1 2 3 4 5 6 7
— Ну а другая сестра?
Нед нахмурился.
— Совсем другая музыка. Сначала это было легко. Она поехала из Хартфорда в Стивенэйдж, оттуда в Биглсуэйд, Хантингдон, Стэмфорд и Грэнтем. Там она, видимо, решила отправиться на запад в Ноттингем. Я проследил ее туда и потерял ее.
— Потерял ее?
— Не тревожься, Фиц, она не может долго оставаться незамеченной, слишком уж она хороша собой. Думаю, она собиралась сесть в почтовую карету на Дерби, но карета отбыла без нее. Единственная другая карета в то утро была в Шеффилд через Мэнсфилд. Возможно, она передумала, куда ехать, и вместо Манчестера отправилась в Шеффилд.
— Ни на секунду не поверю. Шеффилд всегда был промышленным городом — шеффилдская сталь и серебряные столовые приборы. Непробиваемо.
Ухмыляясь, Нед выразительно пошевелил бровями.
— В таком случае, зная ее, вывод только один — она села не в ту карету. И, значит, объявится либо в Дерби, либо в Честерфилде.
— У тебя есть время искать ее?
— Не бойся, конечно, есть. Дом для Лидии называется «Хеммингс», и я поручу твоим поверенным заняться им. От Лика до Дерби рукой подать.
Потребовалось много времени, чтобы успокоить Лидию и убедить, что необходимо поспать. Элизабет и Хоскинс сняли с нее непристойный туалет и уложили в бронзовую ванну у камина, чтобы беспощадно вымыть ее от волос на голове до грязных пальцев на ногах. Затем в постель были положены грелки, и Хоскинс осенила блестящая мысль, хотя и не обрадовавшая Элизабет. Бутылка портвейна. Однако она дала желаемый результат. Все еще безутешно оплакивая утрату своего возлюбленного Джорджа, Лидия уснула.
К счастью, Нед уже ушел, когда Элизабет вошла в Малую библиотеку. Фиц за своим бюро наклонялся над кипой бумаг. Он поднял голову и вопросительно взглянул на нее.
— Она уснула, — сказала Элизабет, садясь.
— Непростительное вторжение в наш дом. Она заслуживает, чтобы ее высекли публично, гарпия!
— Я не хотела бы ссориться, Фиц, а потому обойдемся без порицаний. Возможно, мы всегда ошибались в оценке преданности Лидии этому ужасному человеку. То, что мы считаем его ужасным, не делает его таким в ее глазах. Она… она любит его. В течение двадцати одного года бесшабашного поведения и легкомысленных решений ее преданность ему оставалась неизменной. Он научил ее пить, он потчевал ее телом тех, кто мог быть ему полезен, он избивал ее кулаками до бесчувствия, когда его планы рушились, и все же она его любила.
— Ее преданность сделала бы честь собаке, — сказал он едко.
— Нет, Фиц, не принижай ее. По-моему, это восхитительно.
— Не значит ли это, Элизабет, что я обходился с тобой не как следовало бы? Должен ли я был споить тебя, попотчевать тобой мистера Питта, избивать тебя до бесчувствия, когда мои планы рушились? Любила ли бы ты меня тогда более пылко, чем мои владения?
— Не говори нелепостей! Почему тебе обязательно надо обходиться со мной так, Фиц? Принижать мое сострадание? Высмеивать мое сочувствие?
— Это помогает коротать время, — сказал он саркастически. — Уповаю, ты не лелеешь надежду оставить ее здесь?
— Она должна остаться здесь!
— Тем самым препятствовать мне использовать мое поместье как ценную помощь в моей политической карьере! Вы моя жена, сударыня, это так, но из этого не следует, что вы вправе навязывать мне гостей, знаменующих светское и политическое самоубийство. Я поручил Неду найти ей дом вроде мэнора Шелби на достаточном расстоянии от нас, чтобы предотвратить всякий риск и опасности, — сказал он холодно.
— Ах, Фиц! Неужели ты всегда должен быть таким отчужденным?
— Поскольку это превосходное средство для лидера, то да.
— Только обещай мне, что если Чарли обратится к тебе с такой же просьбой, ты обойдешься с ним более мягко. В этом же нет ничего дурного.
— В таком случае рекомендую удержать его, моя дорогая Элизабет. Особенно, поскольку я начинаю надеяться, что сплетни Каролины Бингли о его… э… склонностях всего лишь плод ее горячечного воображения.
— Я не терплю эту женщину! — процедила Элизабет сквозь зубы. — Она злокозненная лгунья! Никто, включая даже тебя, никогда не сомневался в наклонностях Чарли, пока она не начала нашептывать свою отраву во всякие уши — главным образом в твои! Ее доказательства — лицемерные натяжки, хотя ты и отказываешься это замечать. Она сознательно принялась чернить репутацию нашего сына по одной-единственной причине — в отместку за собственные не сбывшиеся надежды! И не то чтобы она ограничивалась в своей злобе только нами — всякий, кто смертельно ее оскорбит, станет жертвой поношений!
Его это слово позабавило.
— Ты превращаешь бедную Каролину в Медею и Медузу, спаянных воедино. Ну, я знаю ее гораздо дольше, чем ты, и позволю себе заверить тебя, что ты ошибаешься. В характере Каролины говорить то, что ей кажется, или она услышала, но не сочинять всякую ложь. Я приглашаю ее на наши приемы, а также гостить у нас, чтобы не обидеть Чарльза, тезку нашего сына. Однако, хотя я не могу разделить твое необоснованное негодование на нее, я начинаю верить, что внешность и некоторые манеры Чарли не соответствуют его истинной натуре. Действительно, они служат магнитами для субъектов, чьи наклонности несомненны, но Нед говорит, что он твердо кладет конец их заигрываниям.
— Нед говорит! Ах Фиц, да что с тобой, если ты склонен верить этому человеку больше, чем собственной жене?
Вне себя она сквозь зубы пожелала ему спокойной ночи и ушла.
Чарли ждал в ее спальне, напропалую флиртуя с Хоскинс, которая его обожала.
— Мама! — сказал он, подходя к ней, а Хоскинс тактично ускользнула за дверь. — Ты видела папашу?
— Да, но, прошу тебя, не говорить с ним. Он уже все решил. Лидии предназначен своего рода мэнор Шелби.
К ее изумлению Чарли одобрительно кивнул.
— Папаша прав, мама. Никому еще не удавалось отлучить пьяницу от бутылки, а тетя Лидия — пьяница. Если ты оставишь ее здесь, тебя это доконает. Бедное жалкое созданьице! Ну, чем Джордж Уикхем заслужил такую преданность?
— Этого мы никогда не узнаем, Чарли. Единственные люди, видящие изнанку брака, это те, кто в нем состоит.
— И это так для тебя и для папаши?
— Для ребенка, Чарли, задавать такой вопрос, это наглость.
— Прошу прощения.
— Полагаю, вы с Оуэном ничего о Мэри не узнали?
— Сегодня мы съездили в Честерфилд, на случай, если она выбрала эту дорогу. Но нет. Не видели ее и в Дерби. Завтра мы собираемся поехать в сторону Шеффилда.
— Завтра уедут Дербиширы и епископ. Ты должен быть тут, чтобы попрощаться с ними. Спикер и миссис Спикер уедут послезавтра. Продолжить поиски вы сможете только в понедельник.
— Когда Фиц женился на Элизабет, я знала, что мне предстоят кое-какие развлечения, — сказала Каролина Бингли Луизе Хэрст, — но кто бы мог поверить, что развлечения будут становиться все забавнее год от года?
Они чинно шли вдоль гигантского фасада Пемберли, повернув головы к поражающей панораме искусственного озера. Веял зефирный ветерок, ровно настолько, чтобы щекотать водную поверхность и преображать отражение Пемберли из зеркального в сказочный замок, сотрясаемый шагами приближающегося великана. Не то чтобы все их внимание сосредотачивалось на этой панораме. Каждая приберегала уголочек своего сознания для иного зрелища — того, какое они сами являли для любого восхищенного взгляда, какой мог бы встретиться им на пути.
Хрупкую фигурку миссис Хэрст окутывал наилучший батист бледно-мятного цвета, вышитый изумрудно-зелеными веточками с шоколадной обводкой. Ее чрезмерно модная шляпка была из изумрудной соломки с шоколадными лентами. Ее короткие лайковые перчатки были изумрудными, а ее прогулочные сапожки были из шоколадной лайки. Шею украшало очень миленькое ожерелье из отшлифованных малахитовых бусин. Мисс Бингли, будучи высокой и гибкой, предпочла более броский ансамбль. Прозрачную бледно-розовую жесткую кисею поверх чехла из тафты в светло-вишневую и черную полоску; ее шляпка была из светло-вишневой соломки с черными лентами; ее короткие перчатки были из светло-вишневой лайки, а ее прогулочные полусапожки — из черной лайки. Шею украшало очень миленькое ожерелье из розовых жемчужин. Если Пемберли нуждался в подчеркивании его великолепия, он нуждался в них, были они убеждены.
— Да, кто бы? — спросила миссис Хэрст, выполняя свою обязанность. Она служила младшей сестре резонатором и не осмеливалась иметь собственные мысли. Одной Каролины было вполне достаточно для нужд семьи, две были бы абсолютно невыносимы.
— Ах, счастье присутствовать при сцене вчера вечером! И только подумать, что в этом году я чуть было не отклонила приглашение Фица в Пемберли! Эти выражения! Как смогу я передать их непристойность, не повторяя слов, которые она употребила? То есть, Луиза, есть ли респектабельные их эквиваленты?
— Я о таких не слышала. Собака женского пола — не подходит для их передачи, ведь правда?
— Мне придется поломать голову над этой проблемой, потому что, клянусь, приличия не вынудят меня промолчать.
— Я уверена, ты найдешь выход.
— Я не могу допустить, чтобы люди заблуждались, будто выражения Лидии были менее нетерпимыми, чем они были.
— Кто будет особенно шокирован? — спросила миссис Хэрст, развивая тему.
— Миссис Драммонд-Бэрелл и княгиня Эстергази. Я буду обедать в посольстве на следующей неделе, когда вернусь в Лондон.
— В таком случае, сестрица, сомневаюсь, что тебе понадобится потчевать кого-нибудь еще. Миссис Драммонд-Бэрелл позаботится об этом за тебя.
К ним приближалась высокая мужественная фигура; дамы приостановились, не желая, чтобы движения снизили их эффектность.
— Мистер Синклер! — воскликнула мисс Бингли, жалея, что не может протянуть руку для поцелуя в отличие от Луизы; глупейший предрассудок, что незамужним леди руки целовать не полагается.
— Миссис Хэрст, мисс Бингли, как освежающе вы выглядите! Подобно двум мороженым у Гюнтера, вишневому и мятному.
— Ах, сэр, вы абсурдны! — сказала мисс Бингли с лукавством. — Я отказываюсь таять.
— Боюсь, мне недостанет ни шарма, ни обхождения, чтобы растопить вас, мисс Бингли.
Луиза безупречно подала нужную реплику.
— Вы опубликуете вчерашнее скандальное происшествие в вашей газете, сэр?
Был ли это проблеск презрения в красивых синих глазах?
— Нет, миссис Хэрст, я не так скроен. Когда моим друзьям выпадают беды и испытания, я нем. Как, — продолжал он не без вкрадчивости, — я убежден, будете и вы.
— Разумеется, — сказала Луиза.
— Разумеется, — сказала Каролина.
Мистер Синклер приготовился пойти дальше.
— Как жаль, — сказал он, — что мы не можем надеяться на всеобщее молчание.
— Крайне жаль, — сказала Луиза. — Дербиширы.
— Согласна, — сказала Каролина. — Спикер палаты общин.
И ваши собственные два гадючьих язычка, подумал Ангус, приподняв шляпу на прощание.
Ему предстояла встреча с Фицем в конюшне, но, прежде чем он дошел туда, его перехватил Чарли.
— Как насчет верховой прогулки в понедельник? — спросил Чарли. — Мы с Оуэном поскачем в Ноттингем. Лучше упакуйте сменную одежду в седельную сумку, на случай, если мы задержимся.
Ангус кивнул и пошел дальше.
Исчезновение Мэри напугало его больше, чем он позволил кому-либо заподозрить. Она была таким сочетанием укрываемой от реальной жизни наивности и педантичности, почерпнутой из вторых рук, что, подобно пушке на батарейной палубе линейного корабля, сорвавшейся с креплений, могла сорваться в любом направлении, творя невообразимый хаос. Если она соблюдала свое расписание, то ей уже следовало быть в Дербишире, так почему же ее там нет? Любовь, размышлял Ангус, это черт знает что. Вот я тут, весь в поту от тревоги, а она, вероятно, уютно устроилась в какой-нибудь гостинице в пятидесяти милях к югу и пишет обильные заметки о фермерах и зле огораживания общинных земель. Нет! Мэри скрупулезно старается быть в положенном месте в положенное время. О, любовь моя, любовь моя, где ты?
— Мистер Синклер?
Он обернулся и, увидев приближающегося Эдварда Скиннера, нахмурился. Интересный субъект в такой доверенности у Фица — этот факт был известен ему давно, но обрел весомость только во время этого визита. Возможно, из-за Мэри и Лидии? Недурного вида молодчик, если атлетичность и смуглота в вашем вкусе. Его глаза отличает та же холодная отчужденность, что и глаза Фица, однако он не в том возрасте, чтобы быть байстрюком Фица — ему же почти сорок, прикинул Ангус.
— Да, мистер Скиннер? — спросил он, воздавая Неду должное.
— Извинения мистера Дарси. Он не может вам составить компанию сегодня.
— О, как жаль! — Ангус на мгновение остановился, затем кивнул сам себе. — Ну, да ничего. Мне требуется галоп, чтобы проветрить голову, так что я поеду один. Вы не передадите мистеру Дарси, что я вернусь к обеду?
— Разумеется.
Тщетная надежда, что он сумеет сделать что-либо значимое за этот срок; был уже полдень, когда Ангус направился в Честерфилд, до которого не добрался. Его лошадь потеряла подкову, он был вынужден искать кузнеца, и за все свои невзгоды был вознагражден головной болью, потому что на обратном пути заходящее солнце светило ему прямо в лицо.
— Я знаю, вы озабочены из-за миссис Уикхем, — сказал он Элизабет перед обедом, — но меня больше тревожит Мэри. Мне еще не встречался никто настолько педантичный, настолько преданный соблюдению расписаний и пунктов плана, нежели Мэри, однако она исчезла, хотя и сообщила мне, где и в какое время она намерена быть.
— Думаю, вы слишком сосредоточились на этом, Ангус. — сказала Элизабет, действительно поглощенная жуткими мыслями о Лидии. — Дайте Мэри еще два-три дня, и она появится из своего потайного убежища, понятия не имея, что вызвала подобную тревогу. Она, знаете ли, всегда была такой. Ее педантичность обычно обращена на всякие пустяки, а ее озабоченность на расписаниях хода событий практичностью не отличалась. Жизнь всегда готовила ей сюрпризы, как бы она ни тщилась упорядочить ее и оградиться от внезапностей.
— Вы совсем ее не знаете! — сказал он изумленно.
Она покраснела, рассерженная его реакцией.
— Она моя сестра, сэр. Я ее знаю, и лучше, чем вы.
Он поднял брови, предоставив им без слов ответить, что не согласен с ней, но Парментер, провозгласивший, что кушать подано, спас их от серьезной ссоры.
В понедельник Ангус, Чарли и Оуэн отправились в Ноттингем в начале восьмого, полные решимости установить, видели ли там Мэри. Логичная остановка на пути из Хартфорда в Манчестер, учитывая маршруты почтовых карет. Если Хаклстеп, старший конюх, удивился, когда они предпочли крепких выносливых коней резвым скакунам, на которых обычно ездил Чарли, удивление свое он подобающе скрыл. Смущенный тем, что в прошлый раз лошадь мистера Синклера потеряла подкову, он принял все меры, чтобы это не повторилось.
От Пемберли до Ноттингема было примерно пятьдесят миль; не гоня коней, они надеялись добраться туда через четыре-пять часов, не переутомив их, хотя сказал Чарли:
— Я предупредил маму, что мы можем и не вернуться вечером. Мы идем по горячему следу дурнопрославленного Ноттингемского Шерифа дней Робин Гуда и можем потратить день на расспросы старожилов.
— Чему они учат в Оксфорде? — требовательно спросил Ангус у Оуэна.
— Мифам, легендам и прочим пустопорожностям. А в Эдинбурге разве не так?
— Очень чинно, очень приземленно. А в Ноттингеме есть приличная гостиница?
— «Черный кот», — ответил Чарли, досконально знавший края к северу от Бирмингема.
Лошади не подвели их: в Ноттингем они добрались к полудню, позавтракали в «Черном коте» и пошли пешком на почтовую станцию.
Наконец-то новости!
— Да, джентльмены, я помню эту леди, — сказал мистер Хупер, ноттингемский управляющий почтовой компании. — Она прибыла из Грэнтема в прошлый четверг, крайне прискорбная поездка, как я понял. Внутри с ней ехали пятеро мужланов, и могу только вообразить, каково ей пришлось! Когда грэнтемская карета прибыла, я был занят, но я здесь слежу за порядком, а от таких пассажиров добра не жди — те, что на империале, были пьяны и давали волю рукам. Собственно говоря, я рассчитал Джима Пикетта, кучера, зато, что он допустил такие безобразия. Бросить сумки леди в навозную кучу! Трудно найти непьющего кучера, а Джим выпивал. Ну, у меня он больше не служит.
Трое слушали с возрастающим ужасом, но, когда Чарли был готов прервать эти излияния, Ангус наступил ему на ногу.
— Ну, леди не пожелала разговаривать с этими мужланами, — продолжал мистер Хупер, не переводя дыхания, — а потому они с ней поквитались по-своему. Сделали ей подножку, когда она выходила — прямо в жижу она упала, бедная леди! Чуть духа не лишилась. Пальто и платье совсем намокли — конской мочой. Мне сказали, какой-то мужчина помог ей встать, почистил ее. Ну, да жижу так просто не очистить. Ее ретикюль отлетел в сторону, но она получила его назад, а этот мужчина к тому же положил в него ее золотые гинеи. Я только увидел ее, когда она выходила со двора в самом непотребном виде.
Лицо Чарли искажало страдание, он сглотнул, ухватившись за рукав Оуэна.
— Подлецы! — вскричал он почти в слезах. — Я… я поверить не могу! Пятеро мужчин издеваются над беспомощной женщиной в общественной карете! Погодите, когда об этом услышит мой отец! Поплатятся самые высшие до самых низших.
Выражение крайне дурного предчувствия на лице мистера Хупера не сулило ничего обнадеживающего для дальнейших расследований. Ангус вновь наступил Чарли на ногу.
— И больше вы ее не видели, сэр?
— Нет. Она вернулась в семь на следующее утро. Я опять был занят. Я всегда занят. Лондон не обеспечивает меня необходимой помощью, но требует, чтобы все работало как часы. Да только куда там! — Он секунду покипел, затем вернулся к своему рассказу: — Две кареты. Одна на Дерби, другая на Шеффилд. Леди села в шеффилдскую и укатила. Выглядела подбодрившейся, это так. Без пальто, в новом платье, но большого толку от него не было. Лен сказал мне, что от нее так и разило конской мочой. Все же, сэр, в ретикюле у нее было золото. Думается, с ней все будет в порядке.
У Чарли вырвался стон.
— Шеффилд! Ах, Мэри, почему Шеффилд?
— Что-то должно было завлечь ее туда, — пытаясь увидеть светлую сторону, сказал Оуэн. — Какая-нибудь фабрика, про которую она услышала?
— Значит, завтра в Шеффилд, — сказал Ангус со вздохом. Он опустил гинею в руку управляющего. — Благодарю вас, сэр, вы нам очень помогли.
С округлившимися от взгляда на монету глазами мистер Хупер зажал ее в кулаке; к тому времени, когда он перевел дух, джентльмены, такие щеголи, зашагали прочь.
— Э-эк! — крикнул он, гинея волшебным образом подействовала на его память. — Вы не хотите узнать остальное, почтенные господа?
Они остановились.
— Остальное? — это сказал Ангус.
— Да, остальное. Мне мой кучер рассказал вчера. Леди сошла в Мэнсфилде. Оказывается, она думала, что села в карету на Дерби, а не в шеффилдскую. Мой кучер взял с нее плату от Ноттингема до Мэнсфилда, шесть пенсов, и отправился дальше в Шеффилд без нее. Напоследок он увидел, как она шла к «Брату Таку», чтоб узнать, не подвезет ли ее кто до Честерфилда.
Разбогатев еще на одну гинею, мистер Хупер нашел, что еще сказать им только, когда они уже давно ушли. Так возгорелся он от предвкушения еще одной гинеи, что тотчас зарысил: к «Черному коту», чтобы поделиться своим последним воспоминанием. Слишком поздно! Три джентльмена уже отбыли.
Ну, да это никакая не важность, сказал он себе. Просто странновато, что про одну и ту же леди дважды наводились справки в течение трех дней. В прошлую субботу широкоплечий такой, угрюмый черный верзила. Совсем солнце заслонил. И на гинеи не расщедрился — мерой его щедрости был шиллинг — шиллинг, а он ведь тутошний управляющий!
В результате у мистера Хупера возникли собственные вопросы: кто такая эта леди, почему в ретикюле у нее было золото, кто такие джентльмены, ее разыскивающие, почему они наводили справки по раздельности и кто такой папаша смазливого молодого человека?
Они немедленно поехали в Мэнсфилд — Чарли решил, что их лошади достаточно отдохнули и выдержат еще пятнадцать миль. Ангус и Оуэн признавали осведомленность Чарли во всем, что касалось лошадей. Оуэн был сыном фермера, однако о возможностях породистых коней понятия он имел не более, чем Ангус.
В шесть часов вечера они спешились во дворе «Брата Така» и согласились, что дальше до утра никуда не поедут.
Когда они вошли в гостиницу, ее владелец выжидательно устремился к ним.
— Три ваши лучшие спальни, хозяин, — сказал Ангус, у которого ныли все кости. Лондонская жизнь, подпираемая элегантными каретами, не готовила к тому, чтобы весь день рысить по деревенским дорогам с Чарли Дарси. Задница у него была совсем отбита, но сесть он все-таки мог, что и сделал со вздохом удовлетворения.
— Для эля поздновато… Хозяин, ваше лучшее вино!
— Спросите его, спросите его, спросите его, — бормотал Чарли.
— В свое время. Сперва промочим наши горлышки.
— Господи, ну и устал же я, — сказал Оуэн.
— Хныкалки вы оба. — Чарли нахмурился и смолк.
Погреба «Брата Така» извергли превосходный кларет; осушив две бутылки, они разошлись по своим комнатам почиститься. На кухне миссис Битти под мольбы мистера Битти стряпала «недурненький ужин», как она выразилась.
Воздав должное «недурненькому ужину», Ангус наконец заговорил на тему Мэри.
— Мы ищем одну леди, — сказал он хозяину. — Мы полагаем, что она приехала сюда в шеффилдской почтовой карете в прошлую пятницу, видимо, думая, что едет в Дерби. Услышав про свою оплошность, она сошла тут, вероятно, чтобы выяснить, как ей добраться до Честерфилда. Вы ее видели?
— Нет, сэр, не видел.
— Я полагал, что почтовая карста на Шеффилд останавливается здесь?
— Да. Но меня-то тут не было, сэр. Я навещал сына в Клипстоуне и домой вернулся много позднее отбытия кареты в Шеффилд. Она же тут не стоит, а только высаживает пассажиров и берет новых.
— И даже лошадей не меняет?
— Нет, сэр. Только в Плизли, в двух милях отсюда. Другой мой сын держит там «Короля Иоанна», вот мы и поделились: у него лошадей меняют кареты, едущие на север, а у меня, которые на юг.
— А у вашего сына в Клипстоуне есть гостиница? — спросил Оуэн, завороженный таким разгулом непотизма.
— Да, сэр. «Веселые молодцы».
Вид у Чарли был такой, будто наступил конец света.
— Если, хозяин, вы ее не видели, так, может быть, кто-нибудь еще? — спросил он резко.
— Могу спросить у жены, сэр.
— Будьте так добры.
— А постоялого двора «Робин Гуд» в вашей семье нет? — осведомился Оуэн, когда за миссис Битти послали.
— Прямо разительно, что вы про это знаете, сэр! «Робин Гуд» принадлежит моему сыну Уиллу в Эдвинстоу, а «Львиное Сердце» моему сыну Джону в Оллертоне. Да только это таверна, а не гостиница.
Миссис Битти вплыла в комнату в ожидании похвал за свой ужин, решая про себя, понравилась ли им жареная оленина или тушеная говядина, искусно сдобренная шалфеем и почками ягненка? Однако лица вкусивших ее стряпню, обнаружила она, не были лицами джентльменов, чьи мысли заняты яствами. Точнее сказать, все трое выглядели сурово. Она напряглась: какой-то инстинкт шепнул ей, что ее ожидают неприятности.
— Матильда, с шеффилдской кареты в пятницу сошла какая-нибудь леди?
— А, эта! — Миссис Битти презрительно фыркнула. — Я бы назвала ее «женщиной»: потому как никакая она не леди.
Чарли вскрикнул. Ступня Ангуса нажала на пальцы его ноги, уже посинелые.
— Что с ней случилось, сударыня? — спросил Ангус со сжавшимся сердцем.
— Я отправила ее куда подальше, вот что! Она воняла! Пачкала мой вымытый пол, а он еще не просохнул! Тебе тут не место, сказала я ей, и выпроводила за порог.
— Вы знаете, куда она пошла? — спросил Ангус, сглатывая гнев, не менее жгучий, чем гнев Чарли.
— Да ей надо было в Честерфилд, только допрежь ей комната требовалась. Ну, я и направила ее в «Зеленого человека».
— Ох, Матильда! — вскричал мистер Битти в ужасе. — Она же ЛЕДИ! Наши гости ее разыскивают.
— Так найдут в «Зеленом человеке», не то в Честерфилде, — сказала нераскаянная миссис Битти. — Мне она леди не показалась. Выглядела грязной чумичкой. И слишком смазливой для своей пользы.
— Чарли, придержи язык! — рявкнул Ангус. — Значит, утром отправляемся в «Зеленого человека». Приготовьте ранний завтрак.
— Я бы воздержался, — сказал мистер Битти.
— От чего воздержались бы?
— Да посещать «Зеленого человека». Это притон преступников. Все злодеи и воры по обе стороны Пеннин толкутся там. Как и разбойник с большой дороги Капитан Гром. — Он накинулся на жену. — Вот почему, Матильда, я позволю себе сказать, что ты негодная и злая баба, раз послала леди в «Зеленого человека». Ты все время бурчишь про Бога и даже не позволяешь своим дочкам танцевать, но, помяни мое слово, Бог покарает тебя за такое немилосердие. Методисты! Препятствуешь дочерям найти мужей не вашей церкви, а более жалких молодых парней, как тамошние, я не видывал! Ну, этот случай — последняя соломинка! Мои дочки выйдут за таких, которые любят выпить и потанцевать!
Признав сдержанность лучшей частью доблести, Ангус зевнул так, что на глаза ему навернулись слезы, и отправил Чарли с Оуэном спать, прежде чем успела разразиться семейная буря.
— Нет смысла терзаться, Чарли, — были его последние слова в адрес негодующего юноши. — Мы отправимся с утра пораньше, так что поспи хоть немного.
— Хорошо хоть, что я захватил пистолеты, — сказал Чарли, и его глаза заблестели. — Если «Зеленый человек» наполовину так злачен, как говорит хозяин, парочка тявкалок нам пригодится.
— Меня это порадовало бы, будь я уверен, что ты умеешь стрелять.
— Я припечатываю облатку с двадцати шагов. Тут папаша считает, что на ринге я рохля, но он слишком часто видел, как я стреляю, чтобы порицать мое владение пистолетом. Собственно, он заказал Мантону пару специально для меня.
Личина твердости спала с Ангуса, едва он оказался в надежной уединенности своей комнаты; не чувствуя никакой боли, он с изумлением обнаружил, что его ногти вонзились в ладони, до того крепко он сжимал кулаки. О Мэри, Мэри! Прогнанная, будто уличная шлюха, тупой ханжой вроде миссис Битти! Грязная после своего падения… Где бы она ни остановилась в Ноттингеме, ванны там не было, возможно, даже и горячей воды. Ну, без сомнения, ноттингемские гостиницы тоже битком набиты своими миссис Битти. У него были все основания верить, что запугать Мэри никому не под силу, даже шайке разбойников, но это не умаляло его тревоги.
Настроение, которое мистер Битти не улучшил, когда несколько минут спустя постучался в дверь Ангуса.
— Да, сэр? — досадливо спросил Ангус, облаченный в ночную рубашку.
— Прошу прощения, мистер Синклер, да только я рассудил, что вы тут главный, а откладывать до завтра не хотел. С утра должна приехать компания ознакомиться с Шервудским лесом, и у меня может не быть времени.
— Так что вы хотите сказать? — спросил Ангус со страхом.
— Моя жена сказала мне, что в полдень в прошлую пятницу, когда прибыла шеффилдская почтовая карета, тут рыскал Капитан Гром. Ну, в оправдание ей, она перепугалась и только и думала, как бы задвинуть засов на двери. Хотя почему она конюхов не позвала, я понятия не имею. — Он почесал в затылке, сдвинув парик. — Когда карета поехала на север в Плизли, она потихоньку выглянула наружу, и, глядь, ваша леди идет по дороге на «Зеленого человека», а Капитан Гром идет за ней следом, только на расстоянии. Кажется, грязь грязью, а выглядела леди очень красивой, потому-то моя жена по своему нраву и пришла к ошибочному выводу. Так что конюхов не позвала, а задвинула засов.
— Понимаю, — сказал Ангус сдержанно. — Что вы можете мне рассказать про этого Капитана Грома?
— Да ничего хорошего, это уж так. Его все боятся, и не без причин. Поговаривают, что он убийца, хоть я и не слышал, чтоб он убил кого-то, кого грабил. Одному храброму старикану прострелил плечо, только тот жив остался.
— Так кого же он убивает, мистер Битти?
— По слухам, так женщин. «Зеленый человек» — это бардак, а не только гостиница, и за Капитаном Громом первая проба новеньких потаскушек. Ну, если какая зафордыбачит, так, говорят, он ее убивает.
— Благодарю вас. — Ангус закрыл дверь.
В эту ночь он не заснул.
Когда он вошел в залу завтракать, то все еще не знал, в какой мере поделиться с Чарли и Оуэном услышанным от мистера Битти. Но, увидев их свежие отдохнувшие лица, он решил вообще ничего не говорить. Если Чарли поедет дальше на взводе, их трудности удесятерятся. Однако следовало удостовериться, что пара мантоновских пистолетов будет наготове.
— Я не хочу показаться излишне пессимистичным, — сказал он во дворе конюшни «Брата Така» под шум распрягания нескольких экипажей, доставивших любителей достопримечательностей, — но ты зарядил свои пистолеты, Чарли? Кстати, где они? Ты сможешь достать их быстро, если понадобится?
Ухмыляясь, Чарли приподнял одну седельную сумку, открыв изящный с серебряной рукояткой пистолет, прекрасное огнестрельное оружие десяти дюймов в длину.
— А второй в кобуре. Оба заряжены и почти готовы к выстрелу. Подними пластину с полки, взведи курок и нажми на собачку. Могу поручиться, осечки не будет — Мантон второсортных пистолетов не делает.
— Отлично, — сказал Ангус, виновато улыбаясь. — Ты стоишь побольше, Чарли, чем кажется на первый взгляд.
— Не побоюсь подбросить и мое сердце.
— Давайте выберемся из этого хаоса.
Когда Ангус перевел своего чалого на рысь, Оуэн остановил его.
— Раз до «Зеленого человека» всего миля, не лучше ли, чтобы лошади шли шагом? Нам следует поискать какие-нибудь свидетельства, что Мэри проходила тут.
Признав разумность этого предложения, Ангус придержал коня, и они разделились, чтобы охватить всю ширину дороги — Ангус в середине, Оуэн у края правой канавы, Чарли у левой. Лесная чащоба по обеим сторонам раздражала их: на лошади туда не въехать, чтобы осмотреться.
Примерно в полумиле от «Брата Така» Оуэн завопил:
— Эгей! Что-то есть!
Он спрыгнул с седла и соскочил в канаву, пошарил руками в бурьяне, задушившем траву, и выбрался на дорогу, держа ковровую сумку. Ангус открыл ее, ничуть не смущенный плохонькой женской нижней одеждой, под которой лежал молитвенник. На форзаце было каллиграфически написано ее имя. От всего содержимого сумки разило конскими экскрементами; он вспомнил, как мистер Хупер сказал, что кучер швырнул ее сумки в кучу навоза. Бедная, бедная Мэри! Вооруженная для борьбы с несправедливостями мира, не грезя, что сама может стать их жертвой.
— Ну, это ответ на один вопрос, — сказал он. И швырнул сумку назад в канаву, а молитвенник отправился в его седельную сумку. — Возить с собой содержимое смысла нет — мы купим ей гораздо лучшее в ближайшей галантерейной лавке.
— О Господи, негодяй, видимо, напал на нее, — сказал Чарли, смигивая слезы. — Я вырву ему кишки!
— Тебе придется поделить их со мной, — сказал Оуэн.
Никаких следов второй сумки они не обнаружили, но ее простой черный ретикюль лежал на дороге в том месте, где за поворотом открылся вид на «Зеленого человека».
— Пустой, — сказал Ангус. — Однако мы захватим его в качестве улики вопреки аромату. Видите? Она вышила свое имя на подкладке. Черным по черному — зрение у нее должно быть великолепным.
Возможно, потому, что час был еще ранний, а преступники по традиции спят до полудня, а то и позже, «Зеленый человек» выглядел на редкость мирно. Он уютно поместился на прогалине, где все деревья были вырублены, и имел своего рода конюшню в конце подъездной дороги по одну сторону и ветхие сараюшки — по другую, хранившие всякую всячину от дров до бочек и ящиков. Само здание было обширным, крыто соломой и наполовину бревенчатым; «Зеленый человек» пребывал тут по меньшей мере два века. Куры и утки склевывали что-то с земли перед входной дверью.
Никто не посмотрел сквозь частые переплеты окон, пока они подъезжали; совершенно очевидно «Зеленый человек» не привечал клиентов до полудня.
— Я войду один, — сказал Ангус, собираясь спешиться.
— Нет, Ангус, пойду я, — властно заявил Чарли. — Я уступаю вам первенство в цивилизованных заведениях, но это мои края, и я знаю, что тут требуется. — Он сдернул пластинку с пороховой полки одного пистолета, проверил, что пороха на полке достаточно, засунул пистолет горизонтально за пояс брюк, после чего бережно взвел курок. — Ангус, возьмите второй пистолет и стойте на страже. Пластинка поднята, но курок не взведен.
Ангус в ужасе наблюдал беззаботность, с какой юноша двигался с готовым к выстрелу пистолетом и к тому же скрыв его под плащом. Поскользнется, споткнется и превратится в моцартовского castrato[6]. Как, значит, привычен он к пистолетам! Сам Ангус старательно держал пистолет горизонтально, а курка не взвел.
Когда Чарли входил в дверь, ему пришлось наклонить голову, и он заморгал от удивления. За год он вырос на несколько дюймов!
— Э-эй! — крикнул он. — Кто-нибудь дома?
Донесся шорох движения, затем перестук деревянных подошв, излюбленной северной обуви.
При виде Чарли появившийся мерзкого вида субъект остановился как вкопанный, хмурясь на дорогой костюм и очень красивое лицо.
— Да, мальчик-красавчик? Заблудился, а? — Он попытался улыбнуться и обнажил гнилые зубы любителя рома.
— Нет, я не заблудился. Я и два моих спутника ищем леди по имени мисс Мэри Беннет, и у нас есть причины полагать, что некий Капитан Гром — такое страшное имя! — напал на нее на полпути между «Братом Таком» и этим заведением.
— Тут никаких леди нет, — ответил субъект.
— А Капитана Грома не найдется?
— Никогда про такого не слышал.
— Люди вокруг говорят другое. Будьте добры, позовите его, хозяин, если вы тут хозяин.
— Хозяин-то я хозяин, да только никакого Капитана Грома я не знаю. — Его рука подкрадывалась к топору.
Открылся пистолет Чарли, абсолютно горизонтальный.
— Не затрудняйся такими штучками, будь добр! Я единственный сын мистера Фицуильяма Дарси из Пемберли, а леди, которую я ищу, моя тетка.
Одного упоминания «Дарси» и «Пемберли» оказалось достаточно, чтобы рука хозяина повисла вдоль его бока, будто перебитая. Он заныл:
— Сэр, сэр, вы ошибаетесь. Это респектабельное заведение, и никаких дел с разбойниками у меня нет! Клянусь вам, мистер Дарси, сэр, я никогда про вашу тетеньку слыхом не слыхивал!
— Я бы скорее поверил тебе, если бы ты признался, что все-таки знаешь Капитана Грома.
— Это как сказать, мистер Дарси, сэр, это как сказать. Мне он известен, как повсюду в наших местах. Он нас запугивает! Но, клянусь, никакой леди он сюда не приводил! Никакой женщины вообще, дражайший сэр!
— Где я могу найти Капитана Грома?
— Говорят, у него есть дом где-то в лесах, но я не знаю где, сэр, честное слово. Клянусь!
— Ну, так когда в следующий раз увидишь Капитана Грома, можешь передать ему весточку от Дарси из Пемберли. Что его гнусной карьере пришел конец. Мой отец затравит его — от Лэндс-Энда до Джон-о-Гротса, если понадобится. Его повесят, и, хуже того, он будет висеть, пока не сгниет на виселице.
Чарли повернулся на каблуках и ушел, все еще держа пистолет. При виде него Ангус расслабился от облегчения: похоже было, что шалопай и правда знает, как обходиться с ноттингемширскими негодяями. Тревога за тетушку оттачивала его в мужчину, каким должен был бы стать его отец и не стал. Железная сила Фица чувствовалась в Чарли, но без холодности. До чего же слеп Фиц, если не видит, что скрыто в его сыне!
— Ничего, — сухо сказал Чарли, садясь в седло. — Сомневаюсь, что Мэри вообще приводили сюда. Негодяй хозяин, рискну предположить, очень хорошо знает Капитана Грома, но к его делам не приобщен. Если бы он был их соучастником, то имел бы право по крайней мере на четверть добычи, а Капитан для этого слишком хитер.
— Ну, так мы в Честерфилд?
— Да. Ни к кому из официальных лиц я обращаться не стану — предпочту натравить моего отца на слизняков-констеблей от Ноттингема до Лика, до Дерби и Честерфилда. Если ничего другого из этого не выйдет, карьере Капитана Грома, во всяком случае, пришел конец.
— Я вам не сказал, — признался Ангус, — что, по словам мистера Битти, его жена видела, как Капитан Гром рыскал там в полдень той пятницы. И пошел следом за Мэри в сторону «Зеленого человека». Значит, он знал, что у нее есть гинеи, бери — не хочу, однако, видимо, это знали все на ноттингемской почтовой станции. Либо Капитан был там, когда Мэри упала, либо ему сообщил платный осведомитель. Окрестные леса как нельзя лучше подходили для его цели.
— Миссис Битти заслужила дозу ее собственных библейских воздаяний. Да съедят ее черви! — яростно буркнул Оуэн.
— Согласен, — сказал Ангус умиротворяюще, — но чувства не помогут нам отыскать Мэри. Я заставлю Фица отправить констеблей в «Зеленого человека» с распоряжением арестовать там всех и вся, но, как и ты, Чарли, я не думаю, что Мэри побывала там. Капитан не желал ни с кем делиться добычей или сведениями о том, что он сделал.
Оуэн слушал с возрастающим ужасом.
— О! Значит ли это, что ее нет в живых? — вырвалось у него.
Его вопрос надолго повис без ответа, прежде чем Ангус вздохнул.
— Мы должны молиться, что она жива, Оуэн. Я не представляю, чтобы Мэри позволила убить себя без колоссального сопротивления, и я имею в виду не физическое. Она попыталась бы убедить злодея, что она слишком значительна, чтобы ее убийство осталось безнаказанным.
По щекам Чарли катились слезы.
— Как именно можем мы обыскивать леса в ее поисках, Чарли? — спросил Ангус, чтобы юноше было чем занять свои мысли.
Ладонь смахнула слезы.
— Сперва мы поедем в Пемберли, — сказал он. — Мой отец будет знать, с чего начать.
Даже учитывая ночную поездку в Шеффилд, Нед Скиннер опередил их на двое суток. Пока Чарли (а значит, и Ангус с Оуэном) болтались без дела в ожидании отбытия Дербиширов и спикера палаты общин, он отправился из Шеффилда в Ноттингем. Его подход был иным. Если и Ангус, и Чарли были склонны обращаться за информацией к представителям верхних эшелонов власти, Нед был умнее. А потому, добравшись до грузового склада и станции почтовых карет в Ноттингеме, он лишь кратко поговорил с мистером Хупером, а затем разыскал конюха, который своими глазами видел, как все происходило. Выяснилось, что именно к нему Мэри обратилась в попытке выяснить, какая из карет отправляется в Дерби. Без малейшего удивления Нед выяснил, что парень злокозненно указал ей не на ту карету, видя в этом ту еще шутку.
— Придет день, — сказал Нед, нависая над конюхом, — и я обеспечу, чтобы ты получил по заслугам, безмозглый ты олух. Бедная леди заслуживала самой нежной заботы — благородная женщина, вышвырнутая в мир. Не торопись я, ты получил бы свою взбучку прямо сейчас.
Отчаянно стараясь спасти свою шкуру, конюх выложил прямо-таки жемчужину, про которую никому не упоминал, даже мистеру Хуперу.
— Я знаю, кто ее поднял, когда она шлепнулась в лошадиную мочу, — сказал он.
Нед наклонился над ним даже еще более грозно.
— Кто?
— Разбойник с большой дороги. Капитан Гром евонная кликуха, а по-настоящему его звать Мартин Перлинг. У него дом, запрятанный в лесу.
— Мне нужно знать направление. Говори, жалкий ты ком инерции.
Жалкий ком инерции забормотал до того невнятно, что должен был повторять собственные слова по несколько раз.
Так, и что мне делать, размышлял Нед на обратном пути в «Черного кота». Разбойник с большой дороги возвращает ей ее гинеи. Почему? Ответ прост: он не мог ограбить ее в Ноттингеме. Затем на следующее утро она садится не в ту карету, но, бьюсь об заклад, он последовал бы за ней, в какую карету она ни села бы. Девятнадцать гиней, сказал конюх — мисс Мэри Беннет, вы дура! Капитан Гром убил бы вас и за четверть такой суммы!
Выслеживать дичь в этот день было поздновато, но на следующее утро Нед уже рысил на своем любимом могучем вороном Юпитере.
Более или менее представляя, где расположена обитель мистера Мартина Перлинга, в Мэнсфилд или к «Брату Таку» он не поехал, хотя и выбрал примерно то направление. Изрытая колеями узкая дорога, им выбранная, внезапно оборвалась, перегороженная стеной колючего кустарника. Но Нед был подготовлен. Спешившись, он нашел место, где длинные шипастые плети росли с одной стороны дороги, смыкаясь с растущими по другую. Разделить их не составило трудности для такого силача. Миновав проем, он вернул плети куманики на их прежнее место — пока еще не время предупреждать о своем появлении.
Через четыре часа после расставания с «Черным котом», куманикой и прочим он увидел тайный приют Капитана Грома. Вот уж приют, так приют! Уютный коттедж на расчистке, будто картинка в детской сказке. Крытый соломой, с выбеленными стенами, окруженный прекрасным садом, полным цветов начала лета, он был настолько не похож на традиционные представления о разбойничьем логове, что наткнувшиеся на него только полюбовались бы им и поехали дальше. На заднем дворе конюшня, аккуратный навес для дров и нужник; бельевая веревка, хлопающая рубашками и простынями, кальсонами и молескиновыми брюками, указывала на заботливую жену… Почему, собственно, он решил, будто мистер Мартин Перлинг будет жить один? Очевидно, это не так. Усложнение, но не непреодолимое.
Едва Юпитер остановился перед штакетником, как из дома вышла женщина. Что за красавица! Черные волосы, матовая кожа, яркие синие глаза, затененные черными ресницами и бровями. Нед испытал приступ сожаления при виде ее длинных ног, тонкой талии, пышной груди. Да, редкая красавица. Нет, не потаскушка, напрашивающаяся быть убитой. Совсем, как Мэри Беннет, порядочная женщина, несущая проклятие красоты.
— Вы сбились с дороги, сэр, — сказала она с выговором лондонской бедноты, одобрительно оглядывая Юпитера.
— Если это дом мистера Мартина Перлинга, то нет.
— Ох! — вскрикнула она. — Его тута нет.
— Вы знаете, когда он вернется?
— К чаю, сказал он. Еще не скоро.
Нед спрыгнул с седла, привязал поводья к столбу ворот, ослабил подпругу Юпитера и последовал за девушкой — она больше походила на девушку, чем на женщину — по мощеной дорожке к входной двери.
Тут она повернулась к нему.
— Мне вас впустить нельзя, ему это не понравится.
— Могу понять почему.
С неожиданной стремительностью он стиснул левой рукой оба ее запястья, правой зажал ей рот и втолкнул в дверь.
В кухне нашлась бечевка, чтобы временно ее связать, и длинная узкая тряпка для ее рта; чудесные глаза над кляпом в ужасе уставились на него; ей и в голову не приходило, что кто-нибудь посмеет посягнуть на собственность Капитана Грома.
— Теперь слушай, — сказал он спокойным ровным голосом. — Я выну кляп, но не визжи и не кричи, не то я тебя убью. — Он вынул из кармана нож.
Она энергично закивала, и он вытащил кляп.
— Кто ты? — спросил он.
— Жена Мартина.
— Законная или гражданская?
— Чего?
— Вы венчались?
— Нет, сэр.
— У тебя есть родственники в этих местах?
— Нет, сэр. Я из Тилбери.
— Как ты попала сюда?
— Мартин меня купил. Меня отправляли на Берберийский берег.
— Рабыня, э?
— Да, сэр.
— И давно ты здесь?
— С год.
— В городе бываешь? В деревне?
— Нет, сэр. Мартин бывает. Но только в Шеффилде.
— Так что никто не знает, что ты тут?
— Нет, сэр.
— И ты благодарна Мартину, что он спас тебя от рабства?
— О да, сэр.
Узнав все, что ему требовалось, он снова засунул кляп ей в рот, затем вышел во двор поискать что-нибудь менее жестокое, чем бечевка, и обнаружил тонкую веревку. Идеально. Бедняжка. Ее красота была такой, что выделяла ее в приморской деревне вроде Тилбери. Несомненно, ее родители, накачанные джином, продали ее за деньги, достаточные, чтобы удовлетворить их пристрастие к спиртному месяцы и месяцы. Если бы она попала в лапы берберийских пиратов, то, в конце концов, оказалась бы в гареме какого-нибудь оттоманского турка, чтобы чахнуть там от ностальгии и порабощения, совсем не похожего на что-либо в Англии. Бедняжка. Мне противно делать это, но я должен. Ради Фица, если не по другим причинам. Никаких свободно болтающих языков даже самого низкого происхождения.
На этот раз он связал ее так компетентно, что она не могла шевельнуться, сунул ей в рот картофелину, как кляп, и предоставил ей наблюдать встречу между ее Мартином и этим незнакомцем.
Мартин Перлинг вернулся вскоре после трех, весело насвистывая. Своего коня, именно такого, какой требовался разбойнику с большой дороги, он завел в конюшню и почистил скребницей, а затем направился по тропке к черному ходу, окликая ее:
— Нелли! Нелли, милая! Чей это вороной мерин? Надеюсь, он согласится расстаться с ним, уж очень он мне нравится. Покроет сотню миль с тяжелым всадником в седле, это уж как пить дать.
— Вороной жеребец мой. — Нед возник на пороге, целясь из пистолета в сердце Капитана Грома.
— Кто ты? — спросил Перлинг без всякого страха.
— Немезида. — Левая рука Неда взвилась, сжимая колбаску с песком, и опустила ее на загривок Капитана. Он упал, всего лишь оглушенный, но этого было достаточно, чтобы Нед успел связать его по рукам и ногам. Затем он его поднял, будто тот ничего не весил, отнес в гостиную и швырнул в кресло на некотором расстоянии от Нелли. Очнувшись, Перлинг для начала увидел ее лицо и задергался, безуспешно пытаясь высвободиться.
— Кто ты? — повторил он. — Взглянув на этого коня, я было подумал, что ты мой собрат, рыцарь с большой дороги, но это не так, верно?
— Да.
— Подло так обойтись с Нелли.
— Вполне возможно, мистер Перлинг, что два дня назад вы обошлись куда хуже с куда более достойной леди, чем ваша шлюшка.
Случившееся прояснилось. Капитан Гром медленно кивнул, получив ответ на все свои вопросы.
— Значит, мой инстинкт меня не подвел. Она из знатной семьи.
— Рад услышать, что вы не употребили прошедшего времени.
Но темные глаза Капитана наполнились страхом. Он-то помнил, как обошелся с ней.
— Конечно, я пользуюсь настоящим временем! Я не убийца женщин, сэр!
— В Ноттингеме говорят иное.
— Сплетни! Тракты и проселки Дербишира, Чешира и Ноттингемшира мои, и только мои. Вот уже почти пятнадцать лет. Достаточно времени, чтобы вокруг Капитана Грома сплелись небылицы. Ну, так сплетни эти лживы, сэр! И кто вы?
— Я Эдвард Скиннер, человек Дарси из Пемберли. Леди, которую ты ограбил на девятнадцать гиней, его свояченица.
Дыхание с шипением вырвалось сквозь зубы Капитана, его лицо пошло красными пятнами. Он застучал связанными ногами об пол.
— Так какого черта она ехала в почтовой карете? Как человеку отличать овец от козлищ, если те, у кого есть свои кареты, повадятся ездить в почтовых? И поделом ей, глупой телке!
— У вас скверный нрав, Капитан. Удивляюсь, как это вас не изловили за пятнадцать лет, хотя такое убежище должно было помогать. Что ты сделал с мисс Беннет?
— Оставил ее в лесу. Дорогу она найдет.
— Сегодня воскресенье. А произошло это в пятницу до полудня. Но ее никто не видел, Капитан, полагаю потому, что дороги она не нашла. Как вы позаботились. Бьюсь об заклад, вы бросили ее в лесной чаще в миле от дороги, неизвестно ей в какой стороне. Ты причинил ей вред, когда забирал ее деньги?
Капитан испустил горький смешок.
— Я ей? Да поглядите, что она причинила мне! — Поскольку указать он не мог, то лишь помотал головой. — Эта женщина сам дьявол! Набросилась на меня, будто терьер на крысу. Придушить ее не вышло! Пришлось оглоушить.
— Где ты ее бросил?
— В пяти милях отсюда на северной стороне дороги в Мэнсфилд. Если заглянете в мой левый карман, то найдете все девятнадцать ее гиней. Забирайте их. Мне они принесли только невезение.
— Оставь себе.
Нед уже приготовил пистолет для выстрела, но не затруднился опустить пластинку, чтобы загородить порох на полке. Он просто взвел курок, подошел к девушке, прижал дуло к ее голове и разнес ее череп вдребезги. Произошло это столь стремительно, что тонкий вопль горя вырвался у Капитана не сразу. Положив разряженный пистолет на стол, Нед достал второй из другого кармана, насыпал несколько крупиц пороха на полку, взвел курок, спустил его и выстрелил Капитану Грому, известному еще как Мартин Перлинг, в грудь.
— Никогда не оставляй свидетелей, — посоветовал он гостиной, занялся чисткой обоих пистолетов, затем снова их зарядил. — Сожалею, — сказал он Нелли, готовясь уйти, — но это было куда быстрее повешения. Надеюсь, ты попадешь в место получше, но вам, мистер Перлинг, прямая дорога в Ад.
Юпитер был готов снова отправиться в путь. Нед вскочил в седло и уехал, позаботившись тщательно свести воедино плети куманики. Всякий с делом к мистеру Перлингу убежит, едва заглянув в дом. Никто не сообщит об их смерти.
Час спустя он нашел Мэри. Она споткнулась о корень и упала в паре шагов от дороги. Увидел он только ее белое лицо и медно-золотые волосы, все остальное сливалось с тенями. Без всякого труда он подхватил ее и отнес к Юпитеру, но там он положил ее и тщательно осмотрел. Нет, состояние не смертельное, однако серьезное, да. Особенно его встревожил большой желвак над правой бровью, тем более что она не очнулась. Что делать? Будь это другая женщина, он отвез бы ее к ближайшему доктору, но он, как никто, знал нелюбовь Фица к сплетням. Решив, что хуже ей не станет, если повезти ее в Пемберли, он положил ее поперек холки Юпитера и вскочил в седло.
Но его прикидки не учли тухлое мясо в пироге, который он съел, завтракая в «Черном коте». Подобно большинству крупных и могучих мужчин, Нед был способен неутомимо работать часы и даже дни подряд. Но только здоровым, а ему начало становиться не по себе вскоре после того, как он оказался к северу от Честерфилда. Юпитеру не нравилось везти груз на холке, но ради Неда он терпел. Едва наступила темнота, как Мэри зашевелилась. Однако сознание ее оставалось смутным, возмущенным — принимая его за Капитана Грома, она попыталась драться. Не имея, как ему представлялось, иного выхода, он влил ей в рот разбавленный коньяк и успокоился, только когда она вновь впала в забвение. Едва Мэри расслабилась, Юпитер тихонько заржал, и его аллюр стал ровным.
Менее чем полчаса спустя, Нед утратил власть над своим кишечником, остановил Юпитера, бросил поводья ему через голову и уложил Мэри на мягкий коврик пахучих трав. Дергая пояс брюк, он зашел за деревья и претерпел несколько минут спазм и поноса. Только этого не хватало! К счастью, обошлось без рвоты, но приступов вполне хватало. Почистившись, насколько удалось, он постоял, проверяя, не начнется ли еще, но, видимо, ничего не осталось. Как долго это длилось? Взгляд на карманные часы его успокоил: не больше десяти минут. Как ярки звезды в безлюдной глуши! Даже и без луны, мнилось ему, он мог бы прочитать газетные заголовки. И, бесспорно, он видел циферблат часов.
Когда он вернулся на дорогу, Юпитер стоял, благодарно подремывая, но Мэри Беннет исчезла. В ошеломлении он уставился на раздавленные стебли травы там, где лежало ее тело… Господи, нет! Нет, нет, нет!
Куда она ушла? За деревья облегчиться, как он? В таком тяжелом состоянии уйти далеко за десять минут она никак не могла. Но ее нет среди деревьев, нет нигде на дороге, нигде в любом направлении на расстоянии сотни-двух шагов. Весь дрожа, Нед остановился, чтобы хорошенько обдумать произошедшее без паники, и решил, что пора сесть на Юпитера — с высоты седла видно лучше и дальше.
Два часа спустя он в тупом отчаянии опустил голову на гриву Юпитера. Мэри Беннет нигде не было. И теперь ему придется сообщить Фицу, что он спас Мэри только, чтобы оставить на произвол какой-то новой неведомой напасти. Ее похитили, пока она спала у дороги. Только такое объяснение, потому что на своих двоих уйти она не могла.
— Это не твоя вина, Нед, — сказал Фиц, когда Нед добрался до него перед завтраком в тот понедельник. — Я виню только себя и никого больше. Поручить тебе Лидию вместе с Мэри. Непростительно!
— Ее потерял не ты.
— Да, но как ты мог предвидеть, что у тебя разболится живот? И с какой стати ты должен был предположить, что ей может угрожать опасность? На уединенном проселке далеко за Честерфилдом? Я могу доверять тебе эти щекотливые дела, и, в свою очередь, это ведет к тому, что я тебя перегружаю. Обоих нас подвел разболевшийся живот, но кто мог бы предвидеть, к чему это приведет? Не вини себя. И я крайне сожалею.
— Не надо. Как ты говоришь, кто мог бы предсказать, что живот разболится?
Он поколебался, затем решил, что ему придется рассказать Фицу о судьбе Капитана Грома и Нелли — подчищенный вариант, который не оскорбит принципы Фица.
— Капитан Гром и его потаскушка мертвы. Когда я отыскал их дом, произошла довольно бестолковая буча, доказавшая, что я лучше подготовлен и лучше стреляю. — Он кисло усмехнулся. — Собственно говоря, я начинаю думать, что внезапность и уже готовый к выстрелу наведенный пистолет — вот причины, почему Капитан Гром пятнадцать лет был грозой тех краев. Бедная девушка бросилась под первую пулю, спасая своего возлюбленного. Ей выбило мозги. Я успел нацелить свой второй пистолет и выстрелить, пока Капитан Гром возился с пороховницей. Мою пулю он получил в сердце. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь добрался туда — они даже замаскировали дорогу к своему дому живой изгородью из кустов куманики. С твоего согласия я предпочел бы не предавать случившееся гласности. Тем более что в ближайшие дни мне надо заняться Лидией. Не могли бы мы просто оставить эту преступную парочку истлевать?
Тон Неда умоляющим не был. Фиц тщательно взвесил его рассказ и решил, что не находит ничего предосудительного в поступках Неда. Очевидно, речь шла о жизни и смерти, а единственным из тех, кого он знал, кто равнялся с Недом в сноровке приготовлять пистолет к выстрелу, был Чарли. Даже будь они захвачены мирно, он прекрасно понимал, что прибережение парочки для петли палача неминуемо привело бы к нежелательной огласке. Тут слишком замешана Мэри, а теперь Мэри вновь исчезла, что потребует новых ее поисков. Фиц пожал плечами.
— Я согласен, Нед. Пусть истлевают. — Он налил Неду свежий кофе. — Сегодня тебе надо отдохнуть. Понянчи свой живот, конечно, но, главное, хорошенько выспись. Чарли, Ангус и Оуэн Гриффитс нынче в семь утра отправились на поиски Мэри. Твоей истории они не знают, но могут обнаружить что-нибудь интересное. Предполагаю, вернутся они не раньше завтрашнего вечера, а это обеспечит тебе достаточно времени, чтобы привести себя в порядок. Да, разумеется, я мог бы послать за ними кого-нибудь, чтобы они вернулись домой немедленно, но предпочел бы этого не делать. Они берутся за эту задачу иначе, чем ты, а мы не знаем, кто похитил Мэри у тебя.
— Как считаешь нужным, Фиц.
Фиц встал, обошел стол и ласково обнял Неда.
— Благодарю тебя за великолепную работу, Нед. Если бы не ты, Мэри умерла бы в лесу. А так, полагаю, мы можем твердо надеяться, что она все еще жива. Я у тебя в огромном долгу.
— Когда надо будет сопроводить миссис Уикхем в «Хеммингс»?
— В четверг, я надеюсь. Споттисвуд получил письмо от владелицы агентства в Йорке, услугами которой пользуется. Она сообщила, что в ее книгах есть подходящая женщина, но сперва нужно досконально проверить ее рекомендации. А теперь отправляйся домой и выспись.
Нед прижался щекой к руке Фица на своем плече, затем устало поднялся на ноги. Он ушел радостный, вопреки гнетущему ощущению неудачи. Фиц обнял его, любовь уцелела! Может ли что-нибудь ее уничтожить? Это дело было наиболее едкой ее проверкой, но она все-таки уцелела. Ах, Фиц, чего я только не сделаю для тебя!
* * *
Все время Элизабет поглощали заботы о Лидии, совершенно разболевшейся. И Лидия не понимала, почему ее собираются увезти из Пемберли, где всегда находился кто-нибудь, на кого можно было перекинуть такие докучности, как следить за чистотой ее самой и ее одежды. Откуда ей знать, что ожидает ее в другом месте?
— Лидия, в глубине души ты не можешь не знать, — сказала Элизабет, втайне разделявшая отношение сестры к ее удалению, — Пемберли — фамильное поместье Фица, достаточно знаменитое, чтобы выглядеть вершиной общественного положения. Приглашение погостить здесь — это исполнение заветных надежд. Пемберли требуется ему для продвижения его политической карьеры. Ты причинила несказанный вред, когда ворвалась в столовую, выкрикивая омерзительные непристойности и обвиняя Фица в убийстве. Среди слышавших тебя были самые значительные люди Англии. А также Каролина Бингли, которая все еще здесь. Она использует твое поведение, чтобы очернить и унизить Фица. Как можешь ты винить его за желание избавиться от тебя?
— И очень просто, — сказала Лидия, надувшись. Она оглядела себя в зеркале. — Какие жуткие платья ты носишь, Лиззи! Мне нужны деньги, чтобы купить новую одежду, модную одежду. И надевать черное я отказываюсь!
— Деньги ты можешь получить и новые платья, но не здесь. Фиц нашел уютный дом, «Хеммингс» под Ликом. Там ты будешь жить в таком же комфорте, как мама в мэноре Шелби. Покупки ты сможешь делать в Стоук-на-Тренте или в Стэффорде. Фиц открыл для тебя счета у нескольких модисток в обоих городах. Твоя компаньонка мисс Мирабель Мэплторп получила список этих лавок.
Лидия выпрямилась.
— Компаньонка? О чем ты, Лиззи? Мне компаньонка не нужна.
— По-моему, нужна, дорогая.
Ах, до чего мучительное положение! Фиц был бы счастлив самолично объяснить Лидии положение вещей, но это привело бы к такой сваре! И потому Элизабет упросила позволить ей сообщить новости Лидии, думая, что ей следовало бы надеть шляпу колдуньи. Она попыталась еще раз:
— Дорогая, твое здоровье пошатнулось. А это значит, что тебе нужен кто-то, по крайней мере покаты не окрепнешь. Мы наняли респектабельную даму ухаживать за тобой — отчасти сиделку, отчасти компаньонку. Зовут ее мисс Мирабель Мэплторп. Она из Девоншира.
Оттертое от румян и прочего лицо Лидии выглядело странно облысевшим, так как его белобрысость распространялась и на брови с ресницами — абсолютно бесцветные. Опухлость исчезла, поскольку у нее не было доступа к вину или другому алкоголю после того, как Хоскинс дала ей портвейна, а с тех пор прошло шесть суток. Из чего следовало, что Лидия томилась жаждой и созрела для скандала.
— Мне требуются к завтраку две бутылки кларета, — сказала Лидия. — И предупреждаю тебя, Лиззи, если я их не получу, то устрою сцену много почище предыдущей. Значит, Фиц боится Каролины Бингли? Ну, так меня он будет бояться больше!
— Никакого вина! — сказала Элизабет с железом в голосе. — Респектабельные женщины не пьют чрезмерно, а ты дочь джентльмена.
— А эта респектабельная женщина пьет! Как губка! И не только я! Отчего, по-твоему, Каролина Бингли и Луиза Хэрст такие чинные и чопорные? Потому что пьют — втихомолку!
— Ты ничего не знаешь об этих леди, Лидия.
— Рыбак рыбака. Фиц и правда боится Каролины? Так перестанет, когда я с ней разделаюсь.
— Лидия, возьми себя в руки!
— Тогда пусть мне к завтраку подадут кларет! А если ты думаешь, что я покорно отправлюсь в Лик или куда-нибудь еще с драконом под видом компаньонки, ты очень ошибаешься!
— Ты уедешь завтра, Лидия. Фиц настаивает.
— Пусть настаивает, пока не завертится в могиле. Я никуда не поеду.
— Да. Где-то на дороге из Честерфилда сюда.
— Что ты предпринял?
— Если бы ты на секунду отвлеклась от тетешканья Лидии, Элизабет, ты могла бы многое узнать от нашего сына. Да, мы все тревожились за нее, но он и Ангус — и Нед независимо от них — установили вне всяких сомнений, что ее похитили. Подробности тебе может рассказать Чарли.
— Он повзрослел во всех отношениях, Фиц, — сказала она, отвлекшись.
— Я не слеп! И очень доволен тем, как Оксфорд и молодой Гриффитс повлияли на него.
— Подозреваю, Ангус тоже внес свою лепту.
Фиц засмеялся.
— Альянс взаимной привязанности, моя дорогая Элизабет. Ангус надеется стать твоим свояком. Если это произойдет, последняя угроза со стороны твоей семьи вовсе перестанет быть угрозой, а «Вестминстер кроникл» окажется в моем кармане.
— От союза Ангуса и Мэри я могу быть лишь в восторге, но если ты полагаешь, что это отдаст его газету в твое политическое распоряжение, то ты совсем его не знаешь. Как и мою сестру.
Элизабет покинула библиотеку, предоставив мужа его грезам о величии. Леопарды пятен не меняют, подумала она. О, но ты одурачил меня, Фиц! Я искренне верила, будто излечила тебя от гордыни и спеси. А когда ты вновь начал натягивать шкуру леопарда, я винила в этом мою неспособность подарить тебе сыновей, которых ты хотел. Но теперь я понимаю, что это никогда причиной не было. Леопард оставался леопардом все двадцать лет нашей совместной жизни. Я же, если поверить Лидии, превратилась в мышь. Купленную мышь.
Прошло сколько-то дней, но сколько, Мэри понятия не имела, так как желвак у нее на лбу словно бы вызвал серию обмороков или потемнения сознания, от которых она оправлялась медленно. Ею, кроме того, овладело безмерное утомление, и, лишенная света дня, она не могла определить, как часто она просыпалась, чтобы попить, поесть, воспользоваться стульчаком.
Бархатный занавес был раздвинут, открывая проем в железной решетке перед ней, когда часть решетки опускалась, образуя полку. На ней она находила новую еду, некрепкое пиво, кувшин воды для омовения и жестянку с носиком, содержащую маслянистую жидкость. Жидкость эта, как она вскоре поняла, предназначалась для наполнения резервуаров ее ламп. Страх оказаться в полной тьме подвиг ее одурманенные мысли прийти к этому выводу, после чего она разобралась, как их наполнять: снимаешь стеклянную трубу, отвинчиваешь металлический центр, держа фитиль, и добавляешь новое масло к тому, что еще остается в стеклянном резервуаре. Маленькая лампа горела дольше других, и, к своему облегчению, Мэри убедилась, что ее слабый огонек, если поднести его к фитилю большой лампы, сразу его зажигает.
Дважды она нашла на полке чистые ночные сорочки и носки, один раз — чистый халат, но ни разу ни единого предмета верхней одежды. Ей было достаточно тепло, так как каморка никогда не становилась ни леденяще холодной, ни чересчур жаркой. Температура примерно прохладного весеннего дня, пришла она к заключению.
Если бы только у нее был какой-нибудь способ измерять ход времени! Грабитель, вероятно, забрал ее часы — дорогие и редкие. Их она получила в подарок от Элизабет с великой благодарностью. Никакие посторонние звуки в ее темницу не проникали, если не считать еле слышного визгливого постанывания, которое она перестала замечать. Если оно и напоминало ей что-то, то лишь щелку окна, неплотно закрытого при сильном ветре. Но если за гигантским экраном и было окно, оно оставалось невидимым для нее, а кроме того, она вообще сомневалась в его существовании. Окна подразумевают свет дня, а его тут не было.
При осмотре книг на втором столике она нашла стальные перья, а также несколько карандашей; чернильный прибор состоял из чернильницы с черными чернилами, чернильницы с красными чернилами и песочницы, полной песка для посыпания написанного. А еще несколько сотен каландрированных бумажных листов с зазубренными краями, указывавшими, что изготовлены они из чистой смеси льна и хлопка. Заглавия книг были интересными, однако мало что говорящими: доктор Джонсон о поэтах его времени, Оливер Голдсмит, Шеридан, Френсис Троллоп, Ричардсон, Марло, Спенсер, Донн, Мильтон; кроме того, книги по химии, математике, астрономии и анатомии. Ничего беллетристического, ничего религиозного. Ничего доступного ее зыбкому мозгу. Было очевидно, что время лучше проводить в целительном сне.
Наконец, настало пробуждение, когда ее сознание оказалось ясным, ее синяки еле заметными, а желвак на лбу исчез. Поев, попив, воспользовавшись оригинальным стульчаком, она взяла карандаш и начертила на гладкой стене в глубине каморки группы из семи линий каждая рядом с чем-то вроде железных дверных петель. Новых чистых простыней ей больше не оставили, и она сделала вывод, что с того момента, как ее заперли здесь, прошло не больше недели, поскольку, кем бы ни были запершие, они, видимо, верили в чистоту, из чего следовало, что чистые простыни скоро появятся.
Хотя масло в резервуарах ее ламп обладало каким-то неуловимым ароматом, горящие фитили не дымили, не коптили и не затрудняли дыхания. Она сняла трубу с маленькой лампы и обошла каморку, проверяя, не заколышется ли огонек от легчайшего сквозняка, но ничего подобного не произошло. Даже поднесенный к дыре стульчака огонек остался недвижим. Так что же там внизу? Во всяком случае не клоака, раз оттуда не веет никаким запахом человеческих отходов. Когда она опустила огонек в дыру, он осветил нечто нежданное: не узенький провал, а широкий круглый вертикальный туннель наподобие колодца. Ее огонек был слишком слаб, чтобы осветить дно. Однако, наклонившись к самому деревянному сиденью, она услышала словно бы всплески быстро бегущей воды. Так вот почему этот нужник не пахнет! То, что она испражняла, беспрепятственно падало вниз и уносилось потоком.
Река! Она вспомнила, как дорогой Чарли говорил о пещерах и подземных реках Скалистого края, и внезапно поняла, где она. Заключена в пещерах Дербиширского Скалистого края, то есть не так уж далеко от Пемберли. Но почему? Инстинкт подсказывал, что ее целомудрию ничто не угрожает, а Капитан Гром забрал все, что было при ней. Значит, и не из-за денег. Разве что ее похитили для выкупа? Смешно, ответил здравый смысл. По тому, что было при ней, нельзя было узнать ничего, кроме фамилии, а она ведь не Дарси. Ее вид же скоро убедил бы захватчика, что она — никто, вероятнее всего гувернантка. Кто мог бы догадаться о ее связи с Дарси из Пемберли? Ответ был — никто. Значит, какой бы ни была причина ее похищения, к выкупу она отношения не имеет.
Тем не менее ее неведомому захватчику она зачем-то требовалась, иначе он бы не спас ее, не постарался бы сохранить ее живой. Не поругание и не выкуп, так что же?
И только когда она надевала трубу на лампочку, она увидела его: удобно расположившегося на деревянном стуле с высокой спинкой по ту сторону решетки… сколько времени он следил за ней? Она поставила лампочку и обернулась к нему, шаря глазами.
Щупленький старичок! Прямо-таки гном, морщинистый коротышка. Ноги скрещены в коленях; тощие голени завершаются открытыми коричневыми сандалиями. Вересково-бурый халат с капюшоном, перевязанный на талии толстым кремовым шнуром, распятие на груди. Будь коричневость его халата более коричневой, он сошел бы за монаха-францисканца, подумала она. Морщинистый складчатый скальп был лысым повсюду, даже вокруг ушей, а глаза, изучавшие ее с не меньшим интересом, были настолько белесо-голубыми, что радужки почти не отличались от белков. Покраснелые слезящиеся глаза, но пугающие, потому что, казалось, они словно бы всегда смотрят наискосок. Тонкое лезвие крючковатого носа, а губы — узкие, сурово дисциплинирующие, как у солдафона. Мне он не нравится, подумала Мэри.
— Вы умны, госпожа Мэри, — сказал он.
Нет, сказала Мэри мысленно, я отказываюсь выдать страх или смятение. Я сумею помериться с ним.
— Вы знаете мое имя, сэр? — сказала она.
— Оно вышито на вашей одежде. Мэри Беннет.
— Мисс Мэри Беннет.
— Сестра Мэри, — поправил он.
Она выдвинула стул из-под книжного столика, поставила точно напротив него, затем села, чинно сдвинув колени и щиколотки, сложив руки на коленях.
— Почему вы считаете, что я умна?
— Вы сообразили, как подливать масло в лампы.
— Нужда всему научит, сэр.
— Вы боитесь темноты.
— Конечно. Это естественная реакция.
— Я спас вам жизнь.
— Как вы это сделали, сэр?
— Я нашел вас на пороге смерти. У вас, сестра Мэри, была смертельная опухоль мозга, которая выдавливала из вас жизненные соки. Великан, который вез вас, этого не видел, а потому, когда он отошел по своим делам, мои дети и я украли вас. Я создал эликсир как раз от такого недуга, но мне требовался пациент, чтобы его испробовать. Вы чуть не умерли, но чуть-чуть не считается. Мы вовремя доставили вас домой, и пока мои дети вас мыли и устраивали поудобнее, я дистиллировал мой эликсир. Вы явились ответом на многие молитвы.
— Вы принадлежите к какому-то монашескому ордену? — завороженно спросила она.
Он взвился в негодовании.
— Католик? Я? Ни в коем случае. Я отец Доминус, блюститель Детей Иисуса.
Лоб Мэри разгладился.
— А, понимаю! Вы руководитель одной из многих чужестранных христианских сект, которые заполонили север Англии. Письма-предупреждения англиканской церкви все время предостерегают от вам подобных, но про Детей Иисуса я ничего не читала.
— И не прочтете, — сказал он угрюмо. — Мы гонимые.
— Кем, отче?
— Гонителями. Мои дети принадлежали людям, которые эксплуатировали их и дурно с ними обращались.
— А! Владельцы заводов и фабрик, — кивнула она. — Ну, отче, от меня вам опасность не угрожает. Подобно вам, я враг таких людей. Освободите меня и позвольте трудиться с вами во имя спасения всех таких детей. Скольких вы освободили?
— Это вас не касается и касаться не будет. — Его взгляд скользнул за ее плечи и уставился на стены ее темницы. — Я спас вашу жизнь, и потому она принадлежит мне. Вы будете работать для меня.
— Работать для вас? Делая что?
Словно в ответ он протянул к ней свои руки: возраст искривил пальцы, их суставы распухли от какой-то болезни.
— Я не могу писать, — сказал он.
— При чем тут это?
— Вы будете моим писцом.
— Писать за вас? Писать что?
— Мою книгу, — ответил он просто и улыбнулся.
— Я была бы рада помочь вам, отче, но по собственному свободному выбору, а не из-за того, что вы держите меня пленницей, — сказала она, ощущая растущую тревогу. — Отоприте дверь. Затем мы сможем договориться на каких-нибудь условиях, удобных нам обоим.
— Не думаю, — сказал отец Доминус.
— Но это же безумие! — вскричала она, не сумев сдержаться. — Держать меня пленницей в роли писца? Какая книга может иметь подобную важность? Пересказ Библии?
Его лицо приняло страдальческое многотерпеливое выражение; теперь он заговорил с ней, как с дурочкой, а не как с умной женщиной:
— Я не отчаиваюсь в вас, сестра Мэри, — вы почти правы. Не пересказ Библии, но новая Библия! Доктрины Детей Иисуса! Все это тут, в моем уме, но мои руки не способны превращать мои мысли в слова. Это для меня сделаете вы!
Со смехом и торжествующим воплем он спрыгнул со стула, нырнул за угол экрана и исчез.
— Как удачно, что я сижу, — сказала Мэри, глядя на свои руки, которые тряслись. — Он помешан, совершенно помешан.
Глаза у нее щипало. На них навертывались слезы. Но нет! Она не заплачет! Куда неотложнее было обозреть этот любопытный разговор, попытаться создать хотя бы опору, если не фундамент для новых, несомненно неизбежных, бесед. Северная Англия, бесспорно, питательная среда для всякого рода своеобразных религиозных сект, и совершенно очевидно, что отец Доминус и его Дети Иисуса укладываются в эту мерку. В том, что он наговорил, никакой теологии не просвечивало, но, без сомнения, она выявится, если он намерен записать свои верования в форме религиозного Завета. То, как он называет себя и называл ее, смахивало на католицизм, но он возмущенно это отрицал. Может быть, в детстве он соприкасался с папизмом? «Дети Иисуса». Что-то пуританское в названии; некоторые из этих сект настолько сосредоточиваются на Иисусе, что Бог практически не упоминается, и потому, возможно, тут наличествует и это. Но действительно ли здесь есть дети? Она не видела и не слышала ничего, что указывало бы на их присутствие. И какого рода исцеления он практикует? Такое уверенное описание опухоли мозга намекает на медицинское прошлое. А утверждение, будто они гонимы, нелогично, если он правда забрал детей с фабрик и заводов — их владельцы, конечно, предпочтут набрать новых детей, чем разыскивать сбежавших. Источник поставки детей был практически неистощим, так утверждал Аргус; произведя их на свет, родители были прямо-таки счастливы продать их в рабочие, особенно если жили они вне приходов.
— Здравствуйте, — сказал голосок девочки.
Мэри подняла голову и увидела маленькую фигурку в одеянии вересково-бурого цвета с капюшоном, глядящую на нее сквозь прутья ее клетки.
— Здравствуй, — сказала Мэри, улыбаясь.
Ответная улыбка.
— У меня есть для вас что-то, сестра Мэри. Отец Доминус сказал, что вы обрадуетесь.
— Я обрадуюсь больше, узнав твое имя.
— Сестра Тереза. Я старшая из девочек.
— Ты знаешь, сколько тебе лет, Тереза?
— Тринадцать.
— И чем ты хочешь меня обрадовать?
Девочка не выглядела на свой возраст, но не казалась ни исхудалой, ни подавленной страхом. Когда она станет взрослой, ее нос и подбородок лишат ее миловидности своей крупностью, но она обладала очарованием цвета глаз, кожи и волос, разных оттенков коричневатости. Две ручонки сжимали треножную подставку, которую положили на полку; на земле рядом с девочкой стоял чайник, из его носика курился пар; он был поднят в свой черед. Затем последовал фарфоровый чайничек для заварки, чашка с блюдечком и маленький молочник.
— Снимите трубу с какой-нибудь лампы, лампу поставьте под треногу, чайник закипит, и можно будет заварить чай, — сказала сестра Тереза, доставая банку чайных листьев. — Отец Доминус говорит, что чай вам очень полезен, но пить кофе вам не следует.
— Тереза, это чудесно! — воскликнула Мэри, водворяя лампу под треножник и ставя на него чайник. — Чай! Так освежающе! Пожалуйста, поблагодари от меня отца Доминуса.
Тереза повернулась, чтобы уйти.
— Я приду попозже с чистыми простынями и чтобы забрать чайник. Спитой чай выплесните в стульчак, а треногу и чайничек оставьте себе.
— Погоди! — окликнула ее Мэри, но девочка в коричневом одеянии уже ушла. — Я поговорю с ней, когда она снова придет, — сказала Мэри и занялась приготовлением такой желанной чашки чая.
— Морковка для ослицы? — спросила она себя, прихлебывая обжигающий напиток. — О, чудесно, чудесно! Отец Доминус выбрал отличный сорт чая.
Некоторое время спустя вернулась Тереза. Мэри собралась отдать ей чайник, однако помедлив, в нетерпении узнать от маленькой сектантки, сколько удастся.
— Много детей у отца Доминуса? — спросила она делая вид, будто оттирает чайник.
Широко раскрытые глаза доверчиво смотрели на нее.
— Он говорит, пятьдесят, сестра Мэри. Тридцать мальчиков и двадцать девочек. — На ее лицо легла тень, то ли горя, то ли страха, но она расправила плечи и глубоко и решительно вздохнула. — Да, пятьдесят.
— Ты помнишь своего плохого хозяина?
Недоумение! Сестра Тереза нахмурилась.
— Нет, но отец Доминус говорит, что обычно так и бывает. Брат Игнатий и я были первыми, понимаете? Мы у отца Доминуса уже очень давно.
— Тебе нравится жить у отца?
— Да, очень, — ответила она, но как-то машинально; вопрос этот никакого чувства в ней не всколыхнул. — Простите, можно я возьму чайник?
Мэри отдала его. Спеши медленно, подумала она. У меня сильное ощущение, что времени расспрашивать ее будет предостаточно.
Не пленница, в том смысле, в каком пленница она сама, была вынуждена заключить Мэри. Тереза свободна ходить в пределах их обитания, куда ей требуется, это ясно. Нет у нее и желания убежать. Жизнь девочки здесь была словно бы единственной, какую она знала, и это заставило Мэри задуматься. Владельцы фабрик и заводов не использовали труд совсем уж маленьких детей, доставлявших излишне много хлопот; возможно, они брали восьмилетних, хотя Аргус утверждал, что девять-десять лет — идеальный возраст для ребенка, чтобы начать жизнь бесплатного работника, получающего за свой труд объедки и убогий кров. Следовательно, Тереза должна бы помнить свою жизнь до того, как ее спасли. Почему же она ее не помнит?
Необходимость в физических упражнениях вынудила ее мерить шагами свою каморку — четыре пары шагов исчерпывали ее размеры. Расхаживая таким образом не менее двух часов, по ее прикидке, Мэри утомила себя достаточно, чтобы уснуть, когда ее веки отяжелели. Проснувшись, она поела — хлеб всегда был свежий, заметила она — и села с Джоном Донном, чтобы как-то коротать эту жуткую бездеятельность.
Которая длилась не так уж долго: появился отец Доминус.
— Вы готовы приступить к работе? — спросил он, усаживаясь.
— В обмен на некоторые вопросы, готова.
— Так спрашивайте.
— Более полно опишите, что со мной было, когда вы меня забрали? Где точно я находилась? С кем была?
— Я не знаю, кто был ваш захватчик, — сказал он охотно, — но он настолько крупен, что, безусловно, страдает каким-то органическим отклонением, пришел я к выводу. — Он захихикал. — У него болел живот, и он оставил вас, чтобы облегчиться. Я собирал лечебные травы поблизости, и со мной был брат Джером с нашей тележкой. Вода родника неподалеку оттуда обладает особыми качествами, и я намеревался набрать ее в жбаны. Но вас ломало, а любой олух понял бы, что вы не эпилептичка по природе. Брат Джером уложил вас в тележку — и нас след простыл! Вот и все.
— Вы врач, отче?
— Нет, я травник — аптекарь. Лучший в мире, — объявил он зазвеневшим голосом. — Я не могу вылечить эпилепсию, но я могу укрощать ее, а это больше, чем имеет право сказать кто-либо другой. Среди моих детей есть эпилептики, но я даю им эликсир, и припадков у них не бывает. Точно так же многие мои дети были замучены глистами и всякими паразитами, включая плоских червей. Но более нет! Я могу вылечить почти что угодно. А то, чего не могу, держу под контролем.
— Чем страдала Тереза?
— Сестра Тереза, будьте так добры. Во младенчестве джин вместо молока, в первые годы жизни скудость еды. Это воздействует на их память, — сказал он убедительно. — А теперь не могли бы мы начать?
— Начать что, собственно говоря?
— Историю моей жизни. Историю Детей Иисуса. Плодов моего труда как аптекаря.
— Я уверена, что буду изнемогать от интереса.
— Это никакого значения не имеет, сестра Мэри. От вас требуется писать под мою диктовку карандашом на дешевой бумаге, — сказал он, предъявляя толстую кипу, которая опустилась на полку, заставив ее звякнуть.
— Мои карандаши затупятся, — сказала она.
— И вам хотелось бы получить ножик, чтобы их затачивать, имеете вы в виду? Но у меня есть идея получше, сестра Мэри. Каждое утро я буду давать вам пять отточенных карандашей в обмен на пять затупившихся.
— Я была бы благодарна за полку для книг, — парировала она. — Этот столик недостаточно велик, отче, и мне хотелось бы придвинуть его поближе к решетке, когда вы будете диктовать. Книгам не следует лежать на земле, отсыревать и плесневеть.
— Как пожелаете, — сказал он равнодушно. Под его взглядом она сложила книги на пол, а столик придвинула ближе к нему.
— Значит, ваша Новая Библия к тому же и автобиография, отче?
— Конечно. Точно так же, как Ветхий Завет представляет собой историю деяний Бога среди людей, а Новый Завет — историю деяний Иисуса среди людей, Библия Детей Иисуса — это история деяний младшего сына Божьего — меня — среди людей и детей человеческих, — объяснил отец Доминус.
— Ах, так. — Мэри села, вытащила несколько листов дешевой бумаги, положила перед собой и взяла карандаш.
— Э-эй! — воскликнул старик, почти взвизгнув. — Один лист на один раз, сударыня! Слишком трудно пополнять мои запасы, чтобы допустить бессмысленное их расточительство кем бы то ни было.
— Сэр, — сказала она с иронией, — единственный лист бумаги мой карандаш проткнет, так как поверхность стола очень шероховата. Я намерена держать десяток листов под тем, на котором пишу, будто писцовую подкладку. Если вы человек науки, то должны это понимать сами без того, чтобы вам объясняли.
— Это было еще одно испытание вашего ума, — сказал он надменно. — Теперь начните вот так: «Бог есть тьма, ибо Бог пребывал до света, и разве Люцифер не есть носитель света? Сначала он Люцифер, а Сатана лишь потом. Каждый день он падает в обличье Солнца, сражается с Богом на протяжении тьмы и восходит ежеутренне для еще одного тщетного пути в ничто. Он думает, будто весы уравновешены, но Бог знает иное. Ибо тьма пребывает еще долго после того, как свет утрачивает силу, а тьма есть Бог.
Откровение это внезапно посетило меня, когда на тридцать пятом году жизни я нашел Первозданную Пещеру. Омфалос, Пуп, Вселенское Чрево, то место, которое я все еще называю Престолом Бога, местом Его пребывания. Ибо где найти Бога в этом мире света? Только когда я сподобился найти Престол Бога, я наконец все понял. Там, в черноте столь глубокой, что мои глаза ссохлись, ибо ни единой искорки света не видели они, там, в тишине столь глубокой, что мои уши ссохлись, ибо ни единого шепота не слышали, там я вступил в самый живот Бога. Я стал един с Ним и получил первое из многих грядущих откровений, пока Он развертывал передо мной Свою тьму слой за слоем».
Отец Доминус умолк, пока карандаш Мэри трудился, чтобы не отстать, а ее рассудок, ошеломленный, оберегал какую-то свою часть для ее собственных мыслей и впечатлений.
«Слоем» — написала она и остановилась, приподняв карандаш, устремив взгляд на морщинистое лицо, на смазанные белесые глаза с точками зрачков. Почему они сужены до точек, задался вопросом тот исключительно ей принадлежавший сегмент ее рассудка. Он чем-то себя одурманил? Тема диктовки, безусловно, указывала на что-то подобное, и все же… возможно ли, что он почти не видит? Что не скрюченные пальцы не позволяют ему писать свой трактат, но слабость зрения?
Не говори ничего принижающего, Мэри! Не говори ничего, что высмеет или иначе принизит его теологию.
— Я робею, — сказала она, — быть писцом подобного ума, отче.
— Ты это видишь? — спросил он, жадно наклоняясь вперед.
— Я это вижу.
— Тогда мы продолжим.
И он продолжал очень долго; и страницы громоздились все выше справа от ее самодельной писцовой подкладки. Колени Мэри начали дрожать, а руку ей сводила судорога. Наконец, когда он на мгновение умолк, чтобы перевести дух, она положила карандаш.
— Отче, сегодня я больше не могу писать, — сказала она. — У меня писчие судороги, а поскольку вы хотите, чтобы все это было переписано каллиграфически, я вынуждена просить вас остановить диктовку.
Он словно вернулся в себя откуда-то издали, заморгал, содрогнулся, раздвинул узкие губы в невеселой улыбке.
— О, это было дивно! — сказал он. — Настолько легче, чем пытаться извлекать смысл, глядя на слова.
— Как вы называете эту теологию? — спросила она.
— Космогенезис.
— Греческие корни, не латинские.
— Греки мыслили. Те, что жили позже, подражали.
— Я предвкушаю вашу следующую диктовку, но нужды запирать меня нет, — вновь попыталась она. — Во-первых, мне необходимо разминаться, а ходить взад-вперед в подобной тесноте мало что дает. И полку для моих книг, будьте так добры.
— Считайте себя счастливой, что я предоставил вам средства приготовить чашку чая, — сказал он, поднимаясь на ноги.
— Вы плохой хозяин, отец Доминус, ничем не лучше тех, у кого вы забрали ваших детей. Вы кормите меня, предоставляете мне кров, но лишаете меня свободы.
Только высказала она это пустому воздуху: он уже ушел.
Она села на кровать, чтобы изменить позу, а не только обеспечить телу достаточную опору, и попыталась разобраться в нагромождениях его фантазий. В глазах Мэри, неколебимой приверженки англиканской Церкви, он был вероотступником хуже любого еретика. Ведь о Боге он говорил, как не подобает христианину какого бы то ни было толка. И пока еще Иисус даже не мелькнул в теологическом мире, который он живописал. Из чего следовало, что он практически не имеет ничего общего ни с единой сектой, какой может похвастать Северная Англия. Если она, никогда не взвешивавшая во что ей могут обойтись слова, слышать которые люди не желают, держала свои мысли в узде и всеми силами старалась не уязвить его, то потому лишь, что к концу этой очень долгой диктовки она пришла к выводу, что он совершенно помешан. Остается только, чтобы он объявил себя Богом или, может быть Иисусом, и ее вывод будет неопровержим. Логика не имела отношения к его взглядам на вещи, которые он, казалось, считает созданными исключительно для его комфорта или удобства, или упований. Хотя в чем заключаются эти упования, она пока еще понятия не имела. Он утверждает, что он младший сын Бога!
Про себя она сочла, что ему около семидесяти лет, но если она ошиблась, то убавив ему годы, а не прибавив. За ним был хороший уход, его ли детей или кого-нибудь еще, значения не имело. Не исключено, что ему уже все восемьдесят. Так всегда ли он был помешанным, или это симптом дряхлости? Впрочем, никаких признаков маразма: превосходная память, острый в своих построениях разум. Дело было не в неразумности его разума и не в искривленности его памяти. Она попала во власть личности, полностью отчужденной от этики я структуры английского общества. Существуют ли в действительности пятьдесят детей? Тридцать мальчиков и двадцать девочек? Почему Тереза изменилась в лице, называя эти цифры? С какой въедливой строгостью допрашивал отец Доминус маленькую девочку о том, какие вопросы задает сестра Мэри? Ее долг перед ребенком требует не навредить ей, а то выражение, возможно, намекало на внушающие ужас наказания.
А потому впредь Мэри оберегала Терезу: ведь ее можно было расспрашивать о чем-нибудь менее губительном, чем количества или наказания. Поскольку отец Доминус не делал секрета из своих пещер, Мэри сосредоточилась на этом аспекте своего заточения. По словам Терезы, пещеры тянулись на много-много миль и все были связаны между собой туннелями; с благоговением Тереза сказала ей, что отец Доминус знает каждый дюйм каждого туннеля, каждую нишу, каждый закоулок и расселину. Одна система называлась «Южные пещеры», другая — «Северные пещеры». Мэри и Дети Иисуса жили в Южных пещерах, но работа велась в Северных пещерах, где также находился Храм Бога. На выяснение, в чем заключалась работа, потребовалось время, постепенно Мэри по кусочкам узнала это от Терезы и своего нового друга из Детей Иисуса, брата Игнатия. Он появился с шилом, отверткой, горсткой винтов, несколькими железными скобами и тремя деревянными досточками.
Вот тогда Мэри узнала назначение железных петель в дальней стене ее каморки: второй юноша с лицом, скрытым капюшоном, помог брату Игнатию внести его груз внутрь — но только после того, как поставил Мэри у стены и замкнул петли на ее щиколотках, будто кандалы. Затем, с помощью линейки, он разметил места винтов для полки и удалился, предоставив брату Игнатию заняться настоящей работой. Брат Игнатий был ниже ростом, чем брат Джером, как он его называл, но более мускулистого сложения и уже на грани юности. Когда Мэри спросила, сколько ему лет, он ответил, что четырнадцать.
— Тереза и я, мы старшие, — сообщил он, ввинчивая винты в мягкий камень.
— Почему брат Джером делал разметку, если он не собирался помогать тебе и дальше? — спросила Мэри.
— Ни читать, ни писать не умею, — весело ответил Игнатий. — Из нас только Джером умеет.
Она чуть не охнула.
|
The script ran 0.011 seconds.