1 2 3 4 5 6 7 8 
Сверкнула молния, запахло озоном, бледный как полотно директор артели опустился на стул, достал шариковую ручку и с помощью Порфирьича стал писать признание.
     
А Удалов вдруг ощутил страшную пустоту в голове. Первозданную, нелепую пустоту. Он не помнил содержания ни единой из бумажек, лежавших в портфелях у артельщиков. Он забыл английский и испанский языки, он не мог вспомнить ни одной тригонометрической функции. Он даже запамятовал чеканные рифмы поэмы, напечатанной в последнем номере журнала «Огонек».
     
— Но почему? — воскликнул он. — За что?
     
Артельщики метнули на него перепуганные взоры и еще быстрее стали писать признание.
     
— Сами отнесете в милицию, — приказал им Удалов и, более не сознавая ничего, бросился к выходу.
     
Снова крапал дождик по пожелтевшим листьям. Было тихо и обыкновенно. И с ясностью отдаленного ночного грома прозвучали в ушах Удалова слова пришельца: «В случае, если не справишься, скажи вслух: «Игра закончена», и все вернется на свои места».
     
— Я же не хотел! — взмолился, простирая к небу руки, Корнелий Удалов. — Это ошибка. Это случайная ошибка!
     
…Удалов вернулся домой и до вечера не промолвил ни слова. Он отказался говорить с Мишей Стендалем, который поджидал его у ворот, он не стал есть любимого супа с клецками. Он лежал на диване в брюках и переживал свою оплошность, не только закрывшую перед ним путь к дипломатическому будущему, но и лишившую все человечество немедленной дружбы с развитой Галактикой. И лишь вечером, выпив для успокоения сто граммов перцовки и сказав непонятные домашним слова: «Может, разберутся, отменят решение», Удалов подошел к столику сына и спросил его:
     
— Где у тебя учебник истории?
     
— А что, папа? У нас завтра истории нет. Не задавали.
     
— Глупый, — ответил отец. — Я просто хочу почитать про Петра Первого. И тригонометрию не прячь… Век живи, век учись… В Галактике с нашей серостью появляться стыдно.
    
    
     
      
Космический десант
     
     
Было это в августе, в субботу, в жаркий ветреный день. Николай Ложкин, пенсионер, уговорил своих соседей профессора Минца Льва Христофоровича и Корнелия Удалова провести этот день на озере Копенгаген, отдохнуть от городской суеты, от семьи и работы.
     
Озеро Копенгаген лежит в двадцати километрах от города, туда надо добираться автобусом, потом пешком по тропинке, через смешанный лес.
     
Название озера объясняется просто. Когда-то там стояла усадьба помещика Гуля (Гулькина), большого англомана, который полагал, что Копенгаген — английский адмирал. Название прижилось из-за странного для окрестных жителей звучания.
     
Корнелий Удалов притащил с собой удочки, чтобы порыбачить, профессор Минц — чемоданчик со складной лабораторией, хотел взять воду на пробу: он задумал разводить в озере мидий для народного хозяйства. Николай Ложкин желал загорать по системе йогов. Для начала они выбрали место в тени, под коренастой сосной, устроили там лагерь — расстелили одеяло, положили на него припасы, перекусили и завели разговор о разных проблемах. На озере был еще кой-какой народ, но из-за жары никто рыбу не ловил, отдыхали.
     
— Давно не было событий, — сказал Удалов. Он разделся, был в синих плавках с цветочком на боку и в газетной треуголке, чтобы не обжечь солнцем лысину.
     
— Обязательно будут события, — заверил старик Ложкин. — Погода стоит хорошая. Такого в наших местах не наблюдалось с 1878 года. — Для наглядности он нарисовал дату на песке, протянул стрелочку и написал рядом другую: 1978. — Столетие.
     
В этот момент над ними появился космический корабль. Он беззвучно завис над озером, словно облетел всю Галактику в поисках столь красивого озера, а теперь не мог налюбоваться.
     
— Глядите, — показал Удалов. — Космические пришельцы.
     
— Я же говорил, — сказал Ложкин.
     
— Такие к нам еще не прилетали, — сказал Удалов, поднимаясь и сдвигая назад газетную треуголку. Вид у него был серьезный.
     
Профессор Минц, который еще не раздевался, лишь ослабил галстук, также встал на ноги и расставил пальцы на определенном расстоянии от глаз, чтобы определить размеры корабля.
     
— Таких еще не видели, — подтвердил Ложкин. — Это что-то новенькое.
     
— Издалека летел, — определил профессор Минц, закончив измерения. — Пю-мезонные ускорители совсем износились.
     
Удалов с Ложкиным пригляделись и согласились с Минцем. Пю-мезонные ускорители требовали ремонта.
     
Корабль медленно снижался, продвигаясь к берегу, и наконец завис над самой кромкой воды, бросив тень на песок.
     
— Скоро высадку начнут, — сообщил Удалов.
     
«Да, — подумал Ложкин. — Сейчас откроется люк, и на песок сойдет неизвестная цивилизация. Вернее всего, она дружественная, но не исключено, что могла пожаловать злобная и чуждая нам космическая сила с целью покорения Земли. А ведь никаких действий не предпримешь. До города двадцать километров, к тому же автобус ходит редко».
     
Из корабля выдвинулись многочисленные щупы и анализаторы.
     
— Измеряют условия, — произнес Удалов.
     
Минц только кивнул. Это было ясно без слов.
     
Анализаторы спрятались.
     
И тут случилось неожиданное.
     
Открылся другой люк, снизу. Вместо космонавтов на берег, словно из силосной башни, вывалился ком зеленой массы, похожий на консервированный шпинат, такие консервы были недавно в гастрономе и шли на приготовление супа. Люк тут же захлопнулся. Зеленая масса расползлась по песку густым киселем и приблизилась к воде. Корабль взвился вверх и исчез.
     
— Похоже, — сказал Минц, — на водную цивилизацию.
     
Ложкин, который уже про себя отрепетировал приветственное слово, так как обладал жизненным опытом и опытом общественной работы, молчал. Зеленая масса не имела никаких органов, к которым можно было бы обратиться с речью. Поэтому Ложкин сказал шепотом, чтобы кисельный пришелец не подслушал:
     
— Хулиганство в некотором роде. Все озеро загадит, а люди купаются.
     
— Купаться пока не придется, — ответил Корнелий Удалов. — Возможно, у пришельца нежные части и можно их повредить.
     
— Плесень он, а не пришелец, — пришел к окончательному выводу Ложкин.
     
— Может, он радиоактивный? — спросил Удалов.
     
— Сейчас проверим.
     
Минц раскрыл чемоданчик, в котором находились складной микроскоп, спектрограф, счетчик Гейгера, пробирки, химикалии и другие приборы.
     
Старик Ложкин, проникшись недоверием к зеленому пришельцу, который уже частично вполз в воду и расплылся по ее поверхности зеленой пленкой, достал химический карандаш и на листе фанеры написал печатными буквами:
     
      КУПАТЬСЯ, ЛОВИТЬ РЫБУ,
      СТИРАТЬ БЕЛЬЕ
      ЗАПРЕЩАЕТСЯ.
      ОПАСНО!
     
     
Потом он прикрепил фанеру к сосновому стволу, и люди, сходившиеся к месту происшествия с других участков берега, останавливались перед объявлением и читали его.
     
Минц спустился к воде и нагнулся над зеленой жижей. Счетчик радиации молчал, что было утешительно.
     
— А не исключено, — сказал он Удалову, который стоял над ним, страховал сзади, — что это — космический десант.
     
— Жалко, — огорчился Удалов. — Я всегда стою за дружбу между космическими цивилизациями.
     
— Если эта зеленая плесень начнет быстро размножаться, покроет слоем всю нашу планету, то инопланетным агрессорам нетрудно будет взять нас голыми руками.
     
— Можно попроще способ придумать.
     
— Что мы знаем об их психологии? — спросил Минц. — А если они всегда так покоряют чужие планеты?
     
Один из рыболовов сказал:
     
— Поеду домой. Мне с огорода надо помидоры снять. А то пришельцы все потравят.
     
За ним последовали некоторые другие из купальщиков и рыболовов. Неосновная масса осталась, потому что для среднего горожанина нет большего удовольствия, чем встреча с неведомым, прикосновение к тайнам космоса.
     
— Теперь, — заявил профессор Минц, — надо исследовать поведение плесени в водной среде.
     
Он начал брать пробы и смотреть на пришельца в микроскоп.
     
Удалов также не терял времени даром. Он сначала нарисовал в воздухе круг и треугольник, взывая к общему для всех разумных существ знанию геометрии, а затем достал из-под сосны свои брюки, чтобы наглядно объяснить пришельцу теорему Пифагора о штанах. Плесень не обратила внимания на усилия Удалова, но тут были обнародованы выводы Минца:
     
— Совершенно безопасная субстанция. Микроскопические водоросли, примитивные организмы, встречаются на Земле. Разумом не отличаются.
     
— Это еще не факт, — возразил Удалов, но штанами махать перестал, а надел их. — Может, если сложить их вместе, получится коллективный разум.
     
— Если даже целое поле капусты сложить вместе, получится большая куча капусты, но никакого разума, — возразил Минц.
     
— А если она размножится и покорит Землю? — спросил Ложкин. — Вы же сами предупреждали, Лев Христофорович.
     
— У нее было много времени, чтобы это сделать в далеком прошлом. Миллиарды лет эта водоросль обитает на Земле.
     
— Она рыбу всю поморит, — высказал предположение молодой человек в тельняшке.
     
— Рыба ее уже кушает, — сказал Минц.
     
Так рухнула теория о космическом десанте, пропала втуне заготовленная Ложкиным речь и провалились усилия Удалова по поводу теоремы Пифагора. Минц свое дело знал. Если он сказал, что космический корабль вывалил на берег озера Копенгаген просто кучу мелких водорослей, значит, так оно и есть.
     
Разочарованные зрители разошлись по берегу, а Минц с соседями сел под сосну у запретительной надписи и стал думать, что бы это все значило. Не может быть, чтобы из космоса прислали корабль только для того, чтобы привезти кучу водорослей.
     
Водоросли, оставшиеся на берегу, быстро сохли под солнцем, чернели, впитывались в песок.
     
— Нам поставили логическую загадку, — предположил Удалов. — Нас испытывают. Испугаемся или нет.
     
— А сами наблюдают? — спросил Ложкин.
     
— Сами наблюдают.
     
Минц поднялся и пошел по берегу, чтобы определить границы выпадения водорослей. Озеро жило своей мирной, тихой субботней жизнью, и ничто не напоминало о недавнем визите космического корабля. Минц споткнулся обо что-то твердое. Полагая, что это камень, он ударил носком по препятствию, но препятствие не поддалось, зато Минц, который был в легких сандалиях, ссадил большой палец.
     
— Ой! — сказал он.
     
Удалов уже спешил к нему на помощь:
     
— Что такое?
     
— Камень. Он водорослями покрыт.
     
Интуиция подсказала Удалову, что это не камень. Он быстро опустился на корточки, разгреб водоросли, еще влажные и липкие. И его старания были вознаграждены. Небольшой золотистый цилиндр, верхняя часть которого выступала из песка, медленно ввинчиваясь, уползал вглубь.
     
— А вот и пришелец, — сказал Удалов, по-собачьи разгребая обеими руками песок, чтобы извлечь цилиндр.
     
Цилиндр был невелик, но тяжел. Минц живо достал из чемоданчика ультракоротковолновый приемник, который оказался там только потому, что в чемоданчике было все, что могло пригодиться, настроил его и сообщил:
     
— Так я и думал. Цилиндр издает сигнал на постоянной волне.
     
— И на нем что-то написано, — сказал Удалов.
     
И вправду, на нем было что-то написано.
     
Цилиндр развинтили. Внутри обнаружили свернутый в трубочку свиток металлической фольги с такими же буквами, как и на его оболочке.
     
— Похоже на эсперанто, — размышлял Минц, разглядывая текст. — Только другой язык. И неизвестная мне графика. Но ничего, окончания и префиксы просматриваются, знаки препинания угадываются, структура проста. Дайте мне десять минут, и я, как и любой на моем месте лингвистический гений, прочту этот текст.
     
— Вот и хорошо, — заключил Удалов. — А я побегу колбасу порежу и пиво открою.
     
Удалов приготовил пищу, Минцу тоже дали бутерброд, и через десять минут расшифровка была закончена, ибо Минц использовал в своей работе опыт Шампольона — Кнорозова и других великолепных мастеров, специалистов по клинописи и письменности майя.
     
— Внимание, — сказал Минц. — Если вы заинтересованы, я прочту перевод космического послания. Оно не лишено интереса. — Минц тихо хихикнул. — Сначала надпись на цилиндре: «Вскрыть через четыре миллиарда лет».
     
— Чего? — спросил Ложкин.
     
— За точность перевода ручаюсь.
     
— Тогда зря мы это сделали, — сказал Удалов. — Они надеялись, а мы нарушили.
     
— Мне столько не прожить, — сказал Ложкин. — Поэтому раскаиваться нечего. Кроме того, мы сначала вскрыли, а потом уже прочли запрещение.
     
— А теперь текст, — напомнил Минц. — «Дорогие жители планеты, название которой еще не придумано…»
     
— Как так? — удивился Ложкин. — Наша планета уже называется.
     
— И это в космосе многим известно, — поддержал его Удалов.
     
Минц переждал возражения и продолжал:
     
— «Сегодня минуло четыре миллиарда лет с того дня, как автоматический корабль-сеялка с нашей родной планеты Прекрупицан совершил незаметный, но принципиальный шаг в вашей эволюции. Будучи адептами теории и практики панспермии, мы рассылаем во все концы Галактики корабли, груженные примитивной формой жизни — водорослями. Попадая на ненаселенную планету, они развиваются, так как являются простейшими и неприхотливыми живыми существами. Через много миллионов лет они дадут начало более сложным существам, затем появятся динозавры и мастодонты, и наконец наступит тот счастливый в жизни любой планеты день, когда обезьяночеловек возьмет в лапы палку и начнет произносить отдельные слова. Затем он построит себе дом и изобретет радио. Знайте же, что вы, наши отдаленные во времени-пространстве родственники по эволюции, благодаря изобретению радио поймали сигнал нашей капсулы, захороненной четыре миллиарда лет назад на берегу необитаемого и пустынного озера, потому что мы засеяли его воду примитивными водорослями. Мы не оставляем нашего обратного адреса — срок слишком велик. Мы подарили вашей планете жизнь и создали вас совершенно бескорыстно. Если вы нашли капсулу и прочли послание, — значит, наша цель достигнута. Скажите нам спасибо. Счастливой эволюции, друзья!»
     
Вот и все, — закончил Минц, не скрывая некоторой грусти. — Они немного опоздали.
     
— Я же говорил, что они разумные, — сказал Удалов. — И никакой враждебности.
     
Удалов верил в космическую дружбу, и записка в цилиндре лишь укрепила его в этой уверенности.
     
Микроскопические водоросли плавали по озеру, и их ели караси. Но Ложкин вдруг закручинился…
     
— Ты чего? — спросил Удалов. — Чем недоволен? Адреса нету? Адрес мы узнаем. Слетаем к ним, вместе посмеемся.
     
— Я не об адресе. Я думаю, может, поискать еще одну капсулу?
     
— Какую еще?
     
— Ну, ту самую, которую кто-то оставил на Земле четыре миллиарда лет назад.
    
    
     
      
Паровоз для царя
     
     
Небольшой космический корабль упал во дворе дома № 16 по Пушкинской улице. Шел дождь со снегом, осень заканчивала свое дело. Упал он бесшумно, так что Корнелий Удалов, который шел на работу, сначала даже не сообразил, какие гости пожаловали прямо к дому.
     
Корабль повредил край сарая, шмякнулся в лужу, поднял грязь и брызги. И замер.
     
Удалов вернулся от ворот, обошел корабль вокруг, прикрываясь от дождя цветным пляжным зонтиком, позаимствованным у жены, постучал корабль по боку, надеясь на ответный сигнал, и, не дождавшись, отправился будить соседа Александра Грубина.
     
— Саша, — сказал Удалов, толкнув пальцем форточку на первом этаже. Форточка отворилась. — Саша, вставай, к нам космический корабль во двор упал.
     
— Рано еще, — послышался сонный голос Грубина. — Восьми нету.
     
— Молчит, не откликается, — сказал Удалов. — Может, авария случилась?
     
— А большой корабль? — спросил Грубин.
     
— Нет, метра три… Системы «летающее блюдце»…
     
— А опознавательные знаки есть?
     
— Опознавательных знаков не видно.
     
— Ты посторожи, я сейчас оденусь. Дождь на дворе?
     
— Мерзкая погода. И надо же было ему именно сегодня упасть! У меня в девять совещание.
     
Удалов вернулся к кораблю, отыскал люк, постучал в него.
     
— Стемивурам зас? — спросили изнутри.
     
— Это я, Удалов, — представился Корнелий Иванович. — Вы нарочно к нам приземлились или как?
     
— Послити, маратакра, — сказал голос изнутри.
     
— Открывай, открывай, я подожду, — ответил Удалов.
     
Люк щелкнул, отворился.
     
Внутри стоял, протирая заспанные глаза, неизвестный Удалову встрепанный космонавт в пижаме.
     
Внешне он напоминал человека, если не считать чрезвычайно маленького, по пояс Удалову, роста, зеленоватой кожи и жестких волос, которые пучками росли на лбу и на кончике носа.
     
— Прекграни вслука! — воскликнул космонавт, поглядев на небо, потом на Удалова и на строения, окружающие двор.
     
— Погода как погода. Для этого времени года в наших широтах мы лучшего и не ждем.
     
Космонавт поежился на ветру и произнес:
     
— Струку, крапатака.
     
— Оденься, — сказал Удалов. — Я подожду.
     
Он заботливо прикрыл за ушедшим космонавтом люк, а сам зашел за бок корабля: там меньше хлестало дождем. Розовая краска с корабля облезла — видно, не первый день его носило по космическим далям.
     
Пришел Грубин, накрытый армейской плащ-палаткой.
     
— Этот? — спросил он, указывая на корабль.
     
— Вот именно, — подтвердил Удалов.
     
— Некрупный. А ты как, достучался?
     
— Сейчас оденется, выйдет.
     
— Он к нам с визитом или как?
     
— Еще не выяснил. Погода ему наша не понравилась.
     
— Кому такая понравится! Не Сочи.
     
— Всегда я жду чего-нибудь интересного от прилета межзвездных гостей. Развития технологии, науки, искусств, — сказал Удалов. — Даже сердце замирает от перспектив.
     
— Погоди, может, у него враждебные цели, — сказал Грубин.
     
— Не похоже. Он в пижаме был, видно, проспал посадку.
     
— А на каком языке говорит?
     
— Язык пока непонятен. Ну ничего, расшифруем.
     
Расшифровывать язык не пришлось. Люк заскрипел, отворился, на землю соскочил космонавт, на этот раз в прозрачном плаще и такой же шляпе.
     
— Ну что ж, — проговорил Удалов. — Только учтите, что у меня в девять начинается совещание.
     
Космонавт вытащил из кармана черную коробочку с дырками, затянутыми сеточкой. Включил нажатием кнопки.
     
— Переводчик у тебя такой, что ли? — догадался Грубин.
     
Черная коробочка сразу произнесла:
     
— Вокрочитук па ла-там-пракава?
     
— Воста, — сказал космонавт, и коробочка повторила:
     
— Правильно.
     
С этого момента общение между космонавтом и людьми упростилось. Да и догадка Удалова оказалась правильной: космонавт принадлежал к развитой и продвинутой цивилизации.
     
Общаться с таким представляло большой интерес.
     
— Что за планета? — спросил космонавт.
     
Ему было холодно, он переступал с ножки на ножку, и потому Грубин предложил:
     
— Зайдемте ко мне, поговорим в тепле. Ну что за беседа на такой погоде.
     
— Если, конечно, не спешите, — добавил Удалов.
     
Космонавт махнул ручкой, что означало: куда уж спешить, и они пошли через двор к Грубину.
     
Космонавт вел себя прилично, вытер ноги, правда, по причине малых размеров на стул его пришлось подсадить.
     
— Планета наша называется Землей, — начал, когда все устроились, Удалов. — Завтракать будете?
     
— Нет, спасибо, — отказался космонавт. — Это в каком секторе?
     
— Сами понимаете, — объяснил Удалов, — у вас свой счет на сектора, у нас — свой.
     
Тем временем Грубин принес бутылку кефира, налил себе и космонавту. Удалов отказался, потому что завтракал. Космонавт принюхался к кефиру и сообщил, что слишком кисло, а у него желудок слабый.
     
— А вы откуда будете? — спросил Удалов.
     
— С Вапраксилы, — ответил космонавт.
     
Но это тоже ничего не сказало Удалову. Потому что Вапраксила свободно могла именоваться альфой Птолемея или бетой Центавра.
     
— И чего пожаловали? Экспедиция?
     
— Нет, — сказал космонавт, которого звали Вусцем, — нечаянно я к вам попал. Сломалось у меня что-то. Или в приборах, или в двигателе. Вообще-то я летел к моей тетке на Крупису, а вылезаю — оказывается, не Круписа.
     
— Нет, у нас не Круписа… — сказал Удалов.
     
— Хотя погоди, — перебил его Грубин. — А не исключено, что они Землю Круписой называют.
     
— Нет, — возразил Вусц, — на Круписе я бывал неоднократно. Там ничего похожего и совершенно иное население. Не говоря уж о климате.
     
— Да, неприятная история, — согласился Удалов.
     
Тут в дверь постучали.
     
— Кто там? — спросил Грубин.
     
— Это я, Ложкин, — ответили за дверью. — Выходи скорей. У нас на дворе пустой космический корабль стоит. Может, его обитатели уже разбежались по квартирам с целью грабежа.
     
— Заходи, Ложкин, — пригласил Грубин. — И будь спокоен.
     
Ложкин зашел, увидел космонавта и смутился. По суетности своего характера он нечаянно оклеветал гостя.
     
— Мне очень обидно, — заметил Вусц. — Неужели подобные подозрения свойственны населению Земли? Должен отметить, что это говорит о низкой цивилизованности местного населения.
     
— Да я же не хотел. Но поймите, выхожу на двор, стоит корабль, незапертый, может, кто из мальчишек заберется.
     
— Да, — вздохнул космонавт. — Грустно попасть в отсталое общество и подвергнуться подозрениям. Было бы время, многому бы вас научил и просветил.
     
— Мы никогда не отказываемся от уроков, — сказал Удалов.
     
— Так что же теперь делать? — спросил Грубин.
     
— Делать? — Вусц поглядел в окно. Дождь перестал, выглянуло блеклое осеннее солнце. — Есть ли среди вас кто-нибудь, кто разбирается в гравитационных моторах?
     
— Вообще-то я техникой интересуюсь, — сказал Грубин. — Но с гравитационными двигателями дела не имел.
     
— Жаль, — огорчился Вусц. — У нас на каждом углу станции обслуживания. И миллионы, может быть, даже десятки миллионов механиков отлично разбираются в гравитационных двигателях.
     
— Ну, это понятно. — Ложкин хотел загладить свою вину. — При вашей цивилизации это неудивительно.
     
— Что ж, — сказал Вусц, — пойдем поглядим, что там…
     
Они с Грубиным пошли к кораблю. Грубин захватил с собой отвертку и плоскогубцы. Ложкин с Удаловым последовали за ними.
     
— Больших успехов вы добились в науке? — спросил Удалов по пути.
     
— Громадных, — ответил космонавт. — По сравнению с вами — даже поразительных.
     
— Рассказали бы, — попросил Удалов. — Мы соберем общественность, многие придут. А вы расскажете.
     
— Ну что ж, может быть, и выберу минутку, — предположил Вусц.
     
Космонавт жестом пригласил Грубина в корабль. Грубин с трудом пролез в люк. Подошвы его ботинок скрылись внутри, потом вновь показалось лицо.
     
— Тут мне, простите, без вас не разобраться. Где, к примеру, свет зажигается?
     
Вусц глубоко вздохнул и развел ручонками, словно хотел сказать присутствующим: «Какая темнота! Разве можно доверяться вашим механикам, если они даже не умеют зажигать свет!» Присутствующим стало неловко, и Удалов сказал укоризненно:
     
— Ну, Саша, чего же ты!
     
— Выключатель справа в каюте, — сообщил космонавт.
     
Когда Грубин снова исчез внутри, космонавт сказал:
     
— Кстати, у нас механики производят починку в отсутствие заказчика. Они пользуются телепатией. Заглянет механик в душу, узнает, на что вы жалуетесь, и тут же принимается за дело. Пять минут, и любая неисправность ликвидирована.
     
— Да, — согласился Удалов, — у нас до этого еще далеко.
     
— Этот метод, — продолжал Вусц, — распространяется и на медицину.
     
— В отсутствие? — спросил Ложкин.
     
— Нет, с помощью телепатии, — ответил космонавт и сокрушенно покачал головой.
     
«Да, — подумал Удалов, — трудно ему у нас, когда такой удручающий разрыв в уровне цивилизаций».
     
В люке снова показалась голова Грубина.
     
— Послушайте, — начал он. — А в чем у вас поломка? Может, покажете? Я, честно говоря, так и не разобрался, где тут двигатель, а где кухня.
     
— На меня не рассчитывайте, — отрезал космонавт. — Я вам, простите, не механик. Если бы у нас каждый занимался не своим делом, мы никогда бы не достигли таких великих успехов.
     
— Ну и я тогда не буду чинить, — сказал Грубин.
     
Он уже наполовину вылез из люка, и Ложкин с Удаловым начали запихивать его обратно, чтобы занимался делом.
     
— Но что я могу поделать! — возражал Грубин. — Они на сто лет нас обогнали, а у меня нет специального образования. К тому же там на всех приборах пломбы висят.
     
— Вы чего ж нам про пломбы не сказали? — обернулся Удалов к Вусцу.
     
— Откуда я знаю, есть там пломбы или нет! — возмутился тот. — Я лечу на Крупису, случается поломка не по моей вине, и я оказываюсь на дикой, отсталой планете, в окружении грубых аборигенов, меня никто не понимает, мне никто не хочет помочь.
     
— Не волнуйтесь, — успокаивал его Удалов. — Мы понимаем ваше состояние. Я сейчас схожу на автобазу, там есть мастер Мишутин, золотые руки.
     
— Так зовите его! Меня ждут дома!
     
Удалов, понимая вину человечества перед случайным гостем, поспешил за два квартала за Флором Мишутиным и вскоре возвратился с ним. К тому времени уже все обитатели дома № 16 вышли во двор, познакомились с новым пришельцем, а Коля Гаврилов даже угостил его яблоком.
     
Флор Мишутин был человек серьезный, он посмотрел на космический корабль и спросил:
     
— Какой принцип полета?
     
— Вроде бы на легких гравитонах, — ответил Вусц. — Хотя я не уверен. Но в школе мы проходили, что на легких гравитонах. Если бы на тяжелых, то другая форма корпуса.
     
— Ага, — сказал Мишутин. — А тип двигателя вы в школе проходили?
     
— Ни в коем случае. Я специализировался в географии и счетоводстве.
     
— Мало от тебя проку, — сказал Флор Мишутин.
     
— Вы не имеете права так говорить, — сказал космонавт. — Вы еще не доросли до критики вышестоящей цивилизации.
     
— Это точно, — кивнул Флор Мишутин и полез в люк.
     
Он долго не возвращался, так что все ушли в комнату к Грубину, чтобы послушать пришельца. Правда, тот сначала отнекивался, говорил, что времени у него в обрез, но потом согласился.
     
— Расскажите нам, дорогой гость, — обратился к нему Удалов, — о своем просвещенном мире. Приобщите нас, так сказать, к тайнам будущего.
     
Гость вытащил носовой платочек, высморкался и проговорил:
     
— Наш мир далеко обогнал вас в своем развитии.
     
Об этом все уже знали. Стали ждать, что еще им скажут.
     
— Мы достигли полного изобилия и развития техники. Например, я работаю в отдельном кабинете и только нажимаю на кнопки, а порой передаю результаты своих трудов мысленно на специальную машину, которая потом все сводит воедино и кладет на стол руководителю нашего учреждения.
     
— Вот это здорово! — сказал Удалов, чтобы подбодрить Вусца.
     
— Это обыкновенно, — поправил его Вусц. — Я удивляюсь, что может быть иначе. На работу и с работы я приезжаю мгновенно. Вхожу в будку около моего дома, нажимаю на кнопку и тут же оказываюсь в такой же будке, только у дверей учреждения.
     
— А как же эта будка работает? — спросил Грубин.
     
— Не интересовался, — ответил Вусц. — Дома у нас строят за одну ночь. Вечером очищают площадку, а утром уже дом готов, вплоть до тридцатого этажа.
     
— Замечательно! — воскликнул Ложкин. — Как же это делается?
     
— Об этом лучше спросите у строителей. Обеденный перерыв я использую для просмотра новых кинофильмов, которые я выбираю по списку, когда сижу за обеденным столом. А обед я выбираю, нажимая кнопки на столе.
     
— Как же это делается? — поинтересовался Удалов, который ненавидел очереди в столовой.
     
— Не знаю, — сказал Вусц. — Это не важно. Важен результат. Когда мне нужно отправиться на соседнюю планету, я вызываю космический корабль, и его присылают к моему дому. Я нажимаю кнопку с названием планеты и потом смотрю кино.
     
— Эх! — произнес от двери Флор Мишутин, который незаметно вошел и стоял, вытирая руки ветошью. — Если бы ты еще интересовался, что там внутри двигателя, цены бы тебе не было.
     
— А что случилось? — вскинулся пришелец.
     
— Течь в гравитонном баке. Горючее кончилось. И вот эта деталь, видишь, треснула. Для чего она — не усек.
     
Флор вытащил из кармана треснувший посередине шарик размером с грецкий орех.
     
— Для чего это? В школе не проходили?
     
— Не издевайтесь надо мной, — возмутился Вусц. — У нас высокоразвитое общество и каждый занимается своим делом. Я чиновник. Другой кто-нибудь — техник, еще кто-то — строитель. Это же естественно. То, что произвожу я, потребляют другие. То, что производят другие, потребляю я.
     
Флор сунул шарик в карман и сказал:
     
— Пойду еще погляжу.
     
Помолчали. Удалов испытывал жалость к пришельцу, оторвавшемуся от привычной обстановки. Но старик Ложкин, который затаил некоторую обиду, заметил не без ехидства:
     
— Не повезло нам с гостем. Надо же, попался такой, который ничего не знает.
     
— Это не так! — ответил Вусц. — Я отлично знаю, какие кнопки когда нажимать.
     
— Вот именно. — Ложкин ухмыльнулся.
     
— А ведь зря к человеку пристал, — защитил гостя Удалов. — Представь себя на его месте.
     
— Даже и не буду пытаться, — ответил Ложкин. — До такого контраста между развитой цивилизацией и темным ее представителем я бы никогда не упал. Мы-то, чудаки, сбежались: космонавт прилетел с отдаленной планеты, сейчас нас просветит…
     
— Это только в фантастических рассказах так бывает, — сказал Грубин. — Там всегда пришельцы прилетают и сразу нас учат.
     
— Пришелец пришельцу рознь! — не согласился Ложкин.
     
— А ведь проще простого, — нашелся Удалов, глядя на опечаленного Вусца, который скорчился на стуле, поджал ножки и являл собой прискорбное зрелище — будто ребенок, потерявший маму в Центральном универмаге города Москвы. — Я тебе, Ложкин, сейчас в два счета докажу твою неправоту. Хочешь?
     
— Докажи.
     
— Тогда представь себе, что я — царь Иван Грозный.
     
— Еще чего не хватало!
     
— А ты представь, не сопротивляйся. А Грубин, допустим, его друг — Малюта Скуратов.
     
— И что?
     
— А ты — Николай Ложкин, который сел в машину «Жигули» и по непредвиденному стечению обстоятельств сбился с пути и вместо Вологды попал к Ивану Грозному, в его загородный дворец.
     
— Так нет у меня «Жигулей», ты же знаешь! — сопротивлялся Ложкин. — Зачем такие передержки?
     
— Это мысленный эксперимент, — настаивал Удалов. — Неужели у тебя вовсе нет воображения?
     
— Ну ладно, — сдался Ложкин. — А дальше что?
     
— А дальше я тебя попрошу рассказать, какие у вас в двадцатом веке технические достижения. А ну-ка, расскажи.
     
— О чем?
     
— Ну, хотя бы о том, как мне, Ивану Грозному, построить такую же карету, как у тебя.
     
— «Жигули», что ли?
     
— Ну, хотя бы что-нибудь попроще. Мотоцикл.
     
— Это просто. Вот перед тобой машина, скопируй и поезжай.
     
— А что копировать-то? Я принципа не понимаю.
     
— Сперва нужен бензин, — ответил Ложкин. Он хотел доказать друзьям, что пришелец Вусц — недоразумение, и потому старался все объяснить доступно. — Ты заливаешь бензин в бак.
     
— Погоди. — Корнелий Иванович «Грозный» погладил несуществующую бороду. — А что такое бензин?
     
— Бензин?.. Нефть, знаешь?
     
— Знаю.
     
— Очисти ее…
     
— От чего?
     
— Как от чего? От мазута.
     
— Не понимаю! Щеткой, что ли, мне ее чистить?
     
— Для этого специальная промышленность есть… — Тут Ложкин осекся.
     
— А ты продолжай, — улыбнулся «царь». — Расскажи мне об этой промышленности. И заодно шинную индустрию опиши.
     
— Ну ладно, — решил тогда Ложкин, который не любил сдаваться на милость царей. — Я тебе лучше паровоз объясню.
     
— Ну как? — спросил Удалов у «Малюты Скуратова». — Послушаем про паровоз?
     
— Давай, — согласился придворный фаворит. — Только если не объяснит, придется его казнить.
     
— Паровоз движется по принципу сжимания пара, — сообщил Ложкин. — Там поршень ходит, и оттого крутятся колеса.
     
— Ах, как интересно! — сказал «царь». — И где же поршень ходит?
     
— Как где? В котле, разумеется.
     
— Слушай, — предложил «Малюта Скуратов», — может, его сразу казнить? А то время зря тратим.
     
Ложкин молчал. Вошел Мишутин.
     
— Не пойдет, — сказал он. — Точно тебе говорю, не пойдет твоя машина. Вызывай аварийку.
     
— Не может быть! — воскликнул космический гость. — Не губите меня! Может быть, вы пригласите специалистов из вашей столицы?
     
— Нет, — сказал Мишутин уверенно. — У нас гравитонов не производят. Это точно.
     
Ложкин проговорил:
     
— В паровозе два поршня. Пар на них по очереди давит.
     
— Мы тебя уже казнили, — объяснил ему Грубин. — Так что не беспокойся, не будет у Ивана Грозного своего паровоза.
     
Пришелец заплакал, не мог смириться с тем, что превратился в Робинзона Крузо, окруженного Пятницами.
     
Пошел мокрый снег и быстро покрыл густым слоем розовый космический корабль.
     
С тех пор прошло уже четыре месяца.
     
Пришелец Вусц, пока суд да дело, устроился счетоводом к Удалову в контору, освоил русский язык, с обязанностями справляется сносно, правда, звезд с неба не хватает. Хотел было он, по наущению Грубина, уехать в Вологду, поступить там в цирк лилипутом, но потом передумал: боязно отрываться от корабля — вдруг его найдут, прилетят за ним.
     
А корабль схож с громадным сугробом, даже со снежной горой. Дети катаются с него на санках.
     
Весной, если ничего до тех пор не случится, должен приехать из Архангельска Камаринский, большой друг Флора Мишутина, знаменитый механик. Если уж он не поможет, никто не поможет.
    
    
     
      
Свободные места есть
     
     
Молодой человек в строгом синем костюме и темном галстуке остановился в дверях и нерешительно спросил:
     
— Кто здесь будет, простите, Лев Христофорович?
     
В кабинете стояли, обернувшись к нему, два человека. Один был не то чтобы толст, но объемен. Обнаженная голова удивляла завершенностью линий. Маленькие яркие голубые глаза уставились на молодого человека настойчиво и внимательно. Второй человек был моложе лысого, лохмат, худ и постоянно взволнован.
     
— Вы Лев Христофорович? — обратился молодой человек к лохматому, который был более похож на гения.
     
Но лохматый с улыбкой указал глазами на лысого, а лысый сказал строго, словно Шерлок Холмс:
     
— Я профессор Минц. А вы недавно назначены на руководящий пост и столкнулись на нем с непредвиденными трудностями, правильно?
     
Молодой человек покорно кивнул.
     
— И трудности оказались столь велики, что справиться с ними вы не в состоянии. Тогда кто-то из знакомых, вернее всего, руководитель нашей стройконторы Корнелий Удалов, дал вам совет пойти к доброму старику Минцу и попросить, чтобы он изобрел бетон без цемента, потому что цемент вам забыли подвезти, а сроки поджимают. Так или не так?
     
Молодой человек ответил:
     
— Почти так.
     
— Почему почти? — удивился Минц. — Я всегда угадываю правильно.
     
— Прийти к вам мне посоветовал Миша Стендаль из городской газеты, и руковожу я не строительством, а гостиницей «Гусь».
     
— Неужели! — воскликнул Минц. — Ивана Прокофьевича сняли!
     
— Давно пора, — подхватил лохматый Грубин. — Садитесь, чего стоите?
     
Грубин подвинул молодому человеку стул, но тот отказался.
     
— Насиделся, — объяснил он, — третий день отчетность принимаю.
     
— Ничем не могу быть полезен, — сказал Минц. — Гостиниц строить не умею, в отчетности — полный профан.
     
— Выслушайте сначала! — взмолился молодой директор. — Зовут меня Федор Ласточкин, работал я в кинопрокате, а теперь кинули меня в сферу обслуживания. Надо, говорят. Согласился. Гостиница небольшая, желающих остановиться много, обслуживание хромает. Да что там говорить, без меня знаете.
     
— Знаем, — сказал Грубин. — У вас вывеска «Мест нет» к двери приварена.
     
— В принципе, вы правы. Но мне от этого не легче. Два дня я объяснял отсутствие номеров ошибками предыдущего директора, а сегодня меня вызвал Белосельский и говорит, что послезавтра в нашем городе открывается симпозиум по разведению раков и значение его выходит за пределы области. А нужно для симпозиума двадцать восемь комфортабельных мест. А у меня в гостинице их всего тридцать три. И все с командировками, и все ругаются. Да еще в вестибюле человек пятнадцать сидят на чемоданах. Рассказал я обо всем моему другу Мише Стендалю, а он ответил: единственный, кто может тебе помочь, это профессор Минц. Он буквально гений. Я и пришел.
     
Федор поглядел на Минца страдающими глазами. И у Минца кольнуло в сердце. Еще мгновение назад он не сомневался, что укажет очередному просителю на дверь. Но молодой человек находился в критической ситуации. Побуждения его были благородны. И всего-то нужно — отыскать жилье…
     
И еще: замечательный мозг профессора Минца, столкнувшись с неразрешимой проблемой, начинал активно функционировать помимо воли его владельца. Он искал и отбрасывал множество вариантов, он стремился решить задачу, не давая Льву Христофоровичу нормально принимать пищу и спокойно спать.
     
— Нет, — услышал Лев Христофорович голос Саши Грубина. — Тут вам, Федя, даже профессор Минц не поможет. Никому еще не удавалось устроиться в нашу гостиницу просто так. Проблема эта не научная, а социальная.
     
— Проблем, в решении которых наука не может принять участие, не существует, — резко ответил профессор Минц. — Все на свете взаимосвязано.
     
— Ого, — отозвался Саша Грубин. — Видно, все мои предупреждения впустую. Чует мое сердце, вы возьметесь за гостиницу.
     
— И немедленно, — сказал Минц. — Все свободны. Я начинаю думать.
     
— А когда приходить за ответом? — спросил с надеждой в голосе директор гостиницы.
     
— Симпозиум послезавтра? Значит, завтра после обеда.
     
Назавтра в три часа Федор Ласточкин уже стоял под окнами профессора Минца. Он нервно потирал руки, взглядывал наверх, покашливал и сохранял деликатность. Наконец голова профессора появилась в окне, солнце отразилось от лысины и ярким лучом ударилось в облако.
     
— Что же вы не поднимаетесь? — крикнул профессор.
     
— Я боялся вам помешать, — ответил директор гостиницы.
     
— Можно, — сказал Минц, — заходите. Яблоко уже упало.
     
Они просидели в кабинете Минца с трех до девяти. Из комнаты доносились голоса, иногда они поднимались в споре, иногда стихали в раздумье. Через шесть часов гостиничный кризис в городе Великий Гусляр был разрешен. И Федор отправился к себе, прижимая к животу тяжелый металлический ящик с установкой, которую Лев Христофорович разрабатывал для других целей, но мудро приспособил для расселения постояльцев.
     
Уже совсем стемнело, когда Федор вошел в желтое здание некогда отеля «Променад» для заезжих купцов, а теперь, когда достроился третий этаж и заменили бархатные портьеры на нейлоновые шторы, — гостиницы «Гусь» горкоммунхоза.
     
В холле под громадной, в натуральную величину, копией картины Репина «Иван Грозный убивает своего сына» томились, как погорельцы, неустроенные клиенты. Директора с ящиком никто за директора не посчитал, и тот без помех прошел к себе в кабинет. Лишь пышная Дуся, дежурный администратор, взглядом остановила черноусого человека, который протягивал ей заполненный бланк, чтобы получить номер. Администратор Дуся была уверена, что чем меньше жизненных благ, тем лучше ей — их распределительнице, ибо всегда найдется мудрый человек, готовый оценить услуги.
     
На следующий день директор гостиницы пришел на работу рано. Дуся еще дремала за барьером, в холле на стульях и чемоданах спали неустроенные клиенты. У себя в кабинете директор раскрыл сейф, где ночевала установка, изобретенная профессором Минцем, и поставил ее на стол. Потом включил в сеть. И тут раздался телефонный звонок: звонил сам Белосельский.
     
— Что будем делать, Ласточкин? — спросил он.
     
— Разместим, — ответил спокойно Федор.
     
Белосельский вздохнул и предупредил:
     
— Учти, без безобразий. Чтобы прежних постояльцев силой не выселять. Имей в виду, что лозунг «Цель оправдывает средства» придумали иезуиты, средневековые мракобесы. Нам с ними не по дороге.
     
— Никаких иезуитов, — ответил Ласточкин. — Я даже думаю, что свободные номера останутся.
     
— Ну-ну, — сказал Белосельский. Его задача заключалась в том, чтобы подчиненные делали свое скромное дело, не нарушая принципов гуманизма. А детали — это их забота.
     
Установка работала. Мигала лампочками и тихо гудела, как положено фантастической машине. Повесив трубку, Ласточкин принялся нажимать кнопки…
     
Через полчаса он вышел в холл. Погорельцы ютились под картиной. Дуся красила в голубой цвет накладные ресницы. Ее золотые перстни нагло поблескивали под утренним солнцем. Она была тяжелым наследством, оставшимся от старого директора.
     
— Вы свободны на сегодня, — сказал Ласточкин. — Места буду распределять я сам.
     
— Чего там распределять, — ответила Дуся. — Нету мест.
     
Федор спорить не стал. Он дождался, пока Дуся покинет гостиницу, и открыл книгу регистрации. Вытащил из кармана записку с таинственными значками и быстро перенес их на страницу книги, вышел на улицу, сорвал никелированную вывеску «Свободных мест нет», прикрепил на ее место листок бумаги с надписью «Свободные места есть», вернулся в холл, от двери обратил свой взор к просыпающимся погорельцам и сказал им:
     
— Товарищи, прошу проходить по очереди. Постараемся обеспечить вас жилым пространством.
     
Последующие три дня были праздником в жизни города. Участники симпозиума с большими значками на груди, изображающими красного рака на голубом фоне, гуляли по улицам, интересовались памятниками архитектуры и плодотворно спорили на пленарных заседаниях. Когда они разъехались, недоверчивый Белосельский инкогнито посетил гостиницу «Гусь» и заглянул в книгу регистрации, в которой не нашел ничего неправильного, а потом и в книгу жалоб и предложений, содержащую шестнадцать благодарностей директору. После этого на заседании в горисполкоме Белосельский выступил с небольшой яркой речью о пользе выдвижения молодежи на ответственные посты. В качестве примера привел положительные изменения в работе гостиницы, которой ныне руководит товарищ Ласточкин Ф.Ф.
     
С тех пор так и повелось. В дни затишья Федор уступал бразды правления администраторам, а когда надвигался большой заезд, отправлял всех по домам и, посидев полчасика в обществе установки профессора Минца, умудрялся разместить и утешить приезжих.
     
Недовольна была только Дуся. Директор казался ей не более как низким обманщиком и даже грабителем. Она имела достаточный опыт работы в коммунальном хозяйстве, чтобы сообразить, что штучки Ласточкина отдают колдовством и мошенничеством. Она-то знала, что гостиница время от времени вмещает вдвое больше, чем имеет лежачих мест. Поступления в виде личной признательности резко сократились, Дуся разорялась. Но разоблачить директора оказалось не таким уж легким делом. Он правильно вел книги, а в моменты наплыва гостей избавлялся от Дуси. Один раз ей удалось было поймать его за руку, но директор ушел от разговора.
     
Дело было так. Приехал автобус с туристами из Владивостока, приехал неожиданно, гостиница была полна. Когда Федор вышел, чтобы их разместить, Дуся только сделала вид, будто уходит, а на самом деле сознательно забыла свою сумку и через пятнадцать минут тихонько, на цыпочках вернулась обратно. Федор был так поглощен работой, что не сразу заметил ее появление. Дуся смогла подойти совсем близко и заглянуть ему через плечо. И увидела, что он выписывает туристу квиток на номер четырнадцатый. На тот самый, куда она только вчера поместила знатную доярку из Вологды. Дусе бы промолчать и продолжить наблюдение, собрать побольше фактов да ударить ими как из тяжелой артиллерии, а она не сдержалась и сразу стала разоблачать:
     
— Что же вы делаете, Федор Федорович? Там женщина живет, а вы туда мужчину суете! За такое моральное разложение вам не поздоровится!
     
— Какая женщина? — удивился турист. — Этого я не хочу. Я женат.
     
— Евдокия Семеновна, — директор гостиницы захлопнул книгу, поднялся и вперил в администраторшу недобрый взгляд, — потрудитесь уйти. Знатную доярку я временно перевел в другой номер. Не распространяйте слухов.
     
Дуся, конечно, взяла сумку и ушла. Но не сдалась. На следующий день, когда директора поблизости не было, она поднялась в четырнадцатый номер, увидела там знатную доярку и без обиняков задала ей вопрос:
     
— Вас вчера в другой номер переселяли?
     
— Нет.
     
— У вас чужой мужчина в номере ночевал?
     
— Как можно, — ответила доярка, заливаясь румянцем.
     
Она была молода и красива, ее жених остался в Вологде.
     
— Значит, в двадцать три часа покинул? — спросила Дуся.
     
— Не было никого. — Глаза доярки наполнились слезами. — Как можно!
     
Дуся поверила и удвоила наблюдение за директором. Тот попался через два дня.
     
Вот как это случилось.
     
В гостиницу сообщили, что утром прибудут двадцать аквалангистов-любителей, а туристский сезон уже начался, гостиница полна, и Дуся почувствовала, что обычный оптимизм директору изменяет. Она даже подслушала, как он звонил Белосельскому и просил избавить его от аквалангистов, а Белосельский, уверовавший во всемогущество директора, сказал коротко:
     
— Надо, Федя.
     
Другому он, может быть, уступил, освободил бы для такого экстренного случая общежитие речного техникума, но Федор начальника избаловал. Начальникам ведь тоже хочется иногда легкой жизни.
     
Так или иначе, Федор в тот день домой не пошел, а заперся в кабинете. В десять вечера Дуся подкралась к двери и услышала мужские голоса: директор был не один. Дуся приложила к замочной скважине ухо, но слов разобрать не смогла. Тогда она выбралась наружу и подошла к окну. Штора не доставала до подоконника, и Дуся смогла одним глазом заглянуть внутрь. Потом она упала в обморок. А когда пришла в себя от ночной свежести и звона комаров, то сразу же села писать жалобу на директора с требованием немедленно прислать ревизию и достойно наказать мерзавца.
     
Подводников кое-как разместили на раскладушках, а ревизия явилась в тот же день после обеда, потому что письмо Дуси было очень тревожным.
     
Ревизия сразу уселась проверять бухгалтерские книги, а директор выскользнул из гостиницы и бросился к профессору Минцу.
     
— Спасайте, — сказал он. — Не уберегся я от этой кобры по имени Дуся. Навела на меня стихийное бедствие. Как только они пойдут с книгой по номерам, все и откроется.
     
— Эх, — вздохнул Минц. — Не хотелось мне отрываться от очередного изобретения, но придется. Пошли к Белосельскому. Он человек широкий, печется о судьбах города, будем с ним искренни. Если поверит, тогда, считайте, обошлось. А о ревизии не беспокойтесь. Ничего она не найдет.
     
Белосельский принял посетителей сразу. Минца он уважал, даже гордился тем, что знаменитый изобретатель предпочел город Великий Гусляр другим городам. К Федору у него тоже было хорошее отношение.
     
— В гостинице «Гусь» работает ревизия, — сказал Минц, когда они уселись. — Ревизия ничего не найдет.
     
— Уже написали! — понял Белосельский. — Это, Федор, надо искать внутри коллектива. Внутри коллектива всегда найдется кто-то недовольный реформами и даже стоящий на пути нового.
     
Федор покорно опустил голову. Он был согласен.
     
— Ревизия ничего не найдет, — продолжал Минц. — Нарушений финансовой дисциплины нет. Все номера оплачены. Можете мне поверить.
     
— Тогда чего волнуетесь? — спросил Белосельский с некоторым облегчением.
     
— А волнуемся потому, что ревизия эта не последняя, — объяснил Минц. — И рано или поздно попадется дотошный человек, который обнаружит неладное.
     
— Но вы же сказали, что ничего такого нет.
     
— Нарушений нет, — ответил Минц. — А неладное есть. Нам, людям, свойственно гнать от себя тревожные мысли. Вот вы, наверное, давно подозреваете, что в гостинице не все как положено: много лет нельзя было попасть, а теперь попасть можно всегда. Но пока дело шло тихо, вы предпочитали об этом не думать.
     
— Вы правы, — согласился Белосельский. — Это моя недоработка. Так расскажите мне, в чем дело, будем думать вместе.
     
— Я расскажу вам все без утайки, — согласился Минц. — Ко мне пришел товарищ Ласточкин и попросил помощи. Я стал думать, как разрешить гостиничный кризис с помощью науки. Сначала я было остановился на методе минимизации.
     
— Поясните, — попросил Белосельский.
     
— Поясняю. При методе минимизации мы уменьшаем расстояние между атомами, и любое существо становится в несколько раз меньше. Подобный эксперимент был проведен мною с начальником стройконторы Корнелием Удаловым и прошел нормально, если не считать осложнений в его семейной жизни.
     
— Погодите, погодите, — возразил Белосельский. — Как так? Вчера я видел Корнелия на заседании. Он же нормального вида.
     
— Минимизация действует ограниченный период времени, допустим, сутки. Она не вредна для организма. Подвергнутый минимизации индивидуум становится размером с мышь, а потом возвращается в нормальное состояние. Я полагал, что мы закупим в детском магазине наборы кукольной мебели, сделаем пеленочки, пижамки…
     
Белосельский недоверчиво покачал головой.
     
— Вот-вот, — уловил его движение профессор Минц. — Я тоже думал о трудностях организационного периода. Каждому придется объяснять, в чем дело, создать кладовые для личных вещей. А что, если командированный захочет сходить в город за сувенирами? А если у него незапланированное совещание?
     
— Нет, — резко сказал Белосельский. — Простите, Лев Христофорович, но «добро» на это я не дам. Не позволю.
     
— И правильно сделаете, — согласился Минц. — Я себе этого тоже не позволил. Но сейчас делюсь с вами воспоминаниями о том, как смело движется моя мысль.
     
— Это правда, — подтвердил Белосельский. — Очень смело.
     
— Отвергнув первую идею, а затем и восемь других, о которых я распространяться не буду, я остановился на самой чистой, элементарной и в то же время сумасшедшей идее. На идее параллельных миров.
     
— Но разве это не антинаучно? — спросил Белосельский.
     
— Это научно, — возразил Минц. — И доказательством тому наша гостиница.
     
— Попрошу подробнее, — сказал строго Белосельский. — Раз уж ревизия работает, я должен быть в курсе всех деталей.
     
— Деталей немного. Вы должны мне поверить, что наша Земля далеко не единственна во Вселенной. Существует множество миров, которые движутся ей параллельно в иных измерениях. Так вот, я изобрел прибор, который позволяет выходить на связь с теми из параллельных миров, которые нам особенно близки. Там тоже есть город Великий Гусляр, гостиница «Гусь» и прочие наши реалии.
     
— И я есть? — спросил Белосельский.
     
— Разумеется. Хотя и не в точности. Может быть, в одном мире вы уже женаты, в другом у вас есть усы, в третьем еще что-нибудь.
     
— Любопытно, — прошептал Белосельский и коснулся пальцем верхней губы.
     
— Различия между мирами все-таки существуют. На этом мы и построили наш эксперимент. Допустим, если сегодня у нас симпозиум по разведению раков, то на Земле-два он начнется только завтра, а на Земле-три вместо него уже завершилась вчера встреча экспертов подледного лова крокодилов.
     
— Ясно! — воскликнул Белосельский. — И сегодня у них там гостиница пустует.
     
— Я поражен вашей догадливостью, — сказал Минц. — Вы настоящий мыслитель.
     
— Ну что вы, — возразил Белосельский. — Но как же клиентов перевозить?
     
— В этом и заключается мое изобретение. Надо найти точки соприкосновения между мирами, а они существуют во множестве. И, найдя, использовать. Приходит клиент в номер, где уже, допустим, живет знатная доярка, открывает дверь, но в тот номер не попадает, а оказывается в таком же номере, только на другой Земле. А уж администрация той гостиницы должна позаботиться, чтобы, выходя из комнаты, он вернулся на нашу Землю.
     
— Великолепно, — признался Белосельский. — Но рискованно.
     
— Как и все новое, наш эксперимент может вызвать толки и недоброжелательство. Вы думаете, только на нашей Земле ревизия? Наивно. Сейчас работают по меньшей мере три ревизии.
     
— И три Дуси? — вдруг спросил Федор Ласточкин.
     
— Может, и больше. Да что там разговаривать. Сейчас вы убедитесь.
     
Минц извлек из кармана миниатюрный пульт и нажал на кнопку. В глазах Белосельского возникло странное дрожание, стены заколебались, и он на мгновение потерял сознание. Когда же он пришел в себя, то увидел, что кабинет как бы расслоился, не изменившись, правда, в размерах. И в кабинете находятся три профессора Минца, три Федора Ласточкина и еще два Белосельских (один при усах). Белосельские внимательно посмотрели друг на друга. Федоры улыбнулись друг другу приветливо, потому что давно уже были знакомы и не раз совещались вместе, как разместить клиентов, — не зря же Дуся упала в обморок, увидев в кабинете Ласточкина сразу трех директоров. А профессоры Минцы вежливо наклонили головы, с уважением глядя друг на друга. Ведь это они изобрели способ преодоления гостиничного кризиса.
     
— Что будем делать с ревизиями? — спросил один из Федоров.
     
Белосельский не знал, какой из них, уж очень похожи.
     
— Не в этом дело, — услышал он собственный голос. — Есть проблемы и поважнее. Кто одолжит мне на неделю асфальтовый каток?
     
— Если у тебя найдется полтонны кровельного железа, — ответил ему второй Белосельский, — то катком я тебя обеспечу.
     
— Остался пустяк, — сказал третий Белосельский. — Что будем делать с Дусями?
    
    
     
      
О любви к бессловесным тварям
     
     
В то июньское утро Корнелий Иванович проснулся рано. Настроение было хорошее, в теле бодрость. Он потянулся и подошел к окну, чтобы посмотреть, какая погода.
     
Погода была солнечная, безоблачная, располагающая к действиям. И, окинув взглядом небо, Удалов поглядел вниз, во двор.
     
Посреди двора стоял небольшой бегемот. Он мерно распахивал розовую пасть, обхрупывая цветущий куст сирени.
     
— Эй, — бросил Удалов негромко, чтобы не разбудить домашних. — Так не годится.
     
Сирень выдалась пышная, а бегемоту куст — на один зуб.
     
Бегемот Удалова не слышал, и поэтому Корнелий Иванович в одной пижаме выскочил из комнаты, побежал вниз по лестнице и только перед дверью спохватился: «Что же это я делаю? Бегу на улицу в одной пижаме, словно у нас во дворе бегемот. Если кому расскажешь, смеяться будут. Ведь у нас во дворе отродясь не было бегемотов».
     
Удалов стоял перед дверью и не решался на следующий шаг. Следовало либо приоткрыть дверь и убедиться, что глаза тебя не обманули, либо отправиться обратно чистить зубы и умываться.
     
Вот в этой нерешительной позе Удалова застал Александр Грубин, сосед с первого этажа, который услышал топот и заинтересовался, кому топот принадлежит.
     
— Ты что? — спросил он.
     
— Стою, — сказал Удалов.
     
— Так ты же бежал.
     
— Куда?
     
— На улицу бежал. Там что-нибудь есть?
     
Удалов чуть было не ответил, что там бегемот, но сдержался.
     
— Ничего там нет. Не веришь, посмотри.
     
— И посмотрю. — Грубин отвел рукой Удалова от двери.
     
Он приоткрыл дверь, а Удалов отступил на шаг. Пышная, лохматая шевелюра Грубина, подсвеченная утренним солнцем, покачивалась в дверном проеме. Сейчас, сказал себе Удалов, он обернется и произнесет: «И в самом деле ничего».
     
— Бегемот, — сказал, обернувшись, Грубин. — Так он у нас всю сирень объест. И, как назло, ни палки, ничего.
     
— Ты его рукой отгони, он смирный. — У Корнелия от сердца отлегло: лучше бегемот, чем сойти с ума.
     
Грубин вышел на солнце, Удалов следом. Грубин широкими шагами пошел через двор к бегемоту, Удалов остался у стены.
     
— Эй! — крикнул Грубин. — Тебе что, травы не хватает?
     
Бегемот медленно повернул морду — из пасти торчала лиловая гроздь.
     
Грубин остановился в трех шагах от бегемота.
     
— Ну иди, иди, — приказал он.
     
Растворилось окно на втором этаже.
     
— Это чье животное? — спросил старик Ложкин.
     
— Сам пришел, — объяснил Удалов. — Вот и прогоняем.
     
— Разве так бегемотов прогоняют?
     
— А как?
     
— Сейчас я в Бреме погляжу, — сказал старик Ложкин и исчез.
     
— Мама! — закричал сын Удалова Максимка, также высунувшийся из окна. — Мама, погляди, у нас бегемот.
     
— Иди мойся, — послышался изнутри дома голос Ксении Удаловой. — Куда это Корнелий ни свет ни заря навострился?
     
Голос Ксении приблизился к окну. Удалов вжался в стену: в пижаме он чувствовал себя неловко.
     
— Ой! — вскрикнула Ксения пронзительным голосом.
     
Бегемот испугался, отворил пасть и уронил сирень на землю.
     
— Он папу съел? — спросил Максимка.
     
— Корнелий! — закричала Ксения, высовываясь по пояс из окна и заглядывая в бегемотову пасть, словно надеялась увидеть там ноги Удалова.
     
— Ксюша, — сказал Удалов, отделяясь от стены, — бегемоты, как известно, травоядные.
     
— Балбес! — откликнулась Ксения. — Я тебя в бегемоте гляжу, а ты, оказывается, на улице в голом виде выступаешь? Где на нем написано, что он травоядный? Может, он тебя за траву считает? Вон будку какую нагулял… Грубин, гони его со двора! Детям скоро в школу.
     
— Погодите, — вмешался старик Ложкин, появляясь в окне с коричневым томом Брема в руках. — Бегемоты совершенно безопасны, если их не дразнить. Кроме того, перед нами молодая особь, подросток. Грубин, смерь его в длину.
     
— Чем я его смерю?
     
— Руками.
     
— Я его трогать не стану. Дикое же животное.
     
— Откуда у нас во дворе дикое животное? — спросил Ложкин. — Ты соображаешь, Грубин, что говоришь? Он что, своим ходом из Африки пришел?
     
— Не знаю.
     
— То-то. Цирковой он. Я по телевизору смотрел, как в цирке бегемоты выступают.
     
— Правильно, — добавила старуха Ложкина. — Выполняют функции слона, только размером экономнее. А ты бы, Грубин, пошел штаны надел. В одних трусах на общественной площадке бегаешь. К тебе, Корнелий Иванович, это тоже относится.
     
— Ну! — поддержала старуху Ложкину Ксения. — Докатился!
     
— Так бегемот же во дворе, — оправдался Удалов, послушно отправляясь к дому.
     
Когда минут через десять Удалов вернулся во двор, возле бегемота стояли Ложкин и Василь Васильич, а также гражданка Гаврилова. Думали, что делать. В руке у Ложкина был Брем. В руке у Василь Васильича — длинная палка, которой он постукивал бегемота по морде, чтобы сохранить сирень.
     
— Стоит? — спросил Удалов.
     
— Куда же ему деться?
     
— Так, говоришь, в цирке выступает? — спросил Василь Васильич Ложкина. — Значит, ему приказать можно?
     
— Попробуй.
     
— Сидеть! — приказал бегемоту Василь Васильич.
     
Бегемот потянулся к сирени, и снова пришлось легонько стукнуть его палкой по ноздрям.
     
— Где же его цирк выступает? — спросил Удалов.
     
— Где угодно, только не в нашем Гусляре, — ответил вернувшийся Грубин. — Я точно знаю. Цирк уж месяц как закрыт.
     
— Мужчины, скоро его со двора прогоните? — крикнула сверху Ксения Удалова. — Что, мне за милицией бежать прикажете?
     
— Из зоопарка, — сказала Гаврилова. — Я точно знаю.
     
— Ближайший зоопарк в трехстах километрах. И все больше лесом, — возразил Грубин. — Вернее всего, это животное синтетическое, теперь химия достигла громадных успехов. Может быть, где-то здесь уже целая фабрика работает. Смешивают белки и аминокислоты.
     
Бегемот с тоской и укором взглянул на Грубина. Тот замолчал.
     
Удалов взял у Василь Васильича палку и стал подталкивать бегемота в бок. Делал он это не очень энергично и с опаской. Раньше ему не приходилось гнать со двора бегемотов.
     
— Мое терпение лопнуло! — пригрозила из окна Ксения.
     
Бегемот глядел на Удалова. Из маленьких глаз текли крупные слезы.
     
— Погоди, Корнелий, — остановил его Василь Васильич, — ты же его палкой, как корову. Нехорошо получается.
     
— Вдали от дома, от семьи, — проговорила старуха Ложкина. — Одинокий подросток, а что он будет в лесу делать?
     
— Пропустите, — послышался детский голос.
     
Сквозь тесную группу жильцов прошел сын Удалова Максимка. Он прижимал к груди батон. Поравнявшись с отцом, Максимка остановился и поглядел Корнелию в глаза. Удалов безмолвно кивнул.
     
Обеими руками Максимка протянул бегемоту батон, и животное, после некоторого колебания, словно не сразу поверив в человеческую доброту, приоткрыло пасть и приняло дар.
     
Затем Максимка достал из кармана школьной курточки чистый носовой платок и утер бегемоту слезы. Удалов громко кашлянул: