1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
— Да, да, на компьютере, — нетерпеливо вмешался Ньюболд.
    
Руби послушно пересела за отдельно стоявший столик с компьютерным терминалом. В отделе ее прозвали «компьютерным магом», и коллеги из других следственных групп частенько просили ее о помощи, запутавшись в мудреных программах. Пока остальные ждали, она проворно пробежала пальцами по клавиатуре и вскоре доложила:
    
— Я готова, сержант, диктуйте. Сверяясь с лежавшими перед ним записями, Эйнсли начал:
    
— Семнадцатое января. Кокосовый оазис. Гомер и Бланш Фрост. Четыре дохлые кошки.
    
Пальцы Руби забегали по клавишам. Когда они замерли, Эйнсли продолжал:
    
— Двенадцатое марта, Клиэруотер…
    
— Минутку! — послышался вдруг голос Берни Квинна. — Были ведь еще глаза мистера Фроста. Их выжгли с помощью какой-то горючей жидкости. Если уж мы говорим о ступнях Хенненфельда…
    
— Да, Руби, занеси в первую графу глаза мистера Фроста, — согласился Эйнсли и не без ехидцы сказал Квинну:
    
— Спасибо, Берни, теперь я запамятовал, с каждым случается, не так ли?
    
Они зафиксировали подробности дела в Клиэруотере с помятой трубой и картонным полумесяцем, добавили к списку Форт-Лодердейл с обогревателем и обугленными ступнями и перешли к убийству в коттедже номер восемнадцать в Сосновых террасах.
    
— Запиши: бронзовый сосуд, — начал Эйнсли и замолк.
    
Руби записала и спросила:
    
— В нем было что-нибудь?
    
— Было. Ссаки и говно, — брякнул со своего места Пабло Грин.
    
Руби обернулась ко всем и с невинным видом поинтересовалась:
    
— Мне так и записать или лучше будет «моча и фекалии»?
    
В ответ громыхнул смех. Кто-то сказал: «За это мы тебя и любим, Руби». Даже Ньюболд, Янес и мрачный заместитель шефа полиции Майами разделили общее веселье. Для людей, повседневно видящих смерть, любой повод посмеяться всегда был желанен, как свежесть ливня в жару.
    
И именно в этот момент… когда смех почти затих… болезненной вспышкой озарения, в ослепительной ясности, Эйнсли увидел вдруг все.
    
Да, теперь он знал. Фрагменты головоломки легли на свои места. Все до последнего. Так бывало, когда смутная гипотеза, долго и бесплодно истощавшая его мозг, внезапно приобретала смысл и четкий абрис. Волнение распирало его.
    
— Мне нужна Библия, — сказал он. Остальные уставились в него непонимающими взглядами.
    
— Я сказал, Библия! — повторил Эйнсли громче, командными нотками. — Мне нужна Библия!
    
Ньюболд посмотрел на Квинна, сидевшего ближе всех к двери.
    
— У меня в столе есть Библия, — сказал он. — Второй ящик снизу, с правой стороны.
    
Квинн поспешно отправился в кабинет лейтенанта. Вообще говоря, в том, что в отделе сразу нашелся экземпляр Библии, не было ничего удивительного. Среди подозреваемых попадались типы, просившие принести им Священное писание, некоторые в искреннем порыве, а иные — в расчете, что напускная набожность поможет скостить срок в суде. И расчеты эти строились не на пустом месте. Бывали случаи, когда преступники, главным образом из тех, что пообразованнее, уходили от сурового наказания, разыграв «религиозное обращение», строя из себя «заново родившихся». Сыщики всегда относились к таким просьбам скептически, но на стадии расследования не считали себя вправе отказывать. К тому же случалось, что обращение к Библии действительно приводило к раскаянию и признанию убийцы.
    
Квинн вернулся с книгой в руке. Он передал ее через стол Эйнсли, который тут же стал перебирать страницы ближе к концу. Его интересовал Новый завет, а еще точнее — Откровение Иоанна Богослова, или Апокалипсис.
    
Теперь, кажется, и у Ньюболда открылись глаза.
    
— Это ведь из Откровения, верно? — спросил он.
    
— И каждый из обнаруженных предметов представляет собой послание, — закивал Эйнсли. — Вот первое. — Он сделал жест в сторону Руби, которая все еще сидела за компьютером, и, оглядев присутствующих, прочитал:
    
— Глава четвертая, стих шестой. «И перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных…»
    
— Кошки! — скорее выдохнул из себя слово, чем воскликнул Квинн.
    
Эйнсли проворно перелистнул две страницы назад, поискал указательным пальцем и прочел еще:
    
— Глава первая, стих четырнадцатый. «Глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег; и очи Его — как пламень огненный…» Мистер Фрост, верно, Берни?
    
— Верно, — отозвался Квинн в задумчивости. — Кошки и глаза Фроста… Мы же все это видели, но никак не связали между собой… То есть так, как следовало.
    
Все молчали. Серрано, заместитель Янеса, подался вперед и был весь внимание. Сам Янес, который до этого непрерывно писал что-то в своем блокноте, теперь сделал паузу. Все напряженно ждали, пока Эйнсли продолжал листать страницы Библии.
    
— Что у нас там в Клиэруотере? Старый горн? — спросил Эйнсли у Руби.
    
— Труба и красный картонный полумесяц, — подтвердила она, взглянув на экран дисплея.
    
— Вот вам труба. Это в первой главе, стихе десятом. «Я был в духе в день воскресный, и слышал позади себя громкий голос, как бы трубный…» Мне кажется, я знаю и про красный месяц. — Он опять зашелестел страницами. — Точно! Вот, читаю в шестой главе, стихе двенадцатом. «И когда Он снял шестую печать, я взглянул, и вот, произошло великое землетрясение, и солнце стало мрачно как власяница, и луна сделалась как кровь».
    
Потом, обратившись прямо к Бенито Монтесу, Эйнсли сказал:
    
— Только послушайте вот это, коллега. Глава первая, стих пятнадцатый. «И ноги Его подобны халколивану, как раскаленные в печи…»
    
— Ноги мистера Хенненфельда, — завороженно пробормотал Монтес.
    
— А с делом Урбино какая связь, Малколм? — спросил сержант Грин.
    
Эйнсли еще порылся в книге.
    
— Кажется, нашел, — сказал он вскоре. — Там рука мертвой женщины касалась сосуда или почти касалась, так ведь, Пабло?
    
— Так.
    
— Тогда вот это место подходит. Глава семнадцатая, стих четвертый. «И жена облечена была в порфиру и багряницу… и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее».
    
Зал совещаний наполнился восхищенными возгласами. Эйнсли жестом просил тишины, отказываясь принимать признание своей заслуги. Присутствующие моментально угомонились, как только увидели, что он спрятал лицо в ладонях. Когда он отнял их, возбужденный охотничий блеск в глазах пропал, они были теперь грустны. С досадой он сказал:
    
— Я должен был, просто обязан был расшифровать этот код раньше. С самого начала… Сумей я — и кто-то из этих несчастных мог бы остаться в живых.
    
— Брось, Малколм, — пришел ему на помощь сержант Брюмастер. — Большинство из нас вообще никогда бы не догадались. С чего тебе сокрушаться?
    
«А с того, — хотел сказать им Эйнсли, — что из вас только я один — доктор богословия. Потому что это я грыз библейские тексты двенадцать нескончаемых лет. Потому что каждый из этих символов стучался в мою память, оживлял прошлое во мне, но только я слишком тугодум, слишком глуп в только сейчас сообразил…» Потом он решил не произносить всех этих слов. Ими ничего не изменишь. Он чувствовал горечь, стыд и опустошенность.
    
Лео Ньюболд слишком хорошо знал Эйнсли и понимал, что творилось у него сейчас в душе. Он поймал его взгляд и сказал спокойно:
    
— Главное, Малколм, что с твоей помощью мы ухватились за первую ниточку, и, по-моему, за очень важную. Теперь хотелось бы услышать, как ты истолкуешь все это.
    
Эйнсли кивнул и сказал:
    
— Во-первых, это сильно сужает поле наших поисков. Во-вторых, мы получили приблизительное представление о личности того, кого мы ищем.
    
— Ну, и кто же он? — спросил майор Янес.
    
— Одержимый, религиозный фанатик. А помимо всего прочего, он считает себя мстителем, ниспосланным на землю Богом.
    
— Стало быть, именно в этом смысл посланий, о которых вы говорили, сержант?
    
— Да, в этом, особенно если учесть, что каждый символ был оставлен на месте зверской расправы с людьми. Скорее всего, убийца внушил себе, что он призван не только доставить послание Господа, но и своими руками свершить месть.
    
— Месть за что?
    
— Это мы узнаем, майор, только когда схватим убийцу и сможем его допросить.
    
Янес подытожил слова Эйнсли:
    
— Кажется, мы получили наконец отправную точку для расследования. Прекрасная работа, сержант!
    
— Полностью согласен с такой оценкой, — важно добавил Серрано.
    
Ньюболд снова взял ведение совещания на себя.
    
— Ты знаешь о Библии больше, чем все мы вместе взятые, Малколм, — сказал он. — Расскажи, что еще нам предстоит разгадать в этом деле.
    
Прежде чем снова заговорить, Эйнсли ненадолго задумался. Ему нужно было сейчас соединить в краткой лекции свой опыт, знания, мысли, свое прошлое священника, путь к светской жизни, нынешнее мироощущение в роли сыщика из отдела по расследованию убийств. Крайне редко эти три его ипостаси сплетались в единое целое, как произошло сейчас. Он начал, стараясь говорить как можно проще.
    
— Первоначально Откровение было написано по-гречески. Его называют Апокалипсисом, потому что написано оно неким кодом, где использованы слова-символы, понятные только богословам. Поэтому многие воспринимают этот текст как дикую мешанину из видений, символов, аллегорий и пророчеств, причем совершенно бессвязную. — Эйнсли помедлил и затем продолжал: — Неясность Апокалипсиса раздражает даже ревностных христиан. К тому же тот факт, что цитатами из него можно подкрепить взаимоисключающие точки зрения, сделать аргументами в любом споре, объясняет, почему Откровение всегда привлекало разного рода кликуш и фанатиков. В нем они находят готовые рецепты и оправдания любому злу. Поэтому для нас важно разобраться, как тот, кого мы ищем, пришел к идеям Апокалипсиса и каким образом он приспособил его для своих целей. Получив ответы на эти вопросы, мы сумеем его вычислить.
    
Лейтенант Ньюболд обвел собравшихся за столом взглядом.
    
— Кто-нибудь еще хочет высказаться?
    
Руку поднял Хулио Верона. Вероятно, чтобы компенсировать свой малый рост, криминалист сидел на стуле очень прямо, в несколько напряженной позе. Получив разрешение Ньюболда, он сказал:
    
— Хорошо, что мы теперь более или менее знаем, кого ищем. Прими мои поздравления, Малколм. Но все же хочу напомнить, что, даже если у вас появится подозреваемый, улик у нас почти нет. Их явно недостаточно, чтобы подкрепить обвинение в суде.
    
При этом он искоса посмотрел на представителя прокуратуры Кэрзона Ноулза.
    
— Мистер Верона прав, — живо отозвался тот. — А это означает, что необходимо вновь просмотреть каждую мелочь, подобранную на местах совершения преступлений, убедиться, что ничего не укрылось от наших глаз. Убийца явный психопат. Кто знает, может, в итоге изобличить его поможет именно какой-нибудь пустяк, на который мы до сих пор не обратили внимания.
    
— У нас есть частичный отпечаток ладони с места убийства Фростов, — напомнила Сильвия Уолден.
    
