– Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал. Вы оба. Пообещайте мне, что на завтрашнем совещании этот вопрос будет решен окончательно и бесповоротно. Я хочу поставить точку.
				
Ларри покивал:
				
– Высылка. Да. Мне подобное и в голову не приходило, но, наверное, это наилучший вариант. Что ж, я собираюсь забрать Люси и Лео и пойти домой.
				
– Завтра увидимся, – сказал Стью.
				
– Да. – И Ларри вышел.
				
				
Второго сентября, за час до зари, Гарольд стоял у самого края Рассветного амфитеатра и смотрел вниз. Боулдер скрывала тьма. Надин спала позади него в маленькой двухместной палатке, которую они захватили вместе с другим походным снаряжением, когда тайком покидали город.
				
Мы еще вернемся. На колесницах.
				
Но в глубине сердца Гарольд в этом сомневался. Его окутывала не только ночная тьма. Подлые мерзавцы лишили его всего: сначала Фрэнни и самоуважения, потом дневника, теперь надежды. Он чувствовал, что идет ко дну.
				
Сильный ветер трепал его волосы, хлопал полотнищем палатки. Этот звук напоминал стрельбу из автомата. За спиной Гарольда Надин стонала во сне. Стоны эти пугали. Гарольд думал, что она запуталась так же, как и он, может, еще сильнее. Человек, издающий такие стоны, не мог видеть счастливых снов.
				
Но я сохраню здравомыслие. Я смогу это сделать. Если мне удаст ся прийти к тому, что меня ждет, не рехнувшись, это будет уже что-то. Да, что-то.
				
Он задавался вопросом, где они сейчас, Стью с дружками, окружили ли его маленький дом, ждут ли его возвращения, чтобы арестовать и бросить в кутузку. Он мог бы войти во все книги по истории – если кто-нибудь из этих жалких слизняков останется в живых, чтобы написать их, – как первый заключенный Свободной зоны. «Добро пожаловать в тяжелые времена. «ЯСТРЕБ В КЛЕТКЕ», экстренный выпуск, экстренный выпуск, все читайте об этом!» Что ж, ждать им придется долго. Он уже отправился в свое приключение и слишком хорошо помнил, как Надин клала его руку на свои белые волосы и говорила: Слишком поздно, Гарольд. И глаза у нее были, как у трупа.
				
– Хорошо, – прошептал Гарольд. – Мы через это пройдем.
				
Над ним темный сентябрьский ветер шумел в кронах деревьев.
				
				
Четырнадцать часов спустя Стью призвал к тишине членов постоянного комитета, собравшихся в гостиной дома Ральфа Брентнера и Ника Эндроса, постукивая пивной банкой по угловому столику.
				
– Что ж, друзья, пожалуй, начнем.
				
Глен и Ларри расположились на полукруглой ограде камина, спиной к огню, который развел Ральф. Ник, Сюзан Штерн и сам Ральф устроились на диване. Ник держал в руках неизменный блокнот и ручку. Брэд Китчнер стоял в дверном проеме с банкой пива «Куэрс» и разговаривал с Элом Банделлом, который отдал предпочтение виски с содовой. Джордж Ричардсон и Чэд Норрис сидели у панорамного окна и наблюдали за повисшим над Утюгами закатом.
				
Фрэнни привалилась спиной к двери стенного шкафа, в котором Надин спрятала бомбу. У ее ног лежал рюкзак с дневником Гарольда.
				
– Тишина, я прошу, тишина! – Стью постучал сильнее. – Магнитофон работает, лысый?
				
– Само собой, – ответил Глен. – И я вижу, что язык у тебя тоже работает, Восточный Техас.
				
– Я его смазал, и теперь претензий нет, – улыбнулся Стью. Оглядел одиннадцать человек, которые собрались в большой комнате, служившей одновременно и гостиной, и столовой. – Ладно… сразу перейдем к делу, но сначала я хочу поблагодарить Ральфа, предоставившего нам крышу над головой, выпивку и крекеры…
				
«У него действительно хорошо получается», – подумала Фрэнни. Попыталась оценить, насколько изменился Стью с того дня, когда она и Гарольд впервые встретились с ним, и не смогла. Решила, что невозможно объективно судить о поведении людей, которые тебе очень близки, но знала, что Стью, которого она тогда встретила, и представить себе не мог, что будет председательствовать на совещании одиннадцати человек, и, наверное, подпрыгнул бы до небес при мысли о том, что именно ему доведется вести собрание чуть ли не тысячи жителей Свободной зоны. Перед ней был Стью, появившийся на свет благодаря эпидемии.
				
Она выявила все твои достоинства, дорогой мой, подумала Фрэн. Я скорблю по остальным, но при этом горжусь тобой и так сильно люблю тебя…
				
Она чуть шевельнулась, крепче оперлась спиной о дверь стенного шкафа.
				
– Мы предоставим нашим гостям возможность выступить первыми, – продолжал Стью, – а потом проведем короткое закрытое заседание. Есть возражения?
				
Возражений не последовало.
				
– Хорошо. Передаю слово Брэду Китчнеру, а всех остальных прошу слушать внимательно, потому что он – тот самый парень, благодаря которому через три дня вы будете пить бурбон со льдом.
				
Его слова вызвали бурную спонтанную овацию. Красный как рак, дергая себя за галстук, Брэд вышел на середину гостиной. Едва не упал, зацепившись за пуфик, оказавшийся у него на пути.
				
– Я. Очень. Счастлив. Быть. Здесь, – дрожащим голосом начал Брэд. Судя по всему, он чувствовал бы себя куда более счастливым, оказавшись в другом месте, скажем, на Южном полюсе, и обращаясь к пингвиньему конгрессу. – Э… э… – Он замолчал, сверился со своими записями, просиял. – Электроэнергия! – воскликнул он с видом человека, только что сделавшего великое открытие. – Подача электроэнергии почти восстановлена! Да!
				
Вновь покопался в записях.
				
– Вчера мы запустили два генератора, и, как вы знаете, один не выдержал перегрузки и крякнулся. Образно говоря. Я хочу сказать, на него легла слишком большая нагрузка. Отсюда и перегрузка. Ну… вы понимаете, о чем я.
				
Все улыбались. Кто-то даже рассмеялся, и Брэду от этого определенно полегчало.
				
