1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 
     
     
— Полли, Полли, она выходит!
     
Полли оставила портняжный манекен, на котором медленно и осторожно подрубала подол платья, и поспешила к окну. Из «Нужных вещей» вышла Нетти, нагруженная, как говорят, под завязку. На локте у нее висела сумочка, под мышкой был зажат зонтик, а в руках она несла какую-то белую коробку, на которой балансировал контейнер для пирога.
     
— Пойду помогу ей, — сказала Розали.
     
— Нет. — Полли мягко удержала ее за локоть. — Лучше не надо. Она от этого лишь засмущается.
     
Они наблюдали за тем, как Нетти идет по улице. Она больше не семенила: скорее — плыла.
     
Нет, подумала Полли, даже не так. Не плыла, а… парила.
     
У нее в голове что-то щелкнуло, и из каких-то перекрестных ассоциаций родилась мысль, которая заставила Полли прыснуть со смеху.
     
Розали взглянула на нее, удивленно приподняв бровь.
     
— Ты чего?
     
— Ты посмотри на ее лицо, — сказала Полли, глядя, как Нетти медленно и мечтательно переходит Линден-стрит.
     
— А что у нее с лицом?
     
— Она похожа на женщину, которая только что переспала с мужчиной… и испытала как минимум три оргазма.
     
Розали слегка покраснела, еще раз взглянула на Полли и тоже засмеялась. Подруги повисли друг на друге, чуть ли не рыдая от смеха.
     
— Боже, — выдохнул Алан Пангборн с порога. — Дамы хохочут, а ведь еще нет и двенадцати. Не рановато ли для шампанского?
     
— Четыре! — заходясь смехом, выдавила Розали. Слезы текли у нее по щекам. — Не три, а четыре!
     
И они снова взорвались хохотом, держась за руки и повизгивая, уже не в силах смеяться, но не в силах и остановиться. Алан же только смотрел на них и озадаченно улыбался.
    
    
     
      
4
     
     
Норрис Риджвик явился в офис шерифа за десять минут до того, как фабричный свисток известил город о наступлении полудня. Он был в гражданском. На этой неделе его дежурство приходилось на смену с двенадцати дня до девяти вечера — его любимое время. Пусть кто-то другой занимается всей той грязью, которая иногда вываливается на улицы города после закрытия баров в час ночи. Он может с этим справляться, и справлялся уже не раз, но ему всегда было противно до рвоты. Его иной раз и вправду рвало, даже если жертвы ночных происшествий держались на ногах, болтались вокруг и орали, что не станут они дышать в эту говенную трубочку и что они знают свои права. Просто у Норриса был слабый желудок. Шейла Брайхем любила дразнить его — говорила, что он похож на Энди, помощника шерифа из сериала «Твин Пикс», — однако Норрис знал, что это не так. Энди рыдал, когда видел мертвецов. Норрис не плакал. Вместо этого он блевал на них. То есть не то чтобы прямо на них, а где-нибудь в сторонке. Но однажды он чуть было и вправду не облевал Гомера Гамаша, когда нашел его в канаве около кладбища забитым до смерти его же собственным протезом.
     
Норрис взглянул на расписание дежурств, увидел, что Энди Клаттербак и Джон Лапуант уехали на патрулирование, потом быстренько просмотрел бумажки на доске объявлений. Для него сообщений не было, и это он тоже любил. В качестве удачного завершения — по крайней мере начала дежурства — из химчистки пришла его сменная униформа… как и было обещано. То есть ему не придется тащиться домой, чтобы переодеться.
     
К пластиковому пакету из химчистки была приколота записка: «Эй, Барни, ты мне должен пять долларов и четвертак. В этот раз просьба меня не накалывать, иначе к закату ты станешь мудрее и печальнее». Подписано: Клат.
     
Даже фамильярное обращение в записке не испортило его хорошего настроения. Шейла Брайхем была единственным человеком в офисе шерифа Касл-Рока, считавшим Норриса похожим на персонажа «Твин Пикса» (Норрис не сомневался, что она была также единственной в отделении, кроме него самого, кто смотрел этот сериал). Остальные помощники шерифа — Джон Лапуант, Сит Томас, Энди Клаттербак — называли его Барни, по имени персонажа Дона Ноттса в старом «Шоу Энди Гриффина». Иногда это его раздражало. Иногда, но не сегодня. Четыре дня спокойного дневного дежурства, потом три дня отдыха. Удачная неделя. Жизнь таки бывает приятной.
     
Он достал из бумажника две купюры — пятерку и доллар — и положил на стол Клата.
     
«Вот, Клат, погуляй за мое здоровье», — написал он на обороте бланка ежедневного рапорта, размашисто подписался и положил бумажку с деньгами. Потом взял пакет с формой и направился в туалет. Переодеваясь, он что-то насвистывал, потом посмотрелся в зеркало и угрожающе сдвинул брови. Карающая Длань Закона как она есть. Сегодня злоумышленникам-злодеям из Касл-Рока лучше поостеречься, иначе…
     
Норрис уловил какое-то движение в зеркале, но прежде чем он успел обернуться, его схватили, развернули и швырнули в стену за писсуарами. Его голова стукнулась о стену, фуражка слетела, и перед ним предстало круглое, красное от ярости лицо Дэнфорда Китона.
     
— Ты соображаешь, что делаешь, Риджвик? — спросил тот.
     
Норрис успел забыть про квитанцию, которую он вчера вечером подсунул под дворник машины Китона. Теперь Бастер освежил ему память.
     
— Отстань от меня! — закричал он, стараясь, чтобы его голос звучал твердо и возмущенно, но получился какой-то жалкий всхлип. От испуга или от злобы — или от того и другого, вот как сейчас, — Норрис всегда краснел, как девчонка. Он почувствовал, что щеки уже начинают гореть.
     
Китон, который был выше Норриса на пять дюймов и тяжелее фунтов на сорок, хорошенько встряхнул помощника шерифа и отпустил. Потом достал из кармана квитанцию и заорал, размахивая ею перед носом у Норриса:
     
— Твое имя на этой хреновине или нет?
     
Как будто Норрис пытался это отрицать.
     
Норрис Риджвик прекрасно знал, что это была его подпись — пусть факсимильная, но его, — и квитанция была вырвана из его штрафной книжки.
     
— Ты опять припарковался на месте для инвалидов, — сказал он, отходя от стены и потирая затылок. Черт его подери, шишка будет здоровенная. Первоначальный испуг (а Бастер чуть душу из него не вытряс, чего скрывать) потихонечку проходил. Злость же, напротив, набирала обороты.
     
— На каком месте?
     
— На месте, предназначенном для людей с физическими недостатками! — выкрикнул Норрис. К тому же меня Алан попросил выписать эту квитанцию, хотел он добавить, но все же сдержался. Зачем давать этой жирной свинье лишний повод наехать на хорошего человека? — Тебя же предупреждали, Ба… Дэнфорд, и ты это знаешь.
     
— Как ты меня назвал? — зловеще переспросил Дэнфорд Китон. Красные пятна расцвели на его щеках.
     
— Это официальный штраф, — проигнорировал Норрис последнюю фразу. — И, как я понимаю, лучше его заплатить. И тебе еще повезло, что я не подам на тебя в суд за нападение на офицера полиции.
     
Дэнфорд расхохотался. Эхо заметалось в кафельных стенах.
     
— Я что-то не вижу тут офицера полиции, — сказал он. — Я вижу тощий кусок дерьма, вылепленный в форме телячьей отбивной.
     
Норрис нагнулся и поднял фуражку. Внутри у него все кипело от страха — Дэнфорд Китон опасный враг — и от злости, которая переходила в ярость. У него дрожали руки. Но он все же сумел аккуратно надеть фуражку и отцентрировать, как полагается.
     
— Разбирайся с Аланом, если хочешь…
     
— Я с тобой разберусь!
     
— А я с тобой разговаривать не намерен. Либо ты платишь штраф в течение тридцати дней, Дэнфорд, либо нам придется тебя арестовать. — Норрис вытянулся во все свои пять футов шесть дюймов и добавил: — Мы знаем, где тебя искать.
     
Он направился к выходу. Китон, лицо которого напоминало теперь заход солнца в зоне ядерного поражения, шагнул вперед, чтобы встать у него на пути. Норрис остановился и предупреждающе поднял руку.
     
— Если ты меня тронешь, я упеку тебя в камеру. Слово офицера.
     
— Ну все, — странным, совершенно без интонаций голосом произнес Китон. — Ну все! Ты уволен. Снимай форму и начинай искать другую ра…
     
— Нет, — произнес твердый голос у них за спиной. Они растерянно обернулись. В дверях туалета стоял Алан Пангборн.
     
Китон сжал кулаки.
     
— Не лезь в это дело.
     
Алан вошел. Дверь тихонько закрылась за ним.
     
— Нет, — повторил он. — Это я попросил Норриса выписать штраф. И еще я сказал ему, что прощу тебе этот штраф еще до собрания по ассигнованиям. И потом, штраф-то смешной. Всего на пять долларов, Дэн. Что на тебя нашло?
     
В голосе Алана чувствовалось удивление. Он действительно был удивлен и озадачен. Бастер и в лучшие времена не был милашкой и славным парнем, но чтобы такое… это был перебор даже для него. С конца этого лета Китон пребывал в состоянии тихой злости, всегда готовой прорваться вспышками ярости. Впечатление было такое, что он ходит на грани срыва. Иногда это чувствовалось в его голосе — Алан не раз замечал это во время собраний, — и у него в глазах иногда появлялось выражение загнанного зверя. Он часто задумывался, может быть, Китон болен. Вот и сейчас он задумался… но решил пока не забивать себе голову. Сейчас ему надо было как можно скорее разобраться с этой довольно паршивенькой ситуацией.
     
— Ничего на меня не нашло, — натянуто проговорил Китон и пригладил волосы. Норрис не без удовлетворения заметил, что у Китона тоже дрожат руки. — Я просто чертовски устал от таких вот самодовольных придурков… Я пытаюсь хоть что-нибудь сделать для этого города… Черт, я уже столько сделал для этого города… И я устал от того, что меня постоянно травят… — Он умолк на секунду, сглотнул слюну и снова взорвался: — Он назвал меня Бастером. Ты же знаешь, как меня это бесит!
     
— Он извинится, — успокоил его Алан. — Ведь ты извинишься, Норрис?
     
— Я не знаю, что сделаю, — сказал Норрис. Его голос дрожал, сердце сжималось, но он по-прежнему был очень зол. — Я знаю, что он этого не любит, но дело в том, что он меня ошарашил. Я просто стоял, смотрел в зеркало, поправлял галстук, а он схватил меня со спины и швырнул об стену. Я хорошо приложился головой. Господи, Алан, я мог такого наговорить… я сам не помню, что я говорил.
     
Алан перевел взгляд на Китона:
     
— Это правда?
     
Китон опустил глаза.
     
— Я был просто взбешен, — сказал он, и Алану показалось, что Бастер был близок к раскаянию, насколько это вообще возможно для людей его типа. Он быстро взглянул на Норриса. Похоже, что Норрис тоже это почувствовал. И это было хорошим признаком; это был большой шаг вперед к разминированию этой бомбы-вонючки. Алан слегка расслабился.
     
— Можем мы считать этот маленький инцидент исчерпанным? — спросил он обоих. — Примем к сведению свои ошибки, чтобы больше их не повторять, и тихо-мирно разойдемся?
     
— Я согласен, — помедлив секунду, ответил Норрис. Он был тщедушным и тощим, имел дурную привычку оставлять полупустые банки с лимонадом в патрульной машине, его отчеты были форменным безобразием… но сердце у него было доброе. Алан был тронут. Сейчас Риджвик отступал вовсе не потому, что боялся Китона. И если толстый глава городской управы думал, что его здесь боятся, то он очень сильно ошибался. — Прости, что я назвал тебя Бастером, — сказал Норрис. — Я был не прав. — На самом деле он вовсе не считал себя неправым, но сейчас эта маленькая ложь вовсе не повредит.
     
Алан взглянул на Китона.
     
— Дэнфорд?
     
— Ладно, забудем.
     
Китон произнес это таким преувеличенно великодушным тоном, что Алан снова почувствовал, как в нем закипает яростная неприязнь к этому человеку. Голос, запрятанный где-то в глубинах мозга, голос примитивного подсознания, высказался предельно ясно: Почему бы тебе не поиметь разрыв сердца, Бастер? Может, окажешь нам всем услугу и наконец сдохнешь?
     
— Вот и славно, — сказал Алан. — Договорились…
     
— Если, — поднял палец Китон.
     
Алан удивленно приподнял бровь.
     
— Если — что?
     
— Если мы что-то придумаем с этой квитанцией. — Он протянул ее Алану, держа двумя пальцами, будто это была тряпка, которой только что вытерли какую-то подозрительную жидкость.
     
Алан вздохнул:
     
— Дэнфорд, зайди ко мне в кабинет. Мы это обсудим. — Он посмотрел на Норриса. — У тебя сейчас дежурство?
     
— Да, — ответил Норрис. Он все еще злился. Хорошее настроение улетучилось, скорее всего — на весь день. И кто виноват? Эта жирная свинья! А Алан простит ему штраф. Он все понимал — политика, — но приятного в этом было мало.
     
— Ты пока в офисе? — спросил Алан. Сказать: «Хочешь переговорить со мной?» — при зыркающем на обоих Китоне он не мог.
     
— Нет, — сказал Норрис. — Надо кое-кого увидеть и кое-куда съездить. Поговорим позже, Алан. — Он вышел из туалета, не глядя протиснувшись между Китоном и дверью. Норрис не знал, что Китону пришлось приложить громадные, почти титанические усилия, чтобы сдержаться и не наподдать ему ногой под зад.
     
Алан рассматривал свое отражение в зеркале, дожидаясь, пока Норрис не отойдет подальше, а Китон неприязненно смотрел ему вслед. Потом шериф вышел в коридор, увлекая за собой Китона.
     
В одном из двух кресел напротив его кабинета сидел маленький аккуратный человечек в белом костюме и нарочито внимательно читал большую книгу в кожаном переплете — Библию. У Алана упало сердце. Он очень надеялся, что инцидент в туалете исчерпал лимит гадостей на сегодняшнее утро — через две-три минуты наступит полдень, так что он имел все основания на это надеяться, — но все надежды рассыпались прахом.
     
Преподобный Уильям Роуз закрыл свою Библию (почти такую же белую, как и его костюм) и вскочил на ноги.
     
— Шериф… э… Пангборн. — Преподобный отец Роуз был одним из тех дремучих баптистов, которые во время эмоционального напряжения начинают заикаться, бекать и мекать. — Можно мне с вами переговорить?
     
— Дайте мне пять минут, преподобный отец. Мне нужно закончить одно небольшое дело.
     
— Это чрезвычайно… э… важно.
     
Не сомневаюсь, подумал Алан.
     
— И это тоже. Пять минут.
     
Он открыл дверь и чуть ли не втолкал Китона в кабинет, прежде чем преподобный Вилли, как любил называть его отец Брайхем, успел еще что-то сказать.
    
    
     
      
5
     
     
— Опять эта «Ночь в казино», — сказал Китон, когда Алан закрыл за ними дверь. — Помяни мое слово, он из-за этого и приперся. Отец Джон Брайхем — дубовый ирландец, но я все равно предпочитаю его этому скользкому типчику. Роуз — просто высокомерный урод.
     
Алан подумал: Чья бы корова мычала…
     
— Присаживайся, Дэнфорд.
     
Китон сел. Алан обошел свой стол, взял штрафную квитанцию, разорвал на мелкие кусочки и выбросил в мусорную корзину.
     
— Вот. Теперь ты доволен?
     
— Вполне. — Китон поднялся, чтобы уйти.
     
— Подожди минуточку.
     
Кустистые брови Китона сдвинулись, так что снизу его высокого, розового, как у младенца, лба образовалось подобие грозовой тучи.
     
— Пожалуйста, — добавил Алан, садясь в кресло. Он безотчетно сплел пальцы и попытался изобразить черного дрозда, но вовремя спохватился и положил руки на стол. — На следующей неделе у нас будет собрание. Будем обсуждать бюджет на февраль… — начал Алан.
     
— Твоя правда, — подтвердил Китон.
     
— …и тут дело не столько в финансах, сколько в политике, — продолжал Алан. — Я это знаю, и ты это знаешь. Я только что, у тебя на глазах разорвал штрафную квитанцию, выписанную по всем правилам. Разорвал из политических соображений.
     
Китон бледно улыбнулся:
     
— Ты достаточно долго живешь в этом городе, и ты знаешь, как тут делаются дела, Алан. Рука руку моет.
     
Алан облокотился на спинку кресла, которое издало серию протестующих скрипов и щелчков — эти звуки часто снились ему после длинных тяжелых дней. Как раз таких, каким обещал быть сегодняшний день.
     
— Да, — сказал он. — Рука руку моет. Но до определенных пределов.
     
Китон снова насупился:
     
— Что это значит?
     
— Это значит, что всему есть предел. Даже в маленьких городах, где все друг на друге повязаны. В какой-то момент политика кончается. Наверное, нужно тебе напомнить, что я не назначен на эту должность городским советом. Меня выбрали горожане. Наши избиратели. И избрали они меня для того, чтобы я их защищал, охранял и поддерживал правопорядок в городе. Я присягнул. То есть дал клятву. И я сделаю все, чтобы ее сдержать.
     
— Ты что, угрожаешь мне? Потому что если ты мне угрожаешь…
     
И тут взревел фабричный гудок. В помещении он звучал приглушенно, но Дэнфорд Китон все равно подскочил как ужаленный. Его глаза на мгновение широко распахнулись, а руки намертво вцепились в стул, на котором он сидел.
     
Алан опять удивился. Он же весь возбужден, как кобыла в течке. Что с ним такое?
     
Впервые у него появилась мысль, что у мистера Дэнфорда Китона — главы городской управы Касл-Рока еще с тех времен, когда сам Алан даже не слышал об этом городке, — рыльце может быть в пушку. По самые уши.
     
— Я тебе не угрожаю, — сказал он спокойно.
     
Китон немного расслабился, но все же не до конца… как будто он опасался, что гудок вновь пропоет свою песню, чтобы выставить его в дураках.
     
— Вот и хорошо, потому что дело не только в деньгах. Городская управа вместе с тремя окружными уполномоченными согласовывает наем — и увольнение — помощников шерифа. Плюс еще уйма всяких согласований, о которых, надеюсь, мне нет нужды тебе напоминать.
     
— Это всего лишь формальность.
     
— Так было раньше, — согласился Китон. Потом достал из внутреннего кармана сигару «Руа-Тан» и стал разминать ее между пальцами, хрустя целлофаном.
     
И кто кому теперь угрожает? — подумал Алан, но вслух этого не сказал. Он просто откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на Китона. Китон выдержал этот взгляд всего пару секунд и снова уставился на сигару, продолжая шуршать упаковкой.
     
— Если ты еще раз поставишь машину на месте для инвалидов, я сам тебя оштрафую, и эта квитанция не полетит в мусорную корзину, — сказал Алан. — И если ты еще раз поднимешь руку на кого-нибудь из моих помощников, я предъявлю тебе обвинение в нападении на сотрудника при исполнении. И это произойдет вне зависимости от того, сколько так называемых согласований мне требуется от управы. Потому что политика тут уже не действует. Ты это понимаешь?
     
Китон долго не отвечал. Он сосредоточенно разглядывал сигару, словно медитируя. Потом он поднял глаза, превратившиеся в холодные маленькие стекляшки.
     
— Если ты хочешь проверить, насколько я крут, можешь давить дальше.
     
На лице Китона читалась неприкрытая злость, но Алану показалось, что там было еще кое-что. Например, страх. Или ему это действительно показалось? Алан не был уверен, но это было не важно. Важно было другое: то, чего так боялся Китон. А он явно чего-то боялся.
     
— Ты понимаешь? — повторил он.
     
— Да. — Китон рывком содрал упаковку с сигары и швырнул ее на пол. — А ты меня понял? — спросил он с сигарой в зубах.
     
Алан подался вперед и серьезно посмотрел на Китона:
     
— Я понял, что ты говоришь, но черт меня подери, если я понимаю, что ты делаешь, Дэнфорд. Мы с тобой никогда не были лучшими друзьями…
     
— Это уж точно, — заявил Китон и откусил кончик сигары.
     
Секунду-другую Алан думал, что он выплюнет его на пол, и был готов закрыть на это глаза — политика-политика, — но Китон выплюнул его на ладонь и положил в девственно-чистую пепельницу, стоявшую на столе. Одинокий кусочек сигары был похож на крохотный образец собачьего дерьма.
     
— Но у нас всегда были нормальные рабочие отношения. И вот теперь между нами, похоже, возникло какое-то недоразумение. Что-то не так? Если да и я могу чем-то помочь…
     
— Все в порядке. — Китон вскочил на ноги. Он опять разъярился, вскипел. Алан чуть ли не воочию видел струи пара, бьющие у него из ушей. — Я просто устал от этой постоянной… травли.
     
Он использовал это слово уже второй раз. И уже второй раз Алан нашел его странным и неуместным. На самом деле весь их разговор был странным и неуместным. И явно не совсем нормальным.
     
— Ну ладно, ты знаешь, где меня найти, — сказал Алан.
     
— Ну уж конечно, — бросил Китон, направляясь к двери.
     
— И пожалуйста, Дэнфорд. Не забывай о стоянке для инвалидов.
     
— На хрен эту стоянку! — выругался Китон и захлопнул дверь.
     
Алан еще долго сидел за столом, озадаченно глядя на закрытую дверь. Потом он встал, обошел стол, подобрал с пола смятый пакетик из-под сигары, бросил его в мусорную корзину и открыл дверь, чтобы пригласить преподобного Парохода Вилли.
    
    
     
      
6
     
     
— Мистер Китон выглядел очень расстроенным, — сказал преподобный Роуз. Он бережно усадил себя в кресло, только что освобожденное главой городской управы, с отвращением посмотрел на кончик сигары в пепельнице и уложил свою белую Библию на тощие колени.
     
— В следующем месяце у них запланировано много встреч и совещаний, — неопределенно ответил Алан. — На всю управу ложится большая нагрузка.
     
— Да, — согласился преподобный Роуз. — Как сказал нам Иисус: отдай Цезарю цезарево, а Богу — богово.
     
— Ага, — уныло пробормотал Алан. Ему вдруг захотелось курить. Что-нибудь очень крепкое, вроде «Лаки Страйк» или «Пэлл-Мэлла», под завязку набитое смолами и никотином. — Чем я обязан вашему визиту, преподобный… Роуз? — Он ужаснулся, поймав себя на том, что только что чуть не назвал святого отца преподобным Вилли.
     
Роуз снял свои круглые очки, протер их и водрузил обратно на нос. Его черные волосы, намазанные каким-то пахучим бриолином, запах которого Алан не мог опознать, блестели в лучах лампы дневного света, вделанной в потолок.
     
— Я хотел поговорить с вами о том непотребстве, которое отец Джон Брайхем называет «Ночью в казино», — в конце концов объявил преподобный Роуз. — Если вы помните, шеф Пангборн, я приходил к вам сразу после того, как услышал об этой ужасной затее, чтобы потребовать — во имя благоразумия — отказать им в разрешении на столь мерзостное мероприятие.
     
— Преподобный Роуз, если вы помните…
     
Роуз повелительно поднял одну руку, а вторую запустил в карман пиджака. Он вытащил из кармана брошюру размером со среднюю книгу, в которой Алан с упавшим сердцем (но без особого удивления) узнал сокращенную версию «Свода законов штата Мэн».
     
— И вот я вернулся, — голос Роуза звенел, как натянутая струна, — чтобы потребовать от вас запрещения этого мероприятия не только во имя благоразумия, но и во имя закона!
     
— Преподобный Роуз…
     
— Вот. Раздел 24, подраздел 9, параграф 2 «Свода законов штата Мэн», — перебил его преподобный Роуз. Его щеки пылали, и Алан с унынием заключил, что за последние пару минут он сменил одного безумца на другого. — Кроме специально оговоренных случаев… э, — читал преподобный Роуз. Его голос постепенно приобретал интонации церковной проповеди, знакомые наиболее истовым прихожанам. — Азартные игры, ранее перечисленные в разделе 23 настоящего «Свода…» э-э, в которых принимаются денежные ставки, являются незаконными. — Он захлопнул брошюру и воззрился на Алана. — Являются незаконными!!! — повторил он с нажимом.
     
Алан едва подавил порыв воздеть руки к небесам и заорать: «Слава Иисусу!» Когда этот безумный порыв прошел, он сказал:
     
— Я в курсе того, что написано в разделах, запрещающих азартные игры, преподобный Роуз. Я изучил их еще после вашего первого визита и показал их Альберту Мартину, юристу управы. По его мнению, раздел 24 не применим в случае с «Ночью в казино». — Он сделал паузу и добавил: — И я сам, кстати, придерживаюсь такого же мнения.
     
— Невозможно! — вскинулся Роуз. — Они хотят превратить Дом Господень в логово игроков, и вы мне говорите, что это легально?
     
— Вполне легально, так же как и лотереи, которые «Дщери святой Изабеллы» устраивают с 1931 года.
     
— Это… э… не лотерея! Это рулетка!.. Игра в карты на деньги! Это… — преподобный Роуз аж задрожал, — игральные кости!
     
Алан снова поймал себя на том, что он пытается изобразить пальцами очередную птицу, и опять положил руки на стол.
     
— Я попросил Альберта послать запрос Джиму Тьерни, генеральному прокурору штата. Ответ был таким же. Я прошу прощения, преподобный Роуз. Я знаю, вас это оскорбляет. Меня, к примеру, бесят дети на скейтбордах. Я бы с удовольствием объявил эту забаву вне закона, но, к сожалению, не могу. У нас демократия. И иногда нам приходится терпеть что-то такое, что нам не нравится и чего мы категорически не одобряем.
     
— Но это азартные игры! — взмолился преподобный Роуз, и в его голосе звучала настоящая мука. — Это игра на деньги. Как же это законно, когда «Свод законов» гласит…
     
— То, что они собираются сделать, не является азартными играми. Каждый… участник… на входе делает пожертвование. В обмен они получают равное количество игровых денег. В конце вечера разыгрываются призы. Не деньги, призы. Видеомагнитофон, тостер, фарфоровый сервиз и все такое. — И какой-то вредный внутренний чертенок заставил его добавить: — Насколько я понял, первичное пожертвование будет даже облагаться налогом.
     
— Это греховное непотребство, — сказал преподобный Роуз. Его щеки бледнели. Ноздри раздувались от возмущения.
     
— А вот это суждение уже моральное, а не юридическое. Так делают по всей стране. Обычное благотворительное мероприятие.
     
— Да. — Роуз встал, прижав к груди Библию, как щит. — Так делают католики. Католики обожают азартные игры. Но я положу этому конец, с вашей ли помощью или без оной, шеф Пангборн.
     
Алан тоже поднялся на ноги.
     
— Да, и еще кое-что, преподобный Роуз. Я не шеф, а шериф Пангборн. Я не могу диктовать вам, что говорить на проповедях, точно так же как не могу указывать отцу Брайхему, какие мероприятия ему можно, а какие нельзя проводить в своей церкви, в доме «Дщерей святой Изабеллы» или в зале Рыцарей Колумба, пока они не нарушают законов штата. Но я могу посоветовать вам быть осторожным, и, похоже, вам нужен такой совет.
     
Роуз холодно взглянул на него и спросил:
     
— Что вы имеете в виду?
     
— Я имею в виду, что вы сейчас раздражены. Плакаты, которые ваши люди расклеивают по всему городу, — это нормально. Письма в газету — тоже. Но есть предел, которого вам не стоит переступать. Послушайтесь моего совета: оставьте все как есть.
     
— Когда… э-э… Иисус во Храме увидел блудниц и… э-э… ростовщиков, Он не обращался ни к какому своду законов, шериф. Когда Иисус увидел этих нечестивцев в Доме Господнем, Он не смотрел ни на какие пределы. Господь сделал то, что Он должен был сделать, и знал, что Он прав!
     
— Да, — спокойно ответил Алан. — Но вы-то не он.
     
Роуз посмотрел на него долгим взглядом, его глаза сверкали холодным пламенем, и Алан подумал: Ого. У этого парня явно не все в порядке с головой.
     
— Счастливо оставаться, шеф Пангборн, — холодно сказал Роуз.
     
В этот раз Алан не потрудился его поправить. Он только кивнул и протянул руку, прекрасно зная, что ее не пожмут. Роуз повернулся и пошел к двери, держа перед собой Библию.
     
— Оставьте все как есть, преподобный Роуз, хорошо?
     
Роуз не обернулся и не ответил. Он прошмыгнул за дверь и захлопнул ее с такой силой, что зазвенели оконные стекла. Алан сел за стол и сжал руками виски.
     
Где-то через минуту в кабинет заглянула Шейла Брайхем:
     
— Алан?
     
— Он ушел? — не поднимая глаз, спросил Алан.
     
— Проповедник? Да. Вылетел, как мартовский ветер.
     
— Элвис покинул здание, — опустошенно пробормотал Алан.
     
— Что?
     
— Да так. — Он посмотрел на нее. — Мне бы каких-нибудь сильных наркотиков. Посмотри в сейфе для улик, может, что и осталось.
     
Она улыбнулась:
     
— Я уже все проверила. Пустой шкаф. Может быть, кофе поможет?
     
Он тоже улыбнулся. Время перевалило за полдень, и день должен быть лучше, чем утро. Потому что хуже уже некуда.
     
— Ладно. Тащи.
     
— Спасибо за покупку. — Шейла закрыла дверь, и Алан наконец дал волю своим рукам. В хорошем смысле слова. Уже через пару секунд дрозды из теней летали один за другим по освещенной солнцем стене.
    
    
     
      
7
     
     
По четвергам во второй половине дня в средней школе Касл-Рока проходили обязательные кружки и внешкольные занятия. Брайан Раск был отличником, и, поскольку он не участвовал ни в каких театрально-художественных мероприятиях до самой постановки «Зимней сказки», в которой у него была роль, ему разрешали уходить пораньше. Что компенсировало поздние занятия по вторникам.
     
Звонок с шестого урока еще не успел отзвенеть, а Брайан уже выскочил за дверь школы. У него в рюкзаке лежали учебники и смешно выпиравший наружу плащ-дождевик, который мама заставила его надеть перед выходом из дома.
     
Он быстро отъехал от школы. Сердце неистово билось в груди. Ему нужно было доделать
     
(задание)
     
одну штуку.
     
Веселую в общем-то штуку. Теперь он знал, что ему нужно сделать. Все прояснилось, когда он сидел погруженный в мечты на уроке математики.
     
Когда Брайан спускался с Касл-Хилл по Школьной улице, впервые за день из-за облаков показалось солнце. Он взглянул влево и увидел мальчика-тень на тени-велосипеде, который составлял ему компанию на мокром тротуаре.
     
Тебе придется поднажать, чтобы не отстать от меня, дружище, подумал он. Сегодня у меня много дел.
     
Брайан пронесся через деловой квартал, слегка притормаживая только на перекрестках. Он проехал мимо «Нужных вещей», даже не взглянув в ту сторону. На пересечении Понд-стрит (на которой он жил) и Форд-стрит Брайан свернул направо, вместо того чтобы ехать налево, к своему дому. На перекрестке Форд-стрит и Уиллоу он повернул налево. Улицы Уиллоу и Понд шли параллельно; задние дворы их домов соприкасались друг с другом, разделенные только сетчатым забором.
     
Пит и Вильма Ержик жили на Уиллоу-стрит.
     
Тут надо быть осторожнее.
     
Но он знал, как быть осторожным — по дороге из школы он прокрутил все в голове. Дело казалось таким пустяковым, хотя этот план появился у него в голове как бы сам собой — точно так же, как и внезапное понимание, что именно он должен сделать.
     
В доме Ержиков было тихо, а тротуар перед домом — пуст, но это не значило, что можно расслабиться и успокоиться. Брайан знал, что Вильма по крайней мере полдня работает в магазине Хемфилла на шоссе 117, потому что не раз видел ее там за кассовым аппаратом с ее неизменным платком на голове, но это не значило, что сейчас она там, а не дома. Ее старенький и побитый «юго» мог стоять в гараже, которого не видно с улицы.
     
Брайан заехал на тротуар, слез с велосипеда и поставил его на упор. Сердце стучало в висках и в горле, как оркестр тамтамов. Он подошел к двери, мысленно репетируя фразы, которые скажет, если миссис Ержик все же окажется дома.
     
Здравствуйте, миссис Ержик, я Брайан Раск, я живу на той стороне квартала, может быть, вы меня знаете? Я учусь в средней школе, и мы собираемся продавать подписку на журналы, чтобы школьный оркестр мог купить новую униформу, и я решил заранее выяснить, кто хочет на что подписаться. Так что, если хотите, я могу зайти к вам, когда нам раздадут подписные квитанции. А тому, кто продаст больше всего подписок, дадут приз.
     
На словах это звучало отлично, и вроде все было продумано, но Брайан все равно волновался. Он стоял перед дверью, вслушиваясь в звуки дома: может быть, радио, или телевизор с очередной серией какой-нибудь «мыльной оперы» (не «Санта-Барбары», рано еще), или пылесос. Но в доме царила полная тишина, что, впрочем, тоже еще ничего не доказывало.
     
Брайан позвонил. Где-то в глубине дома раздалось еле слышное: БимБом!
     
Он стоял на пороге, ожидая ответа и нервно оглядываясь по сторонам, не заметил ли его кто-нибудь из соседей, но на Уиллоу-стрит не было ни души. А вокруг дома Ержиков шел высокий забор. Очень хорошо. Если ты собираешься сделать
     
(задание)
     
какую-то штуку, которую ты точно знаешь, что люди (мама и папа, к примеру) не очень одобрят, то высокий забор — это как раз то, что нужно.
     
Прошло уже полминуты, но никто не открыл ему дверь. Все идет по плану… но лучше перестраховаться. Он снова нажал на звонок, на этот раз — дважды, и из глубин дома послышалось двойное: БимБом! БимБом!
     
Опять — никакого ответа.
     
Ну, тогда все в порядке. Все просто отлично. В общем-то Брайан действительно нервничал. Все это было ему непривычно и даже немного пугало.
     
Но как бы там ни было, Брайан не смог удержаться и еще раз огляделся по сторонам, на этот раз — чуть ли не воровато, перекатил свой велосипед, не снимая его с упора, в проход между домом и гаражом, который его знакомые из компании «Фасады и двери Дика Перри в Южном Париже» называли подворотней. Затем он прошел на задний двор. Сердце стучало так, как никогда в жизни. Брайан боялся, что от этого бешеного сердцебиения у него будет дрожать голос. Он очень надеялся, что, если миссис Ержик окажется во дворе — вставляет лампочки или еще что-то делает, — его голос, когда он заговорит о подписке, все же не задрожит. А то она сможет что-то заподозрить. А если она что-нибудь заподозрит, у него могут возникнуть проблемы, о которых даже думать не хочется.
     
Он дошел до угла дома. Оттуда была видна примерно половина заднего двора Ержиков. Внезапно все происходящее перестало казаться ему смешным. Вполне безобидная на первый взгляд шутка вдруг превратилась в подлую — ни больше ни меньше. Внутренний голос испуганно прошептал: Давай-ка, родной, садись на свой велик, пока не поздно. Возвращайся домой, выпей молока и обдумай все как следует.
     
Да. Это была очень хорошая мысль — очень здравая мысль. Брайан уже было развернулся… но тут перед его мысленным взором возникла картина, смявшая и опрокинувшая все, чего добился разумный внутренний голос. Ему представился длинный черный автомобиль — «кадиллак» или «Линкольн Марк-IV», — подъезжающий к его дому. Водитель открывает дверь, и из машины выходит мистер Лиланд Гонт. Только одет он уже не в смокинг, как у Шерлока Холмса в некоторых рассказах. Мистер Гонт, пересекавший сейчас пространство воображения Брайана, был одет в пугающий черный костюм — в точности как у гробовщика, — а его лицо было уже далеко не таким дружелюбным, как раньше. Его темно-синие глаза стали еще темнее от злости, а его губы кривились, обнажая неровные зубы… и это была не улыбка. Он направлялся к дому Брайана, а его длинная тонкая тень была похожа на висельника в фильме ужасов. Когда он дойдет до двери, он не остановится, чтобы позвонить или постучать. Он просто снесет ее. Если мама Брайана попытается встать у него на пути, он оттолкнет ее. Если папа Брайана попытается встать у него на пути, он врежет ему по лицу. И если младший брат Брайана, Шон, попытается встать у него на пути, он отшвырнет его, как бейсболист — мяч. Он поднимется по ступенькам, выкрикивая имя Брайана, и розы на обоях завянут, когда на них упадет тень висельника.
     
Он найдет меня, подумал Брайан в смятении и страхе. Не важно, спрячусь я или нет, он меня найдет. Даже если я уеду в Бомбей. Он меня найдет. И когда он меня найдет…
     
Он попытался прогнать это видение, выключить внутренний телевизор, но у него ничего не вышло. Глаза мистера Гонта росли, превращаясь в синие пропасти, манившие вниз — вниз, в ужасную вечность цвета индиго. Он видел, как длинные руки мистера Гонта — его странные средние пальцы превращаются в когти — опускаются ему на плечи. От этого омерзительного прикосновения по коже бегут мурашки. Он слышит, как мистер Гонт буквально ревет: У тебя есть кое-что принадлежащее мне, Брайан, и ты еще не расплатился за это!
     
Я отдам вам ее обратно, кричит Брайан в искаженное злобой, пылающее лицо. Пожалуйста, отпустите меня. Я отдам вам ее обратно. Только не делайте мне больно.
     
Брайан пришел в себя, такой же ошалелый и завороженный, как после захода в «Нужные вещи» во вторник. Но теперь это чувство было уже далеко не таким приятным.
     
Он не хотел отдавать карточку с Сэнди Куфаксом, вот в чем дело.
     
Он не хотел ее отдавать, потому что это была его карточка.
    
    
     
      
8
     
     
Майра Эванс подошла ко входу в «Нужные вещи» как раз в тот момент, когда сын ее лучшей подруги вышел на задний двор Вильмы Ержик. Майра огляделась, чтобы убедиться, что за ней никто не наблюдает, — и это смотрелось еще более воровато, чем поведение Брайана на Уиллоу-стрит.
     
Если бы Кора, которая и вправду была ее лучшей подругой, узнала, что она здесь и, что более важно, зачем она здесь, то, наверное, рассорилась бы с ней на всю жизнь. Потому что Кора тоже хотела эту фотографию.
     
Не важно, подумала Майра. Две поговорки крутились в ее голове, и обе очень даже подходили к данному случаю. Одна: Первый пришел — первый купил. Вторая: То, чего человек не знает, не может ему повредить.
     
Как бы то ни было, перед выходом из дома Майра нацепила громадные солнечные очки. Лучше перестраховаться — еще одна очень полезная мудрость. Теперь она медленно подошла к двери и изучила табличку:
     
      
ПО ВТОРНИКАМ И ЧЕТВЕРГАМ ВХОД ПО ОСОБЫМ ПРИГЛАШЕНИЯМ
     
     
У Майры такого приглашения не было. Она пришла сюда, повинуясь мгновенному порыву, заведенная телефонным разговором с Корой, который состоялся буквально двадцать минут назад.
     
— Я всю ночь про нее думала, про фотографию! Я просто обязана ее купить, Майра. Нужно было ее купить еще в среду, но у меня в кошельке было всего-то четыре доллара, а я не уверена, что он принимает чеки. Ты же знаешь, как неудобно, когда в магазине тебе отказывают принять чек. Я все это время себя ругала. Знаешь, я почти не спала этой ночью. Ты, наверное, думаешь, это глупо, но это правда!
     
Майра вовсе не думала, что это глупо, и она знала, что это правда, потому что сама не сомкнула глаз этой ночью. А то, что Кора считает, что фотография должна достаться ей просто потому, что она ее первой увидела — как будто это дает ей какое-то высшее право, — это уже просто бред, и Кора сильно ошибается.
     
— И вообще, я не думаю, что она ее первой увидела, — тихо буркнула Майра себе под нос. — Вообще-то я ее первая увидела. Я.
     
На самом деле вопрос о праве первооткрывателя этой восхитительной карточки был очень спорным. Бесспорным было одно: то, что чувствовала Майра, представляя себе, как она входит в комнату к Коре и видит эту фотографию Элвиса на стене над каминной полкой, как раз между Кориной глиняной статуэткой Элвиса и Кориной фарфоровой пивной кружкой в виде Элвиса. Когда она себе это представляла, ее желудок сжимался и мешал биться сердцу. Так она себя чувствовала только раз в жизни — в первую неделю войны с Ираком.
     
И это было неправильно. У Коры столько всяких штучек, посвященных Элвису, и она даже один раз была на его концерте. Он проходил в Концертном зале Портленда, за год или за два до того, как Король был призван на небеса к своей возлюбленной матушке.
     
— Эта фотография должна быть моей, — пробормотала Майра и, собрав всю свою храбрость, постучала в дверь.
     
Не успела она опустить руку, как дверь отворилась и выскочивший на крыльцо узкоплечий мужчина едва не сбил Майру с ног.
     
— Простите, — пробормотал он, не поднимая головы. Она еле успела узнать мистера Константина, фармацевта из аптеки «Ла Вердьер». Он перебежал через улицу и быстро пошел в направлении городской площади, прижимая к груди бумажный пакет и не глядя по сторонам.
     
Повернувшись к двери, Майра увидела мистера Гонта. Он стоял в дверном проеме и улыбался только своими приветливыми карими глазами.
     
— У меня нет специального приглашения… — тихо сказала она. Брайан Раск, который привык к тому, что Майра всегда говорит очень уверенно и даже властно, сейчас ни за что бы ее не узнал.
     
— Теперь есть, милая дама. — Мистер Гонт улыбнулся и пропустил ее внутрь. — Я рад, что вы вновь посетили мой скромный маленький магазинчик. Заходите и оставьте здесь толику принесенного с собой счастья!
     
После быстрой рекогносцировки, подтвердившей, что в магазине нет никого из знакомых, Майра Эванс проскользнула в «Нужные вещи».
     
Дверь за ней захлопнулась.
     
Из темноты показалась длиннопалая рука — белая, как у мертвеца, — нащупала висевшее на веревке кольцо и опустила жалюзи.
    
    
     
      
9
     
     
Брайан затаил дыхание и понял это только тогда, когда у него из груди вырвался долгий, свистящий вздох.
     
На заднем дворе Ержиков было пусто.
     
Вильма — видимо, вдохновленная хорошей погодой — перед уходом на работу (или куда она там пошла) вывесила сушиться белье. Оно хлопало в три ряда на теплом солнышке и освежающем ветерке. Брайан подошел к задней двери и всмотрелся в темноту дома, прикрывая глаза от солнца. Он увидел пустую кухню, подумал, не постучаться ли на всякий случай, но потом решил, что не стоит — это был просто способ отложить исполнение задуманного еще на несколько минут. В доме никого нет. Лучше всего побыстрее сделать дело и смыться отсюда подобру-поздорову.
     
Он медленно спустился с крыльца во двор. Веревки, растянувшиеся под грузом рубашек, штанов, белья, простыней и наволочек, были слева. Справа располагался небольшой огородик; все овощи, кроме пары тыквочек, были уже собраны. Сзади был высокий забор из сосновых досок. Брайан знал, что с другой его стороны был двор Хаверхиллов, которые жили всего в четырех домах от его собственного дома.
     
За ночь ливень превратил двор в настоящее болото — оставшиеся тыквы наполовину утонули в грязи. Брайан нагнулся, набрал две пригоршни темно-коричневой садовой грязи и двинулся к белью, не обращая внимания на тонкие струйки темно-коричневой воды, стекавшие между пальцев.
     
Самая первая веревка, ближняя к огороду, была во всю длину завешена простынями. Еще сырые, они быстро сохли на теплом ветру. Углы их лениво хлопали. Они были чистыми — девственно-белыми.
     
Давай, шепнул в голове голос мистера Гонта. Вперед, Брайан. Как Сэнди Куфакс, вперед.
     
Брайан отвел руки-назад и вверх, за плечи, ладонями к небу. Он вовсе не удивился, что у него снова напрягся член — как в сегодняшнем сне, — и обрадовался, что не струсил. Сейчас будет веселье.
     
Он резко махнул руками вперед. Грязь сорвалась с его ладоней длинными коричневыми струями и шлепнулась на вздымающиеся простыни, расплющившись вязкими растекающимися параболами.
     
Брайан вернулся в сад, набрал еще две пригоршни грязи, швырнул их на простыни, снова сходил за грязью, набрал еще и опять швырнул. На него нашло какое-то буйное помешательство. Он без устали носился туда-сюда, набирал грязь и швырял ее на чистое белье.
     
Он так увлекся, что, наверное, носился бы так до вечера, но тут раздался чей-то крик. Сначала Брайан решил, что кричат на него. Он сразу сник и испустил слабый испуганный всхлип. Но потом он сообразил, что это миссис Хаверхилл всего лишь зовет свою собаку с другой стороны забора.
     
Но так или иначе, пора убираться отсюда. И поскорее.
     
На секунду он остановился, посмотрел на свою «работу», и ему вдруг стало стыдно.
     
Простыни защитили собой большую часть одежды, но сами были сплошь в грязи. Осталось лишь несколько редких пятен, по которым можно было узнать изначальный цвет ткани.
     
Брайан взглянул на свои руки, облепленные землей, и поспешил за угол дома, где был кран. Вентиль в доме не перекрыли, и из муфты ударила холодная струя. Брайан подставил под нее руки и принялся ожесточенно тереть. Он мыл руки до тех пор, пока мельчайшие следы грязи, включая темные полосы под ногтями, не исчезли совсем. Он даже подержал под водой рукава рубашки.
     
Закрыв кран, он вернулся к велосипеду, поднял упор и повел его обратно к тротуару. Его сильно перепугала проехавшая по улице маленькая желтая машина. Но это был «сивик», а не «юго». Он без остановки проехал мимо, водитель не заметил маленького мальчика с покрасневшими, обветренными руками, выводившего велосипед на тротуар рядом с домом Ержиков, — маленького мальчика, у которого на лице было написано прописными буквами: ВИНОВАТ!
     
Когда машина уехала, Брайан сел на велосипед и нажал на педали. Он гнал что есть мочи до самого дома. Онемелость в руках прошла, но взамен они стали болеть и чесаться… и остались такими же красными.
     
Когда он вошел в дом, мать окликнула его из гостиной:
     
— Брайан, это ты?
     
— Да, мам!
     
То, что он делал во дворе у Ержиков, уже казалось каким-то сном. Разве может приличный мальчик, стоящий в светлой и чистой кухне, — мальчик, который сейчас откроет холодильник и нальет себе молока, — быть тем же самым хулиганом, который набирал полные горсти грязи и швырял ее на чистые простыни Вильмы Ержик?!
     
Конечно, нет.
     
Он налил в стакан молока и еще раз осмотрел свои руки. Они были чистыми. Красными, но чистыми. Он убрал молоко обратно в холодильник. Сердце вернулось к своему нормальному ритму.
     
— Брайан, в школе все хорошо? — донесся голос Коры.
     
— Все нормально.
     
— Хочешь посмотреть со мной телевизор? Сейчас начинается «Санта-Барбара», и у меня тут конфеты.
     
— Да, мам, — сказал он. — Только сначала схожу наверх.
     
— Не оставляй там стакан с молоком! Оно прокисает, воняет на весь дом и потом еще не отмывается!
     
— Я принесу его вниз, мам.
     
— Уж пожалуйста, принеси.
     
Брайан поднялся наверх и провел полчаса, сидя за столом и мечтая над карточкой с Сэнди Куфаксом. Когда в комнату зашел Шон, чтобы спросить, не хочет ли он сходить с ним в магазин на углу, Брайан захлопнул альбом и сказал Шону, чтобы тот убирался из его комнаты и не возвращался, пока не научится стучаться в дверь, если она закрыта. Он слышал, как брат расплакался в коридоре, но ему было его не жалко.
     
В конце концов пусть уже учится правилам элементарной вежливости.
    
    
     
      
10
     
     
      
       
Начальник тюрьмы закатил грандиозную вечеринку,
       
Позвал тюремных музыкантов, и те завыли под сурдинку,
       
Так завыли, что вся тюрьма ходила ходуном,
       
Вот это веселье — от воплей дрожал весь дом!
      
     
     
     
Король стоит, широко расставив ноги, его голубые глаза сверкают, колокольчики на его белых брюках звенят. Стекляшки-бриллианты блестят и вспыхивают в лучах прожекторов. Копна иссиня-черных волос закрывает лоб. Микрофон около губ, но все-таки не настолько близко, чтобы Майра не видела капризный изгиб его верхней губы.
     
Она видит все. Она в первом ряду.
     
Вдруг ритм-секция замолкает, и он протягивает руку, протягивает руку ЕЙ, как Брюс Спрингстин (который никогда не будет Королем, как бы он ни старался) — той девушке в клипе «Танцующий в темноте».
     
Сначала она слишком ошеломлена, чтобы хоть что-то сделать, слишком ошеломлена, чтобы сдвинуться с места, но сзади ее подталкивают, и ЕГО рука обхватывает ее запястье, ЕГО рука вытягивает ее на сцену. Она чувствует его ЗАПАХ, смесь пота, выделанной кожи, и горячего, чистого тела.
     
Мгновение — и Майра Эванс в объятиях Элвиса Пресли.
     
Шелк его костюма скользит под ее руками. Его мускулистые руки прижимают ее к себе. Его лицо, ЕГО лицо, лицо Короля — всего в паре дюймов от ее лица. Они танцуют. Майра Джозефина Эванс из Касл-Рока и Элвис Арон Пресли из Мемфиса, штат Теннесси! Они танцуют на сцене на глазах у четырех тысяч визжащих фанатов, и вокалисты на подпевках повторяют назойливый рефрен пятидесятых: «Let’s Rock… Everybody let’s rock».
     
Его бедра соприкасаются с ее бедрами; она чувствует его горячее напряжение возле своего живота. Потом он кружит ее, юбка взлетает вверх, обнажая ее ноги до самых трусиков, ее рука проворачивается в его руке, как ось в подшипнике. Он опять привлекает ее к себе, его рука скользит вниз по ее спине, к выпуклостям ягодиц, и прижимает ее к его телу. Она смотрит вниз, и там, среди сияния рампы, успевает разглядеть Кору Раск. Кора смотрит на нее, ее лицо пышет ненавистью и черной завистью.
     
Но тут Элвис поворачивает к себе ее голову и произносит со своим сиропно-тягучим южным выговором: Дорогуша, нам полагается смотреть друг на друга!
     
Она не успевает ответить, его мягкие губы запечатывают ей рот; его запах, его близость к ней заполняют весь мир. В мире нет уже ничего, кроме НЕГО. А потом он раздвигает языком ее губы, и вот он уже в ней — его горячий язык. Король рок-н-ролла целует ее взасос — на глазах у Коры, на глазах у всего мира! Он еще крепче прижимает ее к себе, а вокруг гремит музыка, и Кора чувствует, как ее естество разгорается экстатическим жаром. Она никогда в жизни не заводилась вот так — даже тогда, на озере, с Тузом Мериллом. Ей хочется кричать от восторга, но ее рот запечатан его языком, и она впивается ногтями ему в спину, затянутую в шелка, и прижимается к нему бедрами под музыку «Моего пути».
    
    
     
      
11
     
     
Мистер Гонт сидел на одном из своих плюшевых стульев и наблюдал за бурным оргазмом Майры Эванс с равнодушием прирожденного экспериментатора. Она содрогалась, словно в тяжелом нервном припадке: фотография Элвиса зажата в руках, глаза закрыты, грудь судорожно вздымается, колени сжимаются и расходятся, сжимаются и расходятся. Парикмахерская завивка раскрутилась, и влажные волосы падают на лицо неопрятной копной. Двойной подбородок истекает потом, почти как у самого Элвиса во время его последней серии концертов.
     
— Оооох! — кричит Майра, сотрясаясь, как желе на тарелке. — Оооох! Оооо! О, Боооже мой! Оооо, Бооожееее! ОООООО!!!
     
Мистер Гонт лениво прогладил большим и указательным пальцами безупречную складку на своих черных брюках, резко подался вперед и выхватил фотографию из рук Майры. Ее глаза сразу раскрылись, полные безысходной тоски. Она потянулась за фотографией, но та была уже вне досягаемости. Тогда она начала вставать.
     
— Сядь, — сказал мистер Гонт.
     
Майра замерла, словно окаменев. Она так и не выпрямилась до конца, но и не села обратно на стул.
     
— Если ты хочешь еще раз увидеть эту фотографию, Майра, сядь.
     
Она покорно села, уставившись на него с выражением тупой боли. Большие пятна пота расплылись у нее под мышками и вокруг грудей.
     
— Пожалуйста, — выдавила она. Слово вышло сухим и пыльным, как ветер в пустыне. Она умоляюще протянула руки.
     
— Назови свою цену, — предложил Гонт.
     
Майра задумалась. Ее выпученные глаза сверкали белками на потном лице. Она то и дело нервно сглатывала.
     
— Сорок долларов! — выкрикнула она.
     
Он рассмеялся и покачал головой.
     
— Пятьдесят!
     
— Не смеши меня, Майра. Как я понимаю, ты не очень-то хочешь ее получить.
     
— Хочу! — Слезы выступили в уголках ее глаз и потекли по щекам, смешиваясь с потом. — Я хочууу!
     
— Ну хорошо, — согласился он. — Хочешь. Будем считать, ты меня убедила. А вот нужна ли она тебе, Майра? Она тебе нужна?
     
— Шестьдесят! У меня больше нет! Правда!
     
— Майра, разве я похож на ребенка?
     
— Нет…
     
— Наверное, все же похож. Я уже старый — старше, чем ты себе представляешь, и годы оставили след у меня на лице, тут уже ничего не попишешь, — но тебе я, наверное, кажусь ребенком, ребенком, готовым поверить, что женщина, которая живет в новеньком двухэтажном доме, в трех кварталах от самого шикарного района города, имеет за душой всего шестьдесят долларов.
     
— Вы не понимаете. Мой муж…
     
Мистер Гонт встал, держа фотографию в руках. Милый и обходительный господин, уступивший ей дорогу при входе в магазин, исчез, как будто и не бывало.
     
— У вас ведь не было особого приглашения, Майра? Нет. Я вас впустил исключительно по доброте сердечной. Но теперь, боюсь, мне придется попросить вас уйти.
     
— Семьдесят! Семьдесят долларов!
     
— Не испытывайте мое терпение. Пожалуйста, уходите.
     
Майра упала перед ним на колени. Она судорожно рыдала, глотая слезы, потом скрючилась на полу, обхватив ноги Гонта.
     
— Пожалуйста! Пожалуйста, мистер Гонт! Мне очень нужна эта фотография! Я без нее не могу! Она… вы даже не представляете, что она со мной делает!
     
Мистер Гонт взглянул на фотографию Элвиса, и тень отвращения пробежала по его лицу.
     
— Не уверен, что мне захочется это знать, — сказал он. — На мой взгляд, это как-то уж слишком… потно.
     
— Но если это будет больше семидесяти долларов, мне придется выписывать чек. Чак узнает. Он спросит, на что я потратила эти деньги. И если я ему скажу, он… он…
     
— Это, простите, не моя проблема, — заявил мистер Гонт. — Я бизнесмен, торговец, а не консультант по вопросам семьи и брака. — Он смотрел на нее сверху вниз, обращаясь к ее потной макушке. — Не сомневаюсь, что на этот уникальный снимок мистера Пресли в конце карьеры покупатель обязательно найдется… миссис Раск, к примеру.
     
При упоминании о Коре Майра вскинула голову. Ее глаза превратились в запавшие сверкающие точки. Зубы обнажились в злобном оскале. В это мгновение вид у нее был совершенно безумный.
     
— Вы продадите фотографию ей?
     
— Я свободный торговец, — сказал мистер Гонт. — Именно свободная торговля сделала нашу страну великой страной. И я был бы вам очень признателен, Майра, если бы вы меня отпустили. У вас руки потные, мне и так уже придется сдавать брюки в химчистку, причем я не уверен…
     
— Восемьдесят! Восемьдесят долларов!
     
— В два раза больше, — твердо сказал мистер Гонт. — Сто шестьдесят долларов. — Он улыбнулся, обнажив неровные зубы. — Я приму у тебя чек, Майра.
     
Она завопила в отчаянии:
     
— Я не могу! Чак меня убьет!
     
— Может, и так, — согласился Гонт. — Но ты же и так умираешь от страстной и жгучей любви, разве нет?
     
— Сто! — захныкала Майра, снова хватая Гонта за икры и не давая ему отступить. — Пожалуйста, сто долларов!
     
— Сто сорок, — отрезал Гонт. — И ни центом меньше.
     
— Хорошо, — выпалила Майра. — Хорошо, ладно. Я заплачу…
     
— И разумеется, сделаешь мне минет, — с улыбкой добавил Гонт.
     
Она ошарашенно уставилась на него и вновь обрела дар речи лишь через пару минут.
     
— Что вы сказали?
     
— Отсосешь у меня! — пояснил он. — Сыграешь на моей дудочке! Откроешь свой прекрасный опломбированный ротик и порадуешь моего дружка.
     
— Боже мой, — прошептала Майра.
     
— Как хочешь, — сказал мистер Гонт, отвернувшись.
     
Она схватила его, прежде чем он успел сделать хоть шаг.
     
Через секунду она уже возилась с его ширинкой.
     
Какое-то время он просто стоял, явно наслаждаясь ее унижением, а потом шлепнул ее по руке.
     
— Ладно, не надо. От орального секса у меня начинается амнезия.
     
— Что…
     
— Я сказал, оставь. — Он бросил ей фотографию.
     
Майра неуклюже взмахнула руками, кое-как умудрилась ее поймать и прижала к груди.
     
— Хотя нет, тебе все же придется кое-что сделать.
     
— Что? — сдавленно просипела она.
     
— Ты знаешь владельца бара за Оловянным мостом?
     
Поначалу она покачала головой, но потом поняла, о ком идет речь.
     
— Генри Бофорта?
     
— Да. Кажется, он еще владеет заведением под названием «Подвыпивший тигр». Забавное, кстати, название.
     
— Ну, его самого я не знаю, но имя слышала. — Она ни разу в жизни не заходила в «Подвыпившего тигра», но, как и все в городе, знала, кто им владеет и кто там работает.
     
— Хорошо. Я хочу, чтобы ты подшутила над мистером Бофортом.
     
— Подшутила… Как?
     
Гонт наклонился, взял Майру за потную, скользкую руку и помог ей подняться.
     
— А это, — сказал он, — мы с вами обсудим, пока вы будете выписывать чек. — Он улыбнулся, и все его обаяние вернулось. Его карие глаза поблескивали и смеялись. — Да, кстати, хотите, чтобы я завернул фотографию в подарочную упаковку?
    
   
   
    
     
Глава пятая
    
    
     
      
1
     
     
Алан проскользнул в кабинку закусочной «Перекуси у Нан» и уселся напротив Полли. Ему стоило только взглянуть на нее, чтобы понять, что боль не утихла. Мало того: Полли пришлось принимать перкордан и днем, а это случалось очень и очень редко. Он понял это еще до того, как она заговорила и он услышал ее голос; понял, едва взглянув ей в глаза — они изменились. В них появилось какое-то болезненное сияние. Он научился распознавать его… распознавать, но не принимать. Ему это очень не нравилось. Он даже подумал, а вдруг она уже успела «подсесть» на эту гадость. Хотя в данном конкретном случае такую зависимость от лекарств следует считать одним из многих побочных эффектов лечения: что-то подобное предполагалось, врачи знали об этом и даже, наверное, записали в историю болезни, после чего благополучно забыли — из-за главной проблемы, которая заключалась в том, что Полли постоянно жила с болью, которую он, Алан, вряд ли сможет себе представить. Такой вот простой и безжалостный факт.
     
— Как дела, красавица? — спросил он, очень стараясь, чтобы его голос не выдал его мрачных мыслей. И у него вроде бы получилось.
     
Она улыбнулась:
     
— Сегодня был интересный день. Очедь даже индересдый, как говорил тот парень из «Вокруг смеха».
     
— Ты еще не такая старая, чтобы помнить эту передачу.
     
— Старая-старая вешалка. Кто это, Алан?
     
Он проследил за направлением ее взгляда и успел заметить женщину с каким-то прямоугольным свертком, которая прошла мимо окна закусочной. Ее взгляд был направлен куда-то вдаль, и шедшему навстречу мужчине пришлось отскочить в сторону, чтобы не столкнуться с ней. Алан быстро перебрал в голове имена и лица и вычленил информацию «неполную и частичную», как сказал бы Норрис, обожавший полицейскую терминологию.
     
— Это Эванс. Мейбл или Мевис, что-то в этом роде. Жена Чака Эванса.
     
— У нее такой вид, будто она только что хорошенько курнула панамской марихуаны, — заметила Полли. — Мне даже завидно.
     
Сама Нан Робертс подошла к ним принять заказ. Она была ярой баптисткой и состояла в «Воинстве Христовом» преподобного Уильяма Роуза, и на левой груди у нее был приколот маленький желтый значок. Это был уже третий, увиденный Аланом за сегодняшний день, а сколько их еще будет… На значке был изображен игральный автомат в черном круге, перечеркнутый красной диагональной линией. Никаких лозунгов или призывов; мнение носившего этот значок относительно «Ночи в казино» было понятно без слов.
     
Нан была симпатичной женщиной среднего возраста с пышным роскошным бюстом и сладеньким личиком, сразу напоминавшем о маме и яблочном пироге. По мнению Алана и его помощников, яблочный пирог в закусочной у Нан был выше всяких похвал и особенно — с тающей сверху щедрой порцией ванильного мороженого. Однако многие бизнесмены — в частности, агенты по недвижимости — поимели массу разочарований, рассудив, что характер Нан соответствует ее «сладкому» облику. За милым личиком скрывался беспощадный и хваткий делец, а под пышной громадой груди, в том месте, где у людей обычно располагается сердце, была только стопка бухгалтерских книг. Нан владела немаленькой долей недвижимости в Касл-Роке, включая по крайней мере пять офисных зданий на Главной улице, и Алан ни капельки не сомневался, что теперь, когда папаша Мерилл почил в бозе, Нан Робертс стала самой богатой особой в городе.
     
Нан напоминала Алану одну мадам из борделя в Утике, которую он однажды арестовал. Эта женщина предложила ему взятку, а когда он отказался, она очень добросовестно и всерьез попыталась вышибить ему мозги птичьей клеткой. Причем обитатель клетки — золотушный попугай, любивший повторять задумчиво-печальным тоном: «Имел я твою матушку, Фрэнк!» — в этот момент находился внутри. Иногда, замечая, как Нан хмурит брови, Алан чувствовал, что и она тоже способна на что-то подобное. А то, что Нан — которая в последнее время не занималась ничем, кроме кассы, — решила лично обслужить шерифа графства, казалось ему вполне естественным. Это было проявление особого внимания, и на то были свои причины.
     
— Здорово, Алан! — сказала она в своей обычной грубоватой манере. — Тыщу лет тебя не видела. Где ты пропадаешь?
     
— А, где только не пропадаю, — ответил Алан. — Там не пропадаю, тут не пропадаю.
     
— Ну, ты уж не забывай старых друзей. — Нан одарила его сияющей материнской улыбкой. Алан машинально отметил, что надо общаться с Нан долго-долго, чтобы заметить, что хотя она и улыбается постоянно, ее глаза улыбаются очень редко. — Заходи к нам почаще.
     
— Так зри же! Аз есмь тут!
     
Нан разразилась громким, заливистым смехом, так что люди у стойки — в основном лесорубы — заинтригованно покосились в их сторону. А позже, подумал Алан, они расскажут друзьям, что своими глазами видели, как Нан Робертс запанибрата болтала с шерифом. Как с лучшим другом.
     
— Кофе, Алан?
     
— Да, пожалуйста.
     
— А к кофе, может быть, пирога? Домашний… яблоки из Швеции, с фермы Мак-Шерри. Вчера собрали.
     
Хорошо еще, что она не сказала, что собирала их лично, подумал Алан.
     
— Нет, спасибо.
     
— Уверен? А ты, Полли?
     
Полли покачала головой.
     
Нан пошла за кофе.
     
— Ты ее недолюбливаешь, да, Алан? — тихо спросила Полли.
     
Его удивил этот вопрос — не то чтобы понравился не понравился, — просто удивил.
     
— Нан? Да нет, нормально я к ней отношусь. Просто я предпочитаю знать, что человек собой представляет на самом деле.
     
— И что ему нужно?
     
— Нет, на это я и не замахиваюсь, — рассмеялся Алан. — Знать хотя бы его намерения — это уже хорошо.
     
Она улыбнулась — ему очень нравилось, когда она улыбалась, — и сказала:
     
— Мы еще сделаем из тебя настоящего философа-янки, Алан Пангборн.
     
Он коснулся ее руки — на людях она постоянно носила перчатки — и улыбнулся.
     
Нан вернулась с чашкой черного кофе и пузатым кофейником, поставила все на стол и тут же исчезла. Этого у нее не отнимешь, подумал Алан, всегда ведь чувствует, чертовка, когда сказаны все любезности и соблюдены все формальности. Далеко не все люди с интересами и амбициями Нан знают, как вовремя остановиться.
     
— Так, — Алан отхлебнул кофе, — а теперь расскажи мне про свой интересный день.
     
Полли вкратце пересказала свои с Розали Дрейк утренние наблюдения: Нетти Кобб на пути к «Нужным вещам», ее сомнения перед дверью магазина — и как в итоге она все-таки собралась с духом и вошла внутрь.
     
— Но это же здорово, — сказал Алан. Он действительно обрадовался.
     
— Да, но это еще не все. Она вышла оттуда с покупкой! Я никогда раньше не видела Нетти такой довольной. Она как будто… парила. Да, не шла, а парила — вот подходящее слово. Ты же знаешь, какая она обычно робкая и зашуганная. И всегда бледная.
     
Алан кивнул.
     
— Так вот, у нее был румянец во всю щеку, и волосы были вроде как растрепанные, и она даже несколько раз рассмеялась.
     
— Ты уверена, что они там занимались только покупками? — Алан театрально закатил глаза.
     
— Не говори глупостей, — нахмурилась Полли так, как будто сегодня утром она не высказывала ничего похожего в разговоре с Розали. — В общем, она дождалась, пока ты уйдешь, потом вошла и показала нам, что купила. Ты видел ее коллекцию вещиц из цветного стекла?
     
— Впервые слышу. В этом городе все-таки есть кое-что, что прошло мимо моего внимания. Немного, конечно, но есть. Хочешь — верь, хочешь — не верь.
     
— Коллекция у нее маленькая — около полудюжины предметов. Большая часть досталась ей от матери. Как-то она мне сказала, что их было больше, но кое-что разбилось. Так вот, она купила очень красивый абажур из цветного стекла. Настоящее чудо. С первого взгляда я даже решила, что это «Тиффани». Это, конечно, не так. Нетти не может позволить себе настоящий «Тиффани». Но абажур просто великолепный.
     
— А сколько она за него заплатила?
     
— Я не спрашивала. Но готова поспорить, что чулок, где она хранит деньги, изрядно поистощился.
     
Алан нахмурился:
     
— Ты уверена, что ее не надули?
     
— Послушай, Алан, почему ты всегда такой подозрительный? У Нетти, может быть, не все дома, но в цветном стекле она разбирается — будь здоров. И раз она говорит, что купила абажур почти даром, значит, так оно и есть. Она была так счастлива!
     
— Ну что ж, замечательно. «Счастливый билет».
     
— Что?
     
— Так назывался один магазинчик в Утике, — пояснил Алан. — Давным-давно. Я тогда был совсем маленьким. «Счастливый билет».
     
— И как? Нашелся там твой счастливый билет? — поддразнила Полли.
     
— Понятия не имею. Я туда ни разу не заходил.
     
— А мистер Гонт, кажется, уверен, что для меня у него будет счастливый билетик.
     
— Что? Ну-ка, ну-ка, рассказывай!
     
— Нетти принесла мой контейнер для пирогов, и внутри была записка. От мистера Гонта. — Она пододвинула Алану свою сумочку. — Посмотри сам, а то я сегодня с застежкой не справлюсь.
     
Он на секунду забыл о записке.
     
— Что, так плохо?
     
— Плохо, — просто ответила Полли. — Бывало и хуже, но врать не буду… сейчас очень плохо. Всю неделю, как похолодало.
     
— Ты собираешься к доктору Ван Аллену?
     
Она вздохнула:
     
— Пока нет. Я надеюсь, что скоро должно полегчать. Каждый раз, когда боль становится невыносимой, так что я готова на стену лезть, все проходит само собой. Так было всегда. Но наверное, когда-то должен настать момент, когда боль возьмет да и не отпустит. Если к понедельнику не полегчает, я пойду к врачу. Хотя он мне ничем не поможет, разве что выпишет рецепт. Алан, я не хочу привыкать к сильным лекарствам, пока еще могу держаться.
     
— Но…
     
— И хватит, — мягко прервала его Полли. — На сегодня об этом хватит, договорились?
     
— Как скажешь, — неохотно уступил Алан.
     
— Прочти записку. Она очень милая…
     
Он открыл сумочку и достал тонкий конверт, который лежал на самом верху. Бумага была дорогой и шелковистой на ощупь. Мисс Полли Чалмерс — было написано на конверте. Почерк был вычурный, старомодный и очень изящный — словно в каком-нибудь дневнике из музея.
     
— Это каллиграфический почерк, — с улыбкой сказала Полли. — Раньше, где-то в юрском периоде, такому почерку обучали в школе.
     
Алан извлек из конверта листок бумаги. В верхней части было напечатано:
     
      
«Нужные вещи»
      
Касл-Рок, Мэн.
      
Лиланд Гонт, собственник
     
     
Рукописная часть была не настолько витиеватой, как на конверте, но и почерк, и обороты речи были приятно-старомодными.
     
     
     
     
     
     
[7]
     
     
— Как загадочно. — Алан вернул записку в конверт и убрал его обратно в сумочку. — Ну и что ты думаешь? Пойдешь на «предмет оперативной проверки», как говорят у нас в полиции?
     
— При такой-то наживке — да еще после этого Неттиного абажура — как я могу отказаться? Да, наверное, я зайду… если с руками будет получше. Хочешь, пойдем вместе, Алан? Может, ты и себе что-нибудь подберешь.
     
— Может быть. А может, останусь дома смотреть игру «Патриотс». Когда-нибудь им все-таки нужно выиграть.
     
— Вид у тебя усталый, Алан. Под глазами круги.
     
— День был тяжелый. Началось все с того, что мне пришлось разнимать главу городской управы и одного из наших. Иначе они бы устроили драку в комнате для мальчиков.
     
Полли озабоченно нахмурилась:
     
— В смысле?
     
Он рассказал ей о стычке Китона с Норрисом Риджвиком, закончив тем, как странно вел себя Китон: постоянно повторял слова травля, весь день, в самые неподходящие моменты. Когда он закончил, Полли надолго замолчала.
     
— Ну? — не выдержал Алан. — Что ты думаешь?
     
— Я думаю, что пройдет еще много лет, прежде чем ты будешь знать все о Касл-Роке. Наверное, это касается и меня. Я долго отсутствовала, и я никому не рассказываю о том, где я была и как разрешилась «моя маленькая проблема». Поэтому, как мне кажется, многие в городе мне не доверяют. Но ты, Алан, ты наблюдаешь, и делаешь выводы, и все помнишь. Знаешь, как я себя чувствовала, когда вернулась в Касл-Рок?
     
Он покачал головой.
     
— Как будто переключаешь каналы и вдруг натыкаешься на «мыльную оперу», которую давным-давно перестал смотреть. Даже если ты пропустил пару лет, ты все равно узнаешь персонажей и их проблемы — они по большому счету никогда по-настоящему не меняются. Смотришь сериал и словно надеваешь старые, севшие по ноге туфли.
     
— О чем это ты?
     
— Просто тут, в городе, много таких сериальных историй, которых ты не застал. Ты знаешь, что дядя Дэнфорда Китона лечился в Джунипер-Хилл в то же время, что и Нетти?
     
— Нет.
     
Она кивнула:
     
— Ему было около сорока, когда у него начались проблемы… с головой. Моя мать называла его шизофреником. Я не знаю, был ли у него именно этот диагноз или мама сама домыслила, но с ним точно было не все в порядке. Я помню, как он цеплялся к людям на улице и начинал им что-то доказывать: про государственный долг, про то, что Кеннеди — коммунист, и черт знает чего еще, всякую ересь, в общем. Я тогда была еще маленькая девочкой, но помню — меня это очень пугало.
     
— Еще бы.
     
— Или вот еще: иногда он ходил по улицам и громко и неразборчиво говорил сам с собой. Мама потом мне рассказывала, что я очень его боялась, когда он был в таком состоянии, пусть даже рядом был кто-то из взрослых. А потом он попытался застрелить свою жену — так я слышала по крайней мере, — но ты же знаешь, как досужие слухи искажают правду. Может, он просто помахал у нее перед носом своим табельным оружием. Но как бы там ни было, этого было достаточно, чтобы упрятать его в тюрьму. Потом было слушание о его дееспособности, и по окончании судебного разбирательства Билла перевезли в Джунипер-Хилл.
     
— Он до сих пор там?
     
— Нет, он уже умер. Как только он попал в клинику, болезнь начала прогрессировать. Перед смертью он впал в кому. Ну, так я слышала.
     
— О Господи.
     
— Но это еще не все. Ронни Китон, отец Дэнфорда и брат Билла, в середине семидесятых провел четыре года в психиатрическом отделении в Тогусе. Сейчас он в доме престарелых под специальным присмотром. Болезнь Альцгеймера. А еще была бабушка — или двоюродная сестра, я уже точно не помню. Она покончила с собой в пятидесятых. Там был какой-то скандал. Я не совсем в курсе, но слышала как-то раз, что она предпочитала женщин мужскому полу.
     
— То есть это у них генетическое? Ты это хочешь сказать?
     
— Нет. Я ничего не хочу сказать. Просто я знаю чуть больше тебя об истории этого города, потому что эта не та история, о которой произносят по праздникам речи с трибуны на городской площади. Я тебе излагаю факты. А делать выводы — это задача полиции.
     
Она сказала это с таким важным видом, что Алан поневоле рассмеялся. Но мысль уже накрепко засела у него в голове: может ли сумасшествие передаваться в семье генетически? В школе на занятиях по психологии им внушали, что все это — бабушкины сказки. А через несколько лет в Полицейской академии Олбани лектор сказал, что такое случается, хоть и нечасто: определенные душевные заболевания прослеживаются по генеалогическим линиям, в точности как физические особенности — голубые глаза или обилие родинок. В частности — алкоголизм. Но вот упоминал ли он шизофрению? Алан не помнил. Сколько уже лет прошло…
     
— Наверное, стоит порасспросить людей о Бастере, — задумчиво проговорил Алан. — А то мне что-то не нравится мысль о том, что глава городской управы в любой момент может съехать с катушек. Мне, знаете ли, не нужна здесь граната замедленного действия.
     
— Да, конечно. Я просто подумала, что тебе нужно об этом знать. И люди будут тебе отвечать… если ты сможешь задать правильные вопросы. Если вопросы будут неправильные, то наши добрые горожане будут с радостью наблюдать, как ты ходишь кругами, но не скажут ни слова.
     
Алан ухмыльнулся. Это была чистая правда.
     
— Но это еще не все. Как только Бастер ушел, меня осчастливил своим посещением сам преподобный Вилли.
     
— Шшш! — шикнула на него Полли, так что Алан сразу же прикусил язык. Она осмотрелась, убедилась, что их никто не подслушивает, и повернулась обратно к Алану: — Алан, иногда ты меня удивляешь. Если ты не научишься быть осмотрительнее, то через два года на выборах ты пролетишь, как фанера… и будешь стоять там с озадаченной идиотской улыбкой типа: «А шо случилося?» Нужно быть осторожнее. Если Дэнфорд Китон — это граната, то Роуз — настоящий гранатомет.
     
Он наклонился к ней и прошептал:
     
— Никакой он не гранатомет. Самоуверенный и надутый маленький мудачок — вот кто он такой.
     
— «Ночь в казино»?
     
Алан кивнул.
     
Полли накрыла его руки своими.
     
— Бедный ты мой. А ведь с виду — такой маленький сонный городок!
     
— Ну, обычно он такой и есть.
     
— Он злился, когда уходил?
     
— Злился?! Это еще мягко сказано. Он был просто взбешен, — сказал Алан. — Это был мой второй разговор с добрым и кротким священником о законности «Ночи в казино». Я думаю, что пока католики не проведут наконец это проклятое мероприятие и не успокоятся, мне предстоит еще не одна встреча с нашей «церковной верхушкой».
     
— Так значит, он самоуверенный и надутый маленький мудачок? — тихо спросила Полли. Лицо ее было очень серьезным, но глаза искрились смехом.
     
— Да. А теперь еще эти значки.
     
— Какие значки?
     
— Перечеркнутые игральные автоматы вместо обычных улыбающихся рожиц. Нан такой носит. Кто их придумал?
     
— Наверное, Дон Хемфилл. Он не только верный баптист, но и член Республиканского комитета штата. Дон кое-что знает об агитационных хитростях, но, мне кажется, он скоро поймет, что, когда речь идет о религии, все становится намного сложнее. — Полли погладила Алана по руке. — Успокойся, Алан. Потерпи. Подожди. В этом почти вся жизнь Касл-Рока: спокойствие, терпение и ожидание ветра, который унесет случайную тучу. Понимаешь?
     
Он улыбнулся, повернул руки ладонями кверху и взял Полли за руки… но осторожно и нежно.
     
— Понимаю. Ты свободна сегодня вечером?
     
— Ой, Алан, я не знаю…
     
— Никаких танцев-шманцев, — уверил он ее. — Просто разожжем камин, сядем в удобные мягкие кресла, и ты, к моему вящему удовольствию, вытащишь из городского шкафа еще пару-тройку скелетов.