1 2 3 4 5 
знаменитых боксеров, и вашей сестре хорошо известно, что вы против меня 
- все равно что детская колясочка против вашего автомобиля. Стрэйкер (втайне струхнув, поднимается все же с колен с видом бесшабашного 
забияки). Подумаешь, испугали! Я вам покажу Луизу! Луиза! Для вас и 
"мисс Стрэйкер" достаточно хороша! Мендоса. Я хотел бы, чтоб вы ее в этом убедили. Стрэйкер (задохнувшись от злости). Слуш... Тэннер (быстро встает и становится между ними). Перестаньте, Генри. Ну, 
положим, вы побьете президента, но вы же не можете перебить всю Лигу 
Сьерры? Сядьте на свое место и успокойтесь. Даже кошка смеет смотреть 
на короля; и даже президент бандитов смеет смотреть на вашу сестру. 
Вообще эта семейная спесь - пережиток прошлого. Стрэйкер (повинуясь, но все еще ворча). Пусть его смотрит на нее. Но с чего 
ему взбрело в голову, будто она когда-нибудь смотрела на него ? 
(Неохотно укладывается снова на земле у костра.) Послушать его, так и 
правда подумаешь, что она с ним водилась. (Поворачивается спиной и 
устраивается поудобнее, собираясь спать.) Мендоса (Тэннеру; кругом все уже спят, и он делается откровеннее, видя, что 
остался наедине с сочувственно настроенным слушателем, под усыпанным 
звездами небом). Да, вот так это и было, сэр. Разумом она опередила 
свою эпоху, но социальные предрассудки и семейные привязанности тянули 
ее назад, в глубь темных веков. Ах, сэр, поистине любому порыву наших 
чувств можно найти выражение у Шекспира; 
Ее любил я. Сорок тысяч братьев 
Всем множеством своей любви со мною 
Не уравнялись бы... 
Дальше я забыл. Конечно, вы можете назвать это безумием, наваждением. Я 
способный человек, сильный человек еще десять лет, и я был бы 
владельцем первоклассного отеля. Но я встретил ее - и вот перед вами 
бандит, отщепенец. Нет, даже Шекспир не в силах передать мои чувства к 
Луизе. Позвольте прочесть вам несколько строк, которые я ей посвятил. 
Их литературное достоинство, может быть, и невысоко, но они лучше всего 
передают мои чувства. (Вынимает из кармана пачку ресторанных счетов, 
исписанных неразборчивым почерком, и, встав на колени, помешивает 
палочкой в костре, чтобы он разгорелся ярче.) Тэннер (резко хлопнув его по плечу). Послушайте, президент, бросьте это в 
огонь. Мендоса (изумленно). Что? Тэннер. Вы губите свою жизнь ради жалкой мании. Мендоса. Я знаю. Тэннер. Нет, вы не знаете. Не может человек сознательно совершать над собой 
такое преступление. Как вам не стыдно среди этих царственных гор, под 
этим божественным небом, вдыхая этот чудесный теплый воздух - говорить 
языком третьеразрядного писаки из Блумсбери! Мендоса (качая головой). Когда утрачена прелесть новизны, Сьерра ничуть не 
лучше Блумсбери. К тому же эти горы навевают сны о женщинах - о 
женщинах с прекрасными волосами. Тэннер. Короче говоря - о Луизе. Ну, мне они не навевают снов о женщинах, 
друг мой. Я застрахован от любви. Мендоса. Не хвалитесь раньше времени, сэр. В этих краях иногда снятся 
странные сны. Тэннер. Что ж, посмотрим. Спокойной ночи. (Ложится и устраивается поудобнее, 
готовясь заснуть.) 
Мендоса, вздохнув, следует его примеру; и на несколько 
мгновений в горах Сьерры воцаряется тишина. Потом 
Мендоса садится и умоляюще говорит Тэннеру: 
Мендоса. Ну хоть несколько строчек, пока вы еще не заснули. Мне, право, 
очень хочется услышать ваше мнение. Тэннер (сонным голосом). Валяйте. Я слушаю. Мендоса. Тебя я встретил в Духов день, 
Луиза, Луиза... Тэннер (приподнимаясь). Послушайте, дорогой мой президент, Луиза бесспорно 
очень красивое имя, но оно же не рифмуется с Духовым днем. Мендоса. Конечно, нет. Оно и не должно рифмоваться, Луиза - это здесь 
рефрен. Тэннер (укладывается вновь). Ах, рефрен. Ну, тогда простите. Читайте дальше. Мендоса. Если эти вам не нравятся, я прочту другие, - они, пожалуй, лучше. 
(Декламирует звучным бархатным голосом, медленно и раздельно.) 
Луиза, люблю вас. 
Люблю вас, Луиза. 
Луиза, Луиза, Луиза, люблю вас. 
Вся музыка мира лишь в слове: "Луиза"... 
Луиза, Луиза, Луиза, люблю вас. 
Мендоса влюбленный, 
Влюбленный Мендоса, 
Мендоса живет лишь для милой Луизы; 
Другого на свете не знает он счастья. 
Луиза, Луиза, Мендоса вас любит. 
(Растроганно.) Не так уж трудно составлять красивые строчки вокруг 
такого имени. Прелестное имя - Луиза; правда, сэр? 
Тэннер, почти уснувший, отвечает невнятным мычаньем. 
Ах, будь же, Луиза, 
Женою Мендосы, 
Мендосы Луизой, Луизой Мендоса. 
Как сладко жилось бы Луизе Мендосы, 
Как нежил бы лаской свою он Луизу. 
Да, это истинная поэзия - от самого сердца, от самой сердцевины сердца. 
Как вы думаете, неужели и это ее не тронет? 
Молчание. 
(Уныло.) Заснул. Вот и всегда так. Для всего мира это лишь скверные вирши, а 
для меня - небесная музыка. Эх, дурень я, дурень, душа нараспашку! 
(Укладывается спать, бормоча.) Луиза, люблю вас. Люблю вас, Луиза. 
Луиза... Луиза, Луиза, лю... 
Стрэйкер всхрапывает, переворачивается на бок, снова 
засыпает. В горах Сьерры наступает тишина, сумрак 
сгущается. Огонь зарылся в пепел и едва тлеет. 
Непроницаемо черны вершины гор на фоне звездного неба; 
но вот и звезды тускнеют и гаснут, и небо словно 
выскользнуло из мира. На месте Сьерры теперь - ничто, 
вездесущее ничто. Ни неба, ни гор, ни света, ни звука, 
ни времени, ни пространства: беспредельная пустота. Но 
вот вдали возникает бледная туманность, и в то же время 
слышится слабое гудение, точно на призрачной виолончели 
без конца вибрирует одна и та мое струна; две призрачные 
скрипки вступают под этот аккомпанемент и тотчас же в 
туманности вырисовывается человек - бесплотный, но все 
же видимый, сидящий, как это ни странно, в пустоте. На 
мгновение, когда звуки музыки проносятся мимо него, он 
поднимает голову, потом с тяжелым вздохом никнет в 
безысходной тоске. Скрипки, приуныв, безнадежно тянут 
свою мелодию, пока она не теряется в стенаниях каких-то 
таинственных духовых: 
Все это очень странно. Но можно узнать моцартовскую 
тему; это наводит на догадку, и догадка подтверждается, 
когда при свете вспыхнувших в туманности фиолетовых искр 
становится видно, что человек одет в костюм испанского 
гранда XV-XVI веков. Дон Жуан, конечно. Но где? почему? 
как? Кроме того, когда он приподнимал голову, его лицо, 
сейчас скрытое полями шляпы, чем-то неожиданно 
напоминало Тэннера. Правда, это лицо бледнее, в холодных 
правильных чертах не прочтешь стремительного легковерия 
и экспансивности Тэннера и не увидишь налета 
вульгарности, свойственной современному плутократу, но 
все же сходство значительное, почти полное. Даже в имени 
Дон Жуан Тенорио - Джон Тэннер. Куда, на какой край 
земли - а может быть, и не земли? - занесло нас из XX 
века и Сьерры? 
Возникает новая туманность, на этот раз не фиолетовая, а 
с неприятной дымчатой желтизной. Тотчас же тихий напев 
призрачного кларнета придает музыке оттенок 
беспредельной скорби. 
Желтоватая туманность движется, бредет в пустоте древняя 
старуха, сгорбленная и беззубая, закутанная, насколько 
можно разглядеть, в грубое темное монашеское одеяние. 
Она бредет и бредет, медленной, расслабленной поступью, 
слепо кружит, как оса в своем стремительном и 
деловитом полете, пока не натыкается на то единственное, 
чего она ищет: другое живое существо. Со вздохом 
облегчения, обрадовавшись присутствию человека, бедная 
старушка обращается к сидящему сухим и неприятным 
голосом, который еще не утратил способности выражать и 
высокомерие, и решительность, и страдание, 
Старуха. Простите, но я так одинока, а здесь так страшно. Дон Жуан. Новенькая? Старуха. Да. Я умерла, кажется, сегодня утром. Я исповедалась, причастилась 
святых тайн; я лежала в постели, окруженная родными, не сводя глаз с 
креста. Потом стало темно. И когда опять появился свет - вот этот свет, 
я побрела, ничего не видя кругом. Уже много часов я скитаюсь в 
мучительном одиночестве. Дон Жуан (со вздохом). Ах! Вы еще не утратили чувства времени. Это скоро 
проходит перед лицом вечности. Старуха. Где мы? Дон Жуан. В аду. Старуха (высокомерно). В аду? Я - в аду? Как вы смеете? Дон Жуан (нимало не тронутый). Что же тут невозможного, сеньора? Старуха. Вы не знаете, с кем говорите. Я дворянка и верная дочь церкви. Дон Жуан. Охотно верю. Старуха. Как же я могла попасть в ад? Может быть, это чистилище? У меня были 
недостатки - у кого их нет? но ад! Вы просто лжете. Дон Жуан. Ад, сеньора, уверяю вас, ад; и притом лучший его уголок - самый 
уединенный. Хотя вы, может быть, предпочитаете общество? Старуха. Но ведь я же исповедовалась, я искренне каялась в своих грехах... Дон Жуан. Во многих? Старуха. Я каялась больше, чем грешила; я любила ходить к исповеди. Дон Жуан. О, это, пожалуй, не лучше, чем каяться не во всем Но так или 
иначе, сеньора, ясно одно: намеренно или по недосмотру - вы осуждены 
наравне со мной, и теперь вам остается только примириться с этим. Старуха (негодующе). О! Но если так, я ведь могла грешить гораздо больше! 
Выходит, все мои добрые дела пропали зря? Ведь это же несправедливо! Дон Жуан. Вовсе нет! Вас совершенно точно и ясно предупреждали: за дурные 
дела - искупление через муки спасителя, милосердие без справедливости; 
за добрые дела - справедливость без милосердия. У нас здесь немало 
честных людей. Старуха. И вы тоже были честным человеком? Дон Жуан. Я был убийцей. Старуха. Убийцей! Как же меня посмели свалить в одну кучу с убийцами? Я не 
такая уж грешница, я была честной женщиной. Тут, верно, ошибка; как ее 
исправить? Дон Жуан. Не знаю, можно ли здесь исправлять ошибки. Скорее всего, если даже 
и была ошибка, ее не захотят признать! Старуха. Но к кому же мне обратиться? Дон Жуан. На вашем месте, я обратился бы к дьяволу, сеньора. Он неплохо 
разбирается в здешних порядках, что мне никогда не удавалось. Старуха. Дьявол? Мне говорить с дьяволом? Дон Жуан. В аду, сеньора, дьявол возглавляет лучшее общество. Старуха. Я же вам говорю, несчастный: я знаю, что я не в аду. Дон Жуан. Откуда же вы это знаете? Старуха. Я не испытываю страданий. Дон Жуан. О, в таком случае никакой ошибки нет: вы попали по адресу. Старуха. Почему вы так решили? Дон Жуан. Потому, сеньора, что ад - это место для грешников. Грешники себя в 
нем отлично чувствуют: на них он и рассчитан. Вы сказали, что не 
испытываете страданий. Из этого я заключаю, что вы одна из тех, для 
кого существует ад. Старуха. А вы испытываете страдания? Дон Жуан. Я не грешник, сеньора; поэтому мне здесь скучно, нестерпимо, 
невероятно скучно. Старуха. Не грешник? Да ведь вы сказали, что вы убийца. Дон Жуан. Так то был поединок. Я проткнул шпагой одного старика, который 
меня хотел проткнуть шпагой. Старуха. Если вы дворянин, то это не называется убийством. Дон Жуан. Старик считал это убийством, потому что он, по его словам, защищал 
честь своей дочери. Это надо понимать так: когда я имел глупость 
влюбиться в нее и сказал ей об этом, она подняла крик; а он едва не 
убил меня, предварительно изругав самым оскорбительным образом. Старуха. Вы такой же, как и все мужчины. Все они распутники и убийцы, все, 
все, все! Дон Жуан. И тем не менее мы здесь встретились с вами, сударыня. Старуха. Слушайте, что я вам скажу. Мой отец был убит таким же бездельником, 
на таком же поединке, по такому же поводу. Я закричала, - этого 
требовал мой долг. Мой отец бросил вызов оскорбителю, - это был вопрос 
чести. Отец пал: вот награда за защиту чести. Я здесь - в аду, как вы 
сами сказали: вот награда за исполненный долг. Так есть ли 
справедливость в небесах? Дон Жуан. Нет. А вот в аду есть. Небеса слишком далеки от ничтожной 
человеческой личности. Вам хорошо будет в аду, сеньора. Ад - истинная 
обитель чести, долга, справедливости, - одним словом, всех семи 
смертных добродетелей. Ведь во имя их совершаются все прегрешение на 
земле; где же, как не в аду, искать за них награды? Я уже сказал вам: 
кто проклят по заслугам, тот вполне счастлив в аду. Старуха. А вы сами счастливы здесь? Дон Жуан (вскакивай на ноги). Нет! Над этой-то загадкой я и размышляю во 
мраке ада. Зачем я здесь? Я, который отрекся от долга, попирал честь и 
смеялся над справедливостью! Старуха. Ах, что мне до того, зачем вы здесь! Вот зачем я здесь? Я, которая 
все свои склонности принесла в жертву женской чистоте и добродетели! Дон Жуан. Терпение, сударыня! Вы скоро здесь освоитесь и будете вполне 
счастливы. Как сказал поэт: "Ад - эго город, с Севильей очень схожий". Старуха. Счастлива! Здесь! Где я никто! Где я ничто! Дон Жуан. Ничуть не бывало! Вы дама, а где дамы - там всегда ад. Не 
удивляйтесь и не пугайтесь; вы здесь найдете все, чего может пожелать 
дама, вплоть до дьяволов, которые станут служить вам из одной лишь 
страсти прислуживаться и превозносить ваши достоинства, чтобы 
возвеличить свои заслуги. Старуха. Мои слуги будут дьяволы? Дон Жуан. А разве на земле ваши слуги не были дьяволы? Старуха. Верно! Все они были сущие дьяволы, все до одного! Но это так только 
говорится. А я поняла из ваших слов, что моими слугами будут 
настоящие дьяволы. Дон Жуан. Они в такой же мере настоящие дьяволы, в какой вы - настоящая 
дама. Здесь нет ничего настоящего. В этом ужас вечного проклятия. Старуха. С ума сойти! Да это хуже геенны огненной. Дон Жуан. Но кой в чем вы все-таки можете найти утешение. Вот, например: 
сколько лет вам было, когда вы отошли в вечность? Старуха. Почему вы говорите - было, словно я уже вся в прошлом? Мне сейчас 
семьдесят семь. Дон Жуан. Возраст почтенный, сеньора. Но здесь, в аду, не терпят старости. 
Старость слишком реальна. Здесь мы поклоняемся Любви и Красоте. Так как 
на душах наших лежит проклятие, мы изощряем свои сердца. 
Семидесятисемилетней старухой вы рискуете не завязать в аду ни одного 
знакомства. Старуха. Но не могу же я изменить свой возраст? Дон Жуан. Вы забываете, что ваш возраст остался позади, в царстве времени. 
Вам точно так же не семьдесят семь лет теперь, как не семь, не 
семнадцать и не двадцать семь. Старуха. Вздор! Дон Жуан. Подумайте сами, сеньора; разве это не было так, даже когда вы еще 
жили на земле? Разве в семьдесят лет, под своими морщинами и сединами, 
вы действительно были старше, чем в тридцать? Старуха. Нет, моложе. В тридцать я была дурочкой. Но что толку чувствовать 
себя молодой, если выглядишь старой? Дон Жуан. Вот видите, сеньора, ваш внешний вид был только иллюзией. Ваши 
морщины были так же обманчивы, как свежая гладкая кожа глупой 
семнадцатилетней девчонки, немощной духом и дряхлой мыслями. Здесь мы 
бесплотны; мы видим себя в телесном образе лишь потому, что еще при 
жизни научились думать о себе как о существах из плоти и крови и не 
умеем думать иначе. Но мы можем являться друг другу в любом возрасте, 
по нашему желанию. Вам стоит только пожелать, и к вам возвратится любой 
из ваших прежних обликов. Старуха. Не может быть! Дон Жуан. Попробуйте, Старуха. Семнадцать лет! Дон Жуан. Стойте! Прежде чем вы решите, я должен предупредить вас, что это в 
значительной степени вопрос моды. Иногда нам кажется, что нет ничего 
лучше семнадцати лет; но это преходящее заблуждение. Сейчас самый 
модный возраст - сорок или, скажем, тридцать семь; однако, судя по 
некоторым признакам, эта мода скоро пройдет. Если в двадцать семь вы 
были недурны собой, советую вам выбрать именно этот возраст и завести 
новую моду. Старуха. Я не верю ни одному вашему слову. Но пусть будет так: двадцать 
семь! 
Бац! И старуха превращается в молодую женщину, богато 
разодетую и такую прекрасную, что в сиянии, внезапно 
разлившемся на месте ее прежнего тускло-желтого ореола, 
ее легко можно принять за Энн Уайтфилд. 
Дон Жуан. Донна Анна де Уллоа! Донна Анна. Как! Вы меня знаете? Дон Жуан. А вы меня забыли? Донна Анна. Я не вижу вашего лица. 
Он приподнимает шляпу. 
Дон Жуан Тенорио! Чудовище! Вы убийца моего отца! Даже здесь вы меня 
преследуете! Дон Жуан. Я и не думал преследовать вас. Позвольте мне удалиться. (Хочет 
идти.) Донна Анна (хватая его за рукав). Нет, вы не оставите меня одну в этом 
ужасном месте. Дон Жуан. Хорошо, но с условием, что мое присутствие не будет истолковано 
как преследование. Донна Анна. Вы вправе удивляться, что я вообще способна терпеть ваше 
присутствие. О мой отец! Мой дорогой отец! Дон Жуан. Может быть, вы хотите его увидеть? Донна Анна. Мой отец здесь?!! Дон Жуан. Нет, он на небесах. Донна Анна. Я в этом не сомневалась. Мой благородный отец! Он взирает на нас 
с высоты. Каково ему видеть свою дочь в таком месте и в обществе его 
убийцы! Дон Жуан. Кстати, на случай если бы мы его встретили... Донна Анна. Как же мы можем его встретить? Ведь он на небесах? Дон Жуан. Время от времени он нисходит сюда, к нам. Ему скучно в раю. Так 
вот, я хотел вас предупредить на случай встречи с ним: если не хотите 
его смертельно обидеть, не вздумайте называть меня его убийцей. Он 
утверждает, что владел шпагой гораздо лучше, чем я, и непременно 
заколол бы меня, если б не поскользнулся. Вероятно, он прав; я не был 
искусным фехтовальщиком. Я никогда не спорю с ним по этому поводу, и мы 
большие друзья. Донна Анна. Солдату не зазорно гордиться своим боевым искусством. Дон Жуан. Вам, очевидно, не очень хочется встречаться с ним? Донна Анна. Как вы смеете так говорить? Дон Жуан. О, здесь это очень часто бывает. Вспомните, ведь даже на земле, 
хотя, конечно, никто из нас не признался бы в этом,- скорбя о смерти 
знакомого человека, пусть даже очень близкого нам, мы всегда испытывали 
некоторое чувство удовлетворения при мысли, что наконец избавились от 
него. Донна Анна. Чудовище! Никогда, никогда! Дон Жуан (невозмутимо). Я вижу, вам это чувство все же знакомо. Да, похороны 
всегда были для нас празднеством в черных тонах, в особенности похороны 
родича. Во всяком случае здесь семейные связи редко поддерживаются. Ваш 
отец привык к этому; он не ожидает от вас изъявлений преданности. Донна Анна. Несчастный! Я всю жизнь носила траур по нему. Дон Жуан. Вполне понятно: траур вам был к лицу. Но одно дело пожизненный 
траур, другое - вечный. К тому же здесь вы так же мертвы, как и ваш 
отец. Что может быть нелепее, чем покойник в трауре по другому 
покойнику? Не смотрите на меня с таким возмущением, дорогая Анна, и не 
огорчайтесь. В аду много бессмыслицы, пожалуй, больше, нежели чего 
другого; но вот эту бессмыслицу - насчет смерти, возраста и всяких 
перемен - вам придется забыть, потому что здесь все мы мертвы и все мы 
вечны. Вы скоро привыкнете к этому. Донна Анна. И все мужчины будут называть меня "дорогая Анна"? Жуан. Нет. Я оговорился. Прошу меня простить. Донна Анна (почти с нежностью). Жуан! Скажите, когда вы посягали на мою 
честь, вы в самом деле меня любили? Дон Жуан (раздраженно). Ах, пожалуйста, не заводите разговоров о любви. 
Здесь только и говорят что о любви: какое это прекрасное, святое, 
возвышенное чувство, черт его... Простите, но если б вы знали, как это 
мне надоело. Ведь те, кто это говорит, понятия не имеют о предмете - в 
отличие от меня. Оттого что они бестелесны, они воображают, что 
достигли совершенства в любви. Разврат воображения и ничего больше! 
Тьфу! Донна Анна. Даже смерть не очистила вашу душу, Жуан. Даже страшный суд, 
вестником которого явилась статуя моего отца, не научил вас почтению. Дон Жуан. Кстати, как поживает эта отменно любезная статуя? Что, она все еще 
приходит ужинать с нечестивцами и утаскивает их в преисподню? Донна Анна. Она меня ввела в огромные расходы. Мальчишки из монастырской 
школы просто покою ей не давали: шалуны увечили ее, примерные ученики 
писали на ней свои имена. За два года три новых носа, а уж пальцев 
без счету. В конце концов мне пришлось махнуть на нее рукой; и 
воображаю, на что она теперь стала похожа! Бедный мой отец! Дон Жуан. Шш! Слушайте! 
На волнах синкоп гремят два мощных аккорда ре-минор и 
его доминанта; звучание, в каждого музыканта вселяющее 
священный трепет. 
Ага! Моцартовская сцена появления статуи. Это ваш отец. Вы лучше 
спрячьтесь, пока я его подготовлю. 
Донна Анна исчезает, 
В пустоте появляется живая статуя из белого мрамора, 
изображающая величавого старика; впрочем, он с изящной 
непринужденностью пренебрегает своей величавой осанкой, 
шагает легчайшей поступью, и каждая морщинка его 
огрубевшего в боях лица дышит праздничной веселостью. 
Своему ваятелю он обязан стройной фигурой и превосходной 
военной выправкой, концы его усов упруго, как пружины, 
загибаются кверху, придавая ему выражение, которое можно 
было бы назвать игривым, если бы не чисто испанская 
гордость взгляда. С Дон Жуаном он в наилучших 
отношениях. Его голос, несмотря на значительно более 
изысканные интонации, живо напоминает голос... Роубэка 
Рэмсдена, и под этим впечатлением невольно замечаешь, 
что и в наружности обоих стариков есть некоторое 
сходство, хотя один носит эспаньолку, а другой 
бакенбарды. 
Дон Жуан. Ах, вот и вы, мой друг! Что это вы никак не выучите превосходную 
партию, которую для вас написал Моцарт? Статуя. К сожалению, он ее написал для баса. А у меня тенор-альтино. Ну, как 
вы? Раскаялись? Дон Жуан. Мое хорошее отношение к вам, дон Гонсало, мешает мне раскаяться. 
Ведь если б я это сделал, вы лишились бы повода спускаться с неба и 
спорить со мной. Статуя. Верно. Продолжайте упорствовать, мой мальчик. Жаль, что из-за 
пустяковой случайности вы убили меня, а не я вас. Тогда я попал бы 
сюда, а вам в удел досталась бы статуя и репутация праведника, которая 
обязывает. Что новенького? Дон Жуан. Дочь ваша умерла. Статуя (в недоумении). Моя дочь? (Припоминая.) Ах да! Та самая, за которой 
вы волочились?! Постойте, как бишь ее звали? Дон Жуан. Анна. Статуя. Вот-вот - Анна. Хорошенькая, помнится, была девочка. А вы известили 
этого, как его? Ну, мужа ее. Дон Жуан. Моего друга Оттавио? Нет, я еще его не видел после прибытия Анны. 
Донна Анна, вне себя от возмущения, вступает в 
освещенный круг. 
Донна Анна. Что я слышу? Оттавио здесь и в дружбе с вами! А вы, отец, 
позабыли мое имя! Должно быть, вы действительно обратились в камень. Статуя. Дорогая моя, в этом мраморном воплощении я пользуюсь настолько 
большим успехом, чем в прежнем своем виде, что предпочел сохранить 
облик, данный мне скульптором. Это был один из величайших мастеров 
своего времени, не правда ли? Донна Анна. Тщеславие! Отец! Вы - и тщеславие! Статуя. Ах, дочь моя, ты успела изжить эту слабость; ведь тебе сейчас лет 
восемьдесят. Моя жизнь благодаря пустой случайности оборвалась в 
шестьдесят четыре года, и, следовательно, я гораздо моложе тебя. К тому 
же, дитя мое, здесь неуместно то, что наш беспутный приятель назвал бы 
комедией родительской мудрости. Прошу тебя видеть во мне не отца, а 
собрата по человечеству. Донна Анна. Ваши речи похожи на речи этого злодея. Статуя. Жуан здраво рассуждает, Анна. Плохо фехтует, но рассуждает здраво. Анна (объятая ужасом). Я начинаю понимать. Это дьяволы искушают меня. Стану 
молиться. Статуя (утешая ее). Что ты, что ты, дитя мое! Только не молись. Ты сама 
хочешь отказаться от главного преимущества этих мест. Здесь над входом 
начертаны слова: "Оставь надежду всяк сюда входящий". Подумай только, 
какое это облегчение! Ведь что такое надежда? Одна из форм моральной 
ответственности. Здесь нет надежды - и, следовательно, нет долга, нет 
труда; здесь ничего не приобретаешь молитвой и ничего не теряешь, 
поступая так, как хочется. Короче говоря, ад - это место, где можно 
только и делать, что развлекаться. 
Дон Жуан издает глубокий вздох. 
Вы вздыхаете, друг Жуан; но, сиди вы на небесах, как я, вы оценили бы 
преимущества своего нынешнего положения. Дон Жуан. Вы сегодня хорошо настроены, командор. Ваше остроумие так и 
сверкает. Что случилось? Статуя. Я принял одно очень важное решение, мой мальчик. Но где же наш 
приятель Дьявол? Мне нужно посоветоваться с ним об этом деле. К тому же 
Анне, вероятно, интересно будет с ним познакомиться. Донна Анна. Вы мне готовите какую-то пытку? Дон Жуан. Это все только суеверие, Анна. Успокойтесь. Вспомните сами: не так 
страшен черт, как его малюют Статуя. Давайте вызовем его. 
По мановению руки статуи снова гремят торжественные 
аккорды; но на этот раз моцартовскую музыку портит 
примешивающаяся к ней музыка Гуно. Разгорается пурпурный 
ореол, и в нем возникает Дьявол в традиционном облике 
Мефистофеля. Он немного похож на Мендосу, но не так 
эффектен. Он выглядит старше, преждевременно облысел и, 
несмотря на избыток добродушия и приветливости, легко 
впадает в обидчивый и сварливый тон, когда его 
заигрывания остаются без ответа. Судя по виду, он не из 
тех, кто способен усердно трудиться или сносить лишения, 
и, должно быть, охотно дает себе любые поблажки - черта 
не слишком приятная; но он умен и умеет внушить доверие, 
хоть явно уступает своим собеседникам в изысканности 
манер и собеседнице - в живости. 
Дьявол (приветливо). Итак, я снова имею удовольствие видеть у себя в гостях 
славного командора Калатравы? (Холодно.) Дон Жуан, здравствуйте. 
(Вежливо.) И незнакомая дама? Мое почтение, сеньора! Донна Анна. Вы... Дьявол (с поклоном). Люцифер, к вашим услугам. Донна Анна. Я сойду с ума. Дьявол (галантно). Ах, сеньора, не стоит волноваться. Вы к нам явились с 
земли и еще не свободны от ее предрассудков и страхов, навеянных 
клерикальным засильем. Вы привыкли слышать обо мне дурное; но поверьте, 
у меня на земле немало и друзей. Донна Анна. Это верно; еще есть сердца, в которых вы царите. Дьявол (качая головой). Вы мне льстите, сеньора; но это ошибка. Правда, мир 
не может обойтись без меня; однако я все же не пользуюсь там 
заслуженным уважением. В глубине души меня побаиваются и ненавидят. 
Сочувствие мира на стороне нищеты, скорби, немощи телесной и духовной. 
Я же призываю к веселью, к любви, к красоте, к счастью... Дон Жуан (чувствуя приступ тошноты). Простите, я ухожу. Вы знаете, что я 
совершенно не переношу этого. Дьявол (сердито). Да, я знаю, что вы не принадлежите к числу моих друзей. Статуя. Чем вы недовольны, Жуан? По-моему, то, что он говорил, когда вы его 
перебили, было исполнено самого здравого смысла. Дьявол (горячо пожимая руку статуи). Благодарю, друг мой, благодарю. Вы 
всегда меня понимали; он же всегда сторонился меня и выказывал мне 
пренебрежение. Дон Жуан. Я всегда относился к вам вполне корректно. Дьявол. Корректно! Что такое "корректно"? Мне мало одной корректности. Мне 
подавайте сердечную теплоту, неподдельную искренность, нежные узы 
радости и любви... Дон Жуан. Перестаньте, меня тошнит. Дьявол. Вот! (Взывая к статуе.) Вы слышите, сэр? Какая ирония судьбы: этот 
холодный, самоуверенный себялюбец попал в мое царство, а вы взяты в 
ледяные чертоги неба. Статуя. Я не смею жаловаться. Я был лицемером; и если попал на небеса, то и 
поделом мне. Дьявол. Ах, сударь, почему бы вам не перейти к нам, покинув сферы, для 
которых ваш темперамент чересчур непосредствен, ваше сердце чересчур 
пылко, а ваша способность к наслаждениям чересчур велика, Статуя. Не далее как сегодня я решился на это. Отныне, любезнейший Сын Зари, 
я ваш. Я навсегда покинул рай. Дьявол (снова прикасаясь к мраморной руке). О, какая честь! Какое торжество 
для нас! Спасибо, спасибо. А теперь, мой друг, - наконец-то я по праву 
могу вас назвать так, - может быть, вы уговорите Дон Жуана занять 
пустующее место, наверху? Статуя (качая головой). Совесть не позволяет мне советовать человеку, с 
которым я в дружбе, сознательно обречь себя на неудобства и скуку. Дьявол. Конечно, конечно. Но уверены ли вы, что ему там будет скучно? 
Разумеется, зам лучше знать; он попал сюда благодаря вам, и первое 
время мы возлагали на него большие надежды. Все его чувства были вполне 
во вкусе наших лучших сторонников. Помните, как он пел? (Затягивает 
гнусавым оперным баритоном, дрожащим от неизжитой за целую вечность 
привычки форсировать звук на французский манер.) Vivan le femine! Vivan 
il buon vino! [Да здравствуют женщины! Да здравствует доброе вино! 
(итал.)] Статуя (подхватывает октавой выше). Sostegno e gloria D'umanita! [Опора и 
слава человечества! (итал.)] Дьявол. Вот-вот, это самое. Но теперь он нам никогда не поет. Дон Жуан. Вы недовольны? Ад кишит музыкантами-любителями; музыка - это 
алкоголь осужденных грешников. Так неужели одна заблудшая душа не имеет 
права на воздержание? Дьявол. Вы осмеливаетесь кощунствовать против величайшего из искусств! Дон Жуан (с холодным отвращением). Вы похожи на истеричку, млеющую перед 
знаменитым скрипачом. Дьявол. Я не сержусь. Мне только жаль вас. В вас нет души, и вы сами не 
понимаете, чего вы лишились. Зато вы, сеньор командор, - прирожденный 
музыкант. Как вы прекрасно поете! Будь Моцарт еще здесь, он пришел бы в 
восторг; к сожалению, он захандрил и был взят на небо. Удивительное 
дело, почему это самые умные люди, казалось бы, рожденные блистать в 
здешних местах, оказываются на поверку непригодными для светского 
общества - вот как Дон Жуан. Дон Жуан. Мне, право, очень жаль, что я непригоден для светского общества. Дьявол. Не подумайте, будто мы не отдаем должное вашему уму. Ни в коем 
случае. Но я исхожу из ваших же интересов. Вы с нами не ладите, вам 
здесь не по себе. Все дело в том, что у вас нет - я не скажу "сердца", 
вес мы знаем, что под вашим напускным цинизмом скрывается очень 
пылкое... Дон Жуан (содрогнувшись). Не надо, умоляю вас, не надо! Дьявол (обиженно). Хорошо, скажем так: у вас нет способности наслаждаться. 
Устраивает это вас? Дон Жуан. Что ж, формулировка столь же ханжеская, но несколько менее 
нестерпимая. Только лучше уж позвольте мне, как всегда, искать спасения 
в одиночестве. Дьявол. А почему же не в раю? Ведь это самое для вас подходящее место. 
(Донне Анне.) Послушайте, сеньора, может быть, вы его уговорите 
попробовать переменить климат - ведь это для его же пользы. Донна Анна. Но разве он может отправиться в рай, если захочет? Дьявол. А что же ему мешает? Донна Анна. Значит, каждый... значит, и я могу? Дьявол (с оттенком презрения). Безусловно, если это соответствует вашим 
склонностям. Донна Анна. Так почему же тогда все не уходят в рай? Статуя (хихикнув). Об этом ты меня спроси, дорогая моя. Причина в том, что 
рай - самое ангельски-скучное место во всей вселенной. Дьявол. Его превосходительство сеньор командор выразился с прямолинейностью 
воина; но жить в раю действительно невыносимо тяжко. Молва гласит, что 
я был оттуда изгнан; на самом же деле я ни за какие блага не остался бы 
там. Я попросту ушел и основал вот это заведение. Статуя. И не удивительно! Кому ж под силу выдержать вечность на небесах! Дьявол. Не скажите, некоторых это устраивает. Будем справедливы, командор: 
это дело темперамента. Мне лично райский темперамент не по вкусу, я его 
не понимаю, пожалуй, я вовсе и не стремлюсь его понимать; но во 
вселенной всему найдется место. О вкусах не спорят; есть люди, которым 
там нравится. Мне кажется, что Дон Жуану понравилось бы. Дон Жуан. Но - простите за откровенность - вы действительно могли бы по 
желанию вернуться туда или же - зелен виноград? Дьявол. Вернуться туда! Да я не раз возвращался туда. Разве вы не читали 
книгу Иова? На какой церковный авторитет вы можете сослаться, 
утверждая, что между нашим кругом и небесным существует непроходимая 
граница? Донна Анна. Как же так? А бездна? Дьявол. Уважаемая сеньора! Притчу никогда не следует понимать буквально. 
Бездна в данном случае означает лишь различие между ангельским 
темпераментом и дьявольским. Можно ли себе представить бездну более 
глубокую! Вспомните, как обстоит дело на земле. Между аудиторией 
философа и ареной для боя быков не зияет видимая глазу пропасть, 
однако на лекции философа вы никогда не встретите матадора. Случалось 
ли вам бывать в стране, где у меня больше всего последователей, в 
Англии? Там находятся знаменитые ипподромы, и там же есть концертные 
залы, где исполняются классические творения друга его 
превосходительства - Моцарта. Завсегдатаи скачек, если им 
заблагорассудится, могут посещать и концерты классической музыки, закон 
не запрещает им этого; никогда англичанин не будет рабом, он волен 
делать все то, что ему разрешает правительство и общественное мнение. А 
концерт классической музыки считается более возвышенным, поэтическим, 
интеллектуальным и облагораживающим душу развлечением, нежели скачки. 
Что ж, разве любители скачек спешат покинуть ипподром ради концертного 
зала? Ничего подобного Они томились бы там так же мучительно, как 
командор томился на небе. Вот это и есть бездна, о которой говорит 
притча. Через настоящую бездну они могли бы перекинуть мост, или в 
крайнем случае я бы сделал это для них (на земле полно чертовых 
мостов), - но бездна отвращения непреодолима и вечна. И это 
единственная бездна, отделяющая моих друзей от тех, кого так 
неосмотрительно называют блаженными. Донна Анна. Сейчас же ухожу в рай! Статуя. Дитя мое! Одно слово предостережения. Позволь мне дополнить 
аналогию, проведенную моим другом Люцифером. В любом из концертных 
залов Англии можно встретить жестоко скучающих людей, которые пришли 
туда не потому, что действительно любят классическую музыку, а потому, 
что считают своим долгом любить ее. То же самое и в раю. Многие 
пребывают там во славе не потому, что им это приятно, а потому, что 
пребывание на небесах они считают приличествующим своему положению. Это 
чаще всего англичане. Дьявол. Вы правы. Уроженцам юга там скоро надоедает, и они переходят к нам, 
как вы. Но англичане как будто сами не замечают, когда им скверно. 
Англичанин убежден, что он исполняет нравственный долг, когда он всего 
лишь терпит неудобства. Статуя. Короче говоря, дочь моя, если ты отправишься в рай, не будучи к тому 
предназначена от природы, тебе там едва ли понравится. Донна Анна. А кто смеет утверждать, будто я не предназначена к этому от 
природы? Самые выдающиеся князья церкви никогда в этом не сомневались. 
Из уважения к себе я должна немедленно отсюда удалиться. Дьявол (обиженно). Как вам будет угодно, сеньора. Я, признаться, думал, что 
у вас более утонченный вкус. Донна Анна. Отец! Вы, конечно, идете со мной? Вы не можете здесь оставаться. 
Что скажут люди? Статуя. Люди! Да ведь все лучшие люди здесь - и князья церкви и прочие. На 
небо идут немногие, большая часть попадает сюда; то, что прежде 
называлось небесным сонмом, составляет теперь незначительное 
меньшинство. Когда-то это были святые, отцы церкви, избранники; сейчас 
- это чудаки, сумасброды, отщепенцы. Дьявол. Совершенно правильно. Я с самого начала знал, что в конечном счете, 
несмотря на поднятую против меня кампанию лжи и клеветы, общественное 
мнение окажется на моей стороне. Вселенная, в сущности, организована на 
конституционных началах; и при том большинстве, которым я располагаю, 
меня не удастся постоянно оттирать от командных постов. Дон Жуан. Мне кажется, Анна, что и вам лучше остаться здесь. Донна Анна (ревниво). Вы не хотите, чтоб я шла вместе с вами? Дон Жуан. Неужели вы согласились бы явиться в рай в обществе такого 
закоснелого грешника? Донна Анна. Все души одинаково драгоценны. Ведь вы же раскаялись, правда? Дон Жуан. Дорогая Анна, вы просто глупы. Вы думаете, небо - это все равно 
что земля, где люди убедили себя, что содеянное можно уничтожить 
раскаянием; что сказанное можно вернуть, отказавшись от своих слов; что 
истину можно опровергнуть, постановив считать ее ложью. Нет! Небо 
обитель властелинов действительности, вот почему я и отправляюсь туда. Донна Анна. Благодарю покорно! А я так иду туда ради блаженства. 
Действительность мне достаточно надоела на земле. Дон Жуан. Тогда оставайтесь здесь, ибо ад - обитель тех, кто бежит от 
действительности и ищет блаженства. Только здесь они могут укрыться, 
потому что небо, как я уже говорил, есть обитель властелинов 
действительности, а земля - обитель ее рабов. Земля - это детская, где 
люди играют в героев и героинь, святых и грешников; но из этого 
бутафорского рая их изгоняет плоть, которой они наделены. Голод, холод 
и жажда, болезни, старость и одряхление, а главное смерть - все это 
делает их рабами действительности: трижды в день должно поглощать и 
переваривать пищу, трижды в столетие должно зачинать новое поколение; 
вековой опыт веры, науки, поэзии свелся в конце концов к одной лишь 
молитве: "Сделай из меня здоровое животное". Но здесь, в аду, вы 
свободны от тирании плоти, ибо здесь в вас нет ничего от животного; вы 
- тень, призрак, иллюзия, условность, безвозрастная, бессмертная, 
одним словом бесплотная. Здесь нет ни социальных проблем, ни 
религиозных, ни политических, и - что, пожалуй, ценней всего, - нет 
проблемы здоровья. Здесь вы точно так же как и на земле, называете свою 
наружность красотой свои эмоции - любовью, свои побуждения - героизмом, 
свои желания - добродетелью; но здесь вам не противоречат беспощадные 
факты, здесь нет иронического контраста между природными потребностями 
и выдуманными идеалами; вместо человеческой комедии здесь разыгрывается 
нескончаемая всесветная мелодрама в романтическом вкусе. Как сказал наш 
немецкий друг: "Поэтическая бессмыслица здесь здравый смысл, и Вечно 
Женственное влечет нас ввысь", ни на шаг не сдвигая нас с места. И этот 
рай вы хотите покинуть! Донна Анна. Но если ад так прекрасен, как великолепны должны быть небеса! 
Дьявол, статуя и Дон Жуан, все разом, пытаются с жаром 
протестовать, потом в замешательстве останавливаются. 
Дон Жуан. Простите! Дьявол. Нет, нет, пожалуйста. Это я вас перебил. Статуя. Вы, кажется, хотели что-то сказать? Дон Жуан. Прошу вас, господа. Я потом. Дьявол (Дон Жуану). Вы так красноречиво описывали преимущества моих 
владений, что я предоставлю вам столь же беспристрастно изобразить все 
недостатки конкурирующего предприятия. Дон Жуан. В раю, как я себе представляю, дорогая сеньора, не играют и не 
притворяются, но живут и работают. Там вы смотрите правде в лицо; вы 
свободны от наваждения, ваша твердость и бесстрашие - вот в чем ваша 
слава. Если здесь, как и на земле, разыгрывается комедия, если весь мир 
- театр, то рай хотя бы находится за кулисами. Впрочем, рай трудно 
описать с помощью метафор. И вот туда я теперь направляюсь, в надежде 
уйти наконец от лжи и от вульгарной, скучной погони за счастьем и 
предаться вечному созерцанию... Статуя. Брр! Дон Жуан. Сеньор командор, ваше отвращение мне понятно: картинная галерея не 
место для слепца. Но как вы наслаждаетесь созерцанием романтических 
миражей вроде красоты и радости, точно гак же я наслаждался бы 
созерцанием того, что для меня самое интересное, - Жизни - силы, 
которая постоянно стремится совершенствовать свою способность к 
самосозерцанию. Чему, как вы думаете, я обязан своим развитым мозгом? 
Потребности двигаться, перемещать свое тело? Ничуть! Крыса, у которой 
мозг развит вдвое меньше моего, двигается так же, как и я. Главное 
здесь не потребность что-то делать, но потребность знать, что делаешь, 
чтобы не уничтожить самого себя в слепом стремлении жить. Статуя. Друг мой, не поскользнись я в тот день, вы бы наверняка уничтожили 
самого себя в слепом стремлении фехтовать. Дон Жуан. Дерзкий балагур! Прежде чем забрезжит утро, ваше веселье сменится 
чудовищной скукой. Статуя. Ха-ха-ха! А помните, как вы испугались, когда я вам сказал что-то в 
этом роде со своего пьедестала в Севилье? Без моих тромбонов это звучит 
довольно жидко. Дон Жуан. Говорят, и с ними это довольно жидко звучит, командор. Донна Анна. Ах, отец, вы своими легкомысленными шутками только мешаете ему 
говорить. Скажите, Жуан, но разве в раю нет ничего, кроме созерцания? Дон Жуан. В том раю, куда я хотел бы попасть, иных радостей нет. Но зато там 
есть цель: помогать Жизни в ее извечном стремлении ввысь. Подумайте 
только о том, как она тратит и распыляет свои силы, как сама себе 
создает препятствия и в своей слепоте и неведении губит самое себя. 
Чтобы помешать этому самосокрушению, нужна сила мозга. "Что за 
мастерское творение - человек!" - сказал поэт. Да, но в то же время что 
за путаник! Вот вам величайшее чудо, созданное жизнью, самое живое из 
всех живых существ, самый сознательный из всех организмов - и все же 
как жалок его мозг! Глупость, которая под влиянием действительности, 
познанной в труде и лишениях, становится отвратительной и жестокой! 
Воображение, которое скорей иссякнет, чем решится взглянуть этой 
действительности в лицо, и, нагромождая иллюзии, чтобы от нее 
заслониться, именует себя талантом, гением! А при этом они еще 
приписывают друг другу собственные пороки: Глупость обвиняет 
Воображение в безрассудстве, а Воображение обвиняет Глупость в 
невежестве, тогда как на самом деле, увы, все знание - удел Глупости, а 
рассудительность - удел Воображения. Дьявол. Да, а в результате получается невесть что. Ведь еще при заключении 
сделки с Фаустом я сказал: единственное, что разум сумел дать человеку, 
это сделать его еще большим скотом, чем любая скотина. Одно прекрасное 
тело стоит мозгов сотни философов, страдающих газами и несварением 
желудка. Дон Жуан. Вы забываете, что идея о великолепии безмозглого тела тоже не 
нова. Уже существовали и погибли создания, во много раз превосходившие 
человека всем, кроме размеров мозга. Мегатерий и ихтиозавр мерили землю 
семимильными шагами и своими тучеподобными крыльями заслоняли дневной 
свет. Что осталось от них? Музейные окаменелости, и то такие мелкие и 
редкие, что одна какая-нибудь косточка или зуб ценится дороже жизни 
тысячи солдат. Эти существа жили и хотели жить, но, не обладая мозгом, 
они не знали, как достигнуть цели, и сами истребили себя. Дьявол. А разве человек, несмотря на свой хваленый мозг, не занимается 
самоистреблением? Бывали вы за последнее время на земле? Я вот бывал и 
видел удивительные изобретения человека. И могу вам сказать - в 
искусстве жизни человек не изобрел ничего нового, зато в искусстве 
смерти он превзошел даже природу. Его химия и техника смертоноснее 
чумы, моровой язвы и голода Крестьянин, которого мне приходится 
искушать сегодня, ест и пьет то же, что ели и пили крестьяне десять 
тысяч лет тому назад; и дом, в котором он живет, за тысячу веков 
претерпел меньше изменений, чем мода на дамские шляпки за какие-нибудь 
полгода. Но когда он идет убивать, в руках у него хитроумная машинка, 
которая при одном прикосновении пальца выпускает на свободу всю скрытою 
энергию молекул и рядом с которой смешны и беспомощны копье, стрела и 
праща его предков. В мирном производстве человек - бездарный пачкун. Я 
видел его текстильные фабрики: собака, если б голод влек ее не к мясу, 
а к деньгам, сумела бы изобрести станки не хуже этих. Я знаю его 
неуклюжие пишущие машинки, неповоротливые локомотивы и скучные 
велосипеды - все это игрушки в сравнении с пулеметом "максим", с 
подводной лодкой. В промышленное оборудование человек вкладывает только 
свою жадность и лень; всю душу он отдает оружию. Ваша хваленая Сила 
Жизни - не что иное, как Сила Смерти. Могущество человека измеряется 
его способностью к разрушению. Что такое его религия? Предлог 
ненавидеть меня. Что такое его правосудие? Предлог повесить вас. Что 
такое его мораль? Жеманство! Предлог потреблять, не производя. Что 
такое его искусство? Предлог упиваться изображениями бойни. Что такое 
его политика? Либо поклонение деспоту, потому что деспот властен в 
жизни и смерти, либо парламентские свары. Недавно я провел вечер в 
одном прославленном законодательном учреждении, где слушал ответы 
министров на запросы и любовался на то, как хромой учил безногого 
прыгать. Уходя, я начертал на двери старую поговорку: "Не задавай 
вопросов, и ты не услышишь лжи". Я купил иллюстрированный журнал для 
семейного чтения; почти на каждой картинке кто-то в кого-то стрелял или 
закалывал кого-то кинжалом. Я видел, как умер один лондонский рабочий, 
каменщик, у которого было семеро детей. Он оставил семнадцать фунтов 
стерлингов сбережений; жена все истратила на похороны, а назавтра 
вместе с детьми отправилась в работный дом. Она не потратила бы и семи 
пенсов на обучение своих детей, - понадобилась власть закона, чтобы 
заставить ее отдать их в бесплатную школу; но ради смерти она не 
пожалела последнего. Таковы люди: одна лишь мысль о смерти подстегивает 
их воображение, удесятеряет энергию; они любят смерть, и чем она 
ужаснее, тем больше нравится им. Сущность ада выше их понимания; они 
знают о нем только то, что слышали от двух величайших дураков, каких 
когда-либо носила земля, - одного итальянца и одного англичанина. 
Итальянец уверял, что у нас тут грязь, стужа, вонь, языки пламени, 
ядовитые змеи, - одним словом, сплошные пытки. Вперемежку с клеветой на 
меня этот осел нес всякую чушь о женщине, которую он как-то раз 
повстречал на улице. Англичанин утверждал, что меня пушками и порохом 
изгнали из небесных сфер, и его соотечественники по сей день верят, что 
эти глупые россказни взяты из библии. Что он там дальше писал, я не 
знаю, так как все это изложено в длиннейшей поэме, которую еще никто 
и я в том числе - не мог дочитать до конца. И так у них во всем. Самым 
возвышенным литературным жанром считается трагедия - пьеса, 
оканчивающаяся убийством всех действующих лиц. Старинные хроники 
повествуют о землетрясениях и эпидемиях чумы, усматривая в них знак 
могущества и величия бога и ничтожества человека. В современных 
хрониках описываются бои. В бою два скопища людей осыпают друг друга 
пулями и снарядами до тех пор, покуда одни не побегут; а тогда другие 
на лошадях мчатся в погоню за ними и, настигнув, изрубают в куски. И 
это, говорится в заключении хроники, доказывает мощь и величие 
победивших держав и ничтожество побежденных. А после таких боев народ с 
криками ликования толпится на улицах и требует, чтобы правительство 
ассигновало новые сотни миллионов на бойню,- в то время как даже 
влиятельнейшие министры не могут истратить лишний пенни на борьбу с 
болезнями и нищетой, от которых страдает этот самый народ. Я мог бы 
привести еще тысячу примеров, но смысл тут везде один: сила, которая 
правит миром, - Сила Смерти, а не Жизни; и движущим импульсом, который 
привел Жизнь к созданию человека, явилось стремление не к высшей форме 
бытия, а к более совершенному орудию разрушения. Действие чумы, голода, 
землетрясений, ураганов было чересчур непостоянным; тигр и крокодил 
были недостаточно жестоки и слишком легко утоляли свой голод, нужно 
было найти более устойчивое, более безжалостное, более хитроумное 
воплощение разрушительной силы. И таким воплощением явился Человек, 
изобретатель дыбы, виселицы, гильотины и электрического стула, меча, 
пушки и ядовитых газов, а самое главное - справедливости, долга, 
патриотизма и всех прочих измов, посредством которых даже того, кто 
достаточно разумен, чтоб быть человечным, убеждают в необходимости 
стать неутомимейшим из всех разрушителей. Дон Жуан. А, старые песни! Вы всегда были простаком, мой адский друг, в этом 
ваша беда. Вы смотрите на человека его же глазами Ваше мнение о нем 
несказанно бы ему польстило. Он очень любит мнить себя существом злым и 
дерзким. На самом деле он не зол и не дерзок, - он просто трус. 
Назовите его тираном, убийцей, разбойником - он станет обожать вас и 
гордо задерет нос, воображая, что в жилах его течет кровь древних 
завоевателей. Назовите его обманщиком и вором - он в крайнем случае 
возбудит против вас преследование за клевету. Но попробуйте назвать его 
трусом - и он взбесится от ярости, он пойдет навстречу смерти, лишь бы 
уйти от этой жалящей истины. Человек находит любое объяснение своим 
поступкам, кроме одного; любое оправдание своим преступлениям, кроме 
одного; любой аргумент в свою защиту, кроме одного и это одно - его 
трусость. А между тем вся цивилизация основана на его трусости, на его 
жалком малодушии, которое он прикрывает названием респектабельности. 
Есть граница покорности осла и мула, но человек готов терпеть унижения 
до тех пор, пока самим угнетателям не сделается настолько противно, что 
они почувствуют себя вынужденными положить этому конец. Дьявол. Совершенно правильно. И в этой жалкой твари вы умудрились обнаружить 
то, что вы называете Силой Жизни? Дон Жуан. Да. Потому что здесь-то и начинается самое замечательное. Статуя. Что же? Дон Жуан. А то, что любого из этих трусов можно превратить в храбреца, 
внушив ему некоторую идею. Статуя. Вздор! Я как старый солдат допускаю трусость: это такое же 
распространенное зло, как морская болезнь, - и такое же несущественное. 
Но насчет того, чтобы внушать людям идеи,- это все чистейший вздор. 
Чтобы солдат пошел в бой, ему нужно только иметь немного горячей крови 
в жилах и твердо знать, что поражение опаснее победы. Дон Жуан. Вероятно, потому-то бои столь бесполезны. Человек только тогда 
способен действительно превозмочь страх, когда он воображает, что 
дерется ради какой-то всеобъемлющей цели, - борется за идею, как 
говорят в таких случаях. Почему Крестоносцы были отважнее пиратов? 
Потому что они сражались не за себя, а за христианство. В чем была сила 
противника, не уступавшего им в доблести? В том, что воины его 
сражались не за себя, а за ислам. Они отняли у нас Испанию, хотя там мы 
сражались за свой кров и дом; зато когда мы в свою очередь пошли в бой, 
окрыленные мощной идеей всесветной религии, мы разбили их и прогнали 
назад в Африку. Дьявол (иронически). Так вы, оказывается, религиозны, Дон Жуан? Святоша? 
Поздравляю! Статуя (серьезным тоном). Полно, полно! Мне, как солдату, не подобает 
слушать, когда о религии говорят непочтительно. Дон Жуан. Не тревожьтесь, командор. Идея всесветной религии переживет ислам, 
переживет христианство, переживет даже то сборище гладиаторов-недоучек, 
которое вы называете армией. Статуя. Жуан! Я должен буду призвать вас к ответу за эти слова. Дон Жуан. Стоит ли? Ведь я не умею фехтовать. Все идеи, за которые станут 
умирать люди, будут всесветного значения. Когда испанец поймет наконец, 
что он ничем не лучше сарацина, а его пророк ничем не лучше Магомета, 
он восстанет, вдохновленный всеобъемлющей идеей, перегородит баррикадой 
грязную трущобу, где проходила его полуголодная жизнь, и умрет на ней 
за всеобщее равенство и свободу. Статуя. Вздор! Дон Жуан. То, что вы называете вздором, - единственное, ради чего человек 
отваживается на смерть. Впоследствии, правда, и идея свободы покажется 
уже недостаточно всеобъемлющей; люди станут умирать ради 
совершенствования человека, в жертву которому они с радостью принесут 
свою свободу. Дьявол. Да, да. Предлог для того, чтобы убивать друг друга, у них всегда 
найдется. Дон Жуан. Что ж такого? Главное - не смерть, а страх смерти. Убить или 
умереть - не стыдно. Стыдно жить пресмыкаясь, получая за свой позор 
жалованье и проценты с прибылей. Лучше десять мертвецов, чем один живой 
раб или его хозяин. Придет время - и люди восстанут, и сын пойдет на 
отца, а брат на брата, и будут убивать друг друга за великую всесветную 
идею уничтожения рабства. Дьявол. Да, но не раньше, чем ваши хваленые Свобода и Равенство сделают труд 
свободных белых христиан дешевле, чем труд черного язычника, 
продаваемого на невольничьем рынке. Дон Жуан. Не беспокойтесь! Дойдет черед и до белого труженика. Но я не 
собираюсь защищать здесь те иллюзорные формы, которые принимает великая 
идея. Я только хочу доказать вам на примере, что тот, кого мы именуем 
Человеком и кто в личных своих делах труслив, как заяц, - становится 
героем, когда борется за идею. Как гражданин он может быть жалок; как 
фанатик - опасен. Поработить его можно, только если он достаточно слаб 
духом, чтобы внять увещаниям рассудка. Уверяю вас, господа: стоит лишь 
поманить человека тем, что сейчас он называет служением святому делу 
и что потом будет называть множеством других имен, и вы увидите, что он 
даже не задумается о тех последствиях, которые для него лично могут 
оказаться плачевными... Донна Анна. Конечно, он отмахнется от всякой ответственности, а бороться с 
последствиями предоставит своей жене. Статуя. Хорошо сказано, дочь моя. Не давай ему сбить тебя с толку своими 
разговорами. Дьявол. Горе нам, сеньор командор! Раз уж речь зашла о женщинах, остановить 
его не удастся. Хотя, сознаюсь, эта тема и для меня представляет 
чрезвычайный интерес. Дон Жуан. В глазах женщины, сеньора, весь долг и вся ответственность мужчины 
начинается и кончается добыванием хлеба для ее детей. Для нее мужчина 
лишь средство к достижению ее цели: родить и вырастить ребенка. Донна Анна. Вот как вы представляете себе духовный мир женщины! Какой 
возмутительный, циничный материализм! Дон Жуан. Простите, Анна. Я не говорил обо всем духовном мире женщины. Я 
говорил только об ее взгляде на мужчину как на существо другого пола. 
Он не более циничен, чем ее взгляд на самое себя прежде всего как на 
Мать. Женщина - в сексуальном смысле - есть орудие, созданное природой, 
чтобы увековечить ее величайшее творение. Мужчина - в сексуальном 
смысле - есть орудие, созданное женщиной, чтобы наиболее экономным 
путем осуществить этот завет природы. Инстинкт говорит ей, что это она 
где-то на первых ступенях эволюционного развития изобрела мужчину, дала 
ему самостоятельное существование, сотворила его - для того, чтобы 
производить потомство более совершенное, чем то, которое может дать 
однополый процесс. До тех пор, пока он выполняет предназначенную ему 
функцию, ему разрешается мечтать, безумствовать, стремиться к идеалам, 
совершать подвиги, лишь бы в основе всего этого лежало поклонение 
женщине, материнству, семейному очагу. Но как опасно и неосмотрительно 
было создавать самостоятельный организм, чья единственная функция 
заключается в оплодотворении! Смотрите, что произошло. Прежде всего 
мужчина стал плодиться и множиться, так что в конце концов на свете 
оказалось столько же мужчин, сколько и женщин; и поэтому женщина может 
использовать для своей цели лишь частицу того огромного запаса энергии, 
который она оставила в распоряжении мужчины, избавив его от изнуряющих 
усилий деторождения. Эта избыточная энергия обратилась на его мышцы и 
мозг; он стал слишком сильным физически, чтобы подчиняться ей, и 
слишком мощным духовно, чтобы удовлетвориться простым воспроизведением 
рода. И вот, не спрашивая ее, он создал цивилизацию, в основу которой 
положил ее домашний труд, как нечто незыблемое, данное от века. Донна Анна. Вот что верно, то верно. Дьявол. Да, но к чему в конце концов свелась вся его цивилизация? Дон Жуан. В конце концов она стала отличной мишенью для ваших циничных 
трюизмов; но в начале начал это была попытка мужчины стать чем-то 
большим, нежели простое орудие женщины для свершения ее долга. До сих 
пор непрерывное стремление Жизни не только утверждать себя, но и 
достигать все более и более высокой организации, все более и более 
полного самосознания сводится в лучшем случае к войне между ее силами и 
силами Смерти и Вырождения - войне, исход которой сомнителен. Отдельные 
бои в ней - просто тактические ошибки, и победы, как в настоящих боях, 
по большей части не зависят от полководцев. Статуя. Это в мой огород. Ну, ничего, ничего, продолжайте. Дон Жуан. Нет, командор, это в огород значительно более высокопоставленных 
особ. Но и вы в своей военной практике, вероятно, замечали, что даже 
глупый генерал может выиграть сражение, если генерал противника еще 
чуть-чуть глупее. Статуя (вполне серьезно) Совершенно справедливо, Жуан, совершенно 
справедливо. Некоторым ослам удивительно везет. Дон Жуан. Так вот: пусть Сила Жизни глупа; Смерть и Вырождение еще глупее. 
Кроме того, они ведь у нее же на службе. И поэтому, так или иначе, 
Жизнь побеждает. Мы обладаем всем, что плодородие может дать, а 
жадность - сберечь. Выживет та форма цивилизации, которая обеспечивает 
самые усовершенствованные винтовки и самых сытых стрелков. Дьявол. Вот именно. Выживет потому, что создаст самые производительные 
орудия Смерти - а не Жизни. Вы неизбежно приходите к моим выводам, 
сколько бы вы ни изворачивались, ни путали и ни передергивали, - не 
говоря уж о том, как нестерпимо длинны ваши речи. Дон Жуан. Ах, вот как? А кто первый стал говорить длинные речи7 Впрочем, 
если мои рассуждения так утомительны для вашего интеллекта, вы можете 
оставить нас и возвратиться к любви, красоте и прочим вашим излюбленным 
банальностям. Дьявол (глубоко обиженный) Дон Жуан, вы несправедливы и невежливы. Я тоже 
сторонник интеллектуального общения. Кто еще способен так оценить его, 
как я? Я спорю честно и, мне кажется, достаточно убедительно опровергаю 
ваши положения. Если вам угодно, я готов продолжать разговор хоть целый 
час. Дон Жуан. Отлично. Давайте. Статуя. Сказать по правде, Жуан, я не вижу, чтоб вы пришли к какому-нибудь 
выводу. Но так как здесь нам приходится убивать не время, а вечность, 
прошу вас, продолжайте. Дон Жуан (с некоторым раздражением). Мой вывод у вас перед носом, вы, 
каменнолобый монумент. Согласимся, что Жизнь есть Сила, постоянно 
стремящаяся проявить себя в организованной форме; что червь и человек, 
мышь и мегатерий, сверчки, светлячки и святые отцы - все это более или 
менее удачные попытки найти для этой первобытной силы более совершенное 
выражение, причем идеалом служит существо всеведущее, всемогущее, 
непогрешимое и наделенное способностью полного и безошибочного 
самосознания, - короче говоря: бог. Дьявол. Я соглашаюсь ради продолжения спора. Статуя. Я соглашаюсь во избежание спора. Донна Анна. А я категорически возражаю в том, что касается святых отцов, и 
очень прошу вас не припутывать их к спору. Дон Жуан. Я сделал это исключительно ради аллитерации, Анна, и больше не 
собираюсь о них говорить. А теперь, поскольку других разногласий у нас 
пока не возникало, согласимся далее, что Жизнь свои попытки приближения 
к божественному идеалу не измеряла достигнутой красотой или физическими 
достоинствами; ведь еще наш друг Аристофан отметил, насколько 
совершенны в этом отношении птицы - их свободный полет, их яркое 
оперение, наконец, - прибавлю от себя, - трогательная поэтичность их 
любви и свивания гнезд. Так можно ли предположить, что Жизнь, будь ее 
целью красота и любовь, могла бы, сотворив птиц, обратить свои усилия 
на создание неуклюжего слона и уродливой обезьяны, нашей прабабушки? Донна Анна. Аристофан был язычник; но, кажется, вы, Жуан, немногим лучше 
его. Дьявол. Значит, вы пришли к выводу, что Жизнь стремилась к неуклюжести и 
безобразию? Дон Жуан. И не думал, господин дьявол; всем известно, что вы мастер искажать 
чужие мысли. Жизнь стремилась к созданию мозга - вот в чем была ее 
заветная цель Она стремилась к созданию органа, который сделал бы 
возможным не только самосознание, но и самопонимание. Статуя. Ну, уж это метафизика, Жуан. Какого дьявола.. (Дьяволу.) Простите, 
друг мой... Дьявол. Ничего, ничего, пожалуйста. Мне всегда лестно, когда мое имя 
употребляют для придания особой выразительности сказанному. Прошу вас 
не стесняться в этом смысле, командор. Статуя. Благодарю вас, вы очень любезны. Я, знаете, даже в раю не мог 
отстать от военной привычки к крепким выражениям. Вот о чем я хотел 
спросить Жуана: зачем все-таки Жизни заботиться о создании мозга? Зачем 
непременно понимать себя? Почему нельзя просто наслаждаться? Дон Жуан. Если б у вас не было мозга, командор, вы наслаждались бы, не зная, 
что наслаждаетесь,- и вам от этого не было бы никакой радости. Статуя. Так-то оно так. Но мне нужно ровно столько мозга, чтобы знать, что я 
наслаждаюсь. Я не хочу понимать, отчего я наслаждаюсь. Право, это ни к 
чему. Поверьте моему опыту: думать о своих удовольствиях - значит 
портить их. Дон Жуан. Вот почему интеллект не пользуется популярностью. Но для Жизни, 
для Силы, стоящей за человеком, интеллект необходим, потому что без 
него человек обречен слепо стремиться навстречу смерти. Подобно тому, 
как после многих веков борьбы Жизнь создала удивительный орган зрения, 
с помощью которого живой организм видит свой путь и все то, что ему на 
этом пути грозит или обещает радость, тем самым избегая тысячи прежде 
неотвратимых опасностей, - так она теперь создает орган зрения 
духовного, который позволит человеку видеть не только внешний мир, но 
цель и смысл самой Жизни, благодаря чему он сможет трудиться во имя 
этой цели, а не мешать ее достижению, близоруко преследуя свои узкие и 
личные цели. Ведь даже и сейчас есть только один тип человека, которому 
доступно истинное счастье, который всегда сохраняет всеобщее уважение 
среди сумятицы противоречивых интересов и иллюзий. Статуя. Вы говорите о военном? Дон Жуан. Командор, я говорю не о военном. Когда приближается военный, люди 
прячут серебряные ложки и спроваживают подальше жен и дочерей. Нет, не 
оружие и не героя я пою, а философа - того, кто, созерцая, хочет 
постигнуть выраженную в мире волю, размышляя, ищет путей претворения 
этой воли в жизнь и, действуя, стремится свершить ее тем путем, который 
подсказало размышление. Люди всех других типов мне давно уже надоели. 
Это просто скучные неудачники. Когда я жил на земле, вокруг меня 
постоянно рыскали разные ученые мужи, вынюхивая во мне слабое местечко, 
за которое можно было бы уцепиться. Врачи советовали мне позаботиться о 
своем теле и предлагали шарлатанские средства против мнимых болезней. Я 
отвечал, что не чувствую себя больным; они назвали меня невеждой и 
ушли. Врачи духовные советовали мне позаботиться о своей душе, но я 
чувствовал себя столь же здоровым духовно, как и телесно, и не хотел их 
слушать; они назвали меня безбожником и ушли. После них явился политик 
и сказал, что все в природе подчинено одной цели - добиться, чтобы он 
попал в парламент. Я сказал, что мне все равно, попадет он в парламент 
или нет; он назвал меня ренегатом и ушел. Тогда явился романтик, 
человек Искусства; он принес мне любовные песни, стихи и картины, и с 
ним я был дружен много лет к большому своему удовольствию и некоторой 
выгоде, так как его песни научили меня лучше слышать, картины - лучше 
видеть, а стихи - глубже чувствовать. Но в конце концов он привел меня 
к поклонению Женщине. Донна Анна. Жуан! Дон Жуан. Да, я стал находить в ее голосе всю музыку песен, в ее лице - всю 
красоту картин, в ее душе - весь жар поэзии. Донна Анна. И вероятно, потом разочаровались. Но ее ли вина, что вы наделили 
ее всеми этими совершенствами? Дон Жуан. Да, отчасти это ее вина. С удивительной инстинктивной хитростью 
она молчала и позволяла мне превозносить ее, приписывать ей то, что я 
сам видел, думал и чувствовал. Мой романтический друг был слишком беден 
и робок и потому зачастую не смел подойти к тем женщинам, которые своей 
утонченностью и красотой, казалось, отвечали его идеалу; так он и сошел 
в могилу, не утратив веры в мечту. Но мне судьба и природа 
благоприятствовали. Я был знатного происхождения и к тому же богат; 
если моя наружность не нравилась, льстили мои слова, хотя обычно мне 
и в том и в другом сопутствовала удача. Статуя. Фат! Дон Жуан. Вы правы; но даже мое фатовство нравилось. И вот оказалось, что 
стоит мне только затронуть воображение женщины, она уже готова дать мне 
уверить себя, что я любим; но, увенчав успехом мои искания, она никогда 
не скажет: "Я счастлива: моя страсть удовлетворена", но всегда сначала: 
"Наконец-то все преграды пали", а затем: "Когда мы опять увидимся?" Донна Анна. То же самое говорят и мужчины. Дон Жуан. Простите, я утверждаю, что никогда этого не говорил. Но женщины 
все как одна произносят именно эти две фразы. И я хочу сказать, что 
меня они всегда чрезвычайно смущали; ведь первая из этих фраз означала, 
что дама была движима единственным побуждением - прорвать мою оборону и 
приступом взять крепость; а во второй она довольно открыто заявляла, 
что отныне смотрит на меня как на свою собственность и намерена 
распоряжаться моим временем по своему усмотрению. Дьявол. Вот тут-то и сказалось ваше бессердечие. Статуя (качая головой). Не следует повторять слова, сказанные вам женщиной, 
Жуан. Донна Анна (строго). Они должны для вас быть священны. Статуя. Оно, положим, правда, что женщины всегда говорят именно эти слова. 
Насчет преград это бы еще ничего, но вот от второй фразы меня всегда 
немножечко коробило, разве только уж и вправду был влюблен по уши. Дон Жуан. После этого дама, которая до той поры жила беспечно и вполне 
счастливо, вдруг теряла покой, сосредоточивала на мне все свои помыслы, 
принималась хитрить, преследовать, подстерегать, следить, всячески 
стараясь удержать свою добычу, - добычей, как вы сами понимаете, был я. 
Но ведь я вовсе не того искал. Быть может, это все было вполне уместно 
и естественно, но где же музыка, живопись, поэзия, наслаждение, 
воплощенные в прекрасной женщине? И я бежал прочь. Так бывало не раз. 
Собственно говоря, именно это меня и прославило. Донна Анна. Вы хотите сказать - обесславило. Дон Жуан. От вас ведь я не убежал. Что же, вы осуждаете меня за то, что я 
бежал от других? Донна Анна. Вздор, сударь, вы забыли, что разговариваете с 
семидесятисемилетней старухой. Подвернись случай, вы бы точно так же 
убежали и от меня, - если бы я вас отпустила, конечно. Со мной это было 
бы не так легко, как с другими. Если мужчина сам не хочет соблюдать 
верность долгу и семейному очагу, его нужно заставить. Все вы хотели бы 
жениться на прелестных олицетворениях музыки, живописи и поэзии. Но это 
невозможно, потому что их не существует. Если обыкновенная плоть и 
кровь вам не подходит - останетесь вовсе ни при чем, только и всего. 
Ведь мирятся женщины с мужьями из плоти и крови, да еще и этого-то 
подчас маловато! Придется и вам примириться с женами из плоти и крови. 
Дьявол недоверчиво хмурится. Статуя делает гримасу. 
Я вижу, никому из вас это не нравится, но тем не менее это так; и, как 
говорится, хоть оно и не по вкусу, а придется проглотить. Дон Жуан. Дорогая сеньора, вы в нескольких фразах изложили всю сущность моих 
возражений против романтики. Вот именно потому я и отвернулся от моего 
романтического приятеля с художественной натурой - как он сам называл 
свое ослепление. Я поблагодарил его за то, что он научил меня 
пользоваться ушами и глазами, но сказал, что поклонение красоте, погоня 
за счастьем и идеализация женщины - все это в качестве жизненной 
философии гроша ломаного не стоит; он назвал меня филистером и ушел. Донна Анна. По-видимому, Женщина, несмотря на свои многочисленные 
недостатки, тоже кой-чему вас научила. Дон Жуан. Она сделала больше; она дала мне ключ ко всему, чему меня учили 
другие. Ах, друзья мои, когда преграды пали в первый раз - какое это 
было ошеломляющее открытие! Я ждал безумства, опьянения, всего того, 
что в юношеских грезах связывается с любовью; и что же - голова моя 
оставалась совершенно ясной и мысль работала с безжалостной четкостью. 
Самая завистливая соперница не разглядела бы в моей подруге столько 
изъянов, сколько видел я. Я не был обманут; я взял ее, не одурманивая 
себя наркозом. Донна Анна. Но вы ее взяли. Дон Жуан. В этом и заключалось откровение. До той минуты я никогда не терял 
господства над самим собой, никогда сознательно не делал шага, пока мой 
разум не обсудит и не одобрит его. Я мнил себя существом сугубо 
рационалистического склада, мыслителем. Вместе с глупым философом я 
восклицал: "Я мыслю, следовательно я существую". Но Женщина научила 
меня говорить: "Я существую, следовательно я мыслю". И еще "Я хотел бы 
мыслить еще глубже, следовательно я должен существовать еще 
интенсивнее". Статуя. Все это ужасно абстрактно и метафизично, Жуан. Если б вы были более 
конкретны и излагали свои мысли в виде занимательных анекдотов о своих 
любовных похождениях, вас было бы куда легче слушать. Дон Жуан. Ах, ну что тут еще говорить! Разве вы не понимаете, что, когда я 
оказался лицом к лицу с Женщиной, каждый фибр моего незатуманенного, 
мысляшего мозга советовал мне пощадить ее и спасти себя. Моя 
нравственность говорила: нет. Моя совесть говорила: нет. Мое рыцарское 
чувство и жалость к ней говорили: нет. Моя осторожность и опасение за 
себя говорили: нет. Мое ухо, искушенное тысячью песен и симфоний, мой 
глаз, изощренный в созерцании тысячи картин, не знали пощады, по 
косточкам разбирая ее голос, ее черты, ее краски. Я улавливал в ней 
предательское сходство с ее папашей и мамашей, по которому можно было 
угадать, чем она станет через тридцать лет. Я отмечал блеск золотого 
зуба в ее смеющемся ротике; вдыхая ее аромат, размышлял об отправлениях 
ее нервной системы. Романтические грезы, в которых я шествовал по 
райским долинам руку об руку с бессмертным, вечно юным созданием из 
кораллов и слоновой кости, покинули меня в этот великий час. Я 
вспоминал их, тщетно стараясь вернуть их обманчивую красоту; но они 
теперь казались мне пустой выдумкой; мое суждение оставалось 
неподкупным; на каждую попытку мозг мой сурово отвечал: нет. И вот, в 
ту самую минуту, когда я готовился принести даме свои извинения, Жизнь 
схватила меня и швырнула в ее объятия, как моряк швыряет объедки рыбы в 
клюв чайки или альбатроса. Статуя. Могли бы и не раздумывать столько. У вас та же беда, Жуан, что и у 
всех умных людей: мозгов слишком много. Дьявол. Но скажите, сеньор Дон Жуан, разве после этого вы не почувствовали 
себя счастливее? Дон Жуан. Счастливее - нет; умнее - да. В это мгновение я впервые познал 
самого себя, и через себя - мир. Я понял, как бесполезны всякие попытки 
ограничить условиями ту неотразимую силу, которая зовется Жизнью; 
проповедовать осторожность, тщательный выбор, добродетель, честь и 
целомудрие... Донна Анна. Дон Жуан! Критикуя целомудрие, вы оскорбляете меня. Дон Жуан. Ваше целомудрие я не критикую, сеньора, поскольку оно привело к 
появлению мужа и двенадцати детей. Будь вы даже распутницей из 
распутниц, вы не могли бы сделать больше. Донна Анна. Я могла бы иметь двенадцать мужей и ни одного ребенка; об этом 
вы не подумали, Жуан. И позвольте вам заметить, что человеческий род, 
ныне пополненный моими усилиями, потерпел бы от этого значительный 
ущерб. Статуя. Браво, Анна! Жуан, вы побеждены, разбиты, уничтожены. Дон Жуан. Вовсе нет, хотя это действительно был бы существенный ущерб. Я 
согласен, что донна Анна коснулась сути дела. Но тут ни при чем любовь, 
целомудрие или даже постоянство, потому что двенадцать детей от 
двенадцати разных отцов, быть может, еще лучше способствовали бы 
пополнению человеческого рода. Предположим, мой друг Оттавио умер бы, 
когда вам было тридцать лет; вы бы, конечно, недолго вдовели - для 
этого вы были слишком красивы. Предположим далее, что его преемник 
умер, когда вам было сорок; вы бы все еще были неотразимы, а женщина, 
которая дважды была замужем, выйдет и в третий раз, если ей 
представится к тому возможность. Во всяком случае, нет ничего 
невозможного или предосудительного в том, чтобы одна почтенная дама 
родила в течение своей жизни двенадцать детей от трех разных мужей. По 
всей вероятности, такая дама меньше оскорбляет закон, чем бедная 
девушка, родившая одного незаконного ребенка, которую мы обливаем 
грязью за это. Но осмелитесь ли вы утверждать, что она более строга к 
себе? Донна Анна. Она более добродетельна; для меня этого достаточно. Дон Жуан. В таком случае добродетель, очевидно, профессиональный признак 
женатых и замужних. Давайте смотреть на вещи просто, дорогая Анна. Сила 
Жизни уважает институт брака лишь потому, что она сама изобрела его, 
чтобы увеличить рождаемость и улучшить заботу о детях. Честь, 
целомудрие и прочие ваши нравственные фикции ни в малой степени ее не 
интересуют. Брак - самое непотребное из всех человеческих 
установлений... Донна Анна. Жуан! Статуя (протестующе). Ну, знаете ли... Дон Жуан (твердо). Да, самое непотребное; потому-то он так и популярен. А 
женщина, охотящаяся за мужем, - самое неразборчивое из всех хищных 
животных. Нет другого заблуждения, которое бы нанесло столько вреда 
человеческой совести, как привычка смешивать понятие брака с понятием 
нравственности. Бросьте, Анна! Не притворяйтесь шокированной: вы лучше 
нас знаете, что брак - это западня для мужчины, где приманкой служат 
обманчивые совершенства и показные добродетели. Когда ваша почтенная 
матушка угрозами и наказаниями принуждала вас заучить с полдюжины 
пьесок для спинета - что доставляло ей не больше удовольствия, чем вам, 
- разве она не думала только об одном: внушить каждому из ваших 
поклонников, что, женившись на вас, он заполучит ангела, чья музыка 
наполнит дом райскими мелодиями или, во всяком случае, будет убаюкивать 
его после обеда. Вы стали женой моего друга Оттавио; что ж, раскрывали 
вы хоть раз спинет с того дня, как церковь соединила вас? Донна Анна. Какой вы глупый, Жуан. У молодой замужней женщины есть дела 
поважнее, чем сидеть навытяжку за спинетом; вот и отвыкаешь постепенно 
от музыки. Дон Жуан. Если ее не любишь. Нет уж, поверьте мне: просто когда птичка в 
клетке - приманка больше не нужна. Донна Анна (язвительно). Зато уж мужчина никогда не снимает маски, даже 
после того, как в его клетку попалась птичка! Чтобы муж был груб, 
невнимателен, себялюбив - да разве это возможно! Дон Жуан. Что доказывают эти ответные упреки, Анна? Только то, что герой 
такая же грубая подделка, как и героиня. Донна Анна, Все это глупости. Есть много вполне счастливых браков. Дон Жуан. "Вполне" - это слишком сильно сказано, Анна. Вы просто имеете в 
виду, что разумные люди стараются ладить между собой. Отправьте меня на 
галеры, скуйте одной цепью с каторжником, у которого случайно окажется 
следующий номер, - и я должен буду принять этого невольного сотоварища 
и постараюсь ладить с ним. Говорят, общение между такими сотоварищами 
по большей части носит дружеский характер и нередко переходит в 
трогательную привязанность. Но от этого цепи еще не становятся желанным 
украшением, а галеры - обителью вечного блаженства. Люди, больше всего 
рассуждающие о радостях брака и нерушимости его обетов,- обычно те 
самые, которые заявляют, что если разбить цепи и дать узникам свободу, 
все общественное здание немедленно развалится. Нужно быть 
последовательным. Если узник счастлив, зачем сажать его под замок? Если 
нет - зачем делать вид, что он счастлив? Донна Анна. Во всяком случае, позвольте мне, старухе, сказать вам без 
обиняков: браки увеличивают население мира, а разврат - нет. Дон Жуан. А что, если наступит такая пора, когда это перестанет быть 
истиной? Ведь недаром говорят, что на всякое хотенье найдется уменье, 
и если Человек действительно хочет чего-нибудь, он в конце концов 
откроет способ добиться своего. Надо признать, вы, добродетельные дамы, 
и ваши единомышленники, - вы сделали все возможное для того, чтобы 
склонить Мужчину к убеждению, что величайшим благом в мире является 
добропорядочная любовь, под которой следует понимать поэзию, красоту и 
счастье обладания прекрасными, утонченными, нежными и любящими 
женщинами. Вы научили женщин ставить превыше всего собственную 
молодость, здоровье, изящество и утонченность. Так найдется ли в этом 
раю тонких чувств и переживаний место для детского визга и домашних 
забот? Не скажет ли в конце концов человеческая воля человеческому 
разуму: придумай, как мне узнать любовь, красоту, романтику, страсть 
без их оборотной стороны, без вечной обузы расходов, забот, тревог, 
болезней, страха смерти, без свиты нянек, слуг, докторов и учителей? Дьявол. Но все это, Дон Жуан, вы можете найти в моем царстве. Дон Жуан. Да, ценою смерти. Так дорого человек не склонен платить, он хочет, 
чтобы романтические наслаждения ада были доступны ему еще на земле, И 
способ достигнуть этого найдется; если воля тверда, мозг не спасует. 
Близок день, когда численность великих народов станет уменьшаться от 
переписи к переписи, когда коттедж в пять-шесть комнат будет стоить 
дороже фамильного замка, когда лишь преступная бесшабашность бедняков и 
тупое ханжество богачей будут мешать угасанию человеческого рода, 
отнюдь, впрочем, не способствуя его облагораживанию, - в то время как 
благоразумные смельчаки, бережливые эгоисты и корыстолюбцы, мечтатели и 
поэты, любители денег и солидного комфорта, поклонники успеха, 
искусства и любви поднимут против Силы Жизни оружие противозачаточных 
средств. Статуя. Все это очень громкие слова, мой юный друг; но если б вы дожили до 
возраста Анны или хотя бы до моего, вы бы узнали, что тот, кто сумел 
избавиться от страха перед нуждой, многодетностью и другими семейными 
заботами и намерен лишь наслаждаться радостями жизни, - только 
освободил в своем сознании место для страха перед старостью, уродством, 
немощью и смертью. Когда жена ничем не занята, она своими вечными 
требованиями забав и развлечений допекает бездетного труженика, как его 
не допекли бы и двадцать штук детей, и сама при этом терзается еще 
больше. И я не чужд суетности: молодым человеком я пользовался успехом 
у женщин, статуей - вызываю восторги критиков. Однако признаюсь: если 
бы у меня не было других занятий, как только утопать в наслаждениях, я 
давно удавился бы с тоски. Когда я женился на матери Анны - или, чтоб 
быть точным, когда я наконец сдался и позволил матери Анны женить меня 
на себе, - я знал, что утыкаю свою подушку шипами и что для меня, до 
той поры непобедимого щеголя-офицера, женитьба означает поражение и 
плен. Донна Анна (шокированная). Отец! Статуя. Очень сожалею, если я тебя огорчил, душенька; но уж раз Жуан сорвал 
последние лоскутки приличия с нашего разговора, не вижу, почему бы и 
мне не говорить прямо то, что я думаю. Донна Анна. Гм! Как видно, одним из шипов была я. Статуя. Нисколько; ты подчас даже бывала розой. Видишь ли, большая часть 
неприятностей, связанных с твоим воспитанием, доставалась на долю твоей 
матери. Дон Жуан. Позвольте задать вам один вопрос, командор: почему вы покинули 
небеса и явились сюда утопать, пользуясь вашим выражением, в том самом 
сентиментальном блаженстве, которое некогда могло заставить вас 
удавиться с тоски? Статуя (пораженная этими словами). А ведь он прав! Дьявол (встревоженный). Как! Вы хотите отступиться от своего слова? (Дон 
Жуану.) Все ваши философствования - не что иное, как скрытая 
пропаганда! (Статуе.) Вы уже забыли мертвящую скуку, от которой я 
предлагал вам укрыться здесь? (Дон Жуану.) А ваши предсказания насчет 
грядущего бесплодия и вымирания человеческой породы разве не побуждают 
нас еще сильнее отдаться тем радостям искусства и любви, которые, по 
вашему же признанию, воспитали вас, возвысили и облагородили? Дон Жуан. Я и не думал предсказывать неизбежность вымирания человеческой 
породы. Жизнь - будь то в ее слепом, аморфном проявлении или в любой из 
форм, которые она для себя создала, - не может стремиться к угасанию. 
Его превосходительство перебил меня, не дав мне кончить. Статуя. Я начинаю сомневаться, что вы вообще когда-нибудь кончите, друг мой. 
Вы страшно любите слушать собственные речи. Дон Жуан. Это верно; но вы уже столько терпели, что вам ничего не стоит 
дотерпеть до конца. Итак, задолго до того как бесплодие, о котором я 
говорил, станет чем-то более реальным, нежели простая вероятность, 
начнется реакция. Великая основная цель совершенствования рода, 
вознесения его до таких высот, которые сейчас кажутся 
сверхчеловеческими,- цель, пока еще скрытая ядовитым туманом любви, 
романтики, притворной стыдливости и утонченности чувств, - прорвет этот 
туман и засияет в солнечных лучах; и тогда никому больше не придет в 
голову путать ее с удовлетворением личных прихотей, с осуществлением 
несбыточных юношеских грез или житейских расчетов, свойственных более 
зрелому возрасту. В церковных наставлениях брачующимся будут полностью 
восстановлены самые откровенные места, которые сейчас частью сокращают, 
частью вовсе пропускают, из боязни оскорбить стыдливость жениха и 
невесты. Их будут почтительно выслушивать и принимать, потому что в них 
с трезвым целомудрием, серьезностью и ответственностью говорится об 
истинной цели брака; а все романтические клятвы и обеты, всякие "покуда 
смерть нас не разлучит" и тому подобное исключат из текста, как 
легкомысленную болтовню. Будьте справедливы к нашему полу, сеньора, и 
признайте: мы всегда утверждали, что отношения между полами не 
принадлежат к числу интимных или дружеских отношений. Донна Анна. Не принадлежат к числу интимных или дружеских отношений? Да есть 
ли отношения более глубоко интимные? более священные? более 
возвышенные? Дон Жуан. Да, если хотите, священные и возвышенные, Анна, но не интимные и 
не дружеские. Ваше отношение к богу священно и возвышенно, но 
осмелитесь ли вы назвать его интимным и дружеским? В отношениях между 
полами обе стороны являются безвольными проводниками всесветной 
созидательной энергии, которая пересиливает и отметает прочь все личные 
мотивы, уничтожая самую потребность в интимных отношениях. Он и она 
могут быть совершенно чужими, говорить на различных языках,