– Это произошло потому, что многие электроприборы оставались включенными, когда разразилась эпидемия, и мы не подсоединили другие генераторы, чтобы они взяли часть нагрузки на себя. Хватило бы даже трех или четырех, но это не исключает опасности пожаров. Поэтому мы должны отключить все, что только возможно. Электрические плиты и одеяла, все такое. Собственно, я вот о чем подумал: каждый из нас должен обойти все соседние дома и вывернуть в них пробки или повернуть рубильник, чтобы обесточить весь дом. Понимаете? То есть к тому моменту, когда мы подадим электричество, я думаю, мы должны принять все элементарные меры пожарной безопасности. Я позволил себе проверить, как обстоят дела с пожарной станцией в восточном Боулдере, и…
				
В камине потрескивал огонь.
				
«Все будет хорошо, – думала Фрэнни. – Гарольд и Надин покинули Зону сами, и это, возможно, наилучший вариант. И проблема разрешилась, и Стью они больше не угрожают. Бедный Гарольд, мне так жаль, но в конце я больше боялась тебя, чем жалела. Жалость никуда не делась, и я боюсь того, что может случиться с тобой, но я рада, что твой дом пуст и вы с Надин ушли. Я рада, что вы оставили нас в покое».
				
				
Гарольд сидел, скрестив ноги, на исписанном граффити столе для пикника, словно лунатик из безумной буддийской книги. Уставившись в никуда, с затуманенными, ничего не выражающими глазами. Он перенесся в то холодное, далекое место, куда не могла последовать за ним Надин, и она боялась. В руках Гарольд держал портативную рацию, двойник которой лежал в обувной коробке.
				
Перед ними уходили вдаль скальные уступы и заросшие соснами ущелья. На востоке – может, в десяти, может, в сорока милях – земля выравнивалась, становясь Средним Западом и расстилаясь до дымчато-синего горизонта. Ночь уже захватила ту часть мира. За спиной солнце только что скрылось за горами, подсветив их золотом. Но блестеть им осталось недолго.
				
– Когда? – спросила Надин. Она не находила себе места от волнения, ей не терпелось справить малую нужду.
				
– Очень скоро, – ответил Гарольд. Ухмылка сменилась сладкой улыбкой. Надин не сразу поняла, что она означает: Гарольд впервые так улыбался. Лишь через несколько минут она сообразила, что к чему. Гарольд выглядел счастливым.
				* * *
				
Постоянный комитет единогласно принял предложение Брэда создать отключающую команду в составе двадцати человек. Ральф Брентнер согласился заполнить баки двух пожарных машин из резервуара Боулдера и держать их на электростанции, когда Брэд повернет рубильник.
				
Следующим выступал Чэд Норрис. Он говорил спокойно, сунув руки в карманы твиловых брюк, рассказывая о работе, проделанной похоронной командой за последние три недели. Он сообщил, что им удалось похоронить – невероятно! – двадцать пять тысяч трупов, более восьми тысяч в неделю, и, по его мнению, они перевалили за середину.
				
– То ли нам повезло, то ли в дело вмешались высшие силы, – заключил он. – Этот массовый исход – не знаю, как еще такое назвать, – сделал за нас большую часть работы. В другом городе такой же величины, как Боулдер, на захоронение всех трупов ушло бы не меньше года. Мы рассчитываем до первого октября захоронить еще двадцать тысяч жертв эпидемии. Отдельные трупы, наверное, будут попадаться и позже, но я хочу, чтобы вы знали: основная работа сделана, и можно перестать тревожиться из-за болезней, источником которых послужат оставленные без захоронения тела.
				
Фрэн чуть повернулась, чтобы посмотреть на догорающий закат. Золотая подсветка горных пиков уже начала тускнеть, переходя в не столь яркий лимонный цвет. Внезапно на нее накатила волна тоски по дому, совершенно неожиданная и такая сильная, что Фрэн замутило.
				
До восьми часов оставалось пять минут.
				
				
Надин почувствовала, что больше не может терпеть и сейчас надует в штаны. Отошла за кусты, присела, пустила струю. Когда вернулась, Гарольд по-прежнему сидел на столе для пикника, небрежно держа в руке «уоки-токи» с выставленной антенной.
				
– Гарольд, уже поздно, – заметила Надин. – Девятый час.
				
Он безразлично глянул на нее.
				
– Они будут сидеть там полночи, хлопая друг друга по спине. Когда придет время, я выдерну чеку. Не волнуйся.
				
– Когда?
				
Улыбка Гарольда стала заметно шире.
				
– Как только окончательно стемнеет.
				* * *
				
Когда Эл Банделл уверенно подошел к Стью и встал рядом с ним, Фрэн подавила зевок. Сегодня, похоже, им предстояло засидеться допоздна, а ей вдруг захотелось вернуться в свою квартиру, остаться там наедине со Стью. Туда ее тянули не только усталость и ностальгия. Просто – и совершенно неожиданно – Фрэн захотелось уйти из этого дома. Причины она найти не могла, но желание это было слишком сильным. Ей хотелось выйти отсюда. Более того, ей хотелось, чтобы все они вышли отсюда. «Мне вдруг перестал нравиться этот вечер, – сказала она себе. – Колебания настроения, свойственные беременной женщине, ничего больше».
				
– На прошлой неделе законодательная комиссия провела четыре заседания, – говорил Эл, – и я постараюсь не отнимать у вас время и доложить главное. Система, на которой мы остановились, напоминает трибунал. Его члены будут выбираться с помощью лотереи, примерно так же, как когда-то выбирались молодые люди для службы в армии.
				
– Кошмар! Ужас! – воскликнула Сюзан, и раздался добродушный смех.
				
Эл улыбнулся:
				
– Но должен добавить, что служить в нашем трибунале будет гораздо легче, чем в армии. Он будет состоять из трех совершеннолетних граждан – от восемнадцати и старше – и меняться каждые шесть месяцев. Фамилии будут выбираться с помощью большого барабана, куда бросят бумажки с именами всех взрослых, проживающих в Боулдере.
				
Ларри поднял руку.
				
– Могут ли они по какой-нибудь причине отказаться?
				
Эл нахмурился, недовольный тем, что его прервали.
				
– Я как раз к этому подхожу. В случае отказа…
				
Фрэн шевельнулась, пытаясь устроиться поудобнее, и Сью Штерн подмигнула ей. Фрэн не подмигнула в ответ. Она боялась… в том числе и своего безотчетного страха, если только такое было возможно. Она знала, что безотчетные чувства следовало игнорировать… по крайней мере в прежнем мире. Но трансы Тома Каллена? Ясновидение Лео Рокуэла?
				
Выметайся отсюда! – внезапно закричал внутренний голос. Все выметайтесь отсюда!
				
Какое-то безумие. Она вновь поерзала на месте и решила ничего не говорить.
				
– Мы должны получить короткое заявление от этого человека, но я не думаю…
				
– Кто-то едет, – прервала его Фрэн, поднимаясь.
				
Последовала пауза. Теперь все слышали рев мотоциклетных двигателей, быстро приближающихся по Бейзлайн. Гудели клаксоны. И внезапно Фрэнни охватила паника.
				
– Слушайте! Все!
				
Лица повернулись к ней, удивленные, встревоженные.
				
– Фрэнни, ты… – Стью шагнул вперед.
				
Она сглотнула слюну. Почувствовала, будто на груди лежит тяжелый камень, не давая дышать.
				
– Мы все должны выйти отсюда. Сейчас… немедленно.
				
				
Часы показывали восемь двадцать пять. Последние отблески покинули небо. Пора. Гарольд расправил плечи и поднес «уоки-токи» ко рту. Его большой палец лежал на кнопке вызова. Он мог нажать на нее и взорвать их к чертовой матери, сказав…
				
– Что это?
				
Рука Надин легла на его плечо, отвлекая. Другая ее рука указывала вниз. Там по Бейзлайн двигалась цепочка огней. В царящей вокруг тишине они могли расслышать слабый треск мотоциклетных двигателей. Гарольд ощутил легкую тревогу и тут же отогнал ее.
				
– Не мешай мне. Уже пора.
				
Ладонь Надин упала с его плеча. Ее лицо неровным пятном белело в темноте. Гарольд нажал на кнопку вызова.
				
				
Фрэн так и не узнала, что заставило их сдвинуться с места, ее слова или мотоциклы. Но двигались они недостаточно быстро. Сердце Фрэн чувствовало: двигались они недостаточно быстро.
				
Стью первым вышел за дверь, навстречу оглушающему реву мотоциклетных двигателей. Те миновали мост, перекинутый через русло пересохшей речки перед домом Ральфа. Сверкали фары. Рука Стью инстинктивно легла на рукоятку пистолета.
				
Сетчатая дверь открылась, и Стью повернулся, ожидая увидеть Фрэнни. Но на крыльцо вышел Ларри.
				
– Что такое, Стью?
				
– Не знаю. Но нам лучше вывести всех из дома.
				
Потом мотоциклы повернули на подъездную дорожку, и Стью чуть расслабился. Он разглядел Дика Воллмана, молодого Джеринджера, Тедди Уайзака, других знакомых ему людей. Теперь он мог позволить себе признать, что опасался, будто в сиянии фар и реве двигателей в Боулдер прибыл авангард армии Флэгга. Будто война началась.
				
– Дик? – спросил Стью. – Что случилось?
				
– Матушка Абагейл! – прокричал Дик, перекрывая рев моторов. Все новые мотоциклы въезжали во двор, пока члены постоянного комитета выходили из дому. В свете движущихся фар кружили черные тени.
				
– Что? – крикнул Ларри. На крыльце появились Глен, Ральф и Чэд Норрис, заставив Ларри и Стью спуститься со ступенек.
				
– Она вернулась! – Дику приходилось орать во всю глотку, чтобы его расслышали. – Но она в жутком состоянии! Нам нужен врач… Господи, нам нужно чудо!
				
Джордж Ричардсон протолкался к мотоциклистам.
				
– Старая женщина? Где она?
				
– Садитесь, док! – крикнул ему Дик. – Не задавайте вопросов! Ради Христа, быстрее!
				
Ричардсон уселся на заднее сиденье мотоцикла Воллмана. Дик развернулся и начал лавировать между другими мотоциклами, чтобы выехать со двора.
				
Стью встретился взглядом с Ларри. Ларри, похоже, пребывал в таком же недоумении, как и он сам… но темное облако сгустилось в голове Стью… и внезапно его захлестнуло чувство надвигающейся, неотвратимой опасности.
				
				
– Ник! Пошли! Пошли! – крикнула Фрэн, схватив его за плечо. Ник с каменным лицом застыл посреди гостиной.
				
Он не мог говорить, но внезапно узнал. Узнал. Знание пришло ниоткуда, отовсюду.
				
«Что-то в стенном шкафу».
				
Он сильно толкнул Фрэнни.
				
– Ник!
				
Яростно взмахнул рукой: «УХОДИ!!!»
				
Она подчинилась. Он же повернулся к стенному шкафу, распахнул дверь и начал торопливо рыться в валяющихся на полу вещах, моля Господа о том, чтобы не опоздать.
				
				
Внезапно Фрэнни – бледное лицо, огромные глаза – оказалась рядом со Стью и ухватилась за него обеими руками.
				
– Стью… Ник все еще там… что-то… что-то…
				
– Фрэнни, о чем ты говоришь?
				
– О смерти! – крикнула она. – Я говорю о смерти, и НИК ВСЕ ЕЩЕ ТАМ!
				
				
Ник отбросил в сторону какие-то шарфы и рукавицы – и что-то нащупал. Обувную коробку. Схватил ее, и в этот момент, словно по команде злобного черного мага, из коробки раздался голос Гарольда Лаудера.
				
				
– Что там с Ником? – прокричал Стью, схватив Фрэн за плечи.
				
– Мы должны вывести его оттуда… Стью… что-то сейчас случится… что-то ужасное…
				
– Что, черт возьми, происходит, Стюарт? – крикнул Эл Банделл.
				
– Я не знаю, – честно ответил Стью.
				
– Стью, пожалуйста, мы должны вывести Ника оттуда! – воскликнула Фрэн.
				
И в этот момент дом позади них взорвался.
				
				
С нажатием кнопки вызова статические помехи исчезли и воцарилась ровная темная тишина. Пустота, требующая, чтобы ее заполнили. Гарольд, скрестив ноги, сидел на столе для пикника, собираясь с духом.
				
Потом поднял руку, на конце которой из сжатого кулака торчал один палец, в этот момент очень напоминая Малыша Рута[193], старого и почти уже выдохшегося, указывающего на ту точку, где он намеревался нанести удар, который принесет ему круговую пробежку, предлагающего всем крикунам и очернителям на «Ригли-филд» заткнуться раз и навсегда.
				
Твердым, но негромким голосом Гарольд произнес в «уоки-токи»:
				
– Говорит Гарольд Эмери Лаудер. Я делаю это по своей свободной воле.
				
