1 2 3 
Сцена десятая
    
    
Цезония торопливо идет навстречу Керее.
    
Цезония. Калигула умер.
    
Отворачивается, словно сдерживая слезы, и пристально смотрит на молчащих патрициев. У всех подавленный вид — по разным причинам.
    
Первый патриций. Ты… ты уверена в этом? Это невозможно. Он только что танцевал.
    
Цезония. Да, и это усилие его доконало.
    
Керея быстро переходит от одного патриция к другому и опять останавливается перед Цезонией. Все молчат. Цезония, медленно:
    
Ты ничего не говоришь, Керея.
    
Керея (так же медленно). Это большое несчастье, Цезония.
    
Врывается Калигула и подбегает к Керее.
    
Калигула. Хорошо сыграно, Керея! (Оборачивается и тяжело глядит на других.) Ну ладно. Не удалось. (Цезонии.) Не забудь, что я тебе сказал.
    
Выходит.
   
   
    
     
Сцена одиннадцатая
    
    
Цезония провожает его взглядом.
    
Старый патриций (все еще не потеряв надежды). Он что, заболел, Цезония?
    
Цезония (с ненавистью). Нет, моя радость, он не заболел. Но знаешь ли ты, что этот человек уже которую ночь спит не больше двух часов, а все остальное время, не в силах отдыхать, бродит по галереям своего дворца? И ты не можешь знать, ведь ты никогда не интересовался, о чем думает он в эти губительные часы с полуночи и до восхода. Ты говоришь, болен? Нет. Он не болен. По крайней мере, тебе не отыскать лекарства от язвы, которая жжет его душу.
    
Керея (как будто растроган). Ты права, Цезония. И мы все знаем, что Калигула…
    
Цезония (быстро). Да, вы это знаете! Но как и всем, у кого нет души, вам невыносим человек, у которого ее избыток. Да, избыток! Вот что мешает вам! Не правда ли? И вот вы назвали это болезнью. И дураки обрадовались: все объяснено! (Другим тоном.) Ты когда-нибудь любил, Керея?
    
Керея (вновь своим обычным голосом). Мы уже слишком стары, чтоб учиться этому, Цезония. К тому же нет надежды, что Калигула даст нам время на это.
    
Цезония (овладев собою). Это так. (Садится.) Я совсем забыла указание Калигулы: сегодняшний день посвящен искусству.
    
Старый патриций. Согласно календарю?
    
Цезония. Нет. Согласно воле Калигулы. Он пригласил несколько поэтов, и им будет предложено сочинить импровизацию на заданную тему. Он желает, чтобы те из вас, кто пишет стихи, приняли участие в предстоящем состязании. Он особо надеется на Сципиона и Метелия.
    
Метелий. Но мы не готовы.
    
Цезония (словно не слыша, бесстрастно). Победителей ожидают награды. Будут также и наказания. (Немного отступив назад.) Скажу вам по секрету, они не слишком серьезны.
    
Входит Калигула, более мрачный, чем обычно.
   
   
    
     
Сцена двенадцатая
    
    
Калигула. Все готово?
    
Цезония. Готово. (Стражу.) Введите поэтов
    
Входит десяток поэтов. Они идут парами, в ногу. Проходят направо.
    
Калигула. А другие?
    
Цезония. Сципион и Метелий!
    
Те присоединяются к поэтам. Калигула усаживается слева, в глубине сцены, рядом с Цезонией и остальными патрициями. Пауза.
    
Калигула. Тема: смерть. Время: одна минута.
    
Поэты торопливо пишут на своих табличках.
    
Старый патриций. А кто в жюри?
    
Калигула. Я. Что, этого недостаточно?
    
Старый патриций. О, конечно, вполне достаточно!
    
Керея. Ты примешь участие в конкурсе, Кай?
    
Калигула. Это ни к чему. Я давно написал свое сочинение на эту тему.
    
Старый патриций (усердствуя). Его можно где-нибудь взять почитать?
    
Калигула. Я и так цитирую его вам каждый день.
    
Цезония тревожно глядит на него. Калигула, грубо:
    
Тебе не по душе моя физиономия?
    
Цезония (тихо). Прости меня.
    
Калигула. Ради бога, Цезония, не унижайся. Прошу тебя, не надо. Тебя и так уже трудно выносить, а если ты еще будешь унижаться!. .
    
Цезония медленно встает. Калигула Керее:
    
Так вот. Это единственное сочинение, которое я написал. И оно доказывает, что есть только один художник в Риме — ты слышишь, Керея? — только один! которому удалось слить воедино свои мысли и действия. И этот художник — я.
    
Керея. Это всего лишь вопрос власти.
    
Калигула. Действительно. Прочие творят из-за ее недостатка. А мне не нужно писать книги. Я живу. (Грубо.) Эй, вы! Вы готовы?
    
Метелий. Я думаю, что да.
    
Все. Готовы.
    
Калигула. Теперь слушайте меня хорошенько. Вы будете выходить из шеренги. По одному. Я буду свистеть. Первый начнет чтение. По моему свистку он должен остановиться, и начнет второй. И так далее. Победителем станет тот, чье чтение не будет прервано. Приготовьтесь. (Поворачивается к Керее, доверительно.) Во всем нужна организация. Даже в искусстве.
    
Свисток.
    
Первый поэт. «О Смерть! Когда на берег черных рек…»
    
Свисток. Поэт переходит на левую сторону. Далее все будут делать так же.
    
Второй поэт. «Три древних Парки в пещере мрачной…»
    
Свисток.
    
Третий поэт. «Зову тебя, о Смерть!…»
    
Яростный свисток. Четвертый поэт выходит из шеренги и принимает напыщенную позу. Свисток раздается еще до того, как он успевает открыть рот.
    
Пятый поэт. «Когда я был ребенком малым…»
    
Калигула (кричит). Какая может быть связь между твоим дурацким детством и предложенной темой?! Ты хочешь меня убедить, что она есть?
    
Пятый поэт. Кай, я еще не окончил…
    
Пронзительный свисток.
    
Шестой поэт (выходит и откашливается). «Неумолимая! Она грядет…»
    
Свисток.
    
Седьмой поэт (загадочно). «О туманное, темное слово!..»
    
Прерывающий свисток. Сципион выходит без таблички.
    
Калигула. У тебя нет таблички, Сципион?
    
Сципион. Она мне не нужна.
    
Калигула. Посмотрим. (Покусывает свисток.)
    
Сципион (стоит совсем рядом с Калигулой, не глядя на него, с какой-то усталостью).
    
     
      
«Я буду говорить о счастье; только счастья
      
Достоин человек, как солнца — небо.
      
И длится праздник, дикий и прекрасный,
      
Мой бред и счастье, счастье без надежд…»
     
    
    
Калигула (тихо). Пожалуй, хватит. (Сципиону.) Ты слишком молод, чтобы познать истинные уроки смерти.
    
Сципион (пристально глядя на Калигулу). Я был слишком молод, чтобы лишиться отца.
    
Калигула (резко оборачиваясь, остальным поэтам). Эй вы! Вернитесь в шеренгу. Скверный поэт — слишком жестокое испытание для моего вкуса. Я привык вас считать своими союзниками. Мне всегда казалось, что именно вы защитите меня в трудный час. Но я ошибся. И отныне — вы мои враги. Поэты против меня! Это конец. Выходите строем. Вы пройдете передо мной, слизывая с табличек следы своего позора. Внимание! Вперед!
    
Ритмичные свистки. Поэты идут строем к выходу, вылизывая свои бессмертные таблички. Калигула, едва слышно:
    
Уходите все.
    
В дверях Керея берет за плечо первого патриция.
    
Керея. Время пришло.
    
Сципион, который слышал, замирает в дверях и после некоторого колебания возвращается к Калигуле.
    
Калигула (зло). Ты не хочешь отпустить меня с миром, как я твоего отца?
   
   
    
     
Сцена тринадцатая
    
    
Сципион. Послушай, Кай, это бессмысленно. Я знаю, что ты выбрал.
    
Калигула. Оставь меня.
    
Сципион. Я в самом деле оставлю тебя: мне кажется, я тебя понял. Ни для тебя, ни для меня — а ведь мы так похожи! — больше нет выхода. Я уйду, уйду далеко, искать смысл всему этому (Пауза. Смотрит на Калигулу. С большим нажимом.) Прощай, дорогой Кай. Когда все окончится, помни, что я тебя любил.
    
Выходит. Калигула смотрит ему вслед. Потом резко встряхивает головой и оборачивается к Цезонии.
    
Цезония. Что он сказал?
    
Калигула. Тебе этого не понять.
    
Цезония. О чем ты думаешь?
    
Калигула. О нем. И о тебе. Хотя это одно и то же.
    
Цезония. Что случилось?
    
Калигула (глядя на нее). Сципион ушел. Я покончил с дружбой. И теперь должен разобраться, почему ты еще здесь.
    
Цезония. Потому что ты меня любишь.
    
Калигула. Нет. Но если я тебя убью, я разберусь.
    
Цезония. Что ж, это решает проблему. Так сделай это. Я только не могу понять, почему ты хотя бы на миг не можешь стать самим собой.
    
Калигула. Я этим занимаюсь уже несколько лет.
    
Цезония. Я имела в виду не это. Ну пойми же меня! Ведь это прекрасно любить и жить в чистоте своего сердца.
    
Калигула. У каждого свой путь. Я чист лишь в своем стремлении к цели. Однако это не помешает мне тебя убить. (Смеется.) Это будет венец моей карьеры!
    
Поднимается, поворачивает к себе зеркало и, словно зверь, ходит по кругу, свесив руки.
    
Занятно! Когда я не убиваю, я чувствую себя одиноким. Живыми не заполнить вселенной. Нужны трупы. Убивая людей, убиваешь скуку. Когда вы здесь, я чувствую безмерную пустоту, которую не в силах стерпеть. Мне хорошо только среди мертвых. (Становится лицом к публике, наклонившись вперед. Забыв о Цезонии.) Они не лгут. Они такие же, как я. Они ждут меня и торопят. (Качает головой.) Я веду долгие беседы с кем-нибудь из них, с тем, который молил меня о пощаде и которому я отрезал язык…
    
Цезония. Иди ко мне. Приляг рядом. Все хорошо. Все молчит.
    
Калигула. Все? Нет, Цезония, не все! Разве ты не слышишь звон железа? (Прислушивается.) Эти тысячи едва уловимых звуков, которые выдают ненависть, подстерегающую нас.
    
Неопределенный шум.
    
Цезония. Никто не осмелится…
    
Калигула. Отчего же? Ты забыла глупость.
    
Цезония. Глупость не убивает. Она порождает мудрость.
    
Калигула. Она беспощадна, Цезония. Она беспощадна, если ее оскорбить. О, меня убьют не те, у которых я казнил сыновей и отцов. Эти меня поняли. Они со мной. У них тот же привкус во рту. Но другие! Те, кого я высмеивал, над кем издевался — я беззащитен перед их тщеславием.
    
Цезония (горячо). Мы тебя защитим! Еще много тех, кто тебя любит!
    
Калигула. Их все меньше и меньше. Я сделал для этого все возможное. И потом, будем справедливы, против меня не только глупость. Против меня еще отвага и верность тех, кто хочет быть счастливым.
    
Цезония (так же). Нет, они не убьют тебя! Боги истребят их раньше, чем они до тебя дотронутся!
    
Калигула. Боги! Их нет, моя милая! (Садится.) И откуда такая забота! Мы об этом не договаривались.
    
Цезония (встает, ходит по сцене). Неужели не достаточно видеть, как ты каждый день убиваешь других, чтобы понять, что и тебя убьют? Неужели не достаточно каждую ночь принимать тебя, жестокого и истерзанного, и чувствовать исходящий от тебя запах убийства, когда ты на меня ложишься? И видеть, как с каждым днем в тебе остается все меньше человеческого? (Поворачивается к нему.) Я знаю, я стара и скоро буду совсем некрасивой. Но забота о тебе настолько заняла мою душу, что мне уже все равно, любишь ты меня или нет. Я хочу одного: видеть тебя исцеленным. Тебя. Совсем еще ребенка. Вся жизнь перед тобой. Неужели ты думаешь, существует что-то важнее жизни?
    
Калигула (поднимается и смотрит на нее). Ты давно со мною.
    
Цезония. Да, уже давно. Ты ведь позволишь мне остаться?
    
Калигула. Не знаю. Я знаю только, почему ты здесь. Ты здесь ради этих ночей, когда наслаждение остро и безрадостно, и ради всего того, что ты обо мне знаешь.
    
Обнимает ее, одной рукой чуть запрокинув ей голову.
    
Мне двадцать девять лет. Это немного. Но в этот час, когда моя жизнь кажется мне такой долгой, такой законченной и свершившейся, и переполненной всем тем, что остается после мертвых, ты одна еще со мной. И я не могу побороть в себе какой-то постыдной нежности к той старой женщине, которой ты скоро станешь.
    
Цезония. Скажи, что ты хочешь, чтобы я была с тобой!
    
Калигула. Не знаю. Одно мне понятно — и это ужасней всего: эта постыдная нежность — единственное чистое чувство, которым меня наградила жизнь.
    
Цезония вырывается из его рук. Калигула ее преследует. Она поворачивается к нему спиной, и он обнимает ее.
    
Может быть, будет лучше, если последний свидетель исчезнет…
    
Цезония. Теперь это не имеет значения. Я счастлива, Кай! Но почему же нельзя разделить это счастье с тобой?
    
Калигула. Кто тебе сказал, что я несчастлив?
    
Цезония. Счастье великодушно. Оно не живет разрушением.
    
Калигула. В таком случае, бывает два счастья. Я выбрал счастье убийц. Ибо я счастлив. Было время, когда мне казалось, что я достиг предела страданий. Но нет: можно идти еще дальше. И в конце пути тебя ждет великолепное, бесплодное счастье. Посмотри на меня. (Она поворачивается к нему.) Я смеюсь, Цезония, когда думаю, что в течение всех этих лет целый Рим избегал произносить имя Друзиллы. Рим заблуждался: я понял тогда, что одной любви мне недостаточно. И это я понимаю и теперь, глядя на тебя. Любить — это значит согласиться стареть с любимым. Я на такую любовь не способен. Если бы Друзилла состарилась, это было бы много хуже, чем теперь, когда она умерла. Думают, что человек страдает от того, что любимое им существо однажды умирает. Но истинное страдание намного ничтожней: больно замечать, что больше не страдаешь. Даже страдание лишено смысла.
    
Ты видишь, мне нет оправданий. Ни тени любви, ни горечи отчаяния. У меня нет алиби. Но сегодня я еще свободней, чем тогда. Я свободен от воспоминаний и иллюзий. (Истерически смеется.) Я знаю, ничто не длится. Знать это! Нас двое или трое в истории, сумевших выдержать эксперимент и достичь сумасшедшего счастья! Цезония! ты до конца досмотрела эту очень забавную трагедию. Настало время, чтобы занавес для тебя опустился.
    
Он подходит к ней сзади и берет руками за горло.
    
Цезония (в ужасе). Так эта страшная свобода и есть счастье?
    
Калигула (понемногу сжимая ей горло). Поверь, это так, Цезония. Не будь ее, я был бы сейчас самодовольным ничтожеством. Благодаря ей я обрел ясный и твердый взгляд пророка и отшельника! (Все больше возбуждаясь, душит Цезонию. Она не сопротивляется, чуть раскинув руки. Он шепчет ей в ухо.) Я живу, я убиваю, я пользуюсь властью разрушителя, рядом с которой власть создателя кажется лишь жалким кривлянием! Это счастье, счастье, да, это счастье! Это невыносимое освобождение, это всеобщая ненависть, презрение и кровь вокруг меня, это одиночество человека, вся жизнь которого — у него перед глазами. Это радость безнаказанного убийцы, это неумолимая логика, которая дробит человеческие жизни (смеется), которая уничтожит тебя, Цезония! И я обрету наконец вечное одиночество, которого так хочу!
    
Цезония (слабо сопротивляясь). Кай!
    
Калигула (приходя в неистовство). Не надо, не надо нежностей! Нужно кончить это, время не ждет. Да, милая Цезония, время не ждет.
    
Цезония хрипит. Калигула тащит ее и бросает на кровать. Глядя на нее блуждающим взглядом, хрипло:
    
И ты, ты тоже была виновна. Но убийство не решает ничего.
   
   
    
     
Сцена четырнадцатая
    
    
Калигула отворачивается. Во взгляде его безумие. Он подходит к зеркалу.
    
Калигула. Калигула! И ты, ты тоже виновен! Но кто осмелится осудить меня в этом мире, где нет судьи? где все виновны? (Голосом, полным отчаяния, приближаясь к зеркалу.) Ты видишь, Геликон не пришел! У меня не будет луны. Но как горько понимать, что это мой долг: идти до конца, пока не убьют. Ибо я боюсь смерти. Звон оружия! Это невинность готовит себе триумф. Если б я был на их месте! Мне страшно! И как противно, после того как столько лет презирал других, находить ту же трусость в себе. Но это ничего не значит. Рано или поздно страху тоже приходит конец. И я обрету эту огромную пустоту, которая навсегда успокоит мне сердце.
    
Отходит, снова возвращается к зеркалу. Кажется более спокойным. Опять начинает говорить — сосредоточенно, тихим голосом:
    
Все кажется таким сложным… на самом деле все очень просто. Если бы у меня была луна, если бы одной любви было достаточно, все стало бы другим. Но что утолит эту жажду? Какое сердце, какой бог сравнится глубиной с озером? (Падая на колени, рыдая.) Ни в том ни в этом мире нет того, что мне нужно. Но я знаю, и ты это знаешь (рыдая, протягивает руки к зеркалу), мне хватило бы невозможного! Невозможное! я искал его у границ мирозданья, у крайних пределов своей души. Я протягивал руки! (Кричит.) Я протягиваю руки! Но нахожу только тебя! Ты передо мной! Всегда ты! Я тебя ненавижу! Я шел не тем путем. Я ничего не достиг. Это не та свобода! Геликон! Геликон! Ничего. Опять ничего. О, как мучительна ночь! Геликон не придет. Мы останемся виновны навеки. Эта ночь мучительна, как человеческое страдание.
    
За кулисами слышится шепот и звон оружия.
    
Геликон (внезапно появляясь в глубине сцены). Спасайся, Кай, Спасайся!
    
Невидимая рука закалывает Геликона. Калигула поднимается, берет в руки низкую скамью и, тяжело дыша, подходит к зеркалу. Глядит на себя, потом, сильно размахнувшись одновременно со своим отражением, бросает скамью в стекло, крича:
    
Калигула. В историю, Калигула, в историю!
    
Зеркало разбивается. И в тот же миг во все двери входят вооруженные заговорщики. Калигула глядит им в глаза, безумно смеясь. Старый патриций бьет его ножом в спину. Керея — в лицо. Смех Калигулы переходит в прерывистый хрип. Все бьют. Калигула, хрипя и смеясь, кричит:
    
Калигула. Я еще жив!
    
Занавес