1 2 3 4 5 6 7 
— Не  кто иной, как он, Дэйвид Мюр! Предпочтение отдано Следопыту. В утешение тебе  могу сказать, что в браке этом, по-видимому, заинтересована не дочь, а отец.    

— Так  я и думал! — воскликнул квартирмейстер со вздохом облегчения. — Быть  того не может, чтобы при моем знании человеческой натуры…    

— В  особенности женской натуры, Дэйвид!    

— Тебе  лишь бы сострить, майор, остальное тебя мало трогает. Быть того не может, чтобы  я ошибся во вкусах этой молодой девицы: ее не удовлетворит положение Следопыта.  А что до этого субъекта, мы еще посмотрим…    

— Скажи  мне откровенно, Дэйви Мюр… — обратился к нему Лунди; он шагал из угла в угол и  вдруг остановился, глядя на собеседника в упор с каким-то комическим  недоумением, придававшим его лицу забавную серьезность. — Неужто ты  думаешь, что такая девица, как дочь сержанта Дунхема, может почувствовать  расположение к человеку твоего возраста и твоей наружности, не говоря уж о  твоем бурном прошлом?    

— Вздор,  Лунди, ты не знаешь женщин и только потому в сорок пять лет еще не женат. Сколько  же можно оставаться холостяком?    

— А  сколько тебе лет, лейтенант Мюр, если позволительно задать такой щекотливый  вопрос?    

— Сорок  семь, и я этого не скрываю, Лунди. Получается, в общем, по одной подруге жизни  на каждое десятилетие, — если мне удастся заполучить Мэйбл! Но неужто  сержант Дунхем такой простак, что способен отдать свою прелестную дочку этому  медведю Следопыту? Да полно, серьезно ли это?    

— Можешь  не сомневаться! Сержант Дунхем серьезен, как солдат, который ложится под палки.    

— Ладно,  ладно, майор, мы с вами старые друзья и понимаем шутку — в свободное от службы  время, конечно Возможно, досточтимый папаша не уразумел моих намеков, иначе ему  бы в голову не пришла такая глупость. Между супругой офицера и женой проводника  такая же огромная разница, как между древней Шотландией и древней Америкой. В  моих жилах течет древняя кровь, Лунди!    

— Поверь  мне, Дэйви, твоя родословная здесь ни при чем, и кровь у тебя не более древняя,  чем кости. Итак, дружище, тебе известен ответ сержанта, известно, что мой  авторитет, на который ты рассчитывал, оказался бессилен. Давай же выпьем,  Дэйви, за наше старое знакомство, да не забудь, что завтра тебе нужно снарядить  людей в поход, и выкинь из головы Мэйбл Дунхем.    

— Ах,  майор, мне всегда было легче выкинуть из головы жену, чем зазнобу! Когда люди  вступают в честное супружество, все у них предрешено заранее до гробовой доски,  которая единственно может их разлучить. Меня оторопь берет при мысли нарушить  сон покойника, тогда как мысль о возлюбленной будит столько тревог, надежд и  волнений, что я чувствую, как кровь бьет во мне ключом.    

— Я  так и представлял себе, Дэйви: ни от одной своей супруги ты больше не ждал  счастья. А ведь есть глупцы, которые мечтают вкусить с любимой женой и  загробное блаженство. Итак, пью за твой успех, лейтенант, или за скорейшее  выздоровление от любовной горячки. И советую впредь быть осторожнее, а то как  бы очередной приступ горячки не оказался для тебя роковым.    

— Большое  спасибо, майор! А я желаю тебе скорейшего увенчания твоих надежд, о которых мне  кое-что известно… Да это вино — чистейшая горная роса. Лунди, оно согревает  сердце воспоминанием о старой Шотландии! Что же до глупцов, о коих ты упомянул,  им следует довольствоваться одной женой на брата — из опасения, как бы добрые и  злые дела многочисленных супруг не разбросали их за гробовой доской по  различным дорогам. Мне думается, всякий рассудительный муж должен быть доволен  женой, ниспосланной ему жребием, и не гоняться за несбыточной мечтой. Итак, я  бесконечно обязан вам, майор Лунди, за все ваши дружеские одолжения; прибавьте  к ним еще одно, последнее, и я буду знать, что вы еще не совсем забыли товарища  ваших детских игр.    

— Что  ж, если просьба твоя разумна и твоему командиру позволительно ее удовлетворить,  не чинись, голубчик, я слушаю тебя.    

— Когда  бы вы придумали для меня какое-нибудь порученьице, так, недельки на две, в  район Тысячи Островов, мне кажется, дело устроилось бы к общему удовольствию.  Не забывайте, Лунди, девица Дунхем — единственная белая девушка на выданье на  всей границе!    

— Поручения  по твоей части всегда найдутся, даже на самом маленьком посту; но это такие  пустяки, что сержант с ними вполне справится, и даже лучше самого  генерал-квартирмейстера.    

— Но  не лучше офицера! Не раз замечали, что наш младший командный состав склонен к  транжирству.    

— Ладно,  я подумаю, Мюр, — сказал майор, смеясь. — Завтра утром придешь за  ответом. Да, вот тебе прекрасный случай отличиться перед твоей красавицей. Ты  превосходный стрелок, а на завтра назначено стрелковое состязание с раздачей  призов. Покажи свое искусство, и кто знает, что еще может произойти до отплытия  «Резвого».    

— В  состязании, верно, примет участие главным образом молодежь?    

— И  молодежь и старики — в твоем лице, например. Я и сам постреляю разок-другой, с  тобой за компанию. Ведь я, как тебе известно, тоже стрелок не из последних.    

— Что  ж, это, пожалуй, разумный совет. Женское сердце капризно, оно любого философа поставит  в тупик. Иная из них требует правильной осады и капитулирует, только когда  истощены все средства обороны; другую предпочтительнее взять штурмом; а есть  плутовки, которых надо застигнуть врасплох, напав на них из засады. Первый  способ, возможно, больше приличествует офицеру, но я предпочитаю последний, как  более забавный.    

— Твои  наблюдения, очевидно, основаны на опыте. Ну, а что же ты скажешь о штурме?    

— Это  годится для людей помоложе, Лунди, — ответил квартирмейстер, вставая и  делая майору ручкой — вольность, которую он иногда позволял себе на правах  старой дружбы. — Каждому возрасту свое: в сорок семь лет не мешает  немножко довериться и голове. Желаю тебе доброй ночи, майор, приятных снов и  избавления от подагры.    

— И  тебе того же, мистер Мюр. Так приходи же завтра на наше состязание.    

Квартирмейстер  ушел, оставив Лунди под впечатлением этого разговора. Впрочем, давнишнее  знакомство приучило майора Лунди к выходкам и коленцам лейтенанта Мюра, и он  куда терпимее относился к ним, чем отнесется, быть может, читатель. И в самом  деле, хотя все люди подвластны единому закону, именуемому природой, сколь,  однако, различны их характеры, суждения, чувства и эгоистические устремления!    

 Глава 11    

     

Оленя,  что несется как стрела,     

Пускай  догонит неуклюжий пес,     

Подбей  прямых на подлые дела,     

А  скорбных смехом взвесели до слез…     

Напрасный  труд — не приручить орла     

Так и  любовь — подвластна тем она,     

Кто  сердцем чист и чья душа ясна.     

Голос  Сэквилл. «Зерцало справедливости»    

     

Погода  наутро выдалась такая, что превзошла самые лучезарные надежды молодых  обитателей крепости. Как ни странно, американцы по своенравию человеческой  натуры склонны гордиться тем, в чем они, на всякий трезвый взгляд, не слишком  сильны, и забывают о действительных своих преимуществах, которые ставил их на  одну доску с другими нациями, их, соперниками, если не выше. К таким  преимуществам относится наш благодатный климат; далеко не безукоризненный в  целом, он, однако, много приятнее и не в пример здоровее, нежели климат  большинства тех стран, где его особенно громко поносят.    

Летний  зной мало ощущался в Осуиго описываемой нами поры, ибо лесная тень и  живительные ветры, дувшие с озера, настолько смягчали жару, что ночи стояли  прохладные, а днем не чувствовалось томительной духоты.    

Было уже  начало сентября, когда ветры, дующие с морского побережья, проносясь над американской  землей, достигают Великих Озер и местные матросы ощущают на себе их  благотворное действие, ибо они вливают в них новые силы, поднимают в них  бодрость и укрепляют дух. Таков был и день, когда гарнизон Осуиго собрался  поглядеть на то, что комендант его в шутку называл «турниром». Лунди был  человек образованный, особенно в своей области, и он немало гордился тем, что  руководил чтением и умственным развитием своих молодых подчиненных, воспитывая  в них интерес к более интеллектуальным сторонам их профессии. Для человека,  который ведет жизнь солдата, он обладал сравнительно большой и хорошо  подобранной библиотекой и охотно ссужал книгами тех, кто проявлял интерес к  чтению.    

Это  привило молодежи новые вкусы и потребности; среди прочих затей, разнообразивших  ее досуг, были популярны состязания и спортивные игры, вроде той, какая была  назначена на описываемый нами день. Воспоминания о рыцарских временах придавали  этим забавам романтический колорит, не чуждый ремеслу и навыкам солдат, а также  тому уединенному положению, какое занимала крепость, расположенная в дикой  живописной местности.    

Однако,  как ни волновала всех предстоящая потеха, не забыта была и охрана крепости. Досужий  наблюдатель, взобравшись на крепостной вал и глядя на сверкающую гладь озера,  раскинувшуюся до самого горизонта, и на неоглядный дремлющий лес, заполнивший  всю вторую половину панорамы, мог бы вообразить себя в блаженном краю мира и  безопасности, однако Дункан Лунди прекрасно знал, что лес в любую минуту может  извергнуть сотни вооруженных индейцев, готовых стереть с лица земли крепость и  все, что в ней находится, и что даже это предательское озеро представляет собой  удобную дорогу, открывающую доступ более цивилизованным, но не менее коварным  врагам — французам, которые могут в любую неосторожную минуту нагрянуть на  форт. Отряды разведчиков под командой старых, опытных офицеров, не  интересовавшихся спортивными играми, патрулировали лес, и рота солдат несла  караул в самой крепости с наказом удвоить бдительность, как если бы  превосходные неприятельские силы были уже замечены поблизости. Все эти меры  предосторожности и позволили остальным офицерам и солдатам беззаботно отдаться  предстоящей забаве.    

Состязание  должно было состояться на эспланаде, расположенной на самом берегу озера, несколько  западнее крепости. Эта площадка, на которой весь лес был сведен и все корни  выкорчеваны, обычно служила учебным плацем, с тем преимуществом, что позади он  был защищен озером, а с востока — крепостными сооружениями. Таким образом, во  время учений можно было ожидать нападения только с двух сторон; а так как  вырубка, открывавшаяся на север и запад, была достаточно широка, неприятелю,  кто бы он ни был, пришлось бы, чтобы повести обстрел, выйти из укрывающего его  леса и приблизиться на изрядное расстояние.    

Обычное  вооружение полка представляли мушкеты, но для этого случая было собрано штук  пятьдесят охотничьих карабинов. У каждого офицера в полку имелось по меньшей  мере одно охотничье ружье для собственной забавы; часть ружей была  позаимствована у разведчиков и дружественных индейцев, навещавших форт, да,  кроме того, имелись в крепости и ружья общего пользования, которыми снабжали  тех, кто охотился за дичью для пополнения полковых запасов. Среди людей, хорошо  владевших этим оружием, числилось человек пять-шесть особенно метких стрелков,  чьи имена знала вся граница, человек десять — двенадцать таких, которые  возвышались над средним уровнем, остальные — а их было большинство — стреляли  достаточно метко, но не так, как требовалось для данного случая.    

Стреляли  без сошек, с дистанции в сто ярдов. Мишенью служил деревянный щит с нарисованными  на нем обычными белыми концентрическими кругами и прицельным очком в центре.  Первыми соревновались рядовые, желавшие показать свое искусство, но не  претендовавшие на приз. На этой стадии зрелище не представляло особенного  интереса, и среди зрителей еще не видно было ни одного офицера.    

Большинство  солдат составляли шотландцы, навербованные в городе Стирлинге и его округе. Однако,  после того как полк прибыл в колонии, его ряды пополнились местными жителями,  как мы это видели на примере сержанта Дунхема. Лучшими стрелками были, как  правило, колонисты. После получасовой стрельбы пальма первенства была  присуждена юному уроженцу Нью-Йоркской колонии, голландцу по происхождению, со  звучным именем ван Валькенбург, прозванному для простоты Фоллоком. Не успели  объявить о его победе, как появились остальные зрители во главе со старейшим в  полку капитаном. Его окружала «чистая» публика — офицеры и их жены, тогда как  шествие замыкали десятка два женщин более скромного звания, в толпе которых  выделялось умное, миловидное и оживленное личико Мэйбл Дунхем, надевшей сегодня  особенно изящное платье, хорошо облегавшее ее стройную фигурку.    

Среди  обитательниц крепости только три считались благородными дамами — все они были  женами офицеров; безыскусная простота и грубоватость манер и обхождения забавно  сочетались у них с преувеличенным мнением о своем достоинстве, о правах и  обязанностях высшей касты и о требованиях этикета, приличествующего их рангу.  Остальные были жены унтер-офицеров и рядовых Мэйбл Дунхем представляла здесь,  как правильно заметил квартирмейстер, единственную девицу брачного возраста.  Около дюжины молоденьких девушек, сопровождавших своих маменек, все еще  числились детьми, как не достигшие того возраста, который дает право на  поклонение мужчин.    

Для  женщин был сооружен на самом берегу невысокий деревянный помост. Тут же рядом,  на мачте, красовались призы. В первый ряд пускали только офицерских жен и  детей. Мэйбл уселась во втором ряду, вместе с семьями унтер-офицеров. Позади  толпились жены и дочери рядовых — большинство из них стояло, кое-кто занял  свободные места. Мэйбл была уже допущена в общество офицерских жен на правах  непритязательной компаньонки, и дамы в первом ряду дарили ее некоторым  вниманием. Несмотря на сословную нетерпимость, которая особенно дает себя знать  в жизни гарнизона, Мэйбл своим скромным достоинством и приятными манерами  сумела снискать их расположение.    

Как только  более именитая часть зрителей расселась по местам, Лунди подал знак начинать состязание.  Человек восемь — десять лучших стрелков выступили вперед и начали стрелять один  за другим. Выходили без соблюдения старшинства — офицеры и солдаты наравне с  более или менее случайными посетителями. Как и следовало ожидать от людей, для  которых стрельба была не только любимой забавой, но и средством существования,  все они стреляли хорошо и попадали в яблочко или же, на худой конец, в  беленький кружок посредине Правда, следующая партия стреляла не так уж точно  пули ложились не в центр, а в один из кругов.    

По  правилам игры, во втором туре состязания могли участвовать только вышедшие  победителями из первого тура Адъютант, исполнявший обязанности  церемониймейстера, назвал имена стрелков, заслуживших право участвовать во  втором туре, оговорив, что лица, не принявшие участия в первом туре, не будут  допущены к дальнейшим играм. К стоявшей у вышки группе присоединились Лунди,  квартирмейстер и Джаспер — Пресная Вода. Следопыт прохаживался по стрельбищу с  независимым видом. На этот раз при нем не было его любимого ружья, он как бы  давал этим понять, что не намерен оспаривать лавры у участников состязания. Все  расступились перед майором Лунди; подойдя к рубежу, он с добродушной улыбкой  стал в позицию и небрежно выстрелил в мишень, промахнувшись на несколько  дюймов.    

— Майор  Дункан не допускается к дальнейшим состязаниям! — объявил адъютант таким  уверенным и громким голосом, что всем старшим офицерам и сержантам стало ясно,  что промах был умышленный, тогда как младшим офицерам и рядовым столь  беспристрастное соблюдение правил игры придало еще больше задора, ибо ничто так  не подкупает наивных, не умудренных житейским опытом людей, как видимость  справедливости, и ничто не встречается так редко в действительной жизни.    

— Ну-с,  мастер Пресная Вода, — сказал Мюр, — теперь ваш черед, и, если вы не  превзойдете майора, мы так и запишем, что вам привычнее держать в руках весло,  чем ружье.    

Красивое  лицо Джаспера залилось румянцем, он подошел к рубежу и, бросив беглый взгляд на  Мэйбл, которая наклонилась всем телом вперед и не сводила с него вопрошающих  глаз, небрежным жестом уронил ружье на левую ладонь, на мгновение вскинул дуло  и уверенно спустил курок. Пуля прошла точно через яблочко, это был самый  удачный выстрел за все утро, — другим стрелкам удавалось только чуть-чуть  его задеть.    

— Браво,  мастер Джаспер! — воскликнул Мюр, когда результат был объявлен.    

— Такой  выстрел сделал бы честь и более опытному стрелку. Похоже, что вам повезло, ведь  вы даже не целились. Вы, Пресная Вода, проворный стрелок, ничего не скажешь, но  вам не хватает научного, академического, я бы сказал, философского подхода. А  теперь, сержант Дунхем, вы меня крайне обяжете, если попросите дам уделить мне  некоторое внимание: я собираюсь стрелять по последнему слову науки. Пуля  Джаспера тоже могла бы убить наповал, это я допускаю, но он стрелял без  достаточной серьезности, так сказать, с маху, на ветер, тогда как я покажу вам,  как надо стрелять по всем правилам науки.    

Говоря  это, квартирмейстер делал вид, будто готовится к своему академическому  выстрелу, а на самом деле тянул время, выжидая, пока Мэйбл и ее соседки не  устремят на него свои взоры Все стоявшие рядом с Мюром отошли из уважения к его  чину, и с ним остался только майор — Видишь ли, Лунди, — обратился к нему  Мюр с обычной свой развязностью, — очень важно пробудить в женщине  любопытство. Это — коварное чувство, и, если хорошенько его раздразнить, тут уж  недалеко и до сердечной склонности.    

— Тебе  лучше знать, Дэйви, но ты всех задерживаешь своими приготовлениями. А вот и Следопыт.  Верно, хочет набраться у тебя ума-разума.    

— Ах,  это вы. Следопыт? Так вы тоже не прочь взять у меня урок в философии стрельбы?  Что ж, я не из тех, кто прячет от людей свой светильник. Учитесь, сделайте  одолжение! А сами вы намерены стрелять?    

— Мне  это ни к чему, квартирмейстер, совсем ни к чему. Мне не нужны ваши призы за  честью я тоже не гонюсь, у меня было ее достаточно, да и невелика честь  стрелять лучше, чем вы. К тому же я не женщина, мне не нужен ваш капор.    

— Что  ж, это верно Но вы можете встретить девушку, которой вам приятно будет его  подарить, чтобы она носила его в вашу честь…    

— Ну,  Дэйви, стреляй или уступи место другому. Ты злоупотребляешь терпением  адъютанта.    

— Ничего  не поделаешь, Лунди, у адъютанта с квартирмейстером вечные счеты. Я готов. Посторонитесь  Следопыт, а то дамам не видно.    

И  лейтенант Мюр, став в нарочито изящную позу, медленно поднял ружье, потом  опустил, снова поднял, снова опустил и, проделав еще несколько раз эти пассы, мягко  потянул курок.    

— Пуля  пролетела мимо! — радостно доложил адъютант, которому до смерти надоели  ученые рассуждения квартирмейстера. — Даже не задев щита!    

— Быть  того не может! — воскликнул Мюр, густо покраснев от смущения и  гнева. — Быть того не может! Со мною в жизни такого не случалось. Дамы  могут вам засвидетельствовать!    

— Дамы  зажмурились, когда вы стреляли, — заверил его какой-то остряк. — Вы  до смерти напугали их своими приготовлениями.    

— Я  не потерплю ни клеветы на присутствующих здесь дам, ни такого поношения моему искусству! —  завопил возмущенный квартирмейстер. — Вы все тут сговорились против  заслуженного человека, это гнусная выдумка!    

— Помолчи,  Мюр, ты скандально промазал, — отвечал ему майор со смехом — Лучше не срамись!    

— Нет,  нет, майор, — вступился за Мюра Следопыт. — Квартирмейстер неплохой  стрелок с короткой дистанции и при достаточном времени для прицела. Он накрыл  пулю Джаспера Осмотрите мишень, и вы увидите.    

И так  велик был авторитет Следопыта и глубока вера в его острое зрение, что едва он  сказал это, как все усомнились в своем первом впечатлении. Многие побежали  обследовать мишень. И действительно, при внимательном осмотре оказалось, что  пуля квартирмейстера прошла навылет через отверстие, пробитое Джаспером, да так  точно, что этого нельзя было заметить сразу; все сомнения рассеялись, когда в  стволе дерева, к которому была прислонена мишень, были обнаружены обе пули,  сидевшие одна на другой.    

— Я  обещал вам, сударыни, что вы убедитесь, воочию, какое влияние наука оказывает  на искусство стрельбы, — возгласил квартирмейстер, подходя к помосту, где  сидели дамы. — Майор Лунди смеется над предположением, что стрельба в цель  требует точных математических расчетов, а я говорю ему, что философия освещает,  расширяет, улучшает, углубляет и объясняет все, что имеет отношение к жизни  человеческой, будь то стрельба в цель или проповедь. Короче говоря, философия  есть философия, и этим все сказано.    

— Надеюсь,  любви это не касается, — съязвила капитанша, ей был известен донжуанский  список квартирмейстера, и она не упускала случая подпустить ему шпильку. —  Что общего у философии с любовью?    

— Вы  бы этого не говорили, сударыня, когда бы сердце ваше не однажды познало любовь.  Философия любви доступна только тому — или той, — чьи чувства, пройдя  через множество испытаний, постепенно совершенствуются. Поверьте мне, нет более  постоянного и разумного чувства, нежели любовь философическая.    

— Так,  по-вашему, любовь требует опыта?    

— Сударыня,  вы на лету угадываете мои мысли. Счастливы те браки, в коих юность, красота и  вера опираются на мудрость, уверенность и осторожность, которые приобретаются с  годами; я говорю о среднем возрасте сударыня, ибо с моей точки зрения никакой  муж не бывает слишком стар для свой жены. Надеюсь, прелестная дочка сержанта со  мной согласна; она, правда, лишь недавно в нашей среде, но ее благоразумие уже  всем известно.    

— Дочь  сержанта вряд ли может быть судьей между вами и мною, — сухо отрезала  капитанша с видом превосходства. — Но посмотрите. Следопыт тоже решил  показать свое искусство! Верно, ему надоели наши разговоры.    

— Я  протестую, майор Дункан, я протестую! — возопил Мюр, бросившись назад к  вышке и воздев руки к небу, дабы придать своим словам больше весу. — Я  решительно протестую. Как можно допустить на состязание Следопыта с его «оленебоем»?  Не говоря уж о том, что он привык к своему ружью, оно отличается от казенного  образца.    

— «Оленебой»  сегодня отдыхает, квартирмейстер, — спокойно возразил Следопыт, — и  никто не собирается его тревожить. Я нынче и не думал баловаться ружьем. Но  сержант Дунхем уверяет, что его хорошенькой дочке будет обидно, если я не приму  участия в празднике. — ведь это я доставил ее в крепость. Как видите, я  взял ружье Джаспера, а оно нисколько не лучше вашего.    

Квартирмейстер  вынужден был промолчать, и все взоры устремились на Следопыта, занявшего место  у рубежа. Весь облик и осанка прославленного охотника и разведчика дышали  благородством и силой, когда, выпрямившись во весь свой рост, высокий, ладный,  крепко скроенный, он с полным самообладанием поднял ружье, владея в  совершенстве как своим телом, так и оружием. Следопыта трудно было бы назвать  красивым мужчиной в обычном понимании этого слова, но наружности его внушала  уважение и доверие. Стройный и мускулистый, он обладал бы идеальным сложением,  если бы не был чересчур худощав. Его руки и ноги отличались крепостью и  гибкостью каната, но все очертания его фигуры были слишком угловаты, чтобы  показаться безупречными ценителю мужской красоты. И все же его движения были  исполнены естественной грации; непринужденные и размеренные, они придавали ему  горделивое достоинство, как нельзя лучше отвечавшее его профессии. Честное  мужественное лицо разведчика было подернуто румянцем загара, говорившим о жизни  под открытым небом, полной лишений и тревог, а сильные жилистые руки, видно, не  знали тяжелого труда, от которого они грубеют, становятся корявыми и  заскорузлыми. В нем не было того юношеского очарования, которое пленяет девичьи  сердца, но стоило ему поднять ружье, как вся женская половина зрителей  залюбовалась красотой и свободой его движений и мужественной осанкой. Никто и  оглянуться не успел, как он прицелился и выстрелил, и дым еще расплывался над  его головой, а он уже спокойно стоял, опершись на ружье, и открытое лицо его  сияло от беззвучного радостного смеха.    

— Если  б я не боялся попасть впросак, я сказал бы, что и Следопыт промахнулся! —  воскликнул майор.    

— И  сами бы промахнулись, майор, — уверенно ответил проводник. — Не я  заряжал ружье и потому не знаю, была ли там пуля, но, если там был свинец, я  вогнал его в щит следом за пулями лейтенанта и Джаспера. И это так же верно,  как то, что меня зовут Следопыт!    

Крики  людей, собравшихся возле мишени, возвестили, что Следопыт прав.    

— Но  это еще не все, друзья, — продолжал Следопыт, не спеша направляясь к  помосту, где сидели женщины. — Если я хоть сколько-нибудь задел щит,  считайте, что я промахнулся. Пуля квартирмейстера расщепила дерево, и моя  должна была пройти как по маслу.    

— Верно,  Следопыт, совершенно верно, — согласился Мюр, все еще не отходивший от  Мэйбл, но не решавшийся обратиться к ней в присутствии полковых дам. —  Пуля квартирмейстера расщепила дерево и образовала колодец, проложив дорогу  вашей пуле.    

— Ну  что ж, квартирмейстер, сейчас принесут гвоздь, и мы увидим, кто из нас лучше  стреляет. Я, правда, не собирался показывать сегодня, что может сотворить ружье  в опытных руках, но ни одному офицеру на службе короля Георга шутить с собой не  позволю. Будь, конечно, здесь Чингачгук, мы показали бы вам некоторые тонкости  нашей профессии; что же до вас, квартирмейстер, если вы не дадите осечку на  гвозде, то обожжетесь на холодной картошке.    

— Что-то  вы сегодня расхвастались. Следопыт, как бы вам не просчитаться. Я не желторотый  птенец, только что приехавший из города, поверьте!    

— Я  это прекрасно знаю, квартирмейстер, мне известно, что у вас большой опыт. Вы  уже целый век околачиваетесь на границе, я мальчишкой слыхал о вас от индейцев  и колонистов…    

— Положим, —  прервал его Мюр в самой своей фамильярной манере, — чепуху вы мелете, сударь,  я еще не так стар.    

— У  меня и в мыслях не было вас обидеть, лейтенант, хотя бы вы и вышли победителем  из сегодняшнего состязания. Я хотел только сказать, что вы провели долгую жизнь  Солдата в местах, где и дня не проживешь без ружья. Я знаю, вы отличный  стрелок, но вам далеко до заправского охотника. Что же до хвастовства, меня в  этом не обвинишь — ведь я же не зря бахвалюсь! Если человеку дан от бога  талант, значит, он у него есть, и отрицать это — значит клеветать на господа  бога. Пусть нас рассудит сержантова дочка, если вы не боитесь отдаться на суд  такой раскрасавицы.    

Следопыт  предложил Мэйбл в арбитры потому, что восхищался ею и общественное положение  ничего — или почти ничего — не значило в его глазах.    

Но  лейтенант Мюр внутренне поежился от этого предложения, сделанного в присутствии  офицерских дам. Он был бы, конечно, не прочь щегольнуть перед Мэйбл и  произвести на нее впечатление, но предрассудки еще крепко держали его в плену,  к тому же он был слишком себе на уме, чтобы открыто выступить в роли поклонника  Мэйбл без уверенности в успехе.    

Правда,  майору Дункану он доверился, но лишь потому, что рассчитывал на его молчание:  если бы слух, что квартирмейстер отвергнут дочерью какого-то унтер-офицера,  распространился, это могло бы помешать ему в дальнейших матримониальных планах,  особенно случись ему посвататься к девице благородного звания. Однако Мэйбл  была так прелестна, она так мило краснела и нежно улыбалась, являя воплощение  юности, жизнерадостности, скромности и красоты, что он не в силах был  отказаться от возможности свободно к ней обращаться и пленять ее воображение.    

— Будь  по-вашему. Следопыт, — сказал он, преодолев свои сомнения, — пусть  сержантова дочка — его прелестная дочка, если позволительно так выразиться,    

— будет  нашим арбитром; мы ей посвятим желанный приз, который один из нас так или иначе  завоюет. Милые дамы, придется нам подчиниться желанию Следопыта, иначе я счел  бы за честь отдать себя на суд любой из вашего очаровательного общества.    

Но тут  квартирмейстера и его соперника позвали к вышке, так как соревнование вступало  в новую фазу. В деревянный щит на этот раз слегка вбили обыкновенный гвоздь,  выкрасив заранее его шляпку белилами; стрелок должен был попасть в этот гвоздь,  в противном случае он выбывал из числа участников состязания.    

Многие  стрелки отсеялись еще в первом туре, и явилось всего лишь пять-шесть  претендентов, остальные не отважились подвергнуться более трудному испытанию и  предпочли остаться при достигнутых результатах. Первые три стрелка выбыли один  за другим — пули их пролетели мимо мишени, хоть и на близком расстоянии.  Четвертым стрелял квартирмейстер. Он проделал свои обычные пассы, после чего  пуля оторвала часть шляпки гвоздя и застряла в щите — выстрел не слишком  удачный, но не лишавший права на дальнейшее участие в состязании.    

— На  этот раз вы уцелели, квартирмейстер, — сказал Следопыт, — хотя с  таким молотком, как у вас, дома не построишь. Сейчас Джаспер вам покажет, как  бить по гвоздю, если рука у него по-прежнему крепкая и острое зрение ему не  изменило. Вы бы и сами добились лучших результатов, когда бы меньше заботились  о красоте вашей позы и фигуры Стрельба — дело простое, и все эти выкрутасы  излишни.    

— Посмотрим,  посмотрим. Следопыт, такое попадание — вещь не шуточная; во всем Пятьдесят  пятом полку не найдется человека, который совершил бы нечто подобное.    

— Джаспер  не служит в вашем полку, но увидите, как он сейчас ударит!    

Не успел  Следопыт произнести это, как Джаспер выстрелил и вогнал гвоздь в дерево на дюйм  от шляпки.    

— Давайте  сюда клещи! — сказал Следопыт, становясь на место Джаспера, едва тот  покинул его. — Нет, нового гвоздя не надо; хоть краска и слезла, я его  прекрасно вижу, а в то, что я вижу, мне легко попасть с расстояния в сто ярдов,  хотя бы это был комариный глаз.    

Грянул  выстрел, пуля просвистела, и гвоздь глубоко ушел в дерево, прикрытый сверху кусочком  расплющенного свинца, — Ну, Джаспер, сынок, — продолжал Следопыт,  опустив ружье к ноге и продолжая говорить как ни в чем не бывало, словно ему и  дела не было до собственной удачи, — ты растешь на глазах. Еще несколько  походов вместе со мной — и самые меткие стрелки границы дважды подумают, прежде  чем мериться с гобой силами Квартирмейстер — изрядный стрелок, но дальше ему  уже нет дороги, тогда как у тебя, Джаспер, божий дар, и ты когда-нибудь сможешь  тягаться с самыми меткими стрелками — Все это вздор, — ответил  квартирмейстер — Оторвать у гвоздя кусок шляпки, по-вашему, дело не хитрое,  тогда как на самом деле это верх искусства Всякий понимающий и просвещенный  человек скажет вам, что именно мягкое туше отличает артиста, тогда как барабанить  по клавишам подходит натурам грубым и невежественным. Одно дело — промахнуться.  Следопыт, а другое — попасть в цель, неважно, ранил ты или убил — Чтобы  разрешить ваш спор, — заметил Лунди, — есть только один способ:  продолжить наши состязания Давайте сюда картофелину Вы, мистер Мюр, как  шотландец, предпочли бы чертополох [21] или лепешку из овсяной муки, но закон  границы — на стороне Америки и ее излюбленного овоща. Несите же сюда  картофелину!    

Так как  майор Дункан, видно, проявлял нетерпение, Мюр на этот раз воздержался от пререканий  и начал готовиться к следующему туру. По правде говоря, эта задача была ему не  по плечу, и он не стал бы участвовать в состязании, если бы предполагал, что  дело дойдет до стрельбы по движущейся цели. Но майор Лунди, как истый шотландец,  любил лукавую шутку. Он заранее отдал приказ включить этот номер в программу,  чтобы проучить своего друга: аристократу и помещику, Лунди не нравилось, что  человек, претендующий на звание джентльмена, собирается уронить свое звание неравным  браком. Как только все было готово, Мюра позвали к вышке. Но, так как не все,  должно быть, знают, в чем состоит такое испытание в стрельбе, нелишне сказать о  нем несколько слов.    

В этих  случаях выбирают большую картофелину, и тот, кому поручено ее подбросить, становится  ярдах в десяти от вышки По команде стрелка картофелина летит в воздух, и он  должен всадить в нее пулю прежде, чем она упадет наземь. Квартирмейстер сотни  раз проделывал этот опыт и лишь однажды добился успеха. Только шаткая надежда  на слепое счастье поддерживала его сейчас — надежда, которой не суждено было  сбыться. Картофелину подбросили, прогремел выстрел, но движущаяся цель так и не  была задета.    

— Направо  кругом и марш из строя, квартирмейстер! — скомандовал Лунди, втайне  радуясь успеху своей хитрости. — Итак, за шелковый капор борются двое:    

Джаспер  — Пресная Вода и Следопыт!    

— А  что еще у вас в программе, майор? — поинтересовался Следопыт. —  Кончим мы на одной картофелине или будем стрелять и по двум?    

— Ограничимся  одной, если в попаданиях будет достаточная разница В противном случае потребуется  выстрел по двойной цели.    

— Что  со мной будет. Следопыт! — сказал Джаспер, когда оба они направились к  вышке.    

Бедняга  был так взволнован, что вся кровь отхлынула у него от лица Следопыт внимательно  посмотрел на юношу, попросил майора повременить и отвел друга подальше, где их  не могли услышать.    

— Ты,  кажется, принимаешь эту стрельбу близко к сердцу? — спросил он, не сводя с  Джаспера испытующего взгляда.    

— Признаюсь,  Следопыт, мне еще никогда не было так важно победить, как сегодня.    

— Тебе  хочется победить меня, твоего старого, испытанного друга? — удивился  Следопыт. — Да еще в деле, которое я считаю своим? Стрелять — это мой  талант, сынок, тут никто со мной не сравнится.    

— Знаю,  знаю. Следопыт, и все же…    

— Так  в чем же дело, Джаспер, сынок? Скажи честно, ведь ты говоришь с другом!    

Юноша  стиснул зубы, смахнул рукой что-то с глаз, то краснея, то бледнея, словно  девушка, признающаяся в любви. Потом, сжав руку друга, сказал твердо, как  человек, преодолевший минутную слабость:    

— Я  бы руку дал на отсечение. Следопыт, чтобы подарить этот капор Мэйбл Дунхем.    

Следопыт  потупился и зашагал к вышке, видимо, погруженный в свои думы.    

— Тебе  не поразить влет две мишени, — сказал он вдруг.    

— Знаю,  это меня и мучит.    

— Что  за нелепое создание человек! Он хочет того, что ему не дано, и пренебрегает  благами, дарованными ему богом. Впрочем, неважно, неважно! Ступай, Джаспер,  майор ждет. Но слышь, парень, сорвать шелуху мне все же придется, а то хоть  глаз не показывай в гарнизоне.    

— Что  будет, то и будет! — прошептал Джаспер; от волнения у него пересохло в  горле. — Но умру, а попытаюсь.    

— Что  за создание человек! — повторил Следопыт, отступая назад, чтобы не мешать  Другу целиться. — Завидует тому, что дано другому, а своего не ценит!    

По данному  сигналу картофелину подбросили вверх, раздался выстрел и дружный возглас  одобрения возвестил, что пуля пробила картофелину посредине    

— или  так близко от середины, что это означало победу.    

— Вот,  Следопыт, достойный тебя соперник! — воскликнул майор, когда проводник  стал у рубежа. — Нам, верно, еще предстоит увидеть мастерскую стрельбу по  двойной мишени.    

— Что  за нелепое создание человек? — бормотал Следопыт, казалось, не замечавший  того, что творится вокруг, так поглощен он был своими мыслями. — Ладно,  бросай!    

Картофелину  подбросили, и щелкнул выстрел — в тот самый миг, когда черный шарик, казалось,  повис на мгновение в воздухе. Следопыт на этот раз целился тщательнее, чем  обычно, и на лицах тех, кто поднял мишень, изобразилось недоумение и  разочарование.    

— Ну,  что там? Сдвоенное отверстие? — спросил майор.    

— Нет,  он только задел, только задел шелуху! — послышался ответ.    

— Что  случилось. Следопыт? Вы уступили Джасперу победу?    

— Отдайте  ему капор, — отвечал Следопыт и, качая головой, спокойно отошел от вышки. —  Что за нелепое создание человек! Мало ему своих талантов — нет, подавай ему и  то, в чем ему отказано господом богом!    

Так как  Следопыт не попал в картофелину, а только задел шелуху, приз был присужден Джасперу.  Юноша стоял с капором в руках, когда квартирмейстер, подойдя к нему, с самым  простосердечным видом поздравил его с победой.    

— Вот  вы и завладели капором, — сказал он, — но, так как из него не  сделаешь ни паруса, ни даже флага, он вам решительно ни к чему. Скажите,  Пресная Вода, вы не желали бы получить его стоимость золотом или серебром  английского короля?    

— Капор  не продается за деньги, — возразил юноша; в глазах его сияла  гордость. — Да я бы его, по правде, не отдал и за пятьдесят полных  оснасток для «Резвого».    

— Вздор,  вздор, юноша, вы, кажется, здесь все помешались! Я, так и быть, готов  предложить вам полгинеи за этот пустячок — просто чтобы он не валялся у вас в  каюте, пока не украсит голову какой-нибудь скво.    

Хотя  Джаспер и не знал, что осторожный квартирмейстер дает ему всего лишь половину  цены капора, он равнодушно выслушал это предложение. Покачав головой, он  подошел к помосту, вызвав немалое волнение среди сидевших там дам, ибо каждая  из них охотно приняла бы от юного матроса его дар, если бы он был галантно ей  преподнесен. Но, помимо того, что Джаспер предназначил его другой, ему бы и в  голову не пришло, по его врожденной застенчивости, сложить свой трофей к ногам  какой-нибудь дамы из этого недосягаемого, как ему казалось, мира.    

— Мэйбл, —  сказал он, — примите от меня.., если…    

— Если  что, Джаспер?.. — подхватила девушка, презрев собственную застенчивость в  своем великодушном желании прийти на помощь растерявшемуся юнцу, хотя румянец  залил щеки обоих, выдавая глубокое волнение молодой пары.    

— ..если  с моей стороны не слишком большая дерзость навязывать вам какой-то подарок.    

— Я  с радостью принимаю его, Джаспер, в память об опасностях, которые мы испытали  вместе, и в знак благодарности за вашу заботу — вашу и Следопыта.    

— Я  тут ни при чем, решительно ни при чем, — сказал, подойдя. Следопыт. —  Это удача Джаспера и его подарок. Оцените же его по заслугам. У меня еще будет  случай наверстать упущенное, у меня и у квартирмейстера — он, кажется, очень  огорчен, что приз достался мальчику, хотя, зачем ему капор, мне трудно понять —  ведь у него нет супруги.    

— А  разве у Джаспера есть супруга? Или у вас у самого, Следопыт? Капор, пожалуй,  нужен мне, чтобы обзавестись женой, или же в память о минувшем счастье, или как  свидетельство моего уважения к прекрасному полу, или как напоминание о нем, или  по другим столь же веским мотивам. Человек мыслящий не похвалит глупца, как и  тот, кто был хорошим мужем, не станет долго скучать во вдовцах, а поищет  достойную замену. Любовь — это дар, ниспосланный провидением, и кто преданно  любил одну жену, торопясь найти себе другую, лишь доказывает, сколь многого он  лишился.    

— Возможно,  возможно, у меня нет такого опыта, как у вас, и я не берусь с вами спорить. Но  сержантова дочка Мэйбл, я думаю, сумеет вам ответить. Пойдем, Джаспер, хоть мы  с тобой и вышли из игры, не мешает и нам поглядеть, как управляются с ружьем  другие.    

Следопыт  с товарищем пошли смотреть возобновившиеся состязания. Однако дамы были не  настолько увлечены стрельбой, чтобы забыть о капоре. Он долго переходил из рук  в руки, все щупали его, определяя добротность шелка, и обсуждали фасон, и  критиковали работу, и обменивались под шумок замечаниями о том, как мало такая  прелестная вещица подходит дочери унтер-офицера.    

— Вы,  может быть, захотите продать капор, Мэйбл, когда вдоволь им налюбуетесь? —  спросила жена капитана. — Носить его, как я понимаю, вам не придется.    

— Я,  может, и не решусь его надеть, сударыня, — скромно ответила Мэйбл, —  но и продавать не стану.    

— Ну,  разумеется, сержант Дунхем не нуждается в том, чтобы дочь его продавала свои  туалеты; но ведь это же просто мотовство — держаться за вещь, которую сама не  носишь.    

— Мне  не хотелось бы расстаться с подарком друга.    

— Так  ведь и молодой человек будет лучшего мнения о вашем благоразумии — завтра,  когда никто уже не вспомнит о сегодняшнем торжестве. Такой миленький капор —  что ему без толку пропадать!    

— Он  у меня не пропадет, сударыня, я буду свято его хранить.    

— Как  угодно, милочка! Девушки в вашем возрасте часто не понимают собственной пользы.  Но, если вы все же надумаете продать капор, не забудьте, что я первая с вами  заговорила и что я не возьму капор, если вы хоть раз его наденете.    

— Хорошо,  сударыня, — сказала Мэйбл смиренно; но глаза ее сверкали, как два  бриллианта, а щеки горели ярче роз, когда она на минуту приложила запретное  украшение к своим точеным плечикам, словно желая его примерить, а потом как ни  в чем не бывало сняла.    

Продолжение  состязаний не представляло большого интереса. Стреляли, правда, неплохо, но  требования предъявлялись не бог весть какие, и вскоре зрители разошлись.  Сначала отбыли офицеры с женами, за ними потянулись и те, кто поскромнее.    

Мэйбл  направлялась домой мимо гряды невысоких скал, окаймлявших озеро, покачивая на  лентах красивый капор, висевший у нее на пальчике, когда навстречу ей попался  Следопыт. Он вскинул на плечо карабин, из которого давеча стрелял, но не было в  его движениях обычной легкости беспечного охотника, а глаза угрюмо и рассеянно  глядели куда-то вдаль. После того как они обменялись незначительными  замечаниями по поводу озера, лежавшего у их ног. Следопыт сказал:    

— Джасперу  нетрудно было добыть для вас этот капор, Мэйбл!    

— Он  его честно заслужил. Следопыт!    

— Ну  конечно, конечно. Пуля пробила картофелину, а больше ничего и не требовалось.  Тут большого искусства не нужно.    

— Но  ведь другие и того не сделали, — запальчиво сказала Мэйбл и сразу же  пожалела о своей горячности, увидев, как огорчился Следопыт, причем не столько  смыслом ее слов, сколько тоном, каким они были сказаны.    

— Верно,  верно, Мэйбл, никто этого не сделал, но я не вижу причины отрекаться от таланта,  дарованного мне господом богом. Никто не сделал этого там, а вот посмотрите,  что можно сделать здесь. Видите этих чаек у нас над головой?    

— Конечно,  Следопыт, их так много, что трудно их не видеть.    

— Нет,  вы посмотрите на тех двух, что все время обгоняют друг друга, кружа по  поднебесью. А теперь — внимание!    

И в то  самое мгновение, когда две птицы, летевшие на изрядном расстоянии друг от  друга, оказались на одной линии. Следопыт поднял ружье. Грянул выстрел, и пуля  пронзила тела обеих жертв. Не успели чайки упасть в воду, как Следопыт залился  своим беззвучным смехом — на его честном лице не оставалось больше ни тени  обиды или уязвленной гордости.    

— Вот  это выстрел так выстрел! Жаль только, у меня нет капора, чтобы вам подарить. Да  вы спросите у Джаспера! Джаспер вам скажет — ведь более честного малого не  найти во всей Америке.    

— Значит,  Джаспер не виноват, что приз достался ему?    

— Нет,  Джаспер тут ни при чем. Он старался как мог. Для того, чей промысел вода, а не  земля, Джаспер стреляет отлично, а уж лучшего помощника и спутника что на воде,  что на земле вы нигде не найдете. Это я виноват, Мэйбл, что Джаспер выиграл  приз, хотя, в сущности, какая разница — ведь капор достался той, кому  следовало.    

— Мне  кажется, я поняла вас, Следопыт, — сказала Мэйбл, невольно краснея.    

— Теперь  я понимаю, что это общий подарок — ваш и Джаспера.    

— Сказать  так — значит обидеть парня. Он выиграл эту вещь и был вправе подарить ее кому  хотел. Лучше думайте о том, Мэйбл, что, если бы я выиграл приз, я подарил бы  его той же молодой особе.    

— Я  запомню это, Следопыт, и постараюсь и другим рассказать о вашем искусстве, в  котором я убедилась на судьбе злополучных чаек.    

— Боже  вас упаси, Мэйбл! Рассказывать здесь, на границе, о моем искусстве    

— это  все равно что расхваливать воду в озере или солнце в небе. Всем знакомо мое  искусство, и вы только зря потратите слова, как тот француз, который вздумал  объясняться с американским медведем.    

— Стало  быть, Джаспер знал, что вы предоставляете ему преимущество, и воспользовался  им? — спросила Мэйбл. Глаза ее затуманились, а на лице легла тень от  каких-то невеселых мыслей.    

— Я  этого не говорил, Мэйбл, мне это и в голову не приходило! Мы часто забываем о  том, что хорошо нам известно, когда чего-нибудь страстно домогаемся. Джаспер  знает, что мне ничего не стоит попасть в две картофелины влет — вот так же, как  в двух чаек, — и что это никому не удается здесь, на границе. Но он был  увлечен мыслью о капоре, о том, чтобы подарить его вам, и, может, на минуту  переоценил свои силы. Нет, нет, Джаспер — Пресная Вода славный малый, в нем нет  и тени какой-то непорядочности. Каждому молодому человеку хочется казаться  лучше в глазах хорошенькой девушки.    

— Я  постараюсь все забыть и запомню только добрые чувства, с какими оба вы  отнеслись к бедной девочке, не знающей матери, — сказала Мэйбл, сдерживая  слезы, причины которых сама не понимала. — Поверьте, Следопыт, мне не  забыть всего, что вы для меня сделали — вы и Джаспер, — и это новое  доказательство вашей доброты и чуткости я тоже сумею оценить. Вот брошка, она  из чистого серебра, примите ее в знак того, что я обязана вам жизнью или  свободой.    

— На  что она мне, Мэйбл? — спросил озадаченный Следопыт, рассматривая  простенькую безделку, лежавшую у него на ладони. — Я не ношу ни пуговиц,  ни пряжек, а только ремни и завязки из добротной оленьей шкуры. Вещица  приятная, но всего приятнее видеть ее там, откуда вы ее сняли.    

— Приколите  ее к своей охотничьей рубашке, она будет там на месте. Поймите же, Следопыт,  это знак нашей с вами дружбы и того, что я никогда не забуду вас и ваших услуг.    

Сказав  это, Мэйбл улыбнулась ему на прощание, взбежала на высокий берег и вскоре  исчезла за крепостным валом.    

 Глава 12    

     

Чу! Вдоль  реки ползет туман седой,     

Поблескивают  острые штыки.     

И над  высокой крепостной стеной     

Далеких  звезд мерцают огоньки.     

Байрон    

     

Несколько  часов спустя Мэйбл Дунхем в глубокой задумчивости стояла на бастионе, откуда  открывался вид на реку и озеро.    

Был  тихий, мягкий вечер. Экспедиция на Тысячу Островов должна была ночью сняться с  якоря, но этому могло помешать полное отсутствие ветра. Припасы, оружие,  снаряжение и даже вещи Мэйбл находились уже на борту, но собравшийся в путь  небольшой отряд все еще оставался на берегу, так как надежд на отплытие куттера  было мало.    

Джаспер  отвел куттер из бухты вверх по реке на такое расстояние, чтобы течение в любую  минуту могло вынести его из устья в озеро, но пока он стоял на месте на одном  якоре. Назначенные в экспедицию люди, не зная точно, когда можно будет  отчалить, лениво бродили по берегу.    

После  утренних стрелковых состязаний в гарнизоне наступила тишина, и она, казалось,  подчеркивала красоту окружающей природы; эта чудесная гармония вызвала в Мэйбл  незнакомые ей чувства, хотя, не имея обыкновения раздумывать о подобных  ощущениях, она не отдавала себе в них отчета. Все вокруг было прекрасно и  дышало покоем, а торжественное великолепие безмолвного леса и неподвижная гладь  озера придавали ландшафту своеобразное величие. Впервые заметив, как ослабели  узы, связывающие ее с городом и цивилизацией, как изменились ее привычки,  пылкая девушка представила себе, что жизнь и здесь, среди такой красоты, тоже  могла быть счастливой. О том, в какой мере переживания последних десяти дней, а  не только тишина и прелесть этого вечера, помогли Мэйбл прийти к такой мысли,  можно сейчас, в начале нашего повествования, скорее догадываться, чем  утверждать.    

— Чудесный  закат, Мэйбл! — раздался над самым ухом нашей героини зычный голос ее дядюшки,  да так неожиданно, что она вздрогнула. — Чудесный закат, милочка, конечно,  для пресноводного озера, — на море мы бы на него и не взглянули.    

— Разве  природа не так же прекрасна на суше, как и на море, на озере вроде этого, как и  на океане? Разве солнце не светит везде одинаково, дорогой дядюшка, и разве не  должны мы возносить хвалу богу за его благость и в этой глуши, на границе, и на  нашем родном Манхеттене?    

— Девчонку  совсем сбили с толку маменькины книжки, хотя едва ли в следующем походе сержант  станет таскать за собой в обозе весь этот хлам. Природа везде одинакова! Ты  еще, чего доброго, вообразишь, что солдат по натуре ничем не отличается от  моряка! У тебя есть родственники среди тех и других, пора бы тебе в этом  разбираться.    

— Но  я подразумеваю натуру человека вообще, дядюшка.    

— И  я тоже, милочка, натуру моряка и натуру какого-нибудь парня из Пятьдесят пятого  или даже твоего родного отца. Сегодня тут происходили стрелковые состязания, я  бы назвал их стрельбой в цель. Это совсем не то, что стрельба по плавучей  мишени! С дистанции самое малое в полмили мы дали бы по цели бортовой залп из  пушек, заряженных ядрами; а картошка, если бы она нашлась на корабле, что  весьма сомнительно, осталась бы в котлах у судового кока. Может быть, ремесло  солдата и очень почтенно, Мэйбл, но опытный глаз сразу видит множество упущений  и непорядков в устройстве здешнего форта. А мое мнение об этой луже тебе  известно, хоть и не в моих привычках смотреть на что-нибудь свысока. Ни один  настоящий моряк не станет задирать нос, но будь я проклят, если в этом Онтарио,  как его называют, воды больше, чем в бачке на судне. А теперь послушай, если  хочешь понять, в чем различие между океаном и озером, я могу тебе это объяснить  наглядно. Такое безветрие, как сейчас, можно назвать и штилем, хотя, по правде  говоря, я не считаю здешний штиль настоящим.    

— В  воздухе ни дуновения, дядюшка! Ни один листик в лесу не шелохнется.    

— Листик!  При чем тут листья, милочка! Листьев нет на океане. Там, если хочешь узнать,  наступил ли мертвый штиль, проверь на горящей свече, — по пламени сразу  увидишь, есть ветер или нет. Если бы ты очутилась в широтах, где воздух так  неподвижен, что даже трудно дышать, ты поняла бы, что значит полный штиль. В  штилевых широтах людям часто не хватает воздуха. Ну, а теперь взгляни на ,это  озеро! Вода в нем будто молоко в кастрюле, ни малейшего движения, как в полной  бочке, пока из нее не выбили затычку. А океан всегда, даже при полном  безветрии, слегка колышется.    

— Разве  океан никогда не бывает неподвижен, дядя Кэп? Даже во время штиля?    

— Видит  бог — нет, племянница! Океан дышит, словно живое существо, и, как говорят  поэты, грудь его вечно вздымается, хотя воздуха в ней не больше, чем в  обыкновенном сифоне. На океане не увидишь такой глади, как на этом озере, его  поверхность подымается и опускается, словно у него есть легкие.    

— Озеро  тоже не совсем спокойно, у берега вода покрыта легкой рябью, а иногда слышно,  как бьет прибой о скалы.    

— Все  это одна поэзия, будь она неладна! Ты еще назовешь рябью пузырьки воздуха в  полном стакане, а прибоем — плеск воды, которой окатывают палубу. Озеро Онтарио  так же похоже на Атлантический океан, как индейская пирога — на военный  корабль. Ну, а что касается Джаспера, конечно, он парень не промах, но ему еще  надо кое-чему поучиться, чтобы стать настоящим человеком.    

— Вы  считаете его невеждой, дядюшка? — смутившись, спросила Мэйбл и  отвернулась, делая вид, что поправляет волосы. — На мой взгляд, Джаспер —  Пресная Вода знает больше, чем многие молодые люди его звания. Правда, он мало  читал — где тут достанешь книги, — но он для своих лет много  размышлял, — по крайней мере так мне кажется.    

— Он  невежда, невежда, как всякий, кто плавает по внутренним водам вроде этого  озера. Пусть он сумеет сделать прямой узел, даже удавку, но он ни за что не  срастит концы и не сделает рифовый узел, так же как и ты не выберешь якорь на  кат! Да, да, Мэйбл! Мы с тобой немалым обязаны Джасперу и Следопыту, и я как  раз думал о том, чем их отблагодарить, ибо я считаю, что неблагодарными могут  быть только свиньи, хотя некоторые люди приписывают этот порок королям. Посади  свинью за стол, а она — ноги на стол.    

— Правда,  правда, дорогой дядюшка! Мы должны постараться доказать этим смелым людям, как  мы им благодарны.    

— Ты  говоришь совсем как твоя мать, девочка, и чувства твои делают честь семье Кэп.  Послушай, я напал на правильный курс; моя мысль должна всем понравиться. Я  намерен сделать им одно предложение, как только мы вернемся после этой прогулки  по озеру на Тысячу Островов и я соберусь в обратный путь.    

— Дядюшка,  дорогой! Какой вы чуткий и какой справедливый! Скажите, что же вы хотите  предложить?    

— Не  вижу причины скрывать это от тебя, Мэйбл, но твоему отцу лучше ничего не  говорить; у сержанта — свои причуды, и он может стать нам поперек дороги. Ни  Джаспер, ни его Друг Следопыт не добьются здесь ничего путного; пусть они  отправляются вместе со мной на побережье и поступают во флот. Джаспер уже через  две недели сможет устоять на ногах при любом шторме, а после того, как год  проплавает, стане! заправским моряком. Со Следопытом придется повозиться  дольше; пожалуй, он никогда не станет настоящим моряком, но из него тоже может  выйти толк: у него на редкость зоркий глаз, и он будет хорошим впередсмотрящим.    

— И  вы думаете, дядюшка, что кто-нибудь из них согласится на это? — улыбаясь,  спросила Мэйбл.    

— Да  неужели они такое дурачье, чтобы отказаться? Какой же разумный человек упустит  свое счастье? Дай только Джасперу выбраться на дорогу, и он станет со временем  капитаном большого судна с прямыми парусами.    

— Будет  ли он от этого счастливее, дорогой дядюшка? Так ли уж важно быть капитаном  судна с прямыми, а не с косыми парусами?    

— Тьфу!  Твои рассуждения о судах, Магии, годятся только для изнеженных барышень! Ты сама  не знаешь, что говоришь. Предоставь это мне, и все уладится. А вот и сам  Следопыт. Я намекну ему о том, что собираюсь для него сделать. Надежда —  великий утешитель.    

Кэп  решительно тряхнул головой и умолк. Охотник приближался к ним, но не с обычным  для него приветливым, непринужденным видом, а с легким смущением, словно не был  уверен в приеме, который его ожидает.    

— Дядя  и племянница толкуют о семейных делах, — сказал Следопыт, подойдя к  ним, — и посторонний человек может оказаться лишним.    

— Вы  нам не посторонний, мастер Следопыт, — возразил Кэп, — и вы пришли  как нельзя более кстати. Мы только что вспоминали вас. А когда об отсутствующем  говорят друзья, нетрудно догадаться, как они о нем отзываются.    

— Я  не любопытен, нет, не любопытен. У каждого человека есть недруги, и у меня  тоже, но я не причисляю к ним ни вас, мастер Кэп, ни прелестную Мэйбл. Не скажу  того о мингах, хотя, по справедливости, и у них нет причин меня ненавидеть.    

— В  этом я готов поручиться. Следопыт! Мне сразу показалось, что вы человек прямой  и добрый. Однако у вас есть средство избавиться от вражды этих самых мингов, и,  если вы захотите воспользоваться им, никто вам не укажет его с большей  готовностью, чем я, и вдобавок ничего не возьму за совет.    

— Не  хочу я иметь врагов. Соленая Вода, — ответил Следопыт, невольно назвав  Кэпа прозвищем, которое ему дали индейцы, жившие в крепости и ее  окрестностях. — Не хочу я иметь врагов и готов захоронить томагавк с  мингами и французами [22],  но вы знаете, что только всемогущий, а не мы с вами, внушает человеку добрые  чувства и избавляет его от врагов.    

— Снимайтесь-ка  с якоря, дружище Следопыт! Как только мы вернемся из нашего короткого плавания,  отправляйтесь вместе со мной на побережье, и вы больше не услышите боевого  клича индейцев и вас не настигнет индейская пуля.    

— А  что мне там делать, на соленой воде? Охотиться в ваших городах? Выслеживать  людей, идущих на рынок и с рынка, устраивать засады на собак и домашнюю птицу?  Нет, вы не друг мне, мастер Кэп, если хотите увести меня из тенистых лесов на  солнцепек городских площадей.    

— Я  вовсе не собираюсь оставлять вас в городе, Следопыт, я хочу забрать вас с собой  в море, только там можно свободно дышать, Мэйбл подтвердит, что таково было мое  намерение еще прежде, чем я с вами заговорил.    

— А  что думает Мэйбл о такой перемене? Она знает, что у каждого человека свое  призвание и желать другого — значит идти наперекор воле всевышнего. Я охотник,  разведчик, проводник. Соленая Вода, и не такой я человек, чтобы противиться  божьей воле. Разве я неправ, Мэйбл? Или вы судите так же легко, как другие  женщины, и хотите, чтобы человек изменил своей натуре?    

— Я  не хочу, чтобы вы изменились, Следопыт, — ответила Мэйбл с сердечностью и  простотой, растрогавшими охотника. — И, как бы мой дядя ни восхищался  морем, как ни велики блага, которых он ждет от моря, я не желала бы, чтобы  лучший и благороднейший лесной охотник превратился в адмирала. Оставайтесь тем,  кем вы были до сих пор, и не бойтесь ничего, кроме божьего гнева, мой добрый  друг.    

— Слышите,  Соленая Вода? Слышите, что говорит дочь сержанта? Она, такая прямая, такая  справедливая и пригожая, всегда говорит только то, что думает. Пока она  довольна мною таким, каков я есть, я не стану отрекаться от талантов, данных мне  богом, и пробовать изменить свою судьбу. Здесь, в гарнизоне, я не такой уж  нужный человек, но там, на Тысяче Островов, у меня, наверное, будет случай  доказать, как может пригодиться доброе ружье.    

— Значит,  вы тоже едете с нами? — сказала Мэйбл с такой открытой улыбкой, что  охотник готов был хоть сейчас пойти за ней на край света. — Кроме жены  одного солдата, я буду там единственной женщиной, но среди наших защитников  будете вы. Следопыт, и мне ничего не страшно.    

— Вас  защитил бы сержант, если бы вы даже не приходились ему дочерью. Да и все будут  о вас заботиться. А вашему дяде, я думаю, должно прийтись по вкусу такое  плавание под парусами — ведь он увидит внутреннее море.    

— Эка  важность — ваше внутреннее море, мастер Следопыт, я от него ровно ничего не жду.  Но, признаюсь, мне хотелось бы знать цель этого рейса; быть праздным пассажиром  я не привык, а сержант, мой шурин, молчит, как франкмасон [23]. Не знаешь ли ты, Мэйбл,  что все это означает?    

— Нет,  дядюшка! Я не смею расспрашивать отца о его служебных делах — это, по его  мнению, не пристало женщине, знаю лишь, что мы отплываем, как только задует  попутный ветер, и будем в отсутствии месяц.    

— Намекните  хоть вы, Следопыт, куда мы направляемся! Не велика радость для старого моряка  плыть, не зная цели.    

— Цель  нашего путешествия и место высадки. Соленая Вода, не такая уж тайна, хотя об  этом и запрещено говорить в гарнизоне. Но я не солдат и волен говорить что  хочу. Впрочем, и я не любитель пустой болтовни. Однако мы вот-вот отплывем, и  вам, участникам экспедиции, можно сказать, куда вас везут. Вы, мастер Кэп, я  полагаю, знаете название «Тысяча Островов»?    

— Да,  слыхать-то я слыхал, но ручаюсь, что это не настоящие острова, не такие, как в  океане; их, наверное, подсчитывали, как подсчитывают убитых и раненых после  большого сражения: говорят — тысяча, а их там всего каких-нибудь два-три.    

— У  меня зоркий глаз, но, как ни старался я их сосчитать, всегда путался в счете.    

— Что  ж, я знавал людей, которые и до десяти-то считать не умеют. Ваши сухопутные  крысы не узнают своих нор, даже находясь у самого берега. Как бы они ни  всматривались, все равно ничего не видят. Сколько раз я видел землю, дома и  церкви, когда пассажиры ничего не могли разглядеть, кроме воды! Не представляю  себе, как можно на пресноводном озере потерять из виду берег. Это же просто  немыслимо!    

— Вы  не знаете наших озер, мастер Кэп, иначе не стали бы так говорить. Не успеем мы  добраться до Тысячи Островов, как вы измените свое мнение о том, что создала  природа в нашей глуши.    

— Сомневаюсь,  есть ли во всем здешнем краю хоть один настоящий остров. По моим понятиям, в  пресных водах не может быть островов, таких, какие я называю островами.    

— Мы  их покажем вам сотни, может быть, и не ровно тысячу, но такое множество, что их  глазом не окинешь и языком не сосчитаешь.    

— А  какой у них вид?    

— Вид  земли, со всех сторон окруженной водой.    

— Да,  но какой земли и какой водой? Ручаюсь, что в действительности они окажутся  всего лишь полуостровами, мысами или просто материком. Осмелюсь заметить, в  этом деле вы не знаток. Но острова или не острова, дружище Следопыт, какова же  все-таки цель нашего плавания?    

— Вы  сержанту зять, а прекрасная Мэйбл ему дочь, и все мы — участники экспедиции, а  потому не беда, если я расскажу вам о том, что нам предстоит. Мастер Кэп, вы  старый моряк и уж, наверное, слышали о форте Фронтенак?    

— Кто  о нем не слыхал? Правда, в самом форте я не бывал, но мне частенько случалось  проходить мимо, — Тогда вы попадете в знакомые места, хоть я в толк не  возьму, как вы могли видеть его с океана. Надо вам знать, что Великие Озера  образуют цепь и вода, вытекая из одного, впадает в другое, пока не достигнет  озера Эри, к западу отсюда. Оно такое же огромное, как Онтарио. Ну вот, вода,  вытекая из Эри, встречает на своем пути невысокую гору и падает с ее гребня.    

— Хотел  бы я знать, черт побери, как это происходит?    

— Очень  просто, мастер Кэп, — смеясь, ответил Следопыт. — Вода падает с горы.  Если бы я сказал, что поток поднимается в гору, это было бы противно законам  природы, но в том, что вода, да еще пресная, стекает с горы, нет ничего  особенного.    

— Хорошо,  но ведь вы сказали, что вода, вытекая из озера, встречает на своем пути гору.  Это переворачивает вверх ногами все разумные понятия, если только у них есть  ноги.    

— Ну-ну,  не будем спорить! Что я видел, то видел. Не скажу ничего насчет ног, а что  касается разума, то это уж как бог даст. Вода, собравшись в Онтарио из всех  озер, образует реку и течет в море; вот в той узкой части Онтарио, которую не  назовешь ни озером, ни рекой, разбросаны острова, о них-то как раз идет речь.  Выше этих островов и находится французский форт Фронтенак; а так как у  французов есть крепость ниже по течению реки, они отправляют свое оружие и  припасы водою во Фронтенак и дальше по берегам Онтарио и других озер, помогая  дикарям заниматься всякой чертовщиной и сдирать скальпы с христиан.    

— И  с нашим появлением все эти ужасы кончатся? — спросила Мэйбл с живостью.    

— Может  быть, и кончатся, а может быть, и нет, все в божьей воле. Комендант нашего гарнизона  Лунди, как его у нас называют, послал отряд, чтобы занять один из Тысячи  Островов и перехватить часть французских ботов. Наша экспедиция уже вторая,  которую туда посылают. Находящийся там отряд пока добился немногого, хоть и  захватил два французских бота с грузом для индейцев. Но на прошлой неделе оттуда  прибыл нарочный с такими вестями, что майор решил сделать еще одну попытку  расстроить козни этих мошенников. Джаспер знает, как туда добраться, а там мы  будем в надежных руках сержанта, потому что он осторожен, а это первое дело в  засаде. Да, он человек осторожный, но умеет и быстро действовать.    

— Только  и всего? — бросил Кэп пренебрежительно. — Судя по приготовлениям, я  решил, что тут пахнет контрабандой и нам перепадет честный заработок, если мы  будем участвовать в этом деле. Но, должно быть, на пресных водах не делят  добычи?    

— Что-то  я не пойму.    

— Наверняка  вся добыча, захваченная солдатами в этих стычках и засадах, как вы их называете,  достается одному королю?    

— Я  этого знать не знаю, мастер Кэп. Беру свою долю свинца и пороха, если они  попадают в наши руки, не говоря королю ни слова. А ежели кому-то достается  больше, то уж, конечно, не мне, хотя пора бы и мне подумать о том, чтобы  обзавестись семьей и своим домом.    

Сделав  такой прямой намек на желание изменить свою жизнь. Следопыт даже не осмелился взглянуть  на Мэйбл, хотя был бы готов всем на свете пожертвовать, только бы узнать,  слышала ли она его слова и какие чувства выражает ее лицо. Но Мэйбл не поняла  его намека. Лицо ее оставалось по-прежнему спокойным; без малейшей тени  смущения она перевела взгляд на реку, где на борту «Резвого» явно началось  какое-то движение.    

— Джаспер  собирается вывести куттер, — заметил проводник, взглянув в ту же сторону,  привлеченный шумом падения чего-то тяжелого на палубу. — Как видно, парень  почуял признаки ветра и хочет быть наготове.    

— Вот  у нас и будет случай поучиться морскому делу, — насмешливо ответил  Кэп. — Настоящего моряка сразу видно по умению ставить паруса. Так же, как  хорошего солдата всегда отличишь по тому, застегивает он свой мундир сверху  вниз или снизу вверх.    

— Уж  не знаю, может ли Джаспер тягаться с моряками, плавающими по океану,    

— заметил  Следопыт с прямодушием, которое никогда не омрачалось недостойным чувством  зависти или ревности, — но он храбрый малый и так искусно управляет своим  куттером, как только можно пожелать по крайней мере на этом озере, И вам,  мастер Кэп, он не показался неповоротливым, когда мы проходили Осуижский  водопад, где пресная вода умудряется падать с горы.    

Кэп лишь  недовольно пробормотал в ответ что-то невнятное, и все умолкли, с интересом  наблюдая с бастиона за движением куттера, что было вполне естественно для  людей, чья судьба была отныне связана с этим судном. По-прежнему стоял мертвый  штиль. Неподвижная гладь озера сверкала в лучах заходящего солнца. «Резвый»  подтянулся к якорю, брошенному на сто ярдов выше намытой водой косы, откуда,  маневрируя, можно было войти в устье реки, служившее тогда для Осуиго гаванью.  Но из-за полного безветрия подняться вверх по реке на легком суденышке можно  было только на веслах. На куттере, не ставя парусов, подняли якорь, тотчас же  послышался громкий всплеск весел, опустившихся в воду, и «Резвый», повернувшись  носом против течения, стал двигаться к середине реки. Достигнув ее, гребцы  подняли весла, и судно понесло течением в устье.    

Быстро  двигаясь по узкому проходу, куттер уже через пять минут миновал две низкие  песчаные косы, преграждавшие волнам доступ в реку. Судно, не бросая якоря,  продолжало удаляться от берега, темный его корпус виднелся на глади озера в  четверти мили от низкого мыса, являвшегося восточной оконечностью так  называемой внешней гавани, или рейда. Там речное течение уже теряло силу, и  куттер остановился.    

— Какой  он красавец, дядюшка! — сказала Мэйбл, не сводившая глаз с «Резвого», пока  он маневрировал. — Вы, может быть, и найдете изъяны в его внешнем виде и в  том, как им управляют, но мне, по моему невежеству, и то и другое кажется  прекрасным.    

— Да,  да, девочка, он славно идет по течению, не хуже любой щепки. Но уж если  говорить о тонкостях, то такой старый морской волк, как я, сразу заметит в  куттере изъяны.    

— А  я, мастер Кэп, — вмешался Следопыт, никогда не упускавший случая вставить  словечко в защиту Джаспера, — я слышал от старых и опытных моряков,  плававших по соленой воде, что «Резвый» хорошее судно. Сам я в этом ровно ничего  не смыслю, но может ведь человек иметь собственное мнение, даже если оно и  неправильное, ну, а что до Джаспера, то никто не разубедит меня в том, что он  содержит судно в полном порядке.    

— Не  скажу, что куттер попросту неуклюж, но у него есть изъяны, мастер Следопыт, и  притом крупные.    

— Какие  же, дядюшка? Если бы Джасперу они были известны, он бы постарался от них избавиться.    

— Какие?  Да их целая уйма, и весьма существенных, они сразу бросаются в глаза.    

— Укажите  на них, дядюшка, и Следопыт передаст ваши слова своему другу.    

— Указать  на них! Это такое же нелегкое дело, как пересчитать звезды, по той простой причине,  что их несметное количество. Указать на них, говоришь? Так вот, дорогая моя  племянница мисс Магни, что ты думаешь об этом гике? На мой неискушенный взгляд,  он поднят по крайней мере на фут выше, чем следует; и вымпел запутался, и.., и  будь я проклят, если топсель достаточно натянут, да, да.., меня нисколько не  удивит, ежели сейчас при отдаче якоря в свернутом канате окажется обратный  шлаг. Изъяны! Да любой моряк, едва взглянув на куттер, увидит, что у него  столько же недостатков, сколько у слуги, который пришел просить расчет.    

— Все  это, может быть, и верно, дядюшка, но я очень сомневаюсь, что Джаспер о них  знает. Если бы кто-нибудь ему указал на них, он бы все исправил, не правда ли,  Следопыт?    

— Пусть  Джаспер сам управляется со своим куттером, Мэйбл. Он свое дело знает, и я  ручаюсь, что никто не сумел бы лучше его уберечь судно от фронтенакцев или от  их приятелей — этих дьяволов мингов. Что за беда в обратном шлаге или в слишком  высоко поднятом якорном канате, мастер Кэп, если судно идет превосходно и не  подпускает близко французов? Здесь, на озере, Джаспер заткнет за пояс любого  моряка с побережья, ну, а какие таланты он обнаружил бы в океане, неизвестно,  он ведь там никогда не бывал.    

Кэп  снисходительно улыбнулся, но не счел нужным продолжать свою критику, по крайней  мере сейчас. В продолжение всего разговора он принимал все более и более  надутый и презрительный вид, как ни хотел казаться равнодушным к спору, в  котором один из участников был круглым невеждой.    

Тем  временем куттер лег в дрейф и, повинуясь течению, стал медленно поворачиваться  носом то в одну, то в другую сторону, что не могло особенно интересовать  зрителей. Через секунду был поставлен кливер, и парус надулся, хотя воздух над  озером казался по-прежнему неподвижным. Но легкое судно, покоряясь едва  ощутимому толчку, через минуту стало уже поперек речного течения, и так легко и  плавно, что его движение было почти неуловимо для глаза. Когда «Резвый» пересек  течение, его подхватил водоворот, и куттер понесся к крутому берегу, где стоял  форт. Тут Джаспер бросил якорь.    

— Недурно! —  пробормотал про себя Кэп. — Совсем недурно, хоть он и должен был повернуть  руль не налево, а направо: корабль всегда должен подходить к берегу кормою,  безразлично, находится ли он в одной миле или в одном кабельтове от земли. Это  выглядит красивее, а красота в нашем мире кое-что значит.    

— Джаспер  малый смышленый! — заметил вдруг сержант Дунхем, неожиданно очутившись за  спиной у своего шурина. — Мы очень полагаемся на его ловкость во время  наших экспедиций. Но пойдемте., через полчаса стемнеет, и нам нужно успеть  погрузиться. Пока мы соберемся, для нас приготовят шлюпки.    

После  этого все разошлись, чтобы взять вещи, оставшиеся еще на берегу. Короткой  барабанной дробью был подан сигнал солдатам, и через минуту все пришло в  движение.    

 Глава 13    

     

Стращает  домовой глупцов,     

Колдуют  ведьмы в тьме лесов,     

Осла  вспугнул кошмарный сон,     

И мчится,  спотыкаясь, он.     

Коттон    

     

Погрузка  на куттер небольшого отряда не представляла собой ничего сложного и не  требовала много времени. Весь отряд, командование которым было поручено  сержанту Дунхему, состоял лишь из десяти рядовых и двух унтер-офицеров. Позднее  стало известно, что в экспедиции примет участие и лейтенант Мюр; он ехал  волонтером, хотя и условился с майором Дунканом, что предлогом для поездки, и  вполне благовидным, должна послужить его должность квартирмейстера. Кроме него,  вместе с сержантом отправились Следопыт, Кэп и Джаспер со своей командой, в  которой был один подросток. Всего в экспедиции было около двух десятков мужчин,  четырнадцатилетний мальчик и две женщины — Мэйбл и жена одного солдата.    

Сержант  Дунхем, переправив на баркасе своих солдат на судно, вернулся обратно, чтобы получить  последние распоряжения и проверить, позаботились ли об его дочери и шурине.  Указав Кэпу шлюпку, в которой тому предстояло отправиться вместе с Мэйбл на  куттер, сержант поднялся по холму на бастион, так часто нами упоминаемый, чтобы  попрощаться с Лунди. Оставим ненадолго сержанта и майора одних, а сами вернемся  на берег.    

Уже  почти стемнело, когда Мэйбл села в шлюпку, которая должна была доставить ее на  куттер. Озеро скорее напоминало пруд, так неподвижна была зеркальная гладь  воды, и потому, не заводя лодку в реку, как это обычно делалось при погрузке,  решили сажать пассажиров прямо с берега озера, где даже не было слышно плеска  прибоя. Волны на озере, выражаясь словами Кэпа, не поднимались и не опускались,  здесь не чувствовалось дыхания огромных легких океана. На Онтарио бури  разыгрываются иначе, чем на Атлантическом океане. Там они бушуют где-то в одной  стороне, тогда как в другой царит полная тишина. На озере для этого  недостаточно места, и моряки утверждают, что на Великих Озерах волнение и начинается  и утихает быстрее, чем на всех морях, где им приходилось плавать.    

Шлюпка  отчалила от берега и скользнула по воде так спокойно, что Мэйбл и не заметила,  как они уже поплыли по озеру. Едва успели гребцы сделать десять сильных взмахов  веслами, как шлюпка пристала к борту куттера.    

Джаспер  уже поджидал своих пассажиров, они без труда поднялись на борт: палуба  «Резвого» была всего на два-три фута выше уровня воды. Юноша тотчас же  распорядился проводить Мэйбл и жену солдата в приготовленную для них каюту. На  маленьком судне внизу, под палубой, находились четыре каюты, предназначенные  для офицеров и солдат с женами и детьми. Лучшая из них, так называемая кормовая  каюта, представляла собой небольшое помещение с четырьмя койками; свет и воздух  проникали туда через небольшие оконца, чем она выгодно отличалась от остальных.  Эта каюта всегда отводилась для женщин, если они появлялись на корабле; а так  как Мэйбл и жена солдата оказались единственными женщинами на борту, то им было  просторно и удобно. Центральная каюта была больше, но освещалась она через люк  в потолке. Здесь поместились квартирмейстер, сержант, Кэп и Джаспер. Следопыт  же мог устроиться в любом месте по своему выбору, за исключением женской каюты.  Унтер-офицеры и солдаты заняли нижнюю палубу у главного люка, а команда, как водится,  расположилась на баке. Хотя водоизмещение куттера едва достигало пятидесяти  тонн, на нем с избытком хватило места для всех, и после погрузки осадка его  была столь незначительна, что в случае необходимости на судне разместилось бы  втрое больше людей.    

Пока  Мэйбл устраивалась в своей покойной, уютной каюте, она предавалась приятным  мыслям о том, что Джаспер выказал по отношению к ней особое внимание, Покончив  с хлопотами, она снова вышла на палубу. Здесь все было в движении. Солдаты  сновали взад и вперед, разбирая свои ранцы и другие пожитки; однако эта  суматоха скоро прекратилась благодаря привычке к дисциплине и к порядку. На  судне наступила полная и даже торжественная тишина: каждый размышлял о  предстоящем опасном деле.    

В сгустившихся  сумерках стерлись очертания отдельных предметов на берегу, и земля с ее лесами  казалась сплошной темной массой, над которой нависло огромное светлое небо.  Вскоре одна за другой загорелись звезды, и их нежное, кроткое мерцание рождало  чувство покоя, которое почти всегда приносит с собой ночь. Во всей этой картине  было что-то умиротворяющее, но в то же время тревожное, и это передалось Мэйбл,  сидевшей на палубе. Около нее стоял Следопыт, опершись, по привычке, на свое  длинное ружье, и в этот сумеречный час его суровое лицо показалось Мэйбл особенно  задумчивым.    

— Для  вас. Следопыт, такая экспедиция не в новинку, — сказала она, — но  меня удивляет, что все так молчаливы и сосредоточенны.    

— Этому  нас научила война с индейцами. Ваши ополченцы на словах скоры, а на деле не споры.  Меж тем бывалый солдат научился в стычках с мингами держать язык за зубами. В  лесах солдаты, которые умеют молчать, вдвое сильнее тех, что шумят и болтают.  Если бы сила была в языке, то побеждали бы всегда женщины, которые тянутся в  обозе.    

— Но  мы же не армия, и мы не в лесу. На «Резвом» нам нечего опасаться мингов.    

— Спросите  Джаспера, как он стал капитаном этого куттера, и вы получите ответ! Минги всякому  опасны, если не знать их повадок и их натуры, и, даже узнав их, надо действовать  осторожно и с умом. Спросите Джаспера, как он стал капитаном этого куттера.    

— Расскажите,  как же он стал капитаном? — спросила Мэйбл с живым интересом, обрадовавшим  ее простодушного собеседника, который был так предан своему другу, что никогда  не упускал случая его похвалить. — Джасперу делает честь, что он достиг,  несмотря на молодость, такого положения.    

— Что  правда, то правда. Но он заслужил даже большего. За его храбрость и  хладнокровие даже фрегат не был бы слишком высокой наградой, если бы по Онтарио  плавали фрегаты, но их здесь нет и, наверное, никогда не будет.    

— Ну,  а Джаспер?.. Вы еще не сказали, как он стал капитаном куттера.    

— Это  длинная история. Мэйбл. Сержант, ваш отец, расскажет ее лучше, чем я. Все  происходило у него на глазах, а я был тогда далеко, в разведке. Сам Джаспер,  надо сознаться, плохой рассказчик. Я часто слышал, как его расспрашивали об  этом, да только он ни разу не сумел описать все толком, хотя каждому известно,  что дело было славное. Нет, нет, Джаспер плохой рассказчик, это должны признать  даже его лучшие друзья. «Резвый» едва не попал в руки французов и мингов, когда  Джаспер спас его; не всякий решился бы на такое дело, а только человек с  быстрым умом и отважным сердцем. Сержант расскажет вам лучше меня, и я хотел  бы, чтобы вы когда-нибудь на досуге попросили его об этом. Что же до Джаспера,  то к нему приставать не стоит, он только все скомкает, и ничего путного от него  не добьешься.    

Мэйбл  решила сегодня же вечером расспросить отца об этом происшествии. Слова  Следопыта произвели на нее сильное впечатление, и она живо себе представила,  как будет слушать похвалы человеку, не умеющему описывать собственные подвиги.    

— «Резвый»  никуда от нас не уйдет, когда мы высадимся на островах? — спросила она  после некоторого колебания, не будучи уверена, уместен ли ее вопрос. — А  может быть, мы останемся одни?    

— Там  видно будет. Джаспер не станет зря держать куттер на якоре и сидеть сложа руки,  когда нужно действовать. Не вода, и особенно корабли, — не по моей части,  вот разве что пороги и водопад, через которые приходилось пробираться в  челноке, мне знакомы. Не сомневаюсь, что под командованием Джаспера все пойдет  хорошо, — он находит следы на Онтарио так же, как делавар на суше.    

— Скажите,  Следопыт, почему сегодня здесь нет нашего делавара — Великого Змея?    

— Вам  скорее следовало бы спросить: «Почему здесь вы. Следопыт?» Змей там, где ему  надлежит быть, а я — нет. Он ушел с двумя или тремя молодцами в разведку по  берегу озера и присоединится к нам только на островах, чтобы передать сведения,  которые он соберет. Сержант слишком опытный солдат, чтобы, двигаясь навстречу  врагу, не помнить о тыле. Какая жалость, Мэйбл, что ваш отец не родился  генералом, как кое-кто из тех англичан, которые явились сюда! Я уверен, что он  через неделю вышвырнул бы французов из Канады, если бы мог действовать на свой  риск и страх.    

— Разве  нам придется столкнуться с неприятелем? — спросила Мэйбл, улыбаясь, но  впервые слегка испугавшись опасности, которой могла подвергнуться  экспедиция. — Значит, надо ждать стычки?    

— Если  будут стычки, Мэйбл, найдутся люди, готовые защитить вас собственным телом. Но  вы дочь солдата, все мы это знаем, и к тому же смелая дочь солдата. Пусть страх  перед сражением не отгонит сон от ваших прелестных глаз.    

— Здесь,  в лесах, Следопыт, я чувствую себя куда смелее, чем в городе, где так много  соблазнов, хоть я и там всегда старалась помнить, чем я обязана своему дорогому  отцу.    

— Да,  вы такая же, какой была ваша мать. Еще раньше, чем я увидел ваше милое лицо,  сержант говорил мне: «Ты сам убедишься: Мэйбл, как и ее мать, не плакса и не  трусиха, она не станет расстраивать человека в тяжелые времена, нет, она  постарается приободрить своего мужа и поддержать его в минуту опасности».    

— А  для чего отец вам все это говорил. Следопыт? — спросила девушка, немного  насторожившись. — Может быть, он думал, что у вас сложится лучшее мнение  обо мне, если вы будете знать, что я не такая глупенькая трусишка, какими любят  прикидываться многие женщины?    

Притворяться  или даже скрывать свои мысли, если только это не вызывалось необходимостью  обмануть врага, было настолько чуждо натуре Следопыта, что его порядком смутил  этот простой вопрос. Какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что открыть  всю правду неуместно, утаивать же ее было не в его привычках; очутившись в столь  затруднительном положении, он невольно прибегнул к недомолвкам, чтобы не  сказать лишнего и в то же время ничего не скрыть.    

— Вы  уже знаете, Мэйбл, что мы с сержантом старые друзья и во многих сражениях и  кровопролитных стычках бились бок о бок; вернее, я, как разведчик, всегда был  немного впереди, а ваш отец со своими солдатами, как и подобает сержанту  королевских войск — несколько позади. Как только перестают трещать ружья, у  нас, у стрелков, не в обычае много думать о минувшей битве, и ночью, у костров,  или в походе мы толкуем о самом для нас заветном, точно так же, как вы, молоденькие  девушки, когда собираетесь вместе, чтобы поболтать и посмеяться, делитесь  своими самыми сокровенными мыслями и мечтами. Тут и удивляться нечего, если  сержант, имея такую дочь и любя ее больше всего на свете, постоянно мне о ней  рассказывал, а я, у которого нет ни дочери, ни сестры, ни матери, ни живой души  — одни лишь делавары, к которым я привязан, охотно его слушал. Вот и полюбил я  вас, Мэйбл, прежде, чем увидел… Да, полюбил, потому что так много о вас слышал…    

— А  теперь, когда вы меня увидели, — улыбаясь, непринужденно и без всякого  смущения ответила девушка, — ей и в голову не приходило, что слова  Следопыта означают нечто большее, чем выражение отцовского и братского чувства, —  теперь вы поняли, как опрометчиво питать дружбу к человеку, которого знаешь  только понаслышке?    

— Это  не дружба, нет. То, что я чувствую к вам, совсем не дружба. Вот с делаварами у  меня дружба с самых юных лет, но мои чувства к ним, даже к лучшему из них,  совсем не похожи на те, что возникли у меня после рассказов сержанта и особенно  теперь, когда я узнал вас ближе. Нехорошо человеку, занятому таким опасным  мужским делом, как я — проводнику и разведчику или даже солдату, — искать  расположения у женщин, особенно у молодых, иногда даже боязно, что от этого он  может забыть свое призвание, утратить находчивость и разлюбить свое дело.    

— Но  вы, конечно, не думаете. Следопыт, что дружба с такой девушкой, как я, сделает  вас менее отважным и вы не так охотно, как прежде, будете драться с французами?    

— Нет,  нет. Но, к примеру сказать, если бы вам грозила опасность, боюсь, как бы я не  стал безрассудно смелым. Раньше, пока мы с вами не свели такого тесного  знакомства, если можно так сказать, я любил размышлять о походах, разведках,  вылазках, битвах и других приключениях, а теперь они вовсе и не идут мне па ум.  Я больше думаю о вечерах, которые коротают беседой в казарме, о чувствах,  далеких от вражды и кровопролития, о молодых женщинах, их смехе, веселых,  нежных голосах, милых лицах и любезном обхождении. Иногда мне хочется сказать  сержанту, что он и его дочь погубят одного из лучших и самых опытных  разведчиков на границе!    

— Нет,  нет. Следопыт, напротив! Они постараются, чтобы такой превосходный разведчик  стал еще лучше. Вы не знаете нас, если думаете, что я или отец хотели бы, чтобы  вы изменились хоть самую малость. Оставайтесь таким, какой вы есть, —  честным, прямодушным, добросовестным, бесстрашным, умным и надежным  проводником, — и ни отец мой, ни я никогда не подумаем о вас ничего  плохого.    

Уже  совсем стемнело, и Мэйбл не видела выражения лица своего собеседника. Но по  тому, с каким жаром и свободой она говорила, повернувшись к нему лицом, было  ясно, что она не чувствовала никакого смущения и что слова ее идут от самого  сердца. Правда, щеки ее слегка раскраснелись, но только потому, что она сильно  увлеклась своей речью. Ни одна струнка в душе ее не дрогнула, и сердце не  забилось быстрей. Короче говоря, это была девушка, которая доверчиво и  откровенно признавалась мужчине в своем расположении к нему, потому что он  заслужил его своими прекрасными качествами и поступками, но при этом не  испытывала никакого волнения, неизбежного при излиянии более нежных чувств.    

Следопыт  был неискушен в таких тонкостях, и потому, несмотря на всю его скромность,  слова Мэйбл вселили в него надежду. Не желая или, вернее, не будучи в состоянии  высказаться до конца, он отошел в сторону и минут десять молча глядел на  звезды, опершись на свое ружье.    

Тем  временем на бастионе между Лунди и сержантом происходила беседа, о которой мы  уже упомянули.    

— Солдатские  ранцы проверены? — спросил майор Дункан, бросив взгляд на поданный ему  сержантом письменный рапорт, который он, однако, не мог прочесть в темноте.    

— Все  до единого, ваша честь.    

— А  снаряжение, оружие?    

— Все  в полном порядке, майор Дункан, хоть сейчас в дело.    

— Вы  отобрали людей по моему списку, Дунхем?    

— Всех  без исключения, сэр. Лучших людей по всему полку не найти.    

— Вам  нужны самые лучшие солдаты, сержант. Мы делали эту попытку дважды, и каждый раз  под командованием одного из младших офицеров; все они уверяли меня, что  добьются успеха, и всегда терпели неудачу. После стольких усилий и издержек я  не могу оставить задуманный план, но эта попытка будет последней, и успех ее  зависит главным образом от вас и Следопыта.    

— Вы  можете положиться на нас обоих, майор Дункан. При нашем опыте и сноровке эта  задача нам по плечу, надеюсь, что мы выполним ее с честью. Я знаю, что за  Следопытом дело не станет.    

— Да,  в этом можно не сомневаться. Удивительный он человек, Дунхем, и долго был для  меня загадкой; но теперь, когда я узнал его ближе, он внушает мне такое же  уважение, как любой генерал, который служит его величеству.    

— Надеюсь,  сэр, что вы отнесетесь одобрительно к моему намерению выдать за него Мэйбл, Это  мое заветное желание.    

— Ну,  сержант, время покажет, — ответил Лунди, улыбаясь, но в темноте не было  видно, как ом поморщился. — Иногда труднее совладать с Одной женщиной, чем  с целым полком солдат. Кстати, как вам известно, квартирмейстер, который тоже  метит к вам в зятья, отправляется с вашим отрядом; надеюсь, вы дадите ему такую  же возможность, как и остальным претендентам, добиваться благосклонности вашей  дочери.    

— Если  бы к этому меня не побуждало уважение к его чину, то достаточно было бы одного  вашего желания, сэр.    

— Спасибо,  сержант. Мы с вами долго служили вместе и всегда ценили друг друга. Не поймите  меня превратно, я прошу для Дэйви Мюра не покровительства, а позволения  свободно участвовать в этом поединке. В любви, как на войне, человек должен сам  добиваться победы. А вы уверены, что рационы рассчитаны правильно?    

— Я  за это отвечаю, майор, но, как бы то ни было, мы не пропадем с такими  охотниками, как Следопыт и Змей.    

— Это  никуда не годится, Дунхем! — резко перебил его Лунди. — Вот что  значит родиться и обучаться в Америке! Настоящий солдат полагается только на  своего интенданта, и я не желаю, чтобы первыми нарушили такой порядок люди  моего полка.    

— Вам  остается только приказать, майор Дункан, и все будет исполнено. Но все же  осмелюсь заметить, сэр…    

— Говорите  прямо, сержант, не стесняйтесь, вы говорите с другом.    

— Я  хотел лишь сказать, что даже шотландцы любят оленину и птицу не меньше, чем  свинину, когда ее трудно раздобыть.    

— Весьма  вероятно, но вкусы и порядок — вещи разные. Армия должна полагаться только на  своих интендантов. Распущенность колониальных солдат постоянно вносит  дьявольский беспорядок в королевскую службу, нельзя ей больше потворствовать.    

— Позвольте,  ваша честь, но ведь генерал Бреддок прислушивался к советам полковника Вашингтона  [24].    

— Опять  этот ваш Вашингтон! Все вы тут, в колониях, держитесь друг за друга, словно заговорщики,  связанные клятвой!    

— Мне  кажется, у его величества нет более верных подданных, чем американцы, сэр.    

— Тут  вы, пожалуй, правы, Дунхем. Я, может быть, немного погорячился. Вас, сержант,  я, конечно, к колониальным солдатам не причисляю. Хоть вы и родились в Америке,  ни один солдат лучше вас не управляется с мушкетом.    

— А  полковник Вашингтон, ваша честь?    

— Что  ж! Полковник Вашингтон тоже подданный короля и тоже может быть полезен. Такие  американцы — редкость, и, как мне кажется, к нему можно питать доверие,  которого вы требуете. Скажите, а вы не сомневаетесь в знаниях этого Джаспера —  Пресная Вода?    

— Парень  доказал их на деле, сэр, он сумеет справиться со всем, что будет ему поручено.    

— У  него французское прозвищ [25],  ведь он почти все свое детство провел во французских колониях. Нет ли в его  жилах французской крови, сержант?    

— Ни  капли, ваша честь. Отец Джаспера — мой старый товарищ, а мать — родом из этой колонии  и происходит из очень почтенной и честной семьи.    

— Как  же случилось, что он так долго прожил среди французов, и откуда это прозвище?  Мне также передавали, что он говорит по-французски!    

— Все  это легко объяснить, майор Дункан. Мальчика отдали на попечение одного нашего моряка,  участника прошлой войны, и он полюбил воду, как утка. Вы знаете, сэр, у нас нет  настоящих портов на Онтарио, и Джасперу приходилось много времени проводить на  другой стороне озера, где у французов уже пятьдесят лет назад были суда. Там  он, разумеется, и выучился их языку, а прозвище дали ему индейцы и канадцы. Они  любят называть людей по их склонностям.    

— Однако  французский капитан — плохой учитель для британского матроса.    

— Прошу  прощения, сэр, Джаспер — Пресная Вода воспитывался у настоящего английского  моряка, одного из тех, кто плавал под королевским флагом и кого можно назвать  знатоком своего дела. Надеюсь, майор Дункан, британский подданный, знающий свое  дело, не станет хуже оттого, что он родился в колониях.    

— Может  быть, и не хуже, сержант, может быть, и не хуже, но и не лучше. Когда я поручил  ему командование «Резвым», Джаспер держался отлично, никто не мог бы проявить  больше преданности и усердия.    

— И  отваги, майор Дункан. Очень жаль, сэр, что у вас зародились сомнения в верности  Джаспера.    

— Долг  солдата, Дунхем, в особенности если ему доверили такой отдаленный и важный  пост, как этот, — никогда не ослаблять бдительности. У нас два самых  коварных противника на свете: индейцы и французы. От нашего внимания ничего не  должно ускользнуть, ничего, что может привести к беде.    

— Надеюсь,  ваша честь, вы сочтете Меня достойным доверия и поясните, какие у вас основания  подозревать Джаспера, раз уж вы нашли возможным поручить мне командование  экспедицией.    

— Я  не сомневаюсь в вас, Дунхем, но не решаюсь сообщить вам то, что мне стало  известно, только из нежелания распространять дурную славу о человеке, о котором  я был до сих пор хорошего мнения. Вероятно, вы высоко ставите Следопыта, иначе  не захотели бы выдать за него свою дочь?    

— За  честность Следопыта я ручаюсь своей жизнью, сэр, — ответил сержант твердо  и с достоинством, поразившим его начальника. — Это человек, не способный  на предательство.    

— Да,  я полагаю, что вы правы, Дунхем. Но сведения, недавно полученные мною, поколебали  мои прежние представления. Я получил анонимное письмо, сержант, в нем мне  советуют остерегаться Джаспера Уэстерна, или, как его называют. Пресной Воды, и  утверждают, что он продался врагу; там говорится, что вскоре мне будут посланы  более подробные и точные сведения.    

— Письма  без подписи вряд ли заслуживают внимания в военное время, сэр.    

— Так  же как и в мирное время. В обычной обстановке никто больше меня не презирает анонимные  письма, такие поступки говорят о трусости, низости и подлости и чаще всего служат  доказательством вероломства и других пороков. Но во время войны дело обстоит  несколько иначе. Помимо того, мне указывают на довольно подозрительные  обстоятельства.    

— Такие,  о которых можно сказать подчиненному, сэр?    

— Разумеется,  если ему доверяют так, как я доверяю вам, Дунхем. В письме, например, говорится,  что по дороге сюда ирокезы позволили вашей дочери и ее провожатым ускользнуть  от них только потому, что они не хотели подорвать мое доверие к Джасперу. Там  говорится, что господам из Фронтенака гораздо важнее захватить «Резвый» с  сержантом Дунхемом и его отрядом на борту и расстроить наши давнишние  намерения, чем взять в плен молодую девушку и снять скальп с ее ДЯДИ.    

— Я  понимаю ваш намек, сэр, но не могу с ним согласиться. Не верить Джасперу — значит  сомневаться и в Следопыте; а заподозрить его — все равно что заподозрить вас,  сэр.    

— Может  быть, сержант, очень может быть. Но ведь Джаспер — это не Следопыт. Признаюсь,  Дунхем, я бы питал к парню больше доверия, если бы он не болтал по-французски.    

— Поверьте,  ваша честь, это и в моих глазах не говорит в его пользу; но мальчику поневоле  пришлось выучиться по-французски. Замечу, с вашего позволения, что не надо  слишком поспешно осуждать его. Ему не оставалось ничего другого, как говорить  по-французски.    

— Ах,  этот проклятый язык! Он никогда не приносил никому добра.., по крайней мере,  никому из британских подданных. Правда, надо же и французам изъясняться между  собой на каком-то языке. Но я больше доверял бы Джасперу, если бы он совсем не  понимал их языка. Это письмо меня встревожило, и, найдись человек, кому можно  доверить куттер, я придумал бы какой-нибудь предлог и оставил бы Джаспера  здесь. С вами, кажется, отправляется ваш шурин, сержант? Он ведь моряк?    

— Настоящий  морской волк, ваша честь, но у него предубеждение против пресной воды. Вряд ли  удалось бы его убедить уронить свое достоинство и выйти в плавание на озеро.  Кроме того, я уверен, что он ни за что не сумеет привести куттер к назначенному  месту.    

— Это,  пожалуй, верно, он совсем не знает наше предательское озеро и не справится с  такой задачей. Вам придется быть вдвойне осторожным, Дунхем. Я предоставляю вам  самые широкие права, и, если вы изобличите Джаспера в измене, судите его  немедленно.    

— Он  на королевской службе, ваша честь, и его должно судить военным судом.    

— Совершенно  верно. Тогда наденьте на него кандалы и отправьте сюда на его же куттере. А ваш  шурин, проделав на этом судне путь в одну сторону, приведет его обратно!    

— Я  уверен, майор Дункан, что мы примем все необходимые меры, если оправдаются ваши  опасения касательно Джаспера, но я готов поручиться головой, что он человек  надежный.    

— Меня  радует ваша уверенность, она говорит в его пользу. Однако же это проклятое  письмо!.. В нем есть что-то похожее на правду. Да, автор точен, когда он пишет  о других делах.    

— Вы,  кажется, заметили, ваша честь, что письмо без подписи. Для честного человека  это непростительно.    

— Совершенно  верно, Дунхем. Анонимные письма способен писать только негодяй, притом  трусливый негодяй, но лишь тогда, когда речь идет о частной жизни людей. На  войне же иное дело. Тут и ложные донесения и хитрость считаются вполне  допустимыми.    

— Военная  хитрость, сэр, если хотите — смелые уловки, такие, как засады, нападения врасплох,  маскировки, ложные атаки и даже шпионаж, но я никогда не слыхал, чтобы  настоящий солдат пытался опорочить такими средствами честного парня!    

— Мне  приходилось сталкиваться в жизни со многими странными людьми и с не менее странными  явлениями… Что ж, прощайте, сержант, не стану вас больше задерживать. Вы теперь  предупреждены, рекомендую вам неусыпную бдительность. Кажется, Мюр собирается  скоро выйти в отставку, и, если вы добьетесь в экспедиции полного успеха, я  употреблю все свое влияние, чтобы вы заняли его место, для этого у вас есть все  основания.    

— Весьма  вам благодарен, сэр, — равнодушно ответил сержант который за двадцать лет  службы уже не раз выслушивал подобные обещания. — Надеюсь никогда не  опозорить своего звания, в каком бы я ни был чине. Я таков, каким создали меня  природа и бог, и вполне доволен своей участью.    

— Вы  не забыли гаубицу?    

— Джаспер  погрузил ее на борт еще утром, сэр.    

— Будьте  начеку и не особенно ему доверяйте. Немедленно расскажите обо всем Следопыту:  он поможет вам обнаружить скрытое предательство. Изменнику и в голову не  придет, что Следопыт, с его прямотой и честностью, может за ним наблюдать. Уж  он-то человек надежный.    

— За  него я готов поручиться своей головой и даже своим чином. Слишком часто я  проверял его на деле, чтобы усомниться в нем.    

— Знаете,  Дунхем, из всех неприятных чувств самое мучительное — это недоверие к человеку,  на которого ты вынужден полагаться. Захватили вы запасные кремни?    

— На  сержанта смело можно надеяться в таких мелочах, ваша честь!    

— Ну,  вашу руку, Дунхем! Да благословит вас бог! Желаю удачи! Кстати, Мюр собирается  в отставку, позвольте же ему поухаживать за вашей дочерью на равных условиях с  другим соперником. Ее брак с ним облегчит ваше продвижение по службе. Веселее  уходить в отставку с такой подругой жизни, как Мэйбл, чем в безутешном  вдовстве, когда некого любить, кроме самого себя, да еще имея такой нрав, как у  Дэйви!    

— Я  надеюсь, сэр, что дочь моя сделает разумный выбор, и мне кажется, она уже  склонна предпочесть Следопыта. Впрочем, я предоставляю ей полную свободу, хотя  считаю непослушание почти таким же тяжким преступлением, как открытый бунт.    

— Как  только прибудете на место, тщательно проверьте и просушите все боевые припасы.  Они могут отсыреть на озере. А теперь еще раз прощайте, сержант! Остерегайтесь  этого Джаспера и в трудную минуту советуйтесь с Мюром. Через месяц жду вашего  возвращения с победой.    

— Прощайте,  ваша честь! Если со мной что-нибудь случится, я уверен, майор Дункан, что вы  защитите доброе имя старого солдата.    

— Положитесь  на меня, как на верного друга, Дунхем. И будьте начеку, помните, что вы окажетесь  в самой пасти у льва. Нет, не льва, а коварного тигра, и притом без всякой  подмоги. Пересчитайте и проверьте утром ружейные кремни. А теперь прощайте,  Дунхем! Счастливого плавания!    

Сержант  с подобающим почтением пожал руку, протянутую начальником, и они наконец расстались.  Лунди поспешил в свой фургон, а Дунхем вышел из крепости, спустился на берег и  сел в шлюпку.    

Дункан  Лунди был прав, говоря, как мучительно чувство недоверия. Из всех человеческих  чувств это самое предательское по своему воздействию и самое коварное в своих  проявлениях; его труднее всего побороть благородной натуре. Когда возникает  недоверие, все кажется сомнительным. Мысли бродят в голове, не останавливаясь  на чем-нибудь определенном из-за отсутствия фактов, и, уж если недоверие  закралось, трудно сказать, какие оно может породить предположения и куда могут  завести подозрения, легко принимаемые на веру. То, что раньше казалось  безобидным, приобретает оттенок вины, как только попадешь под власть этого  тревожного чувства; под влиянием страха и подозрительности любое слово и любой  поступок представляются в искаженном виде. И если это верно в вопросах  житейских, то вдвойне верно в делах военных и политических, когда сознание тяжелой  ответственности за жизнь людей гнете! утративший ясность разум военачальника  или политика. Поэтому не следует думать, что, простившись с начальником,  сержант Дунхем забыл о полученном наказе. Он всегда очень высоко ценил  Джаспера, но теперь и его начал грызть червь сомнения, и он стал колебаться  между своим доверием к молодому капитану и долгом службы. Понимая, что отныне  все зависит от его бдительности, он пришел к заключению, что ни одно подозрительное  обстоятельство, ни одно мало-мальски необычное движение молодого моряка не  должно оставаться незамеченным. Естественно, что теперь сержант смотрел на все  другими глазами, и он решил принять все меры предосторожности, какие  диктовались его привычками, укоренившимися мнениями и воспитанием.    

На  «Резвом» подняли якорь, как только заметили, что от берега отделилась шлюпка  сержанта, которого только и ждали, чтобы отплыть. Куттер повернули носом к  востоку. Несколькими сильными взмахами длинных весел, которыми гребли команда и  солдаты, легкое судно направили в речное течение, и его медленно понесло от  берега. Ветра все еще не было; замерла даже почти неуловимая свежая струя  воздуха, повеявшая с озера перед закатом.    

На  куттере стояла необычайная тишина. Все находившиеся на судне как бы  чувствовали, что под покровом ночи они вступают в полосу событий, которые неизвестно  чем кончатся: сознание долга, поздний час и таинственная обстановка самого  отплытия придавали этой минуте некоторую торжественность. Этому также  способствовала и привычка к дисциплине. Почти все молчали, и лишь немногие  изредка переговаривались тихими голосами. «Резвый» медленно уходил в открытое  озеро, пока его несло речным течением; вскоре куттер остановился в ожидании  обычного в это время берегового ветра. Прошло около получаса, а «Резвый» все  стоял на месте, неподвижный, как брошенное в воду бревно. Пока совершались все  эти незначительные перемены в положении судна, на нем, несмотря на объявшую его  тишину, не всюду умолкли разговоры; сержант Дунхем, убедившись сперва, что его  дочь и ее спутница находятся на верхней палубе, увел Следопыта в кормовую  каюту, где, тщательно закрыв дверь и удостоверясь, что его никто не может  подслушать, так начал свою речь:    

— Мой  друг, прошло уже немало лет с тех пор, как ты стал делить со мной все невзгоды  и опасности, таящиеся в лесных походах.    

— Да,  сержант. Да, это верно. И подчас меня одолевает страх, не слишком ли я стар для  Мэйбл. Ведь ее еще не было на свете, когда мы с тобой плечом к плечу уже  дрались с французами.    

— Насчет  этого не бойся. Следопыт. Я был почти в твоем возрасте, когда уговорил ее мать  стать моей женой. Мэйбл степенная, рассудительная девушка, и для нее самое  важное — характер человека. Например, такой парень, как Джаспер — Пресная Вода,  ничего у нее не добьется, хоть он и пригож и молод.    

— А  разве Джаспер собирается жениться? — просто, но серьезно спросил Следопыт.    

— Надеюсь,  что нет. По крайней мере пока он не докажет всем, что достоин иметь жену.    

— Джаспер  порядочный парень, и на воде он за себя постоит. Он имеет право обзавестись женой  не хуже всякого другого.    

— Скажу  тебе откровенно, Следопыт, я привел тебя сюда, чтобы потолковать как раз об  этом молодце. Майор Дункан получил известие, которое навело его на подозрение,  что Пресная Вода обманщик, продавшийся врагу. Я бы хотел услышать твое мнение.    

— Что-то  не пойму.    

— Я  говорю, майор подозревает, что Джаспер изменник, французский шпион и, что хуже  всего, будто он подкуплен, чтобы нас предать. Майора об этом известили письмом,  и он поручил мне следить за каждым движением Джаспера: он опасается, как бы нам  не пришлось столкнуться по его милости с врагом, когда мы менее всего будем  этого ждать.    

— Сержант  Дунхем, и это сказал тебе Дункан Лунди?    

— Да,  Следопыт, он так сказал. Правда, я не хотел верить ничему дурному о Джаспере,  но теперь начинаю думать, что на него нельзя полагаться. Ты веришь в предчувствия,  мой друг?    

— Во  что, сержант?    

— В  предчувствия. Это вроде тайного предвидения будущих событий. Шотландцы в нашем  полку твердо верят в предчувствия, а сейчас вот и я начинаю думать, что их вера  имеет основание: уж очень быстро меняется мое мнение о Джаспере.    

— Но  ведь он говорил о Джаспере с Дунканом Лунди, вот его слова и заронили в твою  душу сомнение.    

— Нет,  не в этом дело. Когда мы говорили с майором, я чувствовал совсем другое и всеми  силами старался убедить его, что он несправедлив к парню, но теперь я вижу, что  от предчувствий никуда не денешься, и боюсь, что подозрения Лунди имеют  некоторые основания.    

— Я  не знаю, что такое предчувствие, но знаю Джаспера — Пресную Воду с самого его  детства и так же верю в его честность, как в свою собственную или в честность  Великого Змея, — Однако Змей не хуже кого другого умеет устраивать засады  и пускать в ход всякие военные хитрости.    

— Это  у него в природе, таково все его племя. А против природы никто не устоит, ни  краснокожий, ни бледнолицый. Но и Чингачгук не такой человек, его поступки не  могут посеять дурные предчувствия.    

— Так-то  оно так. Да я сам еще сегодня утром не думал ничего дурного о Джаспере. А с тех  пор, как у меня зародилось это предчувствие, мне кажется. Следопыт, что парень  даже и ходить-то по палубе стал как-то неестественно, не так быстро, как  бывало, что он молчалив, мрачен и задумчив, словно человек, у которого совесть  нечиста.    

— Джаспер  никогда не был шумлив. Он говорил мне, что, если на корабле шум, значит, там  нет порядка. Так думает и мастер Кэп. Нет, нет, я не поверю никаким наговорам  на Джаспера, пока не получу доказательства! Пошли же за своим шурином, сержант,  и давай спросим, что он обо всем этом думает. Нельзя лечь спать, если на сердце  подозрение против друга, — ведь это все равно, что лечь с камнем на душе.  Не верю я вашим предчувствиям!    

Сержант  согласился, хотя и не видел в этом особого смысла, и Кэпа пригласили на  совещание. Первым заговорил Следопыт, глубоко убежденный в невиновности  обвиняемого и более твердый в своем мнении, чем его приятель.    

— Мы  попросили вас спуститься сюда, мастер Кэп, — начал он, — чтобы  узнать, не заметили ли вы чего-нибудь необычного в поведении Джаспера сегодня  вечером?    

— Что  касается его поведения на пресной воде, то оно вполне обычно, мастер Следопыт,  хотя на море мы бы сочли его маневры неправильными.    

— Да,  да, мы знаем, что вы никогда не договоритесь с Джаспером насчет того, как  следует управлять куттером, но мы хотим узнать ваше мнение совсем о другом.    

И  Следопыт рассказал Кэпу о подозрениях сержанта и почему они возникли у него  после беседы с майором Дунканом.    

— А  разве малый говорит по-французски? — спросил Кэп.    

— Ходят  слухи, будто он говорит по-французски слишком свободно, — заметил сержант  мрачно. — Следопыту известно, что это правда.    

— Не  стану отрицать, не стану отрицать, — ответил проводник, — по крайней  мере все об этом говорят. Но знание языка никак не может служить уликой даже  против индейца из племени миссисагуа и тем более против Джаспера. Я и сам  выучился языку мингов, когда был в плену у этих негодяев, а кто посмеет  утверждать, что я им друг! Правда, по индейским понятиям, я им и не враг. Но,  насколько позволительно для христианина, я им враг.    

— Все  это верно, Следопыт, но ведь Джаспер выучился по-французски не в плену. Он  знает этот язык с детства, когда ум легко поддается впечатлениям и человек  навсегда усваивает многие понятия; в эти годы начинает складываться и характер.    

— Весьма  справедливое замечание, — поддержал Дунхема Кэп. — В эту пору все мы  учим катехизис и другие предметы, воспитывающие нашу нравственность. Слова  сержанта показывают, что он понимает человеческую природу, и я с ним вполне  согласен; в самом деле, на кой черт парню говорить по-французски здесь, в этой  луже пресной воды! Иное дело в Атлантическом океане. Там бывалому моряку иногда  случается разговаривать на этом языке с лоцманом или с каким-нибудь грамотеем,  и я не стал бы придавать этому значения, хотя и там мы всегда относимся с  подозрением к людям, знающим этот язык. Именно здесь, на Онтарио, я это считаю  крайне подозрительным обстоятельством.    

— Но  Джаспер вынужден был говорить по-французски с теми, кто живет на  противоположном берегу озера, — возразил Следопыт, — не то ему всегда  пришлось бы молчать, там ведь нет никого, кроме французов.    

— Уж  не хотите ли вы сказать, Следопыт, что на противоположном берегу озера  находится Франция? — воскликнул Кэп, указывая через плечо большим пальцем  в сторону Канады. — Что на одном берегу этой пресноводной лужи лежит Йорк,  а на другом — Франция?    

— Я  хочу сказать, что здесь Йорк, а там — Верхняя Канада и что здесь говорят  по-английски, голландски и индейски, а там по-французски и индейски. Даже в  языке мингов много французских слов; правда, он от этого ничуть не выигрывает.    

— Совершенно  верно. А что за люди эти минги, мой Друг? — спросил сержант, коснувшись  плеча Следопыта и как бы подчеркивая, что вопрос его очень серьезен и задан  неспроста. — Никто не знает их лучше тебя, и я хочу, чтобы ты мне сказал,  что они за народ.    

— Джаспер  не минг, сержант.    

— Он  говорит по-французски и, следовательно, похож на минга. Братец Кэп, не  припомнишь ли ты какого-нибудь маневра этого злосчастного парня, по которому  можно было бы уличить его в измене?    

— Нет,  сержант, ничего особенного я не заметил, хотя он почти все время брался, за  дело не с того конца. Правда, один из его матросов укладывал канат в бухту  против часовой стрелки и говорил, что «свертывает канат»; но я не уверен, был  ли в этом какой-нибудь дурной умысел, хотя замечу, что французы укладывают  половину своего бегучего такелажа не в том направлении и, возможно, поэтому  говорят «свертывать канат». Да и сам Джаспер закрепил кливер-фал к распорке, а  не к мачте, где, по крайней мере по мнению британских матросов, его полагается  крепить.    

— Возможно,  что Джаспер и управляет своим судном немного на канадский манер после того, как  он так долго пробыл на той стороне, — вставил Следопыт. — Но перенять  какую-нибудь мысль или слово — это еще не предательство и не измена. Я тоже не  раз перенимал кое-что у мингов, но сердцем я всегда оставался с делаварами.  Нет, нет, Джаспер человек надежный. Даже король мог бы доверить ему свою  корону, как доверил бы ее старшему сыну, которому она со временем все равно  достанется и у которого не может появиться желание ее украсть!    

— Хорошо  сказано, хорошо сказано! — воскликнул Кэп, поднявшись и сплюнув в окно  каюты и с видом человека, сознающего свою моральную силу и, кстати, жующего  табак. — Очень остроумно сказано, мастер Следопыт, но чертовски  непоследовательно. Во-первых, его королевское величество не может никому одолжить  свою корону, это нарушило бы законы страны, по которым он обязан всегда носить  ее сам, дабы можно было отличить его священную особу от других людей, точно так  же как шериф на судне должен всегда держать при себе свое серебряное весло.  Во-вторых, если старший сын его величества будет раньше времени домогаться  короны или обзаведется внебрачным ребенком, то по закону это должно считаться  государственной изменой, ибо и то и другое нарушает порядок престолонаследия.  Как видите. Друг Следопыт, чтобы правильно рассуждать, нужно сразу стать на  верный галс. Закон — это разум, а разум — это философия, а философия — это  мертвый якорь, вот и получается, что коронами управляют закон, разум и  философия!    

— Все  это не моего ума дело, мастер Кэп. Но ничто не заставит меня поверить, что  Джаспер Уэстерн изменник, пока я не увижу это собственными глазами и не услышу  собственными ушами.    

— Вот  вы и ошиблись опять. Следопыт. Есть доказательства гораздо более убедительные,  чем слышать собственными ушами, или видеть собственными глазами, или же то и  другое вместе. Это неопровержимые обстоятельства.    

— Может  быть, так и бывает в городах и поселениях, но не здесь, на границе.    

— Так  устроила природа, а она властвует над всем. Вот судите сами. Наши чувства  говорят нам, что юный Джаспер — Пресная Вода находится в настоящую минуту на  палубе, и каждый из нас, поднявшись туда, может воочию убедиться в этом. Но  если бы впоследствии оказалось, что именно в эту минуту французы получили  сведения, которые мог сообщить им только Джаспер, ну что ж, тогда нам пришлось  бы поверить в истинность этих обстоятельств и признать, что зрение и слух нас  обманули. Это скажет вам любой судейский.    

— Но  ведь это неверно, — ответил Следопыт, — и невозможно, потому что это  противоречит действительности.    

— Это  более чем возможно, достойнейший проводник, — это непреложный закон,  государственный королевский закон, который все мы обязаны чтить и соблюдать… Я  вздернул бы родного брата на основании такой улики. Разумеется, это не касается  наших родственных отношений, сержант.    

— Бог  знает, насколько это применимо к Джасперу, но я вполне допускаю. Следопыт, что  мастер Кэп прав в толковании закона. В таких случаях факты сильнее всякой  очевидности. Все мы должны быть начеку, чтобы не упустить ничего  подозрительного.    

— Теперь  я припоминаю, — продолжал Кэп, опять сплюнув в окно, — сегодня  вечером, когда мы поднялись на борт, было одно обстоятельство, и весьма  странного свойства, которое может послужить тяжелой уликой против этого парня.  Джаспер собственноручно поднимал королевский флаг, и, делая вид, что смотрит на  Мэйбл и на жену солдата и отдает распоряжение, чтобы им показали нижнее  помещение, он опустил флаг!    

— Это  могло произойти нечаянно, — возразил сержант, — такие случаи бывали и  со мной. К тому же фалы подаются шкивом, и флаг мог не пойти, в зависимости от  того, каким способом парень его поднимал.    

— «Подаются  шкивом»! — с презрением воскликнул Кэп. — Кажется, я лучше тебя,  сержант Дунхем, знаю точные термины! Называть блок для подъема кормового флага  шкивом — это все равно что назвать твою алебарду абордажным крюком. Правда,  когда поднимаешь флаг, наверху иногда заедает. Но теперь, когда ты сообщил нам  о своих подозрениях, я смотрю на всю историю с флагом, как на важное  обстоятельство и намотаю себе на ус. Надеюсь, однако, что мы не пропустим  ужина, даже если у нас весь трюм битком набит изменниками.    

— Ужин  будет подан вовремя, брат Кэп. Но я рассчитываю на твою помощь; если случится такое,  что мне придется арестовать Джаспера, командование «Резвым» возьмешь на себя  ты.    

— Уж  я тебя не подведу, сержант, и ты только тогда узнаешь, чего можно добиться от  этой посудины. Но пока все это, на мой взгляд, одни догадки.    

— Ну,  а я. — сказал Следопыт, тяжело вздохнув, — твердо уверен в  невиновности Джаспера и советую вам действовать напрямик. Не откладывая,  спросите его самого, изменник он или нет. Для меня слово Джаспера Уэстерна  дороже всяких обстоятельств и предчувствий целой колонии.    

— Нет,  так не годится, — возразил сержант. — Ответственность за все это  лежит на мне, и я требую, я приказываю, чтобы без моего ведома никому ничего не  говорили. Все мы будем зорко следить и примечать все обстоятельства.    

— Да,  да, ведь обстоятельства — это главное, — ответил Кэп. — Одно  обстоятельство стоит сотни истинных фактов. Я знаю, таков государственный  закон, и немало людей было повешено только на основании обстоятельств.    

Разговор  прекратился, и вскоре все трое вернулись на палубу. Каждый из них был склонен  рассматривать поведение заподозренного Джаспера сообразно своему жизненному  опыту.    

 Глава 14    

     

Так,  верно, именно пришел гонец     

Сказать  Приаму о пожаре Трои,     

Так  бледен был, растерян и убит.     

Но,  прежде чем он выговорил слово,     

Из-за  откинутой полы шатра     

Приам  увидел сам огонь пожара.     

Шекспир.  «Король Генрих IV», ч. II    

     

Тем  временем на куттере все шло своим чередом, Джаспер ждал берегового ветра, и,  казалось, его так же ждали и судно и вся природа. Солдаты, привыкшие рано  вставать, все до единого улеглись на свои тюфяки в главном трюме. На палубе  оставались только экипаж куттера, лейтенант Мюр и обе женщины. Квартирмейстер  изо всех сил старался понравиться Мэйбл, но на героиню нашу его ухаживания не  производили никакого впечатления, все его любезности она приписывала отчасти присущей  военным галантности, а отчасти своему хорошенькому личику; она от души  наслаждалась необычностью обстановки и положения, полным для нее очарования  новизны.    

На  куттере поставили паруса, хотя воздух оставался по-прежнему неподвижным, а  озеро — таким безмятежно-спокойным, что невозможно было заметить ни Малейшего  движения судна. Речным течением «Резвый» отнесло немного более чем на четверть  мили от берега, и он как бы застыл на месте, прекрасный по своим пропорциям и  формам. Молодой Джаспер находился на юте довольно близко от Мэйбл и  квартирмейстера, и время от времени до него долетали обрывки их разговора, но  он был слишком скромен и слишком поглощен своими обязанностями, чтобы делать  попытки вступить в беседу. Нежные голубые глаза Мэйбл с выражением любопытства  и ожидания следили за движениями Джаспера, и квартирмейстеру приходилось не раз  повторять свои комплименты, чтобы девушка их услышала. — так она была  занята всем, что происходило на куттере, и, нам следовало бы добавить, так  равнодушна к красноречию своего собеседника. Наконец умолк даже мистер Мюр, и  на озере наступила полная тишина. Вскоре где-то возле крепости в какой-то лодке  стукнуло весло, и этот звук отозвался на куттере так отчетливо, словно раздался  тут же, на палубе. Потом долетел какой-то легкий шорох, будто вздохнула ночь,  заполоскались паруса, заскрипела мачта и захлопал кливер. Вслед за этими хорошо  знакомыми звуками куттер дал легкий крен, и все его паруса надулись.    

— Вот  и ветер, Андерсон! — крикнул Джаспер старшему матросу. — Руль  держать!    

Этот  короткий приказ был немедленно исполнен, руль положили к ветру, бушприт слегка  опустился, и через несколько минут под форштевнем зажурчала вода. «Резвый»  скользнул по озеру и пошел со скоростью пяти миль в час. На куттере все  делалось молча, и ничто не нарушало тишины, пока Джаспер вновь не скомандовал:    

— Шкоты  травить помалу, держать вдоль берега! В эту минуту на палубе показались трое  участников совещания, происходившего в кормовой каюте.    

— Как  видно, милейший Джаспер, у вас нет никакого желания держаться слишком близко к  нашим соседям — французам, — заметил Мюр, обрадовавшись случаю снова  заговорить. — Ну что ж, это хорошо, ваша осторожность достойна похвалы, я,  так же как и вы, питаю мало приязни к канадцам.    

— Я  держусь этого берега из-за ветра, мистер Мюр. На близком расстоянии от суши  береговой ветер всегда свежее, если не подходить слишком близко, под защиту  деревьев. Мы должны пересечь залив Мексике, а затем, держась того же курса,  выйдем в открытые воды.    

— Хорошо,  что не в Мексиканский залив, — вставил Кэп — Я бы не хотел очутиться там  на одном из ваших озерных корыт. Скажите, мастер.., как вас там… Пресная Вода,  а при шторме ваш куттер слушается руля?    

— Он  легко слушается руля, мастер Кэп, но надо хорошо следить за ветром, как и на  всяком другом судне, когда оно быстро идет.    

— Надеюсь,  у вас есть такие приспособления, как рифы, хотя вряд ли вам приходится ими  пользоваться.    

От  внимательного взгляда Мэйбл не укрылась удивленная и вместе с тем презрительная  усмешка, промелькнувшая на красивом лице Джаспера, но, кроме нее, никто этого  не заметил.    

— У  нас есть рифы, и нам приходится ими часто пользоваться, — спокойно ответил  молодой капитан. — Прежде чем мы прибудем к цели, мастер Кэп, возможно,  представится случай показать вам, как мы это проделываем; с востока надвигается  буря, а ветер даже на самом океане не меняется и не кружит так быстро, как на  озере Онтарио.    

— Да  ведь вы ничего больше и не видали! На Атлантическом океане я наблюдал ветер,  который кружился колесом и целый час как бешеный хлопал парусами, а корабль —  ни с места, точно не знал, куда повернуться.    

— Тут,  разумеется, таких внезапных шквалов не бывает, — возразил Джаспер  мягко, — хотя и у нас ветер может сразу перемениться. Но я надеюсь, что  этим портным береговым ветром нас будет гнать до первых островов, а там уж не  так велика опасность, что нас заметит какой-нибудь разведчик из Фронтенака и  погонится за нами.    

— Так  ты думаешь, Джаспер, что у французов есть шпионы? — спросил Следопыт.    

— Это  известно: в прошлый понедельник один из них побывал ночью в Осуиго. Его пирога  пристала к восточной оконечности берега, из нее высадились один индеец и один  офицер. Если бы в ту ночь ты был в разведке, как обычно, мы захватили бы одного  из них, а может быть, даже обоих.    

Было  слишком темно, чтобы заметить, как густая краска залила обветренное лицо  проводника; ему стало совестно, что он засиделся в ту ночь в крепости, слушая  нежный голосок Мэйбл, певшей отцу баллады, и любуясь ее лицом, которое для него  было прекраснее всего на свете. Отличительным свойством этого необыкновенного  человека была честность в мыслях и поступках, и он считал для себя позором, что  не принял участия в преследовании шпионов. Однако ему и в голову не приходило,  что можно отрицать свое упущение или искать ему оправдание.    

— Это  верно, Джаспер, это верно, — сказал он смиренно. — Если бы в ту ночь  я был на своем посту — теперь я даже не припомню, задержала ли меня важная  причина, — дело обернулось бы иначе.    

— Этот  вечер мы провели с вами, Следопыт, — бесхитростно заметила Мэйбл.    

— Человеку,  который почти все время живет в лесу, лицом к лицу с врагом, извинительно посвятить  несколько часов своему старому другу и его дочери.    

— Нет,  нет, я только и знаю, что лодырничаю, с тех пор как мы пришли в  гарнизон, — со вздохом ответил Следопыт, — хорошо, что паренек сказал  мне об этом: ленивец заслуживает взбучки. Да, да, заслуживает.    

— Взбучки,  Следопыт! Да у меня и в мыслях не было сказать тебе что-нибудь неприятное, и  меньше всего я хотел упрекнуть тебя в том, что один шпион и какой-то индеец от  нас ускользнули. Теперь, когда я знаю, где ты был, твое отсутствие мне кажется  вполне естественным.    

— Я  на тебя не пеняю за твои слова, Джаспер Нет, не пеняю. Я получил по заслугам.  Все мы люди, и все ошибаемся.    

— Ты  это зря. Следопыт!    

— Дай  руку, дружище, дай руку! Урок дал мне не ты, а моя совесть…    

— А  теперь, — перебил его Кэп, — теперь, когда дело улажено к обоюдному  удовольствию, быть может, вы мне скажете, каким образом стало известно, что  здесь так недавно побывали шпионы? Все это здорово смахивает на  «обстоятельство»!    

Произнося  последние слова, моряк тихонько наступил сержанту на ногу и подтолкнул локтем  проводника, в то же время подмигивая, хотя последнего знака никто в темноте не  заметил.    

— Это  стало известно потому, что на другой день Змей нашел их след — офицерского  сапога и мокасина И утром один из наших охотников видел лодку, которая шла по  направлению к Фронтенаку.    

— А  скажи, Джаспер, след вел к крепости? — спросил Следопыт с виноватым и  покорным видом школьника, получившего выговор. — След вел к крепости,  парень?    

— Кажется,  нет, хотя на другом берегу реки его не обнаружили. След вел к восточной оконечности  берега, у самого устья реки, откуда хорошо видно, что делается в гавани, но на  другом берегу реки не удалось его найти.    

— А  почему же вы сразу не подняли якорь и не пустились за ними в погоню, мастер Джаспер? —  спросил Кэп. — Во вторник утром дул свежий ветер; при таком ветре куттер  мог бы свободно делать девять узлов — Это, может быть, и хорошо на океане,  мастер Кэп, — вставил Следопыт, — но никак не здесь. На воде не  остается следов, а француз и минг — эта пара черту под стать, попробуй поймать  их!    

— При  чем тут следы, если добычу, как говорит Джаспер, то есть лодку, можно было  видеть с палубы? Будь этих ваших мингов и французов даже два десятка, ничего бы  им не помогло, если бы у них в кильватере было доброе судно английской  постройки. Бьюсь об заклад, мастер Пресная Вода, если бы вы позвали меня в тот  вторник, мы бы догнали этих негодяев.    

— Осмелюсь  заметить, мастер Кэп, что хотя совет такого старого моряка, как вы, не повредил  бы такому молодому матросу, как я, но гнаться за пирогой — дело долгое и  безнадежное.    

— Надо  только прижать ее к берегу!    

— К  берегу, мастер Кэп! Вы совсем не знакомы с нашей озерной навигацией, если  предполагаете, что пирогу легко прижать к берегу. Как только эти продувные бестии  видят, что им приходится туго, они гребут прямо против ветра. Вы и оглянуться  не успеете, как отстанете от них на милю или две.    

— Уж  не хотите ли вы уверить меня, мастер Джаспер, что найдется смельчак, который не  побоится выйти при ветре на озеро в такой ореховой скорлупе?    

— Мне  часто приходилось переправляться в пироге через Онтарио даже при изрядном  шторме. Если умело ею управлять, это самая надежная лодка на свете, Кэп отвел  своего зятя и Следопыта в сторону и стал им доказывать, что сообщение Джаспера  о шпионах не что иное, как «обстоятельство», и притом важное «обстоятельство»,  заслуживающее тщательного расследования, а что касается его мнения о пирогах,  так оно малоубедительно и смахивает на желание запугать слушателей. По мнению  Кэпа, Джаспер слишком уверенно говорил о том, кто такие эти люди, высадившиеся  на берег, и это явно доказывает, что он знает о них больше, чем можно было  заключить по их следам. А мокасины, говорив Кэп, здесь носят не только индейцы  — он и сам купил себе пару; сапоги же, надо заметить, вовсе не всегда на ногах  у солдат. Хотя эти логические доводы, посыпавшиеся на него градом, и не вполне  убедили сержанта, все же они произвели на него немалое впечатление. Ему и самому  показалось несколько странным, что так близко от крепости были обнаружены  шпионы, а он ничего не знал об этом; он считал, что такого рода сведения не  имеют отношения к прямым обязанностям Джаспера. Правда, раз или два «Резвый»  посылали на другой берег озера высаживать там или забирать оттуда лазутчиков,  но, насколько было известно сержанту, роль Джаспера была при этом весьма  второстепенной командир куттера, совершая рейсы туда и обратно, так же как  любой посторонний, не знал, с какой целью отправлялись эти люди. Кроме того,  сержант не понимал, почему из всех присутствующих о появлении шпионов знал один  только Джаспер. Следопыт смотрел на дело совсем иначе. С присущей ему  скромностью он упрекал себя в пренебрежении к своим обязанностям, и  осведомленность, отсутствие которой он вменял в вину себе как разведчику, почитал  скорее заслугой Джаспера. Он не видел ничего удивительного в том, что Джаспер  знал о рассказанных им происшествиях, но считал необычным, если не сказать  позорным для себя, что только сейчас впервые сам о них услышал.    

— Что  до мокасинов, мастер Кэп, — сказал он, воспользовавшись наступившей  короткой паузой, — это верно, их носят и бледнолицые и краснокожие, но  след, оставленный ими на земле, никогда не бывает одинаковым. Наметанный глаз  лесного жителя всегда отличит след индейца от следа белого человека, все равно,  оставлен ли он сапогом или мокасином. Чтобы доказать предательство Джаспера,  нужна более веская улика.    

— Но  вы допускаете, Следопыт, что на свете бывают предатели? — вполне  рассудительно вставил Кэп.    

— Никогда  не приходилось мне видеть честного минга; ни один из них не устоит от искушения  совершить предательство. Мне кажется, у них какой-то особый дар обманывать, и  порой я думаю, что их за это надо скорее жалеть, чем преследовать.    

— Почему  же не допустить, что у Джаспера такая же слабость? Человек есть человек, а как  жалка бывает иногда человеческая натура, я знаю по опыту; по крайней мере, я  сужу об этом по своей собственной натуре.    

Так  завязался еще один долгий и бессвязный разговор, в котором вопрос о виновности  и невиновности Джаспера подвергся всестороннему обсуждению; в конце концов  сержант и его шурин пришли к убеждению в виновности Джаспера, а их собеседник  все более рьяно защищал обвиняемого и еще больше утвердился во мнении, что его  друг несправедливо заподозрен в измене Все это вполне в порядке вещей, ибо нет  более верного пути к достижению определенного взгляда, чем начать его  отстаивать; и наиболее упорные наши заблуждения — это именно те, которые  рождаются в споре, когда мы, как нам казалось, старались найти истину, а на  самом деле только подкрепляли своими доводами собственные предубеждения. Под  конец сержант уже был склонен брать под сомнение любое действие молодого  матроса и, подобно своему родственнику, стал рассматривать осведомленность  Джаспера а вопросе о шпионах как «обстоятельство», ибо эта область, разумеется,  не входила в круг повседневных обязанностей командира капера.    

Пока  этот вопрос обсуждался на корме, Мэйбл молча сидела у трапа. Лейтенант Мгор  ушел вниз, чтобы позаботиться о своих удобствах, а Джаспер, скрестив руки, стоял  невдалеке; его взгляд, блуждая, переходил от парусов к облакам, от облаков — к  более темным очертаниям берега, от берегов — к озеру и опять к парусам. Наши  героиня тоже углубилась в свои мысли. Волнения, пережитые ею во время  путешествия, события, которыми был отмечен день ее приезда в крепость, встреча  с отцом, который был ей, в сущности, чужим человеком, необычность ее положения  в гарнизоне и нынешнее плавание — все это длинной вереницей проходило перед ее  мысленным взором и, казалось ей, тянулось уже долгие месяцы. Ей с трудом  верилось, что она так недавно покинула город и цивилизованную жизнь; в  особенности ее удивляло, что события, которые разыгрались, когда они спускались  по Осуиго, так быстро потускнели в ее памяти. Мэйбл, по своей неопытности, не  сознавала, что обилие новых впечатлений как бы ускоряет для нас течение времени  и что, при быстрой их смене во время путешествия, незначительные эпизоды  вырастают в события; она старалась восстановить в памяти даты и дни, желая  убедиться в том, что она знакома с Джаспером, Следопытом и даже со своим родным  отцом лишь немногим более двух недель. Мэйбл была девушкой, скорее обладавшей  добрым сердцем, чем способностью анализировать, хотя отнюдь не была лишена и  этой способности, и поэтому не могла отдать себе отчет в своих чувствах к  людям, которые так недавно были для нее чужими. Она не привыкла раздумывать над  своими переживаниями и не понимала их характера. Но до сих пор ее чистая душа  была свободна от губительного недоверия, и она ни в чем дурном не подозревала  своих поклонников. И меньше всего ей могла прийти в голову мысль о том, что  кто-то из ее спутников был предателем, изменившим королю и отечеству.    

Для  Америки описываемой нами поры была примечательна необыкновенная приверженность  к немецкому семейству, владевшему тогда английским троном [26], ибо, как это вообще  бывает, добродетели и совершенства, в восхвалении которых вблизи трона легко  угадывают заведомую лесть, на расстоянии, в колониях, принимаются легковерными  и невежественными людьми за чистую монету и превращаются в их политические  убеждения.    

В наши  дни эта истина столь же неоспорима в отношении «достижений республики», как  прежде в отношении отдаленных правителей, чьи совершенства было всегда  безопасно превозносить, и было опасно порицать их за недостатки, ибо это  считалось изменой. Вследствие такого ограничения свободы взглядов общественное  мнение целиком зависело от нечестных политиканов, и широкая публика, которая  гордилась своими успехами и познаниями, получала сведения обо всем, что затрагивает  интересы власть имущих, из вторых рук, причем от людей, послушных воле тех, кто  вершит дела из-за кулис.    

Хотя и  теснимые французами, которые, используя в качестве союзников индейцев,  возводили в те времена свои крепости и поселения вокруг английских колоний,  американцы едва ли любили англичан больше, чем они ненавидели французов. И  люди, жившие в то время, вероятно, сочли бы совершенно немыслимым союз,  заключенный спустя каких-нибудь двадцать лет между американскими подданными  британской короны и ее исконными соперниками. Одним словом, в колониях мнения  так же утрируются, как и моды; и если преданность короне представляла собой в  Лондоне лишь один из видов политической игры, то в Нью-Йорке она вырастала в  такую непоколебимую веру, что, казалось, могла бы двигать горами. По этим  причинам недовольство было там редким явлением, а измена короне, да еще в  пользу Франции или французов, была в глазах жителей колоний чудовищным злодеянием.  Мэйбл никак не могла заподозрить Джаспера как раз в том преступлении, в котором  его тайно обвинили; и если окружавших ее людей терзали муки сомнения, то она,  напротив, была полна безграничного доверия. Никакие нашептывания пока еще не  достигли ее слуха и не поколебали той веры в честность молодого матроса,  которой она прониклась с первой минуты их знакомства, а ее собственный разум  никогда не внушил бы ей подобной мысли. Картины прошлого и настоящего, быстро  сменявшиеся в ее живом воображении, были совершенно безоблачны, и ничто не  бросало тени на человека, к которому она чувствовала влечение. Еще около  четверти часа она сидела в задумчивости; все вокруг нее было полно ничем не  омраченного покоя.    

Прекрасная  осенняя ночь еще усиливала те чувства, которые внушает молодым, здоровым и  счастливым людям новизна впечатлений. Было тепло, что в этих краях не всегда  бывает даже летом, а легкие струи воздуха, повеявшие с берега, несли с собой  прохладу и аромат лесов. Ветер, хотя и не сильный, весело гнал «Резвый» вперед  и не позволял капитану ослаблять внимание — ведь в темноте всегда чувствуешь  себя менее уверенно. Однако Джаспер был, по-видимому, в хорошем настроении,  если судить по нескольким словам, которыми он перекинулся с Мэйбл.    

— Не  правда ли. Пресная Вода, — сказала наша героиня, уже научившаяся величать  этим именем молодого матроса, — при таком ходе мы скоро доберемся до  места?