Сине-белая искра приветствовала «говорит». Язычок пламени сопроводил «Гарольд Эмери Лаудер». Слабый, приглушенный грохот, словно в жестянке взорвалась петарда, достиг их ушей на «я делаю это». А когда он произнес: «По своей свободной воле» – и отбросил уже ненужную «уоки-токи», огненная роза расцвела у подножия Флагштоковой горы.
				
– Сообщение передано, подтверждение получено, конец связи, – прокомментировал Гарольд.
				
Надин схватилась за него точно так же, как несколькими секундами раньше Фрэнни схватилась за Стью.
				
– Мы должны убедиться. Мы должны убедиться, что с ними покончено.
				
Гарольд посмотрел на нее, потом указал на расцветшую розу уничтожения далеко внизу:
				
– Ты думаешь, там мог кто-нибудь выжить?
				
– Я… я не з-з-наю, Гарольд, я… – Надин отвернулась, схватилась за живот, ее начало рвать. Рвало долго, с утробными звуками. Гарольд с легким презрением наблюдал за ней.
				
Наконец она повернулась к нему, тяжело дыша, бледная, вытирая, нет, оттирая рот бумажной салфеткой.
				
– Теперь что?
				
– Теперь, полагаю, мы едем на запад, – ответил Гарольд. – Если ты, конечно, не собираешься спуститься вниз, чтобы узнать настроение общества.
				
Надин содрогнулась.
				
Гарольд соскользнул со стола для пикника и поморщился: едва он коснулся земли, в затекшие ноги впились тысячи иголок.
				
– Гарольд…
				
Она попыталась коснуться его, но он отпрянул. Не глядя на нее, начал складывать палатку.
				
– Я думала, мы сможем подождать до завтра… – робко начала она.
				
– Конечно. – Он зыркнул на нее. – Учитывая, что несколько десятков человек могут оседлать мотоциклы и попытаться нас поймать. Или ты не знаешь, что они сделали с Муссолини?
				
Она поморщилась. Гарольд скатал палатку и стянул ремнями.
				
– И мы больше не трогаем друг друга. С этим покончено. Флэгг получил что хотел. Мы уничтожили постоянный комитет Свободной зоны. Им конец. Они могут восстановить подачу электричества, но единым целым им уже не бывать. Он даст мне женщину, в сравнении с которой ты, Надин, будешь выглядеть мешком с картошкой. А ты… ты получишь его. Тебя ждут счастливые деньки, верно? Только будь я в твоих «Хаш паппис», дрожал бы как осиновый лист.
				
– Гарольд… пожалуйста… – Надин мутило, она заплакала. Он разглядел ее лицо в отсвете пожарища и почувствовал жалость. Но вышвырнул эту жалость из сердца, как вышвыривают пьяницу, пытающегося зайти в уютную таверну, где все знают друг друга. Неоспоримый факт убийства навечно останется в ее сердце, болезненный блеск глаз выдавал, что она убийца. И что с того? Его глаза блестели точно так же. И на сердце лежал тот же камень.
				
– Придется к этому привыкать! – отрезал Гарольд. Бросил свернутую палатку на заднее сиденье мотоцикла, начал привязывать. – Для тех, кто внизу, все кончено, для нас все кончено, для всех умерших в эпидемию все кончено. Бог отправился на небесную рыбалку и не собирается торопиться с возвращением. Везде темнота. Пришло время темного человека. Его время. Так что придется к этому привыкать.
				
То ли писк, то ли стон вырвался из груди Надин.
				
– Поехали, Надин. Конкурс красоты закончился две минуты назад. Помоги мне собрать остальное дерьмо. К восходу солнца я хочу быть в сотне миль отсюда.
				
Через мгновение она повернулась спиной к развороченному взрывом дому внизу – с такой высоты развороченный дом казался сущим пустяком – и помогла уложить остальное снаряжение в подседельные сумки и на багажник скутера. Пятнадцать минут спустя они оставили позади огненную розу и поехали на запад, сквозь холодную и ветреную тьму.
				* * *
				
Для Фрэн Голдсмит день закончился легко и безболезненно. Она почувствовала, как теплый воздух мягко толкнул ее в спину, а в следующее мгновение уже летела сквозь ночь. Ее вышибло из сандалий.
				
Чтоза?.. – подумала она.
				
Фрэнни приземлилась на плечо, сильно ударившись, но не почувствовав боли. Она оказалась в ложбине, которая тянулась с севера на юг позади дома Ральфа.
				
Перед ней опустился стул, аккуратно, на ножки. Обивка сиденья почернела и дымилась.
				
ЧтозаХРЕНЬ?
				
Что-то шмякнулось на стул и скатилось с него. Что-то, сочащееся кровью. С нарастающим ужасом Фрэн поняла, что это рука.
				
Стью? Стью? Что происходит?
				
Но тут ее накрыл устойчивый скрежещущий рев, и бомбардировка продолжилась: вокруг падали камни, куски дерева, кирпичи. Потрескавшаяся стеклянная секция (кажется, книжный шкаф в гостиной Ральфа состоял из таких секций). Мотоциклетный шлем с ужасной, смертельной дырой в затылочной части. Она все ясно видела… слишком ясно. А ведь несколько секунд назад во дворе царила тьма.
				
Ох, Стью, Господи, где ты? Что происходит? Ник? Ларри?
				
Кричали люди. Скрежещущий рев не стихал. Во дворе было светлее, чем в полдень. Каждый камешек отбрасывал тень. Бомбардировка продолжалась. Доска с торчащим из нее шестидюймовым гвоздем упала у самого носа Фрэн.
				
…ребенок!..
				
И, наступая на пятки этой мысли, пришла другая, повторение предчувствия дурного: «Это сделал Гарольд, это сделал Гарольд, это…»
				
Фрэнни ударило по голове, шее, спине, что-то огромное приземлилось на нее, словно гроб с мягкой обивкой.
				
ОХ ГОСПОДИ ОХ МОЙ РЕБЕНОК…
				
А потом чернота засосала Фрэн в неизведанную пустоту, куда за ней не мог последовать даже темный человек.
			
			
				
					
Глава 59
				
				
Птицы.
				
Она услышала пение птиц.
				
Фрэн долго лежала в темноте, слушая птиц, прежде чем поняла, что темнота эта – ненастоящая. Красноватая, движущаяся, мирная. Она вызвала у Фрэн мысли о детстве. Субботнее утро. Не надо идти в школу, не надо идти в церковь, можно спать сколько хочешь. В этот день просыпаешься мало-помалу, постепенно, в свое удовольствие. Лежишь с закрытыми глазами и не видишь ничего, кроме красноватой темноты, в которую превращается субботний солнечный свет, пройдя через тонкую сетку капилляров в веках. Слушаешь птиц, поющих на старых дубах, которые растут возле дома, и до ноздрей долетает запах соли, потому что зовут тебя Фрэнсис Голдсмит и тебе одиннадцать лет в это субботнее утро в Оганквите…
				
Птицы. Она слышала птиц.
				
Но это не Оганквит, это
				
(Боулдер)
				
Она долго билась над этим в красноватой темноте, а потом внезапно вспомнила взрыв.
				
(?Взрыв?)
				
(!Стью!)
				
Ее глаза широко раскрылись. В них стоял ужас.
				
– Стью!
				
И Стью сидел рядом с ее кроватью, Стью с чистой белой повязкой на предплечье и отвратительной ссадиной на щеке, с частично обгоревшими волосами, но живой, рядом с ней, и когда она открыла глаза, невероятное облегчение отразилось на его лице, и он выдохнул:
				
– Фрэнни! Слава Богу!
				
– Ребенок. – В горле у нее пересохло. Слово получилось едва слышным.
				
Стью озадаченно посмотрел на нее, и ослепляющий страх начал расползаться по телу Фрэнни.
				
– Ребенок, – повторила она, протолкнув это слово сквозь наждачную бумагу, выстилавшую горло. – Я потеряла ребенка?
				
Он понял. Обнял ее здоровой рукой.
				
– Нет, Фрэнни, нет. Ребенка ты не потеряла.
				
Тут она заплакала, раскаленные слезы потекли по ее щекам, и яростно прижала его к себе, пусть все ее мышцы, казалось, завопили от боли. Она прижала его к себе. О будущем можно поволноваться позже. Все, что ей требовалось сейчас, находилось в этой залитой солнцем комнате.
				
А через открытое окно долетало пение птиц.
				
				
– Расскажи мне, – чуть позже попросила она. – Насколько все ужасно?
				
Он помрачнел, на его лице читалась печаль. Рассказывать ему определенно не хотелось.
				
– Фрэн…
				
– Ник? – прошептала она. Сглотнула и почувствовала, как в горле что-то щелкнуло. – Я видела руку. Оторванную руку.
				
– Может, лучше подождать…
				
– Нет. Я должна знать? Все плохо?
				
– Семеро погибших. – Стью осип. – Полагаю, нам еще повезло. Могло быть гораздо хуже.
				
– Кто, Стюарт?
				
Он неловко взял ее за руки.
				
– Один из них Ник, милая. Там была стеклянная панель… ты понимаешь, стекло с йодированным покрытием… и оно… – Он помолчал, глядя на свои руки, потом вновь посмотрел на нее. – Он… мы смогли опознать… по некоторым шрамам… – На мгновение Стью отвернулся. Фрэн со всхлипом вдохнула.
				
Потом Стью снова повернулся к ней и продолжил:
				
– И Сью. Сью Штерн. В момент взрыва она еще находилась в доме.
				
– Это… такое просто невозможно, да? – спросила Фрэн. Ошеломленная, потрясенная, сбитая с толку.
				
– Это правда.
				
– Кто еще?
				
– Чэд Норрис.
				
Фрэнни вновь со всхлипом засосала воздух. Из уголка глаза скатилась слезинка. Она рассеянно смахнула ее.
				
– Из участников совещания погибли только трое. Это прямо-таки чудо. Брэд говорит, что в стенном шкафу взорвались восемь, а то и девять динамитных шашек. И Ник, он почти… я думаю, в момент взрыва он, возможно, уже держал эту обувную коробку в руках…
				
– Не надо, – попросила она. – Точно нам все равно не узнать.
				
– Да и толку от этого не будет, – согласился он.
				
Среди тех, кто приехал к дому Ральфа и Ника на мотоциклах, погибли четверо. Андреа Терминельо, Дин Викофф, Дейл Педерсен и юная девушка Пэтси Стоун. Стью не сказал Фрэн, что Пэтси, которая учила Лео играть на флейте, убил магнитофон «Волленсак» Глена Бейтмана. Практически снес ей голову.
				
Фрэн кивнула, и ее шею пронзила боль. Когда она пыталась сдвинуться, даже на чуть-чуть, от боли начинала вопить вся спина.
				
Двадцать человек получили ранения, и один, Тедди Уайзак из похоронной команды, уже скончался. Еще двое находились в критическом состоянии. Льюис Дешам лишился глаза. Ральф Брентнер – третьего и четвертого пальцев на левой руке.
				
– Что со мной? – спросила Фрэн.
				
– У тебя хлыстовая травма[194], растяжение спинных мышц и сломанная нога. Так мне сказал Джордж Ричардсон. Взрывной волной тебя перебросило через весь двор. Потом на тебя упал диван. Отсюда перелом ноги и растяжение мышц спины.
				
– Диван?
				
– Ты не помнишь?
				
– Я помню что-то похожее на гроб… гроб с обивкой…
				
– Это и был диван. Я сам отбросил его с тебя. Потерял голову, чуть ли не бился в истерике. Ларри подошел, чтобы помочь мне, так я двинул ему в зубы. Представляешь? – Она коснулась его щеки, и он накрыл ее руку своей. – Я думал, ты умерла. Помню, как подумал, что не вынесу твоей смерти. Сойду с ума.
				
– Я тебя люблю, – сказала Фрэн.
				
Он обнял ее, осторожно, помня о спине, и на какое-то время они застыли, прильнув друг к другу.
				
– Гарольд? – наконец спросила она.
				
– И Надин Кросс, – кивнул он. – Они нанесли нам удар. Сильный удар. Но не смогли причинить тот урон, какой хотели. И если бы мы поймали его, прежде чем они уехали на запад… – Стью вытянул перед собой руки, все в царапинах и ссадинах, и так резко сжал кулаки, что хрустнули суставы. Внезапная холодная усмешка скривила его губы. По телу Фрэнни пробежала дрожь. Слишком знакомой показалась ей эта усмешка.
				
– Не улыбайся так, – попросила она. – Никогда.
				
Усмешка увяла.
				
– Люди с рассвета обследуют окрестности, – продолжил он без улыбки. – Не думаю, что их найдут. Я запретил удаляться на запад от Боулдера больше чем на пятьдесят миль, а я думаю, что Гарольд достаточно умен, чтобы уже в первую ночь уехать подальше. Но мы знаем, как они это сделали. Подсоединили взрывчатку к портативной рации…
				
Фрэн ахнула, и Стью озабоченно посмотрел на нее:
				
– Что такое, милая? Спина?
				
