1 2 3 4 
   
Вспомнив Лысого Пера, Рони невольно вспомнила и Маттиса, и Ловису, и у нее заныло сердце. Но она забыла свою боль, как только подошла наконец к скале и увидела костер. Да, на каменной площадке перед пещерой Бирк развел огонь, чтобы Рони не озябла прохладной весенней ночью. Огонь трепетал, освещая все вокруг. Рони заметила его еще издалека и вспомнила слова Маттиса, которые он любил повторять: «Где дом, там и огонь».
   
«Но можно сказать и наоборот: „Где огонь, там и дом“», — подумала Рони. Отныне Медвежья пещера будет их домом!
   
Бирк спокойно сидел у костра и жевал жареное мясо. Он нацепил еще один кусочек на прутик и протянул его Рони.
   
— Я давно уже тебя жду, — сказал он. — Поешь, прежде чем начнешь петь Волчью песнь.
  
  
   
    
11
   
   
Как только они улеглись, каждый на свою подстилку из еловых ветвей, Рони попыталась спеть для Бирка Волчью песнь. Но когда она вспомнила, как Волчью песнь пела Ловиса для нее и Маттиса в то счастливое время, когда в замке все было еще по-старому, ее охватила такая тоска, что пресекся голос.
   
Да и Бирк уже почти заснул. Поджидая Рони, он весь день убирал пещеру после медведей, которые проспали там зиму. Потом он принес из лесу сухих дров для костра и свежих еловых ветвей для постелей. Одним словом, целый день он трудился не покладая рук, поэтому его так быстро одолел сон. Но Рони еще не спала. В пещере было темно и холодно, и все же она не мерзла. Бирк прикрыл еловый лапник, который настелил для нее, козьей шкурой, а она принесла из дома свое одеяло, сшитое из беличьих шкурок. Постель получилась мягкой, теплой, уютной, и не спала Рони вовсе не потому, что озябла. Просто ей никак не удавалось заснуть.
   
Она долго лежала с открытыми глазами, и на душе у нее было вовсе не так весело, как она ожидала. Но через вход в пещеру она видела светлеющее весеннее небо, слышала, как река гудит там, внизу, в своем каменном русле, и от этого ей стало легче.
   
«То же самое небо и над нашим замком, — думала она, — и та же река гудит совсем, как дома…»
   
И Рони заснула.
   
Они оба проснулись, когда солнце поднималось над рекой. Огненным шаром выкатывалось оно из густого утреннего тумана и, словно пожар, освещало ближние и дальние леса красным заревом.
   
— Я так озяб, у меня зуб на зуб не попадает, — сказал Бирк. — Но на рассвете холодней всего, скоро потеплеет. Ты рада?
   
— Костру я бы больше радовалась, — сказала Рони.
   
Она тоже дрожала от холода. Бирк раздул угли, которые все еще тлели под теплой золой. Они уселись у костра и стали есть хлеб, запивая его козьим молоком, которое Рони принесла с собой в деревянной фляге. Когда они допили молоко, Рони сказала:
   
— Теперь будем пить только воду из родника.
   
— Да, здесь не растолстеешь, — подхватил Бирк. — Но от этого не умирают.
   
Они взглянули друг на друга и рассмеялись. Их жизнь в Медвежьей пещере будет нелегкой, но это их нисколько не пугало. Рони уже забыла, что она так тосковала ночью. Они поели и согрелись, к тому же утро выдалось на редкость ясное, и они были свободны, как птицы. Только теперь они это ощутили. Все, что их угнетало и давило, осталось позади, и, не сговариваясь, они решили никогда больше не вспоминать о том, что было.
   
— Рони, — сказал Бирк, — ты понимаешь, как мы свободны? Так свободны, что хочется смеяться!
   
— Ага, и все это вокруг — наше царство, — сказала Рони. — Никто не может его у нас отнять или прогнать нас отсюда.
   
Они сидели у огня, пока не поднялось солнце, а внизу, у подножья скалы, гудела река и просыпался лес. Верхушки деревьев чуть дрожали от утреннего ветерка, где-то куковала кукушка, рядом дятел стучал по стволу кедра, а семейство лосей вышло на водопой. Рони и Бирку казалось, что им принадлежит и река, и лес, и все-все, что там живет.
   
— Заткни уши, Бирк, — сказала вдруг Рони. — Потому что я сейчас закричу. Это будет мой весенний крик!
   
И она закричала так громко, что эхо прокатилось по всем горам и долам.
   
— Знаешь, Рони, о чем я сейчас думаю? Надо успеть принести сюда мой арбалет, прежде чем слетятся на твой крик все злобные друды.
   
— Твой арбалет? — спросила Рони. — Откуда? Из башни Борки?
   
— Нет, — сказал Бирк, — из леса. Я не мог притащить сюда все сразу. Кое-что из вещей я спрятал внизу, в дупле, надо за ними сбегать.
   
— А мне Маттис еще не разрешал брать арбалет, — сказала Рони. — Но если ты дашь мне ножик, я сама сделаю себе лук.
   
— Ага, но только смотри не потеряй его! Это у нас самая ценная вещь. Без ножа мы в лесу пропадем!
   
— Да, есть вещи, без которых невозможно жить в лесу. Вот, например, бадейка для воды. Ты о ней подумал?
   
— Что толку, что я думал. Воду-то все равно носить не в чем.
   
— А я знаю, где ее взять.
   
— Ну?
   
— У родника в лесу, чуть пониже Волчьей Пасти. Туда ходит Ловиса за целебной водой. Вчера она послала Стуркаса за водой для Лысого Пера, у него живот заболел. Но за Стуркасом погнались две злобные друды, и он прибежал в замок без бадейки. Ловиса непременно заставит его сегодня за ней сходить, уж поверь мне. Но может, я успею прибежать туда до него.
   
И, не теряя ни минуты, оба они побежали вниз, а потом по лесу. И все же прошло немало времени, прежде чем они вернулись в Медвежью пещеру. Рони притащила бадейку, а Бирк — арбалет и все остальные вещи, которые он накануне спрятал в дупле. Все свои богатства он разложил на скалистой площадке перед входом в пещеру, чтобы показать их Рони: топор, брусок, котелок, рыболовные снасти, силки для ловли птиц, стрелы для арбалета и короткое копье — одним словом, самые необходимые предметы для тех, кто живет в лесу.
   
— А ты, оказывается, знаешь, что лесные жители сами добывают себе еду и защищаются от злобных друд и разных хищников, — сказала Рони.
   
— Конечно, знаю, — сказал Бирк. — Мы… — Но договорить он не успел, потому что Рони схватила его за руку и с испугом прошептала:
   
— Т-сс! Там кто-то есть. В пещере!
   
Затаив дыхание, они прислушались. Да, в глубине пещеры действительно слышался шорох, видно, кто-то воспользовался тем, что они так надолго ушли, и прокрался туда. Бирк схватил копье. Они стояли, не шелохнувшись, вслушиваясь в непонятные звуки.
   
В пещере явно кто-то ходил, и они испугались, потому что не знали, кто же это там ходит. Потом им показалось, что в пещере ходит уже не одно существо, а много, что вся пещера кишмя кишит какими-то неведомыми тварями. Быть может, там притаились злобные друды? И вдруг они всей стаей, разом, вылетят оттуда и начнут терзать их своими острыми когтями? Ни у Рони, ни у Бирка больше не было сил ждать и прислушиваться.
   
— Прочь, мерзкие твари! — закричал Бирк. — Вылетайте, если не боитесь самого острого копья в этом лесу!
   
Но никто не вылетел. Зато послышалось злобное шипенье:
   
— Ч-человеки в лес-су с-серых гномов-в-в! Вс-с-се с-с-серые гном-м-мы, кус-с-сайте и бейте их! Кус-с-сайте и бейте их!..
   
   
   
   
Рони прямо зашлась от злости:
   
— Вон из нашей пещеры! Убирайтесь, серые гномы!.. Проваливайте, не то я вырву все ваши космы!
   
И тут серые гномы в испуге толпой выбежали из пещеры. Они злобно глядели на Рони, щелкали языками и шипели, а она в ответ шипела на них. А когда Бирк пригрозил им копьем, они сломя голову ринулись вниз, цепляясь за выступы отвесной скалы, чтобы не сорваться.
   
Многим все же не удавалось удержаться, — они испуганно пищали и плюхались в пенистую воду реки. Бурное течение уносило серых гномов целыми стайками. Но в конце концов они, хоть и с трудом, но все же выбирались на берег.
   
— Гляди, как они здорово плавают! — воскликнула Рони.
   
— И хлеб едят не хуже! — добавил Бирк, когда, зайдя в пещеру, обнаружил, что эта нечисть слопала весь большой каравай.
   
Правда, других пакостей они натворить не успели, но то, что они побывали в пещере, уже было большой неприятностью.
   
— Дело дрянь! — сказала Рони. — Теперь во всем лесу только и будет разговоров, что про нас с тобой, про то, что мы живем в этой пещере, и каждая злобная друда будет знать, где нас найти.
   
Но в лесу нельзя бояться, это Рони твердили с детства. И оба они — и Бирк, и она — считали, что тревожиться заранее просто глупо. Поэтому они преспокойно убрали в пещеру все свои припасы, и оружие, и все прочее.
   
Потом они сходили за родниковой водой и закинули сеть в реку. На берегу они нашли плоские камни и сложили из них у входа в пещеру настоящий очаг. Только после этого они отправились далеко в лес за можжевельником, чтобы сделать Рони лук.
   
По дороге они увидели диких коней, которые паслись на поляне. Причмокивая и приманивая их ласковыми словами, попытались они подойти к Хитрюге и Дикарю, но ничего не вышло. Ни тот, ни другой жеребенок не собирались водить с ними дружбу. Легким скоком умчались они в гущу леса, где им никто не мешал спокойно щипать траву.
   
Остаток дня Рони просидела перед входом в пещеру, налаживая лук и выстругивая стрелы. На тетиву она пустила кусок своего кожаного ремешка. Потом долго и терпеливо училась стрелять из лука и в конце концов загубила обе стрелы. Она искала их в кустах до темноты, но безуспешно. Однако это ее не очень огорчило.
   
