1 2 3 
— Правду.
— Какую правду?
— Пока никакого прогресса.
— Никакого прогресса? Это после недели расследования? С участием наших самых лучших сил?
Мартин Бек глубоко вздохнул.
— Я не знаю, сколько преступлений я раскрыл, но достаточно много. Могу заверить тебя, что мы делаем все возможное.
— Я в этом уверен, — сказал Малъм уже спокойнее.
— Я хотел подчеркнуть в первую очередь не это, — продолжал Мартин Бек, — а скорее тот факт, что одна неделя часто слишком короткий срок. Вообще-то дело идет не о неделе, как ты знаешь. Я приехал сюда в пятницу, а сегодня среда. Два года тому назад, значит, еще до тебя, мы взяли человека, который совершил убийство шестнадцатью годами ранее.
— Да, да, я все это знаю. Но ведь это не простое убийство. Могут произойти международные осложнения, — сказал Мальм, и в голосе его прозвучало отчаяние. — Они уже есть.
— Какие же?
— На нас оказывают упорное давление некоторые иностранные дипломатические представительства. И я знаю, что агенты органов безопасности уже прибыли из-за границы. Они скоро появятся или в Мальмё, или в Копенгагене. — Он сделал паузу. И продолжал подавленным голосом: — Или здесь у меня.
— Ну, — возразил Бек в утешение, — они, во всяком случае, не могут наделать большей суматохи, чем Сепо.
— Полиция безопасности? У них есть человек в Мальмё. Вы сотрудничаете с ним?
— Не могу утверждать этого.
— Вы встречались?
— Я его видел.
— И это все?
— Да. И этого-то нелегко было избежать.
— Я не могу избавиться от впечатления, что ты слишком легко относишься к этому делу. Тут нельзя работать кое-как, — произнес Мальм твердо и решительно. — Виктор Пальмгрен был одним из известнейших людей не только в Швеции, но и за границей.
— Да, о нем вечно писали в иллюстрированных журналах.
— Хампус Бруберг и Матс Линдер — тоже люди незаурядные, и нельзя с ними обращаться как кому вздумается. К тому же мы должны быть очень осторожны с тем, что даем в прессу.
— Я лично не даю ни слова.
— Как я уже тебе сказал в прошлый раз, если некоторые стороны деятельности Пальмгрена получат огласку, это может принести непоправимый вред.
— Кому же?
— Обществу, конечно. Нашему обществу. Если станет известно, что на правительственном уровне знали о некоторых сделках…
— То…
— Это может привести к очень серьезным политическим последствиям.
Мартин Бек питал отвращение к политике. Если у него и были политические убеждения, то он держал их при себе. Он всегда пытался отделаться от поручения, если оно могло иметь политические последствия. Вообще как только заговаривали о политических преступлениях, он упорно молчал. Но на этот раз не удержался.
— Для кого?
Мальм издал такой звук, будто ему всадили нож в спину.
— Мартин, сделай все, что возможно, — умоляюще сказал он.
— Да, — мягко ответил Бек. — Я сделаю все, что могу… — И, помолчав, прибавил: — …Стиг. — Он в первый раз назвал главного инспектора по имени. По-видимому, и в последний.
Кончался день совсем уныло. Расследование дела Пальмгрена зашло в тупик.
Вообще же в полицейском управлении было необычное оживление. Полиция Малъмё обнаружила в городе два публичных дома, к большому огорчению тамошнего персонала и к еще большему огорчению клиентов, попавших в облаву. Оса Турелль явно была права, когда говорила, что у нее много дел.
Мартин Бек ушел из управления часов в восемь. Аппетита не было. Он заставил себя на всякий случай съесть бутерброд и выпить стакан молока в кафетерии на площади Густава Адольфа. Жевал долго и тщательно, рассматривая в окно подростков, куривших у квадратного каменного бассейна на площади гашиш и выменивавших наркотики на украденные граммофонные пластинки. Полицейских поблизости не было видно, а люди из комиссии по охране детей явно были заняты чем-то другим. Потом он медленно побрел вдоль Седергатан, пересек Стурторьет и направился к гавани. В половине одиннадцатого он был в отеле.
В холле Бек сразу обратил внимание на двух человек, сидевших в креслах направо от входа в ресторан. Один высокого роста, лысый, с пышными черными усами и очень загорелый. Другой горбатый, почти карлик, с острыми чертами бледного лица и умными черными глазами. Оба были безукоризненно одеты, на обоих — блестящие как зеркало черные ботинки, и оба сидели неподвижно, глядя в одну точку. На столике перед ними стояла бутылка вина и два бокала. Иностранцы, подумал Мартин Бек. Отель кишел иностранцами, а среди множества флагов, реявших перед зданием, было минимум два, которые он не смог распознать.
Пока он брал ключ у портье, Паульссон вышел из лифта и подошел к столику незнакомцев.

XXIV

В комнате горничная уже все приготовила к ночи, постелила постель, положила коврик к кровати, закрыла окно и задернула гардины.
Мартин Бек зажег лампу на ночном столике и взглянул на телевизор. У него не было желания его включать, да и передачи уже, наверное, закончились.
Он снял ботинки, носки и рубашку. Отдернул гардины и открыл настежь двойное окно. Опершись о подоконник, стал смотреть на канал, железнодорожный вокзал и гавань. Проходили освещенные пассажирские суда, у входа в гавань гудел паром. Движения на улицах почти не было, а перед вокзалом стоял длинный ряд такси с зажженными огоньками и открытыми дверцами. Водители болтали друг с другом; машины выкрашены в более или менее веселые цвета, не черные, как в Стокгольме.
Ложиться не хотелось. Вечерние газеты он уже прочитал, а взять с собой какую-нибудь книгу забыл. Да и читать не было охоты, а если захочется, то в каждой комнате гостиницы есть библия и телефонный каталог. Было у него и заключение о вскрытии трупа, но его текст он знал почти наизусть.
Мартин Бек смотрел в окно и чувствовал себя одиноким. Он сам этого хотел, иначе мог бы сейчас сидеть в баре, или дома у Монссона, или в каком-нибудь из множества других мест. Ему чего-то не хватало, но он не знал — чего.
Послышался легкий стук в дверь. Очень легкий. Если бы он спал или принимал душ, то не услышал бы.
— Войдите, — сказал он, не оборачиваясь. Услышал, что дверь открылась.
Может быть, это готовый броситься на него убийца. Если тот выстрелит в затылок, Мартин Бек упадет в окно и разобьется о тротуар. Он улыбнулся и повернул голову.
Это был Паульссон в своем клетчатом костюме и ядовито-желтых ботинках. Вид у него был несчастный. Даже усы не казались такими шикарными, как обычно.
— Привет, — сказал он.
— Привет.
— Можно войти?
— Конечно, — ответил Мартин Бек. — Садись.
Сам он отошел и сел на край кровати. Паульссон уселся в кресло. Лоб и щеки у него блестели от пота.
— Сними пиджак, — предложил Мартин Бек. — Здесь можно не соблюдать этикет.
Паульссон долго колебался, но наконец начал расстегивать пуговицы. Сняв пиджак, старательно сложил его и повесил на ручку кресла.
Под пиджаком была рубашка в широкую полоску светло-зеленого и оранжевого цветов. В наплечной кобуре револьвер. Мартин Бек подумал, сколько времени понадобится, чтобы добраться до оружия, пока справишься со сложной процедурой растягивания пуговиц.
— Ну, что тебя беспокоит? — беспечно спросил он.
— Я… Я хочу спросить тебя.
— О чем?
Наконец, по-видимому, после больших усилий над собой, Паульссон произнес:
— Добился ты чего-нибудь?
— Нет, — ответил Мартин Бек. И из вежливости прибавил: — А ты?
Паульссон печально покачал головой. Любовно погладил усы, словно пытаясь набраться новых сил.
— Все это так сложно, — произнес он.
— Или, наоборот, очень просто, — сказал Бек.
— Нет, — возразил Паульссон, — не думаю. А самое скверное… — Потом, с проблеском надежды во взгляде, спросил: — Ты получил от них нагоняй?
— От кого?
— От шефов в Стокгольме.
— Они немножко нервничают, — ответил Мартин Бек. — А что самое скверное, как ты сказал?
— Будет международное расследование, политически очень сложное. Всестороннее. Сегодня вечером два иностранных агента безопасности уже приехали сюда. В гостиницу.
— Эти странные люди, которые сидели в холле? Откуда они?
— Маленький из Лиссабона, а второй из Африки. Называют себя деловыми людьми. Но… они сразу меня узнали. Знают, кто я. Странно.
«Да уж куда как странно», — подумал Мартин Бек. Вслух же он сказал:
— Ты с ними говорил?
— Да. Они хорошо говорят по-английски.
Мартин Бек знал, что Паульссон был очень слаб в английском. Может быть, он хорошо знал китайский или украинский, или какой там еще язык нужно знать для безопасности государства.
— Что им нужно?
— Они спрашивали о вещах, которые я не очень-то понял. Поэтому-то я и побеспокоил тебя. Они хотели получить список подозреваемых. По правде говоря, у меня такого списка нет. Может быть, у тебя есть?
Бек покачал головой.
— Я, конечно, им этого не сказал, — хитро улыбнулся Паульссон. — Но они спросили о чем-то непонятном.
— О чем же?
— Насколько я понял, но, может быть, я ошибаюсь, они хотели знать, кого подозревают в заокеанских провинциях. Заокеанские провинции… Но они повторили это несколько раз на разных языках.
— Ты правильно понял, — дружелюбно сказал Мартин Бек. — Португальцы утверждают, что их колонии в Африке и в другие местах равноправны с провинциями в самой Португалии.
Лицо Паульссона просветлело.
— О, черт, — сказал он. — Значит, я правильно понял.
— И что же ты им сказал?
— Ничего точного. У них был разочарованный вид.
— Да, можно себе представить.
— Они собираются остаться здесь?
— Нет, — сказал Паульссон. — Едут в Стокгольм. Будут беседовать в своем посольстве. Я тоже лечу туда завтра. Должен доложить. И изучать архивные материалы. — Он зевнул. — Пожалуй, нужно ложиться. Тяжелая была неделя. Спасибо за то, что помог. — Паульссон поднялся, взял пиджак и очень тщательно застегнул все пуговицы. — Пока.
— Спокойной ночи.
В двери он повернулся и зловеще проговорил:
— По-моему, на это уйдут годы.
Мартин Бек посидел еще несколько минут. Посмеялся над ушедшим гостем, разделся и вошел в ванную комнату. Долго стоял под холодным душем. Закутался в банную простыню и вернулся к прежнему месту у окна.
Снаружи было тихо и темно. Казалось, что вся жизнь замерла и в гавани и на вокзале. Где-то промчалась полицейская машина. Многие таксисты смирились со своим положением и разъехались по домам. Наконец и он решил, что пора лечь. Раньше иди позже это придется сделать, хотя сон по-прежнему не приходил.
Лег на спину и заложил руки за голову. Лежал неподвижно, устремив взор в потолок.
Минут так через пятнадцать, двадцать, снова услышал стук в дверь. Очень легкий и на этот раз.
Господи Боже, подумал он, неужели Паульссон опять начнет распространяться о шпионах и тайных агентах? Самим простым делом было прикинуться, что спишь. Но разве ты лишился чувства долга?
— Войдите, — произнес он с тоской.
Дверь осторожно открылась, и в комнату вошла Оса Турелль в домашних туфлях и в коротком белом ночном халате, завязанном пояском на талии.
— Ты не спишь?
— Нет, — ответил Мартин Бек и простодушно прибавил: — И ты тоже?
Она засмеялась и покачала головой. Коротко остриженные темные волосы блестели.
— Я только что вернулась. Успела лишь принять душ.
— Я слышал, что у вас сегодня была большая суета.
— Да, черт возьми. Поесть некогда было. Сжевала только несколько бутербродов.
— Садись.
— Спасибо. Если ты не устал.
— От ничегонеделания не устаешь.
Она все еще колебалась, не отпуская ручку двери.
— Принесу свои сигареты. Моя комната через две от твоей.
Она оставила дверь приоткрытой. Он лежал по-прежнему, заложив руки за голову, и ждал.
Через несколько секунд она вернулась, бесшумно закрыла за собой дверь и подошла к креслу, на котором час назад Паульссон изливал свои страдания. Она сбросила туфли и забралась в кресло с ногами, подтянув колени к подбородку. Зажгла сигарету и сделала несколько глубоких затяжек.
— Хорошо, — сказала она. — День был ужасный.
— Ты жалеешь, что стала служить в полиции?
— И да и нет. Видишь так много дряни, о которой раньше только слышала. Но иногда вроде бы делаешь что-то полезное.
— Да, — сказал он. — Иногда.
— У вас был плохой день?
— Очень. Ничего нового или положительного. Но так бывает часто. А у тебя есть какие-нибудь предположения?
— Какие у меня могут быть предположения? Хотя Пальмгрен был подлецом. Многие, несомненно, имели основания его ненавидеть. Мне кажется, тут просто-напросто месть.
— Я тоже так думал.
Она помолчала. Когда сигарета потухла, она тут же зажгла новую.
Мартин повернулся и посмотрел на Осу. Казалось, мысли ее далеко отсюда, а глаза устремлены в какую-то точку вдали.
Наконец она взглянула ему прямо в глаза. Глаза у нее были большие, карие, серьезные.
Только что она словно отсутствовала, а теперь вся была здесь.
Она смяла сигарету и не закурила новую. Облизала губы кончиком языка. Зубы у нее были белые, но слегка неровные. Брови густые и темные.
— Да, — проговорил он.
Она медленно кивнула. Очень тихо сказала:
— Да, раньше или позже. Почему бы не теперь?
Встала и села на край кровати. Сидела не шевелясь. Они все смотрели друг на друга.
— У тебя серые глаза, — сказала она.
— А у тебя карие.
— Ты думал об этом раньше? — спросила она.
— Да, а ты?
— Иногда, в последний год.
Он обнял ее за плечи.

Когда она ушла, в комнате уже было светло.
Это произошло и никогда более не повторится, или, может быть…
Он не знал. Зато знал, что достаточно стар, чтобы быть ее отцом, если бы это место не было занято двадцать семь лет тому назад.
Мартин Бек думал о том, что среда, несмотря ни на что, закончилась неплохо. Или, может быть, четверг начался хорошо?
Они, встретились через несколько часов в полицейском управлении. Мартин Бек спросил мимоходом:
— Кто заказал тебе комнату в «Савое»?
— Я сама. Хотя это Леннарт сказал, чтобы я так сделала.
Мартин Бек улыбнулся: Колльберг, конечно. Интриган. Но пусть он никогда не узнает, удалась ему нынешняя интрига или нет.

XXV

В девять часов утра в четверг в их штаб-квартире не намечалось никаких перемен. Мартин Бек и Монссон сидели друг против друга за большим письменным столом. Оба молчали. Мартин Бек курил, а Монссон ничего не делал. Запасы зубочисток иссякли.
Двенадцать минут десятого Бенни Скакке проявил наконец активность, войдя в кабинет с длинной лентой телекса в руке. Остановившись около двери, он начал ее просматривать.
— Что это? — спросил Мартин Бек.
— Список из Копенгагена, — вяло проговорил Монссон. — Они присылают такие списки ежедневно. Объявления о розыске. Пропавшие машины, найденные вещи, всякое такое.
— Много девчонок пропало, — сказал Скакке. — Девять, нет, десять.
— Обычное дело для такого времени года, — прокомментировал Монссон.
— Уведенные машины, — продолжал Скакке. — Шведский паспорт на имя Свена Улофа Гюставссона из Сведала, пятидесяти шести лет. Конфискован у проститутки в Нюхавне. Бумажник тоже.
— Пьяная скотина, — лаконично сказал Монссон.
— Экскаватор со стройки туннеля. Как можно увести экскаватор?
— Пьяная скотина, — повторил Монссон. — А оружие? Они обычно сообщают об этом в конце.
Скакке продолжал читать список.
— Да, есть. Несколько. Шведский армейский пистолет, девятимиллиметровый «Хускварна», должно быть, старый, «Беретта Ягуар».., Ящик к «Арминиусу-22».., пять коробок патронов калибра семь шестьдесят пять…
— Стоп, — сказал Монссон.
— Да, что там за ящик? — спросил Мартин Бек.
Скакке нашел нужное место в списке.
— Упаковочный ящик для «Арминиуса-22».
— Где найден?
— Прибит к берегу между Драгером и Каструпом. Найден частным лицом и передан полиции в Драгере. Во вторник.
— Есть «Арминиус-22» в нашем описке? — спросил Мартин Бек.
— Конечно, — ответил Монссон, быстро вскочил и схватил телефонную трубку.
— Да, да, конечно, — догадался Скакке. — Ящик. Коробка на велосипеде…
Монссон упорно добивался коммутатора копенгагенской полиции. Прошло время, прежде чем он добрался до Могенсена.
Тот ничего не слышал ни о каком ящике.
— Нет, я прекрасно понимаю, что ты не можешь помнить обо всем на свете, — терпеливо сказал Монссон. — Но дело в том, что он фигурирует в вашем чертовом списке. Под тридцать восьмым номером. Для нас это может оказаться очень важным… — Несколько минут он слушал. Потом сказал: — Кстати, а что ты еще знаешь об Аэрофрахте и Оле Хофф-Енсене?
Могеисен отвечал довольно долго.
— Так, хорошо, — произнес Монссон и положил трубку. Посмотрел на остальных. — Они проверят и сообщат.
— Когда? — спросил Бек.
— Могенсен оборачивается очень быстро.
Меньше чем через час раздался звонок из Копенгагена.
Монссон слушал, и вид у него становился все более довольным.
— Прекрасно, — выговорил он.
— Ну? — оказал Мартин Бек.
— Ящик находится в их техническом отделе. Парень в Драгере собирался было его выбросить, но вчера положил в пластиковый мешок и отправил в Копенгаген. Нам привезут его на пароходе, который отходит от Новой гавани в одиннадцать часов. — Бросив взгляд на часы, он обратился к Скакке: — Последи, чтобы радиопатруль был на месте в порту, когда привезут ящик.
— Что о Хофф-Енсене? — спросил Мартин Бек.
— Много чего. Он, как видно, у них там хорошо известен. Скользкий тип, но к нему не подберешься. В Дании он темными делами не занимается. Все, чем он там занимается, вполне законно.
— Другими словами, темные дела Пальмгрена.
— Вот именно. Дела, по-видимому, крупные. Могенсен сказал, что имена Пальмгрена и Хофф-Енсена фигурируют в связи с контрабандой оружия и самолетов в страны, где объявлено эмбарго на оружие. Он узнал это через Интерпол. Но они тоже ничего не могут поделать.
— Или не хотят, — сказал Мартин Бек.
— Более чем вероятно, — согласился Монссон.
Без десяти двенадцать ящик лежал у них на столе. Обращались с ним очень осторожно, несмотря на то, что он уже был сильно поврежден и явно побывал во многих руках.
Мартин Бек снял крышку и рассмотрел выемки от револьвера и запасного приклада.
— Да, — проговорил он. — Ты прав.
Монссон кивнул. Несколько раз закрывал и открывал крышку.
— Легко открывается, — сказал он.
Они перевернули ящик и осмотрели его со всех сторон. Он высох и был в довольно хорошем состоянии.
— Он недолго находился в воде, — констатировал Мартин Бек.
— Пять суток, — ответил Монссон.
— Здесь, — сказал Мартин Бек, — здесь что-то есть. Он легко погладил дно, на которое была наклеена бумага. Она отмокла и частично отвалилась.
— Да, — сказал Монссон. — На бумаге что-то было написано. По-видимому, шариковой ручкой. Подожди-ка.
Он взял из ящика письменного стола лупу и протянул ее Мартину Беку.
— Гм, — промолвил Мартин Бек. — Отпечаток виден. «Б» и «С» видны достаточно отчетливо. Может быть, еще кое-что.
— У нас есть люди, вооруженные более точными инструментами, чем моя старая лупа. Пусть они посмотрят.
— Этот револьвер применяется, или, вернее, применялся на соревнованиях.
— Да, я это понял. Необычная марка. — Монссон побарабанил пальцами по столу. — Отдадим его в технический отдел. И пусть Скакке проверит стрелковые общества. А мы пойдем завтракать. Неплохое распределение труда, а?
— Неплохое, — согласился Мартин Бек.
— Заодно я покажу тебе Мальм. Ты бывал в «Полковнике»? Нет? Тогда пойдем туда.
Ресторан «Полковник» находился на двадцать втором этаже, и вид оттуда превосходил все, что Мартин Бек видел за предыдущие дни.
Под ними, словно с самолета, был виден весь город. А также Эресунн, Сальтхольм и датский берег. К северу виднелась Ландскруна, остров Вэн и даже Хельсингборг. Видимость была необыкновенно хорошая.
Светловолосый кельнер подал им бифштексы и холодное вино «амстель». Монссон ел с жадностью; он вытряс все зубочистка из стаканчика на столе, сунул одну в рот, а остальные в карман.
— Да, — произнес он, — насколько я понимаю, все сходится.
Мартин Бек, которого больше интересовал вид, чем еда, неохотно оторвался от панорамы.
— Да, — сказал он. — Похоже на то. Ты был прав с самого начала. Хотя ты только догадывался.
— Ну и что ж, что догадывался, — сказал Монссон.
— Теперь нужно только догадаться, где он.
— Где-то здесь, — сказал Монссон, кивнув в сторону окна. — Но кто мог ненавидеть Пальмгрена до такой степени?
— Тысячи людей, — сказал Мартин Бек. — Пальмгрен и его дружки безжалостно уничтожала вокруг себя все и вся. Он, например, возглавлял множество предприятий — более или менее долгий срок. Пока они оправдывали себя. Когда же те переставали приносить бешеные барыши, он просто закрывал их, и многие рабочие оставались ни с чем. А скольких разорили ростовщические фирмы, вроде той, которой ведает Бруберг?
Монссон ничего не стал отвечать.
— Но я думаю, что ты прав, — продолжал Мартин Бек. — Этот человек должен быть где-то здесь, если не сбежал.
— Сбежал и вернулся, — сказал Монссон.
— Возможно. Должно быть, действовал он непреднамеренно. Ни один человек, задумавший убийство, и в первую голову наемный убийца, не поедет на велосипеде летним вечером, привязав к багажнику коробку с револьвером. Да еще такую большую — больше обувной.
К их столу подошел бармен.
— Инспектора по уголовным делам просят к телефону, — сказал от Монссону. — Кофе?
— Это, наверное, тот парень с микроскопом, — предположил Монссон. — Кофе? Да, будьте любезны. Два эспрессо.
— Да, — сказал Монссон, вернувшись. — На дне коробки заметны «Б» и «С». Остальное прочесть нельзя, так считает и парень из лаборатории. Но, по его мнению, это имя владельца.

Человек, который ведал тиром, задумчиво посмотрел на Бенни Скакке.
— «Арминиус-22»? Да, сюда приходят два-три человека, которые обычно стреляют из таких револьверов. Но кто именно, я так сразу сказать не могу. Кто из них был здесь в прошлую среду? Нет, ведь всех невозможно запомнить. Но спросите парня, который стреляет вон там. Он тут палит с той поры, как ушел в отпуск, десять дней уже. — Когда Скакке отошел к тиру, он крикнул ему вдогонку: — Спросите заодно, откуда у него деньги, чтобы покупать столько патронов.
Стрелок как раз закончил серию выстрелов, подсчитал очки и стал приклеивать новую мишень, когда Скакке подошел к нему.
— «Арминиус-22»? — сказал он. — Одного я, во всяком случая, знаю. Но он не был здесь с середины прошлой недели. Хороший стрелок. Если бы он стрелял из…
Парень повертел в руке свой автоматический револьвер «Беретта Этфайр».
— Вы знаете его имя?
— Бертиль… не то Ульссон, не то Свенссон, точно не помню. Он работает на «Кокумсе».
— Вы уверены?
— Да, скверная работа. Кажется, мусорщик.
— Спасибо, — сказал Скакке. — А откуда вы берете деньги на патроны?
— Это мое единственное хобби, — ответил стрелок, набивая обойму.
Уходя, Скакке получил от директора тира записку с тремя именами.
— Это те стрелки из «Арминиуса», имена которых я помню, — пояснил тот.
Скакке вернулся к полицейской машине. Прежде чем завести мотор, он прочел: ТОММИ ЛИНД, КЕННЕТ АКСЕЛЬССОН, БЕРТИЛЬ СВЕНССОН.

В полицейском управлении Монссон задал вопрос Мартину Беку:
— Что будем делать с Брубергом и Ханссон?
— Отправь их обратно в Стокгольм. Если только Оса узнала все, что ей нужно.
— Моя работа в Мальмё закончена, — сказала Оса и взглянула на Мартина Бека ясными карими глазами.
Расследование шло своим чередом. Бек решил проверить, не проживал ли Бертиль Свенссон в одном из пальмгреновсиих домов. Через два часа после запроса, отправленного полиции в Халден, телекс выдал нужную строчку: СВЕНССОН, БЕРТИЛЬ УЛОФ ЭМАНУЕЛЬ, ВЫСЕЛЕН 15 СЕНТЯБРЯ 1968 ГОДА.
— Это значит, что его вышвырнули, — сказал Монссон.
Мартин Бек набрал номер телефона конторы Бруберга в Стокгольме. Ответила женщина, должно быть, секретарша. Для верности он спросил:
— Это фру Муберг?
— Да.
Он назвал себя.
— Чем могу служить? — спросила она.
— Скажите, фру Муберг, закрывал ли директор Пальмгрен недавно какие-либо из своих предприятий?
— Смотря по тому, что вы подразумеваете под словом «недавно». Два года назад он закрыл фабрику в Сольне, если вас это интересует.
— Какую фабрику?
— Это была очень маленькая фабрика, на которой делали детали для станков. Кажется, пружины или что-то в этом роде.
— Почему он ее закрыл?
— Она себя больше не оправдывала. Предприятия, которые покупали эти детали, то ли реконструировали свои станки, то ли перешли на новые. Во всяком случае, прежнего сбыта продукции не было, перестраивать производство не стали, работу остановили, а фабрику продали.
— Два года назад?
— Да, осенью шестьдесят седьмого.
— А что стало с рабочими?
— Их уволили, — сказала Сара Муберг.
— Сколько их было?
— Этого я не помню. Но документы где-то есть. Могу посмотреть, если хотите.
— Очень просил бы вас. Мне нужны фамилии работавших.
Прошло несколько минут, прежде чем она снова взяла трубку.
— Извините, я не сразу нашла. Прочитать фамилии?
— Сколько их?
— Двадцать восемь.
— И всех уволили? Разве нельзя было перевести их на другое предприятие?
— Нет, все были освобождены. За исключением одного… Он был мастером, и его сделали управляющим домами. Но через полгода он тоже ушел. Очевидно, нашел работу получше.
— Будьте добры, прочтите мне фамилии. — Когда она дошла до девятой фамилии, он сказал: — Стоп. Повторите эту фамилию.
— Бертиль Свенссон, конторщик.
— Больше о нем ничего там не написано?
— Только то, что я прочитала.
— Благодарю, достаточно, — сказал Мартин Бек. — До свидания и спасибо за помощь. — И стал рассказывать Монссону: — Бертиль Свенссон уволен два года назад с пальмгреновского предприятия. Конторщик.
Монссон повертел зубочистку во рту.
— Нет, подсобный рабочий. Я беседовал в личном столе на «Кокумсе».
— У тебя есть его адрес?
— Да, он живет на Ваттенверксвеген. Но сейчас в отпуске. Начал работать на «Кокумсе» в январе этого года. Ему тридцать семь лет… По-видимому, в разводе. Его жена… — Монссон порылся в документах и вынул бумажку с нацарапанными на ней заметками. — Его жена живет в Стокгольме. Контора вычитает деньги из его жалованья каждый месяц и посылает фру Еве Свенссон, Нортульсгатан, двадцать три, Стокгольм.
— Гм, если у него отпуск, то его может не оказаться в городе, — предположил Мартин Бек.
— Посмотрим, — ответил Моннсон. — Надо бы поговорить с женой. Как ты думаешь, Колльберг…
Бек взглянул на часы. Скоро половина шестого. Колльберг, наверное, уже на пути домой.
— Да, — сказал он. — Завтра…

XXVI

В голосе Леннарта Колльберга звучали недобрые нотки, когда Мартин Бек позвонил ему утром в пятницу.
— Только не говори, что это опять палъмгреновская история.
Мартин Бек кашлянул.
— Очень сожалею, Леннарт, но я вынужден просить тебя помочь. Я знаю, что у тебя много…
— Много, — возмущенно прервал его Колльберг. — У меня всего много, кроме людей. Я утопаю в делах.
— Я понимаю, Леннарт, — мягко проговорил Мартин Бек. — Но выяснились некоторые моменты, которые меняют суть дела. Тебе нужно раздобыть сведения об одном человеке, который, возможно, застрелил Пальмгрена. На худой конец попроси Гюнвальда…
— Ларссона? Да его теперь сам министр не упросит заняться делом Пальмгрена, пусть хоть на колени встанет. — После короткой паузы Колльберг вздохнул и сказал: — Кто этот человек?
— По-видимому, тот самый, которого мы могли бы взять на аэровокзале неделю тому назад, если бы не проворонили. Его зовут Бертиль Свенссон…
— Свенссонов у нас, наверное, тысяч десять, не меньше, — уныло сказал Колльберг.
— Наверное, — любезно согласился Мартин Бек. — Но об этом Свенссоне мы знаем следующее: он работал на пальмгреновском предприятии в Сольне, это крохотная механическая фабрика, которую закрыли осенью шестьдесят седьмого. Он жил в одном из пальмгреновских домов, но примерно год назад его оттуда вышвырнули. Он член стрелкового клуба и, судя по словам свидетелей, стреляет из револьвера, соответствующего тому, из какого убили Пальмгрена. Он разведен с осени, и его жена и двое детей живут по-прежнему в Стокгольме. Сам он живет в Мальмё и работает на «Кокумсе». Его зовут Бертиль Улоф Эмануель Свенссон. Он родился в приходе церкви Софии в Стокгольме шестого мая тысяча девятьсот тридцать второго года.
— Почему же вы его не берете, если он живет в Мальмё?
— Возьмем, но сначала хотим узнать о нем побольше. Я надеялся, что в этом ты нам поможешь.
Колльберг горестно вздохнул.
— Ладно. Что я должен сделать?
— Его нет в списке бывших под судом, но надо выяснить, попадал ли он в полицию. Узнай также, интересовались ли им различные социальные комиссии. Спроси в управлении домами, почему его выселили. И последнее, но не менее важное, — поговори с его женой.
— Ты знаешь, где она живет, или мне и ее нужно искать? Попробуй-ка среди всех фру Свенссон найти нужную.
— Она живет на Нортульсгатан, двадцать три. Не забудь спросить ее, когда она в последний раз видела мужа. Я не знаю, в каких они отношениях, но возможно, что он звонил или встречался с ней в прошлый четверг. Ты можешь проделать все это срочно?
— На это уйдет целый день, — жалобно сказал Колльберг. — Но у меня нет выбора. Я позвоню, когда управлюсь.
Колльберг положил трубку и мрачным взглядом уставился на свой письменный стол, где в полнейшем беспорядке лежали папки, документы, копии отчетов. Со вздохом взял телефонную книгу и начал звонить.
Часа через два он поднялся, надел пиджак, положил в карман записную книжку и спустился к машине.
Направляясь к Нортульсгатан, он размышлял о том, что дали его упорные телефонные звонки. До октября шестьдесят седьмого полиции не был известен человек по имени Бертиль Улоф Эмануель Свенссон. В октябре его забрали за пьянство — нашли в подъезде дома, где он жил, и продержали ночь в участке. До июля шестьдесят восьмого его задерживали пять раз, один раз снова за пьянство, и четыре раза за так называемые нарушения порядка в квартире. Это все. После июля никаких записей о нем не было.
В деле фигурировала и комиссия трезвости. Владелец дома и соседи неоднократно обращались в эту комиссию, вызывая ее представителей и утверждая, что Свенссон в нетрезвом виде их беспокоит. Над ним установили наблюдение, но за исключением двух раз, когда его забирала полиция, оснований для вмешательства не было. До октября шестьдесят седьмого он не был замечен в злоупотреблении алкоголем, и до этого времени о нем не было никаких сведений в комиссии трезвости.
Семью Свенссонов знали и в комиссии по охране детей. Поступали жалобы на плохое обращение с детьми; насколько Колльберг мог установить, жаловался тот же сосед, который обращался в различные комиссии. Сообщалось, что детей, которым тогда было семь и пять лет, родители бросают на произвол судьбы, что дети плохо одеты и что из квартиры Свенссонов слышны детские крики. Комиссия по охране детей сделала проверку, первый раз в декабре шестьдесят седьмого и еще раз в мае шестьдесят восьмого. Несколько раз приходили к Свенссонам, но никаких признаков дурного обращения с детьми не заметили. В квартире, правда, было недостаточно чисто, мать производила впечатление женщины ленивой и неряшливой, отец был без работы, и материальное положение семьи очень плохое. Однако не было никаких признаков того, что детей бьют. Старшая девочка хорошо училась в школе, здорова, совершенно нормальный ребенок, только несколько застенчива и замкнута. Младший — мальчик, находился дома с матерью, но иногда — в частном детском саду, когда у матери бывала случайная работа. Хозяйка детского сада характеризовала ребенка как живого, восприимчивого, общительного и здорового.
Комиссия по безработице выплачивала пособие семье с октября шестьдесят седьмого по апрель шестьдесят восьмого. Свенссон заявил о желании переквалифицироваться и осенью шестьдесят восьмого прошел курс обучения в механической мастерской комитета по охране труда. В январе шестьдесят девятого, то есть этого года, Свенссон устроился подсобным рабочим в механические мастерские «Кокумс», в Мальмё, куда и переехал.
Комиссия по здравоохранению провела замер уровня шумов в квартире в связи с тем, что владельцы дома потребовали выселения Свенссонов. Шум от детского крика, от быстрых шагов по квартире и от текущей воды был выше нормы. Такая же картина, собственно, была и в остальных домах, но никто не обращал на это внимания.
В июне шестьдесят девятого комиссия по сдаче квартир приняла решение о праве квартировладельцев расторгнуть контракт о найме квартиры, заключенный со Свенссоном. Первого сентября семья Свенссонов была вынуждена выехать. Новой квартиры им не было рекомендовано.
Колльберг созвонился с управляющей, истинным драконом в юбке. Она очень сожалела, что была вынуждена пойти на такую меру, как выселение семьи, но на Свенссонов слишком часто жаловались. В заключение она сказала:
— Я думаю, что так было лучше для них самих. Они нам не подходили.
— Что значит «не подходили»? — спросил Колльберг.
— У нас иной уровень квартиросъемщиков, если вы понимаете, о чем я говорю. Мы не привыкли почти ежедневно вызывать людей из комиссии трезвости, полицию, и еще Бог знает кого…
— Значит, не соседи обратили внимание властей на семью Свенссонов, а вы?
— Да, конечно. Когда узнаешь о беспорядках, то твой долг — выяснить, в чем тут дело. К тому же один из соседей очень охотно этим занимался.
На этом Колльберг закончил беседу, почувствовав себя почти больным от сознания своей беспомощности и от отвращения. Неужели все так и было? По-видимому, да.
Колльберг поставил машину на Нортульсгатан, но не сразу вышел из нее. Он вынул блокнот и записал:

1967:
Сент. Уволен.
Окт. Пьянство (полицейский участок в Болмора).
Нояб. Комиссия трезвости.
Дек. Скандалы в квартире. Комиссия по охране детей.
1968:
Янв. Скандалы в квартире (п/у Болмора).
Февр. Комиссия трезвости.
Март. Пьянство (п/у Болмора). Комиссия трезвости.
Май. Комиссия по охране детей.
Июнь. Требование о выселении.
Июль. Решение о выселении. Шум в квартире (п/у Болмора).
Авг. —
Сент. Выселены.
Окт. —
Нояб. Развод.
Дек. —
1969:
Янв. Переезд в Мальмё. «Кокумс».
Июль. Застрелен В. Пальмгрен.

Он просмотрел записанное и подумал, что этой мрачной таблице очень подходит заголовок: «Беда не приходит одна».

XXVII

После удушающей жары на улице в подъезде ветхого дома № 23 на Нортульсгатан было удивительно прохладно. Казалось, зимняя влага и холод спрятались в стенах за отставшей штукатуркой.
Фру Свенссон жила на втором этаже, дверь с дощечкой «ЕВА СВЕНССОН», по-видимому, была входом на кухню.
Колльберг постучал. Послышались шаги, звон снимаемой цепочки, дверь приоткрылась. Колльберг показал свое удостоверение. Прежде чем дверь открылась, он услышал глубокий вздох.
Как он и предполагал, вход вел прямо на кухню. Женщина, закрывшая за ним дверь, была маленькая, худенькая, с резкими чертами лица. Волосы не причесаны и, как видно, давно не крашены: светлые, почти белые на концах, у корней они становились совсем темными. На ней было домашнее платье из полинявшей хлопчатобумажной материи, с большими темными пятнами от пота под мышками, судя по всему, давно не стиранное. На ногах — матерчатые туфли неопределенного цвета. Колльберг знал, что ей двадцать девять лет, но на вид дал бы не меньше тридцати пяти.
— Полиция… — неуверенно произнесла она. — Что еще случилось? Если вы ищете Бертиля, то его здесь нет.
— Да, — сказал Колльберг, — я знаю. Я хочу только поговорить с вами, если можно. Разрешите войти?
Женщина кивнула и подошла к кухонному столу, стоявшему у окна. На цветастой пластмассовой скатерти лежал иллюстрированный журнал и недоеденный бутерброд, сигарета с фильтром дымилась на голубом в цветах блюдце, полном окурков. Вокруг стола стояли три стула, она села, ваяла сигарету с блюдца и указала посетителю на стул напротив.
— Садитесь.
Колльберг сел и взглянул в окно, выходившее на задний двор, единственным украшением которого были веревки для выбивания ковров и мусорные ящики.
— О чем вы хотите поговорить? — дерзко спросили Ева Свенссон. — Долго вам оставаться здесь нельзя, мне нужно забрать Томаса с игровой площадки.
— Томас — это младший? — спросил Колъберг.
— Да, ему шесть. Я обычно оставляю его в парке за торговым училищем, пока хожу за покупками и убираюсь.
— У вас есть еще ребенок?
— Да, Урсула. Она в детской колонии. На острове Барнен.
— Давно вы здесь живете?
— С апреля. — Она докурила сигарету до самого фильтра. — Но я останусь здесь только на лето. Хозяйка не любит детей. А потом черт знает, куда нам деваться.
— Вы работаете?
Женщина бросила дымящийся фильтр на блюдце.
— Да, работаю на хозяйку квартиры. За то, что я живу здесь, я убираю, готовлю, хожу в магазин, стираю и ухаживаю за ней. Она старая и не может сама спускаться с лестницы, я ей помогаю, когда она хочет выйти.
Колльберг указал на дверь, противоположную входной.
— Вы там живете?
— Да.
Колльберг встал и открыл дверь. Комната была метров пятнадцать. Окно выходило на тот же мрачный двор. Вдоль стен стояли две кровати, под одной из них была низкая выдвижная кровать. Комод, два стула, маленький колченогий стол и коврик из лоскутов завершали меблировку.
— Комната небольшая, — сказала за его спиной Ева Свенссон. — Но нам разрешают находиться на кухне сколько угодно, а дети могут играть во дворе.
Колльберг вернулся к кухонному столу. Взглянул на женщину, выводившую пальцем какие-то рисунки на пластмассовой скатерти, и сказал:
— Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, как вам с мужем жилось в последние годы. Я знаю, что вы в разводе, но как вы жили до развода? Он долго был безработным, да?
— Да, его уволили почти два года тому назад. Не то, чтобы он был в чем виноват, просто уволили всех работавших на этой фабрике. Она, наверное, себя не оправдывала. И он не мог найти работу, ее просто не было. То есть, настоящей работы. Раньше-то он хорошо получал. Он был конторщиком, но образования у него не было, и все места, на которые он пытался устроиться, доставались тем, у кого было образование.
— Сколько он там работал, пока ее не закрыли?
— Двенадцать лет. А до этого работал на другой фабрике с тем же шефом. Директор Пальмгрен. Может быть, он и не был шефом, но фирма принадлежала ему. Бертиль работал на складе и водил автокар. Потом его перевели в контору.
— Как давно вы женаты?
— Мы поженились на троицын день в пятьдесят девятом году.
Она откусила кусочек, посмотрела на бутерброд, поднялась, подошла к помойному ведру и выбросила его.
— Так что мы были женаты восемь с половиной лет.
— А когда вы переехали в Болмору?
Женщина стояла у раковины и ковыряла в зубах мизинцем.
— Осенью шестьдесят шестого. До той поры мы жили на Вестманнагатан. В служебной квартире, дом принадлежал также директору Пальмгрену. Потом он стал ремонтировать этот дом, перестраивать квартиры в конторские помещения, и мы переехали в его новый дом. Квартира была гораздо лучше, но очень далеко от города, и платить за нее нужно было очень много. Когда Бертиля уволили, я думала, что мы переедем, но не пришлось. Во всяком случае, переехали гораздо позже и по другим причинам.
— По каким?
— Бертиль пил и вообще, — уклончиво сказала женщина. — А нижний сосед жаловался, что мы очень шумим. Но мы шумели не больше, чем остальные жильцы дома. Стены такие тонкие, что было слышно, как плачут дети, лают собаки, слышно было граммофон на несколько этажей ниже нас. Мы думали, что на пианино занимается сосед, а оказалось, что это на целых три этажа выше. Детям мы дома играть не разрешали. А осенью нас выселили.
— Он много пил?
— Да, иногда.
— А как он вел себя пьяный? Был агрессивен?
Она ответила не сразу. Отошла и села.
— Иногда он был зол. Зол из-за того, что лишился работы, зол на общество и вообще. Я уставала от его разговоров об этом каждый раз, когда он выпивал пару рюмок.
— Говорят, в вашей квартире бывали скандалы?
— А, совсем не скандалы. Иногда мы ссорились, а однажды ребята проснулись ночью и стали играть, а мы спали. Явился патруль полиции. Может быть, иногда мы разговаривали слишком громко, но никаких драк или чего-нибудь в этом роде не было.
Колльберг кивнул.
— Когда вам угрожали выселением, обращались ли вы в союз квартиросъемщиков?
— Нет, мы не состояли ни в каких союзах. Да ничего и нельзя было сделать. Нам пришлось выехать.
— И где вы жили?
— Я нашла однокомнатную квартиру, мы сняли ее. Жила там, пока не перебралась сюда, а Бертиль жил в общежитии для холостяков, когда мы развелись. Теперь он живет в Мальмё.
— Когда вы видели его в последний раз?
Ева Свенссон, подумав немного, сказала:
— Кажется, в прошлый четверг. Он пришел неожиданно, но я выставила его через час иди что-то в этом роде, потому что мне нужно было идти по делам. Он сказал, что у него отпуск и что он будет несколько дней в Стокгольме. Он даже дал мне немного денег.
— После этого он не давал о себе знать?
— Нет, наверное, уехал в Мальмё. Я, во всяком случае, его не видела. — Она повернулась и бросила взгляд на будильник, стоявший на холодильнике. — Мне нужно забирать Томаса. Они не любят, когда дети остаются дольше положенного срока.
Она встала, ушла в свою комнату, но дверь не закрыла.
— Почему вы развелись? — спросил Колльберг, поднимаясь с места.
— Мы устали друг от друга. Все пошло прахом. В последнее время мы только ссорились. А Бертиль, приходя домой, только и знал, что ворчал и злился. Я уже просто не могла его видеть.
Она вошла в кухню. Причесанная и в сандалетах.
— Теперь мне пора уходить.
— Еще один вопрос. Знал ли ваш муж своего главного шефа — директора Пальмгрена?
— Нет, по-моему, он его даже никогда не видел. Тот сидел в своем кабинете и оттуда всем руководил. По-моему, он никогда и не бывал на своих предприятиях, там руководили другие шефы, помощники директора.
Она сняла с крюка над плитой хозяйственную сумку и открыла дверь на лестницу.
Расстались у подъезда. Он видел, как она пошла к площади Уденплан, маленькая, хрупкая, в полинявшем платье.
Уже после обеда Колльберг позвонил в Мальмё, чтобы сообщить результаты. К этому времени Мартин Бек уже полчаса нетерпеливо ходил взад-вперед по коридору, и когда наконец телефон зазвонил, то схватил трубку, не дав дозвенеть первому сигналу.
Он завел магнитофон, присоединенный к телефону, и записал рассказ, ни разу не прервав Колльберга, а когда тот кончил говорить, сказал:
— Больше я тебя беспокоить не буду.
— Да, незачем. Вы, кажется, нашли того, кого нужно. А я займусь своей работой, но позвони, расскажи, как пойдет дело. Привет тем, кто заслуживает привета.
Мартин Бек взял магнитофон и направился к Монссону. Они вместе прослушали запись.
— Да-а, — проговорил Монссон. — Причины налицо. Сначала уволили после двенадцати лет работы на предприятии Пальмгрена, потом тот же Пальмгрен вышвырнул его из квартиры, и в довершение всего развод. Ему пришлось уехать из Стокгольма, пришлось взяться за работу и по зарплате и морально гораздо хуже той, какая у него была раньше. И все из-за Пальмгрена.
Бек кивнул, Монссон продолжал:
— Свенссон был в Стокгольме в прошлый четверг. Я так и не понял, почему его не задержали на аэровокзале. Ведь он был бы у нас до того, как Пальмгрен умер. Прямо настроение портится, когда думаешь об этом.
— Я знаю, почему они не успели, — сказал Мартин Бек. — Но об этом я расскажу тебе в следующий раз. Тогда настроение у тебя станет еще хуже.
— Ладно, побереги до следующего раза.
Мартин Бек зажег сигарету.
— Как мерзко это выселение! Совершенно ясно, что именно фирма Пальмгрена сообщала о нем разным комиссиям.
— При помощи готового на все соседа, да?
— Который, несомненно, служил Пальмгрену, или Брубергу, или обоим вместе. Пальмгрену хотелось выгнать Свенссона из квартиры, раз тот больше у него не работает.
— Ты думаешь, Пальмгрен сказал своим служащим, что нужно найти предлог и выселить его? — сказал Монссон.
— Я в этом убежден. Он передал это через Бруберга, конечно. А Бертиль Свенссон, наверное, все понимал. Нет ничего удивительного в том, что он ненавидел Пальмгрена.
Монссон почесал затылок и сделал гримасу.
— Это ясно. Но убить его…
— Вспомни, что в течение долгого времени на Свенссона сыпались удар за ударом. Когда он понял, что это не удары судьбы, а следствие поступков определенного человека, точнее — определенной группировки, ненависть его стала целенаправленной. Ведь фактически у него постепенно отняли все.
— А Пальмгрен представлял именно эту группировку, — произнес Монссон.
Мартин Бек поднялся:
— Надо будет послать кого-нибудь последить за Свенссоном, чтобы мы не потеряли его еще раз. Кого-нибудь из тех, кто не ест картофельное пюре на работе.

XXVIII

Человек по имени Бертиль Свенссон жил в Кирсеберьсстадене, у восточной границы города; район в обиходе назывался Холмы. «Жить на Холмах» буржуазия Мальмё всегда считала несолидным, но многие жители гордились Кирсеберьсстаденом, любили его, несмотря на то, что в большинстве домов не было современных удобств, да и вообще никто не думал о том, что дома нужно ремонтировать и приводить в порядок. В самых плохих квартирах ютились люди, нежелательные в привилегированных районах, а также те, кому, казалось, ничего лучшего и не надо. Не случайно многие иностранные рабочие, прибывшие за последние годы в Швецию, жили именно там. Это был пролетарский район, и мало кто из жителей Мальмё, принадлежавших к той категории что и Виктор Пальмгрен, бывал в нем или знал о его существовании.
Туда вечером в пятницу и отправился на велосипеде Бенни Скакке с поручением узнать, находится ли Бертиль Свенссон в своей квартире, а если да, то взять его под наблюдение, не вызывая подозрения. Скакке должен был каждый час сообщать о себе Мартину Беку или Монссону.
Они собирались арестовать Свенссона в тот же вечер. Мартин Бек сказал, что пока не хватает еще кое-каких подробностей.
Свенссон, как это следовало из записей на его работе и в стрелковом клубе, жил на Ваттенверксвеген, на улице, пересекающей Кирсеберьсстаден от Люндавегея; улица кончалась холмом, и Скакке предпочел слезть с велосипеда, взбираясь наверх. Он катил велосипед мимо старой круглой водонапорной башни, которая много лет назад была перестроена в жилой дом. Скакке подумал, что квартиры там должны быть похожи на куски торта. Он вспомнил, что читал об ужасающих санитарных условиях в этом доме, где жили только югославы.
Он поставил велосипед на площади Кирсеберьстор в надежде, что его не украдут. Он заклеил надпись «ПОЛИЦИЯ» на велосипеде: такую меру предосторожности он предпринимал, когда не хотел, чтобы его узнавали.
Дом, за которым ему следовало наблюдать, был старый, двухэтажный. Он рассмотрел его с тротуара напротив. Быстрыми шагами Скакке пересек улицу и вошел в подъезд. На двери справа он увидел приколотую картонку, на ней шариковой ручкой было написано Б. СВЕНССОН.
Скакке вернулся на площадь, нашел скамью, откуда был виден дом. Вынул газету, которую купил по пути из полицейского управления, развернул ее и сделал вид, что читает.
Ему пришлось ждать не более двадцати минут. Дверь открылась, и из подъезда вышел человек. Его внешность совпадала с приметами стрелявшего в «Савое», хотя он и оказался ниже ростом, чем Скакке представлял себе. И одежда была та же — темно-коричневый пиджак, брюки более светлого коричневого цвета, бежевая рубашка и галстук в красно-коричневую полоску.
Скакке неторопливо сложил газету, поднялся, запихнул ее в карман и медленно пошел за ним. Тот повернул в переулок и довольно быстро направился к тюрьме у подножия холма.
Скакке почувствовал жалость к этому человеку, который не знал, как скоро окажется в мрачных стенах старой тюрьмы. Может быть, он уже начинает верить, что ему удастся этого избежать?
У тюрьмы человек повернул направо, потом налево на Гевальдигергатан, где остановился у футбольной площадки. Скакке остановился тоже. На площадке шел матч, и Скакке сразу же узнал обе команды: «Флаг» в красных майках и «Балкан» в синих. Игра, кажется, была интересная, и Скакке не имел ничего против, чтобы посмотреть ее подольше, но человек почти сразу двинулся дальше.
Они продолжали путь по Люйдавеген, а когда прошли площадь Дальхемспланен, человек в коричневом вошел в бутербродную. Через витрину Скакке видел его у прилавка. Через несколько минут человек вышел с коробкой в одной руке, пакетом в другой и пошел обратно тем же путем.
Скакке теперь держался на большем расстоянии, считая, что человек направляется домой. Когда они проходили мимо футбольной площадки, «Балкан» как раз забил гол и публика, по-видимому, состоявшая главным образом из болельщиков «Балкана», встретила его единогласным кликом торжества. Мужчина с маленьким ребенком на плече громко выкрикивал рифмованные приветствия, но Скакке не смог разобрать слов, поскольку язык был югославский.
Человек, за которым следил Скакке, действительно пришел домой. Через окно было видно, как тот вынул банку с пивом. Тогда Скакке зашел в телефонную будку и позвонил Мартину Беку:
— Он дома. Выходил купить пива и бутербродов.
— Хорошо. Стой там и позвони, если он выйдет.
Скакке вернулся на свой пост на скамейке. Через полчаса он зашел в ближайший киоск, купил вечерние газеты, плитку шоколада и вернулся на скамейку. Время от времени он прохаживался по тротуару, но опасался слишком часто проходить мимо окна. Стемнело, и за окном зажегся свет. Тот человек снял пиджак, съел бутерброды, выпил две банки пива и теперь ходил по комнате взад и вперед. Иногда присаживался за стол у окна.
К двадцати минутам одиннадцатого Скакке прочел по несколько раз три газеты, съел четыре плитки шоколада, выпил две бутылки апельсинового сока и был уже готов завыть от тоски.
Свет в той комнате погас. Скакке подождал пять минут, затем позвонил в полицейское управление. Ни Монссона, ни Мартина Бека там не оказалось. Он позвонил в «Савой». Комиссар Бек ушел. Позвонил домой Монссону. Оба были там.
— Ты все еще на месте? — спросил Монссон.
— Конечно. Оставаться еще? Почему вы не приходите? — Скакке почти плакал.
— А, — флегматично произнес Монссон. — Я думал, что ты знаешь. Мы подождем до завтра. А что он делает?
Скакке заскрежетал зубами:
— Потушил свет. Наверное, собирается лечь спать.
Монссон ответил не сразу. Скакке услышал подозрительное бульканье, слабый звон и чей-то голос.
— По-моему, тебе нужно сделать то же самое. Он, надеюсь, тебя не видел?
— Нет, — отрезал Скакке, бросился к велосипеду и буквально полетел вниз с холма к Люндавеген, а через десять минут стоял в передней своей квартиры и набирал номер телефона Моники.
В пять минут девятого в субботу утром Мартин Бек и Монссон постучали в дверь Бертиля Свенссона.
Он вышел к ним в пижаме. Увидев их удостоверения, только кивнул головой, вошел обратно в квартиру и стал одеваться.
В квартире, состоявшей из комнаты и кухни, оружия они не нашли. Бертиль Свенссон последовал за ними и сел в машину, не сказав ни слова. Всю дорогу он молчал. Когда они вошли в кабинет Монссона, он указал на телефон и впервые заговорил:
— Разрешите позвонить жене?
— Позже, — ответил Мартин Бек. — Сначала мы немного побеседуем.

XXIX

Почти целый день Мартин Бек и Монссон слушали историю жизни Бертиля Свенссона. Казалось, он испытывает облегчение от возможности высказаться; ему хотелось, чтобы они его поняли, и он почти рассердился, когда пришлось сделать перерыв на обед. Его рассказ в основном подтверждал их реконструкцию событий и даже версию о мотивах убийства.
После всех своих бед, сидя в одиночестве в Мальмё, он начал обдумывать свое положение, и ему становилось все более и более ясно, кто был причиной постигших его несчастий: Виктор Пальмгрен, кровопийца, наживающийся за счет других, магнат, которого нисколько не волнует благополучие тех, кто на него работает или живет в его домах. Как тут не возненавидеть такого!
Несколько раз во время допроса Свенссон падал духом, начинал плакать, но опять брал себя в руки и заверял, что благодарен за то, что получил возможность все объяснить. Он несколько раз повторил, что рад их приходу. Но если бы они его не нашли, он вряд ли бы выдержал долго и пришел бы сам. В том, что сделал, он не раскаивался.
Неважно, что придется сесть в тюрьму, жизнь его уже искалечена, и он не в состоянии начать новую.
По окончании допроса, когда все уже было сказано, он пожал руки Монссону и Мартину Беку и поблагодарил их. Его отвели в арестантскую.
После того, как за ним закрылась дверь, в кабинете долго стояла тишина. Наконец Монссон встал, подошел к окну и посмотрел на тюремный двор.
— Черт подери, — пробормотал он.
— Надеюсь, приговор будет мягким, — сказал Бек.
В дверь постучали, и вошел Скакке.
— Как дела? — спросил он.
Ему ответили не сразу. Потом Монссон сказал:
— Примерно так, как мы предполагали.
— Хладнокровный, дьявол, — сказал Скакке, — просто взял и застрелил. Почему он это сделал?
— Подожди, сейчас услышишь, — Мартин Бек перемотал ленту магнитофона, нажал кнопку, и катушки завертелись.
Монссон: Но как вы узнали, что Пальмгрен как раз в это время находится в отеле «Савой»?
Свенссон: Я этого не знал. Я просто проезжал мимо…
Бек: Будет лучше все изложить по порядку. Расскажите, что вы делали в течение дня в среду.
С.: Мой отпуск начался в понедельник, так что в среду я был свободен. Утром ничего особенного не делал, просто болтался дома. Постирал рубашки и нижнее белье. На завтрак съел яичницу и выпил кофе. Вымыл посуду и отправился за покупками. Я пошел в универсам на площади Вэрнхемсторьет, это не самый близкий ко мне магазин, но просто хотелось убить время. У меня мало знакомых в Мальмё, всего несколько товарищей по работе, но сейчас время отпусков, и все разъехались. Сделав покупки, вернулся домой. Было очень жарко, и мне не хотелось больше выходить. Я лег на кровать и стал читать книгу. К вечеру стало прохладнее, и в половине седьмого я поехал на велосипеде в тир.
Б.: В какой тир?
С.: В тир, где я обычно стреляю, в Лимхамне.
М.: У вас был с собой револьвер?
С.: Да, его можно оставлять в клубе, но я обычно беру его с собой.
Б.: Продолжайте.
С.: Я пострелял с час. Вообще-то у меня нет на это денег, ведь все это довольно дорого: патроны, членские взносы, но надо же иметь хоть какое-то удовольствие.
М.: Давно ли у вас револьвер?
С.: Довольно давно. Я купил его лет десять назад, когда выиграл деньги в лотерее. Я всегда любил стрелять. Когда я был мальчишкой, мне всегда хотелось иметь духовое ружье, но родители у меня были бедные, они не могли и не желали его покупать. Больше всего мне нравилось ходить в тир и стрелять в жестяных оленей.
Б.: Вы хорошо стреляете?
С.: Да, могу сказать, хорошо. Я несколько раз выигрывал на соревнованиях.
Б.: Продолжайте.
С.: Когда я кончил стрелять, то поехал на велосипеде в город.
М.: А револьвер?
С.: Он лежал в коробке на багажнике. Я ехал по велосипедной дорожке вдоль гавани Лимхамн, потом мимо музея и здания суда. На углу Норра Валльгатан и Хампгатан мне пришлось остановиться из-за красного света, и тут я его увидел.
М.: Виктора Пальмгрена?
С.: Да. В окне «Савоя». Он стоял, а за столом сидело много людей.
М.: Вы сказали раньше, что никогда не видели Пальмгрена. Как же вы узнали, что это он?
С.: Я много раз видел его фото в газетах.
Б.: И что вы сделали?
С.: Я, по правде сказать, не думал, что я делаю, и одновременно я знал, что я сделаю. Трудно объяснить. Я проехал мимо входа в «Савой» и поставил велосипед. Вынул револьвер из коробки и сунул за пазуху. Сначала зарядил его, людей вокруг не было, я стоял спиной к улице и, держа револьвер в коробке, зарядил два патрона.
Затем вошел в ресторан и выстрелил ему в голову. Он упал на стол. Я увидел, что ближайшее окно открыто, вылез через него и пошел к велосипеду.
М.: Вы не боялись, что вас задержат? Ведь в ресторане было много людей.
С.: Я об этом не думал, мне нужно было только убить этого дьявола.
Б.: Видели ли вы, что окно открыто, до того, как вы вошли?
С.: Нет, я об этом не думал. Я и не думал, что смогу уйти. И только когда увидел, что он упал, а на меня никто не обращает внимания, я начал думать о том, как оттуда выбраться.
Б.: Что вы сделали потом?
С.: Я положил револьвер снова в коробку и поехал через мост мимо гавани. Я не знал точно, когда отходят суда, но знал, что катера на подводных крыльях отходят каждый час. На часах водной станции было двадцать минут девятого, я поехал к зданию, где проверяют молочные изделия, и поставил велосипед там. Потом пошел и купил билет на катер. Коробку с револьвером взял с собой. Мне казалось странным, что меня не ищут. Когда катер отошел, я стоял на палубе, стюардесса сказала, чтобы я спустился вниз, но я не послушался и продолжал стоять до тех пор, пока мы не дошли почти до середины Зунда. Там я бросил коробку с револьвером и патронами в море, спустился вниз и сел.
Б.: Вы знали, куда пойти в Копенгагене?
С.: Нет, точно не знал. Я мог думать сразу только о чем-нибудь одном.
Б.: Что вы делали в Копенгагене?
С.: Бродил по городу. Зашел в кафе, выпил пива. Потом решил поехать в Стокгольм повидаться с женой.
Б.: Деньги у вас были?
С.: У меня была тысяча крон, я получил жалованье за два месяца, поскольку уходил в отпуск.
Б.: Продолжайте.
С.: Сел на автобус, доехал до аэродрома и взял билет на самолет в Стокгольм. Я, конечно, не назвал своего имени.
Б.: Который был час?
С.: Около двенадцати. Я просидел там до утра; самолет вылетал в семь двадцать пять. В Стокгольме я сел на автобус до аэровокзала, пошел к жене и детям. Они живут на Нортульсгатан.
М.: Сколько времени вы пробыли у них?
С.: Час, может быть, два.
М.: Когда вы снова приехали сюда?
С. В понедельник вечером.
Б.: Где вы жили в Стокгольме?
С.: В пансионате на Уденсгатан. Не помню, как он называется.
М.: Что вы здесь делали после возвращения?
С. Ничего особенного. Я не мог пойти в тир пострелять, потому что револьвера у меня не было.
Б.: А велосипед?
С.: Ах, да, я забрал его, когда сошел с поезда.
М.: Меня удивляет одно: до того, как вы увидела Виктора Пальмгрена в окно в «Савое», вы не думали о том, чтобы его застрелить.
С.: Когда я увидел его и револьвер был со мной, то меня словно молнией поразила мысль — убить его проще простого. Поскольку я решил, то уже не думал о том, что будет потом. Как будто эта мысль впервые пришла мне в голову. Но подсознательно я не раз желал ему смерти.
Б.: Что вы почувствовали, когда прочли в газетах… вы же читали газеты на другой день?
С.: Да.
Б.: Что вы думали, когда узнали, что он, возможно, выживет?
С.: Я был зол на самого себя, что стрелял так плохо. Подумал, что следовало бы выстрелить несколько раз, но я не хотел ведь ранить никого другого, и мне, кстати, показалось, что он умер сразу.
Б.: А теперь? Что вы чувствуете теперь?
С.: Я рад, что он умер.
М.: Сделаем перерыв. Вам нужно поесть.
Мартин Бек выключил магнитофон.
— Остальное прослушаешь один, — сказал он Скакке. — Когда я уеду.

XXX

Поздно вечером в субботу двенадцатого июля Мартин Бек сидел один за столом в ресторане «Савой». Он заранее упаковал свой чемодан и сам отнес его в холл. Теперь его никто не дергал, и он собирался ночным поездом выехать в Стокгольм.
Он поговорил по телефону с Мальмом, который казался очень довольным и все время повторял:
— Значит, никаких осложнений? Прекрасно, просто прекрасно.
В ресторане было уютно: и роскошно, и в то же время просто.
Свет свечей отражался в огромных серебряных судках. Тихо беседующие посетители. Их не настолько много, чтобы они раздражали, но и не настолько мало, чтобы чувствовать себя одиноким. Кельнеры в белых куртках, кланяющийся метрдотель, маленький, непрерывно поправляющий манжеты.
Мартин Бек начал с виски в баре, а в ресторане заказал камбалу. К ней взял водки, настоянной на каких-то таинственных травах и очень вкусной. А теперь пил кофе с ликером.
Все было прекрасно. Хорошая еда, хорошие напитки, прекрасное обслуживание, а за открытыми окнами теплый летний вечер. К тому же успешно законченное дело. У него должно быть прекрасное настроение, но его не было. Он почти не видел, что происходит вокруг. Вряд ли замечал даже, что ест и пьет.
Виктор Пальмгрен умер.
Исчез навсегда, и никто о нем не сожалеет, за исключением международных финансовых акул и представителей подозрительных режимов в далеких странах. Но они скоро привыкнут обделывать дела с Матсом Линдером, и разницы, в сущности, никакой не будет.
Шарлотта Пальмгрен теперь очень богата и независима.
Перед Линдером и Хофф-Енсеном открывается блестящее будущее.
Хампус Бруберг, наверное, сумеет избежать нового ареста, и целая армия хорошо оплачиваемых юристов докажет, что он ничего не украл, не пытался вывезти акции за границу и вообще не сделал ничего незаконного. Его жена и дочь уже в безопасности в Швейцарии или в Лихтенштейне, в их распоряжении жирные банковские счета.
Хелена Ханссон, по-видимому, получит какое-то наказание, но не такое уж серьезное, чтобы в ближайшем будущем не вернуться к своему ремеслу.
Остается только подсобный рабочий, которого в свое время будут судить за убийство, возможно преднамеренное, а потом лучшие свои годы ему придется гнить в тюрьме. Мартин Бек, комиссар по уголовным делам, чувствовал себя скверно.
Он заплатил по счету, взял чемодан и направился по мосту Мэлар к станции. Думал — сумеет ли он заснуть в поезде.