1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 
    
— И не надейся.
    
— Чудесно! — Энсон улыбался во весь рот.
    
Когда он ушёл, Рози потёрла себе глаза, потом мрачно посмотрела на Барби.
    
— Как долго это будет продолжаться? Твой собственный прогноз.
    
— Я не могу прогнозировать, потому что не знаю, что именно происходит. И когда оно перестанет происходить.
    
Рози, очень тихо, произнесла:
    
— Барби, ты меня пугаешь.
    
— Я сам себя пугаю. Нам обоим надо уже идти спать. Утром всё будет выглядеть лучше.
    
— После нашей беседы мне, наверняка, только амбьен[75] поможет заснуть, — пожаловалась она. — Несмотря на усталость. Однако я благодарна Богу за то, что ты вернулся.
    
Барби вспомнил о своих соображениях относительно запасов.
    
— Вот ещё что. Если завтра откроется «Фуд-Сити»…
    
— Они всегда работают в воскресенье. С десяти до шести.
    
— Если они будут работать завтра, тебе нужно кое-что купить.
    
— Та же «Сиско»[76] поставляет… — она заткнулась, хмуро вперившись в него глазами. — Каждый четверг, но мы не можем на это рассчитывать, да? Конечно, нет.
    
— Нет, — подтвердил он. — Если даже то, что здесь сейчас нас заперло, вдруг исчезнет, военные всё равно будут держать этот городок в состоянии карантина какое-то продолжительное время.
    
— Что мне нужно купить?
    
— Все, но самое главное — мясо. Мясо, мясо, мясо. Если магазин откроется. А я не уверен в этом. Джим Ренни может убедить того, кто там сейчас руководит…
    
— Джек Кэйл. Он стал директором, когда Эрни Келверт ушёл на пенсию в прошлом году.
    
— Так вот, Ренни может убедить его не открываться, пока он лично этого не разрешит. Или попросит шефа Перкинса издать такой приказ.
    
— Так ты не знаешь? — спросила Рози и, увидев его непонимающий взгляд, продолжила: — Конечно. Дюк Перкинс умер, Барби. Он умер прямо там, — махнула она рукой куда-то в южном направлении.
    
Барби ошеломлённо посмотрел на неё. Энсон забыл выключить телевизор, и позади них Розин любимец Вульфи вновь рассказывал миру, что какая-то невыясненная сила огородила маленький городок в Западном Мэне, что этот район изолирован армейскими подразделениями, что Объединённый комитет начальников штабов заседает в Вашингтоне, что Президент обратится к нации в полночь, а сейчас он просит народ Америки присоединить свои молитвы за людей в Честер Милле к его собственной.
   
   
    
     
3
    
    
— Папа? Отец?
    
Джуниор Ренни стоял на верхней ступеньке, наклонив голову, прислушивался.
    
Ответа не было, и телевизор молчал. А в такое время его отец всегда уже находился дома после работы, сидел перед телевизором. Вечером в субботу он воздерживался от Си-Эн-Эн и «Фокс-Ньюс», вместо этого позволяя себе «Планету животных» или «Исторический канал». А сегодня почему-то нет. Джуниор приложил запястье к уху, чтобы проверить, тикают ли его часы. Те шли, да и время, очевидно, они показывали правильное, потому что на дворе уже было темно.
    
Ужасная мысль прострелила ему в голову. Большой Джим может быть сейчас вместе с шефом Перкинсом. В это мгновенье они могут вдвоём обсуждать, как арестовать Джуниора с наименьшей оглаской. Но почему они ждали так долго? Потому что так смогут вывезти его из города под покровом темноты. Направить его в окружную тюрьму в Касл Роке. Потом суд. А дальше?
    
Дальше Шоушенк[77]. Просидев там несколько лет, он, несомненно, начнёт называть тюрьму просто Шенк, как и большинство тамошних убийц, грабителей и содомитов.
    
— Дурость, — пробормотал он. Или нет? Он проснулся с мыслью, что убийство Энджи ему просто приснилось, это должен был быть сон, потому что он никогда никого не смог бы убить. Хорошенько отлупить — запросто, но убить? Это просто смешно. Он же такой, такой… ну… он такой нормальный чувак!
    
Потом он заглянул под кровать, увидел на одежде кровь, и всё возвратилось вновь.
    
Полотенце падает у неё с головы. Пучок волос на её лобке почему-то бесит его. Фантастично хрустящий звук, которым на удар его колена отвечает что-то внутри её лица. Ливень магнитиков с холодильника и то, как она дёргалась.
    
«Однако это же сделал не я. Это…»
    
Это головная боль. Да. Правда. Но кто в такое поверит? Ему проще поверили бы, даже если бы он сказал, что это сделал буфетчик[78].
    
— Папа?
    
Молчание. Нет его дома. И в полицейском участке его тоже нет, не плетёт ли он там заговор против него. Только не его отец. Он этого не будет делать. Его отец всегда говорил, что семья превыше всего.
    
А действительно ли семья для него превыше всего? Конечно, он так говорит — он же христианин, наконец, и совладелец РНГХ, — однако Джуниор имел подозрение, что для его папы «Подержанные автомобили Джима Ренни» могут ехать впереди семьи, а должность первого выборного города опережать Святой Алтарь Не Надо Наличности.
    
Ну, а Джуниор, что вполне вероятно, идёт лишь третьим в этом списке.
    
Он осознал (впервые в жизни; это была истинная вспышка прозрения), что все это только его собственные предположения. Что он на самом деле почти совсем не знает своего отца.
    
Он вернулся в свою комнату и включил верхний свет. Сначала вверху ярко вспыхнуло, после чего немного померкло, и свет стал приглушённым. В какой-то миг Джуниору показалось, что у него что-то с глазами. Потом он осознал, что слышит гудение их генератора. И не только их. Нет тока в городской электросети. Волна облегчения затопила его. Прекращение подачи электричества всё объясняло. Это означало, что его отец, скорее всего, находится сейчас в горсовете, обсуждает эту проблему с другими двумя идиотами — Сендерсом и Гриннел. Наверняка, втыкает булавки в большую карту города, корча из себя Джорджа Паттона[79]. Кричит в телефон на кого-то из Энергокомпании Западного Мэна, обзывая их бандой ленивых никчем.
    
Джуниор извлёк из-под кровати свою одежду, вытряс из джинсов всякое дерьмо — кошелёк, мелкие монеты, ключи, расчёску, остатки таблеток от головной боли — и распихал все это по карманам чистых джинсов. Потом он быстро спустился вниз, засунул опасную одежду в стиральную машину, выставил на ней «горячий» режим, но тут вспомнил, что когда-то мать говорила ему, тогда не более чем десятилетнему: для кровавых пятен нужна холодная вода. Переключая машину на ХОЛОДНУЮ СТИРКУ/ХОЛОДНОЕ ПОЛОСКАНИЕ, Джуниор безразлично подумал, имел ли его папик уже тогда привычку трахать секретарш, или ещё держал свой никчёмный пенис в узде.
    
Он включил машину и задумался, что же ему делать дальше. Как только головная боль прошла, он осознал, что может думать.
    
В конце концов, решил вернуться в дом Энджи. Не хотелось — Боже Всемогущий, это было последнее, что бы ему хотелось сделать, — но там он, возможно, сумеет оценить ситуацию на месте. Пройтись мимо усадьбы, посмотреть, сколько там полицейских машин. И нет ли среди них фургона криминалистической службы округа Касл. Криминалисты — ключ ко всему. Это он знал из просмотра «Места преступления»[80]. И сам большой сине-белый фургон он тоже видел, когда посещал как-то с отцом окружной суд. Итак, если он стоит возле дома Маккейнов…
    
«Я убегу».
    
Да. Как можно быстрее и по возможности дальше. Но сначала надо будет вернуться сюда, заглянуть в сейф в отцовском кабинете. Отец не подозревал, что Джуниор знает контрольную комбинацию цифр, но Джуниор её знал. Как знал и пароль к отцовскому компьютеру, а таким образом и о его склонности к просмотру того, что Джуниор с Фрэнком Делессепсом называли редис-сексом: две чёрных лярвы и белый парень. Там было полно денег, в том сейфе. Тысячи долларов.
    
«А если ты увидишь тот фургон, вернёшься сюда, а здесь отец?»
    
Итак, прежде всего деньги. Деньги сейчас же.
    
Он вошёл в кабинет, и на мгновенье ему показалось, что отец сидит в кресле с высокой спинкой, где он как обычно и смотрел те свои новости и передачи о природе. Заснул… а если у него инфаркт? В последние три года у Большого Джима случались проблемы с сердцем, в основном аритмия. По обыкновению он обращался в госпиталь «Кэти Рассел» и там док Гаскелл или док Рейберн кололи его чем-то, возвращая в нормальное состояние. Гаскелл с удовольствием делал бы это вечно, но Рейберн (которого отец называл переученным недотёпой) в последний раз настоял, чтобы Большой Джим обратился к кардиологу в диагностическом центре в Льюистоне. Тот кардиолог сказал, что нужно пройти какую-то процедуру, которая раз и навсегда ликвидирует перебои в сердце. Большой Джим (который страх как боялся больниц) ответил: ему, дескать, надо чаще советоваться с Богом, можете называть это молитвенными процедурами. Тем временем он продолжал принимать свои пилюли и в последние несколько месяцев чувствовал себя хорошо, но сейчас… возможно…
    
— Папа?
    
Молчание. Джуниор щёлкнул выключателем. Люстра зажглась тем самым приглушённым светом, однако развеяла тень, которую Джуниор сначала принял за отцовский затылок. Он бы не очень огорчился, если бы его отец действительно врезал дуба, но сейчас обрадовался, что этого не случилось именно теперь. Существовала ещё такая вещь, как лишние осложнения.
    
Успокоившись, он широкими, карикатурно осторожными шагами тронулся к стене, в которой был вмонтирован сейф, всё время ожидая вспышки фар в окне, которые предвестят отцовское возвращение. Снял и отставил в сторону картину, которая прикрывала сейф (Иисус проповедует на горе), и набрал комбинацию. Прежде чем рычаг поддался, ему пришлось это сделать дважды, потому что руки у него дрожали.
    
Сейф был забит денежной наличностью и пачками похожих на пергаменты листов с проштампованными надписями ОБЛИГАЦИИ НА ПРЕДЪЯВИТЕЛЯ. Джуниор тихонько присвистнул. В последний раз, когда он открывал сейф — стащить полтинник на прошлогоднюю Фрайбургскую ярмарку[81], - тут тоже лежало много денег, но и близко не столько. И никаких ОБЛИГАЦИЙ не было. Он вспомнил табличку на отцовском столе в его автосалоне: ОДОБРИЛ ЛИ БЫ ЭТУ АФЕРУ ИИСУС? Даже в своём настоящем состоянии испуга и замешательства Джуниор не мог не удивиться, одобрил ли бы Иисус все те аферы, которые его отец последними временами прокручивал где-то на стороне.
    
— Нет мне дела до его бизнеса, надо свои дела уладить, — произнёс он тихим голосом. Взял пятьсот баксов полтинниками и двадцатками, и уже едва не закрыл сейф, поколебался и вытянул ещё несколько соток. Принимая во внимание непристойно большое количество денег в сейфе, его отец может даже не заметить пропажи. А если и заметит, возможно, поймёт, почему Джуниор их взял. И, наверняка, одобрит. Как любил повторять Большой Джим: «Господь помогает тем, кто сам себе помогает».
    
В таком приподнятом настроении Джуниор легко потянул ещё четыре сотни. И только тогда закрыл сейф, смешал комбинацию цифр и повесил Иисуса назад на стену. Взяв из шкафа в приёмной куртку, он вышел во двор, оставив генератор реветь, а машину стирать его забрызганную кровью Энджи одежду.
   
   
    
     
4
    
    
Возле дома Маккейнов не было никого. Никогошечки, бля!
    
Притаившись на противоположной стороне улицы, Джуниор стоял под лёгеньким дождиком из падающего листвы и удивлялся, действительно ли он видит то, что видит: тёмный дом и, как и в первый раз, ни следа ни «Тойоты» Генри Маккейна, ни «Приуса» Ладонны. Все это выглядело слишком хорошо, чтобы быть правдой, даже слишком.
    
Возможно, они на городской площади. Там много народа этим вечером. Наверняка, обсуждают прекращение снабжения электричеством, хотя Джуниор не припоминал, чтобы когда-либо прежде отключения света служило причиной такого собрания; люди преимущественно шли к себе домой и ложились спать, именно так; и, если не случалось действительно страшной бури, ещё до того, как они начинали готовить себе завтраки, электричество появлялось вновь.
    
Может, теперешний перебой с электричеством — результат какого-то зрелищного происшествия того типа, которые регулярно показывают в новостях по телевизору. Джуниор не чётко припомнил какого-то старика, который спрашивал у него, что происходит, вскоре после того, как кое-что произошло с Энджи. В любом случае Джуниор, идя сюда, позаботился о том, чтобы с ним никто не заговорил. Мэйн-стрит он преодолел с опущенной головой и поднятым воротом (он едва не столкнулся с Энсоном Вилером, когда тот вышел из «Розы- Шиповника»). Уличные фонари не горели, и это помогло ему сохранить анонимность. Очередной подарок богов.
    
А теперь это. Третий дар. Огромный! Возможно ли такое, чтобы тело Энджи до сих пор не обнаружили? Не ждёт ли его здесь ловушка?
    
Джуниор представил себе, как шериф округа Касл или детектив из полиции штата говорят: «Ребята, нам лишь надо не лезть на глаза и подождать; убийца всегда возвращается на место своего преступления, это давно известный факт».
    
Телевизионное дерьмо. И все же, пересекая улицу (словно подталкиваемый какой-то потусторонней силой), Джуниор ожидал, что вот сейчас вспыхнут мощные ручные фонари, приколют его своими лучами, словно мотылька к куску картона; ждал, что кто-то позовёт — естественно, в мегафон: «Стой, ни с места, руки вверх!»
    
Ничего этого не случилось.
    
Сердце колотилось в его груди, и кровь стучала в висках (но в голове никакой боли, и это очень хороший знак), он вступил на подъездную аллею Маккейнов, и даже тогда дом остался тёмным и молчаливым. Даже генератора слышно не было, хотя соседский, у госпожи Гриннел, громыхал.
    
Джуниор осмотрелся через плечо и увидел, что над деревьями восходит огромный шар белого света. Что-то на южной окраине города или, может, дальше, в Моттоне. Не там ли произошло то, что стало причиной перебоя в снабжении электричеством? Возможно.
    
Он подошёл к задним дверям. Передние должны были бы оставаться незапертыми, если никто не возвращался домой после инцидента с Энджи, но ему не хотелось заходить в дом через переднее крыльцо. Зашёл бы, конечно, если бы надо было, хотя, возможно, такой потребности не возникнет. Наконец, удача была на его стороне.
    
Щеколда звякнула.
    
Джуниор заглянул в кухню и моментально почувствовал запах крови — немного похоже на запах крахмальной присыпки, только несвежей. Произнёс: «Эй? Привет? Есть кто дома?» Почти наверняка, никого нет, однако, если кто-то и есть, если по какому-то чуду Генри или Ладонна поставили свои машины около городской площади и пришли домой пешком (почему-то не заметив на кухонном полу собственной мёртвой дочери), он закричит. Да! Закричит и «обнаружит тело». Это не обманет команду криминалистического фургона, но немного времени он выигрывает.
    
— Хеллоу, мистер Маккейн! Миссис Маккейн! — И тогда, вслед за вспышкой вдохновения: — Энджи, ты дома?
    
Разве он спрашивал бы такое, если бы сам её убил? Конечно же, нет! И вдруг ужасная мысль пронзила его: а что, если она ответит? Оттуда, с пола, где она лежит, сейчас ему ответит? Ответит с булькотением крови в горле.
    
— Возьми себя в руки, — произнёс он. Конечно надо, хотя как же это тяжело. Особенно во тьме. А впрочем, в Библии такие вещи то и дело происходят. В Библии люди иногда возвращаются к жизни, как зомби в «Ночи живых мертвецов»[82].
    
— Есть кто дома?
    
А черт. Пусто.
    
Его глаза привыкли к тьме, хотя и не совсем. Нужен свет. Следовало бы прихватить фонарь из дома, но, когда ты привык к тому, что достаточно просто щёлкнуть выключателем, о таких вещах легко забыть. Джуниор пересёк кухню, переступив через тело Энджи, и приоткрыл первые из двух дверей в дальней стене. Там оказалась кладовка. Он смог рассмотреть только полки, заставленные консервами и бутылками. За другими дверями ему повезло больше. Там была прачечная. И если он не ошибся в отношении той вещи, которая находилась на полке справа от него, значит, удача его ещё не покинула.
    
Он не ошибся. Это был фонарь, замечательный, мощный. Надо осторожней подсвечивать себе на кухне — обязательно не забыть задвинуть шторы, — но в прачечной он мог светить себе вволю. Тут ему было удобно.
    
Стиральный порошок. Отбеливатель. Освежитель. Ведро и «Свиффер»[83]. Хорошо. Генератор не работает, итак, здесь есть только холодная вода, но её хватит в кране, чтобы наполнить одно ведро, а там ещё есть и всякие туалетные бачки. А холодная — именно то, что ему нужно. Для крови — холодная.
    
Он будет мыть, как ярая домохозяйка, которой когда-то была его мать, всегда помнящая поучения своего мужа: «Держи чистыми дом, руки и душу». Он смоет кровь. Потом вытрет всё, что вспомнит, к чему касался, и все, о чём не помнит, но до чего мог дотронуться. Но сначала…
    
Тело. Надо что-то сделать с телом.
    
Джуниор решил, что пока что подойдёт и кладовка. Он схватил её под подмышки, перетянул туда, отпустил — чмяк. И уже тогда принялся за работу. Напевая себе под нос, он сначала прицепил к холодильнику все магниты, потом закрыл шторы. Успел наполнить ведро едва ли не по края, и только тогда кран начал сипеть. Очередной бонус.
    
Он ещё тёр, работа шла хорошо, хотя до конца было ещё далеко, когда прозвучал стук в передние двери.
    
Джуниор поднял голову, глаза широко раскрыты, губы вывернуты в далёкой от веселья гримасе испуга.
    
— Энджи? — прозвучал девичий голос сквозь всхлипы. — Энджи, ты дома? — Снова стук, и тогда двери приоткрылись. Удача, похоже, его покинула. — Энджи, прошу, хотя бы ты была здесь. Я видела, твоя машина стоит в гараже…
    
Сука! Гараж! Он не проверил их блядский гараж!
    
— Энджи? — вновь хныканье. Знакомый голос. О, Боже, не та ли это идиотка Доди Сендерс? Да она. — Энджи, она мне сказала, что моя мама мертва! Миссис Шамвей сказала, что она погибла!
    
Джуниор надеялся, что она сначала поднимется на второй этаж, в комнату Энджи. Но вместо этого Доди направилась через холл в кухню, передвигаясь в темноте медленно, неуверенно.
    
— Энджи? Ты в кухне? Я вроде бы видела свет.
    
У Джуниора вновь заболела голова, и виновата в этом была эта назойливая, постоянно обкуренная сучка. Что бы не случилось сейчас… это будет только её вина.
   
   
    
     
5
    
    
Доди Сендерс была все ещё немного обкуренная и пьяненькая, её кумарило; мать её погибла, а сама она в темноте на ощупь продвигалась по коридору в доме своей наилучшей подруги; и тут наступила на что-то, что скользнуло под её ступнёй так, что она едва не бухнулась на сраку, задрав ноги. Доди ухватилась за перила ступенек, вывернула себе пару пальцев, и вскрикнула. Она вроде бы и осознавала, что все это с ней действительно происходит, и в то же время в это невозможно было поверить. Чувствовала себя так, словно заблудилась в каком-то параллельном измерении, как это бывает в фантастическом кино.
    
Она наклонилась посмотреть, что там попало ей под ноги. Похоже было на полотенце. Какой-то дурак бросил полотенце на полу в коридоре. Тогда она услышала, как что-то шевельнулось в темноте впереди. В кухне.
    
— Энджи, это ты?
    
Нет ответа. Однако ей послышалось, что там кто-то есть, хотя, может, только показалось.
    
— Энджи? — она вновь двинулась вперёд, держа вывернутую правую руку (пальцы распухнут, подумала она, да и уже опухают) прижатой к телу. Левую протянула перед собой, нащупывая в темноте. — Энджи, пожалуйста, будь там! Моя мать умерла, я не шучу. Миссис Шамвей мне сказала, а она не шутит, ты мне так нужна!
    
А день так удачно начался. Она встала рано (ну… в десять часов, это для неё рано) и совсем не собиралась прогуливать работу. И тогда ей позвонила по телефону Саманта Буши, сказала, что прикупила на е-Bay[84] несколько новых куколок «Братц»[85] и спрашивала, не хочет ли Доди прийти, помочь ей их помучить. Подвергать пытке кукол «Братц» они завели себе моду ещё в старших классах — покупали их на домашних распродажах, а потом вешали, втыкали булавки им в глуповатые головки, обливали их бензином для зажигалок, и поджигали. Доди понимала, что они уже должны были бы вырасти из этой игры, они уже были взрослыми или почти взрослыми. Это же детские шалости. К тому же какие-то жуткие, если серьёзно подумать. Но дело в том, что Сэмми имела собственное жилье на Моттонской дороге — просто трейлер, но он принадлежал только ей, после того как весной куда-то завеялся её муж, — а её Малыш Уолтер спал практически целыми днями. Плюс, у Сэмми всегда была бешеная трава. Доди догадывалась, что берет её она у тех самых ребят, с которыми гуляет. По уик-эндам её трейлер был популярным местом. Но дело в том, что Доди зареклась курить траву. Больше никогда никакой травы после тех неприятностей с поваром. Больше никогда у неё продлилось чуть более недели, до этого дня, до звонка Саманты.
    
— Тебе достанутся Джейд и Ясмин, — заманивала Сэмми. — А ещё у меня есть такая крутая, ну, ты сама знаешь что. — Она всегда так говорила, словно тот, кто мог её подслушивать, не понял бы, о чём речь идёт. — А ещё мы сможем, сама знаешь что.
    
Доди и это хорошо знала, о чём именно идёт речь, и у неё немного встрепенулось Вот Там, Внизу (сами знаете где), хотя это занятие тоже было детской забавой, которую им следовало бы давно прекратить.
    
— Да, наверное, нет, Сэмми. Мне на работу в два часа, и…
    
— Ясмин ждёт, — перебила Сэмми. — А ты же так ненавидишь эту сучку.
    
Да, это было правдой. Ясмин была сукой из сук изо всех «Братцев», по мнению Доди. А до двух ещё почти четыре часа. Кроме того, ничего страшного, если она немного и опоздает. Разве Рози её выгонит? А кто другой станет делать для неё эту сраную работу?
    
— О'кей. Только ненадолго. И только потому, что я ненавижу эту Ясмин.
    
Сэмми захохотала.
    
— И я не буду больше того, ну, сама знаешь чего. Ни того, ни другого.
    
— Без проблем, — согласилась Сэмми. — Давай быстрее.
    
И Доди села в машину и поехала и, конечно, поняла, что глумление над «Братцами» не дарит никакого удовольствия, если не зарядиться немного кайфом, и она зарядилась вместе с Сэмми. Вместе же они и организовали Ясмин сеанс пластической хирургии с помощью жидкости для прочищения канализационных стоков, и им было очень весело. Потом Сэмми захотела продемонстрировать ей классную новенькую кофточку, приобретённую ей в «Дэби»[86], и хотя она уже немного потолстела в животике, но на вкус Доди, она все ещё выглядела хорошенькой, наверняка, потому, что они обе были немного нетрезвые — по правде говоря, в хлам обдолбанные — и поскольку Малыш Уолтер все ещё спал (его отец настоял на этом имени для мальчика в честь какого-то старого блюзмена, и этот его постоянный сон, да-да, у Доди было подозрение, что у Малыша Уолтера задержка в развитии, что и не удивительно, принимая во внимание то количество дури, которую высмолила Сэмми, пока его вынашивала), они с Сэмми оказались в кровати и занялись тем самым, сами знаете чем. После чего заснули, а когда Доди проснулась, потому что Малыш Уолтер вопил — усраться-не-поддаться, быстрей звоним по телефону на Шестой канал[87], - то на часах было уже около пяти. Совсем поздно идти на работу, а тут ещё Сэмми достала бутылку чёрного Джонни Уокера, и они бахнули разок, другой, третий, и Сэмми решила посмотреть, как там идут дела у бэби «Братц» в микроволновке, вот только электричества почему-то не было.
    
Доди доползла до города со скоростью меньшей шестнадцати миль в час, все ещё пьяная и в параноидальном до чёртиков состоянии, постоянно кося глазом в зеркало заднего вида, нет ли у неё копов на хвосте, почему-то уверенная, что, если её остановят, то обязательно это будет эта рыжеволосая сучка Джеки Веттингтон. Или отец появится на перерыв домой и почувствует алкоголь в её дыхании. Или мать окажется дома, обессиленная после этого идиотского тренировочного полёта настолько, что решит остаться дома, вместо игры в бинго со своими в Восточной Звезде[88].
    
— Пожалуйста, Господи, — молилась она. — Прошу, проведи меня через это, и я никогда больше не буду этого самого. И того тоже, сам знаешь чего. Никогда в жизни.
    
Бог услышал её молитвы. Дома никого не было. Электричества не было и здесь тоже, но в своём неуверенном состоянии Доди едва это заметила. Она заползла наверх по ступенькам в свою комнату, сняла с себя джинсы и рубашку и упала на кровать. Только на несколько минут, заверила себя. И тогда она закинет пропахшую драпом одежду в машинку, а сама станет под душ. Она дышала духами Сэмми, которые та, вероятно, покупает галлонами у Бэрпи.
    
Вот только из-за отсутствия электричества будильник себе выставить она тоже не могла, и когда её разбудил стук в двери, было уже темно. Она набросила халат и спустилась на первый этаж почему-то уверенная, что появилась та рыжеволосая полицейская с большими сиськами, чтобы сейчас же её арестовать за езду в нетрезвом состоянии. А может, ещё и за употребление дури. Доди подумала, что и за то другое, сами знаете что, хотя это не является противозаконным, хотя и не была в этом полностью уверена.
    
Там оказалась не Джеки Веттингтон. Там оказалась Джулия Шамвей, редактор-издатель «Демократа». В руке она держала фонарик. Посветила прямо в лицо Доди, которое, наверное, опухло ото сна, глаза, безусловно, все ещё красные, и на голове невесть что, — и тогда опустила фонарь. Свет прошёлся по лицу самой Джулии, и Доди заметила на нём выражение сожаления, от чего девушка ощутила неуверенность и страх.
    
— Бедный ты ребёнок, — произнесла Джулия. — Ты же ещё не знаешь, да?
    
— Не знаю что? — спросила Доди. Именно тогда у неё появилось ощущение параллельной реальности. — Что я не знаю?
    
И Джулия Шамвей ей рассказала.
   
   
    
     
6
    
    
— Энджи? Энджи, прошу тебя!
    
Нащупывает путь сквозь коридор. Рука болит. В голове гудит. Она могла бы поискать отца — миссис Шамвей предложила ей помощь, начать с похоронного салона Бови, — но у неё кровь застыла от самого только упоминания об этом месте. Кроме того, ей больше всего сейчас нужна была Энджи. Энджи, которая обнимет её крепко, без всякого намёка на то, сами знаете что. Энджи, которая была её лучшей подругой.
    
Какая-то тень выскользнула из кухни и быстро двинулась к ней.
    
— Ты здесь, слава тебе, Господи! — всхлипнула она ещё громче и бросилась к той фигуре с растопыренными руками. — Ой, как это ужасно! Это мне наказание за то, что я была такой отвратительной, я знаю, знаю!
    
Тёмная фигура и сама расставила руки, однако, не для утешительных объятий. Вместо этого пальцы на концах тех рук сомкнулись у Доди на горле.
   
  
  
   
    
На благо города — на благо людям
   
   
    
     
1
    
    
Энди Сендерс действительно находился в похоронном салоне Бови. Он пришёл туда с тяжёлым грузом: волнение, тоска, разбитое сердце.
    
Сейчас он сидел в Поминальном зале № 1 в компании с телом в гробу, который стоял посреди помещения. Гертруда Эванс, восьмидесятисеми… (или, может, восьмидесятивосьмилетняя) умершая от острой сердечной недостаточности два дня тому назад. Энди ещё присылал письмо-соболезнование, хотя неизвестно, кто мог бы его получить; Гертин муж уже лет десять, как умер. Но это не имело значения. Он всегда посылал соболезнование, написанное ручкой на официальном кремовом бланке с заголовком ОФИС ПЕРВОГО ВЫБОРНОГО. Он считал, что это входит в его обязанности.
    
Большой Джим не мог отвлекаться на такие дела. Большой Джим был весьма занят руководством тем, что он называл «нашим бизнесом», имея в виду Честер Милл. Сказать честно, руководил он им, будто своей частной железной дорогой, но Энди никогда на это не жаловался; он понимал, что Большой Джим прыткий. Энди понимал также и ещё кое-что другое: без Эндрю Делоиса Сендерса самого Большого Джима, наверняка, не выбрали бы даже в секретари. Большой Джим умел продавать подержанные машины, обещая колоссальные выгоды, небольшой первый взнос и бонусы типа дешёвых корейских пылесосов, но когда он попытался в тот раз стать дилером «Тойоты», компания вместо него выбрала Вилла Фримэна. Принимая во внимание его уровень продаж и расположение бизнеса возле шоссе 119, Большой Джим никак не мог понять, почему «Тойота» сделала такой тупой выбор.
    
А Энди мог. Пусть он и не принадлежал к самым хитрым медведям в их лесу, но вполне понимал, что Большой Джим не имеет душевного тепла. Он был жёстким человеком (кое-кто из тех, кто купились на его крохотный первый взнос, говорили даже: жесткосердечный), он был убедительным, однако также и холодным. А Энди напротив, всегда делился своим душевным теплом. Прохаживаясь по городу перед выборами, Энди рассказывал людям, что они с Большим Джимом словно близнецы Даблминт[89], или Клик и Клак[90], или сэндвич с джемом и арахисовым маслом, и Честер Миллу нужны они оба в одной упряжке (конечно, с кем-то третьим, кто будет готов запрячься — сейчас это была Эндрия Гриннел, сестра Рози Твичел). Энди всегда нравилось его партнёрство с Большим Джимом. Особенно финансовые результаты за последние пару-тройку лет, но и ещё и в духовном смысле. Большой Джим знал, каким образом что делается и почему оно должен именно так делаться. «Мы впряглись надолго, — любил он говорить. — Мы все делаем для города. Для людей. Для их блага». И это было хорошо. Хорошо делать добро. Однако сегодня… в этот вечер…
    
— Я с самого начала был против тех уроков пилотирования, — произнёс он и вновь начал рыдать. В скором времени он уже рыдал в полный голос, но в этом не было ничего страшного, потому что Бренда Перкинс уже постояла возле тела своего мужа и ушла, беззвучно глотая слезы, а брат Бови находились внизу. Работы на них навалилось много (Энди понимал, хотя только краем сознания, что происходит что-то очень-очень плохое). Ферн Бови сходил перекусить в «Розу-Шиповник», а когда вернулся, Энди подумал, что он прогонит его прочь, но Ферн прошёл мимо него по холлу, даже не взглянув на Энди, который сидел здесь, свесив руки между колен, с распущенным галстуком и растрёпанным волосами.
    
Ферн исчез за дверьми того помещения, которое они с братом называли «мастерской». (Ужас! Ужас!) Там лежал Дюк Перкинс. А также этот проклятый летун Чак Томпсон, который, возможно, и не сам подбил его жену к тем урокам, однако же, и не отговорил её от них. А может, и ещё какие-то другие трупы также лежали там, внизу.
    
Клодетт лежала точно.
    
Энди выдал похожий на булькотение стон и ещё плотнее сцепил руки. Как ему жить без неё? Он же не сможет без неё жить. И не только потому, что он любил её больше собственной жизни. Это Клодетт (вместе с регулярными, необлагаемыми и все постоянно увеличиваемыми инъекциями денежной наличности со стороны Джима Ренни) поддерживала на плаву их аптеку; сам Энди довёл бы её до банкротства ещё на границе столетий. Его специальность — общение с людьми, а не со счетами или бухгалтерскими книгами. Вот его жена — она специалистка по цифрам. То есть была специалисткой.
    
Эта фраза в прошлом времени прозвучала в его мозге, и он вновь застонал.
    
Клодетт с Большим Джимом даже как-то вместе исправляли что-то в городских книгах, когда их проверяла аудиторская служба штата. Та проверка не застала их неожиданно, потому что Большого Джима предупредили о ней заранее. Деталей не сообщили, однако сказали достаточно, чтобы они поработали с компьютерной программой, которую Клодетт называла «миссис ЧИСТКА». Так они её называли, потому что она выдавала чистые цифры. Они из этого аудита вышли кристально чистыми, вместо того, чтобы сесть в тюрьму (что было бы несправедливо, учитывая то, что большинство того, чем они занимались — фактически, едва ли не все — делалось на благо города).
    
Если сказать правду, вот кем была Клодетт Сендерс: миловидной версией Джима Ренни, добрейшим Джимом Ренни она была, то есть человеком, с которым Энди мог спать и рассказывать ей свои секреты, и жизнь без неё казалась ему немыслимой.
    
Энди вновь начал рыдать, и тут уже сам Джим Ренни положил ему руку на плечо и сжал. Энди не слышал, как тот зашёл, но не подскочил. Он просто ожидал эту руку, потому что её хозяин всегда появлялся тогда, когда Энди нуждался в нём больше всего.
    
— Я знал, что найду тебя здесь, — произнёс Большой Джим. — Энди, друг, мне очень, очень жаль.
    
Энди подскочил с места, нащупал руками туловище Джима и продолжил рыдание уже Большому Джиму в пиджак.
    
— Говорил же я ей, что эти её лётные уроки опасные! Я ей говорил, что этот Чак Томпсон точь-в-точь такой же осел, как и его отец.
    
Большой Джим успокаивающе гладил его по спине.
    
— Понимаю, но она сейчас в лучшем месте, Энди: сегодня она ужинает с Иисусом Христом — ростбиф, зелёный горошек, картофельное пюре с подливкой! Разве это не прекрасно? Подумай об этом. Как ты смотришь на то, чтобы нам сейчас помолиться?
    
— Да! — всхлипнул Энди. — Конечно, Большой Джим! Помолись со мной.
    
Они опустились на колени, и Большой Джим начал долго и неистово молиться за душу Клодетт Сендерс. (Под ними, в секционном зале, их услышал Стюарт Бови и, подняв голову к потолку, заметил: «Этот мужчина умудряется срать одновременно из двух дырок».)
    
Минут через пять после «теперь видим мы словно в зеркале» и «когда я ребёнком был, то я говорил, как ребёнок»[91] (Энди не очень понимал уместность последнего, однако его это совсем не волновало, ему было так утешительно стоять на коленях с Большим Джимом) Ренни завершил: «ВоимяИисусааминь» — и помог Энди встать.
    
Стоя с ним лицом к лицу, грудью к груди, Большой Джим сжал руками плечи Энди и посмотрел ему в глаза.
    
— Итак, партнёр, — произнёс он. Джим всегда называл Энди партнёром, когда ситуация становилась серьёзной. — Готов ли ты заниматься работой?
    
Энди в ответ только безмолвно таращился.
    
Большой Джим кивнул так, словно Энди высказал свой резонный (согласно обстоятельствам) протест.
    
— Конечно, я понимаю, как это тяжело. Несправедливо. Несоответствующий момент, чтобы просить тебя об этом. И ты имел бы полное право — Бог знает, что ты его имеешь — съездить мне прямо тут, в моё никчёмное рыло. Но иногда мы должны ставить благо других превыше всего — разве не воистину так?
    
— На благо города, — произнёс Энди. Впервые после того, как он получил весть о Клодетт, перед ним проблеснул какой-то свет.
    
Большой Джим кивнул. Лицо у него оставалось серьёзным, но глаза сияли. У Энди промелькнула странная мысль: «Он выглядит на десять лет моложе».
    
— Конечно, ты прав. Мы хранители, партнёр. Хранители общественного блага. Не всегда лёгкая работа, но всегда необходимая. Я послал эту, Веттингтон, разыскать Эндрию. Приказал ей привезти Эндрию в комнату заседаний. В наручниках, если возникнет необходимость, — рассмеялся Большой Джим. — Она будет там. А Пит Рендольф составляет список всех имеющихся в городе копов. Их мало. Мы должны объединить все наши усилия. Если эта ситуация будет продолжаться, власть должна быть решительной. Ну что скажешь? Будешь делить власть со мной?
    
Энди кивнул. Подумал, что так ему легче будет отвлечься. А если даже это не поможет, поглощённым заботами, как пчёлка, ему будет легче переживать. Кроме того, его уже дрожь начала пробирать от созерцания Гэрти Эванс в гробу. Да и работа не тяжёлая. Всего лишь сидеть в комнате заседаний и поднимать руку вслед за Большим Джимом. Эндрия Гриннел, которая всегда имеет несколько сонный вид, будет делать то же самое. Если возникнет потребность принять какие-то чрезвычайные меры, все обеспечит Большой Джим.
    
— Поехали, — ответил Энди.
    
Большой Джим хлопнул его по спине, положил руку на сутулые плечи Энди и повёл его из поминального зала. Тяжелехонькой была его рука. Мясистой. Но ощущения дарила хорошие.
    
О своей дочери он ни разу не вспомнил. Погрузившись в собственную скорбь, Энди Сендерс напрочь о ней забыл.
   
   
    
     
2
    
    
Джулия Шамвей медленно шла по Коммонуэлс-Стрит, где жили самые богатые жители города, в сторону Мэйн-стрит. Уже десять лет, как удачно разведённая, она жила над редакцией «Демократа» с Горесом, своим стареньким валлийским корги[92]. Когда-то назвала его в честь большого мистера Грили[93], который запомнился единственной фразой: «На Запад, юноша, отправляйся на Запад», — но действительно его самой главной заслугой, по мнению Джулии, была работа в роли редактора газеты. Если бы сама Джулия могла делать свою работу, хотя бы наполовину так же эффективно, как делал когда-то свою в «Нью-Йорк Трибьюн» господин Грили, она считала бы себя успешной.
    
Конечно, её Горес всегда считал её успешной, что делало его в табеле о рангах Джулии наилучшей собакой в мире. Она выведет его на прогулку, как только доберётся домой, а потом ещё выше поднимется в его глазах, прибавив к его корму кусочки вчерашнего бифштекса. И им обоим будет хорошо, а ей хотелось, чтобы стало хорошо — хотя бы от чего-нибудь, хотя бы на чуток, — потому, что чувствовала она себя сейчас плохо.
    
Это состояние для неё не было новым. Все свои сорок три года она прожила в Милле, и то, что происходило в её родном городе в течение последних десяти, нравилось ей всё меньше и меньше. Её беспокоила непостижимая разруха канализационной системы и мусороперерабатывающего завода, не смотря на вложенные в них средства; её беспокоило неминуемое закрытие Заоблачной верхушки, городского лыжного курорта; её беспокоило то, что Джим Ренни теперь обворовывает город ещё сильнее, чем тогда, когда у неё возникли подозрения в отношении этого(а она подозревала, что он хорошенько приворовывает в течение многих десятилетий). И, конечно же, беспокоило это новое явление, которое казалось ей едва ли не слишком большим для постижения её разумом. Каждый раз, стараясь вернуться к нему мысленно, она концентрировалась на какой-то отдельной детали, небольшой, зато конкретной: например, на том, что ей все реже и реже удаётся кому-то дозвониться по мобильному. А сама она не получила никаких звонков, что не могло её не беспокоить, и даже очень. Не говоря о близких друзьях и родственниках из-за города, ей сейчас должны были бы беспрерывно названивать из других газет: Льюистоновской «Сан», Портлендской «Пресс Гералд», возможно, даже из «Нью-Йорк Таймс».
    
Имеют ли и другие люди в Честер Милле сейчас такие же проблемы?
    
Ей надо съездить к границе с Моттоном и увидеть все собственными глазами. Если она не сможет вызвонить Пита Фримэна, её самого лучшего фотографа, снимет сама несколько кадров с помощью аппарата, который прозвала своим «чрезвычайным Никоном». Говорят, что там, вдоль границы с Моттоном и Таркер Миллом, установили какую-то карантинную зону — скорее всего, на границе с другими городами тоже, — но с этой стороны будет удобнее подойти достаточно близко к тому месту. Пусть попробуют её прогнать, а впрочем, если этот барьер действительно такой непроницаемый, как говорят люди, словами все у них и закончится.
    
— Желаешь укусить, но трудно добраться, — произнесла она вслух. Действительно так. Если бы её можно было бы достать словами, Джим Ренни спровадил бы её в палату интенсивной терапии ещё три года назад, когда она написала статью о той смехотворной проверке, которую здесь вела аудиторская служба штата. Он, конечно, многим прибрехивал о том, что подаст в суд на газету, но дальше попугиваний так ничего и не пошло; она даже хотела написать редакторскую колонку на эту тему, большей частью потому, что уже выдумала эффектный заголовок: ОБЕЩАННЫЙ ИСК ИСЧЕЗ ИЗ ПОЛЯ ЗРЕНИЯ.
    
О, да, она беспокоилась. Это было естественно, взирая на её специальность. Непривычным было то, что её беспокоило её собственное поведение, и теперь, остановившись на углу Мэйн-стрит и Коммон, она задумалась. Вместо того чтобы повернуть налево, на Мэйн, она оглянулась в ту сторону, откуда пришла. И потихоньку, тем тоном, которым по обыкновению обращалась к Горесу, пробормотала: «Не следовало бы мне оставлять девушку одну».
    
Джулия не сделала бы этого, если бы приехала туда на машине. Но она пришла туда пешком, а, кроме того — Доди так настойчиво отказывалась. От неё ещё и чем-то пахло. Дурью? Возможно. Не то чтобы Джулия имела какое-то особое предубеждение против травы. Она тоже выкурила свою немалую часть за долгие годы. Возможно, это поможет девушке приглушить горе. Снимет остроту скорби, когда она наиболее болезненна.
    
— Не надо за меня переживать, — сказала Доди. — Я поищу отца. Но сначала мне надо одеться, — и показала на свой халат.
    
— Я подожду, — ответила Джулия… хотя ей не хотелось ждать. Впереди у неё была длинная ночь, начиная с выполнения её обязанностей перед псом. Горес сейчас, наверняка, уже едва не взрывается, после того как не получил регулярной прогулки в пять часов, да и проголодался он тоже. А вот когда он сделает все свои дела, тогда она уже поедет к тому барьеру, как его уже называют люди. Посмотрит собственными глазами. Сфотографирует, если там есть что фотографировать.
    
Да и тогда ещё не конец. Надо подумать, не издать ли спецвыпуск «Демократа». Газета много значила для неё и, как она думала, для города тоже. Конечно, уже завтра утром все это может кончиться, однако Джулия имела ощущение — отчасти оно содержалось у неё в голове, а отчасти в душе, — что этого не произойдёт.
    
И всё-таки. Не следовало бы ей оставлять Доди Сендерс в одиночестве. На удивление, она будто бы держала себя в руках, хотя, может, она так спокойно отказалась из-за шока. И из-за дури, конечно. Однако же, на вид она была в полном порядке.
    
— Не надо меня ждать. Я не хочу, чтобы вы меня ждали.
    
— Не знаю, разумно ли тебе сейчас оставаться в одиночестве, дорогая.
    
— Я пойду к Энджи, — сказала Доди и, показалось, даже немного расцвела при этих словах, хотя слезы непрерывно котились ей по щекам. — Она пойдёт со мной искать моего отца, — кивнула она. — Энджи мне нужна сейчас более всего.
    
По мнению Джулии, дочь Маккейнов имела разума только на чуть-чуть большие той девушки, которая унаследовала физические данные своей матери, но, к сожалению, мозг своего отца. Впрочем, Энджи была её подругой, а при таких обстоятельствах задушевная подруга для Доди Сендерс значила намного больше, чем какая-то чужая тётка.
    
— Я могла бы пойти с тобой… — произнесла она нехотя, понимая, что даже в своём теперешнем тяжёлом состоянии от свежей потери девушка, наверняка, заметит это её нежелание.
    
— Не надо. Здесь всего лишь несколько кварталов.
    
— Ну, тогда…
    
— Мисс Шамвей,… а вы уверены? Вы уверены, что моя мама…
    
Очень неохотно Джулия кивнула. Она получила подтверждение от Эрни Келверта: бортовой номер самолёта. От него она также получила и кое-что другое, вещь, которая должна была бы попасть в полицию. Джулия могла настоять, чтобы Эрни передал её туда, если бы не ужасная весть о том, что Дюк Перкинс мёртв, а его место теперь занимает этот некомпетентный лентяюга Рендольф.
    
Вещью, которую ей принёс Эрни, были залитые кровью водительские права Клодетт. Они лежали у Джулии в кармане, в то время как она стояла на крыльце Сендерсов, там они и остались. Она отдаст их или Энди, или этой бледной, с растрёпанным волосами девушке, когда случится другая, более подходящая возможность… но не сейчас.
    
— Благодарю вас, — сказала Доди печальным формальным тоном. — А теперь уходите, пожалуйста. Мне не хотелось бы выглядеть невежливой, но…
    
Она так и не закончила свою мысль, просто закрыла двери посреди этой фразы.
    
И что сделала Джулия Шамвей? Выполнила приказ убитой горем двадцатилетней девушки, которая, возможно, была такой обдолбанной, что не могла даже отвечать за свои действия. Но самой Джулии было за что отвечать в этот вечер, в первую очередь она несла ответственность за Гореса. И за газету. Пусть люди и подсмеиваются с зернистых черно-белых снимков Пита Фримэна и витиеватых репортажей в её «Демократе» о таких местных событиях, как бал «Очаровывающая ночь» в Милловской средней школе; пусть говорят, что польза от газеты состоит только в том, что она годится на подстилку в кошачий туалет — они в ней нуждаются и, особенно, когда случается что-то плохое. Джулия хотела, чтобы завтра утром они получили газету, даже если ей придётся не спать целую ночь. А благодаря тому, что оба её репортёра уехали на уик-энд из города, так оно наверняка и будет.
    
Джулия сосредоточилась на мысли, как ей справиться с таким вызовом, и скорбное лицо Доди Сендерс начало уплывать из её памяти.
   
   
    
     
3
    
    
Зайдя в дом, она встретилась с укоризненным взглядом Гореса, но мокрых следов на ковре не увидела и коричневой кучки под стулом в коридоре тоже — магическое место, которое пёс считал невидимым для человеческих глаз. Она пристегнула поводок, вывела Гореса и терпеливо ждала, пока он, при этом пошатываясь, обссыкал свои любимые водосточные трубы. Ему было уже пятнадцать лет — староват как для корги. Тем временем она засмотрелась на белое сияние, которое отсвечивалось на южном небосклоне. Ей это напомнило кадр из какого-то фантастического фильма Стивена Спилберга. Сияние нарастало, до неё доносили звуки чуп-чуп-чуп, вертолёты лопотали чуть слышно, однако непрерывно. И сколько же это они там понаставили прожекторов? Такое впечатление, словно Северный Моттон превратился в аэродром где-то в Ираке.
    
Теперь Горес уже лениво кружил, вынюхивая себе удобное место для завершения вечернего ритуала испражнения, исполняя вечно модный собачий вальс «Какашечка». Джулия воспользовалась паузой, чтобы вновь подвергнуть испытанию свой мобильный. Как почти во всех случаях в этот вечер, телефон сначала выдал несколько нормальных гудков… и тогда окончательно замолчал.
    
«Мне придётся печатать газету на ксероксе. Это означает — максимум семьсот пятьдесят экземпляров».
    
«Демократ» уже двадцать лет, как не печатался автономно. С 2002-го Джулия каждую неделю отвозила макет в типографию «Вью Принтинг» в Касл Роке, а теперь она даже этого не должна была делать. Каждый вторник вечером она просто отсылала гранки по электронной почте, и уже на следующий день, ещё до семи утра, из «Вью Принтинг» привозили готовые, аккуратно запакованные в пластик, экземпляры газеты. Для Джулии, выросшей с корректорским карандашом при машинописных листах, которые, после завершения работы с ними, назывались «пригвождёнными», такой процесс выглядел магией. И, как всякая магия, казался немного ненадёжным.
    
Сегодня её недоверие получило подтверждение. Компьютерную вёрстку она ещё, наверняка, способна переслать в «Вью Принтинг», но никто не в силах привезти сюда утром готовые газеты. Она подумала, что утром никто не сможет подойти к границам Милла ближе, чем на пять миль. По всему периметру. На её счастье, в бывшей комнате для печати стоял большой мощный генератор, фотокопировальная машина была — зверь, Джулия также имела запас бумаги, свыше пятисот пачек. Если удастся привлечь на помощь Пита Фримэна… или Тони Гая, который пишет о спорте…
    
Тем временем Горес наконец-то принял позу. Когда он закончил своё дело, за дело принялась она с маленьким зелёным пакетиком, помеченным надписью «Собачий помёт», гадая, что подумал бы Горес Грили об этом мире, в котором сбор из водосточных труб собачьего дерьма является не просто социально ответственным действием, а прописанным законом обязанностью. Он бы, наверняка, застрелился, подумалось ей.
    
Заполнив и завязав пакет, она вновь попробовала позвонить.
    
Безрезультатно.
    
Джулия отвела Гореса домой и накормила.
   
   
    
     
4
    
    
Мобильный зазвонил, когда она застёгивала плащ, собираясь ехать к барьеру. Поковырявшись в кармане, она едва не упустила на землю камеру, которую перед тем повесила себе на плечо. Надыбала телефон, взглянула на входящий номер и увидела надпись АНОНИМНЫЙ.
    
— Алло? — произнесла она, и что-то такое, вероятно, было в её голосе, потому что Горес в ожидании под дверями теперь, когда его выгуляли и накормили, более чем готовый к ночной экспедиции, насторожил уши и взглянул на неё.
    
— Миссис Шамвей? — мужской голос, отрывистый, официальный тон.
    
— Мисс Шамвей. С кем я говорю?
    
— Говорит полковник Джеймс Кокс, мисс Шамвей. Армия США.
    
— И чем удостоилась я такого почёта, как этот ваш звонок? — она ощутила сарказм в собственном голосе, и ей это не понравилось — это непрофессионально. Но ей было страшно, а сарказм у неё всегда проявлялся как реакция на страх.
    
— Мне нужно связаться с человеком по имени Дейл Барбара. Вы знаете такого человека?
    
Конечно, она знала Барбару. И была удивлена, увидев его в этот вечер в «Розе-Шиповнике». Не ополоумел ли он, оставшись в городе, и разве сама Рози не говорила ей вчера, что он предупредил её о своём увольнении? Случай с Дейлом Барбарой был лишь одной из сотен известных Джулии похожих историй, о которых она так и не написала. Издателю газеты в маленьком городе приходится оставлять не откупоренными много банок с червями. Тебе нужно выбирать своё поле боя. Так же, как — она была в этом уверена — его избрали для себя Джуниор Ренни с его друзьями. Вместе с тем, она имела большие сомнения в отношении истинности сплетен о связи между Барбарой и Энджи, наилучшей подругой Доди. Прежде всего, потому, что Барбара, по её мнению, имел более изысканный вкус.
    
— Мисс Шамвей? — Холодно, официально. Голос снаружи. Ещё и поэтому её должен был бы раздражать этот голос. — Вы здесь?
    
— Я здесь. Да, я знаю Дейла Барбару. Он готовит в ресторанчике на Мэйн-стрит. И что?
    
— Похоже, он не имеет мобильного телефона, а ресторан не отвечает…
    
— Там закрыто…
    
— …а проводная связь, конечно же, не работает.
    
— Кажется, в нашем городе сегодня ничто не работает надлежащим образом, господин полковник Кокс. Включая мобильные телефоны. Хотя я заметила, что вы без каких-либо проблем до меня дозвонились, что наводит на мысли, что именно на вас лежит ответственность за всё это. — Эта её гневная тирада — как и сарказм, порождение страха — саму её удивил. — Что вы наделали? Люди, что это вы там наделали?
    
— Ничего. Насколько мне известно, ничего.
    
Её это так удивило, что она растерялась, не зная, что сказать дальше. Это было так не похоже на ту Джулию Шамвей, которую хорошо и давно знали жители Милла.
    
— Что касается мобильных, да, — произнёс он. — Входящие и исходящие звонки из Честер Милла сейчас заблокированы. В интересах национальной безопасности. И, со всем моим уважением, мэм, на нашем месте вы поступили бы так же.
    
— Сомневаюсь.
    
— На самом деле? — произнёс он заинтересованно, но не гневно. — В беспрецедентной для всего мира ситуации, где задействована технология настолько далёкая от понимания нами и кем-либо ещё?
    
И вновь она промолчала, промедлив с ответом.
    
— Мне сейчас важно поговорить с капитаном Барбарой, — произнёс он, возвратившись к оригинальному сценарию. Собственно, Джулия была удивлена, что он вообще так далеко отошёл от своего первого вопроса.
    
— Капитаном?
    
— В отставке. Вы можете его найти? Возьмите с собой мобильный телефон. Я дам вам номер, по которому звонить. Этот канал проходной.
    
— Почему я, господин полковнику? Почему бы вам не позвонить по телефону в нашу полицию? Или кому-то из городских выборных? Я уверена, что все трое в городе.
    
— Даже не буду стараться. Я сам вырос в маленьком городке, мисс Шамвей…
    
— Счастливчик.
    
— … и опыт мне подсказывает, что городские политики знают мало, городские копы много, а издатель городской газеты знает все.
    
Против воли она расхохоталась на эту его фразу.
    
— Зачем вам канителиться с телефонным звонком, если вы можете встретиться с ним с глазу на глаз? В моём сопровождении, конечно. Кстати, я как раз выходила из дома, чтобы поехать к своей стороне барьера, когда вы позвонили. Найду Барби, и мы…
    
— Он так себя по-старому и называет, неужели? — изумлённо переспросил Кокс.
    
— Я его разыщу и привезу с собой. Устроим мини-пресс-конференцию.
    
— Я не в Мэне. Я в округе Колумбия. На Объединённом комитете начальников штабов.
    
— Я должна быть впечатлёна? — И так оно и было, честно говоря.
    
— Мисс Шамвей, у меня нет лишнего времени, думаю, у вас тоже. Итак, в интересах успешного решения этой проблемы…
    
— А это возможно, как вы считаете?
    
— Перестаньте, — оборвал он её. — Не имею сомнений, прежде чем возглавить газету, вы были репортёром, я уверен, задавать вопросы для вас вполне естественно, но сейчас фактор времени — главный. Вы можете выполнить мою просьбу?
    
— Могу. Но если вам нужен он, вы получаете и меня. Мы выедем на шоссе 119 и оттуда позвоним по телефону вам.
    
— Нет, — произнёс он.
    
— Чудесно, — ласково откликнулась она. — Весьма приятно было посплетничать с вами, господин полковни…
    
— Дайте мне договорить. С вашей стороны шоссе № 119 полностью ФУБАР[94]. Это означает…
    
— Мне известно это выражение, полковник, я читала книжки Тома Кленси[95]. Что именно вы имели в виду по отношению к шоссе 119?
    
— Я хотел сказать, что сейчас там, извините за вульгарность, как в ночь открытых дверей в бесплатном борделе. Половина населения вашего города заставили своими легковушками и пикапами обе обочины дороги и часть какого-то пастбища.
    
Она положила фотоаппарат на пол, достала из кармана плаща блокнот и записала: пол. Джеймс Кокс и Ночь откр. дверей в беспл. борделе. Потом добавила: ферма Динсмора? Конечно же, наверняка, он имеет в виду луг Алдена Динсмора.
    
— Хорошо, — согласилась она. — Что вы предлагаете?
    
— Ну, я не могу вам помешать с ним приехать, здесь вы правы, — вздохнул он, словно жалуясь на несправедливость мира. — Не могу также запретить вам напечатать что-либо в вашей газете, хотя, думаю, это не имеет значения, всё равно никто за пределами Честер Милла её не увидит.
    
Её улыбка увяла.
    
— Вы не хотели бы это прояснить?
    
— Охотно, в скором времени, а выводы вы потом сделаете сами. Моё предложение таково: если вы желаете увидеть барьер — хотя на самом деле его увидеть невозможно, я уверен, вам об этом уже рассказывали, — привозите капитана Барбару туда, где барьер перерезает дорогу номер три. Вы знаете, где проходит дорога номер три?
    
Какое-то мгновение она не могла припомнить. И вдруг поняла, что он имеет в виду, и расхохоталась.
    
— Что вас так развеселило, мисс Шамвей?
    
— У нас, в Милле, люди называют эту дорогу Малая Сука. Потому что в дождливый сезон она действительно превращается в суку.
    
— Весьма колоритное название.
    
— Я так поняла, что на Малой Суке сейчас нет никакой толпы?
    
— Именно сейчас ни единой души.
    
— Хорошо, — она положила блокнот в карман и подобрала фотоаппарат. Горес терпеливо ждал, сидя под дверяи.
    
— Хорошо, когда мне ждать вашего звонка? То есть звонка Барби с вашего мобильного?
    
Она кинула взгляд себе на запястье, увидев, что сейчас уже около десяти часов. Как это, ради Бога, так быстро минуло время?
    
— Мы будем там где-то в десять тридцать, конечно же, если я смогу его найти. А я думаю, что смогу.
    
— Очень хорошо. Передайте ему привет от Кена. Это…
    
— Шутка, конечно, понимаю. Кто-то нас встретит?
    
Зависла пауза. Когда он заговорил вновь, в его голосе слышалось сомнение.
    
— Там прожектора, и дежурные возле шлагбаума, но им приказано не разговаривать с жителями.
    
— Почему это, зачем? Боже прости, почему?
    
— Если эта ситуация не разрешится, мисс Шамвей, для вас все со временем станет понятно. Вы и сейчас можете почти все высчитать сами — мне вы кажетесь довольно умной женщиной.
    
— Ёб же вашу мать, полковник! — вскрикнула она, потому что достало. Горес возле дверей насторожил уши.
    
Кокс засмеялся, искренне, не оскорблённо.
    
— Да, мэм, слышу вас чётко, ясно. Итак, в десять тридцать?
    
Ей хотелось сказать ему «нет», но, конечно, она себе этого позволить не могла.
    
— Десять тридцать. Если я его разыщу. Мне вам позвонить?
    
— Либо вы, либо он, но поговорить я хочу именно с ним. Буду ждать, держа руку на телефоне.
    
— Тогда говорите мне ваш магический номер.
    
Она зажала телефон между ухом и плечом и вновь добыла из кармана блокнот. Всегда так: только спрячешь блокнот, как он тебе вновь нужен; этот факт ей доказала жизнь, когда она ещё работала репортёром, и вот теперь она вновь в этой роли. Произнесённый им номер почему-то напугал её больше всего из того, что он ей наговорил перед тем. Код начинался с трёх нулей: 000.
    
— Вот что ещё, мисс Шамвей: у вас нет имплантатов, типа сердечного стимулятора или вживлённого слухового аппарата? Ничего такого нет?
    
— Нет. А в чём дело?
    
Она подумала, что он вновь не захочет объяснять, но ошиблась.
    
— При приближении к Куполу проявляется какое-то излучение. Для большинства людей оно безопасное, они ощущают разве что слабенький электрический ток, и это ощущение проходит через пару секунд, но на электронные устройства оно действует ужасно. Некоторые перестают работать — большинство мобильных телефонов при приближении ближе, чем на пять футов, — а другие взрываются. Если вы привезёте с собой обычный магнитофон, он просто заглохнет. Если у вас «Ай-Под» или другое сложное устройство, типа «Блэк-Берри»[96], они взорвутся.
    
— Значит, у Дюка Перкинса взорвался стимулятор? Он из-за этого погиб?
    
— Десять тридцать. Привозите Барби и не забудьте передать ему привет от Кена.
    
Он дал отбой, оставив Джулию стоять в коридоре рядом с её псом. Она попробовала позвонить своей сестре в Льюистон. Пропикало несколько гудков… а потом тишина. Сплошная тишина, как и перед этим.
    
«Купол, — припомнила она. — Под конец он уже не говорил „барьер“; он назвал это Куполом».
   
   
    
     
5
    
    
Барби, уже без рубашки, сидел на кровати и расшнуровывал кеды, когда послышался стук в двери, к которым со двора вёл один лестничный пролёт вдоль боковой стены семейной аптеки Сендерса. Этот стук был уже лишним. Он проходил пешком почти весь день, потом, нацепив фартук, почти весь вечер работал на кухне. И сейчас чувствовал себя напрочь разбитым.
    
А если там Джуниор с несколькими приятелями, готов устроить пышную вечеринку в честь его возвращения? Можете считать это маловероятным, даже параноидальным предположением, но весь этот день был напрочь заполненный невероятностями. Кроме того, ни Джуниора, ни Фрэнка Делессепса, ни остальных членов их ватаги он не видел сегодня в «Розе-Шиповнике». Возможно, они ошивались где-то на 119-м или на 117-м шоссе, подумал он, ловили ворон, однако кто-то мог им сообщить, что он вернулся в город, и они договорились заявиться к нему попозже. Скажем, сейчас.
    
Вновь прозвучал стук. Барби встал и положил руку на портативный телевизор. Не очень удобное оружие, но тому, кто первый отважится вломиться через двери, вреда наделает. Есть ещё деревянная перекладина в стенном шкафу, но все три комнатушки здесь маленькие, а эта палка слишком длинная, чтобы эффективно ей вымахивать. У него был также швейцарский армейский нож, но ему не хотелось кого-то порезать. По крайней мере, пока не будет вынужд…
    
— Мистер Барбара? — голос был женский. — Барби? Вы здесь?
    
Он убрал руку с телевизора и пересёк кухню.
    
— Кто там? — спросил, за мгновение до этого уже узнав голос за дверьми.
    
— Джулия Шамвей. У меня для вас сообщение от кое-кого, кто желает с вами поболтать. Он просил меня передать вам привет от Кена.
    
Барби открыл двери, впустив её в дом.
   
   
    
     
6
    
    
В обшитый сосной зал заседаний, который находился в цокольном помещении городского совета Честер Милла, тарахтение старого генератора «Келвинейтор»[97] долетало со двора едва слышным жужжанием. Хороший, двенадцатифутовой длины стол посредине комнаты был сделан из отполированного до блеска красного клёна. Большинство стульев, расставленных вокруг стола, в этот вечер стояли свободными. Четверо участников мероприятия, которое Большой Джим окрестил Чрезвычайным стратегическим заседанием, скучились около одного торца. Сам Большой Джим, хотя всего лишь второй выборный, занимал центральное место. Карта позади его демонстрировала город в форме спортивного носка.
    
За столом сидели выборные и Питер Рендольф, действующий шеф полиции. Единственным, кто полностью держал здесь себя в руках, был сам Ренни. Рендольф имел вид ошарашенный и напуганный. Энди Сендерс, конечно, был подавлен горем. А Эндрия Гриннел — полная, седеющая версия своей младшей сестры Рози — только казалась взволнованной. Обычное дело.
    
Лет пять назад, в январе, Эндрия, идя утром к почтовому ящику, поскользнулась у себя на обледеневшей подъездной аллее. Упала она достаточно сильно, чтобы у неё треснули два позвоночных диска (этому не могли не поспособствовать фунтов девяносто лишнего веса). Для уменьшения её, безусловно, сильной боли доктор Гаскелл приписал ей новое чудо-лекарство оксиконтин[98]. И с того времени не переставал их для неё выписывать. Благодаря своему доброму другу Энди, Большой Джим знал, что Эндрия, начав когда-то с сорока миллиграммов в день, дошла теперь до головокружительных четырёхсот. Весьма полезная информация.
    
Начал Большой Джим.
    
— Поскольку Энди испытал тяжёлую утрату, эту нашу встречу, если никто не имеет ничего против, собираюсь возглавить я. Нам всем очень жаль, Энди.
    
— Ваша правда, сэр, — поддакнул Рендольф.
    
— Благодарю вас, — ответил Энди и, как только Эндрия на мгновение накрыла его ладонь своей, слезы вновь начали течь у него из уголков глаз.
    
— Итак, все мы имеем какое-то представление о том, что именно у нас случилось, — произнёс Джим. — Хотя пока что никто в городе этого не понял…
    
— Я уверена, что никто и за городом, — вмешалась Эндрия.
    
Большой Джим её проигнорировал.
    
— …а военные, хотя и прибыли, не считают нужным установить связь с легитимно избранными руководителями города.
    
— Проблемы с телефонами, сэр, — сообщил Рендольф.
    
Со всеми присутствующими здесь людьми Рендольф по обыкновению был на «ты», они звали друг друга по имени (а Большого Джима он вообще считал своим другом), однако в этой комнате, думал он, умнее будет обращаться к каждому соответственно «сэр» или «мэм». Перкинс вёл себя только так, и, по крайней мере, в этом старик был прав.
    
Большой Джим отмахнулся рукой, словно прогнал какую-то назойливую муху.
    
— Кто-то из них мог бы подойти со стороны Моттона или Таркера и послать за мной — за нами, — однако никто не соизволил этого сделать.
    
— Сэр, ситуация все ещё очень… гм, переменчивая.
    
— Конечно, конечно. И вполне возможно, именно поэтому никто нас до сих пор не ввёл в курс дела. Это вполне возможно, о да, и я молюсь, чтобы причина состояла именно в этом. Надеюсь, вы все молитесь.
    
Все покорно кивнули.
    
— Но сейчас… сейчас, — Большой Джим окинул присутствующих серьёзным взглядом. Он чувствовал себя серьёзным. Но вместе с тем и торжественным. Настроенным. Ничего невозможного нет, подумал он, в вероятности того, что его портрет ещё до конца текущего года окажется на обложке журнала «Тайм». Катастрофа — особенно та, где замешаны террористы — не такая уже и плохая штука. Достаточно вспомнить, что она принесла Рыжему Джулиани[99]. — Именно сейчас, леди и джентльмены, я думаю, мы столкнулись с абсолютно реальной вероятностью того, что нас бросили на произвол судьбы.
    
Эндрия прикрыла себе рот рукой. Глаза её горели то ли от ужаса, то ли от излишка наркотика. Вероятно, от того и другого вместе.
    
— Этого не может быть, Джим!
    
— Надеемся на лучшее, готовимся к худшему, так любит говорить Клодетт, — заговорил глубоко отсутствующим тоном Энди. — Любила, то есть. Сегодня утром она приготовила мне замечательный завтрак. Яичницу с остатками сыра тако[100]. Боже!
    
Слезы, который чуть было попритихли, вновь начали струиться из его глаз. Эндрия вновь положила руку на его ладонь. На этот раз Энди ответил ей рукопожатием. «Энди и Эндрия, — подумал Большой Джим, и нижняя половина его лица скривилась в едва заметной ухмылке. — Близнецы Долбодятлы».
    
— Надеемся на лучшее, готовимся к худшему, — повторил он. Какое мудрое выражение. Худшее в данном случае — это несколько дней прожить отрезанными от внешнего мира. Или неделю. Хотя, возможно, и месяц.
    
Сам он в такое развитие событий не верил, но, если их напугать, они быстрее согласятся на его предложение.
    
Откликнулась Эндрия:
    
— Да не может быть!
    
— Нам просто ничего доподлинно неизвестно, — сказал Большой Джим, и это была истинная правда. — Откуда нам знать?
    
— Может, нам следует закрыть «Фуд-Сити», — произнёс Рендольф. — Хотя бы на время. Если мы этого не сделаем, туда может рвануть такая толпа, как перед метелью.
    
Ренни ощутил раздражение. Он приготовил план, и этот вопрос был в его списке, но он стоял далеко не первым.
    
— Хотя это, вероятно, не очень удачная идея, — поспешил Рендольф, заметив выражение лица второго выборного.
    
— Именно так, Пит. Мне эта идея кажется неуместной, — сказал Большой Джим. — Тут надо действовать по тому же принципу, когда банк нельзя закрывать на выходной, если у него туго с денежной наличностью. Так лишь спровоцируешь панику.
    
— Мы также будем обсуждать и закрытие банков? — переспросил Энди. — А что делать с банкоматами? Например, у Брауни… в «Топливе & Бакалее»… и в моей аптеке тоже… — На лице у него застыло сомнение, и вдруг оно, просияло. — Кажется, я видел банкомат даже в поликлинике, хотя не совсем уверен в этом…
    
В какое-то мгновение Ренни удивился, не угощает ли порой этого человечка своими пилюлями Эндрия.
    
— Энди, я сказал о банке в переносном смысле, — ласково, по-доброму объяснил он. Вот так оно всегда и бывает, когда люди начинают блуждать в мыслях вне плана. — В подобных ситуациях еда — это те самые деньги, в некотором смысле. Повторяю, бизнес должен работать как обычно. Это будет успокаивать народ.
    
— Ага, — бросил Рендольф, это ему было понятно. — До меня дошло.
    
— Однако тебе нужно поболтать с директором этого супермаркета, как его фамилия, Кэйд?
    
— Кэйл, — доложил Рендольф. — Джек Кэйл.
    
— А также с Джонни Карвером из «Топлива & Бакалеи» и ещё из… кто там, на хрен, руководит магазином «Брауни» после смерти Дил Браун?
    
— Велма Винтёр, — произнесла Эндрия. — Она нездешняя, из другого штата, но впрочем, очень деликатная.
    
Ренни удовлетворённо отметил, что Рендольф все имена записывает себе в блокнот.
    
— Расскажите им всем троим, что продажа пива и алкоголя прекращается до особого распоряжения, — его лицо скривилось в довольной улыбке, достаточно трусливой. — А «Диппер» закрываем.
    
— Многим людям не понравится запрет на выпивку, — заметил Рендольф. — Таким, как Сэм Вердро.
    
Вердро был самым прославленным городским пьяницей, показательным доказательством того — по мнению Большого Джима, — что акт Уолстеда[101] отнюдь не следовало бы отменять.
    
— Пусть Сэм и все ему подобные немножечко помучаются, когда с продажи на некоторое время исчезнет пиво и кофейный бренди. Мы не можем позволить, чтобы половина жителей нашего города понапивались, как на новогодние праздники.
    
— А почему бы и нет? — удивилась Эндрия. — Выпьют все свои запасы, да и все.
    
— А если начнут бунтовать?
    
Эндрия промолчала. Она не понимала, зачем людям поднимать бучу, если они будут иметь достаточно еды, но спор с Джимом Ренни, как ей было известно по опыту, как правило, оказывался непродуктивным, и всегда утомительным.
    
— Я пошлю парочку ребят, чтобы с ними поболтали, — пообещал Рендольф.
    
— С Томми и Виллой Андерсонами поговори лично. — Андерсонам принадлежал «Диппер». — Они неблагонадёжные, — едва ли не прошептал он. — Экстремисты.
    
Рендольф кивнул.
    
— Левые. У них над стойкой бара висит портрет дядюшки Барака.
    
— Именно так. — «К тому же, — этого он не имел намерения высказывать вслух, — Дюк Перкинс позволил этим двум никчёмным хиппи встать на ноги с их танцами, громким рок-н-роллом и попойками до часа ночи. Прикрывал их. Стоит только вспомнить, к каким неприятностям все это привело моего сына с его друзьями». Он обратился к Энди Сендерсу: — И тебе тоже нужно спрятать под замок все лекарства, которые продаются только по рецепту. Конечно, не назонекс, и не лирику[102], ничего такого. Сам знаешь, какие я имею в виду.
    
— Всё, что можно использовать как наркотики, — пролепетал Энди, — у меня и так всегда под замком. — Ему явным образом стало не по себе от темы, в которую перешла их беседа. Ренни знал почему, но сейчас он не обращал внимание на прибыли их предприятий, его ждали более неотложные дела.
    
— Всё равно, лучше дополнительные меры безопасности.
    
На лице Эндрии отразилась паника. Энди похлопал её по руке.
    
— Не волнуйся, у нас всегда хватит, чтобы помочь тем, кому действительно нужна помощь.
    
Эндрия ответила ему улыбкой.
    
— Итак, подведём черту, наш город должен оставаться в трезвости, пока не завершится этот кризис, — произнёс Большой Джим. — Все согласны? Прошу проголосовать.
    
Руки поднялись вверх.
    
— А теперь позвольте мне вернуться к тому, с чего я хотел бы начать, — сказал Ренни и посмотрел на Рендольфа, который растопырил руки в жесте, который мог одновременно означать и «милости прошу», и «извиняюсь».
    
— Мы должны признать, что люди испугаются. А когда люди напуганы, они склонны к хулиганским проявлениям, пьяные они, или нет.
    
Эндрия посмотрела на консоль справа от Большого Джима, на ней были установлены тумблеры и регуляторы телевизора и радиоприёмника, а также и магнитофона — инновации, которую ненавидел Большой Джим.
    
— Может, надо включить запись?
    
— Не вижу надобности.
    
Проклятая звукозаписывающая система (тень Ричарда Никсона[103]) была идеей назойливого медика по имени Эрик Эверетт, тридцати-с-чем-то летней занозы в сраке, которого весь город называл Расти. Эверетт подбил народ на магнитофон во время общего городского собрания два года назад, представляя эту идею как большой шаг вперёд. Тогда это предложение стало неприятным сюрпризом для Ренни, которого редко чем можно было удивить, особенно если это старался сделать какой-то политический аутсайдер.
    
Большой Джим заметил тогда, что это неразумные расходы. Такая тактика обычно прекрасно действовала с этими экономными янки, но не в тот раз; Эверетт представил цифры, наверняка, предоставленные ему Дюком Перкинсом, и сообщил, что восемьдесят процентов оплатит федеральное правительство. Какой-то там фонд помощи пострадавшим от стихийных бедствий или что-то такое; крохи, оставшиеся после расточительных лет правления Клинтона. И Ренни ощутил себя в глухом углу.
    
Такое случалось нечасто, и это ему очень не нравилось, но он подвизался на ниве политики намного больше лет, чем Эрик Эверетт дрочил свою простату, и потому знал, что между поражением в битве и проигранной войной очень большое различие.
    
— Не нужно ли, чтобы кто-то вёл протокол? — растерянно спросила Эндрия.
    
— Думаю, лучше нам все обсудить неформально, по крайней мере, сейчас, — заметил Большой Джим. — Просто между нами четырьмя.
    
— Ну… если ты так считаешь…
    
— Двое могут сохранить тайну, только если один из них мёртвый, — задумчиво произнёс Энди.
    
— Твоя правда, друг, — согласился Ренни, словно в этом был какой-либо смысл, и обратился вновь к Рендольфу. — Хочу подчеркнуть, что основной нашей задачей, нашей главной обязанностью перед городом является поддержание порядка на протяжении всего этого кризиса, для чего нужно приложить максимум усилий полиции.
    
— К чёрту, да! — поддакнул умник Рендольф.
    
— И сейчас, когда, я уверен, что шеф Перкинс смотрит на нас с неб… — С моей женой, с Клоди, — вставил Энди и трубно высморкался, без чего Большой Джим вполне мог бы обойтись. Однако он похлопал Энди по свободной руке.
    
— Правду говоришь, Энди, они оба сейчас вместе купаются в лучах Иисусовой славы. Но нам здесь, на земле… Пит, какими силами ты располагаешь?
    
Большой Джим знал ответ. Он знал ответы на большинство своих вопросов. Это очень облегчало ему жизнь. В полицейском участке Честер Милла зарплату получало восемнадцать офицеров, двенадцать по полной ставке и шесть занятых частично (все последние старшие шестидесяти, благодаря чему их услуги стоили чарующе дёшево). Из этих восемнадцати, он был уверен, пятеро полноценных полицейских находились за пределами города; кое-кто в этот день поехал с жёнами и семьями на матч школьных футбольных команд, а кто-то на учения пожарных в Касл Рок. Шестой, Дюк Перкинс, умер. И, хотя Ренни никогда в жизни плохого слова не сказал о мёртвых, он был уверен, что городу будет лучше с Перкинсом на небесах, чем когда он находился здесь, на земле, и старался мутить всякую хренотень, хотя и без толку, с этими его ограниченными возможностями.
    
— Вот что должен вам сказать, господа, — произнёс Рендольф. — Здесь не все обстоит благополучно. Сейчас в наличии Генри Моррисон и Джеки Веттингтон, оба вместе со мной первыми отреагировали на Код Три (ревун). В наличии также Руп Либби, Фрэд Дентон и Джордж Фредерик — хотя с его астмой не знаю, какая от него польза. Он уже в конце этого году планировал уйти на досрочную пенсию.
    
— Бедный старый Джордж, — произнёс Энди. — Он только и живёт, потому что употребляет адвер[104].
    
— А Марти Арсенолт и Тоби Велан, как вам известно, тоже не очень на что-то способны. Линда Эверетт единственная из частично занятых полицейских, которую я мог бы назвать вполне адекватной. Ну, не могло это случиться в ещё худшее время, как между футбольным матчем и учениями пожарных.
    
— Линда Эверетт? — переспросила Эндрия, на удивление заинтересованно. — Жена Расти?
    
— Тьфу! — Большой Джим часто позволял себе тьфу, когда его что-то раздражало. — Она же всего-навсего высокомерная регулировщица пешеходных переходов около школы.
    
— Да, сэр, — подтвердил Рендольф. — Но в прошлом году она прошла спецподготовку на окружном стрельбище в Касл Роке и имеет право носить оружие. Нет причин ей не выходить на дежурство вооружённой. Возможно, не на полный график, у Эвереттов пара детей, однако она вполне способна тянуть наше общее дело. Сейчас же кризис, в конце концов.
    
— Конечно, вне всяких сомнений.
    
Впрочем, самому Ренни такая перспектива казалась весьма неприятной, чтобы эти Эверетты выскакивали, словно те черти из коробки, всюду, где будет появляться он. Короче: он не хотел иметь в своей команде жену этого никчемы. Во-первых, она ещё слишком молода, ей лет тридцать, не больше, да ещё и красива, как дьяволица. Поэтому, бесспорно, отрицательно будет влиять на других. Красивые женщины всегда оказывают плохое влияние. Достаточно ему и одной Веттингтон с её огромными сиськами.
    
Итак, — продолжил Рендольф. — Имеем только восемь человек из восемнадцати.
    
— Ты забыл посчитать себя, — заметила Эндрия.
    
Рендольф хлопнул себя по лбу тыльной стороной ладони, словно переключил в голове трансмиссию.
    
— Конечно же, точно, девять.
    
— Мало, — сказал Ренни. — Нам надо увеличить силы. Только временно, вы же понимаете, пока эта ситуация не рассосётся.
    
— Кого вы предлагаете, сэр? — спросил Рендольф.
    
— Прежде всего, моего мальчика.
    
— Джуниора? — свела брови Эндрия. — Он же по возрасту ещё даже голосовать не может… не так ли?
    
Большой Джим на мгновение представил себе мозг Эндрии: пятнадцать процентов в нём занимают сайты её любимых интернет-магазинов, восемьдесят процентов наркозависимые рецепторы, два процента память и три процента — процесс рационального мышления. Ничего не поделаешь, с этим ему приходится работать. А впрочем, напомнил он себе, кто имеет глуповатых коллег, у того и жизнь проще.
    
— Ему уже двадцать один год. В ноябре исполнится двадцать два. И также, к счастью или по Божьей милости, он на этот уик-энд прибыл домой, он не в колледже.
    
Питер Рендольф знал, что Джуниор Ренни сейчас не в колледже, и не только на уик-энд, а насовсем — он прочитал об этом в блокноте, который лежал около телефона в кабинете его покойного шефа, хотя не имел понятия, которым образом Дюк получил эту информацию, и почему он считал её настолько важной, чтобы записать. Там также было написано ещё кое-что: расстройство личности?
    
Однако сейчас, наверняка, не то время, чтобы делиться этой информацией с Большим Джимом.
    
Ренни продолжал, теперь уже зажигательным тоном ведущего игрового шоу, который объявляет приз в дополнительном туре.
    
— Кроме того, у Джуниора есть трое друзей, которые тоже могут пригодиться, это Фрэнк Делессепс, Мэлвин Ширлз и Картер Тибодо.
    
И вновь на лице Эндрии отразилось волнение.
    
— Хм… а разве это не те ребята… юноши… причастные к стычке около «Диппера»?…
    
Большой Джим подарил ей такую злую улыбку, что Эндрия вжалась вглубь кресла.
    
— Это дело слишком раздули. К тому же оно было вызвано алкоголем, как и большинство таких недоразумений. Плюс, зачинщиком всего там выступил этот Барбара. Вот поэтому никакого протокола не было составлено. Одни слухи, и ни чего более. Или я не прав, Питер?
    
— Абсолютно прав, — подтвердил Рендольф, хотя и сам выглядел взволнованным.
    
— Все эти ребята старше двадцати одного года, а Картеру Тибодо, кажется, уже двадцать три.
    
Тибодо действительно было двадцать три года, и в последнее время он работал на полставки автомехаником в «Топливе & Бакалее». Из двух предыдущих мест работы его выгнали — из-за вспыльчивости, как слышал Рендольф, — но в «Топливе & Бакалее» он, как казалось, стал смирнее. Джонни говорил, что у него никогда не было лучшего специалиста по выхлопным системам и электрооборудованию.
    
— Они все вместе охотятся, не плохие стрелки…
    
— Господи, помилуй, чтобы не появилось необходимости нам в этом убедиться, — проговорилась Эндрия.
    
— Никто ни в кого не будет стрелять, Эндрия, никто не предлагает сделать этих ребят полноправными офицерами полиции. Я лишь подчёркиваю, что мы должны заполнить большой пробел в численности, и сделать это быстро. Что насчёт этого, шеф? Они могут послужить, пока не завершится кризис, а мы им заплатим из чрезвычайного фонда.
    
Рендольфу не нравилась сама мысль о том, что по улицам Честер Милла будет прогуливаться вооружённый Джуниор — Джуниор, с его возможным расстройством личности, — но ему также и не нравилась мысль, что он может перечить Большому Джиму. Да и вообще это неплохая идея — иметь под рукой несколько дополнительных верзил. Пусть даже таких молодых. Он не ожидал проблем в городе, но этих ребят можно направить присматривать за толпой на главных дорогах, которые упираются в барьер. Если этот барьер ещё будет существовать. А если нет? Тогда и проблема решится сама собой.
    
Он нацепил на лицо улыбку командного игрока.
    
— Знаете, мне кажется прекрасная идея. Пришлите их в участок завтра утром, где-то к десяти…
    
— Лучше к девяти, Пит.
    
— Девять утра, это хорошо, — замечтавшись, подал голос Энди.
    
— Есть какие-то замечания? — спросил Ренни.
    
Замечаний не было. Лишь Эндрия словно бы хотела что-то сказать, и не смогла припомнить, что именно.
    
— Тогда я ставлю на голосование, — произнёс Ренни. — соглашается ли совет с предложением к действующему шефу Рендольфу принять Джуниора, Фрэнка Делессепса, Мэлвина Ширлза и Картера Тибодо помощниками на ставку? Срок их службы будет продолжаться, пока не разрешится эта проклятая бессмысленная ситуация. Кто за, голосуйте, как обычно.
    
Все подняли руки.
    
— Вопрос приня…
    
Окончание фразы перебили два взрыва, которые прозвучали, как пушечные залпы. Все подскочили. А потом и третий выстрел, и тут уже Ренни, который проработал едва ли не всю жизнь с двигателями, понял, что это такое.
    
— Расслабьтесь, друзья. Это просто выхлопы. Прокашлялся генера…
    
Старенький генератор стрельнул в четвёртый раз и заглох. Потух свет, оставив их на мгновение в кромешной темноте. Эндрия вскрикнула.
    
Слева от Ренни подал голос Энди Сендерс.
    
— О Господи, Джим, пропан…
    
Ренни быстро нащупал плечо Энди и сдавил. Энди заткнулся. Едва Ренни ослабил свою хватку, как в длинный, обшитый сосновыми панелями зал, вновь вполз свет. Не яркий верхний, а тусклый свет аварийных светильников, вмонтированных по всем углам помещения. В этом тусклом свете, собранные около северного торца стола лица приобрели желтизну и постарели. Они выглядели испуганными. Даже Большой Джим Ренни имел испуганный вид.
    
— Без проблем, — провозгласил бодро Рендольф, однако прозвучало это у него скорее искусственно, чем естественно. — Просто бак опустел, вот и все. На городском складе полно горючего.
    
Энди украдкой взглянул на Большого Джима. Он едва повёл глазом, но Ренни показалось, что Эндрия заметила. Какие она может сделать из этого выводы, это другое дело.
    
«Она забудет обо всём уже после следующей дозы оксиконтина, — успокоил он себя. — Уже завтра утром ничего не будет помнить».
    
Сейчас он не очень беспокоился о городских запасах пропана — или, лучше, их отсутствии. Это дело он решит, когда возникнет насущная необходимость.
    
— О'кей, друзья, я понимаю, вам не меньше, чем мне не терпится убраться отсюда, поэтому давайте перейдём к следующему вопросу. Я считаю, мы должны официально утвердить Пита нашим шефом полиции, пока что временно.
    
— Конечно, а почему бы и нет? — произнёс Энди, утомлено так произнёс.
    
— Если возражений нет, — продолжил Большой Джим. — Объявляю голосование.
    
Они проголосовали так, как ему хотелось.
    
Проголосовали как всегда.
   
   
    
     
7
    
    
Джуниор сидел на крыльце большого дома Ренни на Милл-Стрит, когда на подъездной аллее вспыхнули фары отцовского «Хаммера». Джуниор был впеолне спокоен. Боль в голову не возвращалась. Энджи и Доди лежали спрятанными в кладовке Маккейнов, там с ними всё будет хорошо — по крайней мере, какое-то время. Украденные им деньги вновь вернулись в отцовский сейф. В кармане у него грелся подаренный ему отцом на восемнадцатилетие пистолет 38-го калибра с инкрустированной перламутровой рукояткой. Теперь он может и поболтать со своим отцом. Джуниор внимательно выслушает, что ему скажет Король Не Надо Наличности. Если он ощутит, что отец знает, что наделал его сын, — ему это не казалось возможным, а впрочем, отец всегда знает так много — Джуниор его застрелит. А потом развернёт револьвер против себя. Потому что ему некуда убегать, сейчас некуда. А может, и завтра тоже. На обратной дороге домой он немного задержался на городской площади, послушал, о чём там говорят люди. То, о чём там говорилось, звучало безумно, но большое зарево на южном горизонте — и чуть меньшее на юго-западном, где 117-то шоссе вело в Касл Рок — подтверждало, что в эту ночь безумие обращалось правдой.
    
Дверца джипа приоткрылась и захлопнулась. Отец подошёл к нему, размахивая портфелем. На вид он не казался подозрительным, сердитым или осмотрительным. Не произнеся ни слова, он сел на ступеньку рядом с Джуниором. И тогда, захватив сына этим жестом неожиданно, положил юноше ладонь на шею и ласково похлопал.
    
— Ты слышал? — спросил.
    
— Кое-что, — ответил Джуниор. — Правда, я не понимаю.
    
— Никто не понимает. Думаю, впереди у нас несколько трудных дней, пока все не разрешится. И мне нужно тебя кое о чём попросить.
    
— О чём? — пальцы Джуниора сжали рукоятку пистолета.
    
— Ты сможешь принять участие? Ты со своими друзьями? С Фрэнки? С Картером и тем парнем, Ширлзом?
    
Джуниор молчал, ожидая. Что ещё там за херня?
    
— Теперь шефом стал Питер Рендольф. Ему нужны несколько человек для пополнения штата полиции. Надёжных людей. Ты не против послужить помощником, пока не закончится эта хреноверть?
    
Джуниор едва удержался, чтобы не разразиться хохотом. Триумфальным хохотом. Или, скорее, сразу и радостным и победным. Рука Большого Джима все ещё лежала у него на затылке. Не давила. Не угнетала. Чуть ли не… гладила.
    
Джуниор отпустил рукоятку пистолета в кармане. Он осознал, что ему все ещё пруха — ему везёт так, как никогда не везло.
    
Сегодня он убил двух девушек, которых знал с самого детства.
    
А завтра он станет городским полицейским.
    
— Конечно, отец, — сказал он. — Если мы тебе нужны, мы готовы.
    
И впервые за последние четыре года (а, вероятно, и больше) он поцеловал отца в щеку.
   
  
  
   
    
Молитвы
   
   
    
     
1
    
    
Барби и Джулия Шамвей недолго говорили — не было о чём. Барби мысленно заметил, что, кроме их, машин на дороге больше нет, но за городом в большинстве окон фермерских домов горит свет. Здесь, на выселках, где хозяева всегда должны делать какую-то спешную работу, никто не возлагал больших надежд на Энергокомпанию Западного Мэна, и поэтому генераторы имели почти все. Проезжая мимо радиобашни РНГХ, они увидели пару красных огоньков, которые, как всегда, проблескивали на её верхушке. Электрифицированный крест на фасаде небольшого здания студии горел также — белый лучезарный маяк посреди тьмы. А выше него по небу, также как и обычно, с экстравагантной щедростью были рассыпаны звезды, бесконечное сияние энергии, которое не нуждалось в генераторе.
    
— Я иногда выбираюсь сюда на рыбалку, — произнёс Барби. — Здесь спокойно.
    
— Ну и как, успешно?
    
— Рыбы полно, но в воздухе иногда так смердит, словно грязным бельём, что не доведи Господи. То ли удобрениями, то ли ещё чем-то, но я так ни разу и не отважился отведать выловленной рыбы.
    
— Это не удобрения — это чистое дерьмо. Известное также как запах лицемерия.
    
— Извините?
    
Она показала на тёмный силуэт, который врезался шпилем в звёздное небо.
    
— Церковь Святого Христа-Спасителя. Они владеют этой станцией РНГХ, которую мы проехали. Её ещё называют «Радио Иисус», слышали?
    
— Конечно, я обратил внимание на этот шпиль, — пожал он плечами. — И станцию эту знаю. На неё тяжело не натолкнуться, если живёшь здесь и имеешь радиоприёмник. Фундаменталисты?
    
— По сравнению с ними, консервативные баптисты просто пушистики. Сама я хожу в Конго. Потому что не перевариваю Лестера Коггинса, все эти «ха-ха-ха, вот вы попадёте в ад, а мы нет», и всякое тому подобное. Кому шёлком, а кому волком, вот так. Хотя мне всегда было интересно, откуда у них есть возможность содержать такую мощную, пятидесятикиловаттную радиостанцию.
    
— Благотворительные пожертвования.
    
— Мне, наверняка, следовало бы порасспрашивать Джима Ренни, — хмыкнула она. — Он у них дьякон.
    
Джулии принадлежал чистенький «Приус-Гибрид», автомобиль, который, по мнению Барби, не был к лицу хозяйке чисто республиканской газеты (впрочем, полностью достойный прихожанки Первой Конгрегационной церкви). Но машина ехала почти бесшумно, и радио работало. Единственное что здесь, на западной окраине города, сигнал «Радио Иисуса» был таким мощным, что глушил почти все другое на Fm-частотах. В эту ночь они передавали какую-то ханжескую говно-музыку, от которой Барби ломило голову. Звучало это так, словно польку с сольным аккордеоном чешет какой-то оркестр страдающих от бубонной чумы.
    
— Почему бы вам не поискать что-то на средних волнах? — попросила она.
    
Он начал крутить настройку, натыкаясь лишь на пустословное ночное краснобайство, пока в конце шкалы не натолкнулся на какую-то спортивную станцию. Здесь он услышал, что перед плейофф-матчем «Маринерз»[105] и «Рэд Сокс» на их стадионе Фэнвей-Парк в Бостоне была объявлена минута молчания в память о жертвах того, что диктор назвал «коллизией в Западном Мэне».
    
— Коллизия, — произнесла Джулия. — Термин, вероятно, характерный именно для спортивного комментатора, хотя не так уже и много я их слышала. Можете его выключить.
    
Где-то через милю после того, как они проехали церковь, сквозь деревья начал проблескивать свет. За очередным поворотом дороги они въехали прямо в ослепительное сияние прожекторов, которые размером были похожи на премьерные «солнца» в Голливуде. Два были нацелены в их сторону, ещё пара — прямо вверх. Рельефно выступала каждая колдобина на шоссе. Худыми призраками казались стволы берёз. Барби охватило чувство, будто они въезжают прямёхонько в какой-то фильм-нуар конца 1940-х.
    
— Стоп, стоп, стоп, — вскрикнул он. — Ближе не надо. Выглядит так, словно там ничего нет, но поверьте мне, оно там есть. И оно может моментально уничтожить всю электронику вашего автомобильчика, если ещё чего-нибудь худшего не наделает.
    
Остановившись, они вышли из машины. Немного постояли перед её капотом, жмурясь от ослепительного света. Джулия подняла руку, прикрывая глаза.
    
Сразу позади прожекторов стояли нос к носу два военного фургона с коричневыми тентами. В дополнение к этому, по дороге были расставлены козлы, их лапы были закреплены мешками с песком. В темноте равномерно гудели двигатели — не один генератор, а несколько. Барби заметил толстые электрокабели, которые змеями ползли от прожекторов в лес, где за деревьями тлели другие огоньки.
    
— Они хотят осветить весь периметр, — сказал он и покрутил поднятым вверх пальцем, как бейсбольный судья, который сигнализирует чью-то победу. — Прожектора вокруг всего города, осветить здесь все насквозь и вверху!
    
— А зачем вверху?
    
— Чтобы предупредить об угрозе для воздушного движения. Если кого-то вдруг сюда занесёт. Думаю, сейчас они больше всего переживают за это. Но завтра воздушное пространство над Миллом будет запечатано не хуже, чем денежный мешок Дяди Скруджа.
    
В полосах тьмы по бокам прожекторов, однако, видимые в их отражениях, стояли с полдесятка вооружённых солдат в парадной стойке «вольно», спинами к периметру. Наверняка они услышали приближение автомобиля, как тихо бы он не гудел, однако никто не оглянулся в их сторону.
    
— Эй, ребята! — позвала Джулия.
    
Никто не обернулся. Барби от них этого и не ожидал (перед выездом, Джулия рассказала ему, что услышала от полковника Кокса), но должен был попробовать. А поскольку он знал толк в знаках различия, то и знал, как именно это сделать. Здешним шоу руководят сухопутные войска — участие Кокса подсказывало ему такое умозаключение, — однако эти ребята не принадлежали к ним.
    
— Эй, морпехи![106] — позвал он.
    
Безрезультатно. Барби подошёл поближе. Он уже заметил тёмную горизонтальную полосу, которая повисла в воздухе над дорогой, но пока что игнорировал её. Его больше интересовали люди, которые охраняли барьер. Или Купол. Шамвей рассказала ему, что Кокс называл эту штуку Куполом.
    
— Как-то удивительно видеть разведчиков из Корпуса морской пехоты дома, в Штатах, — произнёс он, подходя ближе. — Все спецоперации в Афганистане уже завершены, так надо понимать?
    
Безрезультатно. Он подошёл ещё ближе. Ему казалось, гравий под его подошвами так громко скрипит, что даже эхо идёт.
    
— Я слышал, в вашей бригаде очень много кошечек. Уже легче. Если бы здешняя ситуация выглядела бы на самом деле плохо, сюда бы наверняка прислали рейнджеров[107].
    
— Дрочило, — пробурчал кто-то из них.
    
Не очень значительный успех, но Барби повеселел.
    
— Бросьте, ребята, бросьте и давайте покалякаем.
    
Опять безрезультатно. А он уже стоял, чуть ли не вплотную к барьеру (или Куполу). Кожа у него не покрылась пупырышками и волосы не встали торчком на затылке, но он знал, что эта штука совсем рядом. Он ощущал её.
    
И даже видел: полоса висела в воздухе. Ему не ясно было, какого цвета она окажется при дневном свете, хотя он и догадывался, что красного, цвета опасности. Нарисована она была аэрозольной краской, и он мог поспорить на все содержимое своего банковского счета (сейчас там лежало где-то чуть больше пяти тысяч долларов), что идёт она вокруг всего барьера.
    
«Как петля на мешке», — промелькнула мысль.
    
Сжав кулак, он постучал со своей стороны по полосе, вновь услышав тот самый звук, словно по стеклу. Один из дежурных-морпехов аж подскочил.
    
— Не думаю, что следует… — начала Джулия.
    
Барби её проигнорировал. Его уже начало это бесить. Злость, которая весь день скапливалась в глубине души, получила, наконец, свой шанс. Он понимал, что не следует задрачивать этих ребят, они всего лишь пешки, но удержаться было не под силу.
    
— Эй, морпехи! Выручайте братана.
    
— Кончай, чувак.