— Пустяки, завтра выстругаю новые.
   
— Смотри только не потеряй ножик, — снова предупредил ее Бирк.
   
— Ага, я знаю, это самое ценное, что у нас есть. Нож, да еще топор.
   
И вдруг они заметили, что уже наступил вечер. И почувствовали, что сильно проголодались. День прошел в хлопотах, все время ушло на какие-то дела. Они куда-то ходили, что-то приносили, за чем-то бегали, все складывали, приводили в порядок, и у них не было даже минутки, чтобы почувствовать голод. Зато теперь они до отвала наелись хлеба с козьим сыром и копченым мясом. Потом запили еду холодной ключевой водой.
   
В это время года темнело поздно. Но усталость в теле говорила, что день окончился и что пришла пора спать.
   
В темноте пещеры Рони спела для Бирка Волчью песнь, и, представьте, на этот раз получилось лучше. Но ей снова стало грустно, и она спросила Бирка:
   
— Как ты думаешь, о нас вспоминают в замке? Наши родители? А?
   
— По-моему, было бы странно, если бы не вспоминали, — ответил Бирк.
   
У Рони перехватило горло, и она помолчала, прежде чем смогла продолжить разговор:
   
— Быть может, им грустно?
   
Бирк подумал и сказал:
   
— Наверно, но только каждый грустит по-своему. Ундиса, конечно, грустит, но еще больше злится. А Борка места себе не находит от ярости, и все же печали в нем больше, чем злобы.
   
— Ловисе очень грустно, это я знаю, — сказала Рони.
   
— А Маттису? — спросил Бирк.
   
Рони долго молчала, потом сказала:
   
— Думаю, он рад, что я ушла. Легче будет меня забыть.
   
Ей хотелось верить в то, что она сказала. Но сердцем чувствовала, что это не так.
   
Ночью ей приснился Маттис. Он сидит на пеньке в густом лесу и так горько плачет, что от слез его образовался бочажок, на самом дне которого она сама, но маленькая, как в раннем детстве, играет шишками и камешками, которые он ей принес.
  
  
   
    
12
   
   
На следующее утро ребята чуть свет отправились к реке, чтобы проверить улов.
   
— Сеть надо вытаскивать раньше, чем закукует кукушка, — сказала Рони.
   
Она весело скакала по тропинке перед Бирком. Это была узенькая тропинка, которая петляла по молодому березняку, дружно сбегающему вниз по крутому откосу. Рони жадно вдыхала аромат нежных березовых листочков — как замечательно пахнут они весной! Поэтому она скакала и радовалась.
   
Бирк не спеша шел за ней, он еще не вполне проснулся и не сразу ответил:
   
— Если вообще есть смысл ее вытаскивать. Ты думаешь, там много рыбы?
   
— Знаешь, тут полно лососей, — сказала Рони. — Вот было бы отлично, если бы хоть один попался в нашу сеть.
   
— Отлично было бы, моя милая сестра, если бы ты не плюхнулась в воду.
   
— И это будет мой первый весенний плюх!
   
— Ага, весенний плюх! — воскликнул он со смехом. — Эта тропинка прямо создана для весенних плюхов. Кто ее протоптал? А?
   
— Маттис. А кто же еще? — ответила Рони. — Давным-давно, когда он еще перебирался летом в Медвежью пещеру. Ой, как он любит лососину! С детства он считал ее лучшим лакомством.
   
И Рони замолчала. Сейчас ей не хотелось думать о том, что любит или чего не любит Маттис. Тут ей вспомнился ее сон — его она тоже хотела как можно скорее забыть. Но эти мысли, словно назойливые мухи, все возвращались и возвращались. Пока она не увидела бьющегося в сети, сверкающего чешуей лосося.
   
Вот так рыбина! Такой хватит на неделю, не меньше. Выпутывая здоровенного лосося из сети, Бирк радостно сказал:
   
— Теперь голодная смерть тебе не угрожает, сестра моя. Это точно.
   
— Точно, — сказала Рони. — Но только до тех пор, пока не наступит зима.
   
Однако до зимы было еще далеко, что сейчас о ней думать?… Пока хватает и других забот.
   
   
   
   
Они потащили лосося наверх, к пещере. Выпотрошенный, покачивался он на палке, пропущенной сквозь его жабры. Кроме того, они еще прихватили и поваленную порывом сильного ветра березку, подвязав ее комель ремешками к своим поясам. Они как бы впряглись в нее и, словно пара дружных коней, поволокли тяжелый ствол на гору. Ведь без толстого дерева им теперь не обойтись. Надо выдолбить миски и смастерить другие предметы домашнего обихода.
   
Перед тем, как тащить березку наверх, Бирк обрубил у нее все ветви, но при этом топор выскочил у него из рук и оцарапал ногу. Из ранки брызнула кровь, и Бирк оставлял за собой по тропинке кровавый след, но он не обращал на это никакого внимания.
   
— Пустяки! — сказал он. — Потечет — перестанет.
   
— А ты не задавайся! — сказала Рони. — Может, сюда забредет медведь, учует запах крови и побежит по твоему следу, полакомиться.
   
Бирк рассмеялся:
   
— А моим копьем он не хочет полакомиться?
   
— Ловиса, — задумчиво проговорила Рони, — всегда прикладывала к кровоточащим ранам сухой белый мох. Пожалуй, мне тоже надо им запастись, кто знает, когда ты снова рубанешь себя топором.
   
И Рони в тот же день принесла из леса немного мха и разложила его на солнце, чтобы высушить. А Бирк за это время поджарил большую рыбину.
   
Лососины они наелись до отвала. Много дней кряду они только и делали, что жарили лососей да выдалбливали березовые миски. Заготовить для них чурбаки было делом нехитрым. Вот дети и рубили по очереди топором, и уже через несколько дней перед входом в пещеру лежали штук пять отличных чурбачков, которые, казалось, только и ждали того, чтобы стать мисками.
   
Поначалу они решили выдолбить пять штук. Однако уже на третий день Рони вдруг спросила:
   
— Как ты считаешь, Бирк, что хуже: давиться жареной лососиной или долбить ножом дерево до кровавых мозолей на ладошках?
   
Бирк не знал, что ответить — и то и другое вызывало у него одинаковое отвращение.
   
— Эх, была бы стамеска! Резать дерево ножиком — мартышкин труд.
   
Ведь кроме ножа, у них ничего острого не было, и они, сменяя друг друга, старательно долбили чурбаки, пока не получалось нечто, отдаленно напоминающее миску.
   
— Клянусь, что никогда в жизни больше не возьмусь за миску! — воскликнул Бирк. — Давай сюда нож. Я наточу его в последний раз.
   
— Нож? — переспросила Рони. — Он у тебя.
   
Бирк покачал головой.
   
— Нет, ты его взяла. Где он?…
   
— Нету у меня ножа, — сказала она. — Ты что, не слышишь? Нету.
   
— Куда ты его дела?
   
Рони разозлилась:
   
— Это ты его куда-то задевал, а не я. Ты последний строгал.
   
— Нет, ты, — сказал Бирк.
   
Рони помрачнела и молча принялась искать нож. Она искала везде: и в пещере, и на площадке, и снова в пещере, и снова на площадке. Ножа нигде не было.
   
Бирк недобро взглянул на Рони.
   
— Я тебя предупреждал: без ножа мы в лесу пропадем.
   
— Во-первых, — сказала Рони, — надо было тебе лучше за ним глядеть. А во-вторых, только гады валят с больной головы на здоровую.
   
Бирк побледнел.
   
— Ну что, дочь разбойника, верна себе? Чуть что — выпускаешь когти! И я почему-то должен дружить с тобой!
   
— А кто тебе велит, разбойник из шайки Борки! Дружи со своим ножом, если сумеешь его найти… А вообще, катись-ка ты ко всем чертям!..
   
И, громко всхлипнув, она выскочила из пещеры. Бежать, бежать в лес, хоть в тартарары, только не видеть этого гада. Никогда не видеть! И никогда больше не говорить с ним.
   
Бирк глядел ей вслед и злился все больше и больше.
   
— Вот-вот, — кричал он, — пусть тебя утащат злобные друды, ты с ними одной породы!
   
Тут взгляд его упал на мох, который подсыхал на солнце. Глупая выдумка Рони! И Бирк со зла раскидал его ногами. Подо мхом лежал нож. Он долго глядел на него, прежде чем поднять. Ведь они так старательно искали его везде, и во мху, к слову сказать, тоже. Как же нож оказался здесь и по чьей вине?
   
В том, что они натаскали на площадку этот дурацкий мох, виновата была Рони. Это ее затея. Да и вообще она какая-то ненормальная, упрямая как осел. Вот пусть теперь побродит по лесу, пока не одумается.
   
Бирк методично точил нож, пока он снова не стал острым. Потом несколько раз подкинул его на ладошке и почувствовал, как надежно и удобно лежит он в руке. Отличный нож, который к тому же и не пропал. Зато злость у Бирка пропала, исчезла за то время, что он возился с ножом. Теперь все в порядке. Нож есть. Вот только Рони нету. Неужели поэтому у него так ноет в груди?
   
«Дружи со своим ножом!»— вот что она ему крикнула. И злость вспыхнула в нем с новой силой… А собственно говоря, где она собирается жить в лесу? Конечно, его это не касается. Она может бегать, где ей заблагорассудится… И если она не вернется, причем скоро, пусть пеняет на себя. Да он ее теперь просто не пустит в Медвежью пещеру. Ни за что! И ему захотелось немедленно ей это сказать. Но не станет же он из-за нее бегать по лесу, как сумасшедший.
   
Конечно, она скоро вернется и будет просить, чтобы он пустил ее назад, и вот тогда он ей скажет: «Раньше надо было приходить, теперь поздно. Вот так!!!»
   
Эту фразу он произнес вслух, чтобы услышать, как она звучит, и испугался. Разве можно так говорить со своей сестрой! Правда, она сама этого хотела. Он, что ли, выгнал ее? Чтобы убить время, Бирк съел немного лососины. Первые несколько дней рыба казалась необычайно вкусной, но теперь, когда ее ели уже десять дней кряду, она просто в горло не лезла.
   
