1 2 3 4 5 6 
Жароптицево перо…» –    

«Жароптицево?.. Проклятый!    

И он смел, такой богатый…    

Погоди же ты, злодей!    

Не минуешь ты плетей!..» –    

«Да и то ль ещё он знает! –    

Спальник тихо продолжает,    

Изогнувшися. – Добро!    

Пусть имел бы он перо;    

Да и самую Жар-птицу    

Во твою, отец, светлицу,    

Коль приказ изволишь дать,    

Похваляется достать».    

И доносчик с этим словом,    

Скрючась обручем таловым,[43]    

Ко кровати подошёл,    

Подал клад – и снова в пол.    

     

    

     

Царь смотрел и дивовался,    

Гладил бороду, смеялся    

И скусил пера конец.    

Тут, уклав его в ларец,    

Закричал (от нетерпенья),    

Подтвердив своё веленье    

Быстрым взмахом кулака:    

«Гей! Позвать мне дурака!»    

     

    

     

И посыльные дворяна    

Побежали по Ивана,    

Но, столкнувшись все в углу,    

Растянулись на полу.    

Царь тем много любовался    

И до колотья смеялся.    

А дворяна, усмотря,    

Что смешно то для царя,    

Меж собой перемигнулись    

И вдругорядь[44] растянулись.    

Царь тем так доволен был,    

Что их шапкой наградил.    

Тут посыльные дворяна    

Вновь пустились звать Ивана    

И на этот уже раз    

Обошлися без проказ.    

     

    

     

Вот к конюшне прибегают,    

Двери настежь отворяют    

И ногами дурака    

Ну толкать во все бока.    

С полчаса над ним возились,    

Но его не добудились,    

Наконец уж рядовой    

Разбудил его метлой.    

«Что за челядь[45] тут такая? –    

     

    

     

Говорит Иван, вставая. –    

Как хвачу я вас бичом,    

Так не станете потом    

Без пути будить Ивана!»    

Говорят ему дворяна:    

«Царь изволил приказать    

Нам тебя к нему позвать». –    

«Царь?.. Ну ладно! Вот сряжуся    

И тотчас к нему явлюся», –    

Говорит послам Иван.    

Тут надел он свой кафтан,    

Опояской подвязался,    

Приумылся, причесался,    

Кнут свой сбоку прицепил    

Словно утица поплыл.    

     

    

     

Вот Иван к царю явился,    

Поклонился, подбодрился,    

Крякнул дважды и спросил:    

«А пошто меня будил?»    

Царь, прищурясь глазом левым,    

Закричал ему со гневом,    

Приподнявшися: «Молчать!    

Ты мне должен отвечать:    

В силу коего указа    

Скрыл от нашего ты глаза    

Наше царское добро –    

Жароптицево перо?    

Что я – царь али боярин?    

Отвечай сейчас, татарин!»    

Тут Иван, махнув рукой,    

Говорит царю: «Постой!    

Я те шапки, ровно, не дал,    

Как же ты о том проведал?    

Что ты – ажно[46] ты пророк?    

Ну, да что, сади в острог,[47]    

Прикажи сейчас хоть в палки, –    

Нет пера, да и шабалки![48]..» –    

«Отвечай же! Запорю!..» –    

«Я те толком говорю:    

Нет пера! Да, слышь, откуда    

Мне достать такое чудо?»    

Царь с кровати тут вскочил    

И ларец с пером открыл.    

«Что? Ты смел ещё переться?    

Да уж нет, не отвертеться!    

Это что? А?» Тут Иван,    

Задрожав, как лист в буран,    

Шапку выронил с испуга.    

«Что, приятель, видно, туго? –    

Молвил царь. – Постой-ка,  брат!..»    

«Ох, помилуй, виноват!    

Отпусти вину[49] Ивану,    

Я вперёд уж врать не стану».    

И, закутавшись в полу,    

Растянулся на полу.    

«Ну, для первого случаю    

Я вину тебе прощаю, –    

Царь Ивану говорит. –    

Я, помилуй бог, сердит!    

И с сердцов иной порою    

Чуб сниму, и с головою.    

Так вот, видишь, я каков!    

Но, сказать без дальних слов,    

Я узнал, что ты Жар-птицу    

В нашу царскую светлицу,    

Если б вздумал приказать,    

Похваляешься достать.    

Ну, смотри ж, не отпирайся    

И достать её старайся».    

Тут Иван волчком вскочил.    

«Я того не говорил! –    

Закричал он, утираясь. –    

О пере не запираюсь,    

Но о птице, как ты хошь,    

Ты напраслину ведёшь».    

Царь, затрясши бородою:    

«Что! Рядиться[50] мне с тобою? –    

Закричал он. – Но смотри!    

Если ты недели в три    

Не достанешь мне Жар-птицу    

В нашу царскую светлицу,    

То, клянуся бородой!    

Ты поплатишься со мной:    

На правёж – в решётку – на кол!    

Вон, холоп!» Иван заплакал    

И пошёл на сеновал,    

Где конёк его лежал.    

     

    

     

Горбунок, его почуял,    

Дрягнул было плясовую;[51]    

Но, как слёзы увидал,    

Сам чуть-чуть не зарыдал.    

«Что, Иванушка, невесел?    

Что головушку повесил? –    

Говорил ему конёк,    

У его вертяся ног, –    

Не утайся предо мною,    

Всё скажи, что за душою;    

Я помочь тебе готов.    

Аль, мой милый, нездоров?    

Аль попался к лиходею?»    

Пал Иван к коньку на шею,    

Обнимал и целовал.    

«Ох, беда, конёк! – сказал. –    

Царь велит достать Жар-птицу    

В государскую светлицу.    

Что мне делать, горбунок?»    

Говорит ему конёк:    

«Велика беда, не спорю;    

Но могу помочь я горю.    

Оттого беда твоя,    

Что не слушался меня:    

Помнишь, ехав в град-столицу,    

Ты нашёл перо Жар-птицы;    

Я сказал тебе тогда:    

«Не бери, Иван, – беда!    

Много, много непокою    

Принесёт оно с собою».    

Вот теперя ты узнал,    

Правду ль я тебе сказал.    

Но, сказать тебе по дружбе,    

Это – службишка, не служба;    

Служба всё, брат, впереди.    

Ты к царю теперь поди    

И скажи ему открыто:    

«Надо, царь, мне два корыта    

Белоярова пшена    

Да заморского вина.    

Да вели поторопиться:    

Завтра, только зазорится,    

Мы отправимся в поход».    

     

    

     

Тут Иван к царю идёт,    

Говорит ему открыто:    

«Надо царь, мне два корыта    

Белоярова пшена    

Да заморского вина.    

Да вели поторопиться:    

Завтра, только зазорится,    

Мы отправимся в поход».    

Царь тотчас приказ даёт,    

Чтоб посыльные дворяна    

Всё сыскали для Ивана,    

Молодцом его назвал    

И «счастливый путь!» сказал.    

     

    

     

На другой день утром рано,    

Разбудил конёк Ивана:    

«Гей! Хозяин! полно спать!    

Время дело исправлять!»    

Вот Иванушка поднялся,    

В путь-дорожку собирался,    

Взял корыта, и пшено,    

И заморское вино;    

Потеплее приоделся,    

На коньке своём уселся,    

Вынул хлеба ломоток    

И поехал на восток –    

Доставать тоё Жар-птицу.    

     

    

     

Едут целую седмицу.    

Напоследок, в день осьмой,    

Приезжают в лес густой,    

Тут сказал конёк Ивану:    

«Ты увидишь здесь поляну;    

На поляне той гора,    

Вся из чистого сребра;    

Вот сюда-то до зарницы    

Прилетают жары-птицы    

Из ручья воды испить;    

Тут и будем их ловить».    

И, окончив речь к Ивану,    

Выбегает на поляну.    

Что за поле! Зелень тут    

Словно камень изумруд;    

Ветерок над нею веет,    

Так вот искорки и сеет;    

А по зелени цветы    

Несказанной красоты.    

А на той ли на поляне,    

Словно вал на окияне,    

Возвышается гора    

Вся из чистого сребра.    

Солнце летними лучами    

Красит всю её зарями,    

В сгибах золотом бежит,    

На верхах свечой горит.    

     

    

     

Вот конёк по косогору    

Поднялся на эту гору,    

Вёрсту, другу пробежал    

Устоялся и сказал:    

«Скоро ночь, Иван, начнётся,    

И тебе стеречь придётся.    

Ну, в корыто лей вино    

И с вином мешай пшено.    

А чтоб быть тебе закрыту,    

Ты под то подлезь корыто,    

Втихомолку примечай,    

Да смотри же, не зевай.    

До восхода, слышь, зарницы    

Прилетят сюда жар-птицы    

И начнут пшено клевать    

Да по-своему кричать.    

Ты, которая поближе,    

И схвати её, смотри же!    

А поймаешь птицу-жар –    

И кричи на весь базар;    

Я тотчас к тебе явлюся». –    

«Ну, а если обожгуся? –    

Говорит коньку Иван,    

     

    

     

Расстилая свой кафтан. –    

Рукавички взять придётся,    

Чай, плутовка больно жгется».    

Тут конёк из глаз исчез,    

А Иван, кряхтя, подлез    

Под дубовое корыто    

И лежит там как убитый.    

     

    

     

Вот полночною порой    

Свет разлился над горой,    

Будто полдни наступают:    

Жары-птицы налетают;    

Стали бегать и кричать    

И пшено с вином клевать.    

Наш Иван, от них закрытый,    

Смотрит птиц из-под корыта    

И толкует сам с собой,    

Разводя вот так рукой:    

«Тьфу ты, дьявольская сила!    

Эк их, дряни, привалило!    

Чай, их тут с десятков с пять.    

Кабы всех переимать[52] –    

То-то было бы поживы!    

Неча молвить, страх красивы!    

Ножки красные у всех;    

А хвосты-то – сущий смех!    

Чай, таких у куриц нету;    

А уж сколько, парень, свету –    

Словно батюшкина печь!»    

И, скончав такую речь    

Сам с собою, под лазейкой    

Наш Иван ужом да змейкой    

Ко пшену с вином подполз –    

Хвать одну из птиц за хвост.    

«Ой! Конечек-горбуночек!    

Прибегай скорей, дружочек!    

Я ведь птицу-то поймал!» –    

Так Иван-дурак кричал.    

Горбунок тотчас явился.    

«Ай, хозяин, отличился! –    

Говорит ему конёк. –    

Ну, скорей её в мешок!    

Да завязывай тужее;    

А мешок привесь на шею,    

Надо нам в обратный путь». –    

«Нет, дай птиц-то мне пугнуть! –    

Говорит Иван. – Смотри-ка,    

Вишь, надселися от крика!»    

И, схвативши свой мешок,    

Хлещет вдоль и поперёк.    

Ярким пламенем сверкая,    

Встрепенулася вся стая,    

Кругом огненным свилась    

И за тучи понеслась.    

А Иван наш вслед за ними    

Рукавицами своими    

Так и машет и кричит,    

Словно щёлоком облит.    

Птицы в тучах потерялись;    

Наши путники собрались,    

Уложили царский клад    

И вернулися назад.    

     

    

     

Вот приехали в столицу.    

«Что, достал ли ты Жар-птицу?» –    

Царь Ивану говорит,    

Сам на спальника глядит.    

А уж тот, нешто от скуки,    

Искусал себе все руки.    

«Разумеется, достал», –    

Наш Иван царю сказал.    

«Где ж она?» – «Постой немножко,    

Прикажи сперва окошко    

В почивальне[53] затворить,    

Знашь, чтоб темень сотворить».    

Тут дворяна побежали    

И окошко затворяли,    

Вот Иван мешок на стол.    

«Ну-ка, бабушка, пошёл!»    

Свет такой тут вдруг разлился,    

Что весь двор[54] рукой закрылся.    

Царь кричит на весь базар:    

«Ахти, батюшки, пожар!    

Эй, решёточных[55] сзывайте!    

Заливайте! заливайте!» –    

«Это, слышь ты, не пожар,    

Это свет от птицы-жар, –    

Молвил ловчий, сам со смеху    

Надрываяся. – Потеху    

Я привёз те, осударь!»    

Говорит Ивану царь:    

«Вот люблю дружка Ванюшу!    

Взвеселил мою ты душу,    

И на радости такой –    

Будь же царский стремянной![56]»    

     

    

     

Это видя, хитрый спальник,    

Прежний конюших начальник,    

Говорит себе под нос:    

«Нет, постой, молокосос!    

Не всегда тебе случится    

Так канальски отличиться,    

Я те снова подведу,    

Мой дружочек, под беду!»    

     

    

     

Через три потом недели    

Вечерком одним сидели    

В царской кухне повара    

И служители двора,    

Попивали мёд из жбана    

Да читали Еруслана.[57]    

«Эх! – один слуга сказал, –    

Как севодни я достал    

От соседа чудо-книжку!    

В ней страниц не так чтоб слишком,    

Да и сказок только пять,    

А уж сказки – вам сказать,    

Так не можно надивиться;    

Надо ж этак умудриться!»    

Тут все в голос: «Удружи!    

Расскажи, брат, расскажи!» –    

«Ну, какую ж вы хотите?    

Пять ведь сказок; вот смотрите:    

Перва сказка о бобре,    

А вторая о царе,    

Третья… дай бог память… точно!    

О боярыне восточной;    

Вот в четвёртой: князь Бобыл;    

В пятой… в пятой… эх, забыл!    

В пятой сказке говорится…    

Так в уме вот и вертится…» –    

«Ну, да брось её!» – «Постой!..» –    

«О красотке, что ль, какой?» –    

«Точно! В пятой говорится    

О прекрасной Царь-девице.    

Ну, которую ж, друзья,    

Расскажу сегодня я?» –    

«Царь-девицу! – все кричали. –    

О царях мы уж слыхали,    

Нам красоток-то скорей!    

Их и слушать веселей».    

И слуга, усевшись важно,    

Стал рассказывать протяжно:    

     

    

     

«У далёких немских стран[58]    

Есть, ребята, окиян    

По тому ли окияну    

Ездят только басурманы;    

С православной же земли    

Не бывали николи    

Ни дворяне, ни миряне    

На поганом окияне.    

От гостей же слух идёт,    

Что девица там живёт;    

Но девица не простая,    

Дочь, вишь, Месяцу родная,    

Да и Солнышко ей брат.    

Та девица, говорят,    

Ездит в красном полушубке,    

В золотой, ребята, шлюпке    

И серебряным веслом    

Самолично правит в нём;    

Разны песни попевает    

И на гусельцах играет…»    

     

    

     

Спальник тут с полатей скок –    

И со всех обеих ног    

Во дворец к царю пустился    

И как раз к нему явился,    

Стукнул крепко об пол лбом    

И запел царю потом:    

«Я с повинной головою,    

Царь, явился пред тобою,    

Не вели меня казнить,    

Прикажи мне говорить!» –    

«Говори, да правду только    

И не ври, смотри, нисколько!» –    

Царь с кровати закричал.    

Хитрый спальник отвечал:    

«Мы сегодня в кухне были    

За твоё здоровье пили,    

А один из дворских слуг    

Нас забавил сказкой вслух;    

В этой сказке говорится    

О прекрасной Царь-девице.    

Вот твой царский стремянной    

Поклялся своей брадой,    

Что он знает эту птицу –    

Так он назвал Царь-девицу, –    

И её, изволишь знать,    

Похваляется достать».    

Спальник стукнул об пол снова.    

«Гей, позвать мне стремяннова!» –    

Царь посыльным закричал.    

Спальник тут за печку стал;    

А посыльные дворяна    

Побежали по Ивана;    

В крепком сне его нашли    

И в рубашке привели.