— Да, но насколько мне известно, этого отпечатка недостаточно для полноценной идентификации, — заметил Ноулз.
    
— По нему мы могли бы сравнить шесть признаков, а для констатации идентичности нужно девять. Лучше все десять.
    
— Стало быть, суд признает это лишь косвенной уликой, так, Сильвия?
    
— Так, — вынуждена была признать Уолден.
    
Слово попросила доктор Санчес. На ней был один из ее темно-коричневых костюмов, седеющие волосы стянуты в пучок.
    
— Я уже докладывала, что ножевые раны на четырех трупах — Фростах и Урбино — идентичны, — сказала она. — Они были нанесены одним и тем же охотничьим ножом с лезвием в двадцать пять сантиметров, с отчетливыми зазубринами и царапинами на нем. У меня есть снимки, где те же зазубрины хорошо видны на костных и хрящевых тканях жертв.
    
Естественно, все присутствовавшие отлично знали, о каком ноже шла речь. Это был бови-нож, в просторечии называемый иногда «арканзасской зубочисткой». Создателем этого охотничьего тесака стал в середине прошлого века один из техасских братьев Бови — то ли Джеймс, то ли Рэзин. С тех самых пор нож бессчетное число раз пускали в ход не только против зверя, но и против человека. Его невозможно было спутать ни с каким другим, он представлял собой грозное оружие. Деревянная рукоятка с крепким, заточенным с одной стороны лезвием. Обратная сторона лезвия, прямая на протяжении всех двадцати пяти — тридцати сантиметров, резко скашивалась на конце и встречалась с режущей поверхностью в одной острейшей точке. За полтора столетия бови-ножи не раз фигурировали в полицейских досье как орудия убийства.
    
— Сможете ли вы, доктор Санчес, доказать, что раны были нанесены конкретным ножом? — спросил Ноулз.
    
— Конечно, только найдите его.
    
— И вы готовы будете выступить свидетелем?
    
— Именно это я и хотела сказать, — нетерпеливо подтвердила Сандра Санчес. — Подобные улики суд обычно принимает во внимание.
    
— Это мне известно, но все же… — Ноулз, казалось, пребывал в нерешительности.
    
Хорошо знавшие прокурора сразу поняли, что он нацепил на себя маску, которой столько раз успешно пользовался в суде.
    
— Предположим, я представитель защиты и говорю вам: «Мною предъявлены суду свидетельства, что подобные ножи обычно производятся партиями по несколько сотен штук каждая. Можете ли вы, доктор, быть абсолютно уверены, что именно вот этот нож — один из сотен, быть может, тысяч подобных ему, причинил раны, которые вы нам описали? И пожалуйста, доктор, отвечая на этот вопрос, ни на секунду не упускайте из виду, что на карту поставлена жизнь человека».
    
При этом он намеренно отвернулся от Сандры Санчес, которая медлила с ответом.
    
— Вообще-то… — начала она затем. Прокурор повернулся к ней лицом и покачал головой.
    
— Все, у защиты больше нет вопросов к свидетелю.
    
Сандра Санчес покраснела и закусила губу с досады, поняв, к чему так искусно клонил прокурор. Вместо того чтобы ответить с присущей ей уверенностью, она начала колебаться, показав, что есть место и сомнению. Это не укрылось бы от присяжных, а всякий приличный адвокат знает, как усилить такое впечатление.
    
Санчес выразительно посмотрела на Ноулза, одарившего ее в ответ благодушнейшей улыбкой.
    
— Прошу прощения, доктор, за этот маленький эксперимент, но лучше пройти через него здесь, нежели на свидетельском месте в зале суда.
    
Затем он обратился к Хулио Вероне:
    
— При всем при том, мы, конечно же, с максимальной эффективностью используем в суде такую улику, как нож, если представится возможность. Мне только хотелось показать, что наши возможности здесь не безграничны.
    
— Да и ножа у нас пока нет, — заметил криминалист, — а будет ли, зависит от вас, ребята. — Он широким жестом включил в число «ребят» даже Лео Ньюболда. — А мы с Сильвией займемся снова нашими двумя делами, раз уж теперь точно известно, что они связаны между собой. Пороемся в уликах, вдруг еще что отыщется.
    
— И я переберу медицинские архивы, — сказала Сандра Санчес. — Быть может, удастся напасть на нераскрытое убийство со сходным характером ран или с ритуально-религиозным мотивом. — Она помолчала и добавила задумчиво:
    
— Всегда ведь есть вероятность, что подобные преступления имеют давнюю историю. Мне доводилось слышать о серийном убийце, который выжидал пятнадцать лет, прежде чем начал снова сеять смерть.
    
— Что ж, прекрасно, — сказал Лео Ньюболд. — А теперь… — Он посмотрел на своего шефа, начальника управления по борьбе с преступлениями против личности Маноло Янеса. — …не хотите ли вы, майор, что-нибудь добавить?
    
Янес начал без долгих предисловий. В глазах и голосе металла присутствовало поровну.
    
— Всем, я подчеркиваю, всем присутствующим здесь нужно сделать еще одно, но решающее усилие. Мы обязаны положить этому конец. Новых убийств быть не должно.
    
Янес посмотрел на Ньюболда.
    
— Сообщаю официально: вам, лейтенант, и вашим людям с этой минуты я даю карт-бланш. Принимайте любые необходимые меры. Если нужно, создайте спецподразделение. Как только прикинете, что вам нужно, обращайтесь ко мне — я передам в ваше распоряжение некоторых следователей из отдела ограблений. Что касается расходов, тратьте деньги по мере надобности, на сверхурочные не скупитесь.
    
Еще раз обведя всех взглядом, Янес завершил свою речь:
    
— Теперь у вас появилась хорошая рабочая версия, так найдите же мерзавца! Мне нужен результат. Держите меня в курсе.
    
— Спасибо за ваши рекомендации, сэр. Мы немедленно создадим специальное подразделение, которое будет заниматься исключительно этим делом. Те, кто войдет в него, от прочих обязанностей будут временно освобождены. Возглавит спецотряд сержант Эйнсли.
    
Все взгляды устремились на Эйнсли.
    
— Под вашей командой, сержант, — продолжал инструктаж Ньюболд, — будут две бригады следователей по шесть человек в каждой. Выбор второго сержанта оставляю за вами.
    
— Сержант Грин, — без лишних раздумий сказал Эйнсли. — Если он согласен, разумеется.
    
— Ты еще спрашиваешь! — отозвался Грин почти радостно.
    
— Поступаете в подчинение сержанта Эйнсли, — сказал ему Ньюболд. — Понятно?
    
— Так точно, сэр!
    
Эйнсли поспешил добавить:
    
— В спецподразделение я считаю необходимым включить детективов Квинна, Боуи, Кралика и Гарсию. Позже сегодня мы с Пабло назовем остальные кандидатуры. — Затем, обращаясь к майору Янесу: — Работы у нас будет очень много, сэр. Думаю, нам понадобятся по меньшей мере двое в подкрепление, а может, и четверо.
    
— Доложите лейтенанту Ньюболду, когда станет ясно, — кивнул Янес, — вам их выделят.
    
— А если и этого окажется мало, — вмешался в разговор Кэрзон Ноулз, — я направлю вам пару своих ребят из следственной группы при прокуратуре. Заодно они меня будут обо всем информировать.
    
— Это и в наших интересах, — заметил Эйнсли. Ньюболд напомнил собравшимся:
    
— Поддерживайте связь с Форт-Лодердейлом и Клиэруотером; детективов, которые вели дела об этих убийствах, следует постоянно информировать.
    
Разговор продолжался еще несколько минут, и подвести под ним окончательную черту Лео Ньюболд любезно предложил промолчавшему все совещание Серрано.
    
Ныне большой начальник, а в свое время неплохой сыщик, Серрано говорил негромко, но веско:
    
— Скажу главное — в этом расследовании вы можете рассчитывать на поддержку всего управления полиции Майами. Очевидно, что, как только пресса узнает о серийном убийце, давление общественности на нас возрастет. По мере сил мы постараемся вывести вас из-под удара, чтобы вы могли работать спокойно и схватить этого маньяка. Но действуйте быстро. Думайте, думайте непрерывно. И да поможет нам Бог!
   
   
    
     
Глава 5
    
    
Как только совещание окончилось, члены вновь созданной спецкоманды собрались вокруг Эйнсли и прокурора Кэрзона Ноулза. Двадцать лет назад Кэрзон сам был полицейским, притом самым молодым сержантом Нью-Йоркского управления. Дослужился до лейтенанта и отправился изучать юриспруденцию во Флориде. Среди сыщиков Ноулз чувствовал себя своим, да и они не считали его за чужака.
    
— Раз уж нам предстоит работать вместе, не скажете ли, сержант, каким будет ваш первый шаг? — спросил он Малколма Эйнсли.
    
— Самым коротким — к компьютеру в этом самом зале. Присоединяйтесь. — Он оглянулся по сторонам. — Где Руби?
    
— Как всегда, на боевом посту, — отозвалась Боуи, выглядывая из-за чьей-то спины.
    
— Мне снова нужна твоя сноровка. — Эйнсли кивнул на компьютер, которым она уже пользовалась в тот день. — Давай переберем кое-какие архивы.
    
Она уселась за дисплей и набрала: ВОЙТИ В СИСТЕМУ.
    
УКАЖИТЕ КОД ПОЛЬЗОВАТЕЛЯ, высветилось в ответ.
    
— Мой или ваш? — спросила она Эйнсли.
    
— Набери восемь, четыре, три, девять, — продиктовал он.
    
ВВЕДИТЕ ПАРОЛЬ, попросила машина. Эйнсли протянул руку к клавиатуре и сам набрал:
    
ЛАКОМКА — так в минуты нежности он иногда называл Карен. К счастью, пароль не отображался на экране. На нем сразу появились буквы К. С. У. П. — что означало Компьютерная система уголовной полиции.
    
— Мы у врат волшебного царства, — провозгласила Руби. — Quo vadis?
    
— По-каковски это она? — раздался чей-то шепот.
    
— Камо грядеши, — перевел Берни Квинн.
    
— Это остатки моей детсадовской латыни, — лукаво улыбнулась Руби. — Мы, ребята из черного гетто, не так просты, как кажемся.
    
— Вот и докажи нам это, — сказал Эйнсли. — Открой «Архив» и найди директорию «Странности».
    
Несколько введенных команд, и на дисплее появилось: СТРАННОСТИ.
    
— О, да здесь куча файлов! — воскликнула Руби. — Куда дальше?
    
— Посмотри «Религия», «Религиозный» или что-нибудь в этом духе.
    
Пальцы снова забегали по клавишам, потом:
    
— Гляньте-ка, здесь есть «Религиозные фанатики»!
    
— Похоже, это именно то, что нам нужно, — заметил Эйнсли.
    
Если кто-то из них и надеялся увидеть россыпь имен, то его ждало разочарование. Имен оказалось только семь; каждое сопровождала краткая биографическая справка, а также сведения о приводах и отсидках. Эйнсли и Руби зачитывали их вслух, остальные тянулись, чтобы видеть дисплей через их плечи.
    
— Верджил не в счет, — сказал Квинн. — Он в тюрьме. Я сам его туда упек.
    
И верно, проверка через компьютер подтвердила, что Фрэнсис Верджил уже два года ел казенный хлеб. Ему предстояло отсидеть еще шесть лет. В местах не столь отдаленных пребывали и двое других из списка. Оставалось четыре кандидатуры.
    
— Орнеуса тоже придется вычеркнуть, — заметил Эйнсли. — Ниже здесь сказано, что он умер.
    
Сыщики знали, что досье на преступника сохранялось в памяти компьютера два года после его смерти.
    
— Думаю, Гектор Лонго нам тоже не подходит, — сказала Руби: Лонго исполнилось уже восемьдесят два года, он был почти слеп и к тому же сухорук.
    
Двоих оставшихся можно было считать «вероятными подозреваемыми», но в целом компьютерный поиск не дал ожидаемых результатов.
    
— А что если попробовать посмотреть в «Модус операнда»? — предложил Ноулз.
    
— Уже пробовали по каждому из убийств в отдельности. Пусто, — сказал Эйнсли. Потом прибавил задумчиво: — Чем дольше мы занимаемся этим делом, тем сильнее у меня ощущение, что тот, кого мы ищем, криминального прошлого не имеет.
    
Следующее предложение поступило от Руби:
    
— Может, посмотрим в РОНах?
    
У Эйнсли явно были сомнения по этому поводу, но он все же согласился:
    
— Почему бы и нет? Терять нам нечего.
    
РОН — рапорт оперативных наблюдений — обычно содержал информацию, собранную патрульным полицейским, который в общественном месте стал очевидцем странного, эксцентричного или вызывающего поведения, прямо не выходящего за рамки закона. Такой же рапорт подавался на тех, кого заставали при подозрительных обстоятельствах, чаще всего глубокой ночью, хотя и без правонарушений.
    
РОН предписывалось заполнять сразу на месте, для чего существовали специальные бланки. Полицейским было строжайше наказано собирать о таких людях как можно более подробную информацию, включая полное имя, домашний адрес, род занятий, подробный словесный портрет, номер транспортного средства, если таковое имелось, а также обстоятельства дела. Большинство из тех, кого полиция просила дать такие данные о себе, шли на это удивительно охотно, особенно когда им сообщали, что ни арест, ни штраф им не грозят. Однако имевшие в прошлом столкновения с законом старались не упоминать об этом.
    
Заполненные бланки РОН полагалось сдавать в полицейское управление, где информацию загружали в компьютер. Одновременно проводилась дополнительная проверка, устранявшая пробелы в криминальном прошлом забывчивых граждан.
    
В полиции Майами система РОН долгое время пользовалась дурной репутацией. Поначалу некоторые патрульные, одержимые желанием выслужиться и получить повышение, буквально заполонили память компьютера вымышленными РОНами. Для заполнения форм имена брали даже с надгробий. Кое-кого удалось схватить за руку, позорный обман прекратился, однако многие в полиции все еще относились к рапортам с глубоким недоверием. Эйнсли был из их числа.
    
Они просмотрели файлы и имена в них, действуя методом исключения, а оставшиеся кандидатуры добавили к тем двум, что возникли раньше. Когда с этой работой было покончено, Руби распечатала полдюжины экземпляров списка и раздала их. В распечатке значились шестеро:
    
     
ДЖЕЙМС КАЛХОУН, пол муж., белый, кличка — Иисусик. Род. 10 окт. 67 г. 180 см, 90 кг. Дом, адрес: Майами, 10-я Сев. — Зап, ул., 271. На прав, стороне груди имеет татуир, в виде креста. Провозглашает близкий «конец света», считает себя Христом во втором пришествии. Неосторожное убийство, вооруженное ограбление, драки.
     
КАРЛОС КИНЬОНЕС, пол муж., латиноамериканец, кличка — Дьяволенок. Род. 17 нояб. 69 г. 167 см, 82 кг. Креп, телосложен. Дом, адрес: Майами, 22-я Юго-Зал, ул., 2640. Говорит о себе как о единственном, подлинном Мессии, проповеднике Слова Божия. В прошлом — разбойные нападения, изнасилования, ограбления.
     
ЭРЛ РОБИНСОН, пол муж., черной расы, кличка — Мститель. Род. 2 авг. 64 г. 182 см, 85 кг. Дом, адрес: Майами, 65-я Сев. — Зап, ул., 1310. Спортив, сложения, быв, боксер-тяжеловес, крайне агрессивен. Проповедует на улицах и площадях, декламирует из Библии (обыч. Апокалипсис), себя считает ангелом, судящим от Господа. Имеет судимости за вооруженное ограбление, убийство без отягчающих обстоятельств, нападения с применением холодного оружия.
     
АЛЕК ПОЛАЙТ, пол муж., выходец с Гаити, кличка — Мессия. Род. 12 дек. 69 г. 180 см, 83 кг. Дом, адрес: Майами, 65-я Сев. — Вост, ул., 265. Трактует Священное писание для всякого, кто согласен слушать. Заявляет, что общается с Богом. Если его слова подвергают сомнению, становится агрессивен. Склонен к насилию, но к суду не привлекался. В США проживает с 1993 г.
     
ЭЛРОЙ ДОЙЛ, пол, муж., белый, кличка — Крестоносец. Род. 12 сент. 64 г. 193 см, 130 кг. Дом, адрес: Майами, 35-я Сев. — Вост, ул., 189. Считает себя апостолом, которому известна воля Божья. Проповедует в общественных местах. Репутация безвредного чудака. Подрабатывает шофером.
     
ЭДЕЛЬБЕРТО МОНТОЙА, пол муж., латиноамериканец. Род. 1 нояб. 62 г. 175 см, 70 кг. Дом, адрес: Майами, 1-я Сев. — Зап, ул., 861, кв. 3. Особая примета — носит густую бороду и усы. Заявляет о себе как о новообращенном христианине, цитирует Библию, предрекает конец света. В прошлом привлекался за изнасилование, сексуальные домогательства и хулиганство.
    
    
По мере того как сыщики читали все это, общее возбуждение нарастало.
    
Первым не выдержал сержант Грин:
    
— Кажется, мы напали на верный след, Малколм!
    
— Нам нужен Робинсон! — Загорелись глаза у Гарсии. — Я почти уверен, что это он. Только посмотрите, декламирует из Апокалипсиса и прозвище подходящее — Мститель. К тому же боксер. Значит, сильный.
    
— Не говоря уже о нападениях с применением холодного оружия, — добавила Руби Боуи.
    
— Не стоит горячиться, — сказал Эйнсли. — Не будем спешить с выводами. Займемся всеми.
    
— Будете кого-нибудь брать? — поинтересовался Монтес.
    
— У нас пока мало улик. Для начала установим за ними наблюдение.
    
— Вы должны быть крайне осторожны с этими людьми, сержант, чтобы они ни в коем случае не засекли слежку. — Ноулз обвел всех взглядом. — Хочу напомнить всем, насколько мало у нас сейчас улик. Если один из этих шести — тот, кто нам нужен, и он поймет, что попал к нам на заметку, то просто ляжет на дно и тогда, поди, прижми его!
    
— Пусть уж лучше ляжет на дно, — заметил Пабло Грин. — Не дай Бог, пришьет еще кого-нибудь!
    
— Если наблюдение будет плотным, этого не случится, — рассудил Ноулз. — Хотя в идеале его лучше было бы взять на месте преступления.
    
— Это идеал для прокурора, — покачала головой Руби Боуи. — Для жертвы — рискованный идеал.
    
Эйнсли вместе со всеми рассмеялся, потом жестом призвал всех к тишине и вниманию.
    
— Руби права, — поддержал ее Квинн. — Слежка — это риск. Мерзавец умен и, конечно, понимает, что мы его ищем.
    
Эйнсли повернулся и посмотрел на Лео Ньюболда, который присоединился к ним пару минут назад.
    
— А вы что думаете по этому поводу, лейтенант?
    
— Тебе решать, Малколм, — пожал плечами тот. — Этой операцией командуешь ты.
    
— Значит, будем рисковать, — решительно сказал Эйнсли. — И будьте уверены, мы все сделаем так, что комар носа не подточит, — он обратился к Пабло Грину:
    
— Давай разработаем план наблюдения прямо сейчас.
    
Было решено, что для начала группа Эйнсли возьмет на себя Эрла Робинсона, Джеймса Калхоуна и Карлоса Киньонеса, а группа Пабло Грина — Алека Полайта, Элроя Дойла и Эдельберто Монтойю. Наблюдение тотальное, то есть — круглосуточное.
    
— Нам сразу же понадобится подкрепление из отдела ограблений, сэр, — обратился Эйнсли к Ньюболду. — Пусть дадут пока хотя бы двоих детективов, я вставлю их в график дежурств.
    
— Я поговорю с майором Янесом, — кивнул Ньюболд.
    
Когда они уже собирались расходиться, дверь зала для совещаний вдруг резко распахнулась. На пороге возникла фигура сержанта Хэнка Брюмастера. Он тяжело дышал, лицо его выражало крайнюю степень ошеломленности и испуга. В тот день Брюмастер возглавлял группу оперативных дежурных, всем сразу стало ясно, что означало подобное появление.
    
— Плохие новости, Хэнк? — спросил Лео Ньюболд, сделав шаг навстречу.
    
— Хуже не бывает, сэр. — Брюмастер глубоко втянул в себя воздух. — Это городской комиссар Густав Эрнст… и его жена. Оба мертвы… Убийство. Сообщение поступило только что. И судя по описанию, это еще одно из…
    
— Бог мой, неужели из той же… — перебил Эйнсли.
    
— Судя по всему, это продолжение той же серии. — Брюмастер повернулся к Ньюболду: — Я со своими людьми выезжаю туда сейчас же, лейтенант. Я подумал, что вам лучше сразу узнать. — Он обвел взглядом комнату. — Да и остальным лучше знать об этом, потому что репортеры уже там. Ох, и устроят они свистопляску!
    
    
В следующие несколько дней город содрогался от общественного возмущения и сенсационных материалов в масс-медиа, как от землетрясения: убийство Эрнстов стало всеобщей темой номер один.
    
Для репутации полицейского управления убийство Эрнста и его жены само по себе оказалось жестоким ударом: Эрнст был одним из трех городских комиссаров, которые наряду с мэром, его заместителем и казначеем управляли Майами. Что же касается Эйнсли, Ньюболда и остальных детективов, то для них трагедия была особенно страшной, потому что дочерью покойной четы была майор Синтия Эрнст — офицер полиции Майами.
    
В момент убийства Синтия Эрнст находилась в командировке в Лос-Анджелесе. С ней связались через лос-анджелесских полицейских. Затем «потрясенная и сраженная горем», как сообщили шестичасовые новости по телевидению, она вернулась в Майами и немедленно оказалась в центре внимания напуганного, бурлящего города.
   
   
    
     
Глава 6
    
    
Первоначальное сообщение о том, что убийство комиссара Эрнста и его жены идентично случившимся раньше кровавым расправам с тремя другими пожилыми супружескими парами — Фростами в Кокосовом оазисе, Хенненфельдами в Форт-Лодердейле и Урбино в Майами, — к великому сожалению всех, полностью подтвердилось. Полиции пришлось к тому же сделать достоянием гласности и четвертое сходное убийство, обнаруженное Руби Боуи по бумаге пятимесячной давности — Хэла и Мейбл Ларсен в Клиэруотере.
    
Центр набиравшего обороты расследования переместился теперь в особняк Эрнстов — палаццо средиземноморского стиля в фешенебельном и надежно охраняемом районе Бэй-Пойнт на западном побережье залива Бискэйн.
    
Там-то и обнаружила горничная избитые и окровавленные тела своих хозяев. Она, по обыкновению, пришла на работу, когда все в доме еще должны были спать, приготовила утренний чай и с чашками на подносе направилась в спальню Эрнстов. Увидев два сидящих в лужах крови друг против друга трупа, она разразилась криком, уронила поднос и лишилась чувств.
    
Крик услышал пожилой дворецкий Тео Паласио; он вел хозяйство Эрнстов, его жена Мария занималась кухней. В то утро оба спали необычно долго, поскольку накануне с разрешения хозяев вернулись домой около часа ночи.
    
Паласио бросился к телефону, как только понял, что произошло.
    
Когда прибыл сержант Брюмастер, особняк уже взяли под охрану снаружи и внутри патрульные полицейские, а врач «скорой помощи» выводил из обморока горничную.
    
Прежде шефа на место приехали детективы из его группы Дион Джакобо и Сет Уитман. Брюмастер сразу же назначил Джакобо своим заместителем по ведению расследования, чтобы дать ему дополнительные полномочия, которые в таком из ряда вон выходящем деле могли оказаться далеко не лишними.
    
Джакобо — суровый с виду, крепко сбитый малый, проработавший двенадцать лет в отделе по расследованию убийств, немедленно отдал распоряжение охране опоясать дом и сад желтой лентой полицейского кордона.
    
Почти тут же прибыли Хулио Верона и доктор Сандра Санчес. Верона приехал с тремя коллегами в микроавтобусе, которым располагали криминалисты. Сообщили, что сам начальник полиции Майами уже в пути.
    
Журналисты, узнавшие о громком преступлении из оживленного радиообмена между подразделениями полиции, столпились у главных ворот Бэй-Пойнт, далее которых их не пустила частная охрана жилого комплекса, получившая на этот счет четкую директиву от Джакобо. Репортеры спорили между собой, каким образом преступнику или преступникам удалось обмануть надежнейшую систему безопасности Бэй-Пойнт и проникнуть в особняк Эрнстов.
    
Когда на территорию въезжал сержант Брюмастер, его пытались остановить три телегруппы, журналисты норовили просунуть микрофон в открытое окно его машины, операторы старались покрупнее взять лицо. Вопросы задавались хором: «У вас уже есть подозреваемые, детектив?.. Верно ли, что Эрнстов убили так же, как остальных?.. Их дочь, майор Эрнст, уже информировали?.. Она уже вылетела в Майами?» Брюмастер только мотал головой, ничего не говорил и продолжал движение. Добравшись до особняка, он распорядился, чтобы вызвали кого-нибудь из пресс-службы: «Скажите, что нужны на месте преступления, чтобы отвечать на вопросы журналистов».
    
В некоторых полицейских управлениях убийство высокопоставленного чиновника или иной знаменитости немедленно выделили бы в особую категорию, папку с делом пометили бы красным кружком, между собой величали бы его «особой важности дерьмо». Дело с такой меткой автоматически становилось для сыщиков первостепенным. В полиции Майами официально это не практиковалось, предполагалось, что все преступления рассматриваются как «равные перед законом». Однако убийство городского комиссара Эрнста и его жены с самого начала показывало, что это далеко не так.
    
Чего стоил поспешный приезд на место преступления начальника полиции Фэррелла У. Кетлиджа-младшего, которого в персональном лимузине доставил в Бэй-Пойнт его адъютант-сержант?! Шеф явился при полном параде — четыре звезды на погонах, означавшие, что чином он не ниже армейского генерала. «Чтобы сам начальник примчался на место?! Да за год такие случаи можно по пальцам одной руки пересчитать», — шепнул детектив Уитман одному из стоявших рядом патрульных.
    
Приехавший несколькими минутами раньше лейтенант Ньюболд встретил командира на пороге особняка. С ним был детектив Брюмастер.
    
— Я хочу все увидеть сам, лейтенант, — сказал шеф решительно.
    
— Да, сэр. Сюда, пожалуйста.
    
Они вслед за Ньюболдом сначала поднялись по просторной лестнице, а затем прошли по коридору к дверям спальни, которые были открыты. При входе они остановились, давая возможность Кетлиджу оглядеться.
    
Эксперты-криминалисты уже трудились здесь в поте лица. В стороне от них доктор Санчес дожидалась, пока закончит свою работу фотограф. Джакобо обсуждал с Сильвией Уолден, где ей лучше искать отпечатки пальцев.
    
— Кто обнаружил трупы? — спросил шеф. — Что нам вообще известно?
    
Ньюболд жестом дал указание Брюмастеру, который кратко пересказал, как утром пришла горничная, понесла утренний чай в спальню, как она кричала — словом, все, что узнал от дворецкого Тео Паласио. Тот заявил, что они с женой ушли вечером накануне и вернулись только глубокой ночью, что происходило всякий раз, когда они отправлялись навестить парализованную сестру Марии Паласио, жившую в Уэст-Палм-Бич. Горничная тоже покинула дом около пяти часов вечера накануне.
    
— Нам пока неизвестно, когда наступила смерть, — добавил Ньюболд, — но ясно, что убийство произошло, когда мистер и миссис Эрнст были в доме одни.
    
— Разумеется, сэр, мы проверим показания Паласио, — заверил начальника полиции Брюмастер. Кетлидж кивнул и изрек.
    
— Значит, не исключена вероятность, что преступник знал распорядок жизни в доме.
    
Умозаключение было настолько банальным, что и Ньюболд, и Брюмастер воздержались от комментариев. Оба знали, что Кетлидж никогда сыщиком не был, звезды заработал, сидя в управленческом аппарате. Но время от времени ему, как и многим «штабистам», нравилось поиграть в детектива.
    
Шеф прошел в комнату, чтобы разглядеть все поближе. Он осмотрел сначала с одной, потом с другой стороны оба трупа, которыми все еще занимались криминалисты, и хотел уже было двинуться дальше, но был остановлен резким окриком Джакобо:
    
— Стоп! Туда нельзя!
    
Кетлидж порывисто обернулся на голос; в глазах одновременно читались изумление и ярость. Затем он абсолютно ледяным тоном начал:
    
— А кто, собственно…
    
— Детектив Джакобо, сэр! — Сержант ответил быстрее, чем был закончен вопрос. — Я заместитель старшего следователя по этому делу.
    
Теперь эти двое стояли друг против друга. Оба были чернокожими. Оба упрямы.
    
Первым пошел на компромисс Джакобо:
    
— Извините, что крикнул на вас, сэр, но я был вынужден.
    
Кетлидж все еще сверлил его глазами, явно обдумывая, что делать.
    
С формальной точки зрения Джакобо поступил совершенно правильно. Как заместитель ведущего детектива он получал на месте преступления власть над всеми, невзирая на чин. Но все же мало кто решился бы употребить эту власть по отношению к офицеру, который был на семь званий старше.
    
Все наблюдали за ними, и Джакобо стало немного не по себе. Прав он или нет, но не стоило, наверное, перегибать палку. Черт его знает, вдруг завтра придется снова надеть форму и отправиться в ночной патруль по улицам Майами?
    
Хулио Верона, деликатно кашлянув, чтобы привлечь к себе внимание, обратился к начальнику полиции:
    
— С вашего позволения, сэр, мне кажется, что детектив был обеспокоен тем, как бы не повредить вот это. — Он указал на место позади трупов.
    
— А что там такое? — первым спросил лейтенант Ньюболд.
    
— Дохлый кролик, — ответил Верона, еще раз посмотрев вниз. — Это может быть важно.
    
Брюмастер чуть заметно вздрогнул:
    
— Еще как важно! Опять какой-то символ. Здесь нам не обойтись без Малколма Эйнсли.
    
— Вы хотите сказать, что детектив Джакобо знал, что там лежит мертвое животное? — недоверчиво покосился на Верону начальник полиции.
    
— Этого я не могу знать, сэр, — сказал криминалист, — но только пока осмотр не завершен, мы должны исходить из того, что улики могут быть повсюду.
    
Кетлидж колебался, но уже взял себя в руки. Он имел репутацию не только поборника строгой дисциплины, но и человека справедливого.
    
— Что ж, — шеф чуть приосанился и оглядел всех находившихся в комнате, — я приехал сюда главным образом затем, чтобы подчеркнуть своим присутствием исключительную важность данного дела. Сейчас все мы на виду у публики как никогда. Не жалейте сил, трудитесь. Мы обязаны быстро раскрыть это преступление.
    
Направившись к выходу, Кетлидж задержался, чтобы сказать Ньюболду:
    
— Лейтенант, проследите, чтобы в личное дело детектива занесли благодарность, — он чуть заметно улыбнулся, — скажем, за бдительность, проявленную при сохранении материалов следствия в сложных обстоятельствах. — С этими словами он вышел.
    
Прошло еще около часа, когда Хулио Верона сообщил сержанту Брюмастеру:
    
— Среди личных вещей мистера Эрнста найден бумажник с его водительскими правами и кредитными карточками. Денег в нем нет, хотя бумажник такой пухлый, словно его раздуло от купюр.
    
Брюмастер сразу же отправился выяснять этот вопрос у Паласио. Ему и его жене было велено не выходить из кухни и ничего не трогать. Мажордом едва сдерживал слезы и разговаривал с трудом. Глаза жены, сидевшей за кухонным столом, тоже покраснели от слез.
    
— У мистера Эрнста всегда были в бумажнике деньги, — сказал Тео Паласио. — В основном, крупные… Бумажки по пятьдесят и сто долларов. Он любил расплачиваться наличными.
    
— У него не было привычки переписывать номера крупных банкнотов?
    
— Сомневаюсь, — покачал головой Паласио.
    
Брюмастер дал старику время привести мысли в порядок и продолжил:
    
— Вы говорили мне, что когда утром вошли в спальню хозяев, то сразу поняли, что уже ничем не сможете им помочь, и бросились звонить.
    
— Да, так оно и было. Я вызвал службу «Девять-один-один».
    
— И вы ни к чему в спальне не прикасались? Вообще ни к чему?
    
Паласио покачал головой:
    
— Я знаю, что до приезда полиции все должно оставаться на местах… — Тон у Паласио стал вдруг неуверенным.
    
— Вы что-то вспомнили? — сразу уловил его колебания Брюмастер.
    
— Нет… То есть да, я кое о чем забыл вам сказать. Там очень громко играло радио, и я его выключил. Простите, если я что-то…
    
— Ничего страшного, но только пойдемте прямо сейчас и посмотрим на него.
    
В спальне Эрнстов Брюмастер подвел Паласио к портативному приемнику.
    
— Когда вы его выключили, волну изменяли?
    
— Нет, сэр.
    
— С тех пор кто-нибудь мог им пользоваться?
    
— Не думаю.
    
Брюмастер натянул на правую руку резиновую перчатку и включил приемник. Звуки популярной песни «О, что за чудное утро!» из мюзикла «Оклахома!» Роджерса и Хаммерстайна наполнили комнату. Детектив внимательно вгляделся в шкалу — приемник был настроен на волну 93,1 FM.
    
— Это радио «Даблл-Ти-Эм-Ай», — заметил Паласио. — Любимая станция миссис Эрнст, она ее часто слушала.
    
Чуть позже Брюмастер привел в спальню Марию Паласио.
    
— Постарайтесь не смотреть на тела, — сказал он сочувственно. — Я встану так, чтобы загородить их от вас, взгляните на кое-что другое.
    
Он хотел, чтобы она взглянула на драгоценности: кольцо с сапфиром и бриллиантом, золотое кольцо, жемчужное ожерелье, усыпанный бриллиантами золотой браслет — все это богатство лежало на самом виду, небрежно разложенное на туалетном столике в спальне.
    
— Да, это украшения миссис Эрнст, — сказала Мария Паласио. — На ночь она всегда оставляла их здесь, а в сейф убирала только утром. Я даже один раз предупреждала ее, что… — голос женщины сорвался.
    
— На этом все, миссис Паласио, спасибо, — поспешил сказать ей Брюмастер. — Вы сообщили мне достаточно.
    
Позже на вопросы Брюмастера отвечала доктор Санчес:
    
— Да, характер побоев и телесных повреждений, нанесенных мистеру и миссис Эрнст, сходны с теми, что мы имели в случае Фростов и Урбино, а если судить по заключениям из Форт-Лодердейла и Клиэруотера, то и с теми случаями тоже.
    
— А что вы скажете о ножевых ранениях, доктор?
    
— Не могу ничего утверждать с уверенностью до вскрытия, но на первый взгляд раны были нанесены ножом такого же типа.
    
Что до кролика, то здесь Сандра Санчес не полагалась на свое суждение и пригласила Хезер Юбенс, с которой когда-то вместе работала. Хезер — дипломированный ветеринар, специалист по домашним животным — стала теперь владелицей зоомагазина. Она осмотрела дохлого кролика, определила его породу и сообщила, что такие во множестве приобретались у нее в последнее время. Причиной смерти зверька, по ее мнению, стала асфикция. Проще говоря, его задушили.
    
Тушку кролика сфотографировали и отправили по распоряжению доктора Санчес в отделение судебно-медицинской экспертизы, чтобы сохранить в формальдегиде.
    
Сержант Брюмастер осведомился у Тео Паласио, держали ли Эрнсты кролика.
    
— Нет, что вы! Мистер и миссис Эрнст терпеть не могли домашней живности, — сказал мажордом. — Я хотел, чтобы они завели сторожевую собаку… Ну, знаете, от всех этих преступников. Но мистер Эрнст ни в какую… Я, говорит, городской комиссар и о моей безопасности как-нибудь полиция позаботится… Вот и позаботилась.
    
Брюмастер предпочел пропустить последнюю фразу мимо ушей.
    
Позднее полиция опросила всех владельцев зоомагазинов Майами, в надежде напасть на след покупателя кролика, но продано их было столько, иной раз пометами по семь-восемь особей, что поиски ни к чему не привели.
    
Хэнк Брюмастер рассказал о кролике Малколму Эйнсли и спросил:
    
— Есть в Откровении подходящее место, как было с другими уликами?
    
— В Откровении о кроликах нет ни слова, как и во всей Библии, — ответил Эйнсли. — И все равно это может быть неким символом. Кролик ведь зверь древний.
    
— Ну хоть какая-то связь с религией здесь существует?
    
— Не могу сказать точно. — Эйнсли помедлил, силясь припомнить курс лекций «Происхождение жизни и геологическая хронология», который он прослушал вскоре после того, как вера в церковные догматы стала в нем ослабевать. Детали послушно всплыли в памяти — он иногда сам удивлялся этой своей способности. — Кролики принадлежат к семейству зайцев, происходят из Северной Азии эпохи позднего палеоцена. — Эйнсли поневоле улыбнулся. — То есть они появились за пятьдесят пять миллионов лет до того, как был сотворен мир, согласно Библейской книге Бытие.
    
— И ты думаешь, что наш преступник, он же религиозный фанатик, как ты его величаешь, знает все это? — изумился Брюмастер.
    
— Сомневаюсь. Однако мы не можем даже догадываться, что им движет и почему.
    
В тот же вечер дома Эйнсли уселся за персональный компьютер Карен, в память которого была заложена Библейская энциклопедия. Следующим утром он сообщил Брюмастеру:
    
— Я перепроверил себя по компьютеру. Кролик в Библии не упоминается вообще, а вот заяц — дважды, в Левите и Второзаконии, но не в Откровении Иоанна Богослова.
    
— Ты думаешь, что наш кролик символизировал зайца и все-таки связан с Библией?
    
— Нет. — Эйнсли помедлил, а потом сказал: — Хочешь, я скажу, что на самом деле думаю, поломав над этим голову весь прошлый вечер? Я не верю, что кролик вообще что-то символизирует. По-моему, нам подбросили фальшивку.
    
Брюмастер вскинул на него удивленный взгляд.
    
— Все символы, оставленные на местах прежних преступлений, означали что-то конкретное. В самом деле, четыре дохлые кошки — это «четыре животных», красный полумесяц — это «луна сделалась как кровь», горн — «голос громкий, как бы трубный».
    
— Я помню, — кивнул Брюмастер.
    
— Ты скажешь, что кролик тоже «животное», а в Откровении полно всякого зверья. Но нет, — покачал головой Эйнсли, — у меня чувство, что это не так.
    
— И каков твой вывод?
    
— Это пока только моя интуиция, Хэнк, не более, но я все же считаю, что нам предстоит еще разобраться, было ли убийство Эрнстов одним из серийных убийств или кто-то другой пытался имитировать его.
    
— Не забывай, что мы скрыли некоторые детали предшествовавших преступлений.
    
— Да, но только некоторые. У репортеров есть свои источники информации, и утечки неизбежны.
    
— Ты говоришь странные вещи, Малколм, я над этим поразмыслю. Хотя, признаюсь тебе сразу, после обследования места убийства Эрнстов, твоя версия кажется мне маловероятной.
    
Эйнсли не стал переубеждать его.
    
    
Вскоре Сандра Санчес дала заключение о вскрытии трупов. Да, обе жертвы были убиты с помощью бови-ножа, как доктор и предполагала после первого, поверхностного осмотра. Однако следы, оставленные орудием убийства, отличались от тех, что фигурировали в более ранних делах. Нож был использован другой, но… Это ничего не доказывало. Подобные ножи продавались на каждом углу. У серийного убийцы их могло быть несколько.
    
Дни текли, и вопреки сомнениям Эйнсли, становилось все более очевидным, что Эрнсты погибли от той же руки, что и восемь других жертв нераскрытых серийных убийств. Совпадали основные обстоятельства и даже детали: умерщвленный кролик, который мог все же быть Библейским символом; похищение всей денежной наличности; пренебрежение преступника к дорогим ювелирным украшениям, лежавшим на виду; громкая музыка по радио. Как и в других случаях, полностью отсутствовали отпечатки пальцев убийцы.
    
Конечно, сыщиков насторожила одна несообразность: между убийством Урбино в Сосновых террасах и убийством Эрнстов прошло всего три дня, тогда как прежние преступления разделяло два-три месяца. Этот факт заинтересовал прессу и общественность. Сами собой напрашивались вопросы. Может, убийца решил ускорить исполнение своей смертоносной миссии, какой бы она ни была? Или у него возникло ощущение неуловимости и безнаказанности? Есть ли тайный смысл в том, что своей жертвой он избрал в этот раз городского комиссара? Не угрожает ли опасность жизни других высокопоставленных чиновников? И, наконец, чем занимается полиция, пытается ли предугадать следующий ход преступника?
    
Хотя ответить на последний из этих вопросов публично полицейские не могли, спецподразделение под командой Эйнсли начало негласную слежку за шестью подозреваемыми. Дело об убийстве Эрнстов тоже было решено поручить им. Сержант Брюмастер, продолжая официально вести расследование дела Эрнстов, вошел в состав подразделения Эйнсли вместе с детективами Дионом Джакобо и Сетом Уитманом.
    
Однако спецкоманда только еще разворачивала свое наблюдение, когда произошла встреча, которая, как Эйнсли прекрасно понимал, была неизбежна.
   
   
    
     
Глава 7
    
    
Через два дня после того, как были найдены обезображенные трупы Густава и Элинор Эрнст, Эйнсли приехал к тебе в отдел в восемь пятнадцать утра, по дороге он заехал в дом Эрнстов получить от сержанта Брюмастера самую последнюю информацию. К его разочарованию, ничего нового он не узнал. Итог опроса соседей о любых подозрительных незнакомцах, которых они могли заметить в последние дни, Брюмастер подвел одним испанским словом: «Nada».[1]
    
Первым, кого Эйнсли увидел, когда вошел в отдел, был лейтенант Ньюболд.
    
— Тебя кое-кто хочет повидать у меня в кабинете, Малколм. Отправляйся прямиком туда.
    
Несколько мгновений спустя, с порога кабинета начальника отдела по расследованию убийств Малколм увидел в кресле Ньюболда Синтию Эрнст.
    
Полицейская форма была ей на удивление к лицу, и выглядела она потрясающе. Не забавно ли, подумал Эйнсли, что простецки скроенная мужская одежда может смотреться на женщине так сексапильно? Сшитый на заказ китель с майорскими золочеными дубовыми листьями на петлицах только подчеркивал идеальные пропорции ее фигуры. Темные волосы, подстриженные по уставу — четыре сантиметра над воротничком, оттеняли нежно-розовую кожу лица и выразительные зеленые глаза. Эйнсли уловил запах знакомых духов, и на него внезапно нахлынули воспоминания.
    
Синтия была погружена в чтение единственного листка бумаги, лежавшего перед ней на столе. Когда она подняла голову и заметила Эйнсли, на лице ее не отразилось никаких эмоций.
    
— Войдите и закройте дверь, — сказала она. Эйнсли не мог не заметить ее покрасневших век. Она плакала…
    
Встав у края стола, он начал:
    
— Я хотел бы выразить свои глубочайшие соболез…
    
— Спасибо, — резко оборвала майор Эрнст и сразу перешла на сугубо деловой тон. — Я пришла, сержант, задать вам несколько вопросов.
    
— Постараюсь исчерпывающе на них ответить, — невольно в тон ей сказал Эйнсли.
    
Даже сейчас, когда она держалась с ним так холодно, видеть ее, слышать ее голос было для него так же радостно, как и в дни их любви. Теперь казалось, что это было очень давно — их упоительно-эротичный, волнующий, слегка безумный роман.
    
Он начался пять лет назад, когда они оба работали в отделе по расследованию убийств. В тридцать три (на три года моложе Эйнсли) она была необычайно хороша собой и притягательна. А сейчас она казалась ему еще более желанной. Ее подчеркнутая суровость к нему странным образом усиливала вожделение, обостряла чувство, которое овладевало им при виде этой женщины. От Синтии исходили манящие импульсы, как от радиомаяка, так было всегда. В этой совсем уж не романтической обстановке Эйнсли, к своему смущению, ощутил в себе приливы желания.
    
Она кивнула на кресло, стоявшее по противоположную от нее сторону стола, и сказала без улыбки:
    
— Можете сесть.
    
— Спасибо, майор, — Эйнсли все же позволил себе чуть заметно улыбнуться.
    
Он сел, понимая, что с первых же слов Синтия очертила рамки их отношений — строгое соответствие субординации, а в звании она была теперь значительно старше его. Что ж, отлично! Всегда лучше с самого начала знать правила игры. Жаль только, что она не позволила ему высказать искреннее сострадание по поводу страшной смерти ее родителей. Синтия опять уставилась в лист бумаги на столе. Спустя какое-то время она неспешно отложила его в сторону и снова посмотрела на Эйнсли.
    
— Как я поняла, именно вам поручено руководить расследованием убийства моих родителей?
    
— Да, это так. — Он начал рассказывать о спецподразделении и причинах его создания, но она прервала его.
    
— Это все мне уже известно.
    
Эйнсли замолк, гадая, чего хочет Синтия. В одном он не сомневался: она была в глубоком, неподдельном горе. О многом говорили покрасневшие глаза. Насколько он знал, Густава и Эленор Эрнст связывали с Синтией, их единственным ребенком, особо нежные отношения.
    
При других обстоятельствах он бы потянулся и обнял ее или просто погладил по руке, но догадывался, что сейчас не стоит этого делать. Уже четыре года, как между ними все кончилось, а Синтия к тому же обладала удивительной способностью возводить вдруг вокруг себя непреодолимую стену, полностью отрекаться от всего личного и становиться жестким, требовательным профессионалом, чему он не раз был свидетелем.
    
Работая вместе с ней, Эйнсли открыл для себя куда менее достойные восхищения черты ее характера. В своей жесткой прямолинейности она не различала мелких нюансов, а именно внимание к мелочам зачастую приводит к успеху расследования. Она предпочитала действовать быстро и наверняка, даже если приходилось для этого выходить за рамки законности — заключать закулисные сделки с преступниками или подбрасывать «улики», когда трудно было добыть доказательства иным путем. В свое время она находилась у него в подчинении, и Эйнсли порой выговаривал ей за недостойные методы, хотя высокая эффективность ее работы была бесспорна, что шло на пользу его собственной репутации.
    
А еще он знал близкую, нежную, яростно чувственную Синтию, хотя такой он ее никогда больше не увидит… Он поспешил отогнать от себя саму эту мысль.
    
Она подалась вперед, упершись в стол ладонями:
    
— Говорите по существу. Мне нужно знать, что конкретно вы делаете. И не скрывайте от меня ничего.
    
Эта сцена — точное воспроизведение множества других таких же, что были прежде, подумал Эйнсли.
    
    
Синтия Эрнст поступила в полицию Майами на год раньше Эйнсли, когда ей было двадцать семь. Она быстро продвигалась по службе, злые языки утверждали, что только благодаря отцу, городскому комиссару. Впрочем, ясно, что такое родство никак не могло повредить ей, равно как и кампания за равноправие расовых меньшинств и женщин, определенно оказавшая влияние на кадровую политику. Однако все, кто знал Синтию, сходились во мнении, что успехами она обязана исключительно собственным способностям и целеустремленности, готовности полностью выкладываться.
    
Таланты Синтии проявились в самом начале, во время обязательного десятинедельного курса в полицейской академии. Она обладала блестящей памятью, а столкнувшись с проблемой, умела действовать быстро и решительно. Инструктор по стрельбе оценил ее навыки обращения с оружием как «отменные». После четырех недель занятий в тире она могла разобрать пистолет молниеносно и редко выбивала меньше двухсот девяноста восьми очков из трехсот возможных.
    
Потом из нее получился весьма толковый офицер полиции. Начальство сразу сумело оценить ее инициативность и изобретательность, но особенно быстроту, с которой она принимала решения — редкий талант в следственной работе, которым обладают немногие женщины. Благодаря этим исключительным способностям в сочетании с умением быть на виду, Синтия недолго засиделась в патрульных. В отдел по расследованию убийств она была переведена всего через два года после окончания академии.
    
Там ее карьера с успехом продолжалась, она познакомилась с Малколмом Эйнсли, который уже сумел создать себе репутацию незаурядного сыщика.
    
Синтия получила назначение в одну с Эйнсли следственную группу, которую возглавлял тогда седовласый ветеран, сержант Феликс Фостер. Вскоре Фостер получил чин лейтенанта и был переведен в другой отдел. Новоиспеченный сержант Эйнсли принял группу под свое начало.
    
Интерес же Синтии и Малколма друг к другу возник раньше. Некоторое время эта взаимная тяга оставалась подспудной, но нужны были только подходящие обстоятельства, чтобы она переросла в роман.
    
Случилось так, что Синтии доверили быть ведущим следователем по делу о тройном убийстве, распутать которое ей помогал Эйнсли. Чтобы проверить одну версию, им вдвоем пришлось слетать в Атланту на пару дней. Версия сразу нашла подтверждение, и на закате первого — трудного, но продуктивного — дня они сняли номера в мотеле неподалеку от города.
    
Они ужинали в маленьком, на удивление хорошем ресторанчике, в какой-то момент Эйнсли посмотрел на сидевшую напротив Синтию и понял, что вскоре между ними произойдет.
    
— Ты очень устала? — спросил он.
    
— Как черт, — ответила она, но потом потянулась рукой к его руке. — Хотя не настолько, чтобы отказать себе в том, чего нам обоим сейчас больше всего хочется… я не о десерте.
    
В такси на обратном пути в мотель Синтия приникла к нему и провела кончиком языка по ушной раковине.
    
— Мне просто невтерпеж, — горячо выдохнула она ему в ухо. — А тебе?
    
Всю оставшуюся дорогу до мотеля она дразнила его рукой; он почти в голос стоная от желания. На пороге своей комнаты Эйнсли нежно поцеловал ее и спросил:
    
— Как я понял, ты хочешь зайти?
    
— Так же сильно, как ты, — ответила она, кокетливо улыбнувшись.
    
Эйнсли открыл дверь, и они вошли. Дверь сразу не захлопнулась. Воцарился мрак. Он всем телом прижал Синтию к стене и ощутил, как ускорилось ее дыхание, тело пульсировало от вожделения. Вдыхая аромат ее волос, Эйнсли поцеловал Синтию в шею, рука его скользнула по талии и дальше вниз за пояс брюк.
    
— Боже — прошептала она. — Я так хочу тебя. Сейчас же…
    
— Ш-ш-ш… Замолчи, ни слова больше. — Его пальцы, уже влажные, задвигались быстрее.
    
Она резко и совершенно неожиданно повернулась к нему лицом.
    
— Какого дьявола, сержант! — И впилась губами ему в губы.
    
Не прерывая поцелуя, нервными рывками они стянули с себя одежду.
    
— Как ты красива! — повторил Эйнсли несколько раз. — Как ты чертовски красива!
    
Синтия опрокинула его на постель и торжествующе уселась сверху.
    
— Я хочу тебя, любовь моя, — сказала она, — и ты не посмеешь заставить меня ждать даже секунду…
    
…Разомкнув объятия, они лишь чуть перевели дух и снова погрузились в страсть. Так продолжалось всю ночь. В лихорадке мыслей отчетливо выделялась тогда одна: Синтия и в сексе взяла лидерство на себя. Она подчинила Эйнсли, завладела им, он, однако, ничего не имел против.
    
Через несколько месяцев Эйнсли был произведен в сержанты и мог сам планировать работу так, чтобы чаще бывать вместе с Синтией не только в Майами, но и во время случавшихся командировок в другие города. Их роману ничего не мешало. Эйнсли часто ощущал тогда всю горечь своей вины перед Карен, но неутолимый сексуальный голод Синтии и то острейшее наслаждение, которое получал с ней он сам, заставляли голос совести умолкать.
    
Как и в первый раз, каждая их интимная встреча начиналась с долгого поцелуя, который длился все время, пока оба раздевались. Именно в такой момент Эйнсли заметил однажды, что у Синтии под брюками, в которых обычно ходили на службу женщины-детективы, закреплена у лодыжки кобура со вторым пистолетом. Табельным оружием у них обоих был девятимиллиметровый пятнадцатизарядный автоматический пистолет системы «Глок», а для себя Синтия приобрела крошечный, весь сияющий хромом пятизарядный «Смит и Вессон».
    
— Это на тот случай, милый, если кто-то помимо тебя рискнет на меня напасть, — шепнула она. — Но меня сейчас занимает только одно оружие — твое…
    
Полицейским не возбранялось иметь при себе запасные пистолеты, если они зарегистрированы, а владелец доказал в тире умение владеть ими. С этим у Синтия все было в порядке. И вообще, ее второй пистолет однажды был пущен в ход настолько вовремя, что Эйнсли всегда вспоминал об этом с благодарностью.
    
    
Синтия Эрнст в роли ведущего детектива и Эйнсли, ее непосредственный начальник, расследовали запутанное дело, типичную «головоломку», где фигурировал банковский служащий, который, предполагалось, стал свидетелем убийства, но добровольно в полицию не заявил. Синтия и Малколм отправились в банк вместе, чтобы допросить этого клерка, и попали туда в самый разгар ограбления.
    
Время приближалось к полудню, в банке было многолюдно.
    
Буквально за три минуты до их приезда грабитель — высокий мускулистый белый, вооруженный пистолетом-пулеметом «Узи», тихо приказал операционистке переложить всю наличность из кассы в холщовый мешок, который он сунул ей в окошко. На это почти никто не обратил внимания, пока грабителя не заметил охранник банка. Достав свой пистолет, он скомандовал:
    
— Эй, ты, у стойки! Брось оружие!
    
Бандит и не подумал подчиниться, а вместо этого резко развернулся и выпустил очередь из «Узи» в охранника, который повалился на пол. Началась паника, женщины заголосили, но голос преступника перекрыл гам:
    
— Это ограбление! Всем оставаться на местах! Не двигаться, тогда никто не пострадает!
    
Затем он потянулся, ухватил кассиршу за шею и вытащил ее голову через окошко наружу. Его согнутая в локте рука действовала как удавка.
    
Именно в тот момент, когда крики стихли и в операционном зале воцарилась тишина, Синтия и Эйнсли вошли в банк.
    
Эйнсли тут же без колебаний выхватил свой «Глок». Держа пистолет двумя руками, широко расставив ноги для равновесия, он взял грабителя на мушку и выкрикнул:
    
— Полиция! Сейчас же отпусти женщину! Пистолет на стойку, руки за голову, иначе — стреляю!
    
Синтия между тем сумела встать поодаль от Эйнсли, сделав вид, что не имеет к полицейскому никакого отношения. Она не привлекла внимания бандита, тем более что в руке у нее была лишь маленькая дамская сумочка.
    
Грабитель еще крепче сжал шею кассирши и уставил ствол ей в висок.
    
— Нет, это ты брось пушку, дерьмо! — рявкнул он на Эйнсли. — Или эта баба умрет первой. Брось! Ну! Считаю до десяти. Раз, два…
    
— Умоляю, делайте, что он говорит, — раздался сдавленный голос кассирши. — Я не хочу… — договорить ей не дал еще крепче сжавшийся «замок» на шее.
    
— Три, четыре… — отсчитывал грабитель.
    
— Брось оружие и сдавайся! — повторил Эйнсли.
    
— Сечас, разбежался! Пять, шесть… Сам бросай свой дерьмовый пугач, свинья! На счет десять я спущу курок.
    
Стоявшая в стороне Синтия, сохраняя присутствие духа, хладнокровно рассчитывала траекторию стрельбы. Она знала, что Эйнсли догадывается о ее намерениях и стремится выиграть время, хотя и без особых шансов на успех. Ограбление не удалось, преступник уже понимал, что ему не уйти, и потому был готов на все.
    
— Семь… — продолжал он отсчет.
    
Эйнсли застыл, изготовившись для стрельбы. Синтия знала, что теперь он целиком полагается на нее. В банковском зале стояла мертвая тишина, все замерли в напряжении. К этому моменту уже наверняка сработали потайные сигналы тревоги, но до приезда патрульных пройдет еще несколько минут, да и что они смогут сделать в такой ситуации?
    
Позади преступника никого нет, отметила про себя Синтия. Он стоял прямо напротив нее, но ее словно бы вообще не видел, не сводя глаз с Эйнсли. Голова операционистки, стиснутая рукой преступника, была слишком близко, но выбора у Синтии не оставалось. Она успеет выстрелить лишь один раз, и этим выстрелом должна уложить громилу наповал…
    
— Восемь…
    
Одним неуловимым движением она расстегнула свою сделанную на заказ «сумочку», которая с успехом заменяла ей с недавних пор кобуру у лодыжки. Из нее она молниеносно извлекла маленький пистолетик, сверкнувший в руке, когда она подняла ее.
    
— Девять…
    
Задержав дыхание и почти не целясь, она выстрелила.
    
На резкий и неожиданный звук все, кто был в зале, повернулись к ней, но сама Синтия смотрела только на человека, который качнулся назад, когда из маленькой аккуратной дырочки почти точно в центре его лба брызнула кровь, и повалился навзничь. Кассирша успела вырваться из его железных тисков и рухнула на пол, содрогаясь от рыданий.
    
Не переставая держать поверженного противника на мушке, Эйнсли подошел к нему, осмотрел уже не подававшее признаков жизни тело и только потом убрал пистолет в кобуру. Он сказал с кривой усмешкой Синтии:
    
— Ну, ты дотянула… Хотя, конечно, все равно спасибо.
    
В помещении банка стал постепенно нарастать гул голосов, затем до них дошло, что же случилось, и невольные зрители устроили овацию Синтии, сопровождавшуюся возгласами восхищения. Она в ответ заулыбалась, потом прислонилась к Малколму, облегченно вздохнула и шепнула ему:
    
— Неделя со мной под одеялом, вот как ты меня отблагодаришь.
    
Эйнсли кивнул.
    
— Но только нам придется соблюдать особую осторожность. Ты становишься знаменитой.
    
Стараниями прессы она действительно пребывала в роли звезды несколько дней.
    
    
Уже много позже, когда Эйнсли мысленно возвращался к своему бурному, страстному роману с Синтией, он спрашивал себя: не потому ли ты сорвался с цепи, что долгие годы прожил в противоестественном священническом целибате? Так или иначе, но время, которое он про себя называл «Годом Синтии», всегда вспоминалось ему прежде всего остротой физического наслаждения.
    
Временами он спрашивал себя, должны ли его мучить угрызения совести? И словно бы уходя от ответа на этот вопрос, торопился напомнить себе сонмы исторических прецедентов — такое случалось еще в тысячном году до Рождества Христова или около того. Память клирика (избавится ли он когда-нибудь от этого наваждения?) тут же подсказывала ему и имя библейского царя Давида, и подходящие отрывки из одиннадцатой главы Второй книги Царств:
    
«Однажды под вечер, Давид, встав с постели, прогуливался по кровле царского дома, и увидел с кровли купающуюся женщину; а та женщина была очень красива».
    
Это была, конечно же, Вирсавия, жена Урии, который сражался тогда вдалеке на одной из ветхозаветных войн.
    
«Давид послал слуг взять ее; и она пришла к нему, и он спел с нею… Женщина эта сделалась беременною, и послала известить Давида, говоря: я беременна».
    
К несчастью Давида, тогда еще не было презервативов, которыми пользовались Малколм и Синтия. Не было у Эйнсли и соперника в лице мужа любовницы, каким был воин Урия, отправленный царем Давидом на верную гибель…
    
Удивительно, но за время продолжительного романа с Синтией, любовь Малколма Эйнсли к Карен ничуть не померкла. Просто образовались словно бы две параллельные жизни: в одной, семейной, все было стабильно и постоянно; другая же была сплошной безумной авантюрой, которая — он всегда понимал это — рано или поздно закончится. Эйнсли и мысли всерьез не допускал, что может уйти от Карен и Джейсона. Мальчику тогда исполнилось три, и Эйнсли в нем души не чаял.
    
Знает ли, догадывается ли Карен о его второй жизни? Иной раз достаточно было какого-нибудь ее слова, случайной обмолвки, чтобы у него возникло пугающее ощущение, что ей все известно.
    
Чем дольше Эйнсли знал Синтию Эрнст, тем более неприятными открывались ему некоторые черты ее личности, временами проявлявшиеся и на работе. Периодически у нее вдруг резко и без видимых причин менялось настроение, нежность и веселая игривость ни с того ни с сего уступали место холодному равнодушию к Эйнсли. Поначалу в такие моменты он начинал гадать, что произошло между ними, в чем он провинился, и лишь со временем научился видеть, что ничего и не произошло, что таков уж характер Синтии, дававший о себе знать все чаше.
    
Однако, если с перепадами ее настроения он мог справляться, против некоторых ее профессиональных замашек был бессилен.
    
На протяжении своей полицейской карьеры Эйнсли всегда был убежден, что даже с закоренелыми преступниками, для которых любая этика — пустой звук, необходимо соблюдать нормы морали. Им можно было делать мелкие уступки в обмен на информацию, но не более того, считал Эйнсли. Такой точки зрения придерживались в полиции не все. С преступниками вступали в сговор, давали ложные показания, подбрасывали улики, отчаявшись добыть их иначе. Эйнсли не опускался до этого сам и предпочитал думать, что и те, кто с ним работает, никогда не пользуются такими бесчестными приемами.
    
Синтия была в этом смысле далеко не безупречна.
    
Будучи ее начальником, Эйнсли подозревал, что некоторые ее успехи в расследованиях с моральной стороны сомнительны. Схватить ее за руку не удавалось, а она, стоило заговорить с ней на эту тему, горячо все отрицала и даже сердилась, что он верит слухам. И все же Эйнсли совершенно случайно удалось выяснить детали одного такого ее дела.
    
Оно касалось известного в криминальных кругах вора по имени Вэл Кастельон, которого незадолго до описываемых событий выпустили из тюрьмы на поруки с испытательным сроком. Синтия вела расследование убийства. Кастельон не мог проходить по этому делу как подозреваемый, но у него, не исключено, была информация о другом бывшем заключенном, которого следствие подозревало. На допросе Кастельон заявил, что ничего не знает, и Эйнсли был склонен верить ему. Эйнсли, но не Синтия.
    
Вызвав Кастельона еще раз, но уже для беседы с глазу на глаз, она пригрозила подбросить ему наркотики и задержать за незаконное их хранение, если он не даст нужных показаний. Для него это означало немедленный возврат за решетку как не прошедшего испытательный срок. Подсунуть подозреваемому пакетик с марихуаной или кокаином и тут же взять его под арест — испытанная уловка полицейских, которую многие пускали в ход.
    
О том, что Синтия прибегла к такой угрозе, Эйнсли узнал от сержанта Хэнка Брюмастера, а тому шепнул об этом один постоянный осведомитель, приятель Кастельона. Эйнсли спросил Синтию, правда ли это, она не стала отпираться, сказав только, что она еще не привела угрозу в исполнение.
    
— И не приведешь. — Эйнсли попытался говорить с ней строго. — Я командую группой и не допущу этого.
    
— Не будь занудой, Малколм! — сказала Синтия. — Этот кретин так или иначе опять загремит на нары. Велика ль беда, если мы немного это ускорим?
    
— Ты что, действительно не понимаешь? — Эйнсли был неподдельно удивлен. — Мы здесь для того, чтобы защищать правопорядок, а это значит, что и сами обязаны подчиняться закону.
    
— Ты надутый, как… как вот эта старая подушка. — Синтия метнула в него подушкой с кровати в комнате мотеля, которую они сняли тем дождливым вечером. Затем она откинулась на постели, широко развела ноги и спросила:
    
— А законно ли то, чего ты сейчас хочешь? Мы же оба с тобой все еще при исполнении.
    
Она тихо посмеивалась, в точности зная, что выйдет победительницей. И действительно, лицо Эйнсли изменилось. Он подошел к постели, сняв рубашку и галстук. Синтия же вдруг сказала с подлинным чувством:
    
— Ну же, скорей, скорей! Трахни меня своим здоровенным беззаконным орудием преступления!
    
И как бывало уже много раз, Эйнсли подчинился ее воле, совершенно растворился в ней, хотя первой мыслью было отчитать за вульгарность. Грязноватый лексикон был компонентом исходившей от нее сексуальной агрессии, но, вероятно, именно эта агрессия придавала волнующую новизну их близости.
    
О Вэле Кастельоне в тот вечер было напрочь забыто. Эйнсли хотел вернуться к этому разговору потом, но так и не собрался. Не стал он выяснять и позднее, каким образом была добыта ключевая информация в том деле, которое стало очередным сыскным триумфом Синтии, а косвенно — и его.
    
Эйнсли убедился только, что Кастельону не предъявлялось обвинение в незаконном хранении наркотиков и его условно-досрочное освобождение не было отменено. Так или иначе, но предупреждение, сделанное им Синтии, возымело эффект.
    
    
Беспокоило Эйнсли и другое. В отличие от большинства офицеров полиции, Синтия вполне вольготно, как среди своих, чувствовала себя в компании с преступниками, порой непринужденно болтая с ними в городских барах. Взгляды Эйнсли и Синтии радикально расходились и по фундаментальным профессиональным вопросам. Он считал, что раскрытие преступлений, а убийств — в особенности, работа для людей высокой морали. Синтия же однажды отозвалась об этом так:
    
— Да посмотри же правде в глаза, Малколм! Это состязание, конкурс, в котором участвуют все: преступники, полицейские, адвокаты. Победителем становится юрист, у которого больше мозгов, или подсудимый с толстым кошельком. Твои так называемые этические нормы в этой игре только помеха.
    
Но она не переубедила Эйнсли. Не слишком обрадовался он, узнав, что Синтию часто видят по вечерам в обществе Патрика Дженсена — преуспевающего автора бестселлеров, майамского бонвивана с подмоченной репутацией, которого в полиции недолюбливали.
    
В прошлом телерепортер, Дженсен написал серию ставших популярными детективных романов и к тридцати девяти годам заработал, по слухам, двенадцать миллионов долларов. Злые языки утверждали, что успех ударил Дженсену в голову, превратив в зазнайку, грубияна и бабника с необузданным темпераментом. Его вторая жена Нейоми, прежде чем уйти от него, несколько раз обращалась в полицию с жалобами на побои, но каждый раз забирала свои заявления, прежде чем делу давали ход. Дженсен сделал несколько попыток помириться с Нейоми после развода, но она решительно их отвергла.
    
Потом Нейоми Дженсен была найдена мертвой с пулей тридцать восьмого калибра в затылке. Рядом с ней обнаружили тело молодого музыканта Килберна Холмса, с которым она встречалась, застреленного из того же револьвера. По словам свидетелей, ранее в тот же день на пороге дома Нейоми между нею и Дженсеном произошла громкая ссора. Она просила оставить ее в покое и сообщила, что снова собирается замуж.
    
Патрик Дженсен стал главным подозреваемым по этому делу, отделу по расследованию убийств полиции Майами удалось сразу же установить, что Дженсен мог совершить преступление, алиби отсутствовало. На месте убийства нашли носовой платок, Дженсен пользовался такими же, хотя никаких следов на платке не было, чтобы можно было доказать его принадлежность. А вот обрывок бумаги, оказавшийся зажатым в мертвом кулаке Холмса, полностью подошел к другому обрывку, который нашли в мусорном баке у дома Дженсена. Следствию стало известно, что за две недели до убийства он купил револьвер системы «Смит и Вессон» тридцать восьмого калибра, однако Дженсен заявил, что револьвер он потерял; никакого орудия убийства найдено не было.
    
Как ни бились детективы из группы сержанта Пабло Грина, других улик собрать не удалось, а тех, что у них имелись, было явно недостаточно, чтобы предъявить большому жюри присяжных.
    
Патрик Дженсен тоже прекрасно понимал это.
    
Детектив Чарли Турстон, ведущий следователь по делу, рассказывал Грину и Эйнсли:
    
— Представляете, приезжаю я сегодня к этой высокомерной сволочи Дженсену, чтобы задать ему еще несколько вопросов, а он только рассмеялся мне в лицо и велел убираться. — Турстон, сыщик со стажем, обычно хладнокровный и сдержанный, пылал от возмущения.
    
— Этот гад знает, что нам все известно, — продолжал он, — и смеет еще бросать нам вызов: «Ну и что с того? Вам все равно никогда ничего не доказать».
    
— Пусть пока потешится, — сказал Грин. — Посмотрим, кто будет смеяться последним.
    
— Боюсь, что он, — покачал головой Турстон. — Все кончится тем, что он вставит эту историю в новую дерьмовую книжонку и загребет кучу денег.
    
До известной степени Турстон оказался провидцем. Никаких других доказательств причастности Дженсена к убийству бывшей жены и ее любовника так и не появилось. Дженсен действительно выпустил новую книгу, в которой вывел сыщиков из отдела по расследованию убийств бездарями и тупицами. Тираж, однако, не разошелся. Та же судьба постигла следующий криминальный роман Дженсена. Похоже, дни его писательской славы были сочтены, что часто случается, когда на литературный небосклон восходят новые звезды, а прежние начинают меркнуть. Одновременно поползли слухи, что Дженсен занимался рискованным вложением денег и потерял на этом заработанные прежде миллионы, что он ищет дополнительный источник заработка. Болтали сплетники и о затяжной любовной интрижке между Дженсеном и детективом Синтией Эрнст.
    
Эйнсли решительно отмахивался от этой сплетни. Прежде всего, он не мог поверить, что Синтия настолько глупа, чтобы якшаться с подозреваемым в убийстве. Еще труднее ему было допустить, что она могла иметь двух любовников одновременно, слишком бурным был их роман, слишком часто, до полного изнеможения занимались они любовью.
    
И все же Эйнсли заговорил однажды с Синтией о Патрике Дженсене. Синтия, как обычно, раскусила его нехитрую уловку.
    
— Ревнуешь? — спросила она.
    
— К кому? К Патрику Дженсену?! Да никогда в жизни! — Но, поразмыслив, все же задал прямой вопрос:
    
— А что, у меня есть основания ревновать?
    
— Патрик — ничтожество! — с горячностью заверила она его. — Я хочу только тебя, Малколм, но всего, целиком. Мне нужно, чтобы ты уделял мне больше времени… Все свое время! Я не желаю тебя делить… ни с кем!
    
Они ехали в машине без полицейской маркировки, Синтия — за рулем. Последние свои фразы она произнесла резким, почти командирским тоном.
    
Изумленный, он спросил бездумно:
    
— Ты хочешь сказать, что нам надо пожениться?
    
— Освободись сначала, Малколм. А там я подумаю.
    
Типичный для нее ответ, подумал Эйнсли. За год он успел достаточно хорошо узнать ее. Будь он свободен, скорее всего она использовала бы его, выпила бы его до донышка, а потом вышвырнула из своей жизни. Синтия и постоянство были несовместимы — это она давала понять яснее ясного.
    
Вот, стало быть, как! Эйнсли догадывался, что нечто подобное однажды произойдет, и теперь настал момент принять решение. Он знал, Синтии не понравится то, что он сейчас скажет, знал также, что гнев ее подобен извержению вулкана.
    
В подсознательном стремлении чуть задержать момент решительного объяснения Эйнсли вновь обратился мыслями к царю Давиду и Вирсавии, любовникам, которые поженились, когда Урия пал в битве, посланный на смерть Давидом. Библия свидетельствует, что Сам Бог был удручен вероломством Давида.
    
     
— «И было это дело, которое сделал Давид, зло в очах Господа… И послал Господь Нафана к Давиду, и тот пришел к нему и сказал… Так говорит Господь: вот, Я воздвигну на тебя зло из дома твоего, и возьму жен твоих пред глазами твоими, и отдам ближнему твоему, и будет он спать с женами твоими…»
    
    
Как и многое другое в Библии, по мнению ученых, это было не более чем легендой, народной сказкой, которую рассказывали у костров полукочевые израильтяне, два столетия спустя легенда была записана и обросла реальными подробностями и новыми мифическими деталями, добавленными десятками тысяч пересказчиков. Но не пропорции смешения правды и вымысла были здесь важны. Куда важнее вывод: ничто в человеческих отношениях не ново под луной; они неизменно оказываются всего лишь вариациями на старые сюжеты. И теперь еще одна вариация — Эйнсли не собирается жениться на Синтии и совершенно не хочет «освободиться» от Карен.
    
Они ехали тихой улочкой в пригороде. Словно в предчувствии неприятного разговора, Синтия прижала машину к тротуару и остановилась.
    
— Ну, так что же? — испытующе посмотрела она на него. Эйнсли взял ее руку в свои ладони и как можно мягче начал:
    
— Любовь моя, то, что было у нас с тобой, — это магия, волшебство… Я даже представить себе не мог, что может быть так хорошо, и буду всю жизнь благодарен за это. Но сейчас я должен сказать тебе… я больше не могу встречаться с тобой, нам придется это прекратить.
    
Он ожидал от нее взрыва эмоций, но гневной вспышки не последовало. Она только рассмеялась и спросила:
    
— Я надеюсь, ты шутишь?
    
— Нет, не шучу, — ответил Эйнсли твердо. Некоторое время она сидела молча, уперев невидящий взор в лобовое стекло. Затем, не повернув головы, произнесла со зловещим спокойствием:
    
— Ты пожалеешь об этом, Малколм, ох, как пожалеешь… Я заставлю тебя вспоминать об этом всю твою никчемную жизнь.
    
Потом она посмотрела на него — слезы катились по щекам, в глазах сверкала ярость.
    
— Какая же ты сволочь! — выкрикнула она, потрясая сжатыми кулачками…
    
С того дня они виделись очень редко. Одной из причин послужило то, что Синтию произвели в сержанты. Она получила повышение по итогам экзамена, где показала третий результат среди шестисот испытуемых.
    
В новом чине она была переведена в отдел по расследованию преступлений на сексуальной почве, ее поставили во главе группы из пяти детективов, занимавшихся изнасилованиями, покушениями на изнасилования, сексуальными домогательствами, эксгибиционистами и прочими свихнувшимися на почве секса. Поле деятельности перед нею открылось широчайшее, и она быстро сумела добиться внушительных результатов. Как и в отделе по расследованию убийств, она умела ловко добывать информацию через разветвленную сеть своих контактов в преступном мире. Прирожденный лидер и трудоголик, она всех в своей группе заставляла работать на износ. Вскоре после прихода в новый отдел она прославилась тем, что уличила и посадила на скамью подсудимых серийного насильника, который два года терроризировал женщин города, записав на свой черный счет пятнадцать жертв.
    
Благодаря отчасти успеху в этом и других, столь же громких делах, отчасти блестяще сданному очередному экзамену на повышение, Синтия уже через два года была произведена в лейтенанты и направлена в отдел по связям с общественностью, став вторым по старшинству офицером. Кругом ее новых обязанностей стали регулярные встречи с горожанами, присутствие на заседаниях властей города, выступления перед широкой публикой и полицейскими — во имя создания позитивного образа полиции Майами. Эта задача тоже оказалась ей по плечу.
    
Великолепный послужной список привлек к ней благосклонное внимание шефа полиции Фэррелла Кетлиджа, и когда начальник отдела, где служила Синтия, скоропостижно скончался, он назначил ее на его место. Поскольку же связям с общественностью стали придавать все большее значение, Кетлидж решил, что возглавлять эту работу отныне будет майор. Так Синтия получила звание майора, не проходив даже дня в капитанах.
    
А Эйнсли оставался сержантом до известной степени только потому, что был мужчиной, притом белым, между тем частенько и не всегда справедливо женщины и представители расовых меньшинств получали по службе быстрое продвижение. Добиться права держать экзамен на лейтенанта Эйнсли смог лишь много позже. Сдал он его на «отлично» и ожидал повышения. С чисто практической точки зрения это означало, что к его сержантским пятидесяти двум тысячам долларов в год прибавятся еще десять тысяч четыреста.
    
Эйнсли знал, как распорядится этими деньгами. Они с Карен смогут больше путешествовать, чаще посещать концерты — оба любили джаз и камерную музыку, ужинать в ресторанах. Да что там, все в их жизни станет качественно лучше! С тех пор как Эйнсли порвал с Синтией, чувство вины перед Карен в нем только обострилось, исполнив его решимости быть отныне верным и заботливым мужем.
    
Затем ему вдруг позвонил капитан Ральф Леон из отдела кадров. Эйнсли и Леон завербовались на работу в полицию одновременно, попали в один класс полицейской академии, где сдружились, во всем помогая друг другу. Леон был чернокожим и достаточно способным малым, так что с карьерой у него все было в порядке.
    
По телефону он только попросил Эйнсли встретиться с ним. Они договорились попить кофейку в маленьком кафе Малой Гаваны, находившейся на приличном расстоянии от штаб-квартиры полиции.
    
Они не виделись давно и при встрече с улыбкой обменялись оценивающими взглядами и сердечными рукопожатиями. Леон был не в полицейской форме, а в спортивной куртке и легких брюках. Он провел Малколма Эйнсли внутрь кафе к небольшому отдельному кабинету. Что бы ни делал Ральф Леон, его неизменно отличали солидность и методичность. Вот и сейчас он перешел к сути дела, тщательно взвешивая слова:
    
— Запомни сразу, Малколм, этого разговора между нами никогда не было.
    
В глазах его застыл вопрос, в ответ на который Эйнсли вынужден был кивнуть и сказать:
    
— Я тебя понял, договорились.
    
— У себя я иногда ловлю слухи… — Он запнулся. — Ладно, к черту околичности? Вот в чем дело, Малколм. Если ты будешь продолжать работать в полиции Майами, карьера тебе не светит. Ты никогда не получишь лейтенанта, не говоря уже о более высоком звании. Это несправедливо, и мне неприятно говорить тебе об этом, но как старый друг я посчитал, что тебе лучше все знать.
    
Пораженный услышанным, Эйнсли молчал.
    
— Это все майор Эрнст, — голос Леона выдавал теперь его эмоции. — Везде, где только может, она чернит тебя и препятствует твоему повышению. Не спрашивай меня почему, Малколм. Я не знаю. Может быть, ты догадываешься… Хотя просвещать меня на этот счет вовсе не обязательно.
    
— Препятствует повышению… но на каком же основании, Ральф? У меня чистое личное дело, а послужной список вполне внушительный, это официально признано.
    
— Основания самые вздорные, это все понимают. Но ты же знаешь, любой майор, а такой, как она, в особенности, имеет немалый авторитет в нашей богадельне. У нас ведь как… наживешь себе влиятельного врага, и все — ты проиграл. Да что я тебе-то рассказываю!
    
Эйнсли действительно все прекрасно знал сам. Из чистого любопытства он все же поинтересовался:
    
— Что же ставится мне в вину?
    
— Небрежное исполнение служебных обязанностей, леность, недисциплинированность.
    
При иных обстоятельствах Эйнсли только рассмеялся бы в ответ.
    
— Похоже, она основательно порылась в досье, — продолжал Леон, припомнивший некоторые детали. Был, к примеру, случай, когда Эйнсли не явился для дачи свидетельских показаний в суд.
    
— Отлично помню тот день, — сказал Эйнсли. — Я как раз ехал в суд, когда пришел вызов по радио. Ограбление и убийство на одном из шоссе… Была погоня. Мы взяли мерзавца, позже его признали виновным. Но ведь я в тот же день встретился с судьей, извинился и все объяснил. Он все понял и перенес мои показания на другой день.
    
— К сожалению, в протокол судебного заседания занесен только факт твоей неявки. Я проверял. — Леон достал из кармана сложенный лист бумаги. — Кроме того, за тобой числится несколько опозданий на работу, пропуск совещаний.
    
— О Боже! Да с кем не бывает! Во всем управлении не найдется детектива, кого нельзя в этом упрекнуть. Получаешь срочный вызов и мчишься, в контору всегда успеешь явиться! Я сейчас и не упомню, сколько раз со мной так было.
    
— А майор Эрнст припомнила и, более того, нашла соответствующие записи. — Леон просмотрел свой листок. — Я же сказал, что придирки вздорные. Продолжать?