Но все же это хоть какая-то еда. А что съешь, мотаясь по лесу? Что ест Рони? Небось только коренья да съедобные листья, если она их находит. Но это тоже его не касается. Пусть бродит по лесу, пока не погибнет. Значит, она этого хочет, раз не возвращается.
   
Время шло, и без Рони было до ужаса пусто. Бирк не знал, чем себя занять. А ноющая боль в груди все усиливалась.
   
Он видел, что с реки начал подниматься туман. И вспомнил, как однажды боролся из-за Рони с подземными духами, которые приманили ее своим пением. Она так сурово обошлась с ним тогда, даже укусила в щеку! У него так и остался небольшой шрам. Но до чего же она ему все-таки нравится! Да, она понравилась ему с первого взгляда. Но Рони этого не знала. Он никогда ей этого не говорил. А теперь уже поздно. Теперь ему придется жить одному в этой пещере. Со своим ножом… И как только она могла сказать ему такие злые слова? Он, не задумываясь, швырнул бы этот злополучный нож в реку, только бы Рони вернулась, теперь он это хорошо понимал.
   
По вечерам над рекой часто поднимался туман, пугаться тут не из-за чего. Но разве можно быть уверенным, думал он, что туман этот не по всему лесу? И тогда подземные духи из своих глубин снова начнут заманивать Рони своим пением. А кто ее удержит? Но ведь теперь и это его уже не касается. Ладно, будь что будет, он не в силах больше ждать ее. Он должен бежать за ней в лес. И во что бы то ни стало найти Рони.
   
Бирк бежал так долго, что у него перехватило дыхание. Он искал ее на всех тропинках и во всех местах, где она, как ему казалось, могла бы скрываться. Он выкрикивал ее имя так громко, что пугался звука своего голоса. К тому же он боялся привлечь внимание любопытных злобных друд.
   
«Пусть тебя утащат злобные друды!» — крикнул он ей вслед.
   
И чувство жгучего стыда охватило его, когда он вспомнил об этом. Возможно, они и унесли Рони, раз ее теперь нигде нет. А может, она с повинной вернулась в замок? Может, бухнулась на колени перед Маттисом и просит его, и молит, чтобы он простил ее, глупую, и разрешил жить дома и снова быть его дочкой?
   
А вот разрешения вернуться назад, в Медвежью пещеру, она никогда не попросит и молить не будет, ведь она тоскует только по Маттису. Бирк это знает, хотя она и старалась скрыть от него свои чувства. Теперь она, наверное, радуется, что нашла повод сбежать из Медвежьей пещеры и бросить его. А ведь он хотел стать ее братом!
   
Больше искать смысла не имело. Это ясно! Ничего не оставалось, как только вернуться назад, в пещеру. Одному, как это ни горько!
   
Весенний вечер был прекрасен, как чудо, но Бирк не замечал его красоты. Он не ощущал благоухания трав и листьев, не слышал, что поют птицы, не видел цветов на полянках и чувствовал только, что его сердце сжимается от горя.
   
Вдруг он услышал, что где-то далеко заржала лошадь. Будто в смертельном страхе. Он побежал в ту сторону, а ржание звучало все громче, все отчаяннее. Наконец он увидел, что посреди маленькой полянки, окруженной елями, стоит кобыла, а из рваной раны на ее шее струится кровь. Кобыла испугалась Бирка, он это заметил, но не убежала, а только закричала еще отчаянней, словно прося у него и помощи, и защиты.
   
— Бедняга, — сказал Бирк. — Кто это тебя так?… 
   
И тут появилась Рони. Она выбежала из ельника и понеслась навстречу Бирку. Слезы текли по ее щекам.
   
— Ты видел медведя? — крикнула она. — Ой, Бирк, он задрал ее жеребеночка, он убил его!
   
И хоть Рони горько плакала, Бирк не помнил себя от радости. Рони жива, невредима, ее не тронул медведь. Какое счастье! Ни злые друды, ни Маттис не отняли ее у него.
   
Рони стояла возле кобылы и с ужасом глядела, как из раны на шее течет кровь. Потом голос Ловисы как бы заговорил в ней, она разом поняла, что нужно делать.
   
— Белый мох! Принеси его поскорее, не то она изойдет кровью! — крикнула Рони Бирку.
   
— А ты? Ты не можешь здесь остаться одна, если медведь поблизости.
   
— Беги в пещеру, беги! — кричала Рони. — Я должна остаться с кобылой, ей нужна сейчас ласка. И белый мох! Ну, беги, Бирк, быстро!
   
И Бирк побежал.
   
А пока его не было, Рони обнимала лошадь за шею и шептала ей в ухо, как умела, ласковые слова. И кобыла стояла не двигаясь, словно понимала их. Она больше не ржала, правда, может, от того, что слишком ослабела. Время от времени все ее тело сотрясала судорога. Медведь нанес ей ужасную рану. Бедняжка пыталась защитить своего жеребенка, но медведь его все равно задрал. И может, теперь лошадь чувствовала, как и из нее по каплям, медленно, но неумолимо вместе с кровью вытекает сама жизнь.
   
Темнело. Скоро спустится ночь, и, если Бирк сейчас не вернется, бедная кобыла больше не увидит солнца.
   
Но Бирк вернулся и принес большую охапку белого мха. Никогда еще Рони не была так рада Бирку, это она ему когда-нибудь обязательно скажет, но не теперь, теперь надо действовать. И побыстрей!
   
   
   
   
Они вместе приложили белый мох к ее ране и увидели, что он тут же намок от крови. Тогда они положили сверху еще слой и закрепили его, как смогли, своими ремешками. Кобыла покорно стояла и не мешала им — она, видно, понимала, что ее лечат. А вот лохматый тюх, который выглядывал из-за ближайшей ели, этого не понимал.
   
— Зачемханцы выханцы такханцы делаетеханцы? — мрачно спросил он.
   
Рони и Бирк обрадовались, увидев лохматого тюха, потому что это означало, что медведь ушел. Ведь медведи и волки боятся лесной нечисти. Ни лохматым тюхам, ни темным троллям, ни злобным друдам, ни серым гномам нечего остерегаться хищных зверей. Учуяв их запах, медведь в страхе припускается в лесную чащу так, что только пятки сверкают.
   
— Жеребенокханцы, — проговорил лохматый тюх, — большеханцы неханцы прыгаетханцы. Нетуханцы егоханцы.
   
— Это мы знаем, — печально ответила Рони.
   
Всю ночь они не отходили от кобылы, почти не спали и окоченели, но даже не замечали этого. Они сидели рядышком под густой елью. И говорили о чем угодно, но только не о ссоре. Словно они о ней забыли. Рони собиралась рассказать Бирку про то, как медведь задрал жеребенка, но не смогла, это было слишком тяжело.
   
— Да в любом лесу это случается, — сказал Бирк.
   
После полуночи они сменили мох на ране, потом немножко поспали и проснулись, когда стало светать.
   
— Гляди, рана уже не кровоточит. Мох сухой, — сказала Рони.
   
Они отправились к своей пещере, ведя за собой кобылу. Ведь нельзя же было оставить ее одну. Бедняга с трудом передвигала ноги, но все же охотно шла.
   
— На такую крутизну даже не всякая здоровая лошадь поднимется, — сказал Бирк. — Где мы ее поставим?
   
Неподалеку от пещеры был родничок, он вился между корнями елей и берез. Там они обычно брали воду. И теперь привели туда кобылу.
   
— Пей, — сказала Рони, — чтоб у тебя новая кровь прибывала.
   
Кобыла долго и жадно пила. Потом Бирк привязал ее к дереву.
   
— Тебе придется остаться у нас, пока не заживет рана, — сказал он. — Здесь тебе ничего не грозит.
   
— Не убивайся так. — Рони погладила кобылу. — На будущий год у тебя будет другой жеребеночек.
   
И тут она увидела, что из сосцов кобылы капает молоко.
   
— Это молоко для твоего жеребенка, но теперь ты можешь его нам отдать.
   
Рони побежала в пещеру и вернулась с деревянной миской. Вот наконец и она пригодилась.
   
И она подоила кобылу. Набралась полная миска молока. Для кобылы было большим облегчением, что ее набрякшее вымя опустело. А Бирк очень любил молоко.
   
— Теперь у нас появилось домашнее животное, — сказал он. — Лошади надо дать имя. Как бы ее назвать?
   
— Давай назовем ее Лита, — предложила Рони, не задумываясь. — У Маттиса в детстве была кобыла, которую так и звали — Лита.
   
Оба решили, что Лита — отличное имя для кобылы, которая, это уже было ясно, не умрет от потери крови. Они нарвали травы, принесли Лите, и она стала жадно есть. И только тут Бирк и Рони почувствовали, что они сами голодны. Им пора возвращаться назад, в пещеру, и отдохнуть.
   
Когда они уходили от Литы, кобыла повернула голову и тревожно поглядела им вслед.
   
— Не бойся, — крикнула Рони, — мы скоро вернемся. И спасибо тебе за молоко.
   
Пить свежее молоко, да еще охлажденное в роднике, что может быть лучше. Они сидели на площадке перед входом в пещеру, ели хлеб, запивали его молоком и глядели, как всходит солнце.
   
— Жаль только, что у нас нет ножа, — сказала вдруг Рони.
   
И тогда Бирк вынул нож из кармана и протянул ей.
   
— Я нашел его, — сказал Бирк. — Он лежал себе под мхом и тихонько ждал, пока мы ссорились.
   
Рони долго сидела молча, потом сказала:
   
— Знаешь, о чем я думаю? О том, как легко все разрушить, и из-за чепухи…
   
— Вот и давай теперь, — сказал Бирк, — остерегаться чепухи… А знаешь, о чем я думаю? О том, что ты мне дороже, чем тысяча ножей!
   
Рони поглядела на него и улыбнулась.
   
— Ты что, обалдел, что ли?
   
Так Ловиса говорила иногда Маттису.
  
  
   
    
13
   
   
Мелькали дни, весна сменилась летом, пришла жара. И дожди. Несколько суток подряд дождь хлестал как из ведра, и лес напился до отвала и стал свежим и зеленым, как никогда прежде. А когда дождевые тучи ушли, и снова засветило солнце, лес заблагоухал такими ароматами, что Рони спросила Бирка, пахнут ли другие леса, как их лес. И Бирк ответил, что, скорее всего, нет.
   
Рана у кобылы давно уже зажила. Они отпустили Литу на волю, она теперь жила в табуне диких лошадей, но молоко у них было по-прежнему. Под вечер табун всегда пасся на лужайке недалеко от пещеры, и каждый вечер Рони и Бирк ходили на эту лужайку и звали: «Лита! Лита!» Она откликалась, и ребята шли на ее ржание. Она хотела, чтобы ее доили.
   
Остальные лошади в табуне тоже скоро привыкли к ним, к этим человеческим детенышам, и больше их не боялись. Пока Рони доила Литу, другие лошади подходили совсем близко и с любопытством глядели на них — прежде они никогда ничего подобного не видели. Хитрюга и Дикарь тоже частенько подходили к ним чуть ли не вплотную, так что Лита прижимала уши и, казалось, вот-вот рассердится. Но их это ничуть не смущало. Резвясь, кони толкали друг друга, прыгали, вставали на дыбы — ведь они были еще жеребята и им просто хотелось поиграть. И вдруг они ни с того ни с сего срывались с места, галопом мчались к лесу и скрывались в чаще.
   
Но на следующий вечер кони снова паслись на лужайке и ни на шаг не отходили от Литы, пока ее доили. Бирк и Рони всегда разговаривали с Хитрюгой и Дикарем, и в конце концов жеребята настолько освоились, что позволяли себя погладить. Бирк и Рони гладили их весьма усердно, и это как будто очень нравилось молодым коням. И все же в их глазах была не покорность, а нечто вроде «нас не проведешь!».
   
Но вот однажды настал вечер, когда Рони сказала:
   
— Помнишь, я решила скакать верхом — значит, пора начинать.
   
В этот вечер Литу доил Бирк, а Хитрюга и Дикарь, как обычно, стояли рядом и глазели.
   
— Ты слышал, что я сказала?
   
Она обращалась к Хитрюге. И вдруг схватила его за гриву и взлетела ему на спину. Он сбросил ее, но не так мгновенно, как в первый раз. Но теперь она была к этому уже подготовлена и знала, чего ей ждать. Когда же она снова вскочила ему на спину, он долго прыгал, лягался, но никак не мог ее скинуть. Правда, в конце концов ему это все же удалось, и Рони, вскрикнув от злости, снова очутилась на траве. К счастью, расшиблась она не сильно, хоть и больно стукнулась о землю.
   
— Ты как был Хитрюгой, так им и остался, — сказала она, вставая и потирая локоть. — Но учти, я не сдамся!
   
Она и в самом деле не сдалась. Каждый вечер, подоив Литу, Рони и Бирк пытались все снова и снова подчинить себе коней. Но кони оказались просто необучаемыми, и Рони тысячу раз летела на землю, ловко сброшенная Хитрюгой.
   
— Теперь у меня все тело болит, просто живого места нет, — сказала она и шлепнула Хитрюгу по крупу. — И это твоя работа, наглец.
   
Хитрюга спокойно стоял — казалось, он был очень доволен.
   
А Бирк тем временем продолжал свое единоборство с Дикарем. Дикарь был таким же своенравным конем, как и Хитрюга, но у Бирка все-таки хватало силы удерживаться у него на спине. Да, он, представьте, усидел верхом, держась за холку, и Дикарь, вконец выбившись из сил, сдался.
   
— Гляди, Рони, — крикнул Бирк. — Он больше не вскидывается!
   
Дикарь испуганно косился, ржал, но с места не трогался. А Бирк все оглаживал его и так безудержно расхваливал, что Рони даже возмутилась:
   
— Нечего уж так распинаться, он такой же наглец, как мой Хитрюга, и все.
   
Ее злило, что Бирк совладал со своим конем раньше, чем она со своим. А ей все никак не удавалось одолеть Хитрюгу. Но еще больше она разозлилась, когда на следующий вечер Бирк велел ей подоить Литу, хотя был его черед, и, пока она послушно стояла на коленях возле кобылы, он гарцевал вокруг на своем Дикаре, выхваляясь, какой он молодец.
   
— Ну, ладно, — сказала вдруг Рони, — синяки синяками, а вот кончу доить, и мы покажем, как скачут верхом.
   
И она показала. Хитрюга, ничего не подозревая, мирно пасся неподалеку. Он и опомниться не успел, как Рони снова оказалась у него на спине. До чего же это ему не понравилось! Но как он ни старался ее скинуть, как ни взвивался на дыбы, как ни лягался, ничего у него не получалось, и от этого он становился все более злым и строптивым.
   
Ну, нет, на этот раз ему с ней не справиться, это Рони твердо решила. Она крепко вцепилась в его гриву, впилась коленками в его бока и, несмотря на все ухищрения Хитрюги, усидела. И тогда он во весь опор понесся с ней в лес. Ветки молодых сосенок и елей хлестали ее по ушам. Да-да, Хитрюга мчался таким диким галопом, что Рони в страхе закричала:
   
— Помогите!.. Он меня убьет!.. Помогите!..
   
А Хитрюга просто обезумел. Он мчался вперед, словно спасал свою жизнь, и Рони понимала, что в любой момент он может скинуть ее на землю, и она сломает себе шею.
   
   
   
   
Бирк на Дикаре помчался за ними следом. Этот жеребенок не знал себе равных в беге. Он скоро догнал Хитрюгу и перегнал его. Тогда Бирк вдруг осадил своего коня. И Хитрюга, который мчался за ним следом, тоже остановился, да так резко, что Рони едва не перелетела через его голову. Но она все же не выпустила гривы из рук и тут же выпрямилась, будто сидела в седле.
   
Хитрюга стоял смирно и тяжело дышал, он был явно озадачен. Бес строптивости покинул его. Взмыленный, он дрожал мелкой дрожью. И вот тогда Рони стала оглаживать его по спине, похлопывать ладонью по крупу и хвалить за то, что он так замечательно скакал.
   
— А по-настоящему, — сказала Рони, — надо бы тебе всыпать как следует. Просто чудо, что я осталась жива!
   
— Еще большее чудо, что мы едем верхом, — сказал Бирк. — Теперь оба эти негодяя знают, что от них требуется, кого здесь надо слушаться.
   
Неторопливой рысцой вернулись они к Лите, взяли надоенное молоко и отпустили Хитрюгу и Дикаря отдохнуть и порезвиться, а сами пошли к пещере.
   
— Бирк, по-моему, Лита дает теперь меньше молока, чем прежде, — сказала Рони.
   
— Скоро у нее совсем пропадет молоко. Она, видно, ждет нового жеребеночка.
   
— И мы снова будем пить одну родниковую воду. Да и хлеб у нас тоже скоро кончится.
   
Мука, которую Рони принесла из дому, была на исходе. В последний раз они испекли лепешки на камнях в своем очаге. Правда, в Медвежьей пещере еще было немного черствого хлеба, но надолго его не хватит. И все же это не означало, что им угрожает голод. Ведь вокруг раскинулось так много озерец с рыбой, да и дичи в лесу еще полным-полно. Тетеревом или глухарем они всегда разживутся, если нечего будет есть. Рони сушила также съедобные травы и листья — одним словом, собирала все, что можно есть, этому она научилась у Ловисы. И теперь уже поспевала земляника. Полянки краснели от спелых ягод, — казалось, они сами излучают свет. А вскоре, глядишь, и черника поспеет.
   
— Нет, голодать нам не придется, это точно, — сказала Рони. — Но хлеба и молока нам будет все-таки здорово не хватать.
   
День, когда у них не стало хлеба и молока, наступил раньше, чем они ожидали. Конечно, Лита по-прежнему отвечала им, когда они окликали ее вечером на поляне, но она уже не хотела, чтобы ее доили, это они заметили. Теперь Рони выдаивала всего по нескольку капель, и всем своим поведением Лита явно давала понять, что доить ее больше не следует. И тогда Рони обхватила ее голову руками и заглянула ей в глаза.
   
— Спасибо тебе, Лита, за молоко, которое ты нам давала. На следующий год у тебя будет новый жеребенок, ты это знаешь? И тогда снова появится молоко, но, правда, не для нас, а для твоего жеребенка.
   
Рони погладила кобылу. Ей хотелось верить, что Лита поняла ее слова, и, обернувшись к Бирку, она сказала:
   
— Ты тоже должен ее поблагодарить.
   
Бирк так и сделал. Они долго еще стояли возле Литы, а когда стало смеркаться и они пошли наконец к пещере, кобыла проводила их часть пути. Казалось, она понимает, что пришел конец этому удивительному приключению, которое никак не вписывалось в ее жизнь дикой лошади. Маленькие люди, которые с ней так хорошо обошлись, уходили теперь от нее, а она стояла и смотрела им вслед, пока они не исчезли в ельнике. Тогда она вернулась в свой табун.
   
Рони и Бирк видели ее иногда, когда приходили на поляну, чтобы скакать верхом, окликали ее, и она всегда отвечала им ржанием. Но ни разу больше она не покинула своего табуна и не подошла к ним. Она была дикой лошадью и никогда не станет домашним животным.
   
Зато Хитрюга и Дикарь неслись к Рони и Бирку галопом, едва их завидев. Скакать, обгоняя друг друга, с всадником на спине стало теперь для них самым большим удовольствием. А Рони и Бирк радовались этим веселым скачкам по лесу, уж конечно, не меньше коней.
   
Но вот однажды во время такой прогулки верхом за ними погналась злобная друда. И это повергло лошадей в такой неописуемый ужас, что управлять ими стало невозможно. В конце концов Рони и Бирку ничего не оставалось, как спрыгнуть на землю, отпустив лошадей на волю. Ведь без всадников Хитрюге и Дикарю опасаться было нечего: злобные друды ненавидели и преследовали только людей, а обитателей леса не трогали.
   
   
   
   
Но Рони и Бирку угрожала серьезная опасность. Они это прекрасно понимали и испугались не на шутку. Они тут же разбежались в разные стороны, чтобы друда не смогла поймать их обоих вместе. А она по глупости своей наверняка захочет схватить их одновременно. И в этой их уловке была единственная надежда на спасение.
   
Пока злобная друда гналась за Бирком, Рони успела спрятаться. А Бирк уже просто не знал, что ему делать, где притаиться. Но к счастью, друда вдруг вспомнила про Рони, заметалась в поисках девочки и на миг выпустила Бирка из поля зрения. Воспользовавшись этим, он тут же юркнул в щель между двумя валунами. Там он долго сидел, не решаясь пошевельнуться, — боялся, что эта мстительная тварь все же обнаружит его укрытие.
   
   
   
   
Но оказывается, у злобных друд нет памяти, для них существует только то, что они сейчас видят. Так как и Рони, и Бирк вдруг скрылись, она в тот же миг перестала искать людей, которым собиралась выцарапать глаза. Дрожа от злобы, она полетела назад, в горы, к своим сестрам. Бирк видел, как злобная друда взмыла ввысь и исчезла. Он подождал еще немного, убедился, что она не возвращается, и позвал Рони.
   
Когда же Рони выползла из-под елки, они принялись плясать на радостях, что спаслись. Какое счастье! Ни одного из них злобная друда даже не царапнула, а ведь могла бы унести в свое логово на вершине горы, и им пришлось бы всю жизнь провести в заточении.
   
— Я знаю, — сказала Рони, — в нашем лесу бояться нельзя. Но если друда кружит прямо у тебя над головой и вот-вот коснется крыльями твоих ушей, то и вправду становится как-то не по себе.
   
Хитрюги и Дикаря, конечно, и след простыл, поэтому весь долгий обратный путь в Медвежью пещеру Рони и Бирку пришлось проделать пешком.
   
— Я готов всю ночь вот так шагать, — сказал Бирк, — только бы злобные друды не пугали тебя.
   
И они пошли по лесной тропинке, держась за руки, и болтали не закрывая рта, веселые и возбужденные после страха, которого натерпелись. Темнело, наступал прекрасный летний вечер, и они говорили о том, как им хорошо здесь, в лесу, хотя где-то поблизости и существуют злобные друды. Как замечательно жить вот так, на воле — днем под солнцем, ночью под луной и звездами, и слышать тихий ход времен года: весну, которая уже прошла; лето, которое теперь в самом разгаре; осень, которая скоро наступит…
   
— Но зимой… — начала было Рони и осеклась.
   
Они видели, как лохматые тюхи, темные тролли и серые гномы шмыгают в кустах и с любопытством следят за ними из-за елок и валунов.
   
— А ведь всей этой нечисти тут хорошо зимой. Живут себе припеваючи, не зная ни забот, ни печали, — сказала Рони.
   
И снова умолкла.
   
— Сестра моя, сейчас лето, — ответил ей Бирк.
   
Да Рони и сама чувствовала всем своим существом, что сейчас лето.
   
— Эти дни я буду помнить до тех пор, пока не умру, — сказала она.
   
Бирк окинул взглядом лес, в котором уже сгустились сумерки, и почувствовал какое-то странное томление в душе. Он еще не понимал, что томление это, которое он посчитал за грусть, и есть состояние восхищения красотой и покоем этого летнего вечера.
   
— Эти дни… — сказал он и поглядел на Рони. — Да, дни этого лета будут и во мне до конца моей жизни, это я знаю.
   
Наконец они дошли до Медвежьей пещеры. На площадке перед входом сидел Малыш Клипп и ждал их.
  
  
   
    
14
   
   
Да-да, там сидел Малыш Клипп. Плоский нос, волосы, торчащие во все стороны, всклокоченная борода — таким знала его Рони всю свою жизнь. Теперь он сидел здесь, на пороге пещеры, и ей казалось, что никого прекрасней она никогда не видела. С криком радости кинулась она ему на шею:
   
— Малыш Клипп! О, это ты!.. Как хорошо!.. Что… что ты пришел!.. — Рони была так счастлива, что не могла говорить.
   
— Знатный вид отсюда, — сказал Малыш Клипп. — И река, и лес — всё как на ладони.
   
Рони рассмеялась:
   
— Да, видно. Ты пришел полюбоваться на реку и на лес?
   
— Не! Ловиса послала меня тебе хлеб принести. — Он развязал кожаный мешок и вынул оттуда пять огромных круглых хлебов.
   
Тут Рони снова закричала:
   
— Бирк, гляди! Хлеб!.. У нас есть хлеб! — Она взяла один каравай, уткнулась в него лицом, вдохнула его запах, и слезы выступили у нее на глазах.
   
— Хлеб Ловисы, а я и забыла, что на свете бывает такое чудо!
   
Рони отломила краюху и впилась в нее зубами. Она отломила кусок и Бирку, но он не взял, стоял мрачный, молчал, а потом ушел в пещеру.
   
— Ловиса подумала, что у тебя уже нет хлеба, — сказал Малыш Клипп.
   
Рони все ела хлеб — каким божественно вкусным казался он ей! И тут она остро почувствовала, что тоскует по Ловисе.
   
— Откуда Ловиса узнала, что я в Медвежьей пещере?
   
— Ты что, считаешь свою мать дурой, что ли? — фыркнул Малыш Клипп. — А где тебе еще быть?
   
Он испытующе поглядел на нее. Вот она, их Рони, их красивая маленькая Рони сидит здесь и уплетает хлеб, будто ей ничего в жизни больше и не надо. Теперь ему осталось только выполнить еще одно поручение. Ловиса велела это сделать как-нибудь похитрее, и Малыш Клипп не знал с чего начать, потому что особой хитростью он не отличался.
   
— Послушай, Рони, — сказал он неуверенно. — А ты домой не собираешься?
   
Тут в пещере что-то грохнуло — это Бирк подал Рони знак, что слышит их разговор.
   
Но сейчас для Рони никого, кроме Малыша Клиппа, не существовало. Она так о многом должна была расспросить его, ей так многое хотелось узнать. Малыш Клипп сидел рядом с ней, поэтому, задавая вопросы, она глядела не на него, а только на реку и лес. И спрашивала так тихо, что Малыш Клипп едва ее слышал.
   
— Ну, как вам там в замке живется?
   
И Малыш Клипп сказал ей чистую правду:
   
— Печально у нас в замке, Рони. Возвращайся-ка ты домой!
   
Рони поглядела на реку и лес.
   
— Ловиса послала тебя, чтобы ты это сказал?
   
Малыш Клипп кивнул:
   
— Да!.. Тяжело нам без тебя, Рони. Все только и ждут, чтобы ты вернулась домой.
   
Рони поглядела на реку, на лес и тихо спросила:
   
— А Маттис? Он тоже ждет, чтобы я вернулась домой?
   
Малыш Клипп выругался:
   
— Чертов бык! Разве поймешь, что у него на уме и ждет ли он кого-нибудь или нет.
   
Они немного помолчали, а потом Рони спросила:
   
— А он хоть вспоминает обо мне?
   
Малыш Клипп насторожился. Вот именно сейчас, понял он, ему и надлежит проявить мужскую хитрость, поэтому он промолчал.
   
— Скажи мне все, как есть, Малыш Клипп, Маттис хоть когда-нибудь произносит мое имя?
   
— Не, — нехотя выдавил из себя Малыш Клипп. — И никто другой в его присутствии не смеет назвать тебя по имени.
   
Экая незадача! Вот он и выболтал то, о чем Ловиса приказывала ему молчать. Да-да, ловко же эта девчонка из него все вытянула! И он с мольбой взглянул на Рони:
   
— Все будет в порядке, если ты вернешься в замок.
   
Рони замотала головой:
   
— Нет, домой я не вернусь! Никогда! Раз Маттис не считает меня своей дочкой! Скажи ему это, скажи так громко, чтобы все в замке услышали.
   
— Больно надо, — сказал Малыш Клипп. — Даже Лысый Пер не решится ему такое сказать. Ох-ох-ох, — продолжал Малыш Клипп. — А как Лысый Пер ослабел за последнее время, ужас! Да разве могло быть иначе при всех бедах, которые на нас обрушились? Маттис только и делает, что орет на всех. Кто бы что ни сказал, всё не по нем. И с разбоем дело обстоит хуже некуда. Лес битком набит солдатней, они тут на днях даже схватили Пельё. И фогт посадил его в карцер на хлеб да воду, а там, в карцере, уже сидели двое из шайки Борки. И говорят, фогт дал честное слово, что до конца этого года выловит всех разбойников из здешних лесов и они, мол, понесут наказание по заслугам. А что это значит «наказание по заслугам»? — спросил Малыш Клипп. — Уж не надумал ли фогт всех нас казнить?
   
— И теперь он никогда больше не смеется? — спросила Рони.
   
Малыш поглядел на нее с изумлением:
   
— Кто? Фогт?
   
— Нет, Маттис.
   
И Малыш Клипп рассказал ей, что с того самого утра, когда она у всех на глазах перепрыгнула через пропасть, никто ни разу не слышал, чтобы Маттис засмеялся.
   
Малыш Клипп собрался уходить, пока окончательно не стемнело. Ему до ночи велено было вернуться в замок, и он заранее боялся предстоящего разговора с Ловисой. Поэтому он еще раз решился попросить Рони:
   
— Слушай, Рони, возвращайся-ка лучше домой, сделай это для меня, очень тебя прошу. Вернись! Ну, вернись, пожалуйста!..
   
Но Рони покачала головой и сказала:
   
— Поблагодари Ловису за хлеб и поцелуй ее тысячу раз!..
   
И тут Малыш Клипп поспешно сунул руку в свой кожаный мешок и воскликнул:
   
— Ой, чуть не забыл! Я ведь принес еще соли. Вот бы мне влетело, если бы я забыл тебе ее отдать.
   
Рони взяла кулечек и сказала:
   
— Моя мать обо всем подумает. Она знает, что нужно для жизни. Но как она догадалась, что у нас осталось всего-навсего несколько крупинок соли? Ну, скажи?…
   
— Наверно, любая мать может это почувствовать, — сказал Малыш Клипп. — Все они чувствуют, когда их ребенок нуждается в чем-нибудь.
   
— Нет, не все, а только такая мать, как Ловиса.
   
Она долго стояла на площадке и смотрела вслед уходящему Малышу Клиппу, как он легко сбегает по узкой тропинке к лесу, и вошла в пещеру, только когда он скрылся в гуще деревьев.
   
— Гляди-ка, а ты, оказывается, не ушла с ним, не вернулась все-таки в замок, к своему отцу, — пробурчал Бирк.
   
Он уже лежал на подстилке из еловых веток. В темноте пещеры Рони не видела его лица, но услышала, что он сказал, и этого было достаточно, чтобы она вспыхнула.
   
— У меня больше нет отца, — яростно проговорила она. — Но если ты будешь болтать всякий вздор, то имей в виду — я могу обойтись и без брата.
   
— Прости, сестра, я, наверно, несправедлив, — печально сказал Бирк. — Но ведь иногда я догадываюсь, о чем ты думаешь.
   
— Ага, — ответила ему из темноты Рони, — я сейчас думаю о том, что прожила на свете одиннадцать зим, и боюсь, что двенадцатая принесет мне смерть. А мне еще очень хочется жить, Бирк. Понимаешь?
   
— А ты не думай о зиме, — сказал Бирк. — Думай о лете!
   
Да, сейчас жаркое лето. С каждым днем становилось все жарче, это было самое веселое лето из всех, что Рони помнила. Каждый день в полуденный зной они купались в холодной речке. Они плавали и плескались, как выдры, и течение относило их к тому месту, где грохот водопада был таким оглушающим, что плыть дальше становилось небезопасно. Река обрушивала свои воды с высокой скалы, и тот, кто попал бы в этот кипящий водоворот, простился бы с жизнью.
   
Но Рони и Бирк точно знали, где надо подплыть к берегу, если не хочешь рисковать.
   
— Как только увидишь издали Водопадную Жабу, — предупреждала Рони, — стоп! Дальше плыть нельзя.
   
Водопадной Жабой она называла большой валун, выглядывавший из воды неподалеку от водопада. Для Рони и Бирка он был предостерегающим знаком. Увидев Водопадную Жабу, они тут же поворачивали к берегу, что, к слову сказать, было делом нелегким и требовало больших усилий. Тяжело дыша и посинев от холода, лежали они потом на скале, грелись на солнышке и с интересом наблюдали за выдрами, которые неутомимо плавали и ныряли между прибрежных камней.
   
Под вечер, когда жара спадала, они отправлялись в лес, чтобы поездить верхом. Правда, после того случая с друдой они не сразу нашли своих лошадей. Хитрюга и Дикарь, видно, так перепугались в тот раз, что избегали теперь и тех, кто сидел на их спинах во время этой страшной погони.
   
Жеребята еще долго дичились, но потом и они забыли про друд, снова выбегали на поляну по первому зову и так же охотно, как прежде, скакали наперегонки. Рони и Бирк давали им всякий раз вволю набегаться, а потом еще долго спокойно ехали по лесу.
   
— До чего же хорошо идти рысью в такой теплый летний вечер, — сказала Рони, а про себя подумала: «Почему в лесу не круглый год лето? И почему я не могу быть всегда веселой?»
   
Она любила лес и все, что его наполняло. Любила все деревья, все бочаги, озера, ручьи, мимо которых они проезжали, все поросшие мхом холмы, все полянки, покрытые земляникой и черникой, все цветы, всех зверей и птиц. Но почему же все-таки грусть подчас одолевала ее? И почему после осени должна непременно наступить зима?
   
— О чем ты думаешь, сестра моя? — спросил ее Бирк.
   
— Я думаю о том, что… под огромным камнем живут темные тролли, — сказала Рони. — Весной я видела, как они здесь танцевали. Темных троллей и лохматых тюх я люблю, а вот серых гномов да злобных друд терпеть не могу, так и знай!
   
— Еще бы! А кто их любит?
   
Темнеть теперь стало намного раньше. Время белых ночей миновало. По вечерам Рони и Бирк сидели у очага и смотрели, как на белесом небе зажигаются бледные звездочки. Но чем больше сгущалась тьма, тем ярче сверкали звезды и, как раскаленные угли, мерцали над лесом. Небо было еще летним, однако Рони знала, о чем они, мерцая, возвещают: скоро наступит осень!
   
— Да, я ненавижу злобных друд, — повторила Рони. — А ведь странно, правда, что они нас здесь так долго не тревожат? Видно, они просто не знают, что мы живем в Медвежьей пещере.
   
— Точно. Ведь их пещеры за лесом, на том склоне горы, на реку они не выходят, — сказал Бирк. — А серые гномы почему-то не проболтались, не то проклятые друды давно бы на нас напали.
   
Рони содрогнулась.
   
— Давай лучше не будем о них вспоминать, — сказала она. — А то еще приманим их сюда.
   
Потом наступила ночь. А вслед за ночью пришло утро. Начинался новый теплый день, и они, как обычно, побежали купаться.
   
И вот тут как раз и налетели злобные друды. Не одна и не две, а множество — большая страшная стая. Воздух вдруг стал кишмя кишеть ими, с шипом и посвистом мчались они к реке и кричали:
   
— Ого-го! Эй вы, красивенькие человечки, там, в воде, сейчас потечет ваша кровушка! Ого-го!
   
— Ныряй, ныряй, Рони! — крикнул Бирк.
   
Они нырнули и плыли под водой, пока хватило дыхания. А когда вынырнули, то увидели, как потемнело небо от несметной стаи злобных друд, и поняли, что теперь их уж ничто не спасет. На этот раз — это они понимали — им от беды не уйти.
   
«Похоже, они заботятся о том, чтобы я больше не боялась зимы», — с горечью подумала Рони, вслушиваясь в яростное шипение и сиплый посвист гнусных тварей.
   
— Эй вы, красивенькие человечки, там, в воде, сейчас вы почувствуете, как остры наши когти!.. Сейчас ваша кровушка потечет, ого-го!..
   
Злобные друды всегда пугали свои жертвы, прежде чем напасть на них. Чего им, в конце концов, торопиться? Вонзить когти в мягкое тело, а затем растерзать его в клочья они всегда успеют. Ведь они получали не меньшее наслаждение, когда летали вот так, с посвистом и шипом, вселяя ужас во все живое и ожидая, когда главная друда подаст сигнал: «Пора!»
   
А пока что она, самая злобная и самая страшная из всех, большими кругами парила над рекой. Ого-го! Ей было не к спеху. Но скоро, очень скоро она первая вонзит свои когти в нежную кожу тех маленьких человечков, что бултыхаются сейчас в воде. Пожалуй, начнет она вон с того черноголового или, может быть?… А рыжего что-то не видно, но ничего, подождем, пока он вынырнет, ого-го! Сколько острых когтей ждут его, не дождутся, ого-го!..
   
Тут Рони вынырнула, чтобы набрать воздуха. Глазами она поискала Бирка. Где он? Она его не видела, его нигде не было. Она даже застонала от ужаса. Где он? Неужели утонул? Неужели оставил ее одну с этими друдами?
   
— Бирк! — в отчаянии крикнула она. — Бирк, где ты?
   
В этот миг главная друда, шипя и свистя, стала падать, как коршун, чтобы схватить ее, и Рони зажмурилась…
   
«Бирк, брат мой, как же ты оставил меня одну в такую страшную минуту, Би-и-рк!..»
   
— Ого-го! — шипела главная друда. — Вот теперь-то и потечет кровушка!
   
Но друде почему-то захотелось еще немного помучить свою жертву, совсем чуть-чуть… Ого-го!.. Она сделала еще один круг над рекой. И тут Рони услышала голос Бирка:
   
— Сюда!.. Рони!.. Скорей!..
   
Вниз по течению неслась вырванная порывом ветра березка с зеленой кроной. Вот за нее и ухватился Бирк, чтобы спрятаться в зеленых ветвях. Рони едва разглядела его рыжую голову среди березовой листвы. Да, это был он! Он не бросил ее одну. Какое счастье!
   
Если хоть чуть помедлить, течение унесет его. Рони снова нырнула и поплыла под водой так быстро, как плывут, когда спасают кому-нибудь жизнь… И вот она уже возле Бирка. Он схватил ее за руку и рывком подтянул к себе. Теперь они оба крепко держались за ствол дерева и неслись по течению, прикрытые сверху густой зеленой листвой.
   
— Бирк, — прохрипела Рони еле слышно, — а я подумала, что ты утонул.
   
— Пока еще нет, — прошептал Бирк. — Но скоро мы оба утонем. Слышишь, как гудит водопад?…
   
Да, Рони слышала этот грозный гул воды, страшный голос водопада. И в эту пенящуюся, бурлящую круговерть их неумолимо несла стремнина. Водопад был уже совсем рядом, Рони это знала, она это чувствовала. А течение разгоняло их березку все быстрее, и все громче грохотал водопад. Вот сейчас, сейчас вода перевалит за гребень, рухнет с ними вниз, и начнется их последний путь, тот, что людям дано совершить лишь один раз.
   
Ей захотелось быть сейчас поближе к Бирку. Перехватывая руками ствол березы, она придвинулась к нему. Она знала, он думает сейчас то же, что она: лучше водопад, чем друды.
   
Бирк положил ей руку на плечо. Что бы ни случилось, они будут вместе до конца, сестра и брат, и ничто теперь их не разлучит.
   
А злобные друды просто обезумели. Куда делись эти маленькие человечки? Ведь пришло уже время рвать их в клочья. Но где они? Почему их не видно?
   
На реке не было ничего, кроме ветвистой березы, которую мчала стремнина. Детей, притаившихся в ее густой листве, друды не видели и, вопя от ярости, молниями метались над водой…
   
А Рони и Бирк были уже далеко от их дикой стаи и злобного воя не слышали. Зато они слышали все нарастающий грохот водопада и понимали, что сейчас наступит конец.
   
— Сестра моя, — прошептал Бирк.
   
Эти слова Рони не разобрала, но поняла их по движению его губ. И хотя из-за шума падающей воды они не слышали голосов друг друга, они продолжали вести свой разговор. Ведь им надо было успеть так много сказать. Про то, что, когда так сильно любишь, не боишься даже самого страшного, и про то, как хорошо так сильно любить… Вот о чем они говорили, хотя ни единого слова расслышать было невозможно. А потом они разом замолчали, взялись за руки и зажмурились.
   
Вдруг они почувствовали такой сильный толчок, что очнулись. Березка со всего маху врезалась в Водопадную Жабу. От удара деревцо затормозилось, закружилось в воде, и, прежде чем стремнина снова увлекла его, течение оттеснило березку ближе к берегу.
   
— Рони! — крикнул Бирк. — Давай рискнем!
   
Он оторвал ее руки от ветки, за которую она держалась, и оба они оказались в вспененном водовороте. Теперь каждый должен был сам бороться с безжалостной стихией за свою жизнь. Течение неумолимо тащило их к водопаду. А так близка была эта спокойная вода у берега, так близка и недостижима.
   
«Водопад наверняка победит нас», — подумала Рони.
   
Сил у нее уже не было вовсе. Сейчас она мечтала только об одном — перестать сопротивляться течению, погрузиться в воду, дать себя унести потоку и навсегда исчезнуть в белой пене. Но совсем рядом с собой она видела плывущего Бирка. Он, повернув голову, глядел на нее. Он все время оборачивался, искал ее глазами, и тогда она решила еще раз попытаться выплыть. И Рони поплыла. Из последних сил, до полного изнеможения.
   
И вдруг оказалось, что она уже бултыхается в спокойной воде. Бирк вцепился в нее, подхватил и доплыл с ней до берега. Но там силы изменили и ему…
   
— Но мы должны… Ты должна… — чуть слышно прохрипел он.
   
Необъяснимо как, но они все же выбрались, полумертвые, на разогретые солнцем прибрежные камни и тут же уснули, а может быть, потеряли сознание и даже не ведали о том, что спаслись.
   
В Медвежью пещеру они вернулись, когда солнце опустилось уже совсем низко. На каменной площадке у входа в пещеру сидела Ловиса, она ждала их.
  
  
   
    
15
   
   
— Дитя мое, — сказала Ловиса, — почему у тебя мокрые волосы? Ты ныряла?
   
Рони молча глядела на мать. Ловиса сидела, прислонившись к отвесной скале, такая же незыблемая и надежная. Но как Рони ни была полна любви к матери, она понимала, что лучше бы ей сегодня не приходить. В любой другой день, но только не сегодня! Сейчас она хотела остаться вдвоем с Бирком. Душа ее еще дрожала от всех ужасов и страха, которые им пришлось только что пережить. Лучше бы всего остаться вдвоем с Бирком, чтобы успокоиться и вместе порадоваться тому, что они живы!
   
Но под скалой сидела Ловиса, ее любимая Ловиса, с которой они так долго не виделись. Мать не должна почувствовать, что пришла не вовремя.
   
И Рони улыбнулась ей:
   
— Да, мы немножко поплавали с Бирком.
   
Бирк! Рони стало ясно, что он вот-вот уйдет в пещеру. А этого она не хотела, этого просто нельзя было допустить. И она кинулась к нему и тихо спросила:
   
— Почему ты стоишь в стороне, почему не поздоровался с мамой?
   
Бирк холодно взглянул на Рони.
   
— С незваными гостями не здороваются, этому научила меня моя мать, когда я еще был грудным младенцем.
   
У Рони пресеклось дыхание. Ее переполняло одновременно и бешенство, и отчаяние, и это было нестерпимо больно! А Бирк стоит и глядит на нее холодными, как льдышки, глазами. Тот самый Бирк, который только что был ей самым близким человеком на свете, с которым она хотела вместе погибнуть в водопаде. До чего же легко он отказался от нее и разом стал совершенно чужим. Как она его сейчас ненавидела!
   
Никогда еще она не испытывала такого чувства горечи. И она ненавидела не только Бирка, а всех, кто ее терзал, кто так безжалостно рвал ее на части: и Бирка, и Ловису, и Маттиса, и злобных друд, и Медвежью пещеру, и лес, и лето, и зиму, и эту Ундису, которая с малолетства учила Бирка разным глупостям, и этих проклятых злобных друд… Нет, их она уже считала! Но наверняка есть и еще кто-то, кого она ненавидит, только не может этого сейчас вспомнить. Ох, до чего она полна ярости, хоть криком кричи! И если бы она сейчас закричала, то горы раскололись бы на части!
   
Но она не закричала. Она только шепнула Бирку, прежде чем он скрылся в пещере:
   
— Жаль, что Ундиса не научила тебя быть вежливым, раз уж она взялась тебя хоть чему-то научить.
   
Рони вернулась к Ловисе и извинилась за Бирка.
   
— Он устал, — сказала она и замолчала. Потом села рядом с матерью и, уткнувшись лицом ей в колени, заплакала. Но от ее плача горы не раскололись на части, нет, это был тихий, совсем не слышный плач.
   
— Знаешь, зачем я пришла? — спросила Ловиса.
   
И Рони пробормотала сквозь слезы:
   
— Уж наверное не за тем, чтобы принести мне хлеба.
   
— Нет, не за тем, — сказала Ловиса и погладила ее по волосам. — Хлеб будешь есть, когда вернешься домой.
   
Рони всхлипнула.
   
— Я никогда не вернусь домой.
   
— Тогда Маттис бросится в реку, — спокойно сказала Ловиса.
   
Рони вскинула голову.
   
— Из-за меня? Да он даже имени моего не произносит!
   
— Днем, — сказала Ловиса, — но по ночам он плачет во сне и громко зовет тебя.
   
— Откуда ты знаешь? Вы снова спите вместе? Он не в каморке Лысого Пера?
   
— Нет, Лысый Пер не мог больше вынести его страданий. Да и у меня уже не хватает сил, но ведь кто-то же должен быть рядом с ним, когда ему так плохо…
   
Ловиса долго молчала, а потом сказала:
   
— Знаешь, Рони, невозможно видеть, когда кому-то так нечеловечески тяжело.
   
И Рони почувствовала, что на нее накатывает тот самый крик, от которого горы раскалываются на куски, но она изо всей силы стиснула зубы и прошептала:
   
— Ну а ты сама, Ловиса, если бы ты была ребенком, и у тебя был бы отец, который не только отказался от тебя, но даже имени твоего не произносил, ты бы вернулась домой, если бы он сам не позвал тебя?… Не пришел бы за тобой?
   
Ловиса задумалась.
   
— Нет, не вернулась бы. Я ждала бы, пока он не придет и не позовет меня.
   
— А вот этого Маттис никогда не сделает, — сказала Рони.
   
И она снова зарылась лицом в юбку Ловисы, уже мокрую от ее слез.
   
Тем временем спустился вечер, потемнело, — оказывается, даже самым тяжелым дням приходит конец.
   
— Иди спать, Рони, — сказала Ловиса. — А я посижу здесь и тоже немного подремлю. А когда рассветет, уйду.
   
— Я хочу заснуть у тебя на коленях, — сказала Рони. — И чтобы ты спела мне Волчью песнь, как раньше.
   
И тут она вспомнила, как однажды сама попыталась спеть Бирку Волчью песнь, и как из этого ничего не получилось.
   
Никогда в жизни она больше не будет ему ничего петь, это уж точно!
   
   
   
   
Но Ловиса запела. И снова мир стал таким, каким должен быть. К Рони вернулась ее детская безмятежность. Примостив голову на коленях у матери, она спала под звездами глубоким сном и пробудилась, только когда совсем рассвело.
   
Ловисы уже не было. Но она не взяла с собой своего серого платка, она укрыла им дочку. Рони почувствовала тепло этого платка, как только открыла глаза, и глубоко вдохнула его запах. «Да, он пахнет, как Ловиса, — подумала она, — ее платок пахнет, как тот живой зайчик, который у меня когда-то был».
   
У очага, съежившись, сидел Бирк, он уперся лбом в ладони, и его медные волосы свисали, закрывая ему лицо. Он показался Рони таким безнадежно одиноким, что ей стало больно. Она сразу все забыла и, волоча по земле платок Ловисы, пошла к нему. Но заговорить с ним сразу не решилась — кто знает, быть может, он хочет, чтобы его оставили в покое.
   
Но в конце концов она все же спросила:
   
— Что с тобой, Бирк?
   
Он взглянул на нее и улыбнулся:
   
— Сижу и грущу, сестра моя.
   
— О чем? — спросила Рони.
   
— О том, что моей сестрой ты бываешь только тогда, когда происходит что-нибудь плохое, ну, как вчера с водопадом. А стоит Маттису позвать тебя, и я тебе уже не брат. Поэтому я и веду себя так глупо. И от этого мне еще грустнее. Вот и все.
   
«А кому не грустно, — подумала Рони. — Могу ли я не грустить, когда я перед всеми виновата?»
   
— Да я и не имею права тебя в чем-нибудь упрекнуть, — продолжал Бирк, — все идет так, как должно идти, это я знаю.
   
Рони испуганно вскинула на него глаза.
   
— Но ведь ты не откажешься быть моим братом?
   
— В этом-то все и дело, — сказал Бирк. — Я твой брат навсегда, и ты это знаешь. Но теперь я скажу тебе, почему мне так хотелось прожить это лето спокойно, безо всяких посланцев из вашего замка, и почему я не выношу разговоров о зиме. Если, конечно, ты это хочешь знать.
   
Больше всего на свете Рони хотелось знать именно это. Она уже много раз спрашивала себя, почему Бирка не пугает зима. «Теперь лето, сестра моя», — говорил он ей всякий раз так спокойно, словно зима никогда и не наступит.
   
— У нас с тобой есть только это лето, — сказал Бирк. — Без тебя жизнь потеряет для меня всякую цену… Понимаешь?… А когда наступит зима, тебя уже не будет рядом. Ты вернешься в ваш замок.
   
— А ты? Где ты будешь?
   
— Здесь, — ответил Бирк. — Конечно, я могу попросить, чтобы меня пустили назад, в башню Борки. Никто меня не выгонит, это я знаю. Но зачем? Тебя я ведь все равно потеряю, даже видеть тебя не буду. Поэтому я останусь в Медвежьей пещере.
   
— И замерзнешь тут, — сказала Рони.
   
Бирк рассмеялся:
   
— Бабушка надвое сказала, может, замерзну, а может, и нет! Я даже надеюсь, что ты будешь иногда приходить ко мне на лыжах, приносить хлеб и соль. А главное, притащишь мне сюда волчью шкуру. Но боюсь, тебе не удастся унести ее из вашей башни.
   
Рони покачала головой.
   
— Если эта зима будет такой же, как прошлая, то о лыжах и говорить нечего. Я просто через Волчью Пасть не пройду. Останешься тут по такой зиме, и тебе конец, Бирк, сын Борки.
   
— Конец так конец, — сказал Бирк. — Но сейчас лето, сестра моя.
   
Рони как-то странно посмотрела на него.
   
— Лето… Зима… А кто сказал, что я вернусь в замок Маттиса?
   
— Я. Сама не пойдешь — я потащу тебя, надо будет, на руках отнесу. Если уж здесь замерзать, то мне одному. Но сейчас лето, и все.
   
Вечно лето длиться не может, это он знал, и Рони тоже. Но они жили так, словно оно будет длиться вечно, и старались, насколько возможно, заглушить мучительные мысли о зиме. Они хотели насладиться каждым часом этого лета, от предрассветной мглы до черноты ночи. Мелькали дни за днями, они жили словно в каком-то чаду, ни о чем не заботясь. Ведь у них было еще немного времени впереди.
   
— Только бы ничто не испортило нам эти дни! — сказал Бирк.
   
И Рони ни о чем другом не думала.
   
— Я собираю лето, как пчела мед, — сказала Рони. — Собираю летние запасы, которыми буду питаться, когда наступит зима. И знаешь, из чего они состоят?
   
И она стала рассказывать, как сказку:
   
— Это будет такой огромный-преогромный пирог. Тесто у него из солнечных восходов, спелой черники, веснушек, которыми усеяны твой руки, лунной дорожки на реке, ярких звезд на черном небе и соснового бора, когда он гудит от зноя… А начинка у этого пирога из солнечных бликов, что горят на стволах сосен, из дрожащих капелек грибного дождя на сосновых иглах. А еще там скачут белки и зайцы, бегают лисицы, и лоси, и дикие кони — весь наш табун. И конечно, купание в реке, и когда мы мчимся верхом… Ну, сам видишь, я пеку этот пирог из всего, что есть лето.
   
— Отличный пирог из лета! — восхитился Бирк. — Пеки такие всегда.
   
Все время с раннего утра до ночи они проводили в лесу. Ловили рыбу и охотились они только чтобы прокормиться, и жили в полном ладу со всем, что их окружало. Они совершали длинные прогулки, наблюдая за зверьем и птицами, лазили на скалы и деревья, скакали верхом, плавали в лесных озерах, где их не пугали злобные друды. Так день за днем уходило лето.
   
Воздух стал прозрачнее и прохладнее, ночи похолодали, а потом пожелтела и верхушка березы на берегу реки. Они это сразу заметили, когда вышли ранним утром к очагу, но ничего не сказали друг другу.
   
   
   
   
А потом дни стали холодными, а воздух еще прозрачней. С их площадки открывался теперь бескрайний вид на зеленые леса, но они уже не были такими зелеными, как прежде, а пестрели желтыми и красными пятнами. Вскоре и весь берег реки запылал золотисто-красным огнем. По утрам Рони и Бирк по-прежнему сидели у очага и видели, как все красиво вокруг, но не говорили об этом.
   
Вечерние туманы над рекой стали гуще, чем прежде. А однажды под вечер, когда Рони и Бирк пошли к роднику за водой, туман заполз в лес, и они вдруг оказались словно в густом белом облаке. Бирк поставил бадью с водой на землю и схватил Рони за руку.
   
— Ты что? — удивилась Рони. — Испугался тумана? Думаешь, мы заблудимся?
   
Бирк не сказал, чего он испугался, но стал прислушиваться. И тут же из глубины леса до них донеслось печальное пение, которое он сразу узнал.
   
Рони тоже стояла и слушала.
   
— Слышишь? Это поют подземные духи. Наконец-то я их услышала!
   
— В первый раз? — спросил Бирк.
   
— Да! — ответила Рони. — Они хотят нас заманить к себе, под землю, ты это знаешь?
   
— Знаю, — сказал Бирк. — И ты пошла бы за ними?
   
— Я же не сумасшедшая! Но вот Лысый Пер говорит… — Рони умолкла.
   
— Что говорит Лысый Пер? — спросил Бирк.
   
— Так, ничего, — сказала Рони.
   
Они стояли у родника и ждали, пока разойдется туман, чтобы идти в пещеру. И Рони думала о том, что говорил Лысый Пер: «Когда подземные духи поднимаются в лес и поют, это значит, что наступила осень».
  
  
   
    
16
   
   
Лысый Пер был прав. Когда подземные духи начинают распевать в лесу свои жалостливые песни, наступает осень. Даже если Рони и Бирк не могут в это поверить. Лето медленно умирало, и осенний дождь зарядил с таким мучительным упрямством, что даже Рони он надоел, хотя вообще-то она очень любила дождь.
   
День за днем сидели они в пещере и слушали, как капли безостановочно барабанят по скалам. В такую сырую погоду им не удавалось развести огонь в очаге. И они так жестоко мерзли, что однажды утром решили побегать по лесу, чтобы хоть немного согреться. Им стало теплее, но они промокли до нитки. Вернувшись в пещеру, они содрали с себя мокрую одежду, завернулись в меховые одеяла и стали глядеть на небо, надеясь увидеть хоть какой-то просвет. Но дождь стеной закрывал выход из пещеры.
   
— Какое дождливое у нас лето, — сказал Бирк. — Но скоро распогодится, вот увидишь.
   
Дождь и в самом деле в конце концов прекратился. Но поднялась настоящая буря, которая срывала с берез листья, выкорчевывала вековые ели и сосны. Весь лес гудел. Да, золотая осень миновала. На берегу реки стояли теперь голые деревья и гнулись от порывов безжалостно налетавшего на них ветра.
   
— Какое ветреное у нас лето, — сказал Бирк. — Но скоро распогодится, вот увидишь.
   
Однако погода не улучшалась, а ухудшалась. С каждым днем становилось все холоднее. Не думать о зиме стало уже невозможно, для Рони во всяком случае. По ночам ее мучили кошмары. Однажды ей приснилось, что Бирк лежит на снегу мертвенно-бледный, а волосы его покрыты инеем. Она проснулась от своего крика. Было уже светло, и Бирк разжигал огонь в очаге. Она кинулась к нему и с облегчением увидела, что волосы у него по-прежнему рыжие и не припорошены инеем, но лес за рекой впервые побелел от изморози.
   
— Какое морозное у нас лето, — сказал Бирк с усмешкой.
   
Рони сердито взглянула на него. Почему он такой спокойный? Как может так легкомысленно шутить? Неужели он не понимает, что их ждет? А может, он ни во что не ставит свою бедную жизнь? В лесу бояться нельзя, это Рони знала, но теперь она испугалась, безумно испугалась того, что с ними случится, когда придет зима.
   
— Что-то сестра моя приуныла, — сказал Бирк. — Уж не пора ли ей уходить отсюда, чтобы погреться у другого очага?
   
Она молча вернулась в пещеру и улеглась на своей постели из еловых веток. Бирк сказал «погреться у другого очага», — да ведь у нее же нет другого, ей негде отогреться. Бирк думал об очаге в большом зале замка, это ясно. И конечно же, он знал, что на этом проклятом холоде и она мечтает о нем. Хоть еще разок в жизни согреться! Но Рони не могла вернуться в замок, потому что Маттис не считал ее больше своей дочерью. Значит, она никогда не отогреется у домашнего очага, никогда! Да, вот как обстояло дело!.. Ну и пусть!.. Что толку думать о том, что никогда не сбудется!..
   
Тут она увидела, что бадья пуста, и собралась идти по воду к роднику.
   
— Я догоню тебя, как только разожгу огонь! — крикнул ей вслед Бирк.
   
Ох, как тяжело тащить к пещере бадью воды! Во всяком случае, одной.
   
Рони шла узенькой тропинкой вниз по крутому склону, осторожно ступая, чтобы не поскользнуться. Когда тропка вошла в лес, Рони побежала между березками и соснами к лесной полянке, где был родник. Но вдруг остановилась как вкопанная. На камне у самого родника кто-то сидел. И представьте себе, это был Маттис! Да, это был он! Это его черные вьющиеся волосы.
   
Сердце Рони замерло, слезы брызнули из глаз. Она стояла под березой и плакала не таясь. И тут она заметила, что Маттис тоже плачет. Точь-в-точь как в ее сне, — сидит одиноко в лесу и плачет. Он еще не знал, что Рони стоит рядом, но вдруг поднял голову и увидел ее. И тогда он судорожно прижал ладони к глазам. Он был в таком отчаянии, что Рони застала его плачущим, и так беспомощно пытался скрыть слезы, что она не могла на это смотреть. Вскрикнув, побежала к нему и обхватила руками его шею.
   
   
   
   
— Дитя мое, — шептал он, — дитя мое…
   
Потом он крикнул громовым голосом:
   
— Ко мне вернулось мое дитя!
   
Рони всхлипывала, уткнув лицо в его бороду, а потом спросила:
   
— Я теперь снова твое дитя, Маттис? Я теперь на самом деле твоя дочь?
   
И Маттис отвечал сквозь слезы:
   
— Да. Ты не переставала быть моей дочкой, детка… Моей любимