1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 
– Сударь, –  сказал он, – я жду.    

– А  я, господа, любуюсь вами, – неожиданно начал Мордаунт. – Вы спорите о  том, кому первому драться со мной, и совершенно забыли спросить меня, которого  это обстоятельство как будто немного касается. Я ненавижу вас всех, правда, но  в разной степени. Я надеюсь уложить вас всех четверых, но у меня больше шансов  убить первого, чем второго, второго, чем третьего, и третьего, чем четвертого.  Я прошу вас поэтому предоставить выбор противника мне. Если же вы мне откажете  в этом праве, я не стану драться, и вы можете просто убить меня.    

Друзья  переглянулись.    

– Это  справедливо, – сказали Портос и Арамис, надеясь, что выбор падет на них.    

Атос и  д'Артаньян промолчали, но самое безмолвие их означало согласие.    

– Итак, –  начал Мордаунт среди гробового молчания, воцарившегося в этом таинственном  доме, – итак, моим первым противником я избираю того из вас, кто, не  считая себя достойным носить имя графа де Ла Фер, стал называться Атосом.    

Атос  вскочил со своего стула, как будто его подтолкнула пружина; с минуту он стоял  молча и неподвижно, по затем, к великому изумлению своих друзей, произнес,  качая головой:    

– Господин  Мордаунт, поединок между нами невозможен. Окажите кому-нибудь другому честь,  которой вы удостоили меня.    

Сказав  это, он снова сел.    

– А, –  проговорил Мордаунт, – вот уже один струсил.    

– Тысяча  проклятий! – воскликнул д'Артаньян, бросаясь к молодому человеку. –  Кто смеет говорить, что Атос трусит?    

– Пусть  говорит, д'Артаньян, оставьте его, – отвечал Атос с улыбкой, полной горечи  и презрения.    

– Это  ваше решительное слово, Атос? – спросил гасконец.    

– Бесповоротное.    

– Хорошо,  мы не будем настаивать.    

И он  продолжал, обращаясь к Мордаунту:    

– Вы  слышали, сударь, граф де Ла Фер не желает оказать вам чести драться с вами. Выберите  кого-нибудь из нас вместо него.    

– Раз  я не могу драться с ним, – ответил Мордаунт, – мне безразлично, с кем  драться. Напишите ваши имена на билетиках, бросьте их в шляпу, а я вытяну  наудачу.    

– Вот  это мысль! – согласился д'Артаньян.    

– Действительно,  это решает все споры, – присоединился к нему и Арамис.    

– Как  это просто, – заметил Портос, – а я вот не догадался.    

– Согласен,  согласен, – повторил д'Артаньян. – Арамис, напишите наши имена вашим красивым  мелким почерком – тем самым, каким вы писали Мари Мишон, предупреждая ее,  что матушка господина Мордаунта замышляет убить милорда Бекингэма.    

Мордаунт  снес новый удар, не моргнув глазом. Он, стоял, скрестив руки, и казался спокойным,  насколько мог быть спокоен человек в его положении. Если это и не была  храбрость, то, во всяком случае, гордость, очень напоминающая храбрость.    

Арамис  подошел к письменному столу Кромвеля, оторвал три куска бумаги одинаковой величины  и написал на одном из них свое имя, а на двух других имена д'Артаньяна и  Портоса. Все три записки он показал Мордаунту открытыми; но тот даже не  взглянул на них и кивнул головой, как бы желая сказать, что он целиком  полагается на него. Арамис свернул все три бумажки, бросил их в шляпу и протянул  ее молодому человеку.    

Мордаунт  опустил руку в шляпу, вынул одну из трех бумажек и, не читая, бросил ее небрежно  на стол.    

– А,  змееныш! – бормотал д'Артаньян. – Я бы охотно отдал все мои шансы на  чин капитана мушкетеров, чтобы только ты вынул мое имя.    

Арамис  развернул бумажку, и, как ни старался он сохранить хладнокровие, голос его задрожал  от ненависти и страстного желания сражаться первым.    

– Д'Артаньян! –  громко прочел он.    

Д'Артаньян  испустил радостный крик.    

– Ага!  Есть, значит, правда на земле! – воскликнул он.    

Затем  обернулся к Мордаунту:    

– Надеюсь,  сударь, вы ничего не имеете возразить против этого?    

– Ничего,  сударь, – отвечал Мордаунт; он, в свою очередь, вынул из ножен шпагу и  согнул ее, уперев в носок сапога.    

Как  только д'Артаньян увидел, что желание его исполнилось и что добыча теперь не ускользнет  от него, к нему вернулось все его спокойствие и хладнокровие и даже та  медлительность, с какой он имел обыкновение делать приготовления к такому  важному делу, как поединок. Он быстро снял с себя манжеты и пошаркал правой  ногой по паркету, успев в то же время подметить, что Мордаунт вторично бросил  вокруг себя тот странный взгляд, который д'Артаньян уже заметил раньше.    

– Вы  готовы, сударь? – спросил он наконец.    

– Я  жду вас, – отвечал Мордаунт, подымая голову и окидывая д'Артаньяна  взглядом, выражение которого передать невозможно.    

– Ну  так берегитесь, сударь, – проговорил гасконец, – потому что я  довольно хорошо владею шпагой.    

– Я  тоже, – отвечал Мордаунт.    

– Тем  лучше: совесть моя спокойна. Защищайтесь!    

– Одну  минуту! – прервал его молодой человек. – Дайте слово, господа, что вы  будете нападать на меня не все сразу, а по очереди.    

– Да  ты что, смеешься над нами, змееныш! – не выдержал Портос.    

– Нет,  я не смеюсь, но я хочу, чтобы и у меня, как только что сказал господин  д'Артаньян, совесть была спокойна.    

– Нет,  тут что-то другое, – бормотал д'Артаньян, покачав головой и оглядываясь с  некоторым беспокойством.    

– Честное  слово дворянина! – сказали в один голос Арамис и Портос.    

– В  таком случае, господа, – потребовал Мордаунт, – отойдите куда-нибудь  в угол, как это сделал граф де Ла Фер, который хотя и не желает драться, но,  кажется, знаком с правилами дуэлей. Очистите нам место, оно нам будет нужно.    

– Хорошо, –  сказал Арамис.    

– Вот  еще церемония! – заметил Портос.    

– Отойдите,  господа, – сказал д'Артаньян, – не следует давать господину Мордаунту  ни малейшего повода поступить несогласно с правилами чести, так как я вижу, что  он, – не могу, при всем уважении к противнику, не заметить, –  настойчиво ищет такой повод.    

Эта  новая насмешка разбилась о бесстрастность Мордаунта.    

Портос и  Арамис отошли в угол, противоположный тому, где сидел Атос.    

Оба  противника остались одни посреди комнаты, освещенной двумя лампами, стоявшими  на письменном столе Кромвеля. Само собой разумеется, что углы комнаты тонули в  полутьме.    

– Начнем,  сударь, – сказал д'Артаньян, – готовы ли вы наконец?    

– Готов! –  отвечал Мордаунт.    

Оба  противника одновременно сделали шаг вперед.    

Д'Артаньян  был слишком хорошим дуэлистом, чтобы «щупать» своего противника, как говорят  фехтовальщики. Он нанес ему блестящий, сильный удар, Мордаунт парировал его.    

– Ага! –  воскликнул он, улыбаясь.    

Д'Артаньян,  не теряя ни минуты, продолжал нападать и нанес Мордаунту новый удар, прямой и  быстрый, как молния.    

Мордаунт  парировал и этот удар еле заметным движением конца шпаги.    

– Я  начинаю думать, что игра будет веселая! – сказал д'Артаньян.    

– Да, –  проворчал Арамис, – играйте, только держите ухо востро.    

– Черт  возьми, друг мой, будьте осторожны! – сказал Портос.    

Мордаунт  улыбнулся.    

– Ах,  сударь, – воскликнул д'Артаньян, – какая у вас скверная улыбка!  Верно, сам дьявол научил вас, так отвратительно улыбаться?    

Мордаунт  ответил только попыткой выбить шпагу из рук д'Артаньяна и нанес ему удар с такой  силой, какой гасконец не ожидал встретить в слабом на вид теле. Но он столь же  ловко отпарировал удар Мордаунта, и шпага последнего скользнула вдоль его  шпаги, не задев груди.    

Мордаунт  быстро отступил назад.    

– А!  Вы хотите увильнуть? – вскричал, наступая на него, д'Артаньян. – Вы  отступаете? Как вам будет угодно, мне это только на руку: я не вижу больше  вашей противной улыбки. Вот мы и совсем в тени. Тем лучше! Вы не можете себе  представить, сударь, какой у вас лживый взгляд, особенно когда вы трусите.  Поглядите на меня, и вы увидите то, чего вам никогда не покажет ваше зеркало:  прямой и честный взгляд.    

Мордаунт  ничего не ответил на этот поток слов, быть может не очень деликатных, но обычных  у д'Артаньяна, у которого было правило отвлекать своего противника. Мордаунт  все время отражал удары, продолжая отступать в сторону; таким образом ему  удалось наконец поменяться местами с д'Артаньяном.    

Он все  улыбался. Эта улыбка начала беспокоить гасконца.    

«Вперед,  вперед, надо кончать, – говорил себе д'Артаньян. – У этого негодяя не  мускулы, а пружины. Вперед!»    

И он с  удвоенной энергией нападал на Мордаунта, который продолжал отступать, но, видимо,  с намерением, так как д'Артаньян не мог уловить ни одного неверного движения  его шпаги, которым можно было бы воспользоваться. Тем временем, так как  комната, в сущности, была не очень велика, Мордаунт, отступая назад, скоро  коснулся стены и оперся на нее левой рукой.    

– А! –  сказал д'Артаньян. – Теперь тебе уже некуда отступать, любезный!  Господа, – продолжал он, сжимая губы и хмуря лоб, – видали вы  когда-нибудь скорпиона, приколотого к стене? Нет? Так смотрите же…    

И в одно  мгновение д'Артаньян нанес Мордаунту три ужасных удара. Все три лишь едва  коснулись его, д'Артаньян не мог понять, в чем дело. Три друга глядели, затаив  дыхание, с каплями холодного пота на лбу.    

Наконец  д'Артаньян, подошедший слишком близко, в свою очередь, должен был отступить  назад на шаг, чтобы подготовиться к четвертому удару или, вернее, чтобы,  нанести его, ибо для д'Артаньяна битва была чем-то вроде шахмат, то есть  простором для разнообразнейших комбинаций, в которых все подробности вытекают  одна из другой. Но в то мгновение, как после быстрого и короткого отступления  он нанес наверняка рассчитанный удар, стена словно раскололась. Мордаунт исчез  в зияющем отверстии, и шпага д'Артаньяна, попавшая в щель, хрустнула, словно  была из стекла.    

Д'Артаньян  сделал шаг назад. Стена закрылась.    

Мордаунт,  защищаясь, подобрался к той потайной двери, через которую, как мы видели, ушел  Кромвель. Словно невзначай, оперся на нее левой рукой, нащупал кнопку, нажал ее  и исчез, как исчезают в театре злые духи, обладающие способностью проникать  сквозь стены.    

Из уст  гасконца вырвалось яростное проклятие, в ответ на которое с другой стороны железной  двери раздался дикий, зловещий хохот. От этого хохота даже у скептика Арамиса  кровь застыла в жилах.    

– Друзья,  ко мне! – вскричал д'Артаньян. – Высадим дверь.    

– Это  сатана в образе человеческом! – воскликнул Арамис, подбегая на зов друга.    

– Он  вырвался от нас, дьявол, вырвался! – вопил Портос, налегая своим мощным  плечом на дверь, которая не поддавалась, удерживаемая секретной пружиной.    

– Тем  лучше, – чуть слышно пробормотал Атос.    

– Я  подозревал это. Тысяча чертей! – кричал д'Артаньян, изнемогая в бесплодных  усилиях. – Подозревал, когда эта тварь металась по комнате; я предвидел  какой-то подлый умысел. Но кто мог предугадать такое?    

– Сам  дьявол, его приятель, послал нам это ужасное несчастье! – воскликнул  Арамис.    

– Напротив,  большое счастье, ниспосланное нам самим богом! – сказал с нескрываемой радостью  Атос.    

– Как  так? – отвечал д'Артаньян, пожимая плечами и отходя от двери, которая  решительно отказывалась открыться. – Вы хотите сложить оружие, Атос! И это  вы предлагаете таким людям, как мы! Черт побери! Вы не понимаете, значит,  нашего положения?    

– Что,  что?.. Какого положения? – спросил Портос.    

– В  такой игре, кто не убил, сам будет убит, – отвечал д'Артаньян. – Уж  не готовы ли вы, из почтения к сыновним чувствам господина Мордаунта, позволить  ему умертвить нас?    

– О  д'Артаньян, друг мой!    

– Можно  ли смотреть на вещи с такой точки зрения? Негодяй вышлет против нас сотню солдат,  которые превратят нас в порошок в этой ступке Кромвеля. Ну, друзья, в дорогу!  Через пять минут будет поздно.    

– Да,  вы правы, в дорогу! Скорей отсюда! – согласились Атос и Арамис.    

– А  куда мы пойдем? – спросил Портос.    

– В  гостиницу, милый друг. Заберем свои пожитки, а затем, с божьей помощью, скорей  во Францию, где я знаю, по крайней мере, как построены дома. Судно ждет нас.  Право, это еще большое счастье.    

И  д'Артаньян, спеша перейти от слов к делу, вложил в ножны обломок своей шпаги,  поднял с пола шляпу, открыл дверь на лестницу и быстро сбежал вниз в  сопровождении трех друзей.    

В дверях  беглецы встретили своих людей и спросили, не видели ли они Мордаунта. Но те не  заметили, чтобы кто-нибудь вышел из дома.    

 Глава 28. ФЕЛУКА  «МОЛНИЯ»    

     

Д'Артаньян  угадал верно: Мордаунт не мог терять времени и не стал терять его даром. Зная  хорошо стремительность решений и поступков своих врагов, он сам решил  действовать соответственным образом. На этот раз мушкетеры встретили достойного  противника.    

Заперев  за собой дверь, Мордаунт проскользнул в подземелье, вложил в ножны бесполезную  теперь шпагу и, добравшись до упомянутого нами грота, остановился, чтобы  передохнуть и осмотреть свои ранения.    

«Отлично, –  сказал он себе. – Почти ничего: одни царапины – две на руках, одна на  груди. Я наношу раны посерьезнее. Бетюнский палач, мой дядюшка лорд Винтер и  король Карл могут это подтвердить. А теперь не будем терять ни одной секунды,  ибо одна секунда может их спасти, а они должны погибнуть все четверо сразу,  пораженные земным огнем, если их не поражает небесный. Нужно, чтобы они были  разорваны на части и поглощены морем. Итак, вперед! Пусть мои ноги откажутся  служить и сердце в груди разорвется, но я должен быть там раньше их!»    

И  Мордаунт пошел быстрым, но уже ровным шагом к первой кавалерийской казарме, находившейся  на расстоянии около четверти мили. Этот переход занял у него четыре или пять  минут. Придя в казарму, он назвал себя, взял лучшую лошадь, вскочил на нее и  выехал на большую дорогу. Через четверть часа он был уже в Гринвиче.    

– Вот  и гавань, – пробормотал он. – Эта темная точка там вдали –  Собачий остров. Превосходно. Я прибыл на полчаса, если не на час, раньше их. И  дурак же я! Чуть не задохся от чрезмерной поспешности. А где же «Молния», –  прибавил он, привстав на стременах, чтобы лучше разглядеть снасти и  мачты, – где же она?    

В тот  момент, когда он произносил про себя эти слова, какой-то человек, лежавший на  свернутых канатах, встал, точно в ответ на его мысли, и направился было к Мордаунту.    

Мордаунт  вынул из кармана носовой платок, помахал им в воздухе. Человек, каралось, насторожился  и стал на месте, не делая ни шага вперед пли назад.    

Мордаунт  завязал узлы на всех четырех углах платка; человек подошел ближе. Это, как мы  уже знаем, был условный знак. Моряк был закутан в широкий шерстяной плащ,  скрывавший очертания его фигуры и лицо.    

– Сударь, –  сказал моряк, – не явились ли вы из Лондона, чтобы совершить маленькую прогулку  по морю?    

– Именно  так, – ответил Мордаунт, – в сторону Собачьего острова.    

– Ага!  И вы, наверное, подыскали себе подходящее судно? Пожалуй, вы на этот счет разборчивы?  Вы хотели бы получить быстроходное?    

– Быстрое,  как молния, – ответил Мордаунт.    

– Ну,  так вы напали как раз на то, что вам нужно. Я шкипер, в котором вы нуждаетесь.    

– Я  готов поверить вам, – сказал Мордаунт, – особенно если вы не забыли  условного знака.    

– Вот  он, сударь, – сказал моряк, вынимая из-под плаща платок с узелками на  углах.    

– Отлично! –  воскликнул Мордаунт, соскакивая с лошади. – Не будем же терять время. Отправьте  мою лошадь на ближайший постоялый двор и везите меня на ваше судно.    

– А  ваши спутники? – спросил моряк. – Я думал, вас четверо, не считая  слуг?    

– Послушайте, –  сказал Мордаунт, подходя к моряку, – я не тот, кого вы ожидаете, но и сами  вы не то лицо, которое они надеются встретить. Вы заняли место капитана  Роджерса, не так ли? Вы здесь находитесь по приказу генерала Кромвеля, и я  также явился по его поручению.    

– Да,  да, – сказал шкипер, – я вас узнал, вы капитан Мордаунт.    

Мордаунт  вздрогнул.    

– О,  не бойтесь, – сказал шкипер, снимая капюшон, – я друг.    

– Капитан  Грослоу! – вскричал Мордаунт.    

– Он  самый. Генерал вспомнил, что я был в свое время морским офицером, и поручил мне  это дело. Разве что-нибудь изменилось?    

– Нет,  ничего. Все остается по-старому.    

– Я  сперва думал, что смерть короля…    

– Смерть  короля только ускорила их бегство, через четверть часа, а то и через десять  минут они будут здесь.    

– Так  чего же вы хотите?    

– Отправиться  вместе с вами.    

– А!  Разве генерал сомневается в моем усердии?    

– Нет!  Но я хочу сам быть свидетелем моей мести. Не может ли кто-нибудь освободить меня  от лошади?    

Грослоу  свистнул. Подошел какой-то моряк.    

– Патрик, –  сказал Грослоу, – отведите эту лошадь в ближайшую гостиницу и поставьте в  конюшню. Если у вас спросят, чья она, ответьте, что она принадлежит одному  ирландскому дворянину.    

Моряк  молча удалился.    

– А  вы не боитесь, что они вас узнают? – спросил Мордаунт.    

– В  этом костюме, в плаще, да еще ночью? Вы ведь меня не узнали, а они не узнают и  подавно.    

– Правда, –  сказал Мордаунт. – К тому же мысль о вас не придет им в голову. Все  готово, не так ли?    

– Да.    

– Погрузка  закончена?    

– Да.    

– Пять  полных бочек?    

– И  пятьдесят пустых.    

– Да,  это то, что нужно.    

– Мы  везем в Антверпен портвейн.    

– Отлично.  Теперь доставьте меня на судно и возвращайтесь на свой пост, так как они сейчас  будут здесь.    

– Я  готов.    

– Но  необходимо, чтобы никто из ваших людей не видел, как я войду на судно.    

– Сейчас  у меня на борту только один человек, и я уверен в нем, как в самом себе. К тому  же он вас не знает и так же, как его товарищи, готов повиноваться нам во всем.  Он ни о чем не осведомлен.    

– Хорошо.  Едемте.    

Они  спустились к Темзе. У берега виднелась небольшая шлюпка, причаленная железной цепью  к столбу. Грослоу подтянул ее поближе и держал, пока Мордаунт садился; затем  прыгнул сам и, взявшись немедленно за весла, стал грести с таким искусством,  которое должно было доказать Мордаунту, что он, Грослоу, был прав, утверждая,  что не забыл своей прежней профессии моряка.    

Через  пять минут они выбрались из лабиринта разнообразных судов, которые уже в те времена  загромождали подступы к Лондону, и вскоре Мордаунт увидел темную точку –  небольшую фелуку, покачивавшуюся на якоре в четырех или пяти кабельтовых от  Собачьего острова.    

Подойдя  к «Молнии», Грослоу как-то особенно свистнул, и тотчас же над бортом показалась  чья-то голова.    

– Это  вы, капитан? – спросил человек.    

– Я,  спусти лестницу.    

И  Грослоу, скользнув под бушпритом, быстро и ловко, как ласточка, очутился на  палубе рядом с ним.    

– Поднимайтесь! –  крикнул он Мордаунту.    

Мордаунт,  не говоря ни слова, ухватился за канат и начал взбираться с ловкостью и уверенностью,  необычайной для того, кто никогда не бывал в море. Но жажда мести, делавшая его  способным на все, заменила ему опыт.    

Как и  предполагал Грослоу, вахтенный на «Молнии» не обратил, видимо, никакого внимания  на то, что его начальник явился в сопровождении другого лица.    

Мордаунт  и Грослоу подошли к капитанской каюте. Это была временная дощатая будочка,  сооруженная на верхней палубе. Настоящая каюта была уступлена капитаном  Роджерсом его пассажирам.    

– А  они?.. Где поместятся они? – осведомился Мордаунт.    

– На  другом конце, – ответил Грослоу.    

– Так  что здесь им нечего делать?    

– Совершенно  нечего.    

– Превосходно.  Я спрячусь в вашей каюте. Возвращайтесь в Гринвич и забирайте их. А у вас есть  шлюпка?    

– Та  самая, в которой мы приехали.    

– Она  мне показалась очень легкой и ходкой.    

– Да,  это настоящая индейская пирога.    

– Привяжите  ее канатом к корме и оставьте в ней весла, чтобы она шла следом за кораблем и  чтобы оставалось только перерубить канат, когда понадобится. Поместите на ней  запас рома и сухарей. Если случится непогода, ваши люди рады будут подкрепить  свои силы.    

– Будет  исполнено. Не хотите ли пройти в крюйт-камеру?    

– Нет,  после. Я хочу сам положить фитиль, чтобы быть уверенным, что он не будет гореть  слишком долго. Только закрывайтесь получше, чтобы вас не узнали.    

– Не  беспокойтесь.    

– Съезжайте  скорей на берег, а то на Гринвичской башне бьет уже десять часов.    

Действительно,  десять мерных ударов колокола уныло пронеслись в воздухе, отягощенном густыми  облаками, которые клубились в небе, как бесшумные волны.    

Грослоу  захлопнул дверь, которую Мордаунт запер изнутри, затем дал вахтенному приказ  зорко следить за всем, что будет происходить вокруг, прыгнул в шлюпку и быстро  отплыл, вспенивая волны ударами обоих весел.    

Ветер  дул холодный. На набережной, куда причалил Грослоу, не было ни души; только  что, с начавшимся отливом, отошло несколько судов. Едва Грослоу успел выйти на  берег, как до него донесся топот копыт по вымощенной щебнем дороге.    

«Ого!  Мордаунт был прав, когда торопил меня. Времени терять было нельзя. Вот они».    

Действительно,  это были наши друзья или, вернее, только авангард, состоявший из д'Артаньяна и  Атоса. Поравнявшись с тем местом, где находился Грослоу, они остановились, как  будто угадав в нем того, с кем собирались иметь дело. Атос сошел с лошади,  спокойно вынул платок, завязанный на четырех углах, и махнул им. Д'Артаньян,  как всегда осторожный, только привстал в седле и немного наклонился вперед, засунув  одну руку в кобуру пистолета.    

Грослоу,  не будучи уверен в том, что эти двое действительно те, кого он ожидал,  спрятался сперва за одну из пушек, которые были врыты в землю на набережной и  служили для причала судов. Но увидав условленный знак, он вышел из-за своего  прикрытия и подошел к ожидавшим его французам. Он так закутался в свой плащ,  что узнать его не было никакой возможности; предосторожность почти излишняя,  так как ночь была очень темная.    

Тем не  менее проницательный взгляд Атоса тотчас же обнаружил, что это был не Роджерс.    

– Что  вам угодно? – обратился он к Грослоу, делая шаг назад.    

– Я  хочу сказать вам, милорд, – отвечал ему Грослоу, имитируя ирландский  акцепт, – что если вы ищете шкипера Роджерса, то ищете его напрасно.    

– Почему? –  спросил Атос.    

– Потому,  что сегодня утром он упал с мачты и сломал себе ногу. Но я его двоюродный брат;  он рассказал мне, в чем дело, и поручил встретить вместо него и доставить, куда  они пожелают, господ, которые покажут мне платок, завязанный на четырех углах,  как тот, что вы держите в руке, и тот, что лежит у меня в кармане.    

С этими  словами Грослоу вытащил из кармана платок, который он уже показывал Мордаунту.    

– И  это все? – спросил Атос.    

– Никак  нет, милорд. Вы еще обещать заплатить семьдесят пять ливров, если я благополучно  высажу вас в Булони или в другом месте на французском берегу, какое вы сами  укажете.    

– Что  вы на это скажете, Д'Артаньян? – спросил по-французски Атос.    

– А  что он говорит? – отвечал д'Артаньян.    

– Ах!  Я и забыл, что вы не понимаете по-английски! – спохватился Атос.    

И он  пересказал д'Артаньяну весь свой разговор со шкипером.    

– Ну  что ж, все это кажется мне довольно правдоподобным, – решил гасконец.    

– И  мне тоже, – согласился Атос.    

– Впрочем,  если даже он и обманывает нас, мы всегда сможем размозжить ему голову.    

– А  кто же тогда доставит нас во Францию?    

– Кто?  Да вы же, Атос. Вы знаете столько вещей, что я ни минуты не сомневаюсь, что вы  отлично можете справиться с обязанностями шкипера.    

– О  друг мой, – с улыбкой отвечал Атос, – вы шутите, а между тем  действительно мой отец готовил меня к службе во флоте, и у меня сохранились  кое-какие знания насчет управления судном.    

– Ну,  вот видите! – воскликнул д'Артаньян.    

– Итак,  отправляйтесь за нашими друзьями, дорогой д'Артаньян, и возвращайтесь скорей.  Уже одиннадцать часов: времени терять нельзя.    

Д'Артаньян  отъехал к двум всадникам, которые, держа наготове пистолеты, стояли на виду  около последних домов города и поджидали, глядя на дорогу. Три других всадника  стояли наготове поодаль, скрытые каким-то строением.    

Два  всадника, стоявшие посреди дороги, были Портос и Арамис. Три всадника подальше  были Мушкетон, Блезуа и Гримо. При ближайшем рассмотрении оказалось, что Гримо  был не один: на крупе лошади за ним сидел Парри, который должен был отвести  назад в Лондон лошадей, принадлежавших нашим друзьям и проданных хозяину  гостиницы для уплаты долгов, сделанных ими во время пребывания в городе.  Благодаря этой сделке друзья наши получили возможность сохранить в своих  кошельках сумму если не слишком большую, то, по крайней мере, достаточную на  случай возможной задержки в пути и других неожиданностей.    

Д'Артаньян  сделал знак Арамису и Портосу следовать за ним. Те приказали слугам спешиться и  отвязать от седел багаж.    

Парри не  без сожаления расстался со своими друзьями. Они звали его с собой, но он твердо  решил не покидать своего отечества.    

– Это  понятно, – заметил Мушкетон. – Он знает, что Грослоу живет в Англии.  Вот если бы Грослоу ехал с нами во Францию, тогда было бы другое дело.    

Мы  знаем, что у Парри были с Грослоу счеты, ибо Грослоу разбил его брату голову.  Но никто не догадывался, как близка к истине была пустая болтовня лакея!    

Все  подошли к Атосу.    

В это  время д'Артаньяна вновь охватила его обычная недоверчивость: и набережная стала  ему казаться подозрительно пустынной, и ночь слишком темной, и шкипер  ненадежным.    

Он  рассказал Арамису о перемене шкипера, и тот, столь же недоверчивый, поддержал  его, только усилил его подозрения.    

Когда  д'Артаньян беспокоился, он слегка прищелкивал языком. Атос тотчас же понял, в  чем дело.    

– Ну,  некогда раздумывать, – сказал он, – фелука ждет, надо садиться.    

– Да,  и, кроме того, кто помешает нам обсудить наши сомнения на фелуке? –  заметил Арамис. – Придется только хорошенько следить за шкипером.    

– Пусть  он попробует сделать что-нибудь не так, я его мигом прикончу. Только и  всего! – заявил Портос.    

– Вот  это хорошо сказано, Портос, – одобрил д'Артаньян, хлопнув его по  плечу. – Итак, садимся. Иди, Мушкетон.    

И он  задержал своих друзей, дав пройти вперед слугам, чтобы удостовериться, не  подпилена ли доска, перекинутая в шлюпку.    

Трое  слуг прошли благополучно. За ними последовал Атос, затем Портос, Арамис и, наконец,  все еще качавший головой и полный нерешительности д'Артаньян.    

– Черт  возьми! Что с вами, друг мой? – взмолился Портос. – Честное слово,  так можно нагнать страх на самого Цезаря!    

– Возможно, –  отвечал д'Артаньян. – Но я не вижу в порту ни смотрителя, ни часовых, ни  таможенников.    

– Ну,  поехал! – сказал Портос. – Да будет вам, все идет как по маслу.    

– Все  идет слишком хорошо, Портос. Ну, будь что будет.    

Доска  была наконец отнята. Шкипер сел на руль и сделал знак одному из матросов,  который, вооружившись багром, стал выводить шлюпку из лабиринта окружавших ее  судов.    

Другой  матрос сидел, держа весла наготове. Когда выбрались на открытое место,  заработали все четыре весла, и шлюпка пошла быстрее.    

– Наконец-то  мы уезжаем, – облегченно вымолвил Портос.    

– Увы!  К сожалению, мы уезжаем одни! – заметил на это граф де Ла Фер.    

– Да,  но зато мы уезжаем все вчетвером, не получив ни одной царапины. Пусть это послужит  нам утешением.    

– Ну,  мы еще не дома, – продолжал свое д'Артаньян. – Мало ли что может  случиться?    

– Дорогой  мой, – прервал его Портос, – вы словно ворон, который каркает людям  на беду. Ну кто может найти нас в эту темную ночь, когда в двадцати шагах  ничего не видно?    

– А  завтра утром? – не унимался д'Артаньян.    

– А  завтра утром мы будем в Булони.    

– О!  Я этого желаю от всей души, – продолжал гасконец, – но признаюсь в  своем малодушии. Приготовьтесь, Атос, вы сейчас со смеха покатитесь: все время,  пока мы плыли на расстоянии ружейного выстрела от мола или судов, я ждал, что  оттуда раздастся залп из мушкетов, который уничтожит пас.    

– Но, –  заметил на это Портос с присущим ему здравым смыслом, – это невозможно,  так как тогда им пришлось бы убить и шкипера и матросов.    

– Вот  еще! Как будто это могло остановить господина Мордаунта! Вы думаете, он так разборчив?    

– Ну, –  сказал Портос, – я очень рад, что д'Артаньян признается в своем страхе.    

– И  не только признаюсь, по готов даже хвастаться этим. Да, я боюсь. Я не такой  толстокожий носорог, как вы. Ого! Это что такое?    

– «Молния», –  отвечал по-английски Грослоу, и тут же прикусил язык, вспомнив, что ему не  полагается, по его роли, знать французский язык и отвечать на вопросы, заданные  по-французски.    

К  счастью для него, друзья наши, не ожидая с этой стороны опасности, не заметили  его оплошности. Атос обратился к нему по-английски:    

– Как,  мы уже приехали?    

– Подъезжаем, –  отвечал Грослоу.    

Действительно,  несколько взмахов весел – и шлюпка ловко причалила к корме фелуки.    

Вахтенный  уже ожидал их и, узнав своего шкипера, спустил лестницу.    

Атос  взобрался первый, с ловкостью настоящего моряка. За ним последовал Арамис, вспомнив  некогда привычное для него занятие проникать при помощи веревочных лестниц или  иных более или менее хитрых приспособлений в различные запретные места.  Д'Артаньян легко поднялся, как ловкий охотник за сернами. Портос взобрался  благодаря своей геркулесовой силе, во многих случаях заменявшей ему другие  качества.    

Дошла  очередь до слуг. Тонкий и гибкий, как кошка, Гримо никому затруднений не причинил  и вскарабкался очень быстро; зато с Блезуа и Мушкетоном возни было немало:  каждого из них матросы подсаживали снизу, а Портос брал сначала за шиворот, а  затем перехватывал за талию и опускал на палубу возле себя.    

Мнимый  шкипер провел затем своих пассажиров в предназначенную для них каюту. Это была  небольшая каморка, в которой четыре человека могли поместиться не без труда;  затем он собрался удалиться под предлогом отдачи каких-то распоряжений.    

– Одну  минуту, шкипер, – остановил его д'Артаньян. – Сколько людей у вас на  фелуке?    

– Я  не понимаю, – отвечал Грослоу по-английски.    

Атос  перевел шкиперу вопрос д'Артаньяна.    

Д'Артаньян  понял, так как Грослоу сопровождал свой ответ знаком: он оттопырил три пальца  на руке.    

– Так.  Ну, теперь я начинаю успокаиваться. А все-таки, пока вы будете устраиваться, я  пойду осмотрю фелуку.    

– Что  касается меня, то я пойду и позабочусь об ужине, – сказал Портос.    

– О,  это благородное и чудеснейшее намерение! Приводите его поскорее в исполнение,  Портос. Атос, одолжите мне Гримо, он научился у Парри немного по-английски и  будет мне служить переводчиком.    

– Гримо,  ступай, – приказал Атос.    

На  площадке стоял фонарь. Д'Артаньян взял его в одну руку, пистолет в другую и  кивнул шкиперу:    

– Come[25].    

Это  «come» вместе с «goddamn»[26]  составляло все его познания в английском языке.    

Д'Артаньян  спустился через люк на нижнюю палубу.    

Нижняя  палуба была разделена на три отделения; то отделение, в которое попал  д'Артаньян, простиралось от третьего шпангоута до кормы. Над ним находилась  каюта, в которой готовились провести ночь наши друзья.    

Второе  отделение занимало среднюю часть судна; оно было предназначено для слуг. Над  третьим отделением, носовым, была расположена каюта, в которой спрятался  Мордаунт.    

– Ого, –  проговорил д'Артаньян, спускаясь по лестнице и держа фонарь в протянутой вперед  руке, – сколько тут бочек! Словно в погребе Али-Бабы.    

Сказки  «Тысячи и одной ночи» были в то время впервые переведены на французский язык и  являлись самой модной книгой.    

– Что  вы говорите? – спросил его шкипер по-английски.    

Д'Артаньян  понял вопрос по интонации голоса.    

– Я  хотел бы знать, что здесь? – спросил д'Артаньян, ставя фонарь на одну из  бочек с порохом.    

Грослоу  чуть было не бросился обратно наверх, но удержался.    

– Порто, –  отвечал он.    

– А,  портвейн! – воскликнул д'Артаньян. – Это великолепно! Значит, мы не  умрем от жажды!    

Затем,  обернувшись к Грослоу, который отирал крупные капли пота со лба, спросил:    

– Все  полны?    

Гримо  перевел вопрос.    

– Одни  полные, другие пустые, – отвечал Грослоу, в голосе которого, несмотря на  его усилия, слышалось беспокойство.    

Д'Артаньян  стал ударять рукою по бочкам. Пять бочек оказались полными, остальные пустыми.  Затем, к великому ужасу англичанина, он просунул между бочками фонарь, чтобы  удостовериться, нет ли там кого; но все сошло благополучно.    

– Ну,  теперь перейдем в следующее отделение.    

И с  этими словами д'Артаньян подошел к двери в носовое отделение.    

– Подождите, –  проговорил шедший сзади англичанин, еще не успокоившийся после описанной  сцены, – ключ у меня.    

В этом  отделении ничего интересного не оказалось, и так как было оно пусто, то решено  было, что Мушкетон и Блезуа займутся там приготовлением ужина под руководством  Портоса.    

Отсюда  перешли в третье отделение. Там висели гамаки матросов. К потолку на четырех веревках  была подвешена широкая доска, служившая столом; около стола стояли две  источенные червями и хромые скамьи. В этом и заключалась вся убогая обстановка  каюты. Д'Артаньян приподнял два-три старых паруса, висевшие на стенах, и, не  увидев ничего подозрительного, поднялся по трапу на верхнюю палубу.    

– А  эта каюта? – спросил д'Артаньян, останавливаясь перед каютой шкипера.    

Гримо  перевел англичанину вопрос мушкетера.    

– Это  моя каюта, – отвечал Грослоу. – Вы и ее хотите посмотреть?    

– Откройте  дверь! – потребовал д'Артаньян.    

Англичанин  повиновался. Д'Артаньян протянул руку с фонарем, просунул в полуоткрытую дверь  голову и, увидав, что вся каюта была величиной с половину яичной скорлупы,  решил:    

– Ну,  если и есть на фелуке вооруженная засада, то уж это никак не здесь. Пойдем  теперь посмотрим, что Портос предпринял по части ужина.    

И,  поблагодарив шкипера кивком головы, он вернулся в каюту, где сидели его друзья.    

По-видимому,  Портос не нашел ничего или, должно быть, усталость взяла верх над голодом,  потому что, растянувшись на своем плаще, он спал глубоким сном, когда вошел  д'Артаньян.    

У Атоса  и Арамиса, убаюканных легкой качкой, тоже начали понемногу слипаться глаза, и  они уже готовились отойти ко сну. Шум, произведенный д'Артаньяном при входе,  заставил их очнуться.    

– Ну  что? – спросил Арамис.    

– Все,  слава богу, благополучно, – успокоил он их. – Мы можем спать  спокойно.    

Услыхав  эти успокоительные слова, Арамис снова склонил свою усталую голову. Атос попытался  было изобразить на своей физиономии бесконечную благодарность, которую он  чувствовал по отношению к д'Артаньяну за его предусмотрительность и  заботливость, но из этого ничего но вышло. Да и сам д'Артаньян, подобно  Портосу, больше чувствуя потребность в сне, чем в еде, отпустил Гримо, разложил  плащ и улегся вдоль порога таким образом, что загородил собою дверь, и в каюту  нельзя было попасть, не наткнувшись на него.    

 Глава 29. ПОРТВЕЙН    

     

Минут  через десять господа уже спали. Нельзя было того же сказать об их слугах, положительно  страдавших от голода и особенно от жажды.    

Мушкетон  и Блезуа приготовили себе постели, положив дорожные сумки прямо на доски. На  висячем, как и в другой каюте, столе стояли и покачивались, когда судно  накренялось, кувшин с пивом и стаканы.    

– Проклятая  качка! – проговорил Блезуа. – Я чувствую, что буду все время лежать  пластом.    

– И  что всего хуже, для борьбы с морской болезнью у нас есть только ячменный хлеб и  это варево из хмеля. Скверно! – заметил Мушкетон.    

– А  где же ваша фляжка, Мушкетон? – спросил Блезуа, кончив приготовления для  ночлега и подходя нетвердыми шагами к столу, у которого уже сидел  Мушкетон. – Где ваша фляжка? Уж не потеряли ли вы ее?    

– Нет,  я не потерял ее, она осталась у Парри, эти черти шотландцы всегда хотят пить. А  ты, Гримо, – обратился Мушкетон к своему товарищу, когда тот вернулся  после обхода судна с д'Артаньяном, – тебе тоже хочется пить?    

– Как  шотландцу, – лаконически отвечал Гримо.    

Он сел  рядом с Блезуа и Мушкетоном, вынул записную книжку и стал подсчитывать общие  расходы, так как он нес, между прочим, обязанности казначея.    

– О! –  застонал Блезуа. – Меня уже мутит.    

– Если  тебя мутит, – наставительно заметил Мушкетон, – съешь что-нибудь.    

– По-вашему,  это еда? – сказал Блезуа, презрительно указывая на ячменный хлеб и пиво.    

– Блезуа, –  объявил Мушкетон, – помни, что хлеб – пища каждого истинного  француза. Да и всегда ли есть он у француза? Спроси-ка Гримо.    

– Ну,  пусть хлеб. Но пиво? – продолжал Блезуа с живостью, свидетельствовавшей о  блестящей способности находить нужные возражения. – И пиво, по-вашему, настоящий  напиток?    

– Ну, –  проговорил Мушкетон, поставленный в тупик, – тут, я должен признаться, это  не так: пиво французу противно, как вино англичанину.    

Блезуа  всегда испытывал безграничное удивление перед жизненным опытом и глубокими  познаниями Мушкетона; однако его вдруг обуял дух сомнения и недоверия.    

– Как  же это так, Мустон? Неужели англичане не любят вина?    

– Они  ненавидят его.    

– Однако  я сам видел, что они пьют его.    

– Это  в виде наказания. Вот тебе доказательство, – продолжал, надуваясь от  важности, Мушкетон. – Один английский принц умер от того, что его посадили  в бочку с мальвазией; я сам слышал, как об этом рассказывал аббат д'Эрбле.    

– Вот  дурень! Хотел бы я очутиться на его месте.    

– Ты  можешь, – заметил Гримо, продолжая свои подсчеты.    

– Как  так? – удивился Блезуа.    

– Можешь, –  повторил Гримо, считая в уме и перенося цифру четыре в следующий столбец.    

– Могу?  Но как же? Объясните, Гримо.    

Мушкетон  хранил полное молчание и даже, казалось, не обращал никакого внимания на вопросы  Блезуа. Тем не менее и он насторожил уши.    

Гримо  продолжал считать и наконец подвел итог.    

– Портвейн, –  проговорил он только одно слово, указывая на среднее отделение нижней палубы,  которое он и д'Артаньян осматривали в сопровождении капитана.    

– Что  такое? Эти бочки, что видны в щель двери?    

– Портвейн, –  повторил Гримо и вновь погрузился в арифметические вычисления.    

– А  я слышал, что портвейн – превкусное испанское вино, – снова обратился  Блезуа к Мушкетону.    

– Отличное, –  сказал Мушкетон, облизываясь, – превосходное. Оно имеется и в погребе господина  барона де Брасье.    

– А  что, если мы попросим этих англичан продать нам бутылку портвейна? –  предложил Блезуа.    

– Продать? –  изумился Мушкетон, в котором пробудились его старые мародерские инстинкты. –  Видно сейчас, что ты еще мальчишка и не знаешь как следует жизни. Зачем  покупать, когда можно взять и так?    

– Взять  так, – отвечал Блезуа, – то есть присвоить себе добро ближнего  своего? Ведь это запрещено, кажется.    

– Где  это запрещено?    

– В  заповедях божьих или церковных, уж не знаю наверное, а только помню, что  сказано: «Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего».    

– Ты  совсем еще ребенок, Блезуа, – покровительственным тоном заметил  Мушкетон. – Совсем ребенок, повторяю еще раз. Скажи-ка, где в Писании  сказано, что англичанин твой ближний?    

– Этого  действительно не сказано; по крайней мере, я что-то не помню, – отвечал  Блезуа.    

– Если  бы ты, вроде меня или Гримо, десяток лет провел на войне, мой дорогой Блезуа,  ты научился бы делать различие между домом ближнего и домом врага. Я полагаю,  что англичанин есть враг, а портвейн принадлежит англичанину, и, следовательно,  он принадлежит нам, так как мы французы. Разве ты не знаешь правила: все, что  ты взял у неприятеля, – твое?    

Речь  эта, произнесенная со всей той авторитетностью, на которую Мушкетон, как ему  казалось, приобрел право в силу своего долгого опыта, поразила Блезуа; он  опустил голову, словно размышляя, но внезапно поднялся с видом человека,  неожиданно напавшего на новый аргумент, который припрет противника к стене.    

– Ну  а наши господа, они тоже так думают?    

Мушкетон  пренебрежительно усмехнулся.    

– Недоставало  только, чтобы я нарушил сон наших храбрых и добрых господ, чтобы доложить им:  «Ваш слуга Мушкетон хочет пить. Пожалуйста, дайте ему ваше разрешение». Ну, спрошу  я тебя, на что господину де Брасье знать, хочу я пить или нет?    

– Да  ведь это дорогое вино, – проговорил, качая головой, Блезуа.    

– Да  хоть бы оно было жидкое золото! Наши господа все равно не стали бы стесняться.  Знай, что один барон де Брасье настолько богат, что мог бы выпить целую бочку  портвейна, Даже если бы ему пришлось платить по пистолю за каплю. И я, право,  не вижу, – продолжал Мушкетон, все более и более надуваясь от  чванства, – почему бы слугам отказывать себе в том, в чем не стали бы себе  отказывать господа?    

Встав с  места, он взял кувшин с пивом, вылил его через иллюминатор в море и величественно  двинулся к двери соседнего отделения на палубу.    

– Ага,  дверь заперта! Эти черти англичане страшно подозрительны.    

– Заперта! –  воскликнул Блезуа не менее жалобно. – Ах, проклятье! Вот горе-то! А у меня  прямо кишки переворачиваются.    

Мушкетон  обернулся к Блезуа с обескураженным выражением на лице, которое ясно показывало,  что он в полной мере разделяет отчаяние славного парня.    

– Заперта! –  повторил он.    

– Но, –  робко заметил Блезуа, – я слышал, господин Мустон, как вы рассказывали,  что однажды в молодости, кажется в Шантильи, вы прокормили себя и своего  господина, ловя куропаток в силки, карпов на удочку и бутылки на шнурок.    

– Это  правда, – заявил Мушкетон, – это правда, сущая правда: вот и Гримо  может подтвердить. Но в погребе была лазейка, и вино было разлито в бутылки; а,  здесь не могу же я просунуть шнурок сквозь эту дверь и протащить посудину весом  пудов в тридцать.    

– Этого  нельзя, но можно вынуть из перегородки две-три доски, а в бочке просверлить буравом  дырку, – заметил Блезуа.    

Мушкетон  вытаращил свои круглые глаза и посмотрел на Блезуа, как человек, встретивший в  другом качества, о которых он и не подозревал.    

– Правда,  это можно! Но где достать клещи, чтобы отодрать доски, и бурав, чтобы просверлить  бочку?    

– Футляр, –  вдруг вмешался Гримо, закончивший в это время свои счеты.    

– Ах  да, футляр, – проговорил Мушкетон, – я было и забыл.    

Гримо  заведовал не только казной, но и оружием, кроме счетов, у него был еще футляр с  инструментами, Гримо был человек величайшей предусмотрительности, и в этом  футляре, тщательно уложенном в дорожный мешок, находилось все необходимое.  Между прочим имелся там и бурав почтенных размеров; им-то и вооружился  Мушкетон.    

Что  касается до клещей, то ему недолго пришлось искать, чем заменить их, так как  кинжал, заткнутый за пояс, мог отлично послужить вместо клещей. Мушкетон  отыскал место, где между досками виднелись щели, и немедленно принялся за дело.    

Блезуа  взирал на него с изумлением и нетерпеливо следил за его работой, вмешиваясь иногда,  чтобы помочь вытащить гвоздь или подать совет, всякий раз уместный и полезный.    

В один  миг Мушкетон оторвал три доски.    

– Ловко! –  заметил Блезуа.    

Мушкетон,  однако, являлся полной противоположностью той лягушки, которая пыталась  сравниться с волом и считала, что она больше, чем была на самом деле. Он  укоротил свое имя на целую треть, но не мог проделать того же со своим животом.  Попытавшись пролезть в отверстие, Мушкетон с огорчением убедился, что нужно  вынуть еще, по крайней мере, две или три доски.    

Он  вздохнул и снова принялся за работу.    

Гримо,  покончив со своим счетоводством, с величайшим интересом следил за ходом дела.  Подойдя к товарищам, он заметил тщетные усилия Мушкетона проникнуть в  обетованную землю и счел долгом вмешаться.    

– Я! –  проговорил он.    

Это  слово для Блезуа и Мушкетона стоило целого совета, а сонет, как известно, стоит  поэмы.    

Мушкетон  обернулся.    

– Что  ты? – спросил он Гримо.    

– Я  пролезу.    

– Это  правда, – согласился Мушкетон, окидывая взглядом длинную худую фигуру товарища, –  это правда: ты пройдешь, ты легко пройдешь.    

– Конечно, –  подтвердил Блезуа. – К тому же он знает, какие бочки с вином, ведь он был  в том отделении с господином д'Артаньяном. Пусть идет Гримо, Мушкетон.    

– Да  я и сам пролез бы не хуже Гримо, – отвечал задетый Мушкетон.    

– Наверно,  но это будет слишком долго, а я умираю от жажды. Мои внутренности вконец  взбунтовались.    

– Ну,  иди, Гримо, – согласился Мушкетон, передавая ему кувшин из-под пива и  бурав.    

– Сполосните  стаканы, – сказал Гримо.    

Затем он  дружески кивнул Мушкетону, словно извиняясь за то, что оканчивает операцию, так  блестяще начатую другим, и, змеей проскользнув в щель, исчез в темноте.    

Блезуа  от восторга заплясал. Из всех безумных подвигов, совершенных необыкновенными  людьми, которым он имел счастье помогать, этот подвиг казался ему самым  удивительным, почти чудесным.    

– Ну,  теперь ты увидишь, – заговорил вновь Мушкетон все тем же тоном  решительного превосходства, которому Блезуа, видимо, охотно подчинялся, –  теперь ты увидишь, как пьем мы, старые солдаты, когда нас томит жажда.    

– Плащ, –  раздался из глубины погреба голос Гримо.    

– Ах  да, – спохватился Мушкетон.    

– Чего  он хочет? – спросил Блезуа.    

– Завесить  плащом то место, где вынуты доски, чтобы закрыть лазейку.    

– Это  зачем? – в недоумении спросил Блезуа.    

– Эх,  простота! – сказал Мушкетон. – А если кто войдет?    

– И  то правда! – воскликнул Блезуа с явным восхищением. – Но ведь там он  ничего не увидит впотьмах.    

– Гримо  всегда отлично видит, – заметил Мушкетон, – ночью – как днем.    

– Счастливец, –  ответил Блезуа. – А я вот без свечи не могу сделать и двух шагов: непременно  наткнусь на что-нибудь.    

– Это  все оттого, что ты не был на военной службе, – отвечал Мушкетон, – а  то бы научился отыскивать иголку в печи для хлеба. Но тише!    

Кто-то  идет, кажется.    

Мушкетон  издал легкий свист, служивший обоим лакеям в дни молодости тревожным сигналом.  Затем поспешно присел к столу и знаком приказал Блезуа сделать то же. Блезуа  повиновался. Дверь открылась, и на пороге появилось двое закутанных в плащ людей.    

– Ого! –  проговорил один из них. – Никто не спит, хотя уже четверть двенадцатого!  Это против правил. Чтобы через четверть часа все было убрано, огонь потушен и  все спали!    

Оба  незнакомца прошли к двери того отделения, куда проскользнул Гримо, отперли ее,  вошли и замкнули за собой.    

– Ах, –  прошептал Блезуа. – Он погиб!    

– Ну  нет, Гримо – хитрая лисица! – пробормотал Мушкетон.    

Оба  товарища стали ждать, напрягая слух и затаив дыхание.    

Прошло  десять минут, в течение которых не слышно было никакого шума, который указал  бы, что Гримо пойман на месте преступления.    

Затем  дверь снова отворилась, закутанные фигуры вошли, так же старательно затворили  за собой дверь и удалились, еще раз повторив приказание погасить огонь и лечь  спать.    

– Как  быть, – сказал Блезуа, – гасить, что ли? Мне все это кажется  подозрительным.    

– Они  сказали «через четверть часа»; у нас еще пять минут, – отвечал Мушкетон.    

– А  не предупредить ли нам господ?    

– Подождем  Гримо.    

– А  если его убили?    

– Гримо  закричал бы.    

– Разве  вы не знаете, что он нем, как рыба?    

– Ну,  тогда мы услышали бы возню, падение тела.    

– А  ну как он не вернется?    

– Да  вот он.    

Действительно,  в эту самую минуту Гримо отодвинул плащ, закрывавший место, где были разобраны  доски, и из-под плаща показалась его голова.    

Лицо его  было смертельно бледно, глаза расширились от ужаса, белки: сверкали, а зрачки  казались мертвыми точками. Он держал в руке кувшин из-под пива, чем-то  наполненный; поднеся его к свету маленькой коптящей лампы, он издал только один  краткий звук «О!», но с выражением такого глубокого ужаса, что Мушкетон в  испуге отступил, а Блезуа чуть не лишился чувств.    

Оба они  все же заглянули в кувшин: он был полон пороху.    

Убедившись,  что фелука вместо вина нагружена порохом, Гримо бросился к трапу и одним  прыжком очутился у двери, за которой спали четверо друзей. Подбежав к ней, он  слегка толкнул ее. Дверь приотворилась и задела д'Артаньяна, который спал около  нее и сразу проснулся.    

Увидев  взволнованное лицо Гримо, он сейчас же понял, что случилось что-то из ряду вон  выходящее, и хотел крикнуть, но Гримо приложил палец к губам и в мгновение ока  задул ночник, горевший в другом конце каюты.    

Д'Артаньян  приподнялся на локте; Гримо стал на колени и, вытянув шею, трепеща от волнения,  поведал ему на ухо нечто настолько драматичное само по себе, что можно было  обойтись без жестикуляции и мимики.    

Пока он  рассказывал, Атос, Портос и Арамис мирно спали, как люди, которые уже добрую  неделю не знали настоящего сна. Между тем на нижней палубе Мушкетон сначала  стоял как в столбняке, а потом спохватился и стал собираться. Блезуа,  охваченный ужасом, с взъерошенными волосами, попытался делать то же самое.    

Вот что  случилось с Гримо.    

Пройдя в  среднее отделение нижней палубы, он начал свои поиски. И тотчас же натолкнулся  на бочку. Он тихонько ударил по ней. Она оказалась пустой; Гримо перешел ощупью  к другой, которая была тоже пустая. Третья бочка издала глухой звук; она, без  сомнения, содержала драгоценный напиток. Гримо присел на корточки возле бочки и  стал шарить рукой, стараясь найти, где бы поудобнее приладить бурав. Вдруг ему  попался кран.    

«Отлично, –  подумал он, – это сильно упрощает дело».    

Он  подставил свой кувшин, открыл кран и почувствовал, что содержимое потихоньку  переходит из одного вместилища в другое. Гримо из предосторожности запер кран и  поднес кувшин к губам, чтобы попробовать, так как ко своей добросовестности не  хотел угощать своих товарищей чем-нибудь таким, за что бы не мог отвечать.    

В это  время Мушкетон подал свой сигнал. Гримо, опасаясь ночного обхода, юркнул между  бочками и притаился.    

В самом  деле, дверь отворилась, и вошли два закутанных в плащи человека, те самые, которые  дали Блезуа и Мушкетону приказ погасить огонь.    

Один из  вошедших нес фонарь с высокими стеклами, так что пламя не выбивалось наверх.  Кроме того, стекла фонаря были прикрыты бумагой, которая умеряла или, вернее,  поглощала свет и теплоту.    

Человек  этот был Грослоу.    

Другой  держал в руке что-то длинное, гибкое, белое, свернутое вроде каната. Лицо  человека скрывалось под шляпой с широкими полями. Гримо подумал, что этих людей  привело сюда то же желание, что и его, желание раздобыть портвейн. Он плотнее  прижался к бочке я решил, что, если даже его изловят, преступление в конце  концов не так уж велико.    

Подойдя  к бочке, за которой спрятался Гримо, вошедшие остановились.    

– Фитиль  с вами? – спросил по-английски державший фонарь.    

– Вот  он, – последовал ответ.    

При  звуке этого голоса Гримо задрожал, чувствуя, что ледяной холод проник до мозга  его костей. Он тихонько приподнялся, вгляделся поверх обруча и под опущенными  полями шляпы различил бледное лицо Мордаунта.    

– Сколько  времени может гореть фитиль? – обратился Мордаунт к своему спутнику.    

– Думаю,  что минут пять, – отвечал шкипер.    

И этот  голос показался Гримо немного знакомым. Он посмотрел на его спутника и после  Мордаунта узнал и Грослоу.    

– В  таком случае, – заговорил опять Мордаунт, – вы предупредите ваших  людей: пусть будут наготове, но не говорите им для чего. Шлюпка идет за  фелукой?    

– Как  собака за хозяином, на крепкой пеньковой бечеве.    

– Так  вот, когда часы пробьют четверть первого, вы соберете своих людей и, соблюдая  полнейшую тишину, спуститесь в шлюпку…    

– Но  сначала надо поджечь фитиль.    

– Это  уж мое дело. Я хочу быть уверенным в том, что моя месть совершится. Весла в шлюпке?    

– Все  готово.    

– Прекрасно.    

– Итак,  все условленно.    

Мордаунт  стал на колени и всунул конец фитиля довольно глубоко в кран, так, чтобы оставалось  только поджечь другой конец.    

Покончив  с этим, он поднялся и вынул часы.    

– Вы  помните? В четверть первого, иначе говоря…    

Он  посмотрел на часы.    

– Через  двадцать минут.    

– Отлично, –  заметил Грослоу, – только я считаю долгом еще раз предупредить вас, что вы  оставили для себя самую опасную часть дела и гораздо лучше было бы поручить  зажечь фитиль кому-нибудь из наших людей.    

– Мой  дорогой Грослоу, – отвечал на это Мордаунт, – есть французская  пословица: «Каждый сам себе лучший слуга». Я хочу применить ее на деле.    

Гримо  если не все понял, то все слышал: выражения лиц собеседников дополнили ему несовершенное  знание языка. Он видел и узнал двух смертельных врагов мушкетеров. Он заметил,  как Мордаунт вставил фитиль. Он слышал пословицу, произнесенную по-французски.  Наконец он несколько раз опускал руку в кувшин, который он держал в другой  руке, и пальцы его, вместо вина, страстно ожидаемого Мушкетоном и Блезуа,  зарывались в мелкие зерна пороха.    

Мордаунт  и шкипер собрались уходить. В дверях они остановились и прислушались.    

– Слышите  вы, как они спят? – спросил один из них.    

Действительно,  сверху через потолок доносился храп Портоса.    

– Сам  бог предает их в наши руки, – проговорил Грослоу.    

– И  на этот раз, думаю, сам дьявол не спасет их, – добавил Мордаунт.    

С этими  словами оба вышли.    

 Глава 30. ПОРТВЕЙН  (Продолжение)    

     

Гримо  слышал, как заскрипел замок. Затем, убедившись, что остался один, он немедленно  поднялся и ощупью стал пробираться вдоль стенки.    

– Ах, –  мог только проговорить он, стирая рукавом выступившие у него на лбу капли пота, –  какое счастье, что Мушкетону захотелось пить!    

Он  спешил добраться до лазейки в перегородке. Все это ему казалось сном, но порох  в кувшине был настоящий и доказывал, что это была действительность, хуже  всякого предсмертного бреда.    

Д'Артаньян,  как легко можно себе представить, выслушал все это с возрастающим интересом и,  не дослушав до конца, легко вскочил и тотчас же наклонился к уху спавшего  Арамиса, прижав его плечо, чтобы предупредить какое-нибудь резкое движение.    

– Шевалье, –  шепнул он ему, – встаньте, но постарайтесь не делать ни малейшего шума.    

Арамис  проснулся. Д'Артаньян повторил свое приглашение, сжав ему руку. Арамис повиновался.    

– Слева  от вас лежит Атос, – сказал он ему. – Предупредите его, как я  предупредил вас.    

Арамис  без труда предупредил Атоса, который спал очень чутко, как все нервные люди; но  с Портосом вышло немало возни. Он принялся было спрашивать, зачем да почему так  неожиданно прервали его сон, что было ему очень неприятно; но д'Артаньян вместо  всяких объяснений зажал ему рот рукой. Затем наш гасконец протянул руки, обнял  своих друзей за шею, тесно прижал их к себе и зашептал:    

– Друзья,  нам необходимо немедленно же покинуть эту фелуку, иначе мы все погибли.    

– Как? –  проговорил Атос. – Опять?    

– Знаете  ли вы, кто у нас шкипером?    

– Нет.    

– Капитан  Грослоу!    

Д'Артаньян  почувствовал, как вздрогнули его друзья, и понял, что его слова произвели надлежащее  действие.    

– Грослоу! –  прошептал Арамис. – О, проклятие!    

– Кто  такой этот Грослоу? – спросил Портос. – Я не помню его.    

– Это  тот герой, который раскроил голову младшему Парри, а теперь готовится раскроить  наши.    

– Ого!    

– А  знаете вы, кто его помощник?    

– Его  помощник? – спросил Атос. – Какой такой помощник? Разве бывают  помощники у шкипера на фелуке с четырьмя матросами? Что это, трехмачтовая  шхуна, что ли?    

– Да,  но господин Грослоу не заурядный шкипер и потому имеет помощника. Помощником у  него состоит Мордаунт.    

При этом  известии мушкетеры не только вздрогнули, но едва удержались от крика. При всей  их отваге, роковое имя это оказывало на них какое-то таинственное действие: им  становилось страшно, даже когда его произносили.    

– Что  же делать? – спросил Атос.    

– Овладеть  фелукой, – предложил Арамис.    

– А  негодяя убить, – дополнил Портос.    

– Фелука  минирована. Бочки, которые я считал наполненными портвейном, оказались на самом  деле с порохом. Когда Мордаунт увидит, что план его раскрыт, он всех взорвет, и  друзей и врагов. Но, право же, этот господин такого сорта, что я не имею ни  малейшего желания отправляться в его обществе ни в рай, ни в ад.    

– У  вас, значит, есть какой-нибудь план? – спросил Атос.    

– Есть.    

– В  чем он заключается?    

– Доверяетесь  ли вы мне?    

– Приказывайте! –  в один голос проговорили все трое.    

– Отлично;  тогда идемте.    

Д'Артаньян  подошел к иллюминатору, размерами не больше форточки, но все же достаточно  широкому, чтобы в него мог пролезть человек; он тихонько повернул на петлях  ставень.    

– Вот  путь к спасению, – сказал он.    

– Черт  возьми, – заметил Арамис. – Холодно, мой друг.    

– Если  не хотите, оставайтесь, но предупреждаю, что сейчас здесь будет очень жарко.    

– Но  не можем же мы вплавь достигнуть берега!    

– К  фелуке привязана шлюпка. Мы сядем в нее и перережем канат, вот и все. Вперед,  товарищи.    

– Одну  минуту, – возразил Атос. – А наши люди?    

– Мы  здесь, – произнесли в один голос Мушкетон и Блезуа, которых Гримо привел,  чтобы собрать в каюте все силы; они незаметно проскользнули сюда через люк,  находившийся у самой двери в каюту.    

И все же  трое друзей замерли перед жутким видом, который открылся им в узком отверстии,  когда Д'Артаньян поднял ставень.    

Действительно,  кто только видел, согласится, что нет зрелища более угнетающего, чем вид  взволнованного моря, глухо катящего свои черные валы при бледном свете землей  луны.    

– Великий  боже! – воскликнул д'Артаньян. – Мы колеблемся, кажется? Если мы колеблемся,  чего же требовать от наших людей?    

– Я  не колеблюсь, – заявил Гриме.    

– Сударь, –  пролепетал Блезуа, – я умею плавать только в реке, предупреждаю вас.    

– А  я совсем не умею плавать, – проговорил Мушкетон.    

Тем  временем д'Артаньян уже лез в иллюминатор.    

– Друг  мой, вы решились? – спросил Атос.    

– Да, –  отвечал гасконец, – следуйте и вы за мной. Вы человек совершенный, пусть  ваш дух восторжествует над плотью. Вы, Арамис, скомандуйте людям, а вы, Портос,  сокрушайте всех и все, что станет нам на пути.    

Д'Артаньян  пожал руку Атосу, улучил момент, когда фелука накренилась и вода залила его до  пояса, отпустил руку, которою он держался за иллюминатор, и прыгнул наружу. Не  успела фелука накрениться на другую сторону, за ним последовал Атос. Затем  корма стала подниматься, и они увидели, как из воды показался натянувшийся  канат, которым была привязана шлюпка.    

Д'Артаньян  поплыл к канату и скоро достиг его.    

Он  ухватил рукой канат и держался за него, едва высунув из воды голову. Минуту  спустя к нему подплыл Атос.    

Затем за  кормой показались еще две головы: то были Арамис и Гримо.    

– Меня  беспокоит Блезуа, – заметил Атос. – Вы слышали, Д'Артаньян, он  сказал, что умеет плавать только в реке.    

– Если  умеешь плавать, то можешь плавать везде, – отвечал д'Артаньян.    

– К  лодке, к лодке!    

– Но  Портос? Я не вижу Портоса!    

– Успокойтесь.  Портос сейчас явится. Он плавает, как левиафан.    

Тем не  менее Портос все не появлялся. На фелуке в это время разыгрывалась трагикомическая  сцена.    

Мушкетон  и Блезуа, напуганные шумом волн, свистом ветра, ошеломленные при виде кипящей  черной пучины, не только не устремлялись вперед, но даже отступали.    

– Ну  же, вперед, смелей, в воду! – понукал Портос.    

– Но,  сударь, я не умею плавать, – молил Мушкетон. – Оставьте меня здесь.    

– И  меня тоже, – просил Блезуа.    

– Уверяю  вас, на такой маленькой лодке я буду только стеснять вас, – говорил  Мушкетон.