1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
     

Ближайший  путь из кабинета миледи в сад вел через известный вам кустарник. Для того чтобы  вы лучше поняли дальнейшее, я должен прибавить, что дорожка в кустарнике была излюбленной  прогулкой мистера Фрэнклина.    

Когда он  исчезал из дома и его нигде не могли найти, мы обыкновенно находили его там.    

Надо  признаться, читатель, я довольно упрямый старик. Чем упорнее сыщик Кафф скрывал  от меня свои мысли, тем упорнее старался я в них проникнуть.    

Когда мы  свернули в кустарник, я попытался провести его другим способом.    

– При  настоящем положении вещей, – сказал я, – на вашем месте я стал бы в  тупик.    

– При  настоящем положении вещей, – ответил Кафф, – на моем месте вы пришли  бы к выводу, который уничтожил бы всякое сомнение. Оставим этот вывод пока в  стороне, мистер Беттередж. Я привел вас сюда не за тем, чтобы вы подкапывались  под меня, как барсук; я привел вас сюда для того, чтобы получить от вас  некоторые сведения. Конечно, вы могли бы сообщить их мне и в доме. Но двери и  слушатели взаимно притягивают друг друга, и люди моей профессии иногда имеют  полезное для здоровья пристрастие к свежему воздуху.    

Немыслимо  было провести этого человека. Я уступил и стал терпеливо, насколько мог,  ожидать, что последует дальше.    

– Не  будем вникать в причины поведения вашей барышни, – продолжал сыщик, –  пожалеем только, что она отказывается мне помочь, потому что, поступая так, она  делает следствие более трудным, чем оно могло бы быть.    

Мы  должны теперь постараться без ее помощи разрешить тайну пятна, которое, верьте  моему слову, является также и тайной алмаза. Я решил повидать слуг и  исследовать их мысли и поступки, мистер Беттередж, вместо того чтобы обыскивать  их гардеробы. Однако, прежде чем приступить к этому, я хотел бы задать вам два  вопроса. Вы человек наблюдательный; скажите, не заметили ли вы какой-нибудь  странности в ком-либо из слуг, – кроме, разумеется, весьма естественного  испуга и волнения, – после того, как обнаружилась пропажа алмаза? Не было  ли между ними какой-нибудь особенной ссоры? Например, не рассердился ли  кто-нибудь совершенно неожиданно? Или не занемог ли вдруг?    

Я  вспомнил о внезапной болезни Розанны Спирман за вчерашним обедом, но не успел ответить,  как сыщик вдруг уставился на кустарник и пробормотал про себя:    

– Ага!    

– Что  случилось? – спросил я.    

– Опять  приступ ревматизма, – ответил сыщик громким голосом, словно желая, чтобы  нас услышало третье лицо. – Должно быть, к перемене погоды.    

Еще  несколько шагов, и мы очутились у дома. Круто повернув направо, мы вышли на террасу  и спустились по ступенькам в нижний сад. Сыщик Кафф остановился на открытом  месте, откуда все хорошо было видно на большом расстоянии.    

– Невероятно,  чтобы эта молодая девушка, Розанна Спирман, с такой наружностью имела любовника, –  сказал он, – но в интересах этой девушки я должен спросить у вас сейчас,  не обзавелась ли она, бедняжка, обожателем, по примеру остальных?    

Что  означал его вопрос при данных обстоятельствах? Вместо ответа я вытаращил на  него глаза.    

– Дело  в том, что я приметил Розанну Спирман, прятавшуюся в кустах, когда мы проходили  мимо, – сказал сыщик.    

– Это  когда вы сказали «ага»?    

– Да,  когда я сказал «ага». Если у нее есть обожатель, такое поведение не означает  ничего. Если же нет, то, при настоящем положении дел в доме, это крайне  подозрительно, и, как мне ни жаль, я буду вынужден действовать соответствующим  образом.    

Что мог  я ему сказать? Я знал, что кустарник был любимой прогулкой мистера Фрэнклина; я  знал, что, по всей вероятности, он пойдет по этой дороге, возвращаясь со  станции; я знал, что Пенелопа не раз заставала тут свою подругу и всегда  уверяла меня, что Розанна хотела привлечь к себе внимание мистера Фрэнклина.  Если дочь моя права, Розанна могла тут поджидать возвращения мистера Фрэнклина  как раз в то время, когда сыщик заметил ее, Я был поставлен перед трудным  выбором – или упомянуть о фантазиях Пенелопы, как о своих собственных, или  предоставить несчастной девушке пострадать от последствий, от очень серьезных  последствии, возбудив подозрения сыщика Каффа. Из чистого сострадания к девушке  – клянусь честью и душою, из чистого сострадания к девушке – я дал сыщику  необходимые объяснения и сказал ему, что Розанна имела неосмотрительность  влюбиться в мистера Фрэнклина Блэка.    

Инспектор  Кафф не смеялся никогда. В тех немногих случаях, когда что-нибудь казалось ему  забавным, углы его губ слегка кривились, и только.    

Они  слегка покривились и сейчас.    

– Не  лучше ли было бы вам сказать, что она имела неосмотрительность родиться безобразной  и служанкой? – спросил он. – Влюбиться в джентльмена с наружностью и  обращением мистера Фрэнклина кажется мне не самым большим сумасбродством в ее  поведении. Однако я рад, что все выяснилось. Как-то легче на душе, когда хоть  какая-нибудь загадка разрешается. Да, я сохраню ото в тайне, мистер Беттередж.  Я люблю обращаться нежно с человеческими недугами, хоть мне в моей профессии не  так уж часто представляется такой случай. Вы думаете, мистер. Фрэнклин Блэк не  подозревает о склонности этой девушки? Поверьте, он скорехонько узнал бы о ней,  будь девушка недурна собой. Некрасивым женщинам плохо живется на этом свете;  будем надеяться, что они получат награду на том. А у вас премиленький сад, и  как хорошо содержится луг! Посмотрите сами, насколько красивей кажутся цветы,  когда их окружает трава, а не песок. Нет, благодарю. Я не сорву розу. У меня  болит сердце, когда их срывают со стеблей, так же, как у вас болит сердце,  когда что-нибудь неладно в людской. Вы не заметили что-нибудь необычное для вас  в слугах, когда узнали о пропаже алмаза?    

До сих  пор я держал себя очень откровенно с сыщиком Каффом. Но вкрадчивость, с какою  он вторично обратился ко мне с этим вопросом, заставила меня быть осторожнее.  Сказать попросту, меня вовсе не радовала мысль помогать его розыскам, если эти  розыски приводили его, словно змею, ползущую в траве, к моим товарищам –  слугам.    

– Я  ничего не заметил, – сказал я, – кроме того, что все мы растерялись,  включая и меня самого.    

– О! –  сказал сыщик. – И вы ничего больше не имеете мне сказать, не так ли?    

Я  ответил с невозмутимой физиономией (льщу себя этой мыслью):    

– Ничего.    

Унылые  глаза сыщика Каффа пристально уставились мне в лицо.    

– Мистер  Беттередж, – сказал он, – позвольте пожать вам руку. Я чрезвычайно  вас полюбил.    

Почему  он выбрал именно эту минуту, когда я обманул его, чтоб высказать мне свое расположение,  понять но могу. Но, разумеется, я несколько возгордился, не на шутку  возгордился тем, что наконец-то провел знаменитого Каффа!    

Мы  вернулись домой, Кафф попросил отвести ему для допроса особую комнату, а потом  присылать туда слуг, живущих в доме, одного за другим, по порядку их звания, от  первого до последнего.    

Я привел  сыщика Каффа в свою собственную комнату, а потом созвал всех слуг в переднюю.  Розанна Спирман пришла вместе с другими, такая же, как всегда. Она была в своем  роде не менее опытна, нежели сыщик, и, я подозреваю, слышала в кустарнике, как  он расспрашивал меня о слугах вообще, прежде чем увидел ее. Но по лицу ее  нельзя было и догадаться, что она помнит о существовании такого места, как наш  кустарник.    

Я  отправлял к сыщику одну служанку за другой, как мне было ведено.    

Кухарка  первая вошла в судилище, другими словами – в мою комнату. Она оставалась там очень  недолго. Выводом ее было, когда она вышла:    

– Сыщик  Кафф не в духе, но сыщик Кафф настоящий джентльмен.    

Вслед за  нею отправилась горничная миледи. Оставалась она гораздо дольше. Заключением ее  было, когда она вышла:    

– Если  сыщик Кафф не верит словам порядочной женщины, то он мог бы, по крайней мере,  оставить свое мнение при себе!    

Потом  отправилась Пенелопа. Оставалась минуты две, не больше. Донесение:    

– Сыщика  Каффа очень жаль; должно быть, он в молодости был несчастлив в любви, батюшка.    

После  Пенелопы пошла старшая служанка. Оставалась, как и горничная миледи, довольно  долго. Вывод:    

– Я  поступила к миледи не затем, чтобы какой-нибудь полицейский подозревал меня в  глаза.    

Потом  пошла Розанна Спирман. Оставалась дольше всех. Никакого вывода – мертвое молчание  и бледные, как смерть, губы. Самюэль, лакей, пошел вслед за Розанной. Оставался  минуты две. Донесение:    

– Стыдно  должно быть тому, кто чистит сапоги мистеру Каффу.    

Нанси,  судомойка, пошла последней; оставалась минуты две. Донесение:    

– У  сыщика есть сердце, он не насмехается, мистер Беттередж, над бедной работящей девушкой.    

Отправившись  в судилище, когда все уже было закончено, узнать, не будет ли мне каких-нибудь  новых приказаний, я нашел сыщика глядящим в окно и насвистывающим «Последнюю  летнюю розу».    

– Набрели  на что-нибудь, сэр? – спросил я.    

– Если  Розанна Спирман отпросится из дому, – сказал сыщик, – отпустите ее,  бедняжку, но сперва дайте мне знать.    

Уж лучше  было бы мне промолчать о Розанне и мистере Фрэнклине. Было ясно, что несчастная  девушка возбудила подозрения сыщика Каффа, несмотря на все мои старания не допустить  этого.    

– Надеюсь,  вы не считаете Розанну причастной к пропаже алмаза? – осмелился я  спросить.    

Углы  меланхолических губ Каффа искривились, и он пристально посмотрел мне в лицо.    

– Я  думаю, лучше будет не говорить вам ничего, мистер Беттередж, – сказал  он, – а иначе вы, пожалуй, расстроитесь.    

Я  усомнился: уж точно ли удалось мне тогда, в саду, провести знаменитого Каффа. К  моему облегчению, нас прервал стук в дверь, и пришло известие кухарки: Розанна  Спирман отпросилась выйти, по всегдашней своей причине: болит голова и хочется  подышать свежим воздухом.    

По знаку  сыщика я сказал:    

– Пусть  ее идет.    

– Где  у вас выход для прислуги? – спросил он, едва мы остались одни.    

Я  показал ему его.    

– Заприте  дверь вашей комнаты, – проговорил сыщик, – и если кто-нибудь спросит  обо мне, скажите, что я сижу здесь и размышляю.    

Он опять  скривил углы губ и исчез.    

Оставшись  один, я почувствовал сильнейшее любопытство, подтолкнувшее меня самолично  заняться розысками.    

Было  ясно, что подозрения сыщика Каффа были возбуждены ответами слуг на допросе. А  между тем две служанки (кроме самой Розанны), остававшиеся на допросе дольше  других, – горничная миледи и горничная по дому, – были из самых ярых  гонительниц несчастной девушки. Придя к этому заключению, я будто случайно  заглянул в людскую, увидел, что там происходит чаепитие, и тотчас на него  напросился.    

Надежда  моя найти союзника в чайнике оправдалась. Менее чем через полчаса я знал  столько же, сколько сам сыщик.    

Ни горничная  миледи, ни первая горничная по дому не поверили вчерашней болезни Розанны. Эти  две чертовки – прошу прощения, но как же иначе назвать злых женщин? –  несколько раз прокрадывались в четверг после полудня наверх, пытаясь отворить  дверь Розанны и всякий раз находя ее запертою, стучались и но получали ответа,  слушали и не слышали никакого звука изнутри.    

Когда  девушка спустилась к чаю и снова была отослана в постель по причине нездоровья,  две вышеупомянутые чертовки опять попробовали отворить ее дверь и нашли ее  запертой, заглянули в замочную скважину и нашли ее заткнутой, видели свет под  дверями в полночь и слышали треск огня (огонь в спальне служанки в июне!) в  четыре часа утра. Все это они рассказали сыщику Каффу, который, вместо  благодарности за их желание помочь ему, посмотрел на них кислым и  подозрительным взглядом, явно показывая, что не верит ни той, ни другой. Отсюда  – нелестный отзыв обеих женщин о сыщике.    

Отсюда  (а также и под влиянием чайника) – их готовность дать волю языку о  неджентльменском обращении сыщика с ними.    

Так как  я уже подметил уловки знаменитого Каффа и знал, что он намерен тайно следить за  Розанной, когда она выйдет на прогулку, мне стало ясно, что он нарочно не  показал обеим горничным, как существенно они ему помогли. Покажи только женщинам  подобного рода, что считаешь их показания достойными доверия, и они до того  зачванятся этим, такого наговорят, что сразу заставят Розанну Спирман быть  начеку.    

Я вышел  из дома. Летний вечер был удивительно хорош. Я сильно жалел бедную девушку и  вообще был очень встревожен оборотом, какой приняло дело.    

Направившись  к кустарнику, я встретил мистера Фрэнклина в его любимой аллее. Он давно уже вернулся  со станции и успел переговорить с миледи. Она рассказала ему о непонятном  отказе мисс Рэчель дать осмотреть ее гардероб и привела его этим в такое  уныние, что он, казалось, не решался больше говорить о барышне. Фамильный  характер сказался в нем в этот вечер впервые во всей своей силе.    

– Ну,  Беттередж, – сказал он, – как нравится вам атмосфера тайны и подозрения,  в которой мы все теперь живем? Помните утро, когда я приехал с Лунным камнем?  Боже мой, как я жалею, что мы не бросили его в пески!    

После  этой вспышки он не захотел продолжать разговора, пока не успокоится. Мы молча  шли рядом минуты две, а потом он спросил меня, куда делся сыщик Кафф.  Невозможно было обмануть мистера Фрэнклина, сказав ему, будто сыщик сидит в  моей комнате и размышляет. Я рассказал ему все, как было, упомянув в  особенности то, что горничная миледи и горничная по дому сообщили о Розанне  Спирман.    

Ясный ум  мистера Фрэнклина постиг в одно мгновение, на кого направлены подозрения  сыщика.    

– Вы,  кажется, говорили мне сегодня утром, – сказал он, – что один из  лавочников уверял, будто встретил Розанну вчера, по дороге во Фризинголл, когда  мы предполагали, что она лежит больная в своей комнате?    

– Да,  сэр.    

– Если  горничная тетушки и другая женщина говорят правду, значит лавочник действительно  встретил ее. Болезнь была предлогом, чтобы нас обмануть. У нее была  какая-нибудь преступная причина, для того чтобы тайно побывать в городе.  Запачканное краской платье, по-видимому, принадлежит ей, а огонь в ее комнате в  четыре часа был разведен для того, чтобы сжечь это платье. Розанна Спирман  украла алмаз. Я сейчас же пойду и скажу тетушке, какой оборот приняло дело.    

– Нет,  повремените еще, сэр, – послышался меланхолический голос позади нас.    

Мы  быстро обернулись и очутились лицом к лицу с сыщиком Каффом.    

– Почему  же? – спросил мистер Фрэнклин.    

– Потому  что, сэр, если вы скажете миледи, то миледи передаст это мисс Вериндер.    

– Предположим,  что передаст. А дальше?    

Мистер  Фрэнклин произнес это с внезапным жаром и запальчивостью, как если б сыщик  смертельно оскорбил его.    

– А  как вы думаете, сэр, – спокойно сказал сыщик Кафф, – благоразумно ли  задавать этот вопрос мне – и в такую минуту?    

Наступило  минутное молчание. Мистер Фрэнклин приблизился к сыщику. Оба они пристально посмотрели  в лицо друг другу. Мистер Фрэнклин заговорил первый, понизив голос так же  внезапно, как повысил его.    

– Я  полагаю, вам известно, мистер Кафф, – сказал он, – что вы ведете дело  чрезвычайно щекотливое.    

– Не  в первый, а может быть, в сотый раз веду я щекотливое дело, – ответил тот  со своим обычным бесстрастием.    

– Вы  хотите сказать, что запрещаете мне говорить тетушке о случившемся?    

– Я  хочу сказать, сэр, что я брошу это дело, если вы сообщите леди Вериндер или  кому бы то ни было о том, что случилось, пока я не дам вам позволения на это.    

Эти  слова решили вопрос. Мистеру Фрэнклину ничего больше не оставалось, как покориться;  он гневно повернулся и оставил нас.    

Я с  трепетом слушал их, не зная, кого подозревать и что теперь думать.    

Но,  несмотря на мое смущение, две вещи были мне ясны: во-первых, что барышня, неизвестно  почему, была причиною тех колкостей, которые они наговорили друг другу.  Во-вторых, что они совершенно поняли друг друга, не обменявшись накануне  никакими предварительными объяснениями.    

– Мистер  Беттередж, – сказал сыщик, – вы сделали очень большую глупость в мое  отсутствие. Вы сами пустились на розыски. Впредь, может быть, вы будете так  любезны, что станете производить розыски совместно со мной.    

Он взял  меня под руку и повел по дороге, которой сюда пришел. Должен признаться, что  хотя я и заслужил его упрек, тем не менее я не собирался помогать ему  расставлять ловушки Розанне Спирман. Воровка она была или нет, законно это или  нет, мне было все равно, – я ее жалел.    

– Чего  вы хотите от меня? – спросил я, вырвав свою руку и остановившись.    

– Только  небольших сведений о здешних окрестностях, – ответил сыщик.    

Я не мог  отказаться пополнить географический багаж сыщика Каффа.    

– Есть  ли на этой стороне какая-нибудь дорога, которая вела бы от морского берега к дому? –  спросил Кафф.    

С этими  словами он указал на сосновую аллею, которая вела к Зыбучим пескам.    

– Да, –  ответил я, – тут есть дорожка.    

– Покажите  ее мне.    

Рядышком,  в сумерках летнего вечера, оба мы, сыщик и я, отправились к Зыбучим пескам.    

 Глава XV    

     

Кафф  молчал, погруженный в свои думы, пока мы не вышли в сосновую аллею. Тут он очнулся,  как человек, принявший решение, и опять заговорил со мной.    

– Мистер  Беттередж, – сказал он, – так как вы сделали мне честь и впряглись,  как говорится, со мной в одну упряжку и так как я думаю, что вы можете быть мне  полезны еще до истечения нынешнего вечера, – я не вижу никакой надобности  мистифицировать друг друга и намерен со своей стороны подать вам пример  откровенности. Вы решили не сообщать мне никаких сведений, которые могли бы  повредить Розанне Спирман, потому что с вами она вела себя хорошо и потому что  вам искренно жаль ее. Эти гуманные побуждения делают вам большую честь, по в  данном случае они совершенно бесполезны. Розанне Спирман не грозит никакая  опасность, даже если я обвиню ее как соучастницу в пропаже алмаза, на основании  улик, которые так же очевидны для меня, как нос на вашем лице.    

– Вы  хотите сказать, что миледи не станет преследовать ее судебным порядком? –  спросил я.    

– Я  хочу сказать, что миледи не сможет преследовать ее, – ответил сыщик. –  Розанна Спирман – не более как орудие в руках другого лица, и ради этого  другого лица Розанна Спирман будет пощажена.    

Он  говорил серьезно, в этом нельзя было сомневаться. Однако в душе моей  шевельнулось что-то недоброе против него.    

– Не  можете ли вы назвать это другое лицо? – спросил я.    

– Не  можете ли вы, мистер Беттередж?    

– Нет.    

Сыщик  Кафф все стоял неподвижно и смотрел на меня с меланхолическим участием.    

– Мне  всегда приятно обращаться нежно с людскими слабостями, – сказал он. –  А в настоящую минуту я испытываю прямо нежность к вам, мистер Беттередж. А вы,  по той же прекрасной причине, чувствуете особенную нежность к Розанне Спирман,  не правда ли? Скажите, не сшила ли она себе недавно новое белье?    

К чему  он так неожиданно ввернул этот странный вопрос, я никак не мог догадаться. Но,  не видя, чем правда могла бы повредить Розанне, я ответил, что девушка поступила  к нам с очень скудным запасом белья и что миледи в вознаграждение за ее хорошее  поведение (я сделал ударение на последних словах) подарила ей новое белье  недели две тому назад.    

– Как  жалок этот свет! – сказал сыщик. – Человеческая жизнь есть нечто вроде  мишени, в которую несчастье стреляет беспрестанно и всегда попадает в цель.  Если б не этот новый запас белья, мы легко нашли бы новую кофту или юбку в  вещах Розанны и уличили бы ее таким образом. Вы следите за моей мыслью, не так  ли? Вы сами допрашивали служанок и знаете, какие открытия сделали две из них у  двери Розанны. Наверно, вы знаете, чем занималась вчера девушка, после того как  она занемогла? Вы не можете догадаться? О боже мой! Это так же ясно, как полоса  света вон там за деревьями. В одиннадцать часов в четверг утром инспектор  Сигрэв (это скопление человеческих слабостей) указывает всем женщинам пятно на  двери. У Розанны есть основание бояться за свои собственные вещи; она  пользуется первым удобным случаем, чтобы уйти в свою комнату, находит пятно на  своей кофточке или юбке, или все равно на чем, притворяется больною,  пробирается в город, покупает материал для новой юбки или кофты, шьет ее одна в  своей комнате в четверг ночью, разводит огонь (не для того, чтоб сжечь: две ее  подруги подсматривают у дверей, и она знает, что запах гари ее выдаст, да ей и  некуда деть кучу пепла), – разводит огонь, говорю я, чтобы выстирать,  высушить и выгладить подмененную юбку, а запачканную скрывает (вероятно, на  себе) и вот сейчас, в эту самую минуту, старается уничтожить ее где-нибудь в  удобном местечке на этом уединенном берегу перед нами. Я видел сегодня вечером,  как она зашла в рыбачьей деревне в одну хижину, куда, может быть, и мы с вами заглянем  до возвращения домой. Она оставалась в этой хижине некоторое время и вышла  оттуда (как мне показалось) с чем-то спрятанным под плащом. Плащ на женщине –  эмблема милосердия – прикрывает множество грехов. Я видел, как она отправилась  к северу вдоль берега, когда вышла из хижины. Неужели ваш морской берег  считается таким живописным, мистер Беттередж?    

Я  ответил «да» так коротко, как только мог.    

– Вкусы  бывают разные, – сказал сыщик Кафф. – На мой взгляд, нет морского  ландшафта, который был бы менее приятен. Если бы вам понадобилось следить за  другим человеком, идя по этому берегу, и если б человек этот внезапно  оглянулся, вы бы не нашли ни малейшего местечка, за которым вы могли бы  спрятаться. Мне оставалось выбрать одно из двух: или посадить Розанну в тюрьму  по подозрению, или предоставить ей действовать по своему усмотрению. По причинам,  объяснением которых не стану вам надоедать, я предпочел лучше пойти на всевозможные  жертвы, нежели возбудить тревогу в одной особе, которую мы с вами называть не  станем. Я вернулся домой, чтобы попросить вас провести меня к северному концу  берега другой дорогой. Песок – одна из лучших мне известных ищеек, – он  отлично ведет вас по следу.    

Если мы  не встретим Розанну Спирман на обратном пути, то песок, пока еще светло, может  сказать нам, где она была. Вот песок. Вы меня извините, но я посоветую вам идти  молча и пропустить меня вперед.    

Если  докторам известна болезнь под названием сыскной лихорадки, – то именно  такая болезнь овладела сейчас вашим нижайшим слугой. Сыщик Кафф спустился между  песчаными холмами к берегу. Я последовал за ним, с сильно бьющимся сердцем, и  ждал поодаль, что будет дальше.    

Оглядевшись,  я увидел, что стою на том самом месте, где Розанна Спирман разговаривала со  мною в тот день, когда мистер Фрэнклин вдруг появился перед нами, приехав из  Лондона. Покуда взгляд мой следовал за сыщиком, мысли мои невольно устремились  к тому, что тогда произошло между Розанной и мною. Уверяю вас, я почти  чувствовал, как бедняжка с признательностью пожала мне руку за ласковые слова,  сказанные ей. Уверяю вас, я почти слышал, как голос ее говорил мне, что Зыбучие  пески притягивают ее против воли, почти видел, как лицо ее просияло, когда она  вдруг заметила мистера Фрэнклина, внезапно вышедшего к нам из-за холмов. Тоска  моя все усиливалась, и я еще больше растревожился, когда огляделся вокруг, чтоб  оторваться от своих мыслей.    

Последний  вечерний свет быстро догорал, и над этим печальным местом нависла какая-то  зловещая тишина. Волны океана набегали на большой песчаный берег бухты, не  производя ни малейшего звука. Ни малейший ветерок не тревожил водного пространства,  лежавшего неподвижно и мрачно, до самого горизонта. Клочки грязной тины,  желтовато-белые, плавали по мертвой поверхности воды. Ил и пена заметно  мелькали в тех местах, где последний свет еще падал на них между двух больших  утесов, выступавших с севера и с юга в море. Начинался отлив, и, пока я стоял и  ждал, широкая поверхность Зыбучих песков стала морщиться и дрожать, – это  было единственное движение в этом отвратительном месте.    

Я видел,  как сыщик вздрогнул, когда колебание песка бросилось ему в глаза. Посмотрев на  него минуты две, он отвернулся и снова подошел ко мне.    

– Коварное  это место, мистер Беттередж, – сказал он, – и никаких следов Розанны  Спирман на всем берегу, куда бы вы ни посмотрели.    

Он повел  меня ближе к берегу, и я сам увидел, что только его следы и мои виднелись на  песке.    

– В  какой стороне от нас рыбачья деревня? – спросил сыщик Кафф.    

– Коббс-Голл, –  ответил я (так называлась деревня), – будет отсюда к югу.    

– Я  видел, как девушка шла сегодня вечером к северу вдоль берега из Коббс-Голла, –  сказал сыщик. – Следовательно, она направлялась к этому месту. Коббс-Голл  по ту сторону вон того мыска? Не можем ли мы пройти туда берегом, так как вода  теперь стоит низко?    

Я  ответил утвердительно на оба вопроса.    

– Вы  меня извините, если я попрошу вас пойти скорее, – сказал сыщик. – Мне  нужно, прежде чем стемнеет, отыскать то место, где она сошла с берега.    

Мы  прошли, как мне кажется, шагов двести к Коббс-Голлу, как вдруг сыщик Кафф опустился  на колени, словно почувствовал внезапное желание помолиться богу.    

– Можно  кое-что сказать в пользу вашего морского пейзажа, – заметил он.    

– Вот  женские следы, мистер Беттередж! Назовем их следами Розанны, пока не найдем  противоположных доказательств, против которых нам не устоять. Следы очень  сбивчивые, заметьте, – с умыслом сбивчивые, сказал бы я. Ах, бедняжка! Она  знает так же хорошо, как и я, предательские особенности песка. Но не слишком ли  торопливо стирала она следы? Вот один идет из Коббс-Голла, а другой обратно. Не  правда ли, носок ее ботинка прямо указывает на воду? И не вижу ли я отпечатки  двух каблуков дальше по берегу и также возле воды? Я не хочу оскорблять ваши  чувства, но боюсь, что Розанна хитра. Она как будто намеревалась пройти к тому  месту, откуда мы сейчас ушли, не оставив на песке следов, по которым ее можно  было бы отыскать. Не допустить ли нам, что она шла по воде, пока не дошла до  выступа скал, что позади нас, и вернулась тою же дорогою, а потом опять пошла  по берегу, где еще остались следы двух каблуков? Да, мы это допустим. Это  согласуется с моим предположением, что у нее было что-то под плащом, когда она  выходила из хижины. Нет! Не для того, чтобы уничтожить это, – ведь тогда  ни к чему были бы все эти старания не дать мне отыскать место, где кончилась ее  прогулка. А для того, чтобы спрятать это здесь, – вот, думается, более  правильная догадка. Может быть, зайдя в хижину, мы узнаем, что именно она  несла?    

Моя  сыскная лихорадка вдруг прошла.    

– Я  вам не нужен, – сказал я. – Какую пользу могу я вам принести?    

– Чем  больше узнаю вас, мистер Беттередж, – сказал сыщик, – тем больше  добродетелей открываю в вас. Скромность! О господи! Как редко встречается  скромность на белом свете и как много этой редкой добродетели в вас! Если я  один войду в хижину, хозяева насторожатся при первом же моем вопросе.    

Если я  войду с вами, меня представит уважаемый сосед, и беседа потечет непринужденно.  В таком свете представляется это дело мне; а как оно представляется вам?    

Не  придумав удачного ответа так скоро, как мне хотелось бы, я постарался выиграть  время, спросив, в какую хижину он хочет войти.    

Когда  сыщик описал мне место, я тотчас узнал в нем хижину рыбака по имени Йолланд,  живущего с женой и двумя взрослыми детьми, сыном и дочерью.    

     

    

Если вы  оглянетесь несколько назад, вы припомните, что, представляя впервые вашему  вниманию Розанну Спирман, я упомянул, что, бывая на Зыбучих песках, она изредка  посещала друзей в Коббс-Голле. Друзья эти и были Йолланды – почтенные,  достойные люди, делавшие честь нашим окрестностям.    

Знакомство  Розанны с ними началось собственно с их хромой дочери, известной под именем  Хромоножки Люси. Две страдавшие физическим недостатком девушки имели,  по-видимому, какое-то дружеское тяготение друг к другу. Как бы то ни было,  Йолланды и Розанна в те редкие случаи, когда встречались, всегда были в теплых,  приятельских отношениях. И то, что сыщик Кафф проследил девушку до их коттеджа,  заставило меня по-новому отнестись к его просьбе помочь ему. Розанна пошла  туда, где часто бывала, – и доказать, что она была в обществе рыбака и его  семьи, было все равно, что доказать ее полную невинность. Стало быть, выполнить  просьбу сыщика Каффа значило оказать девушке услугу, а не вред.    

Мы пошли  в Коббс-Голл и, пока было еще светло, видели следы на песке.    

Когда мы  дошли до хижины, выяснилось, что рыбак с сыном уехали в лодке, а Хромоножка  Люси, всегда слабая и утомленная, отдыхала наверху в своей спальне. Добрая  миссис Йолланд одна приняла нас в кухне. Когда она услышала, что сыщик Кафф –  лицо, знаменитое в Лондоне, она поставила на стол бутылку голландского джипа,  положила пару чистых трубок и не спускала с сыщика глаз, как будто не могла на  него насмотреться.    

Я  спокойно сидел в углу, ожидая, что сыщик наведет разговор на Розанну Спирман.  Его обычная манера начинать разговор с околичностей сказалась и в этом случае.  Он начал с королевской фамилии, с первых методистов и с цен на рыбу и перешел  от всего этого (со своей обычной меланхолической и скрытной манерой) к пропаже  Лунного камня, к злобности нашей старшей горничной и к жестокому обращению  служанок с Резанной Спирман. Дойдя, таким образом, до главного предмета, он о  себе самом сказал, что наводит справки о пропаже алмаза отчасти для того, чтобы  отыскать его, отчасти для того, чтоб оправдать Розанну от несправедливых  подозрений ее врагов в нашем доме. Через четверть часа после нашего прихода  добрая миссис Йолланд была убеждена, что разговаривает с лучшим другом Розанны,  и уговаривала сыщика Каффа подкрепиться и оживить свою душу голландской  бутылочкой.    

Будучи  твердо уверен, что сыщик попусту тратит время с миссис Йолланд, я сидел и слушал  их разговор почти так, как, бывало, прежде слушал в театре актеров. Знаменитый  Кафф выказал удивительное терпение, уныло пытая счастье и так и эдак и  производя выстрел за выстрелом, так сказать, наудачу, – авось попадет в  цель. Все – к чести Розанны, ничего – ей во вред, – вот как это кончилось,  сколько он ни старался. Миссис Йолланд несла разный вздор и верила сыщику  слепо. Когда мы взглянули на часы и встали с намерением проститься, он сделал последнюю  попытку:    

– Теперь  я пожелаю вам доброго вечера, сударыня, – произнес сыщик, – и скажу  на прощанье: ваш покорнейший слуга – искренний доброжелатель Розанны Спирман.  Но, поверьте, ей не следует оставаться на этом месте; мой совет ей – оставить  его.    

– Господи  помилуй, да ведь она его и оставляет! – вскричала миссис Йолланд.    

Розанна  Спирман оставляет нас! Я навострил уши. Мне показалось странным, чтобы не  сказать более, что она не предупредила ни миледи, ни меня. В душе моей возникло  сомнение: не попал ли в цель последний выстрел сыщика Каффа. Я начал  сомневаться, так ли уж безвредно было мое участие во всем этом деле, как думал  я сам. Может быть, сыщик заставил проговориться честную женщину, запутав ее в  сети своих лживых уловок; но моим долгом доброго протестанта было вспомнить,  что отец лжи – дьявол и что дьявол и зло никогда не бывают далеко друг от  друга. Почуяв в воздухе что-то недоброе, я хотел было увести сыщика. Однако он  тотчас снова уселся и попросил позволения подкрепиться последним глотком из  голландской бутылочки. Миссис Йолланд села напротив него и палила ему рюмочку.  Я двинулся к выходу, очень встревоженный, и сказал, что, кажется, должен с ними  проститься, а между тем все медлил и не уходил.    

– Итак,  она намерена оставить свое место? – спросил сыщик. – Что же она будет  делать, когда его оставит? Грустно, грустно. У бедняжки ведь нет никого на  свете, кроме вас и меня.    

– Есть! –  возразила миссис Йолланд. – Она пришла сюда, как я вам уже сказала, нынче  вечером и, посидев и поговорив немножко с моей дочерью Люси и со мною,  попросила позволения побыть одной наверху в комнате Люси. Это единственная  комната в нашем доме, где есть чернила и перо. «Мне нужно написать письмо к  одному другу, – сказала она, – а я не могу этого сделать у нас в  доме, где за мною подсматривают мои товарки». К кому было это письмо, я вам  сказать не могу; только, должно быть, оно было очень длинно, судя по тому,  сколько времени просидела она над ним наверху. Я предложила ей почтовую марку,  когда она сошла вниз. Но письма в руках у нее не было, и марки она не приняла.  Бедняжечка, как вам известно, немножко скрытна насчет себя и своих поступков.  Но у нее есть где-то друг, уж за это я поручусь вам, и к этому-то другу,  помяните мое слово, она и поедет.    

– Скоро? –  спросил сыщик.    

– Как  только сможет, – ответила миссис Йолланд.    

Тут я  опять отошел от двери. Как глава прислуги миледи, я не мог допустить, чтобы в  моем присутствии продолжался такой бесцеремонный разговор о том, уйдет наша  служанка или не уйдет.    

– Вы,  должно быть, ошибаетесь насчет Розанны Спирман, – сказал я. – Если б  она хотела оставить свое место, она прежде всего сообщила бы об этом мне.    

– Ошибаюсь? –  вскричала миссис Йолланд. – Только час назад она купила у меня самой  несколько вещей для дороги, мистер Беттередж, вот в этой самой комнате! Да,  кстати, – прервала себя несносная женщина, начав шарить в кармане, –  у меня кое-что на совести насчет Розанны и ее денег. Увидит ли ее кто-нибудь из  вас, когда вы вернетесь домой?    

– С  величайшим удовольствием передам ваше поручение бедняжке, – ответил сыщик  Кафф, прежде чем я успел ввернуть слово.    

Миссис  Йолланд вынула из кармана несколько шиллингов и шестипенсовых монет и, держа их  на ладони, пересчитала одну за другой с особенной и предосадной тщательностью.  Она протянула эти деньги сыщику, хотя по лицу ее было видно, что ей не очень-то  хочется расстаться с ними.    

– Могу  я вас просить передать эти деньги Розанне с моим поклоном и почтением? –  сказала миссис Йолланд. – Она непременно хотела заплатить мне за несколько  вещиц, которые ей понадобились сегодня вечером, а деньгам мы всегда рады, об  этом спорить не стану. А все-таки мне как-то неловко, что я взяла у бедняжки  накопленные тяжелым трудом деньги. И сказать вам по правде, не думаю, что мужу  моему будет приятно услышать, когда он вернется с работы завтра утром, что я взяла  деньги у Розанны Спирман. Пожалуйста, скажите ей, что я с радостью дарю ей  вещи, которые она купила у меня. Не оставляйте денег на столе, – сказала  миссис Йолланд, вдруг выложив их перед сыщиком, словно они жгли ей  пальцы, – а не то – времена нынче трудные, плоть слаба и, пожалуй, мне  захочется опять положить их в карман.    

– Пойдемте! –  позвал я Каффа. – Мне нельзя дольше ждать; я должен вернуться домой.    

– Сейчас  последую за вами, – ответил сыщик Кафф.    

Во  второй раз подошел я к двери и во второй раз, как ни старался, не мог  перешагнуть через порог.    

– Возвращать  деньги – дело щекотливое, сударыня, – услышал я голос сыщика. – Вы и  так, наверное, дешево с нее взяли.    

Она  взяла свечу и повела сыщика в угол кухни. Если б даже дело шло о моей жизни, я  не мог бы удержаться, чтобы не пойти за нею. В углу была навалена целая куча  разного лома (по большей части старого металла), который рыбак набрал в разное  время с потонувших кораблей и не успел еще распродать. Миссис Йолланд засунула  руку в этот хлам и вынула оттуда старый японский оловянный ящичек с крышкой и  кольцом для того, чтобы его вешать, – такие ящики употребляются на  кораблях для географических и морских карт, чтобы предохранить их от сырости.    

– Вот! –  сказала она. – Когда Розанна пришла сюда сегодня, она выбрала у меня точно  такой ящичек. «Этот как раз годится, – сказала она, – для моих  манжеток и воротничков, чтобы они не смялись в чемодане». Один шиллинг и девять  пенсов, мистер Кафф. Хоть сейчас умереть на месте, ни полпенни больше!    

– Экая  дешевка! – промолвил сыщик с тяжелым вздохом.    

Он  взвесил ящичек на руке. Мне послышался мотив «Последней летней розы», когда он  глядел на ящичек. Не было никакого сомнения: он открыл что-то новое во вред  Розанне Спирман, открыл в таком именно месте, где, как я был убежден, репутация  ее в безопасности, – и все через меня!    

Предоставляю  вам судить о моих чувствах и о том, как искренно я раскаялся, что помог  знакомству мистера Каффа с миссис Йолланд.    

– Довольно, –  сказал я, – нам, право, пора идти.    

Не  обращая на меня ни малейшего внимания, миссис Йолланд опять засунула руку в  хлам и на этот раз вытащила оттуда цепочку.    

– Взвесьте  на руке, сэр, – сказала она сыщику. – У нас было три таких цепочки, и  Розанна взяла две. «Зачем вам, душечка, нужны такие цепочки?» – говорю я. «Я  сцеплю их вместе и обвяжу ими чемодан», – говорит она. «Веревка будет дешевле»,  – говорю я. «А цепь надежнее», – говорит она. «Разве чемоданы обвязывают  цепью?» – говорю я. «О, миссис Йолланд, не возражайте, – говорит  она, – уступите мне цепочки!» Странная девушка, мистер Кафф, чистое  золото; она любит мою Люси, как родная сестра, но всегда была со странностями.  Ну, я отдала их ей. Три шиллинга и шесть пенсов!    

– За  каждую? – спросил сыщик.    

– За  обе, – ответила миссис Йолланд. – Три шиллинга шесть пенсов за обе.    

– Даром  отдали, сударыня, – покачал сыщик головой, – даром отдали!    

– Вот  они, деньги, – сказала миссис Йолланд, возвращаясь к кучке серебра,  лежавшей на столе и как будто против ее воли притягивавшей ее. – Розанна  только и купила, что этот оловянный ящичек и цепочки. Один шиллинг девять  пенсов и три шиллинга шесть пенсов – всего-навсего пять шиллингов и три пенса.  Кланяйтесь ей и скажите, что совесть не позволяет мне брать у бедной девушки  накопленные ею деньги, когда они могут понадобиться ей самой.    

– А  мне, сударыня, совесть не позволяет возвращать деньги, – сказал сыщик  Кафф. – Вы и так, можно сказать, подарили ей эти вещи, – право,  подарили.    

– Это  ваше искреннее мнение, сэр? – спросила миссис Йолланд, вдруг просияв.    

– Не  может быть ни малейшего сомнения в этом, – ответил сыщик. – Спросите  мистера Беттереджа.    

Не к  чему было спрашивать меня. Они добились от меня только одного слова:    

– Прощайте!    

– Да  ну, пропади они совсем, эти деньги! – вдруг вскрикнула миссис Йолланд.    

С этими  словами она, словно потеряв всякую власть над собою, схватила кучку серебра и  быстро спрятала ее в карман.    

– Видеть  не могу, когда деньги валяются и никто их не берет! – несносная женщина  вдруг шлепнулась на стул, глядя на сыщика Каффа с таким выражением, словно  говорила: «Деньги опять у меня в кармане, попробуйте-ка их оттуда вытянуть!»    

На этот  раз я не только подошел к порогу, но и перешагнул его, твердо решив идти домой.  Объясняйте, как можете, но я чувствовал, что кто-то из них, или оба они вместе,  смертельно оскорбили меня. Прежде чем сделать несколько шагов, я услышал, как  сыщик догоняет меня.    

– Благодарю  вас за это знакомство, мистер Беттередж, – сказал он. – Я обязан жене  рыбака совершенно новым ощущением. Миссис Йолланд озадачила меня.    

У меня  вертелся на языке колкий ответ, – дело в том, что я был рассержен на него,  так как сердился на самого себя. Но когда он признался, что озадачен, я  усомнился, действительно ли я причинил большой вред. Я ждал, скромно, молча,  что он еще скажет.    

– Да, –  проговорил сыщик, как будто читая мои мысли. – Вместо того чтобы навести  меня на след, вы, мистер Беттередж, – при вашем участии к Розанне, вам,  может быть, утешительно будет это узнать, – вы привели меня к тому, что  озадачили меня. Действия этой девушки сегодня, разумеется, довольно ясны. Она прикрепила  обе цепи к кольцу оловянного ящичка; она засунула этот ящичек в воду или в  песок; другой конец цепи она прикрепила к какому-нибудь месту под скалой,  известному только ей. Она оставит ящичек там до тех пор, покуда кончится  производимое сейчас следствие, а потом, на свободе, сможет опять вынуть его из  тайника, когда ей заблагорассудится.    

До сих  пор вое совершенно ясно. Но, – прибавил сыщик с впервые замеченным мною за  все это время оттенком нетерпения в голосе, – вопрос состоит в тем, какого  черта спрятала она в этом оловянном ящике?    

Я  подумал про себя: «Лунный камень!» Но сыщик сказал только одно:    

– Неужели  вы не догадываетесь?    

– Это  не алмаз, – продолжал он. – Весь опыт моей жизни ничего не стоит,  если Розанна Спирман взяла алмаз.    

Когда я  услышал эти слова, меня снова начала трясти сыскная лихорадка, и я до того забылся,  заинтересованный этой новой загадкой, что воскликнул опрометчиво:    

– Запачканная  одежда!    

Сыщик  Кафф вдруг остановился в темноте и положил свою руку на мою.    

– Когда  что-нибудь бросают в ваши Зыбучие пески, выходит ли это опять на поверхность? –  спросил он.    

– Никогда, –  ответил я, – будь это легкая или тяжелая вещь, а уж Зыбучие пески втянут в  себя все и навсегда.    

– Розанна  Спирман это знает?    

– Она  это знает так же хорошо, как и я.    

– Значит,  ей стоило только привязать камень к запачканной одежде и попросту бросить его в  Зыбучие пески, – сказал сыщик. – Нет ни малейшей надобности в том,  чтобы прятать ее, – а между тем она несомненно спрятала.    

Вопрос  состоит в том, – прибавил он, продолжая идти, – являются ли  запачканная юбка или кофточка или другой предмет чем-то таким, что необходимо  сохранить во что бы то ни стало? Мистер Беттередж, если не случится никакой  помехи, я должен завтра поехать во Фризинголл и узнать, что именно купила она в  городе, когда доставала тайно материал, чтобы сшить новую одежду вместо  запачканной. При настоящем положении дел выезжать из дому – риск, но еще  больший риск продолжать действовать вслепую. Извините, что я не в духе; я  потерял к себе уважение, – я позволил Розанне Спирман поставить меня в  тупик.    

Когда мы  вернулись, слуги сидели за ужином. Первый, кого мы встретили на дворе, был  полисмен, которого инспектор Сигрэв оставил в распоряжение сыщика. Мистер Кафф  спросил его, вернулась ли Розанна Спирман. Да. Когда?    

Почти  час назад. Что она сделала? Она поднялась наверх, чтобы снять шляпку и плащ, а  сейчас спокойно ужинает с остальными слугами.    

Не  сделав никакого замечания, сыщик Кафф направился к черному ходу, все более и  более теряя к себе уважение. Пройдя в темноте мимо входа, он все шел и шел,  хотя я и звал его, пока не остановился у ивовой калитки, которая вела в сад.  Когда я подошел к нему, чтобы вернуть его назад, я увидел, что он внимательно  смотрит на окно в том этаже, где были спальни, с другой стороны дома.    

В свою  очередь подняв глаза, я обнаружил, что предметом его созерцания было окно комнаты  мисс Рэчель и что огонь в этом окне мелькал взад и вперед, как будто в комнате  происходило что-то необычное.    

– Это,  кажется, спальня мисс Вериндер? – спросил сыщик Кафф.    

Я  ответил утвердительно и пригласил его ужинать ко мне.    

Сыщик не  тронулся с места, пробормотав, что он любит по вечерам дышать свежим воздухом.  Я оставил его наслаждаться природой. Когда я возвращался, я услышал «Последнюю  летнюю розу» у ивовой калитки. Сыщик Кафф сделал новое открытие! И на этот раз  ему помогло окно барышни!    

Последняя  мысль заставила меня опять вернуться к сыщику с вежливым замечанием, что у меня  не хватает духу оставить его одного.    

– Вам  что-нибудь тут непонятно? – прибавил я, указывая на окно мисс Рэчель.    

Судя по  голосу, сыщик Кафф опять ощутил надлежащее уважение к своей собственной особе.    

– Вы  в Йоркшире, кажется, охотники держать пари? – спросил он.    

– Ну  так что ж из этого? Положим, что и так.    

– Будь  я йоркширец, – продолжал сыщик, взяв меня за руку, – я прозакладывал  бы вам целый соверен, мистер Беттередж, что ваша молодая барышня решилась  уехать из дома. Если я выиграю это пари, я готов прозакладывать вам другой  соверен, что мысль об отъезде пришла к ней не прежде, чем час тому назад.    

Первая  догадка сыщика испугала меня. Вторая как-то перепуталась у меня в голове с донесением  полисмена, что Розанна Спирман вернулась с Зыбучих песков час тому назад. Обе  эти догадки произвели на меня странное впечатление. Когда мы пошли ужинать, я  выдернул свою руку из руки сыщика Каффа и, забыв всякое приличие, прошел прежде  него в дверь, чтобы самому навести справки.    

Лакей  Самюэль был первым человеком, встреченным мною в передней.    

– Миледи  ждет вас и мистера Каффа, – сказал он, прежде чем я успел задать ему  вопрос.    

– Давно  ли она ждет? – раздался позади меня голос сыщика.    

– Уже  с час, сэр.    

Опять!  Розанна вернулась час тому назад, мисс Рэчель приняла какое-то необыкновенное  решение, и миледи ждала сыщика – в течение последнего часа!    

Неприятно  было видеть, как столь различные люди и предметы связывались таким образом  между собою. Я пошел наверх, не глядя на сыщика Каффа и не говоря с ним. Рука  моя внезапно задрожала, когда я поднял ее, чтобы постучаться в дверь комнаты  моей госпожи.    

– Меня  не удивит, – шепнул сыщик за моей спиной, – если у вас в доме  разразится сегодня какой-нибудь скандал. Не пугайтесь. Я в своей жизни  выдерживал и не такие семейные сцепы.    

Не успел  он произнести эти слова, как я услышал голос госпожи моей, приказывавшей нам  войти.    

 Глава XVI    

     

В  комнате миледи горела только маленькая лампа, при которой она обычно читала.  Абажур был опущен так низко, что закрывал ее лицо. Вместо того чтобы поднять на  нас глаза со своей обычной прямотой, она сидела возле стола и упорно не  отрывала глаз от раскрытой книги.    

– Мистер  Кафф, – сказала она, – важно ли вам знать заранее для следствия,  которое вы теперь ведете, не пожелает ли кто покинуть этот дом?    

– Чрезвычайно  важно, миледи.    

– Стало  быть, я должна сказать вам, что мисс Вериндер намерена переехать во Фризинголл,  к своей тетке, миссис Эбльуайт. Она покидает нас завтра рано утром.    

Сыщик  Кафф взглянул на меня. Я шагнул было вперед, чтобы заговорить с моей госпожой,  но, признаюсь вам, почувствовал, что у меня не хватает духу на это, и опять  шагнул назад, так и не сказав ни слова.    

– Могу  я спросить, ваше сиятельство, когда мисс Вериндер надумала поехать к своей тетке? –  осведомился сыщик.    

– Около  часу тому назад, – ответила моя госпожа.    

Сыщик  Кафф опять взглянул на меня. Говорят, сердце у старых людей не может биться  быстро. Мое сердце не могло бы забиться сильнее, чем оно билось сейчас, если б  даже мне снова сделалось двадцать пять лет!    

– Я  не имею никакого права, – сказал сыщик, – контролировать поступки  мисс Вериндер. Я только покорнейше прошу вас отложить ее отъезд, если возможно.  Мне самому необходимо съездить во Фризинголл завтра утром и вернуться к двум  часам дня, если не раньше. Если б мисс Вериндер смогла задержаться здесь до  этого времени, я желал бы сказать ей два слова, неожиданно, перед самым ее  отъездом.    

Миледи  тотчас приказала мне передать кучеру ее распоряжение, чтобы карета была подана  для мисс Рэчель не ранее двух часов дня.    

– Имеете  ли вы сказать еще что-нибудь? – спросила она затем сыщика.    

– Только  одно, ваше сиятельство. Если мисс Вериндер удивится этой перемене в распоряжении,  пожалуйста, не упоминайте, что я причиною замедления ее путешествия.    

Госпожа  моя вдруг подняла голову от книги, как будто хотела сказать что-то, удержалась  с большим усилием и, опять опустив глаза на раскрытую страницу, движением руки  отпустила нас.    

– Удивительная  женщина, – сказал сыщик Кафф, когда мы вышли в переднюю, – если б не  ее самообладание, тайна, озадачивающая вас, мистер Беттередж, раскрылась бы  сегодня.    

При этих  словах истина наконец промелькнула в моей глупой старой голове. На минуту я,  должно быть, совсем лишился рассудка. Я схватил сыщика за ворот и припер его к  стене.    

– Черт  вас возьми! – закричал я. – С мисс Рэчель что-то неладно, а вы  скрывали это от меня все время!    

Припертый  к стене сыщик не пошевелил ни рукою, ни единым мускулом на своем меланхолическом  лице и только взглянул на меня.    

– Ага! –  произнес он. – Вы отгадали наконец.    

Я  выпустил воротник его сюртука, и голова моя опустилась на грудь.    

Вспомните,  пожалуйста, в оправдание моей вспышки, что я служил этому семейству пятьдесят  лет. Я попросил у сыщика Каффа извинения, но боюсь, что сделал это с влажными  глазами и не весьма приличным образом.    

– Не  сокрушайтесь, мистер Беттередж, – сказал сыщик с большей добротой, чем я  имел право ожидать от него. – Если бы мы, при нашей профессии, были  обидчивы, мы не стоили бы ничего. Если это может служить для вас хоть  каким-нибудь утешением, схватите меня опять за шиворот. Вы не имеете ни малейшего  понятия, как это делать, но я извиню вашу неловкость, принимая во внимание ваши  чувства.    

Он  скривил углы губ, по-видимому, воображая, что отпустил удачную шуточку. Я  провел его в свой маленький кабинет и запер дверь.    

– Скажите  мне правду, мистер Кафф, – начал я, – что именно вы подозреваете?  Было бы жестоко скрывать это от меня теперь.    

– Я  не подозреваю, – ответил сыщик Кафф, – я знаю.    

Мой  горячий характер снова заявил о себе.    

– Вы,  кажется, просто хотите меня уверить, – воскликнул я, – что мисс  Рэчель украла свой собственный алмаз!    

– Да, –  ответил сыщик, – я именно это хотел вам сказать. Мисс Вериндер прятала у  себя, втайне от всех, Лунный камень с начала и до конца и доверилась в этом  только Розанне Спирман, потому что она была уверена, что мы будем подозревать  Розанну Спирман в воровстве. Вот вам все дело как на ладони. Схватите меня  опять за шиворот, мистер Беттередж. Если вы таким образом облегчите ваши  чувства, схватите меня опять за шиворот!    

Помоги  мне господь! Моим чувствам это не принесло бы облегчения.    

– Приведите  мне свои доводы, – вот все, что я мог ему сказать.    

– Бы  услышите мои доводы завтра, – ответил сыщик, – если мисс Вериндер  откажется отложить поездку к своей тетке, – а вы увидите, что она  откажется, – я буду принужден завтра изложить все дело перед вашей  госпожою. А так как я не знаю, что может из этого выйти, прошу вас находиться  при этом и быть свидетелем того, что произойдет. Пока же оставим это дело.  Больше, мистер Беттередж, вы ни слова не услышите от меня о Лунном камне. Ваш  стол накрыт для ужина. Это одна из многих человеческих слабостей, с которыми я  всегда обращаюсь нежно. Пока вы позвоните слугам, я прочту молитву. Что  касается до того, что нам подадут…    

– Желаю  вам хорошего аппетита, мистер Кафф, – сказал я. – Мой аппетит пропал.  Я подожду и присмотрю, чтобы вам все было подано как следует, а потом, уж  извините меня, я уйду и постараюсь наедине совладать с собою.    

Я видел,  что ему подали все самое лучшее, и ничуть не пожалел бы, если б он подавился  всем этим.    

Будучи  встревожен и несчастен и не имея комнаты, где я мог бы уединиться, я пошел прогуляться  по террасе и подумать обо всем в тишине и спокойствии.    

Размышления  мои были прерваны Самюэлем, он принес мне записку от моей госпожи.    

В то  время как я направился домой, чтобы прочитать эту записку при свете, Самюэль  заметил, что будет перемена погоды. Мое встревоженное состояние помешало мне  заметить это самому. Но сейчас, когда он обратил на это мое внимание, я  услышал, что собаки беспокойны и ветер тихо воет.    

Подняв  глаза к небу, я увидел, что тучи становятся все чернее и чернее и все быстрее и  быстрее затягивают бледную луну. Близилась буря, Самюэль был прав, близилась  буря.    

Миледи  уведомляла меня в записке, что фризинголлский судья написал ей о трех индусах.  В начале будущей недели мошенников надо будет выпустить на волю, –  следовательно, дать свободу их действиям. Если мы намереваемся задать им еще  какие-нибудь вопросы, то времени терять нельзя. Забыв упомянуть об этом при  встрече с сыщиком Каффом, госпожа моя приказывала мне теперь же исправить ее  забывчивость. Индусы совсем выскочили у меня из головы (как, без сомнения,  выскочили они из вашей). Я не видел большой пользы в том, чтобы опять возвращаться  к этому предмету. Но, разумеется, тотчас же повиновался отданному мне приказу.    

Сыщика  Каффа я нашел сидящим за бутылкой шотландского виски и положил записку миледи  перед ним на стол.    

В то  время я уже почти ненавидел сыщика. Но в интересах истины должен сознаться, что  в смысле находчивости это был все-таки удивительный человек.    

Спустя  полминуты после того, как он прочитал записку, он уже вспомнил то место в донесении  инспектора Сигрэва, где говорилось об индусах, и ответ его был готов. В  донесении инспектора Сигрэва сказано об одном знаменитом индийском  путешественнике, хорошо знавшем индусов и их язык, не так ли? Очень хорошо. Не  знаю ли я имя и адрес этого джентльмена? Опять очень хорошо. Не напишу ли их на  обороте записки миледи? Очень обязан.    

Сыщик  Кафф сам заедет к этому джентльмену, когда отправится во Фризинголл.    

– Вы  надеетесь, что из этого выйдет что-нибудь? – спросил я. – Инспектор  Сигрэв считает, что индусы так же невинны, как младенцы.    

– До  сих пор все предположения инспектора Сигрэва оказывались неверными, –  ответил сыщик. – Не худо бы проверить завтра, но ошибся ли инспектор  Сигрэв и насчет индусов.    

В  коридоре я встретил Пенелопу и спросил, чего она ждет.    

Она  ждала звонка своей барышни, чтобы укладываться для завтрашнего путешествия. Из  дальнейших расспросов выяснилось, что причиной желания мисс Рэчель переехать к  тетке во Фризинголл было то, что дом сделался для нее нестерпим и что она не может  больше переносить гнусного присутствия полицейского под одной крышей с нею.  Узнав полчаса назад, что ее отъезд отложен до двух часов дня, она ужасно рассердилась.  Миледи, бывшая при этом, сделала ей строгий выговор, а потом (желая,  по-видимому, сказать что-то дочери наедине) выслала Пенелопу из комнаты. Дочь  моя чрезвычайно приуныла от перемены обстоятельств в нашем доме.    

– Все  идет не так, как следует, батюшка, все идет не так, как прежде. Я чувствую, что  нам всем угрожает какое-то ужасное несчастье.    

Я сам  это чувствовал, но при Пенелопе старался придать всему благополучный вид. Пока  мы говорили, раздался звонок мисс Рэчель. Пенелопа побежала наверх  укладываться. Я пошел другой дорогой в переднюю – посмотреть, что говорит  барометр о перемене погоды.    

Когда я  приблизился к двери, которая затворялась сама собою, на пружинах, и вела в нижнюю  залу из людской, она распахнулась мне навстречу, и Розанна Спирман пробежала  мимо меня с выражением ужасного страдания на лице, крепко прижимая руку к  сердцу, как будто оно у нее болело.    

– Что  с вами, милая моя? – спросил я, останавливая ее. – Не больны ли вы?    

– Ради  бога, не говорите со мною, – ответила она и, вырвавшись из моих рук,  побежала на черную лестницу.    

Я  попросил кухарку (которая была недалеко) пойти вслед за бедной девушкой. Два  другие лица оказались так же недалеко, как и кухарка. Сыщик Кафф тихо вышел из  моей комнаты и спросил, что случилось. Я ответил, что ничего. Мистер Фрэнклин с  другой стороны отворил дверь и, выглянув в переднюю, спросил, не видел ли я Розанны  Спирман.    

– Она  сейчас пробежала мимо меня, сэр, с весьма расстроенным лицом и сказала что-то  весьма странное.    

– Я  боюсь, что я сам – невольная причина этого расстройства, Беттередж.    

– Вы,  сэр?    

– Не  могу себе этого объяснить, – но если девушка замешана в пропаже алмаза, я,  право, думаю, что она готова была признаться во всем, избрав почему-то для  этого меня, не долее как две минуты тому назад.    

Когда он  произносил последние слова, я случайно взглянул на дверь, и мне показалось,  будто она немножко приотворилась с внутренней стороны.    

Неужели  там кто-то подслушивал? Дверь была снова плотно притворена, когда я подошел к  ней; выглянув в коридор, я увидел, как мне показалось, фалды черного фрака  сыщика Каффа, исчезавшие за углом. Он знал так же хорошо, как и я, что уже не  может рассчитывать на мою помощь при том обороте, какой приняло его следствие.  В подобных обстоятельствах от него можно было ожидать, что он сам придет себе  на помощь, и притом именно таким тайным способом.    

Не  будучи вполне уверен, что видел сыщика, и не желая натворить беды там, где беды  уже и так было достаточно, я сказал мистеру Фрэнклину, что, должно быть, одна  из собак вошла в дом, и просил его передать мне, что именно произошло между ним  и Розанной.    

Мистер  Фрэнклин указал на бильярд.    

– Я  катал шары, – сказал он, – и пытался выбросить из головы это  несчастное дело об алмазе; поднял случайно глаза – и возле меня, как  привидение, стоит Розанна Спирман! Она прокралась в комнату так незаметно, что  сначала я просто не знал, как поступить. Увидя, что она сильно перепугана, я  спросил, не хочет ли она сообщить мне что-нибудь. Она ответила: «Да, если я  смею». Зная, в чем ее подозревают, я мог только в одном смысле истолковать эти  слова. Признаюсь, мне стало неловко. Я не желал вызывать откровенности этой  девушки. В то же время, при тех трудностях, какие сейчас окружают нас, я был бы  просто не вправе отказаться выслушать ее, если она действительно желала что-то  сказать мне.    

Положение  было неудобное, и, кажется, я вышел из него довольно неловко. Я сказал ей: «Я  не совсем понимаю вас. Чем могу вам служить?» Имейте в виду, Беттередж, что я  говорил с ней отнюдь не сурово; бедная девушка не виновата в том, что она  некрасива. Кий еще был в моих руках, и я продолжал катать шары, чтобы скрыть  свою неловкость. Между тем, этим я еще более ухудшил дело. Кажется, я оскорбил  ее, не имея ни малейшего намерения. Она вдруг отвернулась, и я услышал, как она  сказала: «Он смотрит на бильярдные шары, ему приятнее смотреть на что угодно,  только не на меня!» И прежде чем я успел удержать ее, она выбежала из залы. У меня  неспокойно на душе, Беттередж, не возьметесь ли вы передать Розанне, что я не  хотел быть неласковым с нею. Может быть, в мыслях своих я был немного жесток к  ней, – я чуть ли не надеялся, что пропажу алмаза можно приписать ей. Не из  недоброжелательства к бедной девушке, но…    

Тут он  замолк и, вернувшись к бильярду, принялся опять катать шары.    

После  того, что произошло между сыщиком и мною, я знал, что именно не договорил мистер  Фрэнклин, не хуже его самого.    

Только  открытие, что Лунный камень был украден нашей второй служанкой, могло теперь  избавить мисс Рэчель от подозрений, поселившихся против нее в душе сыщика  Каффа. Вопрос шел уже не о том, чтобы успокоить нервное раздражение моей  барышни; вопрос шел о том, чтобы доказать ее невиновность. Если бы Розанна  ничем не скомпрометировала себя, надежда, которую испытывал мистер Фрэнклин,  была бы, как сам он признался, по совести говоря, жестокою в отношении нее. Но  дело было не так. Она притворилась больною и тайно ходила во Фризинголл. Она не  спала всю ночь или уничтожала что-то такое секретно. И она ходила к Зыбучим  пескам в этот вечер при обстоятельствах чрезвычайно подозрительных, чтобы не  сказать больше. По всем этим причинам (как ни жаль мне было Розанны) я не мог не  думать, что взгляд мистера Фрэнклина на это дело был естествен и не  безрассуден.    

Я сказал  ему об этом.    

– Да,  да, – ответил он. – Но есть еще надежда, – конечно, очень  слабая, – что поведение Розанны может иметь какое-то объяснение, которого  мы сейчас еще не видим. Я терпеть не могу оскорблять чувства женщины,  Беттередж. Передайте бедной девушке то, о чем я просил вас. Если она пожелает  говорить со мною, – все равно, попаду я через это в беду или нет, –  пришлите ее ко мне в библиотеку.    

С этими  добрыми словами он положил кий и оставил меня.    

Наведя  справки в людской, я узнал, что Розанна ушла в свою комнату, отклонивши всякую  помощь кухарки и прося только об одном: чтобы ее оставили в покое. Вопрос об ее  исповеди кому бы то ни было отпал на сегодня. Я передал это мистеру Фрэнклину,  который покинул тотчас же библиотеку и пошел спать.    

Я гасил  огни и запирал окна, когда Самюэль пришел ко мне с известием о сыщике Каффе, –  его нигде нельзя было отыскать в нижнем этаже дома. Я заглянул в свою комнату.  Совершенно справедливо, там никого не было; я нашел только пустой стакан и  сильный запах горячего грога. Может быть, сыщик сам ушел в спальню,  приготовленную для него? Я пошел наверх посмотреть.    

Когда я  добрался до второй площадки, мне послышался слева звук тихого и мерного дыхания.  Левая сторона площадки вела в коридор, сообщавшийся с комнатой мисс Рэчель. Я заглянул  туда, и там, свернувшись на трех стульях, поставленных поперек коридора, с  красным носовым платком, обвязанным вокруг седовласой головы, со свернутым черным  фраком у изголовья, лежал и спал сыщик Кафф!    

Он  проснулся тотчас, тихо, как собака, как только я подошел к нему.    

– Спокойной  ночи, мистер Беттередж, – сказал он.    

– Что  вы тут делаете? – спросил я. – Почему вы не легли в постель?    

– Я  не лег в постель, – ответил сыщик, – потому, что принадлежу к числу  тех многих людей на этом жалком свете, которые не могут зарабатывать свои  деньги зараз – быстро, легко и честно. Сегодня вечером произошел ряд странных  событий в отрезок времени между возвращением Розанны Спирман с Зыбучих песков и  решением мисс Вериндер оставить дом. Что бы ни спрятала Розанна, мне ясно, что  ваша молодая барышня не сможет уехать, пока не узнает, что это спрятано. Обе  они должны сегодня же ночью секретно снестись друг с другом, когда в доме все  стихнет, и я хочу этому помешать.    

Браните  не меня за то, что я нарушил ваши распоряжения насчет спальни, мистер Беттередж,  браните алмаз.    

– Желал  бы я, чтобы этот алмаз никогда не попадал в наш дом! – вырвалось у меня.    

Сыщик  Кафф с плачевной миной взглянул на три стула, к которым он сам себя приговорил  в эту ночь, и ответил серьезно:    

– И  я также.    

 Глава XVII    

     

Ночью  ничего не произошло, и (я счастлив добавить!) мисс Рэчель и Розанна не делали никаких  попыток к свиданию, – бдительность сыщика Каффа осталась  невознагражденной.    

Я  ожидал, что сыщик Кафф тотчас же, утром, отправится во Фризинголл.    

Однако  он задержался, словно хотел проделать прежде что-то другое. Я предоставил Каффа  его собственным замыслам и, выйдя вскоре из дома, встретил мистера Фрэнклина в  его любимой аллее у кустарника.    

Прежде  чем мы успели обменяться двумя словами, сыщик неожиданно подошел к нам. Должен  признаться, мистер Фрэнклин принял его довольно надменно.    

– Вы  хотите что-нибудь сказать мне? – вот все, что Кафф получил в ответ на свое  вежливое пожелание мистеру Фрэнклину доброго утра.    

– Да,  я хочу кое-что сказать вам, сэр, – ответил сыщик, – по поводу  следствия, которое здесь произвожу. Вчера вы узнали, какой оборот принимает это  следствие. Весьма естественно, что, в вашем положении, вы оскорбились и  огорчились. Весьма естественно также, что вы вымещаете на мне свой гнев,  возбужденный семейным скандалом.    

– Что  вам нужно? – перебил мистер Фрэнклин довольно резко.    

– Мне  нужно напомнить вам, сэр, что до сих пор обстоятельства не подтвердили, что я  ошибаюсь. Имея это в виду, вспомните также, что я полицейский чиновник и  действую здесь по поручению хозяйки дома. При настоящем положении дела,  скажите, обязаны вы или нет, как добрый гражданин, помочь мне особенными  сведениями, которыми вы, весьма возможно, располагаете?    

– Я  не имею никаких особенных сведений, – ответил мистер Фрэнклин.    

Сыщик  Кафф отклонил этот ответ, как если бы мистер Фрэнклин не ответил вовсе.    

– Вы  сможете сберечь мне время, сэр, – продолжал он, – если захотите  понять и высказаться откровенно.    

– Я  вас не понимаю, – ответил мистер Фрэнклин, – и мне не о чем  высказываться.    

Стоя  молча возле них, я вспомнил о приотворенной накануне двери и о фалдах фрака, исчезнувших  в коридоре. Сыщик Кафф, без всякого сомнения, слышал достаточно до той минуты,  как я помешал ему, – чтобы возыметь подозрение, что Розанна облегчила свою  душу, признавшись в чем-то мистеру Фрэнклину Блэку.    

     

    

Не  успела эта мысль прийти мне в голову, как в конце дорожки у кустарника  появилась сама Розанна Спирман. За нею шла Пенелопа, старавшаяся, по-видимому,  заставить ее вернуться назад в дом. Видя, что мистер Фрэнклин не один, Розанна  остановилась, как бы в большом недоумении – что ей делать? Пенелопа ждала  позади нее. Мистер Фрэнклин заметил девушек в одно время со мной. Сыщик со  своей дьявольской хитростью сделал вид, будто совсем не заметил их. Все это  случилось в одно мгновение.    

Прежде  чем мистер Фрэнклин и я успели сказать хоть слово, сыщик Кафф как ни в чем не  бывало, будто продолжая начатый разговор, проговорил громким голосом так, чтобы  Розанна могла его услышать:    

– Вам  нечего бояться причинить кому-либо вред, сэр! Напротив, я прошу вас удостоить  меня своим доверием, если вы принимаете участие в Розанне Спирман.    

Мистер  Фрэнклин тотчас же сделал вид, будто и он тоже не заметил девушки. Он ответил  так же громко:    

– Я  не принимаю никакого участия в Розанне Спирман.    

Взглянув  на другой конец дорожки, я увидел издали, как Розанна вдруг повернула обратно,  едва только мистер Фрэнклин проговорил эти слова.    

Вместо  того чтобы сопротивляться Пенелопе, как это она делала за минуту перед тем, она  позволила теперь моей дочери взять ее за руку и отвести в дом.    

Раздался  звонок к первому завтраку, и сыщик Кафф был теперь вынужден отказаться от  дальнейших попыток узнать что-либо. Он сказал мне спокойно:    

– Я  поеду во Фризинголл, мистер Беттередж, и вернусь до двух часов дня.    

Не  сказав более ни слова, он пошел своей дорогой, и мы освободились от него на  несколько часов.    

– Вы  должны поправить это дело перед Резанной, – сказал мне мистер Фрэнклин,  как только мы остались одни, – судьба словно предназначила меня говорить  или делать неловкости при этой несчастной девушке. Вы видите сами, что сыщик  Кафф обоим нам подстроил ловушку. Если бы он добился того, чтобы сконфузить  меня или раздражить ее, он мог бы заставить меня или ее сказать что-нибудь,  отвечающее ого цели. Под влиянием минуты я но нашел лучшего исхода, чем тот,  который выбрал. Этим я помешал девушке сказать лишнее и дал понять сыщику, что  вижу его насквозь. Очевидно, он подслушивал, Беттередж, когда мы с вами  беседовали вчера.    

«Мало  того, что подслушивал, – хуже! – подумал я. – Сыщик вспомнил мои  слова о том, что девушка влюблена в мистера Фрэнклина, и нарочно заговорил об  участии мистера Фрэнклина к Розанне, – так, чтобы Розанна могла услышать  его ответ».    

– Что  до подслушивания, сэр, – заметил я (оставив при себе второй вывод), –  мы все, как говорится, окажемся товарищами по несчастию, если такого рода вещи  станут продолжаться. Подсматривать, подглядывать и подслушивать – естественное  занятие людей, находящихся в нашем теперешнем положении. Я не забуду того, что  вы мне сказали. Я воспользуюсь первым случаем, чтобы поправить дело с Розанной  Спирман.    

– Вы  еще ничего не говорили ей о прошлом вечере? – спросил мистер Фрэнклин.    

– Ничего,  сэр.    

– Так  и не говорите ничего. Мне лучше не вызывать признаний девушки, когда сыщик  только того и ждет, чтобы застать нас вдвоем. Мое поведение не очень-то  последовательно, Беттередж, не так ли? Если только алмаза не окажется у  Розанны, я не представляю себе выхода из этого дела, о котором нельзя подумать  без ужаса. А между тем я не могу и не хочу помогать сыщику Каффу уличать эту  девушку.    

Довольно  нелогично, без сомнения. Но я и сам чувствовал то же. Я вполне его понимал. И  если хоть раз в жизни вы вспомните, что вы смертны, может быть, и вы тоже  вполне поймете его.    

Положение  дела в нашем доме и вне дома, пока сыщик ездил во Фризинголл, было вкратце  следующее.    

Мисс  Рэчель, упорно запершись в своей комнате, ожидала, когда ей подадут карету,  чтобы ехать к тетке. Миледи и мистер Фрэнклин позавтракали вдвоем. После  завтрака мистер Фрэнклин вдруг принял одно из своих внезапных решений –  стремительно вышел из дому успокоить свои нервы довольно продолжительной  прогулкой. Только я один видел, как он ушел; он сообщил мне, что вернется до  возвращения сыщика. Перемена в погоде, предвиденная накануне, настала. За  проливным дождем вскоре после рассвета подул сильный ветер. Весь день было свежо  и ветрено. Хотя тучи нависли мрачнее прежнего, дождя не было. Погода для  прогулки человека молодого и сильного, способного вынести редкие порывы ветра с  моря, была недурна.    

После  завтрака я помогал миледи просматривать наши домашние счета. Она только раз  намекнула на Лунный камень, и только для того, чтобы запретить упоминать о нем.    

– Подождите,  пока вернется этот человек, – сказала она, имея в виду сыщика, – мы  тогда будем обязаны говорить об этом, сейчас нас никто к тому не принуждает.    

Расставшись  с миледи, я нашел в своей комнате поджидавшую меня Пенелопу.    

– Батюшка,  прошу вас, пойдите и поговорите с Розанной, – сказала она, – я очень  беспокоюсь за нее.    

Я  отлично понимал, в чем дело. Но у меня правило, чтобы мужчины, как существа  высшие, воздействовали на женщин где только возможно. Если женщина хочет  заставить меня что-нибудь сделать (дочь моя или кто другой), я всегда желаю  знать: для чего? Чем чаще вы заставите их ломать голову, выискивая резон, тем  более покладистыми будут они в течение всей жизни. Не вина этих бедняжек, что  они сперва действуют, а уже потом соображают. Это вина тех, кто потакает им,  как дурак. Причину, приведенную по данному поводу Пенелопой, передаю ее собственными  словами:    

– Я  очень боюсь, батюшка, что мистер Фрэнклин, сам не желая того, жестоко оскорбил  Розанну.    

– А  зачем она пошла тогда в рощу? – спросил я.    

– Из-за  собственного сумасбродства, – ответила Пенелопа, – не могу назвать  это другим словом. Она хотела говорить с мистером Фрэнклином сегодня утром во  что бы то ни стало. Я употребила все усилия, чтобы остановить ее; вы сами  видели это. Если бы только я могла увести ее прежде, чем она услышала эти  ужасные слова!    

– Полно,  полно! – сказал я. – Не преувеличивай. Ничего особенного не  произошло, чтобы привести Розанну в отчаяние.    

– Ничего  особенного не произошло, чтобы привести ее в отчаяние, батюшка, только мистер  Фрэнклин сказал, что не принимает в ней никакого участия и – ох! – таким  жестоким тоном.    

– Он  сказал это, чтобы заткнуть рот сыщику.    

– Я  говорила ей: но, батюшка, он уже много недель подряд унижал и огорчал ее; и в довершение  еще и это! Она просто ужаснула меня, батюшка, когда мистер Фрэнклин сказал эти  слова. Она как будто окаменела, услышав их. Она вдруг сделалась необыкновенно  спокойна и продолжает с тех пор работать как во сне.    

Я  почувствовал тревогу на душе. Было что-то в голосе Пенелопы, заставившее  замолчать мой рассудок. Я вспомнил, что произошло между мистером Фрэнклином и  Розанной вчера в бильярдной. Она была тогда поражена в самое сердце, а сейчас  опять, на беду, бедняжку уязвили в самое чувствительное место.    

Вспомнив  данное мною мистеру Фрэнклину слово поговорить с Розанной, я решил, что  наступило самое подходящее время сдержать это слово.    

Розанна  подметала коридор, бледная и спокойная, опрятная, как всегда, в своем скромном  ситцевом платье. Только глаза ее были странно тусклы – не то чтобы они были  заплаканы, по как будто смотрели на что-то слишком пристально. Может быть, то  был туман, нагнанный ее собственными мыслями.    

Вокруг  нее не было, конечно, ничего, что она бы уже не видала и перевидала сотни и  сотни раз.    

– Поднимите-ка  голову, Розанна! – сказал я. – Не мучайте себя собственными  фантазиями. Я пришел передать вам кое-что от мистера Фрэнклина.    

Я  изложил перед нею все дело с настоящей точки зрения в самых дружелюбных и  успокоительных словах, какие только мог придумать. Мои правила относительно  слабого пола, как вы уже могли приметить, очень строги. Но каким-то образом,  когда я сталкиваюсь лицом к лицу с женщинами, правила эти, признаюсь, на  практике не применяются.    

– Мистер  Фрэнклин очень добр и внимателен. Пожалуйста, поблагодарите его.    

Вот все,  что она сказала мне в ответ. Дочь моя уже заметила, что Розанна занималась  своим делом, как во сне; прибавлю, что она и слушала, и говорила тоже как во  сне. Сомневаюсь, поняла ли она то, о чем я ей говорил.    

– Уверены  ли вы, Розанна, что понимаете мои слова? – спросил я.    

– Совершенно  уверена.    

Она  повторила это не как живая женщина, а как заводная кукла. Говоря, она  продолжала все время мести коридор. Я взял у нее из рук щетку, так кротко и  ласково, как только мог.    

– Полно,  полно, милая моя, – сказал я, – вы как будто сами не своя. У вас есть  что-то на душе. Я ваш друг, и останусь вашим другом, даже если за вами есть  какой-нибудь грешок. Будьте откровенны со мной, Розанна, будьте откровенны!    

Было  время, когда, говоря с нею таким образом, я вызвал бы слезы на ее глаза. Теперь  я не увидел в них никакой перемены.    

– Да, –  механически произнесла она, – я расскажу все откровенно.    

– Миледи?    

– Нет.    

– Мистеру  Фрэнклину?    

– Да,  мистеру Фрэнклину.    

Я сам не  знал, что ей ответить на это. Она находилась в таком состоянии, что никак не  смогла бы понять предостережения не говорить с мистером Фрэнклином наедине,  которое он посоветовал мне сделать ей. Пробуя ощупью следующий свой шаг, я  сказал ей, что мистер Фрэнклин вышел погулять.    

– Это  все равно, – ответила она, – я больше не стану беспокоить мистера  Фрэнклина сегодня.    

– Почему  бы вам не поговорить с миледи? – спросил я. – Вы облегчили бы себе  душу в беседе с такой сострадательной госпожой, всегда относившейся к вам  сердечно.    

Она  смотрела на меня с минуту с серьезным и пристальным вниманием, будто старалась  запечатлеть в памяти мои слова. Потом взяла из рук моих щетку и пошла с нею  медленно вдоль коридора.    

– Нет, –  сказала она, продолжая мести, – я знаю лучший способ облегчить свою душу.    

– Какой?    

– Пожалуйста,  позвольте мне продолжать мою работу!    

Пенелопа  пошла вслед за нею, предлагая ей помощь. Она ответила:    

– Нет.  Я хочу исполнить свою обязанность. Благодарю вас, Пенелопа.    

Она  взглянула на меня.    

– Благодарю  вас, мистер Беттередж.    

Ничем  нельзя было тронуть ее, не о чем было говорить с ней. Я сделал знак Пенелопе  уйти со мною. Мы оставили ее, как нашли, метущую коридор словно во сне.    

– Это  дело нашего доктора, – сказал я, – тут мы бессильны.    

Дочь моя  напомнила мне о том, что наш доктор, мистер Канди, был болен.    

Он  простудился, – как вы, может быть, помните, – еще в тот самый вечер,  после званого обеда у нас. Его помощник, некий мистер Эзра Дженнингс, был,  разумеется, к нашим услугам. Но в нашей местности мало кто его знал.    

Я решил  переговорить с миледи. Но миледи заперлась с мисс Рэчель. Мне было невозможно  увидеть ее, покуда она не выйдет оттуда.    

Я долго  ждал понапрасну, пока часы на парадной лестнице не пробили без четверти два.  Через пять минут меня окликнули с дорожки перед домом. Я тотчас узнал этот  голос. Сыщик Кафф вернулся из Фризинголла.    

 Глава XVIII    

     

Подойдя  к парадной двери, я встретил сыщика уже на ступенях лестницы.    

Не по  нутру мне было выказывать ему, после того что произошло между нами, хоть сколько-нибудь  интереса к его делам; и все же этот интерес был настолько силен, что я не смог  устоять. Чувство собственного достоинства спряталось вглубь, а наружу вырвались  слова:    

– Что  нового во Фризинголле?    

– Я  видел индусов, – ответил сыщик Кафф, – и узнал, что именно Розанна  покупала тайком в городе в прошлый четверг. Индусы будут освобождены в среду на  будущей неделе. Я нисколько не сомневаюсь, так же как не сомневается мистер  Мертуэт, что они приходили сюда для того, чтобы украсть Лунный камень. Однако  расчеты их были расстроены тем, что случилось здесь в среду ночью, и они так же  мало замешаны в пропаже алмаза, как и вы. Но я могу вам сказать одно, мистер  Беттередж: если мы не найдем Лунного камня, то найдут они. Вы еще услышите об  этих трех фокусниках.    

Мистер  Фрэнклин возвращался с прогулки, когда сыщик произнес эти изумительные слова.  Преодолев свое любопытство лучше, чем сумел это сделать я, он прошел мимо нас в  дом. А я, окончательно пожертвовав собственным достоинством, решился полностью  воспользоваться принесенной жертвой.    

– Это  насчет индусов; а как насчет Розанны?    

Сыщик  Кафф покачал головой.    

– С  этой стороны тайна темнее, чем прежде. Я проследил ее до лавки во Фризинголле,  содержимой торговцем полотна, по имени Молтби. Она не купила ничего в других  лавках, ни у суконщиков, ни у модисток, ни у портных. Она и у Молтби купила  только большой кусок полотна и особенно интересовалась его добротностью. А что  до количества, она взяла достаточно, чтобы хватило на ночную сорочку.    

– Чью  ночную сорочку?    

– Свою  собственную, разумеется. Между полночью и тремя часами утра в четверг она,  должно быть, прошла в комнату своей барышни, чтобы договориться, куда спрятать  Лунный камень, пока все вы лежали в постели.    

При  возвращении оттуда задела ночной рубашкой за свежеокрашенную дверь. У нее не  было возможности смыть пятно, не смела она и уничтожить рубашку, не запасшись  другой, совершенно такой же, чтобы весь комплект ее белья оказался в целости.    

– Какое  у вас доказательство, что это ночная рубашка Розанны?    

– Материал,  купленный ею для замены, – ответил сыщик. – Если б дело шло о ночной  рубашке мисс Вериндер, она должна была бы купить кружева, оборки и бог знает  еще что, и не успела бы сшить ее за одну ночь. Кусок простого полотна означает  простую рубашку служанки. Нет, нет, мистер Беттередж, – все это довольно  ясно. Затруднение состоит в том, чтобы ответить на вопрос: почему, сделав новую  ночную рубашку, она припрятала запачканную, вместо того чтобы ее уничтожить?  Если девушка не захочет объясниться, есть только один способ разгадать эту  загадку: обыскать Зыбучие пески. И тогда истина откроется.    

– Как  же вы найдете настоящее место? – осведомился я.    

– Сожалею,  что не могу удовлетворить вашего любопытства, – сказал сыщик. – Но  это секрет, который я намерен оставить при себе.    

Чтобы не  дразнить ваше любопытство, как он раздразнил мое, скажу здесь заранее, что он  вернулся из Фризинголла с разрешением на обыск. Его опыт в подобных делах  подсказал ему, что Розанна, по всей вероятности, носит при себе памятную  записку о том месте, куда она спрятала вещь, – на случай, если ей придется  вернуться туда при изменившихся обстоятельствах и после продолжительного  времени. Завладев этой запиской, сыщик располагал бы всем, что ему было нужно.    

– А  теперь, мистер Беттередж, – продолжал он, – оставим-ка предположения  и перейдем к делу. Я поручил Джойсу наблюдать за Резанной.    

Где  Джойс?    

Джойс  был фризинголлский полисмен, которого инспектор Сигрэв оставил в распоряжении  сыщика Каффа. В ту минуту, когда он задал мне этот вопрос, часы пробили два. И  аккуратно в назначенное время подъехал экипаж, чтобы отвезти мисс Рэчель к ее  тетке.    

– Два  дела зараз не сделаешь, – проговорил сыщик, останавливая меня, когда я  направился было на поиски Джойса. – Прежде всего надо проводить мисс  Вериндер.    

Так как  угроза дождя еще не прошла, для мисс Рэчель подали карету.    

Сыщик  Кафф сделал Самюэлю знак сойти к нему с запяток.    

– Один  мой приятель ждет за деревьями, не доезжая ворот, – сказал он. – Этот  приятель, не останавливая кареты, сядет с вами на запятки. Вам следует  попридержать свой язык и закрыть на это глаза. Иначе вы попадете в неприятность.    

С таким  советом он отослал лакея на его место. Что подумал об этом Самюэль, я не знаю.  Но для меня было ясно, что за мисс Рэчель установится тайное наблюдение с той  самой минуты, как она выедет из нашего дома и если она выедет. Надзор за моей  барышней! Шпион позади нее на запятках экипажа ее матери! Я отрезал бы свой  собственный язык, прежде чем забыться до того, чтобы заговорить после этого с сыщиком  Каффом.    

Первой  из дома вышла миледи. Она стада поодаль, на верхней ступени, откуда могла видеть  все, что происходило. Ни слова не сказала она ни сыщику, ни мне. Сжав губы и  спрятав руки под легкое манто, которое она накинула на себя, выходя на воздух,  миледи стояла неподвижно, как статуя, в ожидании дочери.    

Через  минуту вышла Рэчель, очень мило одетая в костюм из какой-то мягкой желтой материи,  которая шла к ее смуглому лицу. Жакет плотно облегал ее стан. На голове у нее  была щегольская соломенная шляпка с белой вуалью, на руках перчатки цвета  буковицы, обтягивавшие ей пальцы, как вторая кожа. Ее чудные черные волосы  казались из-под шляпки гладкими, как атлас. Ее маленькие ушки напоминали  розовые раковины: с каждого свисала жемчужина. Она быстро подошла к нам,  прямая, как лилия на стебле, и гибкая в каждом движении, как котенок. Я не мог  подметить никакого изменения на ее хорошеньком личике. Только лишь глаза были  более блестящи и свирепы, чем этого бы мне хотелось, а губы до того лишились  своего цвета и улыбки, что я их просто не узнал. Она торопливо поцеловала мать  в щеку, сказав:    

«Постарайтесь  простить меня, мама», и так быстро опустила вуаль на лицо, что разорвала ее.  Через минуту она сбежала со ступеней и бросилась в карету, словно хотела там  спрятаться.    

Сыщик  Кафф проявил проворство в свою очередь. Он оттолкнул Самюэля и, держась рукою  за открытую дверцу, встал перед мисс Рэчель в ту самую минуту, как она уселась  на свое место.    

– Что  вам нужно? – спросила мисс Рэчель из-под вуали.    

– Мне  нужно сказать вам одно слово, мисс, прежде чем вы уедете, – ответил  сыщик. – Я не смею не разрешить вам ехать к вашей тетушке, я могу только  осмелиться сказать, что ваш отъезд, при настоящем положении вещей, становится  препятствием для дела, – поймите это и решите сами, уедете вы или  останетесь.    

Мисс  Рэчель даже не ответила ему.    

– Поезжайте,  Джеме! – крикнула она кучеру.    

Не  говоря больше ни слова, сыщик запер дверцу кареты. В ту минуту, как он запирал  ее, мистер Фрэнклин сбежал с лестницы.    

     

    

– Прощайте,  Рэчель! – сказал он, протягивая ей руку.    

– Поезжайте! –  крикнула Рэчель громче прежнего, не обращая внимания на мистера Фрэнклина, как  она не обратила внимания на сыщика Каффа.    

Мистер  Фрэнклин отступил назад, словно пораженный громом. Кучер, не зная, что ему делать,  посмотрел на миледи, все еще неподвижно стоявшую на верхней ступени лестницы.  Госпожа моя, на лице которой боролись гнев, горесть и стыд, сделала кучеру знак  ехать и торопливо вернулась в дом.    

Мистер  Фрэнклин, к которому возвратился дар речи, крикнул ей вслед, когда карета отъезжала:    

– Тетушка,  вы были совершенно правы. Примите мою благодарность за всю вашу доброту и  позвольте мне уехать.    

Миледи  повернулась, как бы для того, чтобы заговорить с ним. Потом, словно не доверяя  себе, ласково махнула рукой.    

– Зайдите  ко мне, прежде чем вы нас оставите, Фрэнклин, – сказала она прерывающимся  голосом и ушла в свою комнату.    

– Окажите  мне последнюю милость, Беттередж, – обратился мистер Фрэнклин ко мне со  слезами на глазах, – отвезите меня на железную дорогу так скоро, как  только это возможно.    

Он тоже  пошел в дом. Поведение мисс Рэчель совершенно потрясло его. Как он, должно  быть, судя по этому, ее любил!    

Сыщик  Кафф и я остались вдвоем около лестницы. Сыщик стоял, повернувшись лицом к  просеке между деревьями, в которой виднелся один из поворотов проезжей дороги,  ведущей из дому. Он сунул руки в карман и тихо насвистывал про себя «Последнюю  летнюю розу».    

– На  все есть время, – вырвалось у меня довольно яростно, – теперь не до  свиста.    

В эту  минуту в просеке показалась карета, быстро двигавшаяся к воротам.    

Кроме  Самюэля, на запятках ее виднелся другой человек.    

– Все  в порядке, – пробормотал про себя Кафф.    

Он  повернулся ко мне.    

– Теперь  не до свиста, мистер Беттередж, как вы правильно говорите.    

Время  приступить к делу, не щадя никого. Мы начнем с Розанны Спирман. Где Джойс?    

Мы оба  позвали Джойса, по не получили ответа. Я послал одного из помощников конюха  отыскать его.    

– Вы  слышали, что я сказал мисс Вериндер? – спросил сыщик, пока мы ждали. –  И вы видели, как она это приняла? Я говорю ей прямо, что ее отъезд ставит  препятствие к отысканию алмаза, – и она уезжает, несмотря на эти слова! У  вашей барышни есть спутник в карете ее матери, мистер Беттередж, и зовут его  Лунный камень.    

Я не  сказал ничего. Я только твердо держался своей веры в мисс Рэчель.    

Помощник  конюха вернулся, за ним шел, очень неохотно, как мне показалось, Джойс.    

– Где  Розанна Спирман? – спросил сыщик Кафф.    

– Никак  не могу понять, сэр, – начал Джойс, – мне очень жаль, но каким-то  образом…    

– Перед  моим отъездом во Фризинголл, – сказал сыщик резко, перебивая его, – я  приказал вам не спускать глаз с Розанны Спирман, не давая ей заметить, что за  нею следят. Неужели вы хотите сказать мне, что позволили ей ускользнуть от вас?    

– Боюсь,  сэр, – пробормотал Джойс, начиная дрожать, – что я, может быть,  слишком перестарался, не давая ей заметить моего надзора. В этом доме так много  коридоров в нижнем этаже…    

– Как  давно упустили вы ее из виду?    

– Около  часа, сэр.    

– Вы  можете вернуться к вашей должности во Фризинголл, – произнес сыщик,  по-прежнему совершенно спокойно и со своим обычным унынием. – Мне кажется,  ваши дарования не годятся для вашей профессии, мистер Джойс. Ваша теперешняя  работа требует больших способностей. Прощайте.    

Полисмен  убрался. Мне трудно сейчас описать вам, как подействовало на меня известие об  исчезновении Розанны Спирман. Мысли мои менялись с лихорадочной быстротой, –  словно я думал о пятидесяти разных вещах в одну и ту же минуту. Я стоял, не  спуская глаз с сыщика Каффа, – дар речи совершенно изменил мне.    

– Нет,  мистер Беттередж, – сказал сыщик, словно угадав в потоке моих мыслей самую  важную и отвечая на нее прежде, чем на все остальные. – Ваш друг Розанна  не проскользнет у меня между пальцами так легко, как вы думаете. Пока я знаю,  где мисс Вериндер, я держу в своих руках средство отыскать и сообщницу мисс  Вериндер. Я помешал им встретиться в нынешнюю ночь. Очень хорошо. Они  встретятся во Фризинголле, вместо того чтобы сойтись здесь. Следствие должно  быть просто перенесено, – несколько скорее, чем я ожидал, – из этого  дома в тот дом, куда уехала мисс Вериндер. А пока, боюсь, что должен просить  вас опять созвать слуг.    

Я пошел  с ним к людской. Недостойно меня, – по приходится сознаться, что я  почувствовал при последних его словах новый приступ сыскной лихорадки. Я забыл,  что ненавижу сыщика Каффа, и доверчиво взял его под руку. Я сказал:    

– Ради  бога, скажите нам, что вы теперь будете делать со слугами?    

Знаменитый  Кафф остановился неподвижно, с каким-то меланхолическим восторгом обращаясь к пустому  пространству.    

– Если  бы этот человек, – произнес он, очевидно подразумевая меня, – знал  еще толк в разведении роз, он был бы самым совершенным человеком во всем  мироздании!    

После  такого сильного проявления чувств он вздохнул и взял меня под руку.    

– Вот  в чем вопрос, – сказал он, опять переходя к делу. – Розанна сделала  одно из двух: либо она прямо отправилась во Фризинголл (прежде чем я туда  поспею), либо пробралась сперва в свой тайник на Зыбучие пески.    

Надо  узнать, кто из слуг видел ее в последний раз, прежде чем она вышла из дому.    

Следствие  выяснило, что последней Розанну видела Нанси, судомойка.    

Нанси  видела, как она вышла с письмом в руках и остановила приказчика из мясной  лавки, который у черной лестницы сдавал кухарке привезенное им мясо. Нанси  слышала, как она просила этого человека снести на почту письмо, когда он  вернется во Фризинголл. Он посмотрел на адрес и сказал, что странно сдавать  письмо, адресованное в Коббс-Голл, на почту во Фризинголле, да еще в субботу,  так что письмо не сможет дойти раньше понедельника. Розанна ответила ему, что  если письмо не придет до понедельника, это не имеет значения. Она только хочет,  чтобы он исполнил ее просьбу. Он обещал и уехал. Нанси позвали в кухню, она  вернулась к своей работе. Никто не видел после этого Розанны Спирман.    

– Что  теперь делать дальше? – спросил я, когда мы опять остались одни.    

– Дальше, –  ответил сыщик, – я должен ехать во Фризинголл.    

– Насчет  письма, сэр?    

– Да.  Памятная записка, как найти то место, где она спрятала свою вещь, и есть это  письмо. Я должен взглянуть на адрес в почтовой конторе. Если это тот адрес,  который я подозреваю, я нанесу нашей приятельнице, миссис Йолланд, новый визит  в следующий понедельник.    

Я пошел  заказать сыщику кабриолет. На конюшенном дворе мы получили новое известие о  пропавшей девушке.    

 Глава XIX    

     

Слух об  исчезновении Розанны разнесся среди слуг. Они начали свое собственное следствие  и поймали проворного мальчишку, прозванного Деффи, которого иногда нанимали  полоть траву в саду и который видел Розанну Спирман полчаса назад. Деффи  утверждал, что девушка не прошла, а пробежала мимо него по сосновой аллее,  ведущей к морскому берегу.    

– Мальчик  знаком со здешним берегом? – спросил сыщик Кафф.    

– Он  родился и вырос на этом берегу, – ответил я.    

– Деффи, –  сказал сыщик, – хочешь заработать шиллинг? Если согласен, так пойдем со  мной. Пусть кабриолет будет наготове, мистер Беттередж, когда я вернусь.    

Он  отправился к Зыбучим пескам с такою поспешностью, что мои ноги (хотя и хорошо сохранившиеся  для моих лет) не могли бы поспеть за ним. Маленький Деффи, как это делают юные  дикари и в наших местах, когда им очень весело, – замычал от удовольствия  и помчался вслед за сыщиком.    

Тут я  опять не нахожу для себя возможным дать ясный отчет о состоянии моих мыслей в  промежуток между уходом и возвращением сыщика Каффа.    

Странная  тревога охватила меня. Я проделал множество бесполезных вещей и внутри, и вне  дома, и ни одной не могу сейчас припомнить. Я даже не знаю, сколько прошло  времени после ухода сыщика к пескам, когда Деффи прибежал назад с поручением ко  мне. Сыщик Кафф дал мальчику листок, вырванный из записной книжки, на котором  было написано карандашом:    

«Пришлите  мне скорее ботинок Розанны Спирман».    

Я  отправил первую попавшуюся мне служанку за ботинком в комнату Розанны и отослал  мальчика назад, поручив ему сказать, что принесу его лично.    

Знаю  хорошо, что действовать таким образом не означало быстро повиноваться полученным  мною инструкциям. Но я решил проверить, что это за новая мистификация, прежде  чем я отдам ботинок Розанны в руки сыщика.    

Прежнее  желание выгородить девушку снова вернулось ко мне в эти минуты.    

Такое  состояние чувств (не говоря уже о сыскной лихорадке) заставило меня поспешить,  лишь только ботинок отдали мне в руки, как только может спешить  семидесятилетний человек.    

Когда я  подошел к берегу, тучи сгустились и дождь хлынул сплошной белой стеной, гонимой  ветром. Я слышал грохот моря, ударявшегося о песчаный берег залива. Несколько  дальше я обогнал мальчика, приютившегося от дождя под песчаными холмами. Потом  я увидел бушующее море, волны, заливающие берег, пелену дождя, дождь над водой  и желтый дикий берег с одинокой черной фигурой, стоявшей на нем, – с  фигурой сыщика Каффа.    

Он  указывал жестом на север и кричал:    

– Держитесь  этой стороны! Идите ко мне сюда!    

Я пошел  к нему; я задыхался; сердце мое билось так, будто хотело выскочить из груди. Я  не мог говорить. Я хотел задать ему сто вопросов, но ни один не срывался с моих  губ. Его лицо испугало меня. Я увидел в глазах его выражение ужаса. Он выхватил  ботинок из моих рук и приложил его к следам на песке, шедшим к югу от той  стороны, где мы стояли, прямо к тому выступу скалы, что называется Южным  утесом. След не был еще смыт дождем, ботинок девушки как раз пришелся по нем.    

Сыщик,  но говоря ни слова, указал на ботинок, пришедшийся к следу.    

     

    

Я  схватил его за руку, силясь заговорить с ним, и не мог. Он двинулся по следам к  тому месту, где соединялись скалы и песок. Южный утес начинало постепенно  заливать приливом; вода покрывала отвратительную поверхность Зыбучих песков. То  тут, то там, с упорным молчанием, тяжелым, как свинец, с упорным терпением,  которое страшно было видеть, сыщик Кафф прикладывал ботинок к следам и всегда  находил его направленным в одну сторону – прямо туда, к скалам. Как он ни  искал, он нигде не мог найти никаких следов, ведущих оттуда.    

Наконец  он остановился. Он опять взглянул на меня, а потом на воду, находившуюся перед  нами, все шире и шире покрывавшую отвратительную поверхность Зыбучих песков. Я  посмотрел по направлению взгляда сыщика и понял, о чем он думает. Страшный  тупой трепет вдруг охватил меня. Я упал на колени в песок.    

– Она  приходила к своему тайнику, – услышал я голос сыщика. – Какое-то  страшное несчастье случилось на этих скалах.    

Изменившееся  лицо девушки, ее слова и поступки, отупение, с каким она слушала меня и  говорила со мною, когда я нашел ее метущей коридор несколько часов назад,  пришли мне на память и подтвердили страшную догадку сыщика. Я хотел сообщить  ему о страхе, охватившем меня. Я пытался сказать:    

– Она  умерла смертью, которую сама искала.    

Но нет,  слова не сходили с моих губ. Онемение и трепет держали меня в своих когтях. Я  не чувствовал проливного дождя. Я не видел поднимающегося прилива. Как в бреду  или во сне, бедное погибшее существо представлялось мне. Я видел ее опять, как  и в прежнее время, как в то утро, когда я пришел сюда, чтобы привести ее домой.  Я слышал опять, как она говорит мне, что Зыбучие пески притягивают ее против  воли, и спрашивает себя, не ждет ли ее тут могила. Меня охватил какой-то  непонятный ужас, когда я подумал о своей дочери. Моя дочь была одних с нею лет.  Моя дочь, подвергшись таким же испытаниям, как Розанна, могла жить такой же  страшной жизнью и умереть такой же ужасной смертью.    

Сыщик  ласково поднял меня и отвел от места, где она погибла. Мне стало легче дышать,  и я теперь видел предметы такими, какими они были в действительности.  Обернувшись на песчаные холмы, я заметил, как перепуганные слуги и рыбак  Йолланд бежали к нам узнать, нашлась ли девушка. В немногих словах сыщик  объяснил им, что показывали следы, и сказал, что, должно быть, с нею случилось  несчастье. Потом он задал рыбаку вопрос, опять обернувшись к морю:    

– Скажите,  могла ли она отплыть в лодке с того выступа скалы, где кончаются ее следы?    

Рыбак  указал на волны, которые заливали песчаный берег и обдавали облаками пены мыс  со всех сторон.    

– Никакая  лодка, – ответил он, – не могла бы вывезти ее из этого.    

Сыщик  Кафф посмотрел в последний раз на следы, видневшиеся на песке, которые смывал  теперь дождь.    

– Итак, –  сказал он, – вот доказательство того, что она не могла уехать морем.    

Он  замолчал и соображал с минуту.