– Нет. – Внезапно она поняла смысл слов Стью о том, что Ник, возможно, держал в руках обувную коробку, когда прогремел взрыв. Внезапно она поняла все. Медленно выговаривая слова, Фрэн рассказала об обрезках проводов и коробке от двух «уоки-токи» под столом для аэрохоккея. – Если бы мы обыскали весь дом, а не просто взяли эту чертову к-книгу, то могли бы найти бомбу. – У нее перехватило дыхание. – Н-ник и Сью могли бы о-остаться в живых и…
				
Стью обнял ее.
				
– Вот почему Ларри этим утром выглядел таким подавленным? Я-то думал, причина в том, что я его ударил. Фрэнни, как ты могла знать? Как ты могла такое знать?
				
– Нам следовало знать! Следовало! – Она уткнулась лицом в его плечо в поисках настоящей темноты. Из глаз вновь потекли раскаленные, обжигающие слезы. Он держал ее, наклонившись над кроватью, потому что электромотор, поднимающий изголовье, не работал.
				
– Я не хочу, чтобы ты винила себя. Что случилось, то случилось. Говорю тебе, никто, за исключением, возможно, детективов из группы по обнаружению и обезвреживанию взрывчатых устройств, не смог бы сделать какие-то выводы по обрезкам проводов и пустой коробке. Если бы они оставили на виду пару шашек динамита или детонатор, вы бы, наверное, смогли сообразить, что к чему. Но они ничего не оставили. Я не виню тебя, и никто в Зоне не винит.
				
И пока он говорил, в памяти Фрэнни медленно всплыли слова, произнесенные в разное время двумя людьми, слились воедино.
				
Из участников совещания погибли только трое. Это прямо-таки чудо.
				
Матушка Абагейл… она вернулась… но она в жутком состоянии… нам нужно чудо!
				
Шипя от боли, Фрэнни чуть приподнялась, чтобы заглянуть в глаза Стью.
				
– Матушка Абагейл. Мы все сидели бы в гостиной, когда взорвалась бомба, если бы они не приехали, чтобы сказать нам…
				
– Это прямо-таки чудо, – произнес Стью. – Она спасла нам жизнь. Даже если… – Он замолчал.
				
– Стью?
				
– Она спасла нам жизнь, вернувшись сюда, Фрэнни. Она спасла нам жизнь.
				
– Она умерла? – спросила Фрэн. Схватила руку Стью, сжала. – Стью, она тоже умерла?
				
– Она вернулась в город без четверти восемь. Мальчик Ларри Андервуда вел ее за руку. Он лишился дара речи, ты знаешь, с ним это бывает, когда он волнуется, но он привел матушку Абагейл к Люси. Там она просто потеряла сознание. – Стью покачал головой. – Господи, как ей вообще удалось пройти такое расстояние… И что она ела или делала… Вот что я скажу тебе, Фрэн. В этом мире – и за его пределами – есть много такого, чего я и представить себе не мог, когда жил в Арнетте. Я думаю, это Божья женщина. Была.
				
Фрэнни закрыла глаза.
				
– Так она умерла? Она вернулась, чтобы умереть?
				
– Она еще не умерла. Должна была умереть. Джордж Ричардсон говорит, что она скоро умрет, но пока она жива. – Стью посмотрел на Фрэн открыто и искренне. – И я боюсь ее, боюсь причины, по которой она вернулась.
				
– Что ты хочешь этим сказать, Стью? Матушка Абагейл никому не причиняла…
				
– Матушка Абагейл делает то, что говорит ей Бог, – хрипло ответил он. – Тот самый Бог, который убил своего сына, по крайней мере я так слышал.
				
– Стью!
				
Огонь ушел из его глаз.
				
– Я не знаю, почему она вернулась и собирается ли что-то нам сказать. Возможно, она умрет, не приходя в сознание. Джордж говорит, что это наиболее вероятный исход. Но я точно знаю, что взрыв… смерть Ника… и ее возвращение… сорвали с города шоры. Они говорят о нем. Они знают, что взрыв устроил Гарольд, но уверены, что Гарольд подчинялся ему. Черт, я и сам так думаю. Многие говорят, что на Флэгге лежит ответственность и за возвращение матушки Абагейл в таком состоянии. Я этого не знаю. Я вообще, похоже, ничего не знаю – и я боюсь. Все это может закончиться плохо. Никогда раньше у меня не было такого ощущения, а теперь оно появилось.
				
– Но есть мы! – В голосе Фрэнни слышалась мольба. – Есть мы и ребенок, верно? Верно?
				
Он долго не отвечал. Она уже думала, что не дождется ответа. А потом услышала:
				
– Да. Но надолго ли?
				
				
В тот же день, ближе к сумеркам, люди начали стекаться – сами по себе, словно и не специально – к Тейбл-Меса-драйв, где находился дом Ларри и Люси. По одному, парами, по трое. Они усаживались на ступенях домов, на дверях которых белел придуманный Гарольдом знак «Х». Они сидели на бордюрных камнях и на лужайках, высохших и бурых после долгого лета. Разговаривали мало и тихими голосами. Пришел Брэд Китчнер с рукой на перевязи. Пришла Кэнди Джонс. И Рич Моффэт с двумя бутылками «Блэк велвет» в сумке разносчика газет. Норман Келлог, закатавший рукава рубашки, демонстрируя веснушчатые, загорелые под солнцем бицепсы, сидел рядом с Томми Джеринджером. Точно так же закатал рукава и Томми. Гарри Данбартон и Сэнди Дюшен сидели вместе на одеяле, держась за руки. Дик Воллман, Чип Хобарт и шестнадцатилетний Тони Донахью устроились в крытом проходе между домом и флигелем недалеко от дома Ларри, передавали друг другу бутылку «Канадиан клаб» и запивали виски теплым севен-ап. Патти Крогер сидела с Ширли Хэммет. Между ними стояла корзинка для пикника. Еды в ней хватало, но они почти не ели. К восьми вечера улица заполнилась людьми, и все они смотрели на дом. Перед домом стояли мотоцикл Ларри и большой «Кавасаки-650» Джорджа Ричардсона.
				
Ларри наблюдал за ними из окна спальни. За его спиной, на кровати, которую он делил с Люси, лежала без сознания матушка Абагейл. Исходящий от нее сухой запах болезни бил ему в ноздри и вызывал рвотный рефлекс – а рвоту он ненавидел, – но Ларри не уходил из спальни. Он воспринимал происходящее как наказание за то, что избежал смерти, настигшей Ника и Сюзан. Он слышал тихие голоса за спиной: у кровати несли вахту смерти. Джордж в самое ближайшее время собирался уехать в больницу, чтобы осмотреть других пациентов. Всего шестнадцать человек. Троих выписали. А Тедди Уайзак умер.
				
Ларри остался цел и невредим.
				
Все тот же старина Ларри – держит голову на плечах, в то время как другие теряют свои. Взрывом его зашвырнуло через подъездную дорожку на цветочную клумбу – и ни единой царапины. Вокруг падали обломки, но ни один не задел его. Ник умер, Сюзан умерла, а он остался жив и здоров. Да, все тот же старина Ларри Андервуд.
				
Вахта смерти здесь, вахта смерти там. По всему кварталу. Человек шестьсот, не меньше. «Гарольд, тебе следует явиться с десятком ручных гранат и завершить начатое…» Гарольд. Он следовал за Гарольдом через всю страну, шел по следу из оберток от «Пейдея» и удачных импровизаций. Ларри едва не остался без пальцев, пытаясь добыть бензин в Уэллсе. Гарольд просто нашел дренажную трубу и воспользовался шлангом. Гарольд, предложивший расширять состав различных команд пропорционально росту населения Зоны, Гарольд, предложивший преобразовать организационный комитет в постоянный, проголосовав единым списком. Умный Гарольд. Гарольд и его гроссбух. Гарольд и его улыбка.
				
Это Стью легко говорить, что никто не смог бы догадаться о замысле Гарольда и Надин, отталкиваясь от нескольких обрезков проводов на столе для аэрохоккея. С Ларри эта логика не прокатит. Он-то видел прежние блестящие импровизации Гарольда. В том числе надпись на крыше сарая на высоте двадцати футов. Ему следовало догадаться. Инспектор Андервуд отлично научился разыскивать обертки от шоколадных батончиков, но с динамитом проявил себя не с лучшей стороны. Если на то пошло, инспектор Андервуд показал себя чертовым говнюком.
				
Ларри, если бы ты знал…
				
Голос Надин.
				
Я встану на колени и буду умолять тебя, если хочешь.
				
Еще один шанс предотвратить убийства и уничтожение… и ему ни за что не заставить себя рассказать об этом. Неужели все закрутилось уже тогда? Вероятно. Может, речь о динамитных шашках и «уоки-токи» еще не шла, но какой-то общий план уже реализовывался.
				
План Флэгга.
				
Да… на заднем плане постоянно маячил Флэгг, этот темный кукловод, дергающий за ниточки Гарольда, Надин, Чарли Импенинга, бог знает скольких других. Жители Зоны с радостью линчевали бы Гарольда, но взрыв – дело рук Флэгга… и Надин. А кто послал ее к Гарольду, как не Флэгг? Но прежде чем пойти к Гарольду, она пришла к Ларри. И он ее прогнал.
				
А что ему оставалось? Он помнил о своей ответственности перед Люси. Ответственность эта имела первостепенное значение, потому что касалась не только Люси, но и – в первую очередь – его самого. Он чувствовал: если оступится еще раз или два, навсегда перестанет уважать себя. Поэтому он прогнал ее, а теперь полагал, что Флэгг очень доволен случившимся прошлой ночью… если его действительно звали Флэгг. Да, Стью остался жив, Стью выступал от лица комитета… но он лишь выполнял функцию рта, которым не мог пользоваться Ник. И Глен остался в живых, Глен, которого Ларри считал мозговым центром комитета… Вот только Ник был его сердцем, а Сью, на пару с Фрэнни, – его совестью. Да, с горечью думал Ларри, для этого мерзавца все сложилось очень неплохо. Он должен щедро наградить Гарольда и Надин, когда они приедут к нему.
				
Он отвернулся от окна, ощущая тупую боль, которая билась в голове. Ричардсон считал пульс матушки Абагейл. Лори возилась с бутылками с раствором для внутривенного вливания на стойке. Дик Эллис стоял рядом. Люси сидела у двери, глядя на Ларри.
				
– Как она? – спросил Ларри Джорджа.
				
– Без изменений, – ответил Ричардсон.
				
– Ночь переживет?
				
– Не могу сказать, Ларри.
				
Женщина на кровати напоминала скелет, обтянутый тонкой пепельно-серой кожей. Она выглядела бесполой. Волосы вылезли. Груди исчезли. Челюсть отвисла, из горла вырывалось хриплое дыхание. Ларри она напоминала изображения юкатанских мумий, которые он видел в каком-то журнале, не разложившихся, но съеженных, высохших, лишенных возраста.
				
Да, такой она теперь стала – не матушкой, а мумией. Слышались только ее хрипы, словно ветерок дул по стерне. «Как она смогла выжить? – гадал Ларри. – Через какие испытания Господь заставил ее пройти? И с какой целью?» Должно быть, это какая-то шутка, просто обхохочешься. Джордж говорил, что слышал о подобных случаях, но не таких экстремальных, и представить себе не мог, что столкнется с одним из них. Она каким-то образом… поедала себя. Ее тело продолжало функционировать и после того, как ему, казалось бы, следовало умереть от истощения. Она расщепляла внутренние органы, питаясь ими, органы, которые не могли расщепляться. Люси, укладывавшая матушку Абагейл на кровать, сказала Ларри тихим, полным благоговения голосом, что весила та не больше, чем детский воздушный змей, который, как известно, может подняться в небо от легкого порыва ветра.
				
И теперь Люси заговорила из угла у двери, заставив всех вздрогнуть:
				
– Она собирается что-то сказать.
				
Лори недоуменно посмотрела на нее:
				
– Она в глубокой коме, Люси… Шансы на то, что она придет в себя…
				
– Она вернулась, чтобы что-то нам сказать. И Бог не позволит ей уйти, пока она не скажет.
				
– Но что она должна нам сказать, Люси? – спросил Дик.
				
– Я не знаю, – ответила Люси, – но боюсь этого. Боюсь ее слов. Со смертями не покончено. Все только начинается. И я боюсь…
				
Повисшую тишину нарушил Джордж Ричардсон:
				
– Я должен ехать в больницу. Лори, Дик. Вы оба мне понадобитесь.
				
Вы же не собираетесь оставить нас наедине с этой мумией? – едва не спросил Ларри, и ему пришлось крепко сжать губы, чтобы сдержаться.
				
Все трое направились к двери, и Люси подала им куртки. Температура воздуха упала до шестидесяти градусов[195], и поездка на мотоцикле в рубашке с коротким рукавом удовольствия не доставляла.
				
– Можем ли мы что-нибудь сделать для нее? – спросил Ларри Джорджа.
				
– Насчет капельницы Люси все знает, – ответил Джордж. – Больше ничего. Сам видишь… – Он замолчал. Разумеется, они все видели. Оно лежало прямо перед ними, верно?
				
– Спокойной ночи, Ларри, Люси, – попрощался Дик.
				
Они вышли. Ларри вернулся к окну. Снаружи все поднялись на ноги, наблюдая. Она жива? Умерла? Умирает? Может, поправляется с Божьей помощью? Она что-нибудь сказала?
				
Люси обняла Ларри за талию, и от неожиданности он вздрогнул.
				
– Я тебя люблю, – сказала она.
				
Он обнял ее, прижал к себе. Опустил голову, и его начало трясти.
				
– Я тебя люблю, – спокойно повторила она. – Все хорошо. Не сдерживайся, Ларри. Не сдерживайся.
				
Он заплакал. Слезы обжигали и жалили, как пули.
				
– Люси…
				
– Ш-ш-ш-ш. – Она обнимала его за шею. Ее руки успокаивали.
				
– Ох, Люси, Господи, что все это значит? – Он плакал, уткнувшись лицом в ее шею, и она крепко, как могла, прижимала его к себе, не зная, еще ничего не зная, а на кровати, в глубинах комы, тяжело дышала матушка Абагейл.
				
				
Джордж ехал по улице со скоростью пешехода, снова и снова повторяя одно и то же: «Да, еще жива. Прогноз неблагоприятный. Нет, она ничего не говорит и вряд ли скажет. Вы можете идти домой. Если что-нибудь случится, вы узнаете».
				
Добравшись до угла, они прибавили скорость, направляясь к больнице. Треск мотоциклетных двигателей разносился далеко и эхом отражался от домов, прежде чем смолкнуть.
				
Но люди не разошлись. Какое-то время постояли, поговорили, обсасывая каждое слово Джорджа. Прогноз – что бы это значило? Кома. Смерть мозга. Если ее мозг умер, тогда все. У человека с мертвым мозгом шансов заговорить не больше, чем у банки с консервированным горошком. Что ж, может, такое сравнение справедливо при нормальных обстоятельствах, но нынешние трудно назвать нормальными, верно?
				
Они снова сели. Окончательно стемнело. В доме, где находилась старая женщина, зажглись лампы Коулмана. Позже они разойдутся по своим домам и будут лежать без сна.
				
Разговор постепенно перешел на темного человека. Если матушка Абагейл умрет, не будет ли это означать, что он сильнее?
				
Что значит – не обязательно?
				
Что ж, у меня нет ни малейших сомнений в том, что он Сатана.
				
Антихрист, вот что я думаю. Мы живем в те времена, которые описаны в Откровении… как ты можешь в этом сомневаться? И семь чаш гнева Божьего излились… Конечно же, это и есть «супергрипп».
				
Да бросьте, люди говорили, что Антихристом был Гитлер.
				
Если эти сны вернутся, я покончу с собой.
				
В моем сне я входил на станцию подземки, и он проверял билеты, только я не мог увидеть его лицо. Я испугался. Побежал в тоннель подземки. Потом услышал, как он бежит следом. И расстояние сокращалось.
				
В моем я спускался в подвал, чтобы взять банку с ломтиками маринованного арбуза, и видел, что кто-то стоит у котла… просто фигура. И я знал, что это он.
				
Застрекотали цикады. По небу рассыпались звезды. Прохлада вечера не осталась незамеченной. Бутылки пустели. В темноте светились огоньки сигарет.
				
Я слышал, по всему городу отключают электроприборы.
				
Это хорошо. Если они не восстановят подачу электричества и тепла в ближайшее время, нас ждут тяжелые времена.
				
Низкий рокот голосов, обезличенных темнотой.
				
Я думаю, этой зимой нам ничего не грозит. Я в этом уверен. Ему не прорваться через перевалы. Слишком много машин и снега. Но весной…
				
Допустим, у него есть парочка атомных бомб?
				
На хрен атомные бомбы, вдруг у него эти грязные нейтронные бомбы? Или другие шесть чаш[196]?
				
Или самолеты?
				
Что же делать?
				
Я не знаю.
				
Если бы я знал.
				
Не имею ни малейшего понятия.
				
Вырой яму, прыгни в нее и засыпь себя землей.
				
Около десяти вечера на улице появились Стью Редман, Глен Бейтман и Ральф Брентнер. Разговаривая тихими голосами, они раздавали листовки и просили поставить в известность отсутствующих. Глен чуть прихрамывал – летящий вентиль плиты вырвал кусок мяса из его правого бедра. Листовки гласили: «ОБЩЕЕ СОБРАНИЕ СВОБОДНОЙ ЗОНЫ. АУДИТОРИЯ МУНЦИНГЕРА. 4 СЕНТЯБРЯ. 20.00».
				
Они послужили сигналом расходиться. Люди молча растворялись в темноте. Большинство унесло листовки с собой, но некоторые смяли в шарики и выбросили. Все отправились по домам в надежде уснуть.
				
И возможно, увидеть сны.
				
				
Следующим вечером, когда Стью открыл собрание, люди, набившиеся в аудиторию, вели себя на удивление тихо. За его спиной сидели Ларри, Ральф и Глен. Фрэн попыталась встать, но спина еще слишком болела. Не обращая внимания на мрачную ассоциацию, Ральф соединил ее с залом, где проводилось собрание, с помощью «уоки-токи».
				
– Вот о чем нам нужно сегодня поговорить, – начал Стью ровно и сдержанно, и его голос, лишь немного усиленный, разнесся по притихшему залу. – Как я понимаю, здесь нет никого, кто не знает о взрыве, унесшем жизни Ника, Сью и других, и всем присутствующим известно о возвращении матушки Абагейл. Нам необходимо поговорить об этом, но сначала я хочу, чтобы вы услышали хорошие новости. Их вам сообщит Брэд Китчнер. Брэд?
				
Брэд направился к трибуне, почти такой же нервный, как и позапрошлым вечером, на собрании постоянного комитета. Его приветствовали жидкими аплодисментами. Дойдя до трибуны, он повернулся лицом к аудитории и безо всяких предисловий объявил: