1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
Его кузен печально отвел взгляд. Ричард похудел, но по-прежнему был крепким благодаря долгим пешим прогулкам, ему еще хватало силы поднимать тяжести, он не выказывал никаких признаков болезни. Сколько лет ему исполнится в следующем году? Тридцать шесть. Почти все Морганы доживали до глубокой старости, и если Ричард не испортит печень ромом, то дотянет лет до девяноста. Но ради чего? Только бы он забыл о постигшем его горе, женился вновь и обзавелся детьми!
   
— Прошло уже два с половиной месяца, кузен Джеймс! А Уильяма Генри я так и не нашел. Должно быть, — он содрогнулся, — этот мерзавец спрятал труп.
   
— Дружище, постарайся забыть обо всем.
   
— Не могу.
   
На следующий день Уильям Инселл не появился в «Гербе бочара». Радуясь возможности отправиться в Клифтон раньше обычного, Ричард надел шляпу и двинулся к двери.
   
— Уже уходишь? — удивленно окликнул его Дик.
   
— Инселл не пришел, отец.
   
Дик хмыкнул.
   
— Невелика потеря. Мне надоело видеть, как он торчит здесь в углу, убитый горем, и отпугивает посетителей.
   
— А с чего ему веселиться? — отозвался Ричард с усмешкой. — Но его отсутствие тревожит меня. Я схожу и узнаю, почему он не пришел.
   
Путь через Брэндон-Хилл был знаком Ричарду как свои пять пальцев; он сумел бы пройти его с завязанными глазами. Через четверть часа он уже стоял возле дома Уильяма Инселла.
   
На пороге сидела девушка. Не заметив ее, Ричард поднялся по ступенькам. Девушка поспешно убрала ногу.
   
— Бонжур, — произнесла она.
   
Вздрогнув от неожиданности, Ричард уставился в самое прелестное женское лицо, какое ему доводилось видеть. Огромные, озорные и вместе с тем нежные черные глаза, окаймленные длинными ресницами, ямочки на розовых щеках, пухлые алые губы, не знающие губной помады, безупречная кожа и целый водопад блестящих смоляных локонов. Незнакомка была настоящей красавицей и выглядела на редкость опрятно.
   
— Как поживаете? — осведомился Ричард, с поклоном приподнимая шляпу.
   
— Прекрасно, месье, — с сильным французским акцентом отозвалась девушка. — Чего не скажешь о бедном Уилли.
   
— Инселле, мистрис?
   
— Да. — Она поднялась, и Ричард убедился, что красотой ее фигура не уступает лицу. Девушке очень шло явно дорогое розовое шелковое платье. — Да, об Уилли, — добавила она, произнеся имя Инселла так мило, что Ричард невольно улыбнулся.
   
Девушка ахнула.
   
— О, месье, как вы красивы!
   
Обычно Ричард робел в присутствии незнакомых людей, но рядом с этой девушкой не чувствовал робости, несмотря на ее откровенность. Понимая, что краснеет, он хотел было отвернуться, но не смог. Она и вправду была на удивление хороша собой, а высокая, гладкая, сливочно-белая грудь в разрезе платья неудержимо манила Ричарда.
   
— Я Ричард Морган, — представился он.
   
— А я — Аннемари Латур, горничная миссис Бартон. Я здесь живу. — Она усмехнулась. — Разумеется, не с Уилли!
   
— Так вы говорите, он болен?
   
— Пойдемте, и вы увидите сами. — Она повела его по узкой лестнице, высоко подобрав платье и показывая две изящные щиколотки под пеной отделанных кружевом нижних юбок. — Уилли! Уилли! К тебе пришли! — крикнула она, дойдя до площадки.
   
Войдя в комнату Инселла, Ричард увидел, что тот с посеревшим лицом лежит в постели.
   
— В чем дело, Уилли?
   
— Устрицы были несвежими, — простонал Уилли.
   
Аннемари вошла в комнату следом за Ричардом и теперь смотрела на Уилли с любопытством, но без всякого сочувствия.
   
— Он съел устрицы, которые отдала мне миссис Бартон. Я говорила, что старуха кормит меня едой, которую давно пора выбрасывать. Но Уилли понюхал устрицы, сказал, что они еще свежие, и съел их. И вот что из этого вышло! — заключила она с трагическим жестом.
   
— Поделом тебе, Уилли. Врач уже приходил? Тебе что-нибудь нужно?
   
— Только покой, — простонал страдалец. — Меня выворачивало столько раз, что врач заявил, что в желудке от устриц не осталось даже воспоминаний. Но чувствую я себя совсем разбитым.
   
— Зато ты жив, а это уже неплохо. Если ты не подтвердишь мои показания, мистер Фишер из акцизного управления проиграет процесс. Завтра я навещу тебя.
   
Ричард спустился по лестнице, ни на секунду не забывая, что Аннемари Латур следует за ним — так близко, что он ощущал запах лучшего бристольского мыла. Не духов, а мыла с ароматом лаванды. Такой девушке не место в доходном доме в Клифтоне. Как правило, горничные жили в городе. К тому же ни одна из них не носила шелковые платья. Должно быть, обноски миссис Бартон. В таком случае у этой миссис Бартон, которую Аннемари назвала старухой, превосходная фигура.
   
— Всего хорошего, месье Ричард, — сказала мистрис Латур, остановившись на крыльце. — Так мы увидимся завтра?
   
— Да, — кивнул Ричард, надел шляпу и направился в сторону Клифтон-Грин.
   
В голове Ричарда царил хаос: он думал о том, где теперь искать Уильяма Генри, и вместе с тем не мог не вспоминать об Аннемари Латур. Ее образ неотступно преследовал Ричарда, его тело предательски вздрагивало и напрягалось. Проведя всю жизнь в тавернах, он знал, что бывают случаи, когда рассудительность и здравый смысл улетучиваются при одном-единственном шорохе женской юбки.
   
Но почему именно теперь, да еще с этой женщиной? Пег умерла девять месяцев назад; как требовал обычай, Ричард еще носил траур и не имел права даже думать о плотских потребностях. Впрочем, он никогда не питал пристрастия к любовным утехам. Жена была его единственной возлюбленной, Ричарду и в голову не приходило засматриваться на других женщин.
   
Дело не во времени и не в случае, размышлял он, продолжая стаптывать четвертую пару башмаков. Все дело в этой женщине. В Аннемари Латур. Когда бы и где бы они ни встретились, при жизни Пег или после ее смерти, Аннемари Латур пробудила бы в Ричарде те же самые чувства. Слава Богу, что Пег уже умерла! Аннемари излучала непреодолимый соблазн, казалась сиреной, чье излюбленное занятие — обольщать. «А я не Улисс, привязанный к мачте, с заткнутыми воском ушами. Я обычный, ничем не примечательный человек. Я не люблю ее, но, Бог свидетель, хочу!»
   
И тут на Ричарда нахлынули угрызения совести. Пег мертва, он по-прежнему носит траур. Уильям Генри исчез всего три месяца назад. Эти чувства порочны, омерзительны, неестественны. Ричард бросился бежать, выкрикивая имя сына, которое уносил равнодушный ветер Клифтон-Хилла. «Уильям Генри, Уильям Генри, спаси меня!»
   
Но на следующее утро ровно в восемь Ричард подошел к двери дома Уилли Инселла, комкая в руках шляпу и тщетно высматривая Аннемари Латур. Ее не оказалось ни на крыльце, ни на лестнице. Осторожно постучав, Ричард вошел в комнату Инселла и обнаружил, что тот спит. Грудь Уилли мерно вздымалась и опадала. Ричард на цыпочках вышел.
   
— Бонжур, месье Ричард.
   
Вот она где! На лестнице, ведущей в мансарду.
   
— Он спит, — неловко отозвался Ричард.
   
— Знаю. Я дала ему лауданум.
   
На этот раз Аннемари была одета не так тщательно, как вчера, — вероятно, она только что встала. Под розовым кружевным пеньюаром виднелась прозрачная розовая рубашка. Распущенные волосы рассыпались по плечам.
   
— Я разбудил вас? Прошу прощения…
   
— Нет. — Она приложила палец к губам Ричарда. — Тс-с! Идемте.
   
Ричард, воспрянувший духом при виде Аннемари, послушно последовал за ней в крохотную комнатушку и застыл, прижав шляпу к животу и растерянно озираясь по сторонам. В доме кузины Энн мебель была гораздо роскошнее, чем здесь, но мистрис Аннемари отличалась утонченным вкусом. В опрятной комнате пахло не пропитанной потом одеждой, а лавандой; тут преобладал девственно-белый цвет.
   
— Ричард… вы позволите называть вас Ричардом? — спросила девушка, вынимая из его рук шляпу и изумленно округляя глаза. — О-ля-ля! — воскликнула она, помогая ему снять сюртук.
   
Ричард привык предаваться любви в ночной рубашке, в полной темноте, но у Аннемари были иные вкусы. Она решительно стащила с него рубашку, и Ричард застыл на месте; на нем не осталось ни единой нитки.
   
— Ты очень красив, — несколько удивленно заметила она, оглядывая его и одновременно снимая кружевной пеньюар и розовую шелковую рубашку. — И я красива, верно?
   
Он лишь молча кивнул. Ему было не о чем беспокоиться: Аннемари взяла инициативу в свои руки и не собиралась отдавать ее. Более искушенного мужчину насторожило бы ее мастерство, но Ричард не располагал опытом в подобных делах и боялся оказаться в нелепом положении. А подчинившись Аннемари, он ничем не рисковал и вряд ли сделал бы неверный шаг, за который она могла бы поднять его на смех.
   
На главных улицах Бристоля встречалось немало миловидных дам, но пышные юбки скрывали кривые или волосатые ноги, а груди, стиснутые корсетами, без этой поддержки свисали почти до пояса, до трясущегося, словно студень, живота. Однако мистрис Аннемари была совсем другой: она и вправду оказалась красавицей. Ее груди были высокими и упругими, как у Пег, талия — еще более тонкой, бедра — округлыми, ноги — стройными и ровными, живот плоским, а холмик под черной порослью — сочным и соблазнительно пухленьким.
   
Она еще раз обошла вокруг Ричарда, прильнула к его спине и потерлась о нее, не переставая томно мурлыкать. Ричард ощущал прикосновение волос на ее лобке и вздрогнул, когда она вдруг вонзила наманикюренные ногти ему в плечи и слегка приподнялась, лаская своим холмиком его ягодицы. Стиснув зубы и каждое мгновение опасаясь излиться, Ричард заставил себя стоять неподвижно, пока Аннемари продолжала ласкаться и ворковать. Наконец она опустилась на колени перед ним, откинулась назад так, что ее грудь стала похожей на две округлые пирамиды с алыми вершинами, встряхнула волосами и торжествующе усмехнулась.
   
— Кажется, — гортанно произнесла она, — мне предстоит играть на безмолвной флейте.
   
— Попробуйте, мадам, — еле выговорил Ричард, — и через секунду польется мелодия!
   
Подхватив его яички обеими ладонями, Аннемари улыбнулась.
   
— Это не важно, милый Ричард. В такой чудесной флейте найдется немало мелодий.
   
Ощущения были неописуемыми. Закрыв глаза, всецело сосредоточившись на изощренном наслаждении, Ричард старался запомнить как можно больше многочисленных нюансов новых впечатлений. И наконец, смирившись с поражением, ослепленный яркими светящимися пятнами на фоне бархатистой черноты, он запустил пальцы в густые волосы Аннемари, пока она проглатывала его семя.
   
Она была права: содрогнувшись в последний раз, тиран внизу живота Ричарда вновь восстал и потребовал продолжения.
   
— Теперь моя очередь, — заявила Аннемари, в туфлях на высоких каблуках прошла к постели и растянулась на ней, выставив на обозрение набухшие малиновые губы в глубокой расщелине между ног. — Сначала — легкий напев языком, затем — марш на флейте и, наконец, тарантелла! И грохот барабанов!
   
Она получила то, чего потребовала. Стеснение Ричарда давно улетучилось: если мадам желала убедиться в его мастерстве, он был твердо намерен исполнить победную симфонию.
   
— А ты, оказывается, не только колдунья, но и поклонница музыки, — пробормотал Ричард несколько часов спустя, доведенный до изнеможения. — Нет, даже не пытайся. Флейта надолго умолкла.
   
— Ты сам не знаешь, на что способен, дорогой, — промурлыкала Аннемари.
   
— И ты тоже. Но вряд ли ты освоила такой богатый репертуар на жалком подобии моей барабанной палочки. Должно быть, у тебя были и флейты, и кларнеты, и гобои, и даже фаготы.
   
— А ты образованный человек, милый Ричард.
   
— Пять лет, проведенных в Колстонской школе, вряд ли назовешь достойным образованием. Гораздо большему я научился, делая оружие.
   
— Оружие?
   
— Да, в мастерской одного португальского еврея, опытного оружейника, — объяснил Ричард, который был слишком утомлен, чтобы ворочать языком, но чувствовал, что после «концертов» Аннемари любит поболтать. — Он играл на скрипке, его жена — на клавикордах, а три их дочери — на арфе, виолончели и… хм… на флейте. Я прожил в их доме семь лет и часто пел, потому что им нравился мой голос. В моих жилах есть примесь валлийской крови, а валлийцы — признанные певцы.
   
— Тебе не занимать чувства юмора, — заметила Аннемари, отводя волосы с его лица. — Его нечасто встретишь у бристольца. Значит, валлийцы славятся и остроумием?
   
Ричард поднялся, надел белье и принялся натягивать чулки.
   
— Не понимаю только одного: зачем тебе служить горничной, Аннемари? Тебе следовало бы стать любовницей магната.
   
Она небрежно отмахнулась.
   
— Меня забавляет такая работа.
   
— А откуда у тебя шелковые платья? И эта… девственно-белая комната?
   
— Подарки миссис Бартон, — презрительно откликнулась она. — Безмозглая старая сука!
   
— Не смей так говорить! — перебил Ричард.
   
— Нет, буду! Она сука! Да, сука! Похоже, я шокировала тебя, милый Ричард. — Усевшись на постели, она скрестила ноги по-турецки. — Я обманываю миссис Бартон. Обвожу ее вокруг пальца. Она считает, что поступила умно, поселив меня подальше от своего старого глупого мужа. — Аннемари презрительно приподняла губу. — А сама она вхожа во все лучшие дома Клифтона, где любит похваляться тем, что у нее служит настоящая фр-р-ранцуженка. Ха!
   
Одевшись, Ричард с усмешкой взглянул на Аннемари.
   
— Ты хочешь вновь увидеться со мной? — спросил он.
   
— О да, Ричард, очень!
   
— Когда?
   
— Завтра, в тот же час. Миссис Бартон спит допоздна.
   
— Но нельзя же вечно одурманивать Уилли лауданумом.
   
— Это ни к чему. Теперь я твоя — зачем думать об Уилли?
   
— Верно. Тогда до завтра.
   
В тот день мысли об Уильяме Генри отступили в дальний уголок в голове его отца. Ричард направился прямиком в «Герб бочара», взбежал по лестнице, никому не сказав ни слова, в одежде бросился на постель и проспал до рассвета. Он не выпил ни капли рома.
   
— Твоя рыбка попалась, — сообщила Аннемари Латур Джону Тревильяну Сили Тревильяну.
   
— Когда же ты отучишься от своих французских замашек? — вздохнул мистер Тревильян. — Тебе пришлось несладко, бедняжка моя?
   
— Напротив, милый Сили. Его одежда чиста, как и его тело. Никаких гнид, вшей и лишаев, — с расстановкой пояснила она. — Он не забывает мыться. — По ее губам порхнула безжалостная улыбка. — У него на редкость красивое тело. Он настоящий мужчина.
   
Шпилька вонзилась точно в цель, распространяя яд, но Сили был слишком умен, чтобы выдать недовольство. Вместо этого он хлопнул француженку по попке, вручил ей двадцать золотых гиней и отпустил ее. Сегодня его навестили мистер Кейв и мистер Торн, с которыми Сили не виделся уже давно. Тем, кто живет на Парк-стрит вместе с заботливый мамашей, не пристало принимать визитеров низкого происхождения.
   
— Самое лучшее, что мы можем сделать, — предложил Уильям Торн, — это схватить Инселла и продать его на какую-нибудь галеру.
   
— Чтобы нас тут же заподозрили в убийстве? — усмехнулся Сили. — Ну уж нет!
   
— Я позабочусь о том, чтобы его сочли пропавшим без вести.
   
— Тогда пусть та же участь постигнет и Ричарда Моргана, — подхватил Тревильян.
   
— Это ни к чему! — встрепенулся Томас Кейв. — У Ричарда Моргана есть связи, а Инселл — просто ничтожество. Пусть Билл отправит Инселла на галеру, а я снова побываю в акцизном управлении. Я не прошу тебя уплатить пеню, Сили, но пока она не уплачена, нам всем грозит виселица. За нами следят.
   
— Послушай, — отчетливо выговорил Сили Тревильян, — происхождение не позволяет мне зарабатывать на хлеб, а мой покойный отец, дьявол его побери, лишил меня наследства. Поэтому мне приходится жить своим умом и радоваться тому, что он у меня есть. Благодаря матери у меня имеется крыша над головой и мелочь на карманные расходы, но мне нужны большие деньги, и я вовсе не желаю терять их. Кроме того, я не хочу расставаться ни со свободой, ни с собственной головой. По вине Моргана и Инселла я стал нищим и потому должен отомстить им. — Его лицо исказилось. — Да, Инселл — ничтожество. Но нас выследил Морган. И потом, мне просто необходимо погубить Ричарда Моргана.
   
Проснувшись, Ричард первым делом заглянул в комнатку Уильяма Генри. Постель была пуста. Слезы навернулись на глаза Ричарда впервые с тех пор, как исчез его сын, но не потекли по щекам. Долгий и крепкий сон вернул ему силы, хотя пенис по-прежнему ныл от многочисленных укусов и царапин. Ричард воздерживался от бранных слов. Аннемари и вправду оказалась распутницей.
   
С тех пор как Ричард помнил себя, утро в доме его родителей неизменно проходило по заведенному порядку. Дик спускался на кухню и приносил чайник кипятку и ведро горячей воды для небольшой жестяной лохани Мэг. Пока была жива Пег, лоханью пользовались обе женщины, а после них мылась служанка. В то время как женщины приводили себя в порядок наверху, Ричард и Дик умывались внизу.
   
Проходя через спальню сына с чайником и ведром, Дик метнул быстрый взгляд в сторону Ричарда и убедился, что тот уже проснулся. Сбросив вчерашнюю одежду и поручив служанке привести ее в порядок, Ричард разыскал другую одежду в сундуке и голышом сбежал по лестнице. Его отец уже успел побриться и теперь стоял в большом тазу, тщательно намыливая мокрое тело.
   
Увидев сына, Дик изумленно разинул рот.
   
— Господи, что с тобой стряслось?
   
— Я был у женщины, — признался Ричард, готовя бритвенные принадлежности.
   
— Нашел время! — Мыло выскользнуло из пальцев Дика и утонуло в тазу. — У какой-нибудь потаскушки?
   
Ричард усмехнулся:
   
— Если она и потаскушка, отец, то такие встречаются нечасто. Таких, как она, я еще никогда не видел.
   
— Странные речи из уст хозяина таверны. — Дик перешагнул через край таза и принялся старательно растираться старым льняным полотенцем, а Ричард тем временем занял место отца.
   
— Вы закончили? — послышался сверху голос Мэг.
   
— Еще нет! — крикнул в ответ Дик. Не переставая вытираться, он подвел Ричарда к окну и внимательно рассмотрел его в тусклом утреннем свете, а потом нахмурился. — Надеюсь, ты ничем не заразился.
   
— Ручаюсь, что нет. Эта женщина особенная.
   
— Где ты ее нашел?
   
— Мы встретились у Инселла.
   
— Так она живет с Инселлом?
   
— Нет, что ты! На такое она ни за что бы не согласилась. Она колдунья. — Ричард нахмурился и покачал головой. — Сказать по правде, не знаю, что она во мне нашла. Чем я лучше Инселла?
   
— Вы с Инселлом похожи, как шелковый кошелек и свиное ухо.
   
— Сегодня утром, в восемь, я снова увижусь с ней.
   
Дик присвистнул.
   
— Ты так увлекся?
   
— Горю словно в огне, — признался Ричард, расчесывая влажные волосы. — Беда в том, отец, что она вызывает у меня неприязнь, но вместе с тем я не могу насытиться ею. Как мне быть? Может, держаться от нее подальше?
   
— Ступай к ней, Ричард! Коль попал в огонь, лучше пройти через него.
   
— А если я сгорю?
   
— Буду молиться, чтобы этого не случилось.
   
«По крайней мере, — размышлял Ричард, закрывая за собой дверь таверны, — отец меня понял. Вот уж не думал, что он одобрит мой выбор! Хотел бы я знать, сгорал ли когда-нибудь он сам?»
   
Ричард не понимал, что с ним стряслось, — то ли он изголодался, то ли попал в рабство к женщине. В Бристоле редко употребляли такие слова, как «секс» и «сексуальный», — они казались слишком грубыми и откровенными в богобоязненном городке, где умалчивали обо всем, что считалось непристойным. Само слово «секс» низводило плотскую любовь до уровня звериной похоти. Но сейчас Ричард спешил к Джейкобз-Уэлл лишь потому, что жаждал плотских утех.
   
При этом он думал об Уильяме Генри. Он наверняка жив, он среди чужих людей, ему не позволяют вернуться домой. Может, он попал на корабль и стал юнгой. Такое часто случалось, особенно с миловидными мальчиками. «О Господи! Только не это! Лучше бы ему умереть, чем пережить такое! А я иду совокупляться с французской потаскухой, рядом с которой я становлюсь беспомощным, как беспомощна крыса под взглядом кобры на бристольской ярмарке…»
   
Каждый день всю следующую неделю Ричард встречался с Аннемари, и с каждой встречей пламя в нем разгоралось все ярче. Боль, вызванная встречами и мыслями об Уильяме Генри, о том, что он стал юнгой, вновь заставляла Ричарда искать утешения в кружке рома; днем перед ним расплывчатыми кляксами проходили лица Аннемари и отца, Уильяма Генри, плачущего где-то вдалеке, в бескрайнем море, сам Ричард тонул в мешанине плотских утех, музыки, кобр и рома и в последнем находил забвение после каждого прилива скорби. Он ненавидел Аннемари, эту французскую сучку, но никак не мог пресытиться ею. Хуже того, он ненавидел себя.
   
Однажды Аннемари отправила Ричарду с Инселлом записку, сообщив, что некоторое время они не будут встречаться, но не объяснила почему. Озадаченный Инселл тоже ничего не понимал и сообщил, что с двери комнаты Аннемари снят молоток, — должно быть, она переселилась к миссис Бартон. Бродя по окрестностям в поисках сына, Ричард думал о том, что не может позволить себе потерять и Аннемари. Чувство, которое он испытывал к ней, было тяжелым, тусклым и темным, как свинец, он и сам не понимал, как может бояться такой утраты. Его по-прежнему пожирало адское пламя.
   
Наконец прекратив поиски, он стал все дни проводить в «Гербе бочара», потягивая ром, беседуя с самим собой, положив на стол перо и бумагу, чтобы написать Джеймсу Тислтуэйту. Однако лист бумаги оставался белым.
   
— Джим, прошу, посоветуй мне хоть что-нибудь! — взмолился Дик, обращаясь к кузену Джеймсу-аптекарю.
   
— Я всего лишь аптекарь, а не врач, а у бедняги Ричарда душевная болезнь. Нет, я не виню в этом женщину. Она — только симптом его болезни, которая началась после того, как утонул Уильям Генри.
   
— Ты все-таки считаешь, что он утонул?
   
Кузен Джеймс-аптекарь энергично закивал:
   
— В этом я ничуть не сомневаюсь. — Он вздохнул. — Поначалу я думал, что будет лучше не лишать Ричарда надежды, но когда он начал пить, я отказался от прежних мыслей. Ему необходим врачеватель души, а ром — это не панацея.
   
— Преподобного Джеймса не назовешь непревзойденным утешителем, — возразил Дик. — Это тебе хватает ума, чтобы увидеть всю картину в целом, а Джеймсу — нет. Попробуй расскажи ему об этой французской потаскухе — и он схватит молитвенник и распятие и ринется в бой против прислужницы сатаны! Именно так он назовет ее. А по-моему, она просто назойливая особа, которую тянет к Ричарду. Он никогда не замечал, как посматривают на него женщины — а они не спускают с него глаз! Должно быть, ты и сам это видел.
   
Поскольку обе дурнушки дочери кузена Джеймса-аптекаря давным-давно были влюблены в Ричарда, Джеймс вновь согласно закивал.
   
К двадцать седьмому сентября Ричард успел в буквальном смысле слова пропитаться ромом. Получив от Аннемари Латур записку с известием, что она вернулась домой и сгорает от желания увидеться с ним, он вскочил со стула и бросился вон из таверны.
   
— Ричард! О, как я рада видеть тебя, милый! — Аннемари втащила его в комнату, осыпала поцелуями, сняла с него шляпу и сюртук, не переставая мурлыкать и ластиться.
   
— Что случилось? — спросил он, отстраняя ее и решая все выяснить сразу. — Где ты пропадала целую неделю?
   
— Миссис Бартон заболела, мне пришлось переселиться к ней — Уилли должен был рассказать тебе об этом. Я сама попросила его.
   
— А куда девался твой акцент? — насторожился Ричард.
   
— Дело в том, что мне пришлось безотлучно быть рядом с миссис Бартон, а она не выносит ломаного английского. Я измучилась, ухаживая за ней. — И Аннемари нахмурилась, всем видом выражая недовольство.
   
Ричард, на которого наконец подействовал ром, рухнул на кровать.
   
— Впрочем, какая разница, детка? Я соскучился и рад, что ты вернулась. Поцелуй меня!
   
И они принялись ласкать друг друга губами, языками, ладонями, объятые пламенем, в экстазе забыв про стыд. Час за часом они наслаждались друг другом в самых причудливых положениях: фантазия Аннемари была неиссякаемой, а Ричард охотно подчинялся ей.
   
— Ты необыкновенный, — наконец простонала она.
   
Колоссальным усилием воли Ричард заставил себя открыть глаза.
   
— С чего ты взяла?
   
— От тебя разит ромом, а ты ублажаешь меня — это вполне приличное слово! — как девятнадцатилетний мальчишка.
   
— Да будет тебе известно, дорогая, — гордо усмехнулся он и закрыл глаза, — чтобы лишить меня мужской силы, мало нескольких пинт рома. — Помедлив, он добавил: — Я продержался дольше Джона Адамса и Джона Хэнкока.
   
— Что?
   
Но Ричард не ответил; откинувшись на груду мягких подушек, Аннемари уставилась в потолок, гадая, что станет с ней, как только все будет кончено. Когда Сили уговорил ее соблазнить Ричарда Моргана, посулив несколько золотых гиней, она испустила тяжкий вздох, взяла деньги и заранее приготовилась несколько недель изнывать от скуки. Но беда была в том, что скучать ей не пришлось. Ричард оказался джентльменом. А этого она при всем желании не могла сказать о двуличном развращенном Сили, который кичился своим происхождением, однако повадками напоминал уличного мошенника.
   
Аннемари никак не ожидала, что ее жертва окажется привлекательной (впрочем, мысленно она называла привлекательность Ричарда красотой). На первый взгляд он был бедновато одетым заурядным бристольцем, ни на что не претендующим и не пытающимся привлечь к себе внимание. Но едва он впервые улыбнулся ей, с его лица, казалось, слетела маска, и оно вдруг стало поразительно прекрасным. А под простой одеждой, в которой любой мужчина выглядел грузным и сутулым, скрывалось тело древнегреческой статуи. Пользуясь библейским выражением, можно сказать, что Ричард держал свой свет под спудом. Это замечали только те, кто имел глаза, чтобы видеть. Какая досада, что он так низко ценит себя! Превосходный любовник! Да, непревзойденный!
   
Но что же будет с ней, когда все кончится? Ждать осталось совсем недолго, судя по тому, каким податливым стал Ричард, — Сили торопил ее, а ром оказывал ей огромную помощь. Аннемари подозревала, что играет в этом спектакле второстепенную роль и понятия не имеет, каким будет финал. Но эта роль поможет ей распрощаться с Сили и с Англией. Аннемари еще не утратила девической красоты, в тридцать лет ей давали не более двадцати. С деньгами, которые Сили вскоре заплатит ей и уже заплатил за последние четыре года, она сумеет покинуть эту страну грязных свиней и перебраться на родину, в Жиронду, где и заживет, как знатная дама.
   
Аннемари продремала около часа; проснувшись, она разбудила Ричарда.
   
— Ричард, Ричард, я кое-что придумала!
   
У Ричарда раскалывалась голова, во рту пересохло. Привстав, он потянулся за белым кувшином, в котором Аннемари держала легкое пиво. После нескольких больших глотков ему стало лучше, но Ричард знал: пройдет не один день, прежде чем его перестанет мучить похмелье. Разумеется, если он прекратит пить. Но кому это нужно?
   
— Что? — спросил он, садясь на постели и обхватывая голову руками.
   
— Почему бы нам не пожить вместе? Миссис Гейл, которая живет внизу, переезжает и сдает два этажа всего за полкроны в неделю. Мы могли бы устроить в одной из комнат спальню, а Уилли переселить сюда или в подвал. Он поможет нам — ведь он платит за жилье целый шиллинг. Жить вдвоем было бы так удобно — прошу тебя, Ричард, согласись!
   
— Но я безработный, дорогая, — возразил он.
   
— Зато у меня есть работа у миссис Бартон, да и ты тоже скоро подыщешь себе место, — беспечно отозвалась Аннемари. — Ну пожалуйста, Ричард! А если здесь поселится какой-нибудь мужлан? Кто тогда защитит меня?
   
Ричард отвел ладони от лица и уставился от нее.
   
— Я могла бы сказать, что мы женаты, чтобы к нам относились с уважением.
   
— Женаты?
   
— Только чтобы успокоить соседей, милый Ричард. Ну прошу тебя!
   
Думать было трудно, легкое пиво вызвало тошноту. Ричард едва понимал, о чем идет речь, но предстоящие перемены не пробуждали в нем недовольства. Он и без того злоупотребил гостеприимством родителей — а может, ему просто надоел «Герб бочара».
   
— Ладно, — наконец выговорил он.
   
Просияв, Аннемари запрыгала на постели.
   
— Завтра же мы переезжаем! Уилли поможет миссис Гейл вывезти вещи, а потом перенесет мою мебель вниз! Завтра же!
   
Ошеломленные известием, родители Ричарда переглянулись и решили промолчать. В последнее время Ричард пристрастился к рому. Если он переселится в Клифтон, ему волей-неволей придется платить за выпитое.
   
— А если он будет жить здесь, отказать ему, моему родному сыну, я не смогу, — заключил Дик.
   
— Ты прав, здесь ром у него под рукой, — согласилась Мэг.
   
Дик одолжил сыну ручную тележку, на которой возил опилки и припасы, и мрачно проследил, как Ричард ставит на нее два сундука.
   
— А твои инструменты?
   
— Пусть останутся у тебя, — сухо ответил Ричард. — Такие инструменты вряд ли понадобятся мне в Клифтоне.
   
Дом, где жили мистрис Латур и Уилли Инселл, располагался на Клифтон-Грин-лейн, в окружении двух таких же домов, неподалеку от Джейкобз-Уэлл. О том, что эти дома когда-то представляли собой одно строение, свидетельствовали узкие лестницы и грубые перегородки, благодаря которым домовладельцы увеличили количество помещений и собственный доход. Перегородки доходили до потолка, но были сколочены кое-как и испещрены щелями, сквозь которые доносились голоса. Только в мансарде Аннемари, напоминающей приподнятую бровь, существовало хоть какое-то подобие уединения. Ричард понял это сразу же, едва кровать перенесли в новую комнату этажом ниже.
   
— Теперь все соседи будут знать, как и когда мы предаемся любви, — недовольно заметил он.
   
Аннемари пожала плечами:
   
— Любви предается весь мир, милый Ричард. — Вдруг она ахнула и сунула руку в сумочку. — Совсем забыла! Тебе письмо!
   
Взяв свернутый лист бумаги, Ричард с любопытством оглядел печать — она оказалась незнакомой. Но под печатью было аккуратным почерком выведено имя мистера Ричарда Моргана.
   
«Сэр, — говорилось в письме, — о вас мне стало известно благодаря любезности миссис Герберт Бартон. Если не ошибаюсь, вы оружейник. В таком случае, если вы представите рекомендательные письма и продемонстрируете свое мастерство в моем присутствии, я готов предложить вам работу. Жду вас в девять часов тридцатого сентября в моем доме по адресу: Бат, Уэстгейт, дом десять».
   
Ниже было дрожащей, неуверенной рукой начертано имя — Хорейшо Миддер. Кто такой этот Хорейшо Миддер? Ричард думал, что ему известны имена всех оружейников от Рединга до Уэймута, но о мистере Миддере он никогда не слышал.
   
— Что там? От кого это? — допытывалась Аннемари, заглядывая через плечо Ричарда.
   
— От оружейника из Бата, некоего Хорейшо Миддера. Он предлагает мне работу, — растерянно выговорил Ричард. — Тридцатого в девять утра он ждет меня — значит, я должен выехать завтра.
   
— А, это знакомый миссис Бартон! — радостно воскликнула Аннемари, хлопая в ладоши. Внезапно она смутилась и опустила глаза, тени длинных ресниц легли на ее щеки. — Я рассказала ей о тебе, Ричард. Надеюсь, ты не против?
   
— Если я получу работу, — отозвался Ричард, подхватывая ее на руки, — можешь рассказывать обо мне хоть самому дьяволу!
   
— Жаль, — надулась Аннемари, — что завтра тебе придется уезжать. Я уже всем рассказала, что мы женаты и только что поселились здесь, нас наперебой приглашают в гости. — Она выпятила пухлые губки. — А если ты задержишься в Бате до вечера, мы увидимся лишь в субботу…
   
— Не важно, была бы работа, — отмахнулся Ричард, ставя свой сундук туда, где вряд ли согласилась бы держать свои вещи Аннемари. — Только напрасно мы перенесли сюда кровать. Поскольку Уилли предпочел жить внизу, в этом не было никакой необходимости.
   
— А если ты найдешь работу в Бате? — продолжала рассуждать Аннемари, демонстрируя железную логику. — Нам опять придется переезжать.
   
— Верно.
   
— А хорошо, что теперь у меня будет отдельный кабинет, правда? Я люблю писать письма, а комната в мансарде была такой тесной!
   
Ричард прошел в комнату, соседствующую со спальней, и осмотрел одиноко стоящий в ней стол.
   
— Надо будет купить к нему остальную мебель. Как странно… За всю жизнь мне ни разу не доводилось обставлять дом, даже когда мы с Пег жили на Темпл-стрит.
   
— Пег? Кто это?
   
— Моя жена. Она умерла, — коротко ответил Ричард и понял, что ему необходимо выпить. — Пройду прогуляюсь, пока ты пишешь письма.
   
Но Аннемари проводила его вниз, в гостиную и кухню, где разместились четыре деревянных стула, стол, буфет, кухонный стол и грубо сложенная печь. Умеет ли Аннемари готовить еду? И хватит ли ей времени готовить, если она проводит все дни и вечера с сибариткой миссис Бартон?
   
На пороге Аннемари привстала на цыпочки и поцеловала Ричарда.
   
— Вот так встреча! — раздался развязный голос. — Мистер Морган, если не ошибаюсь?
   
Оборвав поцелуй, Ричард повернул голову и увидел неподалеку от дома мистера Джона Тревильяна Сили Тревильяна в роскошном оранжевом бархате, расшитом белыми и черными нитями. От неожиданности волосы на затылке Ричарда встали дыбом, но в присутствии Аннемари он не мог поступить так, как ему хотелось, — повернуться спиной к Сили Тревильяну и направиться прочь по улице.
   
— Мистер Тревильян собственной персоной? — откликнулся он.
   
— Это и есть ваша жена, о которой я наслышан? — продолжал щеголь, восхищенно оттопырив накрашенные губы. — Прошу, познакомьте нас!
   
Долгую минуту Ричард стоял молча, стараясь оставаться бесстрастным, а в его затуманенной ромом голове вертелись все мыслимые последствия этой злополучной, никчемной встречи. Мистера Тревильяна сопровождали мужчины и женщины, которых Ричард никогда не видел, но, судя по их домашнему платью, они жили по соседству с квартирой, снятой Аннемари. Как же быть? Что ответить?
   
— Представьте меня вашей жене, — вновь попросил Сили.
   
Подобно каждому англичанину, Ричард слабо разбирался в законах, но знал, что, как только он назовет какую-нибудь женщину женой, она и вправду станет считаться его гражданской супругой. Когда Аннемари предложила рассказать соседям и друзьям о том, что они женаты, даже в состоянии похмелья к Ричарду пришла отрадная мысль: пусть болтает сколько угодно, называя его мужем, но он ни за что не станет подтверждать ее слова.
   
А теперь он стоял лицом к лицу со своим недругом, Сили Тревильяном, в окружении соседей Аннемари и пребывал в полной растерянности: если он представит им Аннемари как свою жену, она будет считаться его гражданской супругой, пока они живут вместе. Если же он публично опровергнет ее слова, соседи сочтут ее блудницей, Аннемари станет изгоем.
   
Ладно, так уж и быть. Пусть Аннемари считают его женой — до тех пор, пока он спит с ней. Ричарду были ненавистны «музыкальные» сравнения Аннемари, он презирал себя за то, что попался в ее ловушку, но тем не менее не мог одним словом превратить ее из порядочной служанки в потаскуху. Из них двоих только Аннемари постоянно жила близ Джейкобз-Уэлл и знала всех соседей.
   
— Ее зовут Аннемари, — сухо произнес Ричард и спросил: — Что вы здесь делаете?
   
— Заходил к своему цирюльнику, мистеру Джойсу. — Сили указал на стоящего рядом с ним жеманного мужчину. — Он живет рядом с вами. От него я и узнал, что вы поженились и поселились здесь. — Достав из рукава кружевной платок, Сили изысканным жестом вытер лоб. — Жаркий нынче выдался сентябрь, верно?
   
— О, сэр, позвольте пригласить вас в гости, — вмешалась Аннемари, с шуршанием нижних юбок опускаясь в реверансе. — У нас в гостиной гораздо прохладнее, там вам будет удобно. — Она провела нежданного гостя в дом, усадила на стул и стала обмахивать подолом передника. — Ричард, дорогой, мы можем чем-нибудь угостить джентльмена? — медовым голоском осведомилась она — видимо, наряд гостя произвел на нее неизгладимое впечатление.
   
— Сначала мне придется сходить за пивом и ромом в таверну, — без особого восторга отозвался Ричард.
   
— Тогда я сейчас же найду кувшин для рома и второй — для легкого пива, — пообещала Аннемари и вышла на кухню, взмахнув юбками — так что взгляду Сили предстали ее тонкие щиколотки.
   
— Мне не за что вас благодарить, Морган, — заявил Сили, как только они остались вдвоем. — Вы оклеветали меня, мне пришлось выдержать несколько пренеприятных бесед в акцизном управлении. Не знаю, чем я обидел вас, пока вы возились с перегонными аппаратами Кейва, но считаю, что вам было вовсе незачем лгать обо мне сборщику акциза.
   
— Я не солгал, — бесстрастно ответил Ричард. — Я все видел своими глазами в безоблачную лунную ночь и слышал ваше имя. — Он усмехнулся. — И кроме того, вы имели неосторожность завести весьма откровенный разговор с мистером Кейвом и мистером Торном в присутствии посторонних. Вам предстоит обвинение в мошенничестве, мистер Сили Тревильян.
   
Аннемари вернулась с пустыми белыми кувшинами в каждой руке.
   
— Так вы согласитесь выпить пива, сэр? — спросила она у гостя.
   
— В такой час дня — пожалуй.
   
Забрав у Аннемари кувшины, Ричард отправился в таверну «Вороная лошадь», а Аннемари устроилась на втором стуле и принялась развлекать беседой роскошно разодетого джентльмена.
   
Возвращаясь домой, Ричард обнаружил, что понапрасну потерял время: мистер Тревильян уже стоял на пороге, целуя руку Аннемари.
   
— Надеюсь, мы еще увидимся, месье, — заметила она, показывая в застенчивой улыбке ямочки на щеках.
   
— О, непременно, обещаю вам! — резким фальцетом отозвался Тревильян. — Не забывайте, что мой цирюльник живет по соседству.
   
Вдруг Аннемари ахнула:
   
— Миссис Бартон! Я опаздываю!
   
Мистер Тревильян предложил ей руку:
   
— Поскольку я хорошо знаком с этой леди, позвольте проводить вас, мадам Моргай.
   
И они вышли, сблизив головы. Тревильян болтал чепуху, Аннемари хихикала. Ричард наблюдал за ними из-за ближайшего угла, недовольно ворча себе под нос. Он внезапно вспомнил, что до сих пор не вернул отцу ручную тележку. Безмозглая французская потаскуха! Она кокетничает с этим болваном Сили Тревильяном только потому, что он наряжен в оранжевый бархат, расшитый руками какой-то бедной сиротки, не получившей за свой труд ни гроша!
   
Дилижанс в Бат каждый день отходил от постоялого двора «Лэм инн» в полдень и через четыре часа прибывал к месту назначения. Билет стоил четыре шиллинга, на империале — всего два. Хотя Ричард отказывал себе во всем, экономя деньги, заработанные у мистера Томаса Кейва, у него осталась незначительная сумма. Поездка в Бат могла обойтись ему самое малое в десять шиллингов — существенный расход. Он еще не успел договориться с Аннемари по поводу расходов на домашнее хозяйство, а вчера взял два обеда в «Вороном коне», которые стоили дороже, чем в «Гербе бочара». Аннемари даже не попыталась заплатить за свой обед, но не стала и ограничивать Ричарда в роме, хотя сама предпочитала портвейн.
   
Ричарду пришлось пройти пешком через весь Бристоль, чтобы вовремя занять дешевое место на империале дилижанса. Путешествующие таким образом пассажиры неизбежно оказывались жертвами стихий, но сегодня дождя не предвиделось.
   
На просторных постоялых дворах, возле которых останавливались дилижансы, жизнь кипела ключом. Там суетились конюхи, лошади бродили, волоча за собой упряжь, на каждом шагу попадались кучера и слуги с подносами еды, заказанной пассажирами. Обнаружив, что шесть лошадей еще не успели запрячь в дилижанс, Ричард уплатил два шиллинга за место на империале и отошел к стене постоялого двора, дожидаясь, когда объявят посадку.
   
Там его и нашел Уильям Инселл, который влетел во двор и застыл, тяжело дыша и озираясь.
   
— Уилли!
   
Инселл торопливо приблизился к Ричарду.
   
— О, слава Богу, слава Богу! — задыхаясь, выговорил он. — А я боялся, что ты уже уехал!
   
— Что стряслось? Аннемари захворала?
   
— Нет, гораздо хуже, — ответил Инселл, выпучив светлые глаза.
   
— Хуже? — Ричард схватил его за руку. — Умерла?!
   
— Нет, нет! Она назначила свидание Сили Тревильяну.
   
Почему-то Ричард ничуть не удивился.
   
— Продолжай.
   
— Он якобы пришел к своему цирюльнику, живущему по соседству, но почему-то постучал в нашу дверь, и Аннемари открыла ему. — Он стер пот со лба и умоляюще взглянул на Ричарда. — Как хочется пить! Я бежал всю дорогу!
   
Ричард дал Инселлу пенни на кружку легкого пива, которую тот осушил одним глотком.
   
— Уфф… вот так-то лучше!
   
— Рассказывай, Уилли. Мой дилижанс отправится в Бат с минуты на минуту.
   
— Они ничуть не стеснялись, словно забыв, что я дома. Аннемари спросила, пришел ли Сили по делу, и он кивнул. А потом она начала кокетничать — заявила, что время неподходящее, что ты можешь вернуться. Она предложила Сили прийти в шесть часов сегодня вечером и разрешила ему остаться на ночь. Сили отправился к цирюльнику Джойсу, я услышал, как они переговариваются за стеной. Дождавшись, когда Аннемари закроет дверь, я бросился искать тебя. — Взгляд его по-собачьи преданных глаз остановился на лице Ричарда в ожидании похвалы.
   
— Дилижанс до Бата! — громко крикнул кто-то.
   
Что же делать? Черт побери, ему необходима работа! Но, как мужчина, Ричард был взбешен тем, что Аннемари предпочла ему Сили Тревильяна, не кого-нибудь, а именно Сили! Оскорбление казалось нестерпимым. Он выпрямился.
   
— Ладно, черт с ней, с этой работой в Бате, — грустно произнес Ричард. — Мы отправимся к моему отцу и побудем там. А в шесть вечера мистрис Латур и мистера Сили Тревильяна ждет неприятный сюрприз. Даже если его не привлекут к суду по обвинению в мошенничестве, этот вечер он запомнит навсегда, клянусь тебе!
   
Охваченный дурными предчувствиями, Дик размышлял: вправе ли он расспрашивать взрослого, тридцатишестилетнего сына? Что происходит, почему Ричард упорно молчит? Эта размазня Инселл с преданным видом вертелся вокруг Ричарда — впрочем, малый он безобидный, но и хорошим другом его не назовешь. А сам Ричард мрачно потягивал ром.
   
Незадолго до шести часов, перед тем как Мэг начала подавать ужин посетителям, заполнившим таверну, Ричард и Инселл поднялись. «Да он же почти трезв, — думал Дик, глядя, как уверенно Ричард шагает к двери, сопровождаемый Инселлом. — С моим сыном что-то происходит, а он хранит молчание и не дает мне даже рта раскрыть!»
   
Вечерняя заря еще догорала в небе, стоял чудесный вечер. Ричард шагал так стремительно, что Уилли Инселл с трудом поспевал за ним. С каждым шагом Ричарда все сильнее охватывала ярость.
   
Дверь новой квартиры была незапертой, Ричард приоткрыл ее и проскользнул в щель.
   
— Жди здесь, пока я не позову тебя, — шепотом приказал он Уилли и скрипнул зубами. — Она с Сили! С Сили! Сука! — И он стал подниматься по лестнице, стиснув кулаки.
   
Сцена в спальне была, казалось, целиком взята из классического фарса. Похотливая любовница Ричарда возлежала на кровати, раскинув ноги; одетый в отделанную кружевом рубашку Сили нависал над ней. Их тела размеренно двигались, Аннемари издавала негромкие стоны наслаждения, Сили довольно урчал.
   
Ричард думал, что он готов ко всему, но едва он вошел в спальню, гнев лишил его всякой способности рассуждать здраво. Возле камина стояли ведерко с углем и молоток, чтобы разбивать крупные куски угля. Прежде чем лежащие на постели успели моргнуть глазом, Ричард метнулся к камину, схватил молоток и подскочил к кровати.
   
— Уилли, сюда! — взревел Ричард. — А вы двое не шевелитесь! Пусть мой свидетель увидит вас в такой позе.
   
Инселл вошел в спальню и застыл с разинутым ртом, не сводя глаз с груди Аннемари.
   
— Мистер Инселл, вы готовы подтвердить, что застали мою жену в постели с мистером Сили Тревильяном?
   
— Да! — с дрожью отозвался Инселл.
   
Аннемари рассказывала Тревильяну, что Ричард пьет запоем, но Сили не мог представить, что ему придется столкнуться нос к носу с крепким мужчиной, одержимым слепой яростью. От лица хладнокровного мошенника, без зазрения совести обманывавшего сборщика акциза, отхлынула кровь. О Боже! Морган задумал убийство!
   
— Чертова сука! — рявкнул Ричард, впившись взглядом в перепуганную Аннемари. Содрогаясь от ужаса, она ужом сползла с постели и вжалась спиной в стену. — Сука! Блудница! Подумать только, я признал тебя женой, заботясь о твоей репутации! Мне и в голову не приходило, что ты потаскуха, но теперь я вижу, что ошибался! — Он перевел взгляд горящих глаз на подоконник, где лежали часы Тревильяна, кошелек и брелок. — А где же свеча, мадам? — ехидно продолжал он. — Шлюхи зазывают гостей, ставя свечу на подоконник, однако свечи я не вижу! — Он желчно усмехнулся, медленно подошел к кровати и приставил молоток ко лбу Тревильяна. — А что до тебя, Сили, ты заставил меня назвать эту потаскуху женой, и тебе это даром не пройдет! Я подам на тебя в суд, обвинив в прелюбодеянии!
   
Тревильян попытался отстраниться, но Ричард мертвой хваткой вцепился ему в плечо и легонько постучал молотком по взмокшему лбу.
   
— Не шевелись, Сили, а не то все это белое покрывало будет перепачкано твоей кровью.
   
— Что ты задумал? — в ужасе прошептала Аннемари. — Ричард, ты же пьян! Умоляю, не убивай его! — Ее голос зазвучал пронзительно и резко. — Брось молоток, Ричард! Брось молоток! Не убивай его! Опомнись!
   
Презрительно сплюнув сквозь зубы, Ричард повиновался, но бросил молоток так, чтобы при первых признаках угрозы дотянуться до него.
   
«Думай, Сили Тревильян, думай! Он в ярости, но по натуре он не убийца! Уговори его, успокой, возьми дело в свои руки!»
   
Не обращая внимания на визг Аннемари, Ричард вновь взялся за молоток и приподнял им подол рубахи Тревильяна, а затем обернулся к Аннемари с притворным недоумением на лице.
   
— Так вот на что ты польстилась! Должно быть, он пообещал щедро заплатить тебе?
   
Ричард не знал, к кому испытывает большую ненависть — к Аннемари за то, что она торгует собой, или к Сили Тревильяну, по милости которого ему пришлось назвать эту женщину женой. От выпитого рома и бешенства он так распалился, что мечтал лишь об одном: отомстить обоим — по крайней мере за этот злополучный вечер и за собственную ярость. Нет, он не станет доводить дело до суда, не поддастся корыстным побуждениям. Но что бы ни случилось, он заставит этих людей бояться его и последствий содеянного.
   
Стремительно выбросив вперед руку, он схватил Тревильяна за горло и поставил его на колени посреди постели.
   
— У меня есть свидетель тому, что вы соблазнили мою жену, сэр. Я намерен взыскать с вас… — он сделал паузу, обдумывая сумму, — …тысячу фунтов за оскорбление. Я уважаемый ремесленник, мне не пристало быть рогоносцем, особенно по вине такого мерзавца, как ты, Сили Тревильян. Ты же охотно согласился заплатить за услуги моей жены — и заплатишь, только гораздо больше.
   
«Думай, Сили, думай! Дело принимает именно тот оборот, на который ты и рассчитывал. Он становится словоохотливым, ненависть угасает. Ром постепенно усыпит его».
   
Облизнув губы, Тревильян выговорил тщательно продуманные слова:
   
— Морган, ты вправе обратиться за помощью к блюстителям закона, я признаю, что нанес тебе оскорбление. Но зачем же доводить дело до суда? А как же мои мать и брат? Подумай о своей жене, о ее репутации! Если случившееся будет предано огласке, она потеряет работу и станет отверженной!
   
Ярость и вправду угасала. Морган вдруг растерялся, нахмурился, смутился. А Тревильян продолжал:
   
— Я готов признать свою вину, но давай разрешим недоразумение прямо здесь и сейчас. Тысячу фунтов я тебе не дам, а на пятьсот можешь рассчитывать. Я выдам тебе вексель на пятьсот фунтов — и все будет кончено, Морган!
   
Обезоруженный этой безоговорочной капитуляцией, Ричард присел на край кровати, гадая, как же ему быть. Он рассчитывал, что Тревильян станет отбиваться, сопротивляться, вынуждая его перейти к крайним мерам, но с какой стати он вообразил себе такое? Потому, что вспомнил энергичного, хладнокровного мошенника, скрывавшегося под изысканной одеждой и жеманными манерами? Ричард внезапно понял, что Тревильян завладел инициативой. Этот человек выходил сухим из воды благодаря своей хитрости, а не силе.
   
— Это щедрое предложение, Ричард, — робко вмешался Уилли Инселл.
   
— Ладно, — вздохнул Ричард и поднялся. — Оденься, Сили, ты смешон.
   
Дрожащими руками натянув нефритово-зеленый сюртук с вышивкой оттенка павлиньего пера, Тревильян последовал за Ричардом в соседнюю комнату и сел за письменный стол Аннемари. Надеясь разжиться деньгами, Уилли Инселл присоединился к ним, не сознавая, что Ричард не имеет ни малейшего намерения получать деньги по векселю. Ричард жаждал только отомстить, заставить Тревильяна еще несколько дней обливаться холодным потом, предчувствуя потерю пятисот фунтов.
   
Вексель на пятьсот фунтов был выписан на имя Ричарда Моргана из Клифтона и подписан «Дж. Тревильян».
   
Изучив документ, Ричард с бесстрастным видом разорвал его.
   
— Пиши снова, Сили, — велел он. — И не забудь указать все свои имена.
   
Очутившись на площадке лестницы, Ричард поддался искушению, примерился и пнул Тревильяна ногой под тощие ягодицы. Перекувырнувшись в воздухе, Тревильян с грохотом скатился по ступеням и ударился о шаткую перегородку. К тому времени как Тревильян добрался до крохотной прихожей, он вопил во всю мощь легких. Куда исчез хладнокровный мошенник? Рванув дверь, он вывалился на улицу, всхлипывая и дрожа, став посмешищем для всех соседей.
   
Ричард задвинул засов и поднялся наверх, к Аннемари. Уилли Инселл счел за лучшее укрыться в своей каморке.
   
Аннемари сидела неподвижно, не сводя глаз с Ричарда, который прошелся по комнате и вновь подобрал молоток.
   
— Мне следовало бы убить тебя, — устало произнес он.
   
Она усмехнулась.
   
— Ты этого не сделаешь, Ричард. Даже ром не заставит тебя прикончить человека. — И улыбка вновь тронула ее губы. — А Сили на минуту поверил, что ты способен на такое. Как странно! Ведь он так уверен в себе, так изворотлив и хладнокровен…
   
Ричард обратил бы внимание на эти слова, сообразив, что Аннемари довольно давно знакома с Сили Тревильяном, но его отвлек стук в дверь.
   
— Ну что там еще? — выпалил он, спускаясь по лестнице.
   
— Мистер Тревильян просит вернуть ему часы, — ответил незнакомый мужской голос.
   
— Передай мистеру Тревильяну, что часы он получит лишь после того, как я добьюсь сатисфакции! — рявкнул Ричард, не прикасаясь к засову. — Он вернулся за часами, — объяснил он, входя в спальню.
   
Часы по-прежнему лежали на подоконнике, но кошелек и брелок исчезли.
   
— Отдай их, — вдруг потребовала Аннемари. — Выброси в окно.
   
— Черта с два! Он получит часы, только когда я сам этого захочу! — Схватив часы, Ричард принялся разглядывать их. — Какое самомнение! А часы стальные. С чего, скажите на милость, этому проходимцу вздумалось задирать нос? — И он сунул часы в карман пальто, где уже лежал вексель. — Я ухожу, — заключил Ричард, внезапно почувствовав себя совсем больным.
   
Аннемари мгновенно вскочила с постели, набросила платье и сунула босые ступни в туфли.
   
— Ричард, подожди! Уилли, Уилли, помоги мне! — крикнула она.
   
Растерянный Уилли встретил их на нижней площадке лестницы.
   
— Эй, Ричард, куда это ты собрался? Останься!
   
— Если ты боишься Сили, то напрасно, — отозвался Ричард, выходя на улицу и жадно вдыхая свежий воздух. — Его здесь нет. Комедия кончилась две минуты назад.
   
И он направился к Брэндон-Хиллу, сопровождаемый Аннемари и Уилли. Три смутных силуэта еле вырисовывались в кромешной темноте квартала, где и в помине не было фонарей.
   
— Ричард, а что же будет со мной? — наконец спросила Аннемари.
   
— А какое мне дело, мадам? Я оказал вам честь, назвав вас в присутствии Сили своей женой, но таких, как вы, не берут в жены. И потом, что с вами может случиться? У вас есть работа, а мы с Сили позаботились о том, чтобы ваша репутация не пострадала. — И он желчно усмехнулся. — Репутация… Мадам, вы попросту шлюха.
   
— А как же я? — вмешался Уилли, вспомнив о пятистах фунтах.
   
— Я буду жить в «Гербе бочара», как раньше. Скоро нас наверняка вызовут в акцизное управление, поэтому не будем терять связи друг с другом.
   
— Давай мы хоть немного проводим тебя, — предложил Уилли.
   
— Нет. Отведи мадам домой. Здесь небезопасно.
   
И они расстались. Один мужчина повел женщину на Клифтон-Грин-лейн, а второй зашагал по тропе через Брэндон-Хилл, забыв о ночных опасностях. Миссис Мэри Мередит долго стояла у двери своего дома, удивляясь бесстрашию путника, расставшегося с друзьями. Она заметила, что эти трое говорили приглушенно и понимали друг друга с полуслова, но кто они такие, так и не разглядела. Поздним сентябрьским вечером лица были неразличимы в темноте.
   
Ощущая опустошенность, Ричард брел домой, вспоминая о недавнем скандале. Какая мерзость! Как рассказать об этом отцу?
   
«По крайней мере я выпустил пар, — писал он в письме мистеру Джеймсу Тислтуэйту назавтра, в последний день сентября тысяча семьсот восемьдесят четвертого года. — Не знаю, что нашло на меня, Джимми, но человек, которого я обнаружил в себе, мне не по душе — он слишком озлоблен, мстителен и жесток. Мало того, у меня появилось два предмета, о которых я даже не помышлял, — часы в стальном корпусе и вексель на пятьсот фунтов. Первый я верну Сили Тревильяну, как только утихнет злоба, а второй ни за что не стану предъявлять в банке. Когда я буду возвращать часы хозяину, я разорву вексель у него на глазах. Проклятый ром!
   
Отец отправил посыльного в Клифтон за моими вещами, поскольку я не желаю видеть Аннемари и никогда не соглашусь встретиться с ней. Она лжива от корней волос до… об этом умолчу. Каким же болваном я был! И это в тридцать шесть лет! Отец утверждает, что с такими женщинами, как Аннемари, мне следовало бы познакомиться лет в двадцать. „Седина в бороду — бес в ребро“, — грубовато заключил он. И все-таки отец — славный человек.
   
Этот скандал помог мне разобраться в себе, узнать то, о чем прежде я не имел ни малейшего понятия. Как мне стыдно за то, что я предал единственного сына, забыл о нем и его судьбе, едва встретив Аннемари! А вчера я словно очнулся и обнаружил, что ее чары перестали действовать. Возможно, мужчинам положено переживать подобные приключения. Но я нанес оскорбление Господу, и неизвестно, какое наказание он выберет для меня на сей раз.
   
Прошу, напиши мне, Джимми. Понимаю, тебе нелегко писать после того, что случилось с Уильямом Генри, но я был бы рад получить весточку от тебя. Твое молчание меня тревожит. И кроме того, мне не обойтись без твоих мудрых советов. Сказать по правде, они мне необходимы».
   
Но даже если мистер Джеймс Тислтуэйт и ответил Ричарду, его письмо не успело дойти до «Герба бочара» к восьмому октября, когда в таверну вошли двое мрачных мужчин в мешковатых бурых одеждах.
   
— Где Ричард Морган? — спросил один из них и огляделся.
   
— Это я, — отозвался Ричард, выходя из-за стойки.
   
Мужчина шагнул к Ричарду и положил руку ему на левое плечо.
   
— Ричард Морган, именем его величества короля Георга я беру вас под стражу по обвинению, выдвинутому мистером Джоном Тревильяном Сили Тревильяном. — Сделав паузу, он вопросительно произнес: — Уильям Инселл?
   
Вскрикнув, Уилли забился в угол.
   
Второй мужчина подошел к нему и взял за плечо.
   
— Уильям Инселл, именем его величества короля Георга я беру вас под стражу по обвинению, выдвинутому мистером Джоном Тревильяном Сили Тревильяном. Следуйте за нами и не вздумайте оказать сопротивление. За дверью ждут еще шесть человек.
   
Ошеломленный Ричард перевел взгляд на отца, открыл рот и вдруг понял, что ему нечего сказать.
   
Судебный пристав резко ткнул его кулаком между лопаток.
   
— Ни слова, Морган, ни слова. — Он обвел взглядом безмолвных посетителей таверны. — Если кому-нибудь из вас понадобятся Морган и Инселл, ищите их в Ньюгейтской тюрьме.
   
Бристольская тюрьма Ньюгейт располагалась в двух зданиях неподалеку от медеплавильного завода Уосборо, на Нэрроу-Уайи-стрит. Окруженные восемью судебными исполнителями, Ричард и Уилли вошли в тюрьму через массивные решетчатые ворота, напоминающие опускную решетку крепости. Узкие коридоры, начинающиеся по обе стороны от входа, были первым, что увидел в тюрьме Ричард. Не останавливаясь, старший пристав повернул налево, а его помощники подтолкнули пленников за ним, но сами остались снаружи.
   
— Заключенные Морган и Инселл! — рявкнул пристав. — Распишитесь.
  
  
   
    
Часть 2
    
Октябрь 1784 года — январь 1786 года
   
   
Мужчина за столом взял два листка бумаги, протянутых приставом.
   
— И куда, по-вашему, я должен поместить их? — спросил он, ставя на каждом листе вместо подписи большой крест.
   
— Это твои заботы, Уолтер, а не мои, — бесцеремонно отозвался пристав. — Они доставлены по судебному приказу о передаче арестованных в суд, — добавил он и вышел.
   
Уилли рыдал, не стесняясь, Ричард держал себя в руках. Первое потрясение прошло, он вновь обрел способность чувствовать и думать, и почему-то ничуть не удивился. В чем его обвиняют? Когда это выяснится? Да, у него остались часы Сили и его вексель, но он же сообщил, что Сили получит свои часы обратно, и не собирался относить вексель в банк. В чем дело?
   
Из-за тесноты в тюрьмах его наверняка оправдают. Практичные члены бристольской судейской коллегии снисходительны к обвиняемым, способным заплатить отступного и возместить ущерб. Даже если ради этого Ричарду придется по уши влезть в долги, расплатиться с которыми поможет только очередная война, он знал, что родные не бросят его в беде.
   
— Пенни в день на хлеб, — сообщил тюремщик Уолтер, — пока не состоится суд. Когда вам вынесут приговор, кормить вас будут на два пенни в день.
   
— Мы умрем с голоду, — не задумываясь, отозвался Ричард.
   
Тюремщик вышел из-за стола и ударил Ричарда по лицу так сильно, что разбил ему губу.
   
— Придержи язык, Морган! Здесь ты будешь жить и умрешь по моим правилам и так, как мне заблагорассудится. — Вскинув голову, он проревел: — Шевелитесь, ублюдки!
   
В комнату ввалились двое мужчин, вооруженных дубинками.
   
— В кандалы их, — приказал Уолтер, потирая ушибленную руку.
   
Вытирая кровь манжетой, Ричард вместе со всхлипывающим Уилли направился по коридору, повернул направо и очутился в комнате, чем-то напоминающей мастерскую шорника, только вместо множества кожаных ремней все стены были увешаны железными цепями.
   
В бристольском Ньюгейте узников заковывали исключительно в ножные кандалы. Ричард стоял неподвижно, пока печальный хозяин мастерской делал свое дело. Браслет шириной в два дюйма, охвативший левую щиколотку Ричарда, запирался, а не держался на заклепках, а с браслетом на правой щиколотке его соединяла цепь длиной в два фута. Цепь позволяла передвигаться семенящим шагом, но не идти и не бежать. Охваченный паникой, Уилли начал отбиваться, однако тут же получил несколько резких ударов дубинками. Ричард, губа которого по-прежнему кровоточила, промолчал. Он поклялся самому себе, что замечание, сделанное в присутствии Уолтера, было из его уст первым и последним. Впредь придется вести себя, как в Колстонской школе, — сидеть тихо, стоять молча, выполнять приказы, не рассуждая, не привлекать к себе внимания.
   
В конце коридора находилась еще одна решетчатая дверь. Стражник отпер ее массивным ключом, и двух новых узников, Моргана и Инселла, ввергли в преисподнюю. Этот земной ад представлял собой огромную комнату, каменные стены которой непрестанно источали влагу, так что повсюду по их поверхности тянулись длинные известковые «сосульки» — наросты, почерневшие от копоти. Никакой мебели здесь не было и в помине. Каменные плиты пола покрывали слизь и испражнения, испускавшие аммиачную вонь. Закованные в ножные кандалы узники-мужчины казались беспорядочной шевелящейся массой. Большинство сидело на полу, вытянув перед собой ноги, некоторые бесцельно бродили по камере, еле передвигая отягощенные кандалами ноги и волоча за собой цепи, которые то и дело ударялись о ноги сидящих заключенных. Те, кто всю жизнь провел в Бристоле, привыкли к вони — запаху гнили, мочи, экскрементов. Но здесь, в душном помещении, вонь ощущалась острее.
   
Более-менее осмысленная деятельность происходила лишь в глубине камеры, возле закругленного вверху окна. Хотя Ричард никогда прежде не бывал в Ньюгейте, он пришел к выводу, что за окном находится тюремный погребок, где каждый, у кого найдется несколько монет, может получить кружку рома, джина или пива. Наслушавшись разговоров Дика и кузена Джеймса-аптекаря, Ричард вообразил, что в Ньюгейте то и дело вспыхивают драки из-за денег и выпивки, хлеба и вещей. Но теперь-то он понял, что тюремщики не допускают ничего подобного. Ни у кого из заключенных не хватило бы сил драться. Они голодали; многие, выпив на пустой желудок, дремали или бормотали что-то бессвязное, вытянув перед собой моги и ни на что не обращая внимания.
   
Уилли преследовал Ричарда по пятам, вцепившись в него, как репей. Куда бы ни поворачивал Ричард, шмыгающий Уилли оказывался рядом, размазывая и о щекам слезы. «Я сойду с ума. Этого я не вынесу. Все же я не стану утешаться ми ромом, ни дешевым джином. В конце концов через несколько месяцев это страшное испытание кончится — когда-нибудь судьи доберутся и до нашего дела, моего и Уилли. Но с какой стати он расхныкался? Что в этом толку?»
   
За час Ричард успел устать, железные браслеты на щиколотках натирали ноги. Отыскав свободное местечко у стены для себя и Уилли, он сел на пол и с облегченным вздохом вытянул ноги перед собой, тотчас сообразив, почему узники предпочитают именно такую позу. Он сразу перестал чувствовать тяжесть кандалов, цепь и браслеты теперь опирались на пол. Осмотрев свои толстые вязаные чулки, Ричард обнаружил, что за какой-нибудь час на них появилось множество дыр. Так вот почему эти люди старались не двигаться!
   
Его мучила жажда. Из трубы, вделанной в стену камеры со стороны Фрума, в корыто стекала тонкая струйка; жестяная кружка была прикована цепью к стене. Пока Ричард смотрел на нее, один из бродящих по камере заключенных остановился, чтобы помочиться в корыто. Только тут Ричард заметил, что корыто стоит рядом с четырьмя открытыми ведрами, которым полагалось вмещать испражнения двухсот человек. Если кузен Джеймс-аптекарь прав, пить такую воду нельзя. В камере полным-полно больных.
   
Стоило Ричарду вспомнить о Джеймсе, как он сам появился за решеткой, в коридоре. За ним шел Дик.
   
— Отец! Кузен Джеймс! — воскликнул Ричард.
   
В ужасе вытаращив глаза, оба родственника пробрались к нему.
   
Впервые с тех пор, как Ричард помнил себя, Дик рухнул на колени и зарыдал. Поглаживая отца по дрожащим плечам, Ричард переглянулся с аптекарем.
   
— Мы принесли тебе флягу легкого пива, — сообщил кузен Джеймс-аптекарь, показывая мешок. — И немного еды.
   
Наплакавшись, Уилли забылся беспокойным сном, но Ричард разбудил его, встряхнув за плечо. Ничего вкуснее этого пива он никогда не пробовал! Передав флягу Уилли, Ричард достал из мешка хлеб, сыр и десяток свежих яблок. У него мелькнула мысль, что к этим соблазнительным яствам наверняка потянутся десятки жадных рук, но ничего подобного не случилось. Никто не обратил на него внимания.
   
Совладав с собой, Дик вытер глаза и нос подолом рубахи.
   
— Боже мой, какой ужас!
   
— Отец, не отчаивайся, — без улыбки возразил Ричард. Он боялся, что ранка на губе вновь начнет кровоточить и перепугает Дика. — Рано или поздно состоится суд, и меня оправдают. — Он помедлил. — А нельзя ли договориться, чтобы меня выпустили под залог?
   
— Пока не знаю, — оживился кузен Джеймс-аптекарь, — но утром я схожу к кузену Генри-юристу и узнаю, есть ли у нас шанс опровергнуть обвинения на суде. Так что не унывай, Ричард. Морганов хорошо знают в Бристоле, к тому же ты фримен, пользующийся уважением. Я знаком с обвинителем — выступая против уважаемых граждан, он обычно не может связать и двух слов.
   
— Не знаю, почему слухи разнеслись так быстро, — вмешался Дик, — но перед тем как мы отправились в тюрьму, в таверну зашел сеньор Хабитас. Его старшая дочь вышла замуж за сэра Абрахама Айзека Элтона, с которым Хабитас очень дружен. Томас сказал, что сэр Абрахам Айзек наверняка будет председателем суда на твоем процессе, и даже если он прочтет тебе душеспасительную проповедь об искушениях Лилит, обвинение скорее всего снимут. Все зависит от того, какой совет даст судья присяжным. Сили Тревильяна в городе презирают — каждый присяжный мгновенно узнает его и поднимет на смех.
   
Оба Моргана пробыли в тюрьме недолго, но Ричард был этому только рад. Недавние волнения и легкое пиво незамедлительно дали о себе знать. Ему пришлось усесться на грязное ведро, спустив штаны и белье до колен, на виду у всех узников. Впрочем, никому до него не было дела. Вымыться и вытереться было нечем; Ричарду осталось лишь встать и одеться, не глядя на жидкое зловонное месиво. Такого жгучего стыда он еще никогда не испытывал. С этой минуты ему казалось, что он источает удушливую, омерзительную вонь.
   
На ночь узников перевели в камеру этажом выше — еще одну огромную комнату, где коек было слишком мало, чтобы на них разместились все. Несколько коек уже было занято узниками, пролежавшими весь день в лихорадке; некоторые из них не шевелились, как мертвые. Ричард и Уилли еще не утратили проворства, поэтому быстро разыскали свободные койки и захватили их. Ни матрасов, ни простыней, ни подушек, ни одеял здесь не оказалось. Повсюду виднелись засохшие испражнения и рвота.
   
Ричарду казалось, что он ни за что не сумеет уснуть. В камере царили сырость и холод, а он был укрыт только своим пальто. Но над утомленным Уилли ужасы Ньюгейта были уже не властны, и Ричард искренне поблагодарил милосердного Бога за то, что Уилли уснул и наконец-то замолчал. Ричард долго лежал, слушая стоны и храп, душераздирающий кашель, рвотные хрипы и скулящий плач какого-то юноши. Далеко не все узники были взрослыми мужчинами. Среди них Ричард насчитал около двадцати мальчишек в возрасте от семи до тринадцати лет, и хотя они не были закованы в кандалы и вовсе не казались порочными, почти все были пьяны. Их взяли под стражу за украденную кружку джина или носовой платок и теперь собирались судить по всей строгости закона. В «Гербе бочара» ничего подобного не случалось — Дик бдительно следил за посетителями. А если какой-нибудь проходимец украдкой проскальзывал в таверну и выхватывал кружку рома из-под носа зазевавшегося гостя, Дик всегда ухитрялся уладить дело мирным путем, пинком выставлял воришку за дверь, а пострадавшему наливал еще одну кружку бесплатно. Но такое случалось не чаще двух раз в год. Страшнее всего для завсегдатаев Брод-стрит была запятнанная репутация.
   
Вести, принесенные Диком и кузеном Джеймсом-аптекарем, помогли Ричарду воспрянуть духом. Сеньор Хабитас неожиданно оказался его союзником — должно быть, ему до сих пор было стыдно вспоминать, что именно он познакомил Ричарда с мистером Томасом Латимером. Бедняга! Разве он в чем-нибудь виноват? В жизни всякое бывает, сонно подумал Ричард, смежил веки и мгновенно провалился в сон.
   
На следующий день Дик явился в тюрьму один, с мешком еды и флягой пива.
   
— Джим еще у кузена Генри, — объяснил он, присаживаясь на корточки и понижая голос, чтобы его слышали только Ричард и Уилли, жадно ловящий каждое слово.
   
— Стало быть, дело принимает неожиданный оборот, — ровным тоном отозвался Ричард.
   
— Да. — Дик стиснул кулаки и скрипнул зубами. — Тебя будут судить не в Бристоле, Ричард. Сили Тревильян обратился к властям Глостера — на том основании, что преступление свершилось в Клифтоне, и следовательно, за пределами Бристоля. В Ньюгейт тебя поместили временно — до тех пор, пока не закончится допрос свидетелей и дело не будет передано в суд. У меня голова раскалывается от юридических выражений! В этом я ничего не понимаю, никогда не пытался понять и не пойму!
   
Ричард прислонился к закопченной стене и перевел взгляд с отца на корыто с водой и четыре омерзительно грязных ведра.
   
— Ну что ж, — наконец выговорил он сдавленным голосом, — что будет, то будет, отец, а пока у меня есть более насущные потребности. — Он указал на свои ноги. — Прежде всего мне нужны тряпки, чтобы подложить их под кандалы. Еще один день — и чулки протрутся, а завтра дойдет до кожи и мяса. Если мне суждено когда-нибудь вновь очутиться на свободе — а так оно и будет, клянусь! — здоровье мне не помешает. Пока у меня есть возможность пить пиво и есть хлеб, сыр, мясо, фрукты и овощи, я не заболею.
   
— Тебя увезут в Глостер-Касл, — сообщил Дик, губы которого дрожали. — А в Глостере я не знаю ни души.
   
— И полагаю, у других Морганов там тоже нет знакомых. А этот Сили Тревильян очень умен! Как ему не терпится отомстить мне! Хотелось бы знать, за что: за обвинение в мошенничестве или за то, что я унизил его как мужчину? — Покачав головой, Ричард улыбнулся. — Скорее всего и за то и за другое.
   
— До меня дошли слухи… — с сомнением начал Дик.
   
— Рассказывай, отец. Я уже образумился, тебе незачем опасаться, что я опозорю тебя, — мягко попросил Ричард.
   
Его отец покраснел.
   
— Об этом мне рассказал мой новый поставщик рома, Дэви Эванс. Ты только послушай, Ричард! Он утверждает, что, едва Кейв и Торн услышали о том, что ты переселился в Клифтон, они бросились к Тревильяну и уговорили его выдвинуть обвинение против тебя и Уилли. Мы с тобой знаем, что Тревильян замешан в обмане акцизного управления и всеми силами стремится скрыть это. По словам Дэви Эванса, Кейв и Торн добиваются, чтобы тебя и Уилли судили прежде, чем дело о мошенничестве будет передано в суд. Тогда их дело будет закрыто: преступники не имеют права давать показания. Более того, Кейв встречался с главным сборщиком акциза — братом Бенджамина Фишера, Джоном (семейственность в таких учреждениях — обычное дело) — и предложил уплатить пеню в размере тысячи шестисот фунтов. Разумеется, братьям Фишер известно, что вас с Уилли взяли под стражу, известны также и преступления Тревильяна, однако против него нет ровным счетом никаких улик.
   
— Значит, мы лишены права давать показания.
   
Уилли заскулил, точно потерявшийся щенок. Молниеносно обернувшись к товарищу, Ричард схватил его за руку так крепко, что Уилли пронзительно взвизгнул.
   
— Замолчи, Уилли! Заткнись! Еще один звук — и клянусь, я закачу тебе такого пинка, что ты отлетишь в другой угол камеры и сдохнешь там в лихорадке!
   
Дик ахнул. Уилли умолк.
   
К радости изумленного Дика, именно в эту минуту в камере появился кузен Джеймс-аптекарь, волоча деревянный ящик размером с небольшой сундук. Если бы не кузен, Дик не нашелся бы что сказать сыну и его товарищу.
   
— Здесь кое-что для тебя, Ричард, но об этом позднее, — сообщил гость, ставя ящик рядом с узниками. Его глаза влажно поблескивали. — Похоже, с каждым днем положение осложняется.
   
— И неудивительно, кузен Джеймс.
   
— Законы настолько замысловаты, Ричард! Признаться, я понятия не имел о законах, которые не касаются моего предприятия, и, полагаю, то же самое может сказать каждый человек, особенно бедняк. — Он взял Ричарда за руку и порывисто пожал ее. — У тебя нет почти никаких прав, особенно за пределами Бристоля. Мы с кузеном Генри и преподобным Джеймсом обращались за помощью ко всем своим влиятельным знакомым, но по закону мы не вправе увидеть заявление Сили и даже узнать имена его свидетелей. Это неслыханно! Я надеялся, что тебя выпустят под залог, но это правило не распространяется на тех, кто виновен в тяжких преступлениях, а тебя обвинили в… — он с трудом сглотнул, — крупном воровстве и вымогательстве! И то и другое — серьезные преступления, Ричард, за них тебя могут повесить!
   
— Ну что ж, — устало отозвался Ричард, — это я во всем виноват, хотя было бы любопытно узнать, чем Сили подтвердит обвинение в вымогательстве. Он сам предложил обманутому мужу вексель, чтобы не доводить дело до суда. Может, теперь он утверждает, что я вовсе не муж и вымогал у него деньги под вымышленным предлогом? Но если я назвал эту женщину женой, мы считаемся гражданскими супругами — в том случае, если у меня нет законной жены, а у меня ее нет. Вот и все, что мне известно о законе.
   
— Понятия не имею, чем он подтвердил обвинение, — упавшим голосом произнес Дик.
   
— Первым делом мы должны разыскать Аннемари Латур. Она может подтвердить мои слова в суде.
   
— Тебе не позволят выступить в свою защиту, Ричард, — объяснил кузен Джеймс-аптекарь. — Обвиняемый обречен молчать, он не вправе высказываться. Все, что он может сделать в свою защиту, — представить своих свидетелей и, если ему разрешат, советоваться с адвокатом во время перекрестного допроса свидетелей обвинения. Но адвокат не имеет права ни допрашивать своего подзащитного, ни представлять суду новые улики. А что касается этой женщины — она исчезла. Будь на свете справедливость, ей полагалось бы сидеть в женском отделении Ньюгейта и ждать суда, но увы! Ее комнаты в Клифтоне пусты, никто не знает, куда она делась.
   
— Англия — удивительная страна. О том, что в ней творится, мы узнаем, лишь столкнувшись с ее законами нос к носу, — задумчиво обронил Ричард. — Неужели моему защитнику не позволят даже зачитать суду мои показания?
   
— Нет. Ты можешь говорить, только если судья задаст тебе вопрос, при этом ты должен отвечать на него, и ничего более.
   
— А если разыскать Аннемари с помощью миссис Герберт Бартон?
   
— Никакой миссис Герберт Бартон не существует.
   
Уилли громко всхлипнул.
   
— Не надо, Уилли, — мягко попросил Ричард. — Прошу тебя, не надо.
   
— Дьявольщина! — взорвался Дик.
   
— Подведем итоги: мы понятия не имеем, каким образом Сили намерен подтвердить выдвинутые обвинения, не знаем ни его свидетелей, ни того, какими будут их показания, — бесстрастно выговорил Ричард. — И кроме того, суд состоится в Глостере, в сорока милях от Бристоля.
   
— Вот и все, — подхватил кузен Джеймс-аптекарь.
   
Минуту Ричард сидел молча, покусывая нижнюю губу скорее в задумчивости, нежели в тревоге. Наконец он пожал плечами.
   
— Ладно, поживем — увидим, — произнес он. — А пока я должен подумать о насущных потребностях. Мне понадобятся тряпки, чтобы подложить под кандалы, тряпки, чтобы мыться и вытираться. — Он поморщился. — Если понадобится, последние я буду стирать под струей воды и использовать их влажными. У этих бедняг не осталось сил, чтобы воровать, но если я вывешу тряпки на просушку, их кто-нибудь да утащит. Придется заплатить кому-нибудь из тюремщиков, чтобы он подстриг мне волосы. А еще мне нужно мыло. И несколько смен одежды — рубашки, чулки, белье. И чистые тряпки, как можно больше. Немного денег на легкое пиво. Ручаюсь, вода сюда поступает из колодца Пагсли, она непригодна для питья. Именно поэтому здесь столько больных. — Он перевел дыхание. — Понимаю, все это стоит денег, но клянусь: как только я выйду на свободу, я начну возвращать долги.
   
В ответ кузен Джеймс-аптекарь открыл сундук с загадочным видом ярмарочного фокусника.
   
— О тряпках я уже позаботился, — сообщил он. — Если я сумею договориться с тюремщиками, тебе разрешат оставить сундук в камере. Сиди на нем или привязывай его веревкой к ноге, как Дик кассу. Разумеется, надзиратель просмотрел его содержимое. — Джеймс усмехнулся. — Но не нашел ни напильников, ни ножовок. Как ни странно, мне разрешили пронести в камеру бритву и ножницы. Должно быть, тюремщикам нет дела до того, если узники перережут друг другу глотки. А вот и ремень для правки бритвы и точильный камень. — Вынув ножницы, он протянул их Дику. — Подстриги его, кузен.
   
— Подстричь Ричарда? Я не смогу! — в ужасе воскликнул Дик.
   
— Придется. Тюрьмы кишат паразитами. В коротких волосах они плодятся не так быстро. А еще я прихватил гребень с частыми зубьями. Ричард, подстриги волосы на всем теле или сбрей их.
   
— У меня почти нет волос на теле, их будет достаточно подрезать.
   
А кузен Джеймс-аптекарь продолжал суетиться, засунув обе руки в сундук и вытаскивая оттуда нечто тяжелое и громоздкое. Наконец он выволок странный предмет и с торжествующим видом водрузил его на крышку сундука.
   
— Разве это не чудо? — спросил он.
   
Ричард, Дик и Уилли недоуменно уставились на предмет.
   
— Конечно, чудо, кузен Джеймс, но объясни, что это такое, — наконец попросил Ричард.
   
— Фильтр, — гордо отозвался кузен Джеймс-аптекарь. — Как видите, его каменная часть представляет собой чашу с коническим дном, которая вмещает три пинты воды. Вода просачивается сквозь камень и капает в подставленное снизу медное блюдо. Что происходит в самом камне, я не знаю, но вода, собирающаяся в медном блюде, лучше родниковой. А значит, — продолжал он с энтузиазмом истинного ученого, — она чистая и насыщенная кислородом, поскольку и родниковая вода тоже пробивается сквозь пористые породы! Я слышал, что итальянцы — на редкость умный народ! — давно пользуются этими фильтрами, но мне такой долго не попадался. И только год назад мой друг капитан Джон Стейнс вернулся на родину из Бразилии с грузом бобов какао для Джозефа Фрая и кошенили для меня. Он заходил за пресной водой на остров Тенерифе, изобилующий родниками. Кто-то показал ему это устройство, надеясь выгодно продать его в Англии. Такие фильтры вывозят в те районы Испании, где вода загрязнена. Капитан отдал фильтр мне, поскольку Фрай способен думать только о производстве шоколада. Я испытал фильтр, наполнив его водой из колодца Пагсли, — как ты верно заметил, Ричард, она непригодна для питья. И неудивительно, ведь деревянная труба от источника проходит через четыре кладбища.
   
— Как же ты испытал фильтр, Джим? — полюбопытствовал Дик, с видом мученика срезающий густые вьющиеся локоны Ричарда.
   
— Разумеется, сам пил воду, пропущенную через фильтр.
   
— Так я и думал.
   
— Поскольку я недавно начал вывозить каменные фильтры с Тенерифе, то сразу вспомнил о тебе, — заключил кузен Джеймс-аптекарь, засовывая фильтр обратно в сундук. — Он тебе пригодится, Ричард, хотя и прослужит недолго. Через девять месяцев пробный фильтр стал давать мутную воду с резким запахом. Но ты сразу заметишь, что фильтр загрязнился, — при этом внутри каменной чаши образуется липкий бурый налет. Впрочем, — продолжал он, — вместе с первой партией фильтров мне прислали письмо, где говорится, что грязные фильтры можно очистить, вымачивая их две недели в чистой морской воде и еще неделю просушивая на солнце. — Он вздохнул. — Увы, в туманной Англии это невозможно.
   
— Кузен Джеймс, — провозгласил Ричард с благодарной улыбкой, — я готов целовать тебе руки и ноги!
   
— Это ни к чему, Ричард. — Аптекарь поднялся, отряхнул руки и вдруг помрачнел. — Я принес сундук сегодня, — осторожно начал он, — поскольку никто не знает, когда тебя увезут в Глостер. Следующая выездная сессия суда состоится не раньше Великого поста, поэтому вряд ли тюремщики станут спешить. Но может случиться, что ты покинешь Бристоль уже завтра. А Джеймс-священник просил передать, что он зайдет проведать тебя.
   
— Буду с нетерпением ждать встречи, — отозвался Ричард, у которого от радости закружилась голова. Он поднялся, и Дик, сидя на корточках, аккуратно собрал волосы. — Отец, вымой руки уксусом и дегтем, как только вернешься домой, а до тех пор не вздумай касаться лица. И умоляю, принеси мне чистое белье и мыло!
   
Назавтра узников никуда не увезли. Ричард и Уилли пробыли в бристольском Ньюгейте до начала тысяча семьсот восемьдесят пятого года. Отчасти это промедление было благом — родные могли позаботиться о них, а отчасти — проклятием: родные Ричарда видели, как ему тяжело.
   
Решив повидать Ричарда, Мэг однажды пришла в тюрьму. Но разыскав сына среди сонма узников, больше похожих на призраков, увидев его лицо и стриженую голову, она лишилась чувств.
   
Но это было еще не самое худшее. Вскоре после Рождества Ричарда навестил кузен Джеймс-аптекарь.
   
— С твоим отцом случился удар.
   
Глаза Ричарда мгновенно утратили блеск. Даже после смерти Уильяма Генри они иногда бывали безмятежными, в них вспыхивали задорные огоньки, а теперь глаза угасли. Они по-прежнему были живыми, но казались глазами стороннего наблюдателя.
   
— Он умрет, кузен Джеймс?
   
— Думаю, нет. Я прописал ему строгую диету. Будем надеяться, что ни второго, ни третьего удара не последует. У него отнялась левая рука и нога, однако он может говорить и мыслит здраво. Он рвался к тебе, но мы решили, что в таком состоянии неразумно отпускать его в Ньюгейт.
   
— А как же таверна? Отец не выживет, если ему придется ее покинуть.
   
— В этом нет никакой необходимости. Твой брат прислал к нему в ученики своего старшего сына, славного паренька, не такого падкого на деньги, как сам Уильям. Думаю, мальчуган был только рад покинуть родительский дом. Жена Уильяма безнадежно скупа — впрочем, это ты и сам знаешь.
   
— Должно быть, именно она не пускает Уилла проведать меня. А он, наверное, горюет о том, что теперь некому точить ему пилы задаром, — бесстрастно ответил Ричард. — А как мама?
   
— Как обычно. Она знает лишь одно средство от всех бед — работу.
   
Ричард не ответил, только устроился поудобнее и вытянул перед собой ноги. Уилли молчаливой тенью жался к нему. Борясь со слезами, кузен Джеймс-аптекарь пытался увидеть Ричарда взглядом постороннего человека, что было не так уж трудно. Как ни странно, Ричард стал еще привлекательнее, чем прежде. Или раньше его привлекательность не так бросалась в глаза? После того как Дик состриг его кудри, оставив волосы длиной не более половины дюйма, короткая стрижка подчеркнула изящную форму черепа, высокие скулы и римский нос на гладком лице. Если в его внешности что и изменилось, так только рот: нижняя губа по-прежнему осталась чувственной, но Ричард держал губы плотно сжатыми, и они утратили свои безмятежные очертания. Тонкие, изогнутые черные брови нависли над глазами.
   
«Ричарду минуло тридцать шесть лет; — думал аптекарь, — Бог подверг его испытаниям, как Иова, и все же Ричард не сломался, не пытался обмануть или оскорбить Всевышнего. За последний год он потерял жену и единственного ребенка, все свое состояние, репутацию, родных — таких, как его эгоистичный братец. Но себя Ричард не потерял. Как плохо мы знаем тех, кого считаем знакомыми как свои пять пальцев, кто провел рядом с нами всю жизнь!»
   
Ричард вдруг ослепительно улыбнулся, его глаза блеснули.
   
— Не тревожься за меня, кузен Джеймс. Тюрьма не в силах погубить меня. Я просто должен пережить это испытание.
   
Поскольку из Бристоля в Глостер предстояло перевезти лишь нескольких заключенных, Ричарда и Уилли известили о поездке за два дня, в первую же неделю января.
   
— Можете взять с собой то, что сумеете унести в руках, — разрешил тюремщик Уолтер, когда узников привели к нему, — но ни на йоту больше. Никаких тележек и тачек!
   
Он не намекнул, как их повезут, и Ричард воздержался от вопросов. Уилли открыл было рот, но тут же поморщился от боли — Ричард вовремя наступил ему на ногу.
   
Сказать по правде, Уолтер весьма сожалел о том, что Ричард Морган, который за три месяца пребывания в тюрьме помог ему нажить кругленькую сумму, покидает Бристоль. Родные кормили Ричарда и Инселла, а это означало, что каждый день у Уолтера прибавлялось по два пенса; отец Ричарда раз в неделю присылал Уолтеру галлонную бочку хорошего рома, а аптекарь каждый раз совал ему в руку целую крону. Если бы не эти подарки, Уолтер счел бы Ричарда Моргана буйнопомешанным и продержал бы его в больнице Святого Петра, пока его не увезли бы в Глостер. Морган и вправду спятил!
   
Каждый день он мылся мылом и ледяной водой из трубы; справив большую нужду, вытирался тряпкой, а потом стирал ее, остерегался садиться на грязное ведро, стриг волосы, ни разу не побывал в тюремном погребке, почти все свободное время читал книги, присланные священником церкви Святого Иакова, и самое странное — каждый день наполнял огромную каменную чашу водой из трубы и пил только ту воду, которая стекала в подставленное под нее медное блюдо! Когда Уолтер полюбопытствовал, что делает Ричард, тот ответил, что превращает воду в вино, как на свадебном пиру. Безумец! До него далеко даже мартовскому зайцу!
   
Заранее узнав о предстоящей поездке в Глостер, Ричард успел подготовиться к ней.
   
Кузен Джеймс-священник принес ему новое пальто.
   
— Как видишь, твоя кузина Элизабет пришила к пальто толстую шерстяную подкладку, — кузина Элизабет приходилась Джеймсу женой, — и приготовила две пары перчаток — кожаные без пальцев и вязаные с пальцами. А то, что лежит в карманах, — это от меня.
   
Неудивительно, что пальто показалось Ричарду невероятно тяжелым: в обоих карманах лежали книги.
   
— Я выписал их из Лондона через Сендолла, — объяснил кузен Джеймс-священник. — Эти книги напечатаны на тончайшей бумаге, я решил не забивать тебе голову религией.
   
Здесь только Библия и молитвенник. — Он сделал паузу. — Беньян — приверженец баптизма, если его можно назвать религией, но его «Путь паломника» — великая книга, поэтому я дарю ее тебе. И вот еще Мильтон.
   
В карманах нашлись еще трагедии Шекспира, одна из его комедий и «Жизнеописания» Плутарха в переводе Джона Донна.
   
Ричард взял ладонь преподобного Джеймса и приложил ее к щеке, закрыв глаза. Целых семь книг небольшого формата, на тонкой бумаге, в мягком переплете!
   
— Ты не просто подарил мне пальто, перчатки, Библию, Беньяна, Шекспира и Плутарха — ты сумел позаботиться о моем теле, душе и разуме. Не знаю, как благодарить тебя.
   
Кузена Джеймса-аптекаря тревожило прежде всего здоровье Ричарда.
   
— Вот новый каменный фильтр, хотя менять его еще рано, — посмотри, камень немногим тяжелее пемзы! Вот деготь и новое твердое мыло — ты расходуешь мыло слишком быстро, Ричард, чересчур быстро! Моя особая битумная мазь исцеляет все — от язв до чешуйчатого лишая. Чернила и бумага — я обвязал пробку проволокой, чтобы чернила не вылились. А вот еще кое-что — ты только взгляни, Ричард! — воодушевился он, как всегда, довольный возможностью опробовать новое изобретение. — Это вставки, которые заменяют отточенные перья, в них вставляют деревянные ручки. Я выписываю их из Италии, хотя придуманы они в Аравии, где гусиные перья — большая редкость. Еще одна бритва — на всякий случай. Коробочка солода — он предотвращает цингу и пригодится тебе, если ты не сможешь покупать свежие фрукты и овощи. И целая куча тряпок. Моя жена и твоя мать нарезали их из старых простыней. Корпия и квасцы, останавливающие кровотечение. Бутылка моего патентованного тонизирующего средства, в которое я добавил драхму золота — на случай, если у тебя появятся нарывы. Если же средство кончится, а нарывы или чирьи пойдут снова, пожуй кусочек свинца. Остальное место занимает одежда. — Деловито уложив вещи в сундук, он нахмурился. — Боюсь, кое-что тебе придется разложить по карманам пальто.
   
— Они уже набиты, — отозвался Ричард. — Преподобный Джеймс принес мне книги, я не могу оставить их здесь. Если будет сломлен мой дух, кузен Джеймс, физическое здоровье мне ни к чему. За эти три месяца я не сошел с ума только потому, что постоянно читал. В тюрьме сильнее всего тяготит безделье. Отсутствие какого-нибудь занятия. Во времена Беньяна — да, Джеймс подарил мне «Путь паломника» — узники могли выполнять полезную работу и даже продавать свои изделия, чтобы прокормить жен и детей, как делал сам Беньян двенадцать долгих лет. А здесь тюремщики не выводят нас даже на прогулки. Без книг я наверняка лишусь рассудка. Поэтому я должен взять их с собой.
   
— Понимаю.
   
Общими усилиями им удалось разместить в сундуке все драгоценное имущество. Два крепких замка закрылись только после того, как Уилли сел на крышку; ключ на веревке Ричард повесил себе на шею. Когда он поднял сундук, оказалось, что тот весит не меньше пятидесяти фунтов.
   
Сундук, приготовленный для Уилли, был поменьше и полегче.
   
— В нашем языке не найдется слов, чтобы выразить мою благодарность, — произнес Ричард, глаза которого наполнились любовью.
   
— И я благодарю вас, — подхватил Уилли и расплакался, несмотря на строгий взгляд Ричарда.
   
И они расстались, чтобы встретиться в Глостере во время Великого поста.
   
На рассвете шестого января Ричард и Уилли сложили вещи в сундуки и проковыляли в коридор, где ждал Уолтер вместе с незнакомцем, вооруженным дубинкой. Узников втолкнули в помещение, где три месяца назад их заковали в кандалы; Ричард решил, что с них снимут оковы на время поездки, и вздохнул с облегчением. Нести сундук было тяжело и без цепей. Но не тут-то было. Печальный кузнец, хозяин этой камеры ужасов, взял полосу железа шириной в два дюйма и закрепил ее на талии Ричарда. Его запястья тоже охватили наручники, а двухфутовые цепи пропустили через замок на животе. Только после этого цепь между щиколотками убрали и заменили ее двумя цепями: одна тянулась к замку на поясе от левой щиколотки, а вторая — от правой. Ричард обрел возможность передвигаться с обычной скоростью, но ему не хватило бы проворства, чтобы сбежать. Четыре цепи сошлись чуть выше его пупка, там, где висел замок.
   
Изловчившись, Ричард поднял сундук и с радостью обнаружил, что цепи на запястьях поддерживают его, а вес равномерно распределяется по ним.
   
— Возьми сундук, как я, Уилли, — посоветовал он другу. — Так будет лучше.
   
— Придержи язык! — рявкнул Уолтер.
   
Пронизывающе-холодный воздух улицы показался Ричарду божественным нектаром. Раздув ноздри и широко раскрыв глаза, Ричард двигался, слыша за спиной шаги сопровождающего, который до сих пор не проронил ни слова. Кто он — судебный пристав из Бристоля?
   
Выход из зловонного подземелья стал для Ричарда настоящим праздником. Он знал, что Глостер — небольшой городок, следовательно, условия в тамошней тюрьме должны быть более сносными, чем в бристольском Ньюгейте. Разумеется, и в сельской местности случались преступления, но все газеты писали, что преступников манят крупные города. Кроме того, Ричард утешался мыслью, что большая часть срока заключения осталась уже позади: выездную сессию суда в Глостере назначили на конец марта.
   
О, свежий воздух! Низкое темное небо предвещало снегопад, ветер холодил уши Ричарда, не прикрытые волосами. Шляпа-треуголка надежно защищала его темя, но ее поля были загнуты вверх и потому не могли согреть уши. Впрочем, какая разница? Ричард с радостной улыбкой шагал по Нэрроу-Уайн-стрит, громыхая цепями.
   
Хотя было еще совсем темно, жители Бристоля обычно вставали рано; люди принимались за работу вскоре после рассвета, рабочий день продолжался восемь часов зимой, десять часов весной и осенью и двенадцать часов летом. Двум узникам, сопровождаемым хмурым незнакомцем, попадалось немало прохожих. С гримасами ужаса горожане спешили перейти на другую сторону, не желая даже приближаться к преступникам.
   
Двери медеплавильного завода Уосборо были открыты, изнутри вырывался рев и жар пламени. Очевидно, здесь по-прежнему ковали плоские цепи для новых корабельных помп. С тех пор как Ричард потерял все свои деньги, он не заглядывал на завод.
   
— На Долфин-стрит, — коротко приказал пристав, дойдя до угла. Значит, придется свернуть не к «Гербу бочара», а на север, к Фруму. Ричард понял, куда они направляются — к Глостерской заставе.
   
Эта догадка вызвала у него новый вопрос: кто оплачивает поездку? Их с Уилли перевозят из одного графства в другое, кто-то должен возместить дорожные расходы. Неужели власти Глостершира сочли его и Уилли настолько опасными преступниками, что согласились пожертвовать несколько фунтов на поездку за сорок миль и на оплату услуг пристава? Может, за все платит Сили? Разумеется, он. Наверное, Сили сейчас злорадно усмехается, подумал Ричард.
   
С Долфин-стрит они свернули на Бродмид, к заведению Майкла Хеншоу, откуда грузовые повозки отправлялись в Глостер, Монмут, Уэльс, Оксфорд, Бирмингем и даже в Ливерпуль. Здесь узников втолкнули в загон, заваленный конским навозом, и разрешили поставить сундуки на землю. Уилли пыхтел и отдувался.
   
«По крайней мере, — думал Ричард, — три месяца безделья не лишили меня сил. Бедняга Уилли просто слишком слаб, вот и все. Но если я проведу в тюрьме еще три месяца, то стану хилым, как он, если, конечно, в глостерской тюрьме мне не представится возможности работать и есть досыта. Но если я стану работать, кто будет сторожить мой сундук, отгонять от него воров? Мой деготь и фильтр им не нужны, но тряпки и одежду растащат за считанные минуты, и кто-нибудь обнаружит потайной карман с золотыми гинеями. И мои книги пропадут! Ведь я не единственный заключенный в Англии, умеющий читать».
   
Огромный фургон, куда велели забраться Уилли и Ричарду, имел парусиновый тент, натянутый на железные дуги. Тент защищал путников от буйства стихий, и это было кстати: надвигалась снежная буря. В фургон впрягли восемь битюгов, способных протащить его по грязным колеям дороги, соединяющей Бристоль и Глостер. Фургон заполняло множество ящиков и бочонков, и возница велел узникам пристроить где-нибудь свои сундуки.
   
— Они вправе держать свою собственность при себе — таков закон, — непререкаемым тоном возразил пристав. Забравшись в фургон, он отомкнул замки на поясах преступников и прикрепил цепи к дугам, поддерживающим парусиновый навес. Прикованные к дугам, Ричард и Уилли с трудом смогли устроиться на ящиках и вытянуть перед собой ноги. Пристав покинул фургон, удивив Ричарда: неужели он не станет сопровождать их до Глостера? Но пристав уселся на козлы рядом с возницей, и вскоре фургон заколыхался, трогаясь с места.
   
— Уилли, подвинься, — обратился Ричард к своему скорбному спутнику, готовому разразиться рыданиями. — Помоги мне придвинуть к стейке фургона мой сундук, а потом придвинем к ней и твой. Нам надо к чему-нибудь прислониться. И не вздумай лить слезы! Иначе я за себя не ручаюсь.
   
По этой разбитой, немощеной дороге лошади тащились черепашьим шагом, время от времени фургон по оси увязал в грязи. Ричарда и Уилли заставляли вылезать из-под тента и толкать фургон, и Ричард невольно улыбнулся, обнаружив, что той же участи не избежал и пристав. Снегопад усилился, однако было еще слишком тепло, чтобы грязь подмерзла. К концу первого дня проголодавшиеся и изнывающие от жажды путники преодолели лишь восемь миль из сорока.
   
Но возница был рад и этому. Наконец фургон остановился перед постоялым двором «Звезда и плуг» в Алмондсбери.
   
— Я дам вам матрасы и одеяла, — пообещал возница узникам, выказывая добродушие, которого не замечалось за ним в Бристоле. — Если бы не вы, мы бы до сих пор торчали в грязи. А ты, Том, заслужил кварту эля — хозяин постоялого двора варит его сам.
   
Возница и пристав Том скрылись за дверью, оставив Ричарда и Уилли гадать, что будет с ними дальше. Спустя некоторое время пристав вышел, отпер замки на поясах спутников и вытянул цепи из-за дуг фургона. Держа дубинку наготове, он препроводил пленников в каменный амбар, где хранилась солома. Разыскав балку с двумя скобами вблизи от пола, он приковал к ним Ричарда и Уилли и исчез.
   
— Как я хочу есть! — прохныкал Уилли.
   
— Молись, Уилли, только не реви.
   
В амбаре пахло чистой сухой соломой. Оглядевшись, Ричард с удовольствием понял, что в такой чистоте очутился впервые за последние три месяца. Пока он размышлял, в амбар вошли хозяин постоялого двора и его дюжий работник, неся поднос с двумя кружками, ломтями хлеба с маслом и двумя мисками дымящегося супа. Немного погодя работник принес конские попоны.
   
— Джон говорит, вы помогали толкать фургон, — сообщил хозяин постоялого двора, ставя поднос перед узниками и поспешно отступая. — У вас есть еще деньги? Пристав заплатил за каждого из вас всего одно пенни. Если вам больше нечем платить, придется заставить раскошелиться Джона.
   
— Сколько с нас? — спросил Ричард.
   
— По три пенса с каждого за еду и эль.
   
Ричард достал из кармана жилета шестипенсовую монету.
   
Ни свет ни заря они позавтракали хлебом и легким пивом, купленными за три пенса, влезли в фургон и преодолели еще восемь миль, то и дело вылезая, чтобы вытолкнуть громоздкую повозку из жидкой грязи. Блаженный ночной сон среди соломы и конских попон в сочетании с горячей сытной пищей сотворили чудеса с Ричардом, хотя все его тело ныло от непривычных усилий. Даже Уилли воспрянул духом и работал все усерднее. Снегопад кончился, воздух похолодал, но грязь так и не замерзла. За день путники с трудом преодолевали по восемь миль — впрочем, возница Джон только радовался этому, как и возможности ночевать на постоялых дворах.
   
По подсчетам Ричарда, до глостерской тюрьмы они могли добраться на пятый день. Однако возница решил провести последнюю ночь в компании узников на постоялом дворе «Полнолуние» в пригороде Глостера.
   
— Не хватало вам еще торчать лишнюю ночь в тюрьме, — заявил он. — Вы платили за себя, как подобает джентльменам, и я искренне сочувствую вам. Ладно уж, так и быть, проведите последнюю ночь в тепле да поужинайте как следует. Вы не похожи на преступников, и потому я не прочь помочь вам.
   
На рассвете следующего дня фургон переехал реку Северн по подвесному мосту и вкатился в Глостер через западные ворота. Город походил на средневековую крепость с прочными стенами, рвами, подвесными мостами, крытыми галереями и домами из кирпича и дерева. Ричард разглядывал улицы в узкую щель между полотнищами тента, но этого ему хватило, чтобы понять: рядом с огромным морским животным Бристолем Глостер — мелкая рыбешка.
   
Фургон подкатил к воротам в прочной древней стене, Ричард и Уилли спрыгнули на землю, и пристав Том повел их через пустырь, заросший бурьяном. Перед ними высился Глостерский замок, служивший городской тюрьмой. Он словно ощетинился каменными башнями всевозможных размеров, окна были забраны решетками, но в целом замок походил скорее на руины, нежели на крепость, которую в последний раз взяли штурмом во времена Оливера Кромвеля. Однако сначала узников повели не в замок, а к большому каменному дому, примыкающему к наружной стене крепости. Здесь жил начальник тюрьмы.
   
Только теперь Ричард понял, почему их сопровождал бристольский пристав: тюремщики не столько заботились о безопасности заключенных, сколько стремились получить обратно кандалы и цепи. С узников сняли все браслеты и цепи, и пристав Том прижал бряцающее железо к себе, как мать — новорожденного младенца. Едва успев подписать необходимые бумаги, Том сложил кандалы в мешок и поспешно вышел, чтобы вернуться домой дилижансом. На новом месте Ричарда и Уилли первым делом заковали в уже знакомые ножные кандалы с двухфутовыми цепями. После этого один из надзирателей — начальника тюрьмы узники так и не увидели — повел Ричарда и Уилли в замок.
   
В тюремной камере царила такая теснота, что заключенным было негде вытянуть ноги. Они сидели, подтянув колени к подбородку. В камере площадью двенадцать квадратных футов с трудом разместилось тридцать мужчин и десять женщин. Надзиратель, сопровождавший Ричарда и Уилли, невнятно отдал какой-то приказ, и все, кто сидел на полу камеры, мгновенно вскочили. Узников, окруживших плотной толпой Ричарда и плачущего Уилли, которые по-прежнему несли свои сундуки, выгнали на холодный двор, где уже стояло двадцать мужчин и женщин.
   
День был воскресный, а посему заключенным глостерской тюрьмы предстояло выслушать проповедь преподобного мистера Эванса — дряхлого старика, слабый голос которого заглушали завывания ветра. Расслышать его наставления о раскаянии, надежде и набожности было невозможно. К счастью, мистер Эванс считал, что заключенным за глаза хватит десятиминутной службы и проповеди продолжительностью двадцать минут. За это священнику платили всего сорок фунтов в год, а проводить службы он был обязан по воскресеньям, средам и пятницам.
   
После проповеди заключенных опять загнали в камеру, которая была вдвое меньше соседней камеры для должников, составлявших половину узников замка.
   
— С понедельника по субботу здесь не так тесно, — послышался чей-то голос, едва Ричард нашел место, чтобы поставить сундук, и уселся на него. — О, да ты красавчик!
   
У ног Ричарда присела худая, жилистая женщина лет тридцати в поношенной, но довольно чистой одежде — черной юбке, красной нижней юбке, красной блузке, черном жилете и причудливой черной шляпе, надетой набекрень и украшенной алым гусиным пером.
   
— Разве здесь нет часовни, где священник мог бы проводить службы? — спросил Ричард с едва заметной улыбкой. В незнакомке чувствовалось что-то располагающее; беседуя с ней, он мог не обращать внимания на всхлипы плаксы Уилли.
   
— Есть, конечно, только мы все туда не помещаемся. Тюрьма переполнена, нам не помешала бы вспышка тюремной лихорадки, чтобы заключенных поубавилось. Я — Лиззи Лок. — И она протянула Ричарду руку.
   
Он пожал ее.
   
— Ричард Морган. А это Уилли Инселл, несчастье мое и моя тень.
   
— Как дела, Уилли?
   
В ответ Инселл разразился потоком слез.
   
— Он хнычет не переставая, — устало объяснил Ричард, — когда-нибудь я задушу его. — Он огляделся. — А почему здесь женщин держат вместе с мужчинами?
   
— Потому что отдельных камер для женщин нет, милый Ричард. Нет здесь и долговой тюрьмы, потому про нас пять лет назад упомянул Джон Ховард в докладе об английских тюрьмах. Именно поэтому мы строим новую тюрьму. С понедельника по субботу, когда мужчин уводят на работу, здесь совсем просторно, — беспечно щебетала Лиззи.
   
Из ее болтовни Ричард выхватил незнакомое имя.
   
— Джон Ховард? Кто это?