1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 
Он долго смотрел на меня, прежде чем заговорил вновь:
    
— Никогда не относись к женщинам слишком уж хорошо. Женщины липнут к пьяницам, азартным игрокам, бабникам, даже к тем, кто не прочь пустить в ход кулаки. А вот хороших, нежных, заботливых парней они не выносят. Знаешь почему? Им становится скучно. Они не хотят быть счастливыми. Их заедает скука.
    
— Верность для вас не пустое слово?
    
— Разумеется, нет. Послушай, если человек влюблен, вся его жизнь вертится вокруг другого человека. Если этого нет, значит, речь идет не о любви. О чем-то еще. Возможно, о чем-то лучшем, более практичном. В любви по определению заложены несправедливость, нестабильность, паранойя. И мужчины здесь хуже женщин. Женщина может трахаться сотню раз, а потом один раз отказаться, и мужчина затаивает на нее зло. Но, с другой стороны, если она не хочет трахаться, когда у тебя возникает такое желание, это первый шаг вниз с вершины любви. Послушай, тут никаких отговорок быть не должно. Никаких головных болей. Ничего. Как только телка начинает отказывать тебе в постели, все кончено. Начинай искать замену. Не воспринимай отговорки всерьез.
    
Я спросил его о женщинах, которые могут получать по десять оргазмов на один мужской. Озано отмахнулся:
    
— Женщины кончают не так, как мужчины. Для них это процесс, растянутый во времени. Не то что у мужчин. У мужчин это пик, когда действительно выплескиваются мозги. Мужчины трахаются. Женщины — нет.
    
Конечно, он и сам не верил всему, что говорил, но я его понимал. Такой уж у него был стиль — преувеличение и излишняя резкость.
    
Я переключил его на вертолеты. Он утверждал, что через двадцать лет об автомобилях забудут, у каждого будет вертолет. Для этого требовались лишь незначительные технические усовершенствования. Перестали же люди ездить по железным дорогам, как только новая конструкция рулевого управления и тормозов позволила женщинам водить автомобили.
    
— Да, это очевидно, — кивнул он, открыто давая понять, что в это утро он настроен говорить только о женщинах. И сел на своего любимого конька: — Нынешние молодые люди избрали правильную тактику. Они говорят своим девицам: «Конечно, трахайся с кем хочешь, я все равно буду тебя любить». Это все слова. Послушай, любой парень, который знает, что его девка трахается со случайными знакомыми, считает ее последней тварью.
    
Я изумился. Великий Озано, книгами которого зачитывались американские женщины. Ярчайшая звезда на литературном небосклоне Америки. Самый непредубежденный ум. То ли я упустил главное, то ли он мешок с дерьмом. Я заметил, как его домоправительница гоняет детей.
    
— Вы даете вашей домоправительнице большую власть.
    
Озано ничего не упускал. Он знал, какие чувства вызвали у меня его слова. Может, поэтому он и сказал мне правду, поведал историю о домоправительнице. Только для того, чтобы подразнить меня.
    
— Она моя первая жена. Мать троих моих старших детей, — и рассмеялся, увидев, как изменилось мое лицо. — Нет, я ее не трахаю. И мы прекрасно ладим. Я плачу ей чертовски хорошее жалованье, но не алименты. Она единственная моя жена, которой я не плачу алименты.
    
Конечно же, он хотел, чтобы я спросил почему. Я оправдал его надежды.
    
— Потому что, когда я написал книгу и стал знаменитым, у нее поехала крыша. Она ревновала меня к моей славе, к тому, что я оказался в центре внимания. Она хотела внимания сама. Один молодой человек, поклонник моего таланта, уделил ей это внимание. Она клюнула. Она была на пять лет старше его, но женщиной была очень сексуальной. Она действительно влюбилась, я готов это признать. Только не понимала, что он трахал ее лишь для того, чтобы унизить великого Озано. Она попросила развод и половину денег, которые принесла мне книга. Я не возражал. Она пожелала оставить себе и детей, но я не хотел, чтобы они общались с подонком, в которого она влюбилась. И сказал, что она получит детей, когда выйдет за него замуж. Он трахал ее два года и просаживал ее деньги. О детях она забыла. Вновь стала молодой. Да, она приезжала повидаться с ними, но в основном занималась тем, что путешествовала по миру на мои бабки да жевала член этого подонка. Как только деньги кончились, он ее бросил. Она пришла ко мне и потребовала детей. Но теперь у нее не было ни единого шанса получить их. Она же бросила их на два года. Она закатила жуткий скандал, утверждая, что жить без них не может. Я взял ее в домоправительницы.
    
— Это самая кошмарная история, какую я когда-либо слышал, — прокомментировал я.
    
Зеленые глаза сверкнули. И тут же Озано заулыбался.
    
— Возможно. Но поставь себя на мое место. Мне нравится, когда вокруг носятся мои дети. Почему отец никогда не получает детей? Кто это придумал? Ты знаешь, что отец так и не может прийти в себя, если у него отнимают детей? Если женщине надоедает семейная жизнь, мужчина остается без детей. И мужчины это терпят, потому что закон держит их за яйца. Так вот, я этого не терплю. Оставляю себе детей и снова женюсь. А когда жена начинает мешать мне жить, избавляюсь от нее.
    
— А как насчет ее детей? Какие чувства они испытывают, зная, что их мать — домоправительница?
    
Зеленые глаза опять сверкнули.
    
— О черт! Я же не унижаю ее. Домоправительница она больше для других жен. На самом же деле она гувернантка на контракте. У нее есть дом. Я — ее лендлорд. Я думал о том, чтобы давать ей больше денег, купить ей отдельный дом, сделать ее независимой. Но она такая же сучка, как и все остальные. Она вновь станет наглеть. Вновь найдет себе какую-нибудь шваль. Я не против, но она доставит мне массу хлопот, а мне нужно писать книги. Поэтому я держу ее на коротком поводке. Обеспечиваю ей, между прочим, очень высокий уровень жизни. И она знает: шаг в сторону — и я вышибу ее пинком под зад на улицу, где ей придется бороться за кусок хлеба. Так что живем мы мирно.
    
— Почему вы так настроены против женщин? — улыбнулся я.
    
Озано рассмеялся.
    
— Ты говоришь это человеку, который женился четыре раза. Черт, да мне даже не нужно это отрицать. Ну ладно. Я действительно настроен против феминисток. Но только в одном аспекте. Нынче из большинства женщин дерьмо так и прет. Может, это не их вина. Слушай, если какая-нибудь телка отказывается трахаться с тобой два дня подряд, гони ее вон. Если только ее не увезут в больницу на машине «Скорой помощи». Даже если у нее на манде сорок швов. Мне без разницы, нравится ей это или нет. Иногда мне это тоже не нравится, но я все делаю как надо, у меня все должно стоять. Это твоя работа: если ты кого-то любишь, то обязан оттрахать ее по полной программе. Господи, никак не пойму, почему я снова и снова женюсь? Даю себе зарок, что больше этому не бывать, но всегда попадаю в западню. После свадьбы они меняются только к худшему.
    
— То есть вы не думаете, что существуют какие-то условия, при которых женщины могут обрести равноправие?
    
Озано покачал головой.
    
— Они забывают, что возраст бьет их сильнее, чем мужчин. Пятидесятилетний мужчина может найти себе множество молодых телок. А вот пятидесятилетней женщине жизнь не кажется раем. Безусловно, как только они войдут во власть, они протащат закон, по которому мужчинам пятидесяти или даже сорока лет будут отрезать лишнее, чтобы на деле обеспечивать равноправие. Так работает демократия. Из нее тоже прет дерьмо. Слушай, женщинам и так неплохо живется. Им не на что жаловаться.
    
В старину они и не знали, что у них права членов профсоюза. Их нельзя было уволить, как бы плохо они ни работали. Не справлялись со своими обязанностями в постели. На кухне. Да кто может как следует оттянуться с женой после двух лет супружеской жизни? А если может, она — шлюха. Теперь вот они хотят равноправия. Пусть получат. Я бы дал им равноправие. Я знаю, о чем говорю, я женился четыре раза. И мне это стоило больших денег.
    
В тот день Озано искренне ненавидел женщин. А месяцем позже я раскрыл утреннюю газету и прочитал, что он женился в пятый раз. На двадцатипятилетней актрисе из маленького театра. Вот вам и здравый смысл самого великого из американских писателей. Я и представить себе не мог, что когда-нибудь буду работать у него и останусь с ним до его последнего дня, который он встретил холостяком, но переполненным любви к женщине, к женщинам.
    
Еще при нашей первой встрече я разглядел его тайну сквозь густую завесу слов. Озано был без ума от женщин. Он знал, что это слабость, и всячески стремился избавиться от нее. Не вышло.
   
   
    
     
Глава 13
    
    
Наконец-то я мог ехать в Лас-Вегас, чтобы встретиться с Калли. Впервые за три года, прошедших с того времени, как Джордан, выиграв четыреста двадцать тысяч долларов, покончил с собой.
    
Мы оставались на связи, Калли и я. Он звонил мне пару раз в месяц, на Рождество присылал подарки мне, моей жене и детям, вещички из магазина сувениров в отеле «Ксанаду», где, я это знал, покупал их с большой скидкой, а то и получал бесплатно. Но мне все равно было приятно. О Калли я Вэлли рассказывал, о Джордане — нет.
    
Я знал, что Калли достиг многого, потому что его секретарь брала трубку со словами: «Приемная помощника президента». Мне оставалось только гадать, как он сумел так высоко подняться всего за три года. Изменилась и его манера разговора: голос стал более искренним, теплым, вежливым. Голос актера, играющего другую роль. По телефону речь шла о том, кто крупно выиграл или проиграл, да еще он рассказывал о всяких забавных происшествиях в отеле. О себе не говорил ни слова. Обычно кто-то из нас упоминал Джордана где-то к концу разговора, а может, упоминание Джордана означало, что пора ставить точку. Но без него мы, похоже, обойтись не могли.
    
Вэлли собрала мой чемодан. Я собирался провести в Лас-Вегасе уик-энд, поэтому на работе пропускал только один день. И я чувствовал, что в будущем смогу прикрыться журнальной статьей, объясняя копам, каким ветром меня занесло в Вегас.
    
Улетал я рано утром, так что Вэлли паковала чемодан уже после того, как дети пошли спать. Захлопнув крышку, она мне улыбнулась.
    
— Господи, как это было ужасно, когда ты улетал в прошлый раз! Я думала, что ты не вернешься.
    
— Я не мог не улететь, — ответил я. — В Нью-Йорке я просто не находил себе места.
    
— С тех пор все изменилось, — промурлыкала Вэлли. — Три года тому назад у нас вообще не было денег. Знаешь, мне приходилось обращаться к отцу за деньгами, и я очень боялась, что ты об этом узнаешь. И ты вел себя так, будто разлюбил меня. Та поездка все изменила. Ты вернулся другим человеком. Не злился на меня, проявлял больше терпения в общении с детьми. И начал писать для журналов.
    
Теперь улыбнулся я.
    
— Ты же помнишь, я вернулся победителем. С несколькими тысячами долларов. Может, если бы я вернулся без гроша в кармане, о переменах к лучшему не стоило и мечтать.
    
— Возможно, — пожала плечами Вэлли. — Но ты действительно стал другим. Тебе хорошо со мной, хорошо с детьми.
    
— В Вегасе я понял, что уехал от своего счастья.
    
— Да брось ты! — отмахнулась она. — Там столько красивых шлюх.
    
— Они слишком дорого стоили. Деньги мне требовались для игры.
    
В любой шутке, конечно же, есть доля правды. Если бы я сказал ей, что не смотрел на других женщин, она бы мне не поверила. Но у меня были на то веские причины. Чувство вины не отпускало меня ни на секунду. Плохой муж, плохой отец, не способный обеспечить близким достойную жизнь. Нет, я просто не мог добавить к этой тяжелой ноше еще и груз неверности. А потом, в постели мы идеально подходили друг другу. Я не хотел менять Вэлли на кого бы то ни было. И надеялся, что в этом наши мнения полностью совпадали.
    
— Ты собираешься сегодня поработать? — спросила она. В действительности она хотела знать, займемся ли мы любовью, чтобы успеть подготовиться. А уж потом я обычно вставал с постели и работал на кухне, тогда как Вэлли выключалась сразу и спала до утра. Со сном у нее все было в порядке. В отличие от меня.
    
— Да, — кивнул я, — хочу поработать. Все равно не усну. Будоражат мысли о предстоящей поездке.
    
До полуночи оставалось совсем ничего, но она пошла на кухню, сварила мне кофе, сделала несколько сандвичей. Я мог работать до трех, а то и четырех часов ночи, но утром все равно просыпался раньше нее.
    
Бессонница — это бич писателей, особенно если работа ладится. Лежа в постели, я никогда не мог отключиться от мыслей о романе, над которым работал. В темноте персонажи становились такими реальными, что я забывал жену, детей, окружающий мир. Но сегодня у меня была другая причина для бодрствования, не имеющая отношения к литературе. Я хотел, чтобы Вэлли уснула и я мог спокойно вытащить из тайника деньги, полученные от призывников.
    
Из дальнего угла стенного шкафа в спальне я достал пиджак «Чемпион Вегаса». Три года я к нему не прикасался. Яркие цвета чуть поблекли в темноте стенного шкафа, но пиджак по-прежнему смотрелся неплохо. Я надел пиджак и прошел на кухню. Вэлли коротко глянула на меня и воскликнула:
    
— Мерлин, ты его не наденешь!
    
— Мой счастливый пиджак, — ответил я. — А кроме того, он очень удобен в дороге. — Я знал, что она повесила пиджак к дальней стенке, чтобы я его не нашел и не надел. Выбросить пиджак она не решилась. Теперь он оказался весьма кстати.
    
Вэлли вздохнула.
    
— Ты суеверен.
    
Она ошибалась. Суеверия не имели ко мне никакого отношения, хотя я и считал себя магом. Но речь шла о разных вещах.
    
После того как Вэлли поцеловала меня и пошла укладываться, я выпил кофе и уселся за рукопись, которую принес из спальни. Редактировал ее чуть больше часа. Заглянул в спальню. Чтобы убедиться, что она спит, легонько поцеловал в губы. Она не пошевельнулась. Теперь мне очень нравилось, когда она целовала меня перед тем, как заснуть. Этот простенький, но очень милый поцелуй, казалось, отгораживал нас от жестокости и предательства мира, в котором нам довелось жить. И часто, лежа в постели, ближе к утру, не в силах заснуть, я легонько целовал ее в губы в надежде, что она проснется и скрасит мое одиночество, придя в мои объятия. Но я понимал, что в тот вечер одарил ее поцелуем Иуды, чтобы убедиться, что она не проснется, когда я буду доставать деньги.
    * * *
    
Я закрыл дверь спальни, на цыпочках прокрался к стенному шкафу в прихожей, в котором стояла большая коробка со всеми моими старыми рукописями, в том числе и оригиналом романа, над которым я работал пять лет, который принес мне три тысячи долларов. Я дорылся до самого дна и достал рыжеватую папку, перевязанную тесемкой. Отнес ее на кухню. Пил кофе и считал деньги. Набралось чуть больше сорока тысяч долларов. В последнее время их поток резко увеличился. Клиент пошел более состоятельный. Двадцатки, примерно семь тысяч долларов, я оставил в папке. Тридцать три тысячи сотенными разложил по пяти длинным конвертам, которые взял на письменном столе. Конверты рассовал по карманам пиджака «Чемпион Вегаса». Застегнул карманы на «молнию» и повесил пиджак на спинку стула.
    
Утром, обнимая меня на прощание, Вэлли могла почувствовать, что в карманах что-то лежит, но я бы сказал ей, что это набросок статьи, над которой я собираюсь поработать в самолете.
   
   
    
     
Глава 14
    
    
Когда я вышел из самолета, Калли ждал меня у дверей здания старого аэропорта, до которого мне пришлось идти пешком. Новый терминал только строили — Вегас рос. Вместе с Калли, который за это время заметно продвинулся по служебной лестнице.
    
Он даже выглядел по-другому, стал выше, стройнее. И смотрелся очень эффектно в костюме от Сая Дивора и белой рубашке. Изменил он и прическу. Я удивился, когда он обнял меня и воскликнул: «Все тот же Мерлин!» Посмеялся над моим пиджаком «Чемпион Вегаса» и предложил немедленно его снять.
    
Он поселил меня в люксе с баром, набитым бутылками, и цветами на столиках.
    
— Похоже, у тебя большая власть, — прокомментировал я.
    
— Дела идут неплохо, — подтвердил Калли. — Я перестал играть. Теперь я по другую сторону столов. Ты знаешь.
    
— Да, — кивнул я. Новый Калли заинтриговал меня. Я уже не знал, следовать ли мне первоначальному плану. Не знал, можно ли ему доверять. За три года с человеком могло случиться всякое. В конце концов, мы знали друг друга лишь три недели.
    
Но, когда мы выпивали, он сказал с неподдельной искренностью:
    
— Малыш, я чертовски рад тебя видеть. Думаешь о Джордане?
    
— Постоянно, — ответил я.
    
— Бедный Джордан, — вздохнул Калли. — Уйти, выиграв четыреста тысяч. Вот это и заставило меня бросить игру. И знаешь, со дня его смерти мне во всем сопутствует удача. Если не наломаю дров, стану в этом отеле первым человеком.
    
— Правда? А как же Гронвелт? — полюбопытствовал я.
    
— Сейчас я его первый заместитель. Он мне полностью доверяет. Доверяет мне, как я — тебе. Раз уж об этом зашла речь, мне бы тоже не помешал помощник. Если захочешь переехать с семьей в Вегас, получишь у меня хорошую работу.
    
— Спасибо, — ответил я. Его слова меня тронули. И в то же время мне хотелось знать причину его привязанности ко мне. Я прекрасно понимал, что он не из тех, кто легко сходится с людьми. — Насчет работы сейчас я тебе не отвечу. Но я приехал, чтобы попросить тебя об услуге. Если ты ничего не сможешь сделать, я пойму. Только ответь мне сразу, чтобы потом мы могли хорошо провести эту пару дней.
    
— Отвечу как на духу, — улыбнулся Калли.
    
Я рассмеялся.
    
— Ты бы сначала выслушал.
    
На мгновение Калли вроде бы рассердился.
    
— Какая разница! У тебя возникли проблемы. Если я смогу помочь, нет вопросов.
    
Я рассказал ему о манипуляциях с призывом. О том, что беру взятки и у меня с собой тридцать три тысячи баксов, которые я хочу надежно спрятать на тот случай, если афера с Армейским резервом станет достоянием общественности. Калли слушал внимательно, не отрывая взгляда от моего лица. А потом широко улыбнулся.
    
— Чего ты лыбишься? — полюбопытствовал я.
    
Калли рассмеялся.
    
— Слушай, ты говорил, как католик, признающийся на исповеди в совершении убийства. Черт, да любой на твоем месте поступил бы так же, будь у него хоть один шанс. Но, должен признаться, я удивлен. Не могу представить себе, как ты говоришь парню, что за услугу надо бы заплатить.
    
Я почувствовал, что краснею.
    
— Я никого ни о чем не прошу. Они сами приходят ко мне. И я никогда не беру деньги вперед. А после того как я выполняю свои обязательства, они могут или заплатить мне, или послать меня к черту. Мне без разницы. — Я улыбнулся: — Так что до матерого взяточника мне далеко.
    
— Хорош преступничек, — хмыкнул Калли. — Во-первых, я думаю, что волнуешься ты зря. Мне представляется, что эта история может тянуться вечно. Даже если поднимется шум, ты при самом худшем раскладе потеряешь работу и получишь условный срок. Но вот насчет того, чтобы припрятать денежки, ты прав. Эти феды — настоящие ищейки, они заберут у тебя все, что найдут.
    
Меня интересовала только первая половина сказанного им. В кошмарных снах я видел, как меня сажают в тюрьму, а Вэлли и дети остаются одни. Вот почему я ничего не рассказывал жене. Не хотел, чтобы она волновалась. Не хотел, чтобы изменилось ее мнение обо мне. Не хотел запятнать образ чистого, непродажного творца, каким она меня видела.
    
— А почему ты думаешь, что я не сяду в тюрьму, если меня поймают за руку? — спросил я.
    
— Это преступление по разряду «белых воротничков». Черт, ты же не обчистил банк, не пристрелил владельца магазина, не ограбил вдову. Ты брал бабки у молодых парней, которые хотели облегчить себе жизнь и сократить время службы. Господи, это же бред какой-то! Платить деньги за то, чтобы попасть в армию. Никто в это не поверит. Присяжные обхохочутся.
    
— Да, мне тоже кажется, что это забавно, — признал я.
    
Калли вдруг стал серьезным.
    
— Ладно, говори, чего ты от меня хочешь. Все будет сделано. А если феды выйдут на тебя, обещай, что немедленно мне позвонишь. Я тебя вытащу. Хорошо?
    
Я изложил ему свой план. Что я хочу поменять все деньги на фишки, но играть только по маленькой. Во всех казино Вегаса. А потом обменять фишки на деньги, получить лишь расписки, а деньги оставить в кассе в качестве кредита. ФБР не придет в голову искать мои деньги в казино. Сами же расписки я оставлю у него и заберу, когда мне вдруг понадобятся наличные.
    
Калли улыбнулся.
    
— Почему просто не оставить мне деньги? Ты мне не доверяешь?
    
Я знал, что он шутит, но серьезно подготовился к ответу на этот вопрос.
    
— Я об этом думал. Но вдруг с тобой что-нибудь случится? Ты попадешь в авиакатастрофу. Или тебе вновь захочется поиграть. Сейчас я тебе полностью доверяю. Но откуда мне знать, что ты не сойдешь с ума завтра или через год?
    
Калли одобрительно кивнул.
    
— А как насчет твоего брата Арти? Вроде бы вы очень близки. Почему он не может хранить твои деньги?
    
— Я не могу просить его об этом, — ответил я.
    
Вновь Калли кивнул.
    
— Да, пожалуй, не можешь. Он слишком честный, так?
    
— Так, — коротко ответил я, в долгие объяснения пускаться не хотелось. — Что ты думаешь о моем плане? Он сработает?
    
Калли поднялся, заходил взад-вперед.
    
— План неплохой. Но тебе незачем брать кредит во всех казино. Это может броситься в глаза. Особенно если деньги будут лежать там долгое время. Могут возникнуть подозрения. Обычно люди оставляют деньги в кассе, если им надо отъехать из Вегаса на короткий срок. Вот что тебе надо сделать. Поменяешь деньги на фишки во всех казино, а сдавать их будешь в нашу кассу, три-четыре раза в день на несколько тысяч долларов, и брать расписку. Так что все твои расписки будут выданы нашей кассой. И если феды сунутся к нам, им придется действовать через меня. А я тебя прикрою.
    
Я встревожился.
    
— А тебе это не повредит?
    
Калли вздохнул.
    
— Я постоянно с этим сталкиваюсь. Департамент налогов и сборов засыпает нас запросами, кто и сколько проигрывает. Я отправляю им архивные материалы. Проверить меня возможности у них нет. Я принимаю все меры к тому, чтобы записей, которые могли бы им помочь, не существовало.
    
— Слушай, я не хочу, что запись о моих деньгах исчезла. Тогда я не смогу получить их по распискам.
    
Калли рассмеялся.
    
— Перестань, Мерлин. Ты всего лишь мелкий взяточник. Ради таких, как ты, феды не появляются здесь со сворой аудиторов. Они присылают письмо или запрос. В твоем случае они и до этого не додумаются. Взгляни на свою ситуацию с другой стороны. Если ты начнешь тратить бабки и они сочтут, что твои расходы превышают доходы, ты сможешь сказать, что выиграл деньги в казино. Обратного они доказать не смогут.
    
— И я не смогу доказать, что выиграл, — отпарировал я.
    
— Конечно же, сможешь, — возразил Калли. — Я дам необходимые показания, так же как и питбосс, и крупье. Мы все скажем, что у тебя выдалась чрезвычайно удачная ночь. Так что в любом случае все будет хорошо. Единственная твоя проблема в том, где спрятать расписки.
    
Мы оба задумались. Ответ, конечно же, нашел Калли:
    
— У тебя есть адвокат?
    
— Нет. Но у моего брата Арти есть приятель-адвокат.
    
— Тогда напиши завещание. В нем укажешь, что у тебя есть денежный депозит в этом отеле на сумму тридцать три тысячи долларов и ты оставляешь его жене. Об адвокате своего брата забудь. Воспользуемся услугами местного адвоката, которому можно доверять. Адвокат отправит твою копию завещания Арти в запечатанном конверте. Скажешь Арти, чтобы он конверт не вскрывал. Тогда он не узнает, что внутри. Объяснишь брату, что конверт передан ему на хранение. Адвокат укажет то же самое в сопроводительном письме. Таким образом у Арти не возникнет неприятностей. И он ничего не будет знать. А уж ты расскажешь ему какую-нибудь байку о причинах, побудивших тебя написать завещание.
    
— Мне не придется придумывать никаких баек, — ответил я. — Арти все сделает, не задавая вопросов.
    
— Значит, у тебя хороший брат. Но как ты поступишь с расписками? Если у тебя есть банковская ячейка, феды ее обязательно найдут. Почему бы тебе не засунуть их в старые рукописи, среди которых ты хранил деньги? Даже если они получат ордер на обыск, эти клочки бумаги они не заметят.
    
— Я не могу так рисковать, — покачал головой я. — С расписками я как-нибудь разберусь. А если я их потеряю?
    
Калли не подал вида, что врубился.
    
— Записи останутся в наших бухгалтерских книгах. При получении денег мы лишь попросим тебя написать заявление о том, что расписки утеряны.
    
Разумеется, он понял, что я собираюсь порвать расписки. Но наверняка он этого знать не мог, поэтому не стал бы химичить с записями в бухгалтерских книгах. Мои намерения указывали на то, что полностью я ему не доверял, но Калли нисколько не обиделся.
    
— Вечером пообедаем в приятной компании. Я пригласил двух самых красивых артисток из шоу.
    
— Мне женщина не нужна.
    
Калли заулыбался.
    
— Господи, неужели тебе не надоело трахать жену? После стольких лет семейной жизни!
    
— Нет, — ответил я. — Не надоело.
    
— И ты думаешь, что будешь хранить ей верность всю жизнь?
    
— Да, — рассмеявшись, ответил я.
    
Калли покачал головой, тоже рассмеялся.
    
— Для этого действительно надо быть Мерлином-магом.
    
Так что пообедали мы вдвоем. Потом мы обошли все казино. Везде я покупал фишки на тысячу долларов. Мой пиджак «Чемпион Вегаса» пришелся очень даже кстати. В разных казино мы выпивали с питбоссами, менеджерами смен, девушками из шоу. Все они относились к Калли как к очень важной персоне, все рассказывали забавные истории о Вегасе. Я отлично провел время. Когда мы вернулись в «Ксанаду», я отнес все фишки в кассу и получил расписки на пятнадцать тысяч долларов. Сунул их в бумажник. За весь вечер я не сделал ни одной ставки. Калли не отходил от меня ни на шаг.
    
— Я хочу немного поиграть, — сказал я.
    
Калли понимающе улыбнулся.
    
— Разумеется, хочешь, разумеется. Как только ты проиграешь пятьсот долларов, я сломаю твою гребаную руку.
    
За столом для игры в кости я обменял на фишки пять сотенных. Делал ставки по пять долларов. Проигрывал и выигрывал. Следуя заведенному три года тому назад порядку, от костей перешел к блэкджеку и рулетке. Играл по-прежнему по маленькой, проигрывал и выигрывал. В час ночи сунул руку в карман, достал две тысячи долларов, обменял на фишки. Калли молчал.
    
Фишки я положил в карман пиджака, прошел к кассе и получил еще одну расписку. Калли наблюдал за мной, сидя за столом для игры в кости. Когда я вернулся, одобрительно кивнул.
    
— Значит, ты справился с пагубной страстью.
    
— Я же Мерлин-маг, а не один из твоих заядлых игроков. — Я говорил чистую правду. От прежнего азарта не осталось и следа. Желание сорвать куш пропало начисто. У меня хватало денег, чтобы купить семье дом. И еще кое-что осталось бы на случай чрезвычайных обстоятельств. Я не мог пожаловаться на источники дохода. Я вновь обрел счастье. Я любил жену и писал новый роман. Азартные игры перешли для меня в разряд развлечений. За весь вечер я проиграл каких-то двести долларов.
    
В час ночи мы с Калли заглянули в кафетерий.
    
— Завтра у меня рабочий день, — напомнил Калли. — Можешь ты пообещать мне, что не будешь играть?
    
— Не беспокойся, — ответил я. — Мне едва хватит времени на то, чтобы поменять деньги на фишки. Я ограничусь пятью сотнями, чтобы не привлекать внимания.
    
— Хорошая идея, — кивнул Калли. — В Вегасе агентов ФБР больше, чем крупье. — Он помолчал. — Ты уверен, что хочешь спать один? Я могу найти тебе отменную красотку. — И он снял трубку с телефона, стоявшего в нашей кабинке.
    
— Я слишком устал, — ответил я. И опять не грешил против истины. Час ночи в Вегасе соответствовал четырем утра в Нью-Йорке, а мой организм жил по нью-йоркскому времени.
    
— Если тебе что-нибудь понадобится, загляни в мой офис, — сказал он на прощание. — Даже если захочешь убить время и потрепаться.
    
— Хорошо, — кивнул я.
    
Проснулся я около полудня и позвонил Вэлли. Никто не снял трубку. В Нью-Йорке было три часа дня. Я решил, что Вэлли отвезла детей к родителям на Лонг-Айленд. Позвонил туда. Трубку взял отец Вэлли. Подозрительно спросил, что я делаю в Вегасе. Я объяснил, что готовлю материал для журнальной публикации. Вроде бы я его не убедил, но Вэлли он подозвал. Я сказал ей, что вернусь в понедельник и из аэропорта доберусь до дома на такси.
    
Мы поболтали ни о чем. Я сказал, что больше звонить не буду, чтобы не тратить зря деньги, и она согласилась. Я знал, что она пробудет в родительском доме и следующий день, а звонить туда мне не хотелось. Вдруг я осознал, что меня злит ее поездка к родителям. Я испытывал какую-то инфантильную ревность. Вэлли и дети были моей семьей. Они принадлежали мне. Кроме них и Арти, у меня никого не было. Я не хотел делить жену и детей с ее родителями. Понимал, что это глупость, но просто не мог заставить себя вновь позвонить на Лонг-Айленд. Какого черта, я собирался провести в Лас-Вегасе всего два дня, и она в любой момент могла позвонить мне.
    
День я провел в казино, выстроившихся вдоль Стрип. Менял по две-три сотенные на фишки, играл по чуть-чуть, прежде чем перейти в другое казино.
    
Мне нравилась сухая, обжигающая жара Лас-Вегаса, поэтому от казино до казино я добирался пешком. На ленч завернул в ресторан отеля «Сэндз». За соседним столиком сидели симпатичные шлюхи, подкреплялись перед работой. Молодые и радостные. Они много смеялись, рассказывали друг другу истории, словно школьницы. На меня они не обращали ни малейшего внимания. И я ел, не показывая вида, что прислушиваюсь к их разговору. Один раз кто-то из них упомянул Калли.
    
В «Ксанаду» я вернулся на такси. Наверное, в Вегасе лучшие в Америке таксисты. Дружелюбные, всегда готовые помочь. Этот спросил, не нужна ли мне девочка, но я отказался. Когда я выходил из кабины, он пожелал мне удачного дня и назвал ресторан, в котором хорошо готовили китайские блюда.
    
В кассе «Ксанаду» я обменял фишки других казино на расписку. Теперь у меня было девять расписок и чуть больше десяти тысяч долларов наличными, которые предстояло конвертировать. Оставшиеся деньги сотенными купюрами легко уместились в двух длинных белых конвертах, которые я положил во внутренний карман обычного пиджака. Перебросил пиджак «Чемпион Вегаса» через руку и зашагал в офис Калли.
    
Администрация занимала целое крыло. Я нашел дверь с табличкой «Помощник президента». В приемной меня встретила молоденькая, очень красивая секретарь. Я назвал свою фамилию, она позвонила в кабинет, открыла дверь, объявила о моем приходе. Калли крепко пожал мне руку, обнял. Перемены в нем все еще удивляли меня. Раньше он так демонстративно свои чувства не выказывал.
    
Кабинет произвел на меня впечатление. Диван, удобные кресла, приглушенный свет, картины на стенах, не копии — оригиналы, написанные маслом. Дополняли обстановку три больших телевизора. Один показывал коридор отеля, второй — стол для игры в кости, третий — стол для баккара. На первом экране открылась дверь номера, в коридор вышли мужчина и молодая женщина, рука мужчины по-хозяйски лежала на ее попке.
    
— У тебя программы интереснее, чем в Нью-Йорке.
    
Калли кивнул.
    
— Я должен быть в курсе происходящего. — Он нажал кнопки на пульте управления, и на экранах сменились картинки. Теперь мы видели автостоянку отеля, столик для блэкджека и кассиршу в кафетерии, отсчитывающую сдачу.
    
Я бросил на стол Калли пиджак «Чемпион Вегаса».
    
— Можешь его забирать.
    
Калли долго смотрел на пиджак.
    
— Ты обменял на расписки все деньги?
    
— Большую часть, — ответил я. — Пиджак мне больше не нужен. Моя жена ненавидела его так же, как и ты.
    
Калли поднял пиджак.
    
— У меня ненависти к нему не было. А вот Гронвелту не нравилась наша троица в одинаковых пиджаках. Куда, по-твоему, делся пиджак Джордана?
    
Я пожал плечами.
    
— Его жена отдала всю одежду покойника Армии спасения.
    
Калли подкинул пиджак на руке.
    
— Легкий. Но счастливый. Джордан выиграл в таком же четыреста тысяч. И покончил с собой. Гребаный тупоумный мерзавец.
    
— Дурак, — согласился я.
    
Калли осторожно положил пиджак на стол, сел, откинулся на спинку стула.
    
— Ты знаешь, я решил, что у тебя поехала крыша, когда ты отказался взять двадцать штук. И я ужасно разозлился на тебя, когда ты уговорил меня последовать твоему примеру. Но, как выяснилось, то был самый удачный ход во всей моей жизни. Я бы все равно проиграл эти деньги и чувствовал бы себя так, словно выкупался в дерьме. И знаешь, после того как Джордан пустил себе пулю в лоб, а я не взял его деньги, я даже загордился. Не знаю, как это объяснить. Но я осознавал, что не предал его. И ты не предал. И Диана. Мы не знали друг друга, но только мы трое и питали к Джордану какие-то чувства. Да, мы не сумели уберечь его от смерти. Да, его это особо не волновало. Но для меня значило очень много. Ты испытывал то же самое?
    
— Нет, — ответил я. — Я просто не хотел брать его гребаные деньги. Я знал, что он покончит с собой.
    
— Черта с два, Мерлин-маг. Ничего ты не знал.
    
— На подсознательном уровне, — пояснил я. — Я же не удивился, когда ты рассказал мне о том, что произошло. Помнишь?
    
— Да, — кивнул Калли. — Даже бровью не повел.
    
— А как восприняла его смерть Диана? — спросил я.
    
— Она чуть с ума не сошла. Она же влюбилась в Джордана. Знаешь, я трахал ее в день похорон. Ты и представить себе не можешь, что она вытворяла в постели. Плакала и трахалась. Напугала меня до смерти. — Он вздохнул. — Потом пару месяцев пила и плакала у меня на плече. Но встретила этого миллионера, и теперь она замужняя дама где-то в Миннесоте.
    
— Так что будешь делать с пиджаком? — спросил я.
    
Калли вдруг заулыбался.
    
— Отдам Гронвелту. Пойдем, я все равно хотел тебя с ним познакомить. — Он поднялся, подхватил пиджак и направился к двери. Я последовал за ним. Коридором мы прошли в приемную Гронвелта. Секретарь пригласила нас в его огромный кабинет.
    
Гронвелт поднялся из-за стола. Он выглядел старше, чем я его помнил. Я подумал, что ему, должно быть, под восемьдесят. В безупречно сшитом костюме, седоволосый, он напоминал кинозвезду в характерной роли. Калли представил нас.
    
Гронвелт пожал мне руку.
    
— Я прочитал вашу книгу. Продолжайте в том же духе. Вы станете знаменитостью. Очень хороший роман.
    
Я поразился. Гронвелт с давних пор занимался игорным бизнесом, одно время считался одним из самых крутых гангстеров, до сих пор его в Вегасе боялись. По какой-то причине у меня сложилось мнение, что книг он не читает. Сработал стереотип.
    
Я знал, что суббота и воскресенье — самые напряженные дни для высших менеджеров казино Вегаса, таких, как Гронвелт и Калли. Со всех концов света в город слетались богатые клиенты, которых следовало обслужить по высшему разряду. Поэтому я думал, что проведу в кабинете Гронвелта лишь пару минут.
    
Но Калли бросил яркий красно-синий пиджак спортивного покроя на гигантский стол Гронвелта со словами: «Это последний. Мерлин наконец сдался».
    
Я заметил, что Калли ухмыляется. Любимый племянник подтрунивал над суровым дядюшкой, зная, что ему все сойдет с рук. Но и Гронвелт не отказался от предложенной ему роли. Потому что уже понял, что более талантливого и надежного племянника у него нет. И именно этого племянника прочил себе в наследники.
    
Гронвелт нажал кнопку звонка на столе секретаря, а когда та появилась в дверях, попросил принести большие ножницы. Мне оставалось только гадать, где субботним вечером секретарь президента отеля «Ксанаду» может достать большие ножницы, но она вернулась через две минуты. Гронвелт взял ножницы и начал резать «Чемпиона Вегаса». Взглянул на мою застывшую физиономию.
    
— Вы не представляете себе, как я ненавидел вас троих, вышагивающих по моему казино в этих гребаных пиджаках. Особенно в ту ночь, когда Джордан выиграл все деньги.
    
Я наблюдал, как мой пиджак превращается в груду клочков ткани, и тут до меня дошло, что он ждет ответа.
    
— Но ведь вы не питаете ненависти к тем, кто выигрывает в вашем казино, так?
    
— К выигранным деньгам это не имело никакого отношения. Очень уж все выглядело патетически. К примеру, Калли с сердцем заядлого игрока. Таким он и остается, таким и умрет. Но сейчас у него ремиссия.
    
— Я бизнесмен, — запротестовал Калли, но Гронвелт махнул рукой, и Калли замолчал, наблюдая за уничтожением пиджака.
    
— Против удачи я ничего не имею. А вот навыки и хитрость не терплю. — Теперь Гронвелт разбирался с подкладкой. И говорил, обращаясь ко мне: — Вот вы, Мерлин… Хуже игрока мне видеть не доводилось, а я в этом бизнесе больше пятидесяти лет. Вы хуже заядлого игрока. Вы — игрок-романтик. Вы видите себя персонажем того романа Фербер, где она вывела главным героем этого игрока-кретина. Вы играете как идиот. Иногда вспоминаете о теории вероятностей, потом руководствуетесь интуицией, тут же начинаете действовать на авось. Ваша тактика — непрерывные зигзаги. Послушайте, вы один из тех немногих людей, кому я могу посоветовать полностью завязать с азартными играми. — Тут он положил ножницы и по-дружески мне улыбнулся: — Почему нет? Вы прекрасно без них обходитесь.
    
Откровенно говоря, я обиделся, и от него это не укрылось. Я-то полагал себя умным игроком, сочетающим логику с магией. Гронвелт, похоже, читал мои мысли.
    
— Мерлин. Мне нравится ваша фамилия. Она вам подходит. Но из того, что я прочитал, следует, что он не был великим магом, как и вы. — Он снова взялся за ножницы, чтобы завершить начатое. — Но тогда почему вы зацепили того киллера?
    
Я пожал плечами:
    
— Я не хотел его цеплять. Но вы знаете, как бывает. Меня мучило чувство вины из-за того, что я бросил семью. Все шло наперекосяк. Вот и хотелось на ком-то отыграться.
    
— Вы ошиблись с выбором. Калли спас вашу задницу. Не без моей помощи.
    
— Благодарю, — ответил я.
    
— Я предложил ему работу, но он не соглашается, — вставил Калли.
    
Меня его слова удивили. Получалось, что Калли переговорил с Гронвелтом, прежде чем предлагать мне работу. И тут до меня дошло, что Калли наверняка рассказал обо мне все. То есть Гронвелт знал, что отелю придется прикрыть меня, если нагрянут феды.
    
— После того как я прочитал вашу книгу, я подумал, что нам нужен такой пресс-секретарь. — Гронвелт пристально смотрел на меня. — Хороший писатель, как вы.
    
— Моя жена не захочет уезжать из Нью-Йорка, — ответил я. — У нее там живет вся родня. Но за предложение спасибо.
    
Гронвелт кивнул.
    
— С вашей манерой игры в Вегасе вам лучше не жить. Когда приедете в следующий раз, давайте пообедаем вместе.
    
Эти слова мы расценили как завершение разговора и отбыли.
    
Калли обедал с какими-то крупными игроками из Калифорнии, поэтому не мог составить мне компанию. Он заказал мне столик на шоу, которое давали в этот вечер в ресторане. За три года в Лас-Вегасе ничего не изменилось. Практически обнаженные девушки из кордебалета, танцы, звезда-певец, водевильные сценки. А вот что меня поразило, так это дрессированные медведи.
    
На сцену вышла красавица с шестью огромными медведями. Она заставляла их выделывать всякие трюки. После выполнения каждого женщина целовала медведя в нос, и тот, переваливаясь, пристраивался последним к остальным медведям, сидевшим друг другу в затылок. Я не понимал, почему она отдавала команду поцелуем. Я знал, что медведи вроде бы не целуются. И не сразу понял, что поцелуй предназначался зрителям, с тем чтобы вызвать у них дополнительные эмоции. По правде говоря, я всегда ненавидел цирк, отказывался ходить туда с детьми. Не любил и дрессированных зверей. Но этот номер зачаровал меня, и я досмотрел его до конца. Может, в надежде, что один из медведей выкинет какой-нибудь фортель.
    
После завершения шоу я вернулся в казино, чтобы поменять деньги на фишки, а потом фишки — на расписку. Время приближалось к одиннадцати.
    
Я начал с костей, но вместо того, чтобы играть по маленькой и свести потери к минимуму, вдруг начал ставить по пятьдесят и сто долларов. И уже проиграл порядка трех тысяч долларов, когда за моей спиной возник Калли, который как раз подвел к столу калифорнийцев. Он бросил саркастический взгляд на мои зеленые фишки по двадцать пять долларов и мои ставки на зеленом сукне.
    
— Значит, потребности играть у тебя уже нет, так? — полюбопытствовал он.
    
Я чувствовал себя круглым идиотом и, выбросив в который уж раз семерку, собрал оставшиеся фишки, отнес в кассу и обменял на расписки. Когда повернулся, Калли уже ждал меня.
    
— Пойдем выпьем, — предложил он и повел в тот бар, где мы раньше выпивали с Джорданом и Дианой. Из темноты мы смотрели на залитый светом игорный зал. Не успели мы сесть, как официантка заприметила Калли и подлетела к нашему столику.
    
— Значит, ты все-таки не выдержал. Эти проклятые азартные игры. Они что малярия, до конца не отпускают.
    
— Тебя тоже? — спросил я.
    
— Пару раз случалось. Хотя особого урона я не понес. Сколько проиграл?
    
— Чуть больше двух тысяч. Большую часть денег я уже обменял на расписки. Сегодня с этим закончу.
    
— Завтра воскресенье, — напомнил Калли. — С адвокатом все обговорено, рано утром ты сможешь написать завещание, и его отправят твоему брату. А потом я приклеюсь к тебе, как рыба-прилипала, пока во второй половине дня не посажу в самолет до Нью-Йорка.
    
— Мы пытались проделать то же самое с Джорданом.
    
Калли вздохнул.
    
— Почему он это сделал? Судьба поворачивалась к нему лицом. У него все бы наладилось. Зачем он взялся за револьвер?
    * * *
    
Наутро Калли позвонил мне, и мы вместе позавтракали. Потом поехали в адвокатскую контору, где составили завещание, под которым подписались я и свидетели. Я пару раз повторил, что мой экземпляр завещания должно отправить моему брату Арти, и наконец Калли резко оборвал меня: «Не волнуйся. Все будет сделано как надо».
    
Покончив с делами, Калли повозил меня по городу, показал новое строительство.
    
— Этому городу расти и расти, — сказал он.
    
Я оглядел уходящую за горизонт пустыню.
    
— Места хватит.
    
Калли рассмеялся.
    
— Увидишь сам. У азартных игр блестящие перспективы.
    
Мы перекусили, а потом, вспомнив прошлое, пошли в «Сэндз» и сыграли на пару за столом для игры в кости. «Это рука сегодня настроена на выигрыш!» — воскликнул Калли, зажав кости в кулаке. Бросал он, как всегда, неудачно, и я заметил, что душа его к этому не лежала. Азартные игры больше не доставляли ему удовольствия. Он определенно изменился. В аэропорту он подождал, пока объявят посадку на мой рейс.
    
— Позвони мне, если возникнут какие-то проблемы, — сказал Калли на прощание. — А в следующий твой приезд пообедаем с Гронвелтом. Ты ему нравишься, а такого человека хорошо иметь на своей стороне.
    
Я кивнул. Потом достал из кармана расписки. На тридцать тысяч долларов, лежащих в кассе казино «Ксанаду». Остальные три тысячи ушли на расходы, включая игру в казино и авиабилеты. Я протянул расписки Калли.
    
— Сохрани их для меня. — Я отказался от первоначального плана.
    
Калли сосчитал расписки. Двенадцать. Сложил цифры.
    
— Ты доверяешь мне все свои деньги? Тридцать тысяч — немалая сумма.
    
— Я должен кому-то довериться. И потом, я видел, как ты отказался от двадцати штук, предложенных Джорданом, когда сам сидел на мели.
    
— Только потому, что ты показал мне пример, — ответил Калли. — Ладно, я их сохраню. А если тебе срочно понадобятся деньги, я их тебе одолжу, а расписки станут залогом. Так ты тем более не оставишь следов.
    
— Спасибо, Калли, — поблагодарил я его. — Спасибо за люкс, за вкусную еду, за все. А главное, спасибо за помощь. — Я чувствовал, что нас связывают узы настоящей мужской дружбы. Собственно, второго такого друга, не считая брата, у меня не было. И все-таки я удивился, когда он обнял меня, прежде чем пожелать счастливого пути.
    
Пока самолет спешил на восток, улетая от заходящего солнца, я думал о тех чувствах, которые испытывали я и Калли. Ведь мы так мало знали друг друга. И я подумал, что нашел правильный ответ: среди наших знакомых было очень мало людей, которых нам хотелось бы узнать поближе. Как Джордана. И мы разделили победы Джордана и окончательное поражение, которое нанесла ему смерть.
    * * *
    
Из аэропорта я позвонил Вэлли, чтобы сказать, что возвращаюсь на день раньше. Телефон не отвечал. В дом ее отца я звонить не захотел, поэтому взял такси и поехал в Бронкс. Вэлли дома не было. Я почувствовал знакомую ревность, вызванную тем, что она увезла детей к своим родителям на Лонг-Айленд. Но потом подумал: почему нет? С какой стати ей проводить уик-энд в четырех стенах, если она могла провести его в веселой ирландской компании, среди братьев, сестер и их друзей, дав детям возможность подышать свежим воздухом и побегать по травке?
    
Дожидаясь Вэлли, я решил позвонить Арти. К телефону подошла жена и сказала, что Арти лег спать пораньше, потому что неважно себя чувствует. На вопрос, разбудить ли его, я ответил, что не надо, никаких важных дел у меня нет. А потом, охваченный внезапной паникой, спросил, что с Арти. Она успокоила меня: он просто устал, в последнее время много работал. Они даже не обращались к врачу. Я пообещал в понедельник позвонить Арти на работу и положил трубку.
   
   
    
     
Глава 15
    
    
Следующий год выдался самым счастливым в моей жизни. Я ждал, пока достроят наш дом. Впервые в жизни у меня мог появиться свой дом, и я этим страшно гордился. Наконец-то я становился полноценным членом общества. Наконец-то обретал независимость от общества и других людей.
    
Думаю, надежды эти объяснялись растущим отвращением к жилищному комплексу, в котором я по-прежнему жил. Черные и белые, которые могли чего-то достичь, уезжали, их квартиры занимали те, кто не мог найти достойного места в обществе. Эти черные и белые въезжали в жилищный комплекс навсегда: наркоманы, алкоголики, мелкие сутенеры, воришки, насильники.
    
Подростки из новых семей крушили все вокруг. Лифты перестали работать. Окна в холлах зияли разбитыми стеклами. В коридорах валялись пустые бутылки из-под дешевого виски. На скамейках у дома сидели пьяные. Веселились с размахом, всякий раз гулянки заканчивались приездом полиции. После школы Вэлли встречала детей на автобусной остановке. Однажды она даже спросила меня, не следует ли нам переехать к ее отцу, пока не достроят наш дом. После того как десятилетнюю чернокожую девочку изнасиловали и сбросили с крыши одного из домов комплекса.
    
Я ответил, что нет. Бежать из комплекса еще рано. Я знал, о чем думала Вэлли, но озвучить свои мысли она не решалась — стыдилась их. Потому что воспитали ее в либеральных традициях, с верой в равенство всех людей. Вот она и не могла сказать, что боится черных, которые жили по соседству.
    
Я придерживался другой точки зрения. Я — реалист, думал я, не расист. А происходило следующее: Нью-Йорк превращал муниципальные жилищные комплексы в трущобы для черных, новые гетто, изолировал черных от белого общества. Использовал жилищные комплексы в качестве санитарного кордона. Создавал миниатюрные гарлемы, отмытые городским либерализмом. Сюда же сливались и отбросы белого рабочего класса, люди, не имеющие достаточного образования, чтобы заработать на более пристойную жизнь, не способные содержать семью. А тех, кто мог принести пользу, вынуждали бежать из комплексов в собственные дома в пригородах или в арендуемые квартиры в частном секторе. Но баланс сил еще не поменялся. На каждого черного, живущего в комплексе, пока приходилось двое белых. И я полагал, что еще двенадцать месяцев мы могли не опасаться за личную безопасность. Остальное меня особо не волновало. Наверное, я презирал этих людей. Считал их животными, лишенными воли, живущими лишь для того, чтобы добыть спиртного или наркотиков, а потом впасть в забытье, напившись, накурившись, уколовшись. Жилищный комплекс превращался в еще один гребаный сиротский приют. Но почему я по-прежнему жил в нем? Кем тогда был я?
    
На нашем этаже жила молодая негритянка с четырьмя детьми. Хорошо сложенная, сексуальная, добродушная, всегда пребывавшая в хорошем настроении. Муж бросил ее до того, как она переехала в наш комплекс, так что я никогда его не видел. Днем негритянка была образцовой матерью: отводила аккуратно одетых, ухоженных детей на автобусную остановку, встречала их после школы. Но вечером ситуация изменялась. После ужина, разряженная, она уходила на свидание, оставляя детей одних. Старшей дочери было только десять лет. Вэлли качала головой, а я говорил ей, что это не наше дело.
    
Но однажды, уже ночью, мы услышали вой пожарных сирен. В нашей квартире запахло дымом. Окна нашей спальни находились напротив окон квартиры негритянки. Как в кино, мы увидели в них языки пламени и бегающих среди них детей. Вэлли вскочила, сорвала с кровати одеяло, в одной ночной рубашке выбежала в коридор. Я последовал за ней. Мы увидели, как распахнулась дверь квартиры негритянки и из нее выскочили четверо детей. Позади них бушевало пламя. Вэлли помчалась за ними. Поначалу я не понял, зачем, но потом увидел то, что она заметила раньше меня. Старшая девочка, выскочившая из квартиры последней, повалилась на пол. Одежда на ее спине вспыхнула. Она уже превратилась в костер, когда Вэлли накрыла ее одеялом. Серый дым поплыл из-под него, когда в коридор ворвались пожарные.
    
Они взялись за дело, а Вэлли я увел в нашу квартиру. К дому уже съезжались машины «Скорой помощи». Внезапно мы увидели негритянку. Она вышибала оконные стекла руками и кричала. Кровь струилась по ее одежде. Я не понимал, зачем она это делает, потом до меня дошло, что так она хочет наказать себя. За ее спиной возникли пожарные, оттащили от окна. Потом мы увидели, как ее привязывают к носилкам и уносят в машину «Скорой помощи».
    
Муниципальные дома строились с учетом правил пожарной безопасности, поэтому выгорела только одна квартира, а система вентиляции быстро справилась с дымом. Врачи сказали, что маленькая девочка выживет, хотя ожоги достаточно серьезные. Мать уже отправили в больницу.
    
Неделей позже, в субботу, Вэлли увезла детей к своему отцу, чтобы я мог спокойно поработать над романом. И работа пошла очень споро, когда в дверь постучали. Очень осторожно — я едва услышал этот стук, работая за кухонным столом.
    
Открыв дверь, я увидел невысокого худощавого негра со светло-шоколадной кожей, с тоненькой полоской усов над верхней губой, прямыми волосами. Он пробормотал свою фамилию, я ее не разобрал, но кивнул.
    
— Я хочу поблагодарить вас и вашу жену за то, что вы сделали для моей девочки. — Тут я понял, что передо мной отец семейства, проживавшего в сгоревшей квартире.
    
Я спросил, не войдет ли он, чтобы пропустить стаканчик. Я видел, что он чуть не плачет, стыдясь того, что ему приходится благодарить меня и жену. Я сказал ему, что жены нет дома, но я все ей передам, когда она вернется. Он переступил порог, показывая тем самым, что не хочет оскорбить меня, отказавшись войти в мой дом, но от выпивки отказался.
    
Я, конечно, старался не выказывать своих чувств, но, должно быть, он понял, что я его ненавижу. Я ненавидел его с той ночи, когда случился пожар. Он относился к тем черным, которые бросают жен и детей, чтобы те получали пособие, а сами живут в свое удовольствие. Я прочитал достаточно много литературы о неполных негритянских семьях Нью-Йорка. И о том, как общество буквально заставляло этих мужчин бросать семью. Разумом я их понимал, эмоционально — не мог простить. С какой стати они должны жить, как им того хочется? Я вот такого позволить себе не мог.
    
Но тут я увидел слезы, струящиеся по светло-шоколадным щекам. Заметил длинные ресницы над добрыми карими глазами. Услышал слова:
    
— Моя маленькая девочка умерла этим утром. Умерла в больнице. — У него подогнулись колени, но я подхватил его. — Вроде бы ей стало лучше, ожоги оказались не такими серьезными, но она все равно умерла. Я приходил к ней в больницу, и все с укором смотрели на меня. Вы видите? Это ее отец? Где он был? Что делал? Они словно винили меня. Понимаете?
    
Вэлли держала в доме бутылку ржаного виски для отца и братьев, которые иногда заглядывали к нам. Ни я, ни Вэлли обычно не пили, и я не знал, где она хранила бутылку.
    
— Подождите, — сказал я плачущему негру. — Вам надо выпить.
    
Бутылку я нашел в буфете на кухне, взял два стакана. Мы выпили чистого виски, и я заметил, что негру полегчало, он смог взять себя в руки.
    
Глядя на него, я понял, что он пришел не для того, чтобы поблагодарить нас за помощь дочери. Он пришел, чтобы поделиться своим горем и виной. Поэтому я слушал и надеялся, что он не видит осуждения на моем лице.
    
Его стакан опустел, и я вновь плеснул ему виски. Он тяжело плюхнулся на диван.
    
— Знаете, я не хотел оставлять жену и детей. Но она была такая красивая, такая сильная. Я много работал. На двух работах, копил деньги. Я хотел купить нам дом и воспитывать моих детей. Она же хотела развлекаться. Она очень сильная, и мне пришлось уйти. Я пытался чаще видеться с детьми, но она мне не разрешала. Если я давал ей деньги, она тратила их на себя, а не на детей. И со временем, вы понимаете, мы расходились все больше и больше. Я нашел женщину, которая разделяла мои взгляды на жизнь, я стал незнакомцем для собственных детей. А теперь все винят меня в гибели моей маленькой девочки. Словно я один из тех безответственных мужчин, которые бросают свои семьи, чтобы жить, как им заблагорассудится.
    
— Ваша жена оставляла их одних, — напомнил я.
    
Мужчина вздохнул.
    
— Не могу ее винить. Она бы сошла с ума, если бы каждый вечер оставалась в квартире. А денег на няню у нее не было. Я мог бы жить с ней или мог убить ее — одно из двух.
    
Я ничего не ответил. Смотрел на него, он — на меня. И тут я понял, что я единственный, перед кем он может показать свой стыд. Потому что я ему никто, а Вэлли сбила пламя, охватившее его девочку.
    
— Она едва не покончила с собой в ту ночь, — нарушил я молчание.
    
Слезы вновь хлынули из его глаз.
    
— Она же любит своих детей. Ей просто приходилось оставлять их одних. Но она их очень любит. И никогда не простит себе смерть дочери, вот чего я очень боюсь. Теперь эта женщина сопьется, и я не знаю, что я могу для нее сделать.
    
Я тоже не знал. И думал о том, что день безнадежно потерян для работы. Но предложил ему что-нибудь съесть. Он допил виски, поднялся. Когда он благодарил меня и мою жену за усилия по спасению дочери, на его лице вновь проступили стыд и унижение. С тем он и отбыл.
    
Вечером, когда Вэлли вернулась с детьми, я рассказал ей о нежданном госте. Она ушла в спальню, заплакала, а я приготовил детям ужин. И думал о том, что приговорил человека до того, как встретился с ним, узнал историю его жизни. Решил, что он ничем не отличается от пьяниц и наркоманов, которые вселялись в наш жилищный комплекс. Решил, что он удрал от жены и детей, чтобы устроить себе более легкую жизнь. Бросил дочь умирать в огне. А он не мог простить себе смерть дочери, и его приговор себе был куда суровее того, который в своем невежестве вынес я, загодя считая его виновным.
    * * *
    
Неделей позже симпатичная пара, жившая в соседнем доме, крепко поссорилась, и он полоснул ее ножом по шее. Оба были белыми. Она завела себе любовника, который с какого-то момента уже не желал делить ее с законным мужем. На этот раз все остались живы, и жена выглядела очень романтично в огромной белой повязке на шее, когда утром вела своих детей к школьному автобусу.
    
Но я знал, что мы съезжаем вовремя.
   
   
    
     
Глава 16
    
    
В штаб-квартире Армейского резерва, расположенного в старом арсенале, взяточный бизнес по-прежнему процветал. И впервые за время работы в Гражданской службе при очередной аттестации я получил рейтинг «Отлично». А все потому, что, беря взятки, мне пришлось досконально разбираться во всех, даже самых сложных, инструкциях. Наконец-то я стал высокопрофессиональным клерком, настоящим мастером своего дела.
    
Обладая уникальными знаниями, я смог предложить моим клиентам новую услугу. После того как заканчивалась их шестимесячная служба и они возвращались в мои подразделения Армейского резерва, с еженедельными занятиями и двумя неделями летней подготовки, я освобождал их и от первого, и от второго. На совершенно законных основаниях. Переводил в категорию пассивного Армейского резерва, из которой их могли вызвать только в случае войны. Конечно, я брал за это дополнительную плату. Был и еще один плюс: в моих подразделениях появлялась вакансия, которая тоже приносила деньги.
    
Однажды утром я открыл «Дейли ньюс» и на первой странице увидел фотоснимок троих молодых людей. Двоих из них я записал в Армейский резерв днем раньше, получив по две сотни баксов с каждого. У меня екнуло сердце. Я решил, что тайное стало явным. Иначе чего печатать этот фотоснимок? Заставил себя прочитать статью. В центре стоял сын одного из ведущих политиков Нью-Йорка. В статье расхваливался патриотизм молодого человека, выполняющего свой долг перед Родиной. И все.
    
Однако газетный фотоснимок меня напугал. Я уже видел себя в тюрьме, покинутых мною Вэлли и детей. Я знал, что ее отец и мать о них позаботятся, но меня при этом не будет. Я терял семью. На работе я обо всем рассказал Фрэнку, и он тут же высмеял меня. Наоборот, сказал он, это большой успех. Двое моих клиентов на первой полосе «Дейли ньюс». Он вырезал фотоснимок и прикрепил к доске объявлений. Видя ее, мы всякий раз улыбались. Майор полагал, что эта фотография служит отличной рекламой записи в Армейский резерв.
    
Ложная тревога притупила мою бдительность. Как и Фрэнк, я поверил, что лафа будет длиться, длиться и длиться. Думаю, так и было бы, если бы не берлинский кризис, который заставил президента Кеннеди призвать в армию сотни тысяч резервистов. Вот тут удача повернулась к нам спиной.
    
Когда поступило известие о том, что наши резервные подразделения призываются в армию на один год, арсенал превратился в сумасшедший дом. Парни, которые сумели увильнуть от призыва, заплатив за участие в шестимесячной программе, просто обезумели. Пришли в дикую ярость. Более всего всех и каждого в отдельности бесил тот факт, что их, самых умных, самых перспективных, блестящих адвокатов, удачливых брокеров Уолл-стрит, гениев рекламного бизнеса, обвело вокруг пальца самое тупое из всех государственных ведомств — армия Соединенных Штатов. Зачарованные возможностью служить шесть, а не двадцать четыре месяца, они проглядели один маленький пунктик. В котором говорилось о том, что они могут быть вновь призваны на армейскую службу. Стреляных воробьев провели на мякине. Меня тоже не устраивал новый расклад, но я похвалил себя за то, что не подался в резерв, не польстился на легкие деньги. Однако мой бизнес рухнул. О тысяче долларов в месяц, не облагаемых налогом, пришлось забыть. А ведь я в самом ближайшем будущем собирался перебраться в новый дом на Лонг-Айленде. Но тем не менее я не подозревал, что решение Кеннеди приведет к катастрофе, которую я давно предвидел. Я не поднимал головы от стола — столько навалилось работы, связанной с переводом моих подразделений из резерва в регулярную армию.
    
Требовалось заказать все необходимое, включая военную форму, выписать предписание для каждого. А ведь многие стремились избежать годичной службы. Все знали, что армейские инструкции в определенных случаях допускали освобождение от призыва. Особенно негодовали те, кто записался в программу Армейского резерва три или четыре года тому назад. За эти годы они добились немалых успехов в профессиональной карьере, женились, нарожали детей. Они думали, что взяли верх над армией США. И вдруг такой облом.
    
Но помните, это действительно были самые умные парни Америки, будущие капитаны промышленности, финансовые воротилы, судьи, короли шоу-бизнеса. Они не желали сдаваться без боя. Один молодой человек, партнер в брокерской конторе своего отца, зарегистрированной на нью-йоркской фондовой бирже, поместил жену в психиатрическую клинику и принес заявление с просьбой об освобождении от призыва на том основании, что у его жены нервный срыв. Я отправил его заявление вместе с официальным заключением врачей клиники в соответствующие инстанции. Не сработало. В ответном письме указывалось, что бедного мужа следует призвать на военную службу, после чего Красный Крест будет разбираться с обоснованностью доводов, приведенных в заявлении. Красный Крест, похоже, во всем досконально разобрался, потому что через месяц после отправки подразделения в Форд Ли, штат Виргиния, жена, пережившая нервный срыв, пришла в мой кабинет за необходимыми документами, позволяющими ей последовать за мужем. Радостная и, как мне показалось, в добром здравии. То ли ей надоело в психиатрической клинике, то ли врачи не решились и дальше потворствовать обману.
    
Мистер Хиллер обратился насчет своего сына Джереми. Я сказал, что ничего не могу сделать. Он, однако, гнул свое, и я в шутку сообщил ему, что его сына могут отчислить из Армейского резерва и не призвать в армию, если он гомосексуалист. На другом конце провода помолчали, потом мистер Хиллер поблагодарил меня и положил трубку. Два дня спустя Джереми Хиллер появился в моем кабинете и заполнил необходимые бумаги с просьбой отчислить его на том основании, что он — гомосексуалист. Я предупредил его, что эта запись навсегда останется в личном деле и в будущем может сильно ему повредить. Я видел, что ему самому это не нравится, но он ответил: «Мой отец считает, что лучше считаться гомосексуалистом, чем погибнуть на войне».
    
Бумаги я отправил. В ответе, пришедшем с Губернаторского острова, из штаба Первой армии, указывалось, что рядовой первого класса Хиллер призывается на армейскую службу, а его дело будет рассмотрено специальной комиссией. И здесь ничего не вышло.
    
Меня удивило, что Эли Хемзи мне так и не позвонил. Сын фабриканта верхней одежды не показывался в арсенале после того, как в составе своего подразделения отбыл для прохождения шестимесячной программы. Загадка разрешилась, когда я получил по почте официальное заключение, подписанное знаменитым врачом, автором книг по психиатрии. Из заключения следовало, что Пол Хемзи последние три месяца проходил курс электрошоковой терапии и призыв на активную службу нанесет непоправимый урон его психическому здоровью. Я изучил соответствующую армейскую инструкцию. Да, мистер Хемзи нашел верный способ уберечь сына от армии. Должно быть, он получил совет от людей, занимавших более высокие посты, чем я. Заключение я отправил на Губернаторский остров. Вернулось оно с приказом демобилизовать Пола Хемзи из Армейского резерва. Мне оставалось только гадать, в какую сумму обошлась мистеру Хемзи эта сделка.
    
Я старался помочь всем, кто подал заявление об освобождении от военной службы. Следил за тем, чтобы документы попадали на Губернаторский остров, звонил в штаб, чтобы узнать об их прохождении по инстанциям. Другими словами, оказывал всяческое содействие своим клиентам. А вот Фрэнк Элкоре вел себя с точностью до наоборот.
    
Фрэнка призвали на армейскую службу вместе с его подразделением. И он гордился тем, что вновь послужит Родине. Не пытался получить освобождение, хотя у него на иждивении находились жена, дети и престарелые родители и, следовательно, был шанс остаться на гражданке. И он не испытывал ни малейшей симпатии к тем, кто пытался увильнуть от годичной службы. Все бумаги батальона шли через него, в том числе и заявления об освобождении. Он делал все, чтобы эти заявления не получили хода. В итоге ни один из парней, приписанных к его подразделениям, освобождения не получил, хотя некоторые имели на это законное право. А ведь многие из них заплатили ему немалые деньги за то, чтобы записаться на шестимесячную программу. К тому времени, когда Фрэнк и его подразделения отбыли в Форт Ли, старый арсенал услышал немало воплей.
    
Над моим даром предвидения подтрунивали, но подтрунивали с уважением. Из всех сотрудников Гражданской службы, работавших в арсенале, только я не клюнул на легкие деньги и не попал в армию. Я имел полное право гордиться собой. Многие годы тому назад я действительно все продумал и взвесил. Денежная компенсация не перевешивала пусть малой, но существующей вероятности того, что резервистов призовут в армию. Наверное, вероятность эта составляла один шанс из тысячи, но я устоял перед искушением. А может, просто смог заглянуть в будущее. Ирония ситуации состояла в том, что в ловушку попали многие участники Второй мировой. И они долго не могли в это поверить. Парням, которые в прошлую войну сражались три или четыре года, предстояло вновь надеть форму. Да, о боевых действиях речь не шла, но они все равно злились на весь мир. Только Фрэнк Элкоре, похоже, не возражал. «Я снимал сливки, — сказал он. — Теперь за это надо заплатить, — улыбнулся он мне. — Мерлин, я всегда думал, что ты туповат, а теперь получается, что ты оказался поумнее многих».
    
В конце месяца, перед самой отправкой в Форт Ли, я купил Фрэнку подарок. Часы со всякими прибамбасами, включая компас. Ударопрочные, водонепроницаемые. Они обошлись мне в двести баксов, но Фрэнк очень мне нравился. И, наверное, я чувствовал себя виноватым в том, что он уходил, а я оставался. Подарок растрогал его, он крепко меня обнял.
    
— Ты всегда сможешь их заложить, если не повезет со ставками, — сказал я. И мы оба рассмеялись.
    
Последующие два месяца в арсенале царила мертвая тишина. Укомплектованные подразделения отправились на армейскую службу. Шестимесячная программа приказала долго жить: она уже никого не привлекала. Взятки как отрезало. От нечего делать я писал роман на работе. Майор часто отсутствовал, так же как и армейский сержант. Фрэнк отбыл в армию, и кабинет был в полном моем распоряжении. В один из таких дней ко мне заглянул молодой человек, сел у моего стола. Спросил, помню ли я его. Я помнил, но смутно, и тогда он представился. Мюррей Наделсон. «Вы оказали мне большую услугу. У моей жены был рак».
    
Вот тут я все вспомнил. Случилось это два года тому назад. Один из осчастливленных мною клиентов устроил мне встречу с Мюрреем Наделсоном. За ленчем. Клиент, Бадди Стоув, был преуспевающим брокером на Уолл-стрит. Уговаривать он умел. Растолковал мне ситуацию. У жены Мюррея Наделсона обнаружили рак. Лечение стоило дорого, и Наделсон не мог попасть в Армейский резерв обычным путем, то есть дав взятку. Он боялся до смерти, что его призовут на военную службу и отправят за океан. Я спросил, почему он не пытается добиться освобождения от службы по причине тяжелой болезни жены. Оказалось, что он подавал такое заявление, но получил отказ.
    
Одно как-то не складывалось с другим, но я не стал заострять на этом внимание. Бадди Стоув отметил, что одним из главных достоинств шестимесячной программы является возможность проходить службу на территории Соединенных Штатов, поэтому жена Мюррея Наделсона сможет переехать в городок, находящийся рядом с базой, где будет служить Мюррей. А после шести месяцев в армии они хотели, чтобы я определил Мюррея в контрольную группу, чтобы он мог не ходить на еженедельные занятия, а проводить с женой как можно больше времени.
    
Я кивнул. Почему нет, я мог это сделать. Вот тут Бадди Стоув внес существенное добавление. Все должно быть сделано забесплатно. Потому что все деньги его друга Мюррея уходили на лечение жены.
    
За ленчем Мюррей не мог смотреть мне в глаза. Так и сидел с опущенной головой. Я решил, что меня хотят надуть, хотя и представить себе не мог, что кто-то ради того, чтобы не платить, может сослаться на мнимую смертельную болезнь жены. И тут меня словно громом поразило. Я представил себе, что вся афера вскрылась и газеты печатают историю о том, как я беру деньги с человека, у жены которого обнаружен рак. Да меня вывели бы сущим злодеем. Сделаем, сказал я, и выразил надежду, что жена Мюррея поправится. На том и разошлись.
    
Меня, конечно, взяло зло. Обычно я включал в шестимесячную программу тех, кто говорил, что денег у него нет. Такое случалось довольно часто. Я расценивал свои действия как благотворительность. Но перевод в контрольную группу, позволяющую пять с половиной лет числиться в резерве и бить баклуши, требовал особых усилий и стоил немало денег. Впервые меня попросили сделать это за так. Сам Бадди Стоув выложил пять сотен, не считая двухсот долларов, уплаченных за включение в шестимесячную программу.
    
Так или иначе, я выполнил все свои обещания. Мюррей Наделсон отслужил шесть месяцев, а потом я перевел его в контрольную группу. Его фамилия осталась в списках, но ни на какие занятия он не ходил. И я не понимал, каким ветром его занесло в мой кабинет. Я пожал ему руку, ожидая объяснений.
    
— Мне позвонил Бадди Стоув. Его вытащили из контрольной группы. В одном из подразделений понадобился специалист с его ВУС.
    
— Бадди не повезло. — В моем тоне не было сочувствия. Я не хотел, чтобы Мюррей подумал, будто я могу чем-то помочь.
    
Но Мюррей смотрел мне в глаза, словно не мог заставить себя произнести то, что должен. Я откинулся на спинку стула.
    
— Я ничего не смогу для него сделать.
    
Наделсон мотнул головой.
    
— Он это знает. — Мюррей помолчал. — Так уж получилось, но я не поблагодарил вас за все то, что вы для меня сделали. Только вы мне и помогли. И я хочу сказать, что никогда этого не забуду. Поэтому я здесь. Возможно, я смогу помочь вам.
    
Теперь меня охватило раздражение. Не хватало только, чтобы он начал предлагать мне деньги. Что сделано, то сделано. Добрые дела грели душу.
    
— Забудьте об этом.
    
Я все еще не понимал, что к чему. Я не хотел спрашивать, как здоровье его жены. Я так и не поверил, что он говорил правду. И мне было как-то не по себе, когда он благодарил меня за сочувствие, которого в действительности я не испытывал.
    
— Бадди просил меня зайти к вам. Он хочет предупредить, что ФБР ведет расследование в Форте Ли, допрашивает парней из ваших подразделений. Задают вопросы о вас и вашем друге Фрэнке Элкоре. И, похоже, у вашего друга Фрэнка Элкоре большие неприятности. Около двадцати человек дали свидетельские показания о том, что он брал у них деньги. Бадди говорит, что через пару месяцев в Нью-Йорке соберется Большое жюри, которое признает его виновным. Насчет вас точной информации у него нет. Он просил меня предупредить вас, чтобы вы вели себя с предельной осторожностью. Если вам понадобится адвокат, Бадди его вам найдет.
    
Мгновение я даже не видел его. Свет померк у меня перед глазами. К горлу подкатила тошнота. Я представил себе свой арест, отчаяние Вэлли, гнев ее отца, стыд и разочарование во мне, охватывающие Арти. Мои оправдания, что я мстил обществу за сиротское детство, показались бы детским лепетом. Но Наделсон ждал моего ответа.
    
— Святой боже! — выдавил я из себя. — Как они про это прознали? После приказа о призыве резервистов ни о каких взятках нет и речи. Кто навел их на след?
    
— Некоторые из тех, кто давал деньги Фрэнку, так разозлились, получив повестку, что направили анонимные письма в ФБР, в которых написали, что их включили в шестимесячную программу лишь благодаря взятке. Они хотели подставить Элкоре, они винили его в своих бедах. Некоторые злились на него и за то, что он мешал им, когда они пытались получить освобождение от службы. И в лагере, будучи главным сержантом, он никому не давал спуска. Это тоже многим не нравилось. Они хотели его подставить и добились своего.
    
В голове моей мысли налезали одна на другую. Прошел почти год после моей поездки в Вегас. У меня накопилось еще пятнадцать тысяч долларов. В самом ближайшем будущем я собирался переехать в новый дом на Лонг-Айленде. Все произошло в самый неподходящий момент. Если ФБР начнет допрашивать в Форте Ли всех подряд, они возьмут показания почти у сотни человек, от которых я получал деньги. Сколько из них признаются, что платили, чтобы попасть в шестимесячную программу?
    
— Стоув уверен, что Фрэнка вызовут на заседание Большого жюри?
    
— Должны вызвать, — ответил Мюррей. — Если только государственные органы не захотят спустить это дело на тормозах. Вы понимаете — положить под сукно.
    
— Есть на это шанс?
    
Мюррей Наделсон покачал головой:
    
— Скорее всего, нет. Но Бадди думает, что вы сможете выйти сухим из воды. Все парни, с которыми вы имели дело, говорят, что вы очень хороший человек. Никогда не вымогали деньги, как Элкоре. Никто не хочет доставить вам неприятности, и Бадди делает все, что в его силах, чтобы уберечь вас.
    
— Поблагодарите его от меня.
    
Наделсон поднялся, протянул руку:
    
— Я хочу еще раз сказать вам спасибо. Если вам понадобится свидетель, которые даст показания в вашу пользу, или вы захотите, чтобы ФБР допросило меня, я готов.
    
Я пожал ему руку, переполненный чувством благодарности.
    
— Могу я что-нибудь сделать для вас? Вас не вытащат из контрольной группы?
    
— Нет, — ответил Наделсон. — У меня маленький сынишка. И моя жена умерла два месяца тому назад. Так что я в полной безопасности.
    
Мне не забыть выражения его лица, с которым он произносил эти слова. И голос его переполняло презрение к самому себе. А на лице отражались стыд и ненависть. Он винил себя за то, что жил. Однако ему не оставалось ничего иного, как следовать курсу, проложенному для него судьбой. Заботиться о маленьком ребенке, утром идти на работу, выполнять просьбу друга, приходить сюда, чтобы предупредить меня о надвигающейся беде и поблагодарить за деяние, которое когда-то казалось ему очень важным, а теперь ничего для него не значило. Я выразил ему соболезнования в связи со смертью жены. Теперь-то я ему верил. И чувствовал себя полным дерьмом, потому что поначалу принял его за лжеца.
    
Всю неделю я провел под дамокловым мечом. Нить перерезали в понедельник. Майор удивил меня, придя на работу в положенное время. Проходя в свой кабинет, он как-то странно посмотрел на меня.
    
Ровно в десять появились двое мужчин и спросили, где найти майора. Я вычислил их мгновенно. Именно так их описывали в книгах, изображали в кинофильмах: строгие костюмы, галстуки, котелки. Лицо старшего, лет сорока пяти, высекли из камня. Второй, намного младше, высокий, но не спортивного вида, выглядел чуть живее. Я проводил их к кабинету майора. Там они пробыли тридцать минут, вышли и прямиком направились к моему столу.
    
— Вы — Джон Мерлин? — сухо спросил старший.
    
— Да.
    
— Можем мы поговорить с вами наедине? Мы получили разрешение вашего командира.
    
Я встал и провел их в одну из комнат, в которой в день занятий собирался штаб подразделения Армейского резерва. Оба немедленно достали бумажники, раскрыли их, показали зеленые удостоверения. Обоих представил старший:
    
— Я — Джеймс Уоллес из Федерального бюро расследований. Это Том Хэннон.
    
Хэннон дружелюбно мне улыбнулся.
    
— Мы хотим задать вам несколько вопросов. Но вы не должны отвечать на них без консультации с адвокатом. Если вы на них ответите, все сказанное вами может быть использовано против вас. Понятно?
    
— Понятно, — кивнул я.
    
Я сел во главе стола, они — по обе стороны от меня, взяв меня в клещи.
    
— Вы догадываетесь, почему мы здесь? — спросил Уоллес.
    
— Нет. — Я твердо решил говорить как можно меньше и воздерживаться от шуточек. Вообще держаться как можно естественнее. Они, конечно, знали, что причина их появления в арсенале мне известна, но что из того?
    
— Располагаете ли вы какой-нибудь личной информацией о том, что Фрэнк Элкоре брал взятки с резервистов? — спросил Хэннон.
    
— Нет. — Лицо мое оставалось бесстрастным. Изображение удивления, улыбки — все это лишнее, провоцирующее новые вопросы. Пусть думают, что я покрываю друга. Это нормальная реакция, даже если я ни в чем не виновен.
    
— Вы сами брали деньги у кого-нибудь из резервистов? — спросил Хэннон.
    
— Нет.
    
Тут заговорил Уоллес, очень медленно, цедя слова:
    
— Вы все об этом знаете. Вы записывали молодых людей в резерв только после того, как они выплачивали вам определенные суммы. Вы знаете, что вы и Фрэнк Элкоре манипулировали списками. Отрицая это, вы солжете сотруднику федерального ведомства, то есть совершите преступление. Повторяю вопрос: вы брали деньги или другие ценности, чтобы зачислить в резерв одного человека, отставив в сторону другого?
    
— Нет.
    
Неожиданно Хэннон рассмеялся.
    
— Ваш приятель Фрэнк Элкоре прочно сидит на крючке. И у нас есть свидетельские показания, подтверждающие, что вы работали в паре. Возможно, компанию вам составляли другие администраторы, а может, и офицеры. Если вы честно расскажете нам все, что знаете, вам это зачтется.
    
Поскольку вопрос в его тираде отсутствовал, я молча смотрел на него.
    
Паузу прервал Уоллес:
    
— Мы знаем, что вы — ключевая фигура в этой операции. — И вот тут я нарушил установленные для себя правила. Рассмеялся. Так искренне, что они даже не обиделись. Более того, Хэннон не выдержал и улыбнулся.
    
Рассмешила меня эта самая «ключевая фигура». Меня словно перенесли из жизни во второразрядный фильм. А еще рассмеялся я потому, что скорее мог дождаться подобных слов от Хэннона, который еще явно не переболел романтичностью выбранной профессии, чем от Уоллеса, более опытного и опасного.
    
Рассмеялся и потому, что наконец-то понял их главную ошибку. Они искали заговор, организованную преступную группу, возглавляемую «выдающимся умом». Иначе зачем задействовать таких тяжеловесов, как ФБР? Они не знали, что имеют дело с мелкими клерками, которые нашли способ срубить лишний доллар. Они забыли и не понимали, что это Нью-Йорк, в котором все изо дня в день так или иначе нарушали закон. Они и представить себе не могли, что в этом городе у каждого хватало духа действовать в одиночку, не сбиваясь в стаю. Но я не хотел злить их своим смехом, поэтому встретился с Уоллесом взглядом.
    
— Хотелось бы мне быть хоть где-то ключевой фигурой, а не паршивым клерком.
    
Уоллес пристально посмотрел на меня, потом повернулся к Хэннону.
    
— Есть еще вопросы? — Хэннон покачал головой. Уоллес встал. — Благодарим вас за то, что вы ответили на наши вопросы.
    
Поднялся и Хэннон, одновременно с ним — я. Мы все стояли вокруг стола, и вот тут автоматически я протянул руку, и Уоллес ее пожал. Обменялся я рукопожатием и с Хэнноном. Мы вышли из комнаты, по коридору направились к моему кабинету. Они кивнули на прощание и зашагали к лестнице, ведущей вниз, а я прошел в свой кабинет.
    
Чувствовал себя абсолютно спокойно, совершенно не нервничал. Думал о том, что заставило меня протянуть им руку. Наверное, этим я сумел снять копившееся во мне напряжение. Но почему я это сделал? Должно быть, из чувства благодарности, потому что они не унижали меня, не пытались сломать. И я почувствовал, что они жалели меня. Насчет моей вины сомнений у них не было, но уж слишком ничтожным виделось им мое преступление. Жалкий клерк, урывающий лишний бакс. Конечно, если б возникла такая необходимость, они бы отправили меня в тюрьму, но скрепя сердце. А может, они не привыкли размениваться на такую мелочовку. А может, характер преступления вызывал у них смех. Люди платили деньги, чтобы попасть в армию. Вот тут я вновь рассмеялся. Сорок пять тысяч долларов — не паршивые два-три бакса.
    
Едва я сел за стол, как появился майор и пригласил меня в свой кабинет. В этот день он нацепил на мундир все орденские ленточки. Он участвовал и во Второй мировой, и в войне в Корее, так что их число перевалило за двадцать.
    
— Как прошел разговор? — Он чуть улыбнулся.
    
— Думаю, нормально.
    
Майор в изумлении покачал головой.
    
— Они сказали мне, что это продолжалось многие годы. Как вы сумели все провернуть? — В его голосе слышалось неподдельное восхищение.
    
— Я думаю, все это ерунда, — ответил я. — Никогда не видел, чтобы Фрэнк брал у кого-то деньги. Думаю, некоторые парни разозлились из-за того, что их все-таки загребли в армию.
    
— Возможно, — вздохнул майор. — Но в Форте Ли готовят приказы на отправку в Нью-Йорк сотни человек, чтобы они дали показания перед Большим жюри.[7] Вот это не ерунда. — Вновь на его губах заиграла улыбка. — Где ты воевал с немцами?
    
— В Четвертой бронетанковой дивизии.
    
— В твоем личном деле указано, что ты награжден «Бронзовой звездой». Немного, но хоть что-то. — Среди его ленточек были и «Серебряная звезда», и «Пурпурное сердце».
    
— Я получил ее не в бою, — ответил я. — Эвакуировал французов под артиллерийским обстрелом. Не думаю, что я убил хотя бы одного немца.
    
Майор кивнул.
    
— Все равно ты был на войне, в отличие от этих ребят. Так что, если я смогу помочь, дай мне знать. Лады?
    
— Спасибо, — только и ответил я.
    
Я уже вставал, когда майор заговорил снова со злостью в голосе:
    
— Эти два говнюка начали задавать мне вопросы, но я сразу послал их на хер. Они думали, что я тоже замазан этим дерьмом. — Он покачал головой: — Иди и будь осторожен.
    * * *
    
Оказаться в шкуре преступника — не сахар. Я начал реагировать на многое, словно убийца из психологического триллера. Сердце екало у меня всякий раз, когда дверной звонок звенел в неурочное время. Я думал, что пришли копы или ФБР. Разумеется, звонил кто-то из соседей, обычно подружка Вэлли, зашедшая за какой-нибудь мелочью или просто поболтать. На работе агенты ФБР появлялись пару раз в неделю, обычно с каким-нибудь молодым человеком, для того чтобы показать ему меня. Я предположил, что все это резервисты, заплатившие за участие в шестимесячной программе. Один раз Хэннон заглянул, чтобы поболтать, и мы спустились с ним в кафетерий за кофе и сандвичами для нас и майора. Когда мы сели за стол, Хэннон по-дружески, очень участливо обратился ко мне: «Вы хороший парень, Мерлин, и мне противна мысль о том, что придется отправить вас в тюрьму. Но, знаете, мне пришлось отправить в тюрьму многих хороших парней. Я всегда сожалел об этом. И все потому, что они не хотели хоть чуточку себе помочь».
    
Майор откинулся на спинку стула, наблюдая за моей реакцией. Я пожал плечами и продолжил жевать сандвич. По моему разумению, отвечать на подобные реплики не имело смысла. Любой ответ вел к общей дискуссии о месте взяток в истории с шестимесячной программой. А в общей дискуссии я мог сболтнуть что-то лишнее и тем самым помочь следствию. Вот я и промолчал. Спросил майора, не отпустит ли он меня на пару дней, чтобы я мог вместе с женой купить рождественские подарки детям и родственникам. Работы было немного, место Фрэнка Элкоре занял новый штатский, так что мое отсутствие не нанесло бы урона обороноспособности родины. Майор меня отпустил. Опять же, Хэннон сморозил глупость. Зря он сказал, что отправил в тюрьму много хороших парней. По молодости он вряд ли мог это сделать, шла ли речь о хороших парнях или плохишах. Я видел в нем лишь стажера, приятного в общении, но стажера. Я сомневался, что этот парень мог посадить меня за решетку. А если бы и посадил, то я наверняка стал бы у него первым.
    
Мы еще поболтали, потом Хэннон ушел. Майор смотрел на меня с уважением. А потом сказал: «Даже если они ничего на тебя не навесят, я думаю, тебе надо искать новую работу».
    * * *
    
Рождество Вэлли считала самым большим праздником. Она обожала покупать подарки отцу и матери, детям, мне, братьям и сестрам. И в то Рождество денег на подарки она получила больше, чем обычно. Обоим мальчикам она купила по велосипеду, отцу — толстый ирландский свитер, матери — дорогую шаль из ирландского кружева. Я не знал, что она приготовила для меня. Она всегда хранила молчание относительно моего подарка. А я не говорил, что купил для нее. На этот раз у меня проблем с подарком не возникло. Я купил, расплатившись наличными, маленькое бриллиантовое колечко. Впервые я дарил ей драгоценности. Мы даже обошлись без обручальных колец. В те далекие годы нам казалось, что обручальные кольца — буржуазные изыски. За десять лет она изменилась, и я знал, что такой подарок будет ей в радость.
    
В канун Рождества дети помогали Вэлли украшать елку, а я работал на кухне. Вэлли пока не знала, какие у меня неприятности. Я написал несколько страниц романа, а потом пошел в гостиную, чтобы полюбоваться елкой. Она сверкала красными, синими, золотистыми игрушками, серебряным дождем. Вершину украшала звезда. Электрическими гирляндами Вэлли не пользовалась. Не нравились они ей на рождественской елке.
    
Дети перевозбудились, и мы с большим трудом уложили их в постель. Потом они постоянно выглядывали из спален, а нам не хотелось на них кричать накануне Рождества. Наконец они выдохлись и угомонились. Я заглянул к ним, чтобы убедиться, что они спят. К приходу Санта-Клауса они все надели чистенькие пижамы, помылись, расчесали волосы. Выглядели они писаными красавчиками, и я не мог поверить, что это мои дети, что они принадлежат мне. В этот момент я всем сердцем любил Вэлли. И чувствовал, что счастлив.
    
Я вернулся в гостиную. Вэлли раскладывала под елкой упакованные в блестящую бумагу коробочки. Много коробочек. Я достал свою и положил под дерево.
    
— Я смог купить тебе только один подарок. — Я знал, что бриллиантовое кольцо станет для нее сюрпризом.
    
Вэлли улыбнулась, поцеловала меня. Собственные подарки ее особо не интересовали, она любила дарить их другим. Детям, мне, своим родственникам. На этот раз она приготовила для детей по четыре или пять подарков. Один двухколесный велосипед для старшего сына мне определенно не нравился. Его предстояло собрать, а я понятия не имел, как это делается.
    
Вэлли открыла бутылку вина, нарезала сандвичи. Я вскрыл огромный ящик, в котором лежали составные части велосипеда. Разложил их на полу гостиной, вместе с тремя страницами инструкций и схем. Заглянул в инструкции и выпалил:
    
— Я сдаюсь.
    
— Не говори глупостей, — ответила Вэлли. Скрестив ноги, села на пол, начала изучать схемы, пригубливая вино. Потом приступила к работе. Я был на подхвате. Приносил отвертку, гаечный ключ, держал те части велосипеда, которые она скручивала. Около трех часов ночи мы таки его собрали. Мы уже успели выпить вино и чертовски устали. И мы знали, что дети пулей выскочат из спален, как только проснутся. На сон нам оставалось только четыре часа. Утром предстояло ехать к родителям Вэлли, где нас ждал долгий праздничный день.
    
Вэлли распласталась на полу.
    
— Думаю, я буду спать прямо здесь.
    
Я улегся рядом, а в следующее мгновение мы обнимали друг друга. Застыли, полностью умиротворенные, блаженно уставшие. И тут раздался громкий стук в дверь. Вэлли вскочила, на лице ее отразилось изумление, она вопросительно посмотрела на меня.
    
В мгновение ока гнетущее чувство вины нарисовало мне целостную картину. Конечно же, это ФБР. Они специально ждали рождественской ночи, чтобы застать меня врасплох. Они пришли с обыском. Они найдут пятнадцать тысяч долларов и заберут меня с собой, чтобы посадить в тюрьму. Они предложат мне провести Рождество с женой и детьми в обмен на чистосердечное признание. Иначе мне придется нелегко: Вэлли возненавидит меня за то, что за мной пришли под Рождество. Дети расплачутся, получат психологическую травму.
    
Должно быть, выглядел я в этот момент ужасно, потому что Вэлли спросила: «Что с тобой?» Стук повторился. Вэлли поднялась, через коридор прошла в прихожую, чтобы узнать, кого принесло в столь поздний час. Я услышал, как она с кем-то разговаривает, и поплелся навстречу судьбе. Но она уже закрыла дверь и направлялась на кухню, держа в руках четыре бутылки молока.
    
— Молочник, — пояснила она. — Пришел так рано, чтобы вернуться домой до того, как проснутся дети. Увидел свет под нашей дверью и постучал, чтобы пожелать нам счастливого Рождества. Очень милый человек. — И она скрылась на кухне.
    
Я шагнул за ней, тяжело опустился на стул.
    
— Готова спорить, ты решил, что это какой-нибудь безумный сосед или грабитель. — Вэлли села мне на колени. — При каждом звонке ты думаешь, что произойдет что-то ужасное. — Она нежно поцеловала меня. — Пошли в постель. — Последовал затянувшийся поцелуй, и мы пошли в постель. А после того как еще разок ублажили друг друга, она прошептала: — Я тебя люблю.
    
— Я тоже, — ответил я и улыбнулся в темноте. Наверное, во всем западном мире не было такого пугливого воришки.
    
Но через три дня после Рождества в мой кабинет зашел странного вида мужчина и спросил, я ли Джон Мерлин. Я ответил, что да, и он протянул мне запечатанное письмо. Ушел, как только я его вскрыл. Начиналось оно строчкой староанглийской вязи:
    
    
«ОКРУЖНОЙ СУД СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ»
    
    
Далее шла строчка прописных букв:
    
    
«ЮЖНЫЙ ОКРУГ НЬЮ-ЙОРКА»
    
    
В левом углу мои имя, фамилия, адрес и, наконец, текст:
    
    
«МЫ ТРЕБУЕМ ОТ ВАС, отложив все дела и невзирая ни на какие обстоятельства, прийти и дать показания перед БОЛЬШИМ ЖЮРИ, представляющим народ Соединенных Штатов Америки… — Далее указывалось время и место, а заканчивалась эта длиннющая фраза словами: — В связи с предполагаемым нарушением Вами статьи 18 Уголовного кодекса США». Ниже указывалось, что моя неявка будет расцениваться как неуважение к суду, то есть еще одно уголовно наказуемое правонарушение.
    
Наконец-то я узнал, какой нарушил закон. Статью 18 Уголовного кодекса США. Я никогда о ней не слышал. Письмо я прочитал несколько раз, зачарованный первыми строчками. Как писателю, они мне нравились. Должно быть, их взяли из какого-то древнего английского закона. Выходит, и юристы, когда хотели, могли говорить ясно и четко, не допуская двойного толкования своих слов. «МЫ ТРЕБУЕМ ОТ ВАС, отложив все дела и невзирая ни на какие обстоятельства, прийти и дать показания перед БОЛЬШИМ ЖЮРИ, представляющим народ Соединенных Штатов Америки…»
    
    
Великолепно! Фраза, достойная Шекспира. Теперь, когда грянул гром, я, к своему изумлению, испытывал облегчение и желание поскорее покончить с этим — пусть выйти из этой истории победителем, пусть проиграть. В конце рабочего дня я позвонил в Лас-Вегас, рассказал Калли о письме, о том, что через неделю мне предстоит появиться перед Большим жюри. Он пообещал завтра же прилететь в Нью-Йорк и позвонить мне домой из отеля.
   
  
  
   
    
КНИГА IV
   
   
    
     
Глава 17
    
    
За четыре года, прошедшие после самоубийства Джордана, Калли стал правой рукой Гронвелта. Ему уже давно не приходилось считать карты в «башмаке» за столом для блэкджека, он вообще играл крайне редко. Теперь к нему частенько обращались «мистер Кросс». В телефонном табеле отеля он значился как «Ксанаду-два». А главное, Гронвелт вручил Калли «карандаш» — в Вегасе это считалось одним из высших достижений. Росчерком пера он мог даровать бесплатные номера, еду и выпивку своим друзьям и любимым клиентам. Пока он еще не мог в Вегасе все, такое позволялось только владельцам отелей и наиболее влиятельным менеджерам казино, но все шло к тому, что он покорит и эту вершину.
    
Когда позвонил Мерлин, секретарь нашла мистера Кросса в секции блэкджека, у стола номер три, который вызывал подозрения. Калли пообещал Мерлину, что прилетит в Нью-Йорк и поможет ему. А потом вернулся к прерванному занятию.
    
Последние три недели стол терял деньги. Теория вероятностей, из которой всегда исходил Гронвелт, такого не допускала. Следовательно, дело было нечисто. Калли следил за столом по монитору, просматривал видеопленки, наблюдал лично за действиями крупье и не мог понять, что происходит. А не разобравшись досконально, не хотелось идти с докладом к Гронвелту. Он чувствовал, что стол просто попал в полосу невезения, но знал, что Гронвелт такого объяснения не примет. Гронвелт ни на мгновение не сомневался, что в долговременной перспективе стол проигрывать не может, теория вероятностей такого не допускала. Если игроки свято верили в удачу, то Гронвелт — в теорию вероятностей. Его столы никогда не проигрывали.
    * * *
    
Переговорив с Мерлином, Калли полностью сосредоточился на третьем столе. Он по праву полагал себя экспертом в нечестной игре, а потому принял окончательное решение: стол попал в полосу невезения. В конце концов, теория вероятностей допускала и такое, пусть в одном случае из миллиона. Свои выводы он изложит Гронвелту, а уж тот пусть решает, что делать.
    
Калли покинул огромный игорный зал казино, по лестнице поднялся в кафетерий второго этажа и по коридору прошел в административное крыло. Заглянул в свою приемную, чтобы узнать, нет ли для него срочных сообщений, потом пошел к Гронвелту. Секретарь сказала, что Гронвелт в своем люксе. Калли позвонил, и ему предложили прийти.
    
Калли всегда восторгался комфортом, которым окружил себя Гронвелт. Он занимал большой угловой люкс на втором этаже, путь в который лежал через террасу с бассейном и лужайкой из ярко-зеленой искусственной травы, слишком яркой для тех, кто знал, что обычная не выдерживает под невадским солнцем и неделю. Калли позвонил, высокая дверь открылась, он переступил порог.
    
Гронвелт был один. В белых фланелевых брюках и рубашке с отложным воротником. Для своего почтенного возраста он выглядел пышущим здоровьем и моложавым. Гронвелт читал. Открытая книга лежала рядом с ним на обтянутом светло-коричневым бархатом диване.
    
— За столом для блэкджека, который теряет деньги, идет честная игра, — сказал Калли. — Я, во всяком случае, не заметил ничего подозрительного.
    
— Это невозможно, — возразил Гронвелт. — Ты многому научился за четыре года, и единственное, с чем ты не можешь примириться, это теория вероятностей. Не может стол за три недели проиграть столько денег, если игра идет, как ты говоришь, по-честному.
    
Калли пожал плечами.
    
— Так что мне делать?
    
— Я прикажу менеджеру казино уволить дилеров. Он хочет поставить их за другой стол и посмотреть, что из этого выйдет. Я и так это знаю. Поэтому лучше сразу их уволить.
    
— Как скажете, — кивнул Калли. — Вы босс. — Он отпил из стакана. — Помните моего друга Мерлина? Который пишет книги?
    
Гронвелт кивнул.
    
— Отличный парень.
    
Калли поставил стакан на столик. Спиртное он не любил, но знал, что Гронвелт терпеть не может пить в одиночку.
    
— Эта афера, в которой он участвовал, лопнула. Ему нужна моя помощь. На следующей неделе я все равно собирался в Нью-Йорк на встречу с нашими партнерами, поэтому, если вы не возражаете, я улечу завтра.
    
— Конечно, — кивнул Гронвелт. — Если я смогу чем-то помочь, дай мне знать. Он хороший писатель. — Этим он словно оправдывал свое предложение помочь. Потом добавил: — Мы всегда сможем найти ему здесь работу.
    
— Спасибо, — поблагодарил Калли. — Но прежде чем уволите этих дилеров, дайте мне еще один шанс. Если вы говорите, что они жульничают, значит, так оно и есть. А я злюсь потому, что не могу ухватить их за руку.
    
Гронвелт рассмеялся:
    
— Ладно. Будь я в твоем возрасте, меня бы тоже разбирало любопытство. Вот что я тебе скажу. Распорядись, чтобы сюда принесли видеопленки, и мы вместе их просмотрим. И ты сможешь вылететь в Нью-Йорк со спокойной душой. Идет? Пленки возьми только ночной смены, с восьми вечера до двух часов ночи, чтобы мы захватили пик активности после окончания шоу.
    
— Почему вы думаете, что они жульничают именно в этот период? — спросил Калли.
    
— Потому что по-другому просто не может быть, — ответил Гронвелт, а когда Калли снял трубку, добавил: — Позвони в бюро обслуживания и попроси принести нам завтрак.
    
Они ели и просматривали видеопленки. Калли не чувствовал вкуса еды, так пристально следил он за происходящим на экране. Гронвелт, наоборот, ел медленно и спокойно, запивая стейк отменным красным вином. Картинка на экране застыла: Гронвелт нажал на пульте соответствующую кнопку.
    
— Ты ничего не заметил? — спросил Гронвелт.
    
— Нет, — ответил Калли.
    
— Я тебе подскажу. Питбосс чист. Один дилер тоже, два других нет. И происходит все после завершения шоу. И еще. Нечистые на руки дилеры дают на сдачу и расплачиваются в основном пятидолларовыми фишками. Даже в тех случаях, когда могли бы рассчитываться двадцатипятидолларовыми. Теперь понятно?
    
Калли покачал головой.
    
Гронвелт откинулся на спинку дивана. Раскурил огромную гаванскую сигару. Он позволял себе одну в день, обычно после обеда.
    
— Ты ничего не видишь, потому что все очень уж просто.
    
Гронвелт позвонил менеджеру казино. Включил видеокамеру, показывающую подозрительный стол. Калли увидел менеджера казино, подошедшего к дилеру. Менеджера сопровождали два сотрудника службы безопасности отеля, невооруженные охранники.
    
На экране менеджер казино покопался в контейнерах с фишками, стоящих под рукой у дилера, и вытащил пирамидку пятидолларовых фишек. Гронвелт выключил телевизор.
    
Десятью минутами позже менеджер казино вошел в люкс. Бросил пирамидку пятидолларовых фишек на стол Гронвелта. К изумлению Калли, пирамидка не рассыпалась на отдельные фишки.
    
Калли взял в руки красный цилиндр. Выглядел он точь-в-точь как пирамидка пятидолларовых фишек, но на самом деле это был цельный полый корпус. Дно подпиралось пружинами. С помощью ножниц, полученных от Гронвелта, Калли удалил дно. Из цилиндра, который выглядел как пирамидка, составленная из десяти красных пятидолларовых фишек, вывалились пять черных фишек, по сто долларов каждая.
    
— Видишь, как все просто. Человек вступает в игру, отдает дилеру пирамидку пятидолларовых фишек, получает сдачу. Дилер ставит ее перед контейнером со стодолларовыми фишками, по ходу игры загоняет внутрь пять штук. Чуть позже он отдает эту же пирамидку на сдачу, и его сообщник уходит с пятью сотнями. Операция повторяется дважды, доход — тысяча долларов в день, не облагаемых налогом. Так можно и разбогатеть.
    
— Господи! — выдохнул Калли. — Мне за ними не угнаться.
    
— Об этом больше не тревожься, — ответил Гронвелт. — Лети в Нью-Йорк, помогай своему приятелю, заканчивай наши дела. Ты повезешь с собой деньги, поэтому загляни ко мне за час до отъезда. А когда вернешься, у меня будут для тебя хорошие новости. Ты наконец-то войдешь в долю, встретишься с важными людьми.
    
Калли рассмеялся.
    
— Я не смог раскрыть этот простенький трюк, и меня повышают?
    
— Почему нет? — пожал плечами Гронвелт. — Тебе пока не хватает опыта и твердости воли.
   
   
    
     
Глава 18
    
    
Калли сидел в салоне первого класса самолета, вылетевшего в Нью-Йорк ночным рейсом, и пил газировку. На его коленях лежал металлический брифкейс, обтянутый кожей и оборудованный сложнейшим замком. Пока Калли держал брифкейс в руках, миллиону долларов, лежащему внутри, ничего не грозило. Сам Калли открыть замок не мог.
    
В Вегасе Гронвелт сосчитал деньги в присутствии Калли, аккуратно уложил пачки в брифкейс, закрыл крышку, протянул брифкейс Калли. Нью-йоркские партнеры не знали, как и когда они получат деньги. Решение принимал сам Гронвелт. И тем не менее Калли нервничал. Сжимая ручку брифкейса, он думал о последних четырех годах своей жизни. Он прошел долгий путь, многое узнал, но ему предстояло идти дальше и узнавать больше. И Калли прекрасно понимал, что такая жизнь чревата опасностями, ибо играть приходилось по-крупному.
    
Почему Гронвелт выбрал его? Что увидел в нем Гронвелт? Сумел ли он заглянуть в будущее? Держа металлический брифкейс на коленях, Калли Кросс пытался предугадать свою судьбу. Как просчитывал оставшиеся в «башмаке» карты, как ждал, когда в его руке появится сила, которая обеспечит ему дюжину выигрышных бросков костей.
    * * *
    
Почти четыре года тому назад Гронвелт начал готовить из Калли своего главного помощника. Калли стал его шпионом в «Ксанаду» задолго до приезда Мерлина и Джордана и хорошо справлялся со своей работой. Гронвелт немного разочаровался в Калли, когда тот неожиданно сдружился с Мерлином и Джорданом. Разозлился на него, когда Калли в ту знаменитую ночь переметнулся за столом для баккара на сторону Джордана. Калли полагал, что его карьера в «Ксанаду» рухнула, но неожиданно для него именно тогда Гронвелт и дал ему настоящую работу. Калли часто задавался вопросом: почему?
    
Первый год Гронвелт продержал Калли за столиком для блэкджека, от которого вроде бы лежал неблизкий путь до позиции «Ксанаду-два». Калли подозревал, что его вновь хотят задействовать в качестве шпиона. Но Гронвелт уготовил ему другую роль. Калли обеспечивал пополнение «черной кассы» казино.
    
Гронвелт полагал, что те владельцы казино, которые мухлюют с бухгалтерскими книгами, в итоге все равно окажутся в минусе: рано или поздно ФБР обязательно доберется до них. Этот способ сокрытия доходов лежал на поверхности. Кто-то мог проболтаться, кто-то, если совладельцев было пять или шесть, мог остаться недовольным. Итог в любом случае был бы плачевным. Гронвелт разработал куда более эффективную систему. Во всяком случае, так он говорил Калли.
    
Он знал, что Калли — шулер. Пусть не ас, но без труда работающий со второй картой. То есть верхнюю мог придержать для себя, а сдавать начать со второй. Где-то за час до начала ночной смены Калли вызывали в кабинет Гронвелта, где он и получал подробные инструкции. В определенное время, скажем, в час ночи или в четыре утра, к его столику подойдет человек в определенного цвета пиджаке и сделает несколько ставок в определенной последовательности: скажем, сто, пятьсот и двадцать пять долларов. Этот игрок должен выиграть за несколько часов от десяти до двадцати тысяч долларов. Карты свои он будет выкладывать картинкой вверх, что нехарактерно для играющих по-крупному, и Калли, видя его карты, всегда сможет воспользоваться верхней так, чтобы выигрыш остался за клиентом. Калли не знал, как деньги возвращались к Гронвелту и его партнерам. Он выполнял свою работу, не задавая вопросов. Никогда не открывал рот.
    
Но с арифметикой у него было все в порядке, так что он подсчитал, что в течение года эти подставные игроки уносили с собой порядка Десяти тысяч долларов в неделю. То есть сумма, с его помощью укрытая от налогов, превысила пятьсот тысяч долларов. Об этих деньгах ничего не знали и некоторые партнеры Гронвелта.
    
Чтобы потери не бросались в глаза, Гронвелт каждую неделю ставил Калли за другой столик. Он также менял ему смены. Однако Калли волновался из-за того, что менеджер казино обо всем догадается. Если, конечно, Гронвелт не приказал менеджеру не встревать.
    
Поэтому, чтобы компенсировать потери, Калли использовал свое мастерство против обычных игроков. И три недели спустя Гронвелт вызвал его к себе.
    
Как обычно, усадил, налил выпить. А потом сказал:
    
— Калли, заканчивай с этой ерундой. Клиентов обманывать нельзя.
    
— Я подумал, что вы этого хотели, — ответил Калли, — хотя ничего мне не говорили.
    
Гронвелт улыбнулся.
    
— Догадка хорошая. Но необходимости в этом нет. Наши потери маскируются документацией. Тебя застукать не удастся. А если что-то случится, я тебе помогу. Поэтому играй честно. Тогда мы не создадим ситуацию, из которой не сможем выпутаться.
    
— Манипуляции со второй картой фиксируются на видеопленке? — спросил Калли.
    
Гронвелт покачал головой.
    
— Нет, тут ты дока. Проблема не в этом. Разве что Невадская комиссия по играм пошлет парня, который услышит щелчок и свяжет его с тобой. Да, это может случиться, когда ты играешь против одного из моих клиентов, но тогда они подумают, что ты обсчитываешь отель. Так что я выйду из этой истории чистым. Опять же, я получаю информацию о том, когда и куда Невадская комиссия посылает своих людей. Поэтому и назначаю определенное время, когда можно скидывать деньги. А вот когда ты проявляешь инициативу, я не смогу тебя прикрывать. Опять же, ты обманываешь клиента в пользу отеля. Сам видишь, разница большая. Комиссия не роет землю, если в минусе оказываемся мы, а вот с игроками начинается другая песня. Такие конфликты обходятся очень дорого.
    
— Понятно, — кивнул Калли. — Но на чем же казино делает прибыль?
    
— Теория вероятностей, — нетерпеливо ответил Гронвелт. — Теория вероятностей никогда не лжет. Мы построили все эти отели на базе теории вероятностей. Мы на ней богатеем. И вдруг я вижу, что твой столик приносит прибыль, тогда как ты сбрасываешь для меня деньги. Такого просто быть не может, если только ты не самый счастливый дилер Вегаса.
    
Калли последовал приказу, но долго ломал голову над тем, ради чего Гронвелт идет на такие ухищрения. И только позже, став «Ксанаду-два», выяснил детали. Гронвелт обманывал не только государство, но и большинство совладельцев казино. Только тогда он узнал, что клиентов-счастливчиков посылал из Нью-Йорка тайный партнер Гронвелта, некий Сантадио. И эти клиенты думали, что он, Калли, работает на Сантадио, обсчитывая казино. Эти клиенты думали, что они крадут деньги Гронвелта. Так что Гронвелт и его любимый отель обезопасили себя и с этой стороны.
    
Свою игорную карьеру Гронвелт начал в Стубенвилле, штат Огайо, под прикрытием знаменитой кливлендской мафии, которая полностью контролировала местных политиков. Он держал незаконные игорные заведения и со временем перебрался в Неваду. Но у него осталось чувство провинциального патриотизма. Любой молодой уроженец Стубенвилла, который хотел получить работу в казино Вегаса, приходил к Гронвелту. Бели он не мог устроить просителя в собственном казино, то находил ему место в каком-нибудь другом. Так что уроженцы Стубенвилла работали на Багамах, в Пуэрто-Рико, на Французской Ривьере и даже в Лондоне. А уж в Рено и Вегасе счет шел на сотни. Многие доросли до менеджеров казино и питбоссов. Гронвелт обеспечивал работой целый город.
    
Конечно, Гронвелт мог завербовать себе шпиона из этих сотен. Более того, менеджер казино «Ксанаду» тоже родился в Стубенвилле. Тогда почему Гронвелт остановил свой выбор на Калли, человеке со стороны, родившемся совсем в другом регионе? Конечно же, Калли не мог не задаться и этим вопросом. Со временем, разбираясь в хитросплетениях управления казино, он понял, что менеджер просто обязан быть в курсе манипуляций Гронвелта. И вот тут Калли все понял. Его выбрали в силу его заменимости. Из него всегда могли сделать козла отпущения.
    
Ибо Гронвелт, несмотря на его начитанность и страсть к книгам, пользовался репутацией жестокого и беспощадного человека. Его не стоило обманывать, не стоило переходить ему дорогу. За годы, проведенные с Гронвелтом, Калли убедился, что это не пустые слова.
    
Через год, проведенный за столом для блэкджека, Калли получил кабинет по соседству с кабинетом Гронвелта и должность его специального помощника. Сие означало, что он должен возить босса по городу и сопровождать во время ночных обходов казино, когда Гронвелт тепло приветствовал давних друзей и клиентов, особенно тех, кто приехал издалека. Кроме того, Гронвелт назначил Калли заместителем менеджера казино, чтобы он овладевал методами управления. Калли предстояло установить более тесные отношения с менеджерами смен, питбоссами, простыми дилерами и крупье.
    
Каждое утро около десяти часов Калли завтракал в люксе Гронвелта. Прежде чем подняться в люкс, он получал у менеджера кассы результаты работы казино за прошедшие двадцать четыре часа. Этот листок он отдавал Гронвелту, садясь за стол, и Гронвелт изучал его за первым куском дыни. Листок содержал минимум информации.
    
    
    
    
Доход и оборот автоматов подсчитывался раз в неделю. Эти цифры на специальном бланке приносил Гронвелту менеджер казино. Обычно автоматы давали прибыль порядка сто тысяч долларов в неделю. Осечки не бывало. С автоматами казино никогда не проигрывало. Они программировались так, чтобы на выигрыши шла только часть опущенных в них денег. Если прибыль падала, значит, с автоматами химичил кто-то из нечистых на руку сотрудников казино.
    
В других играх — в кости, блэкджек и особенно баккара — это правило не срабатывало. Здесь доход казино обычно составлял шестнадцать процентов оборота. Но удача могла отворачиваться от казино. Главную опасность представлял стол для баккара, в том случае если кому-то из крупных игроков начинала идти карта.
    
Стол для баккара давал дикий разброс. Случалось, что потери перекрывали прибыль всех остальных секций казино. А бывало, что из недели в неделю стол приносил огромный доход. Калли не сомневался, что Гронвелт показывает не всю прибыль, которую приносил стол для баккара, но не знал, как это делается. Но после одной ночи, когда гости из Южной Америки проигрались в баккара по-крупному, заметил, что цифры на листочке заметно занижены.
    
Кошмар каждого казино — удача, схваченная игроками за хвост. В истории Лас-Вегаса есть примеры, когда столы для игры в кости неделями приносили сплошные убытки и менеджеры казино радовались, если по итогам дня удавалось выйти в ноль. Иногда даже игроки в блэкджек три или четыре дня подряд брали верх над казино. В рулетку проигрышный для казино день выпадал не чаще раза в месяц.
    
Управление казино требовало определенных навыков. Их приобретение обеспечивали соответствующая литература, опытные наставники и время. Под руководством Гронвелта Калли узнал многое из того, о чем не пишут в учебниках.
    
Гронвелт убедил всех, что он не верит в удачу. Что его единственный бог — теория вероятностей. Через два года после открытия казино «Ксанаду» попало в полосу неудач. Три недели казино оставалось в минусе, и убытки составили почти миллион долларов. Гронвелт уволил всех, кроме менеджера казино, уроженца Стубенвилла.
    
И принятые меры возымели действие. После полной замены персонала каждый день для казино стал выигрышным. Из ежедневной прибыли казино пятьдесят кусков уходили на компенсацию расходов отеля. И, по информации Калли, «Ксанаду» каждый год заканчивало с прибылью. Даже без тех денег, которые Гронвелт утаивал от государства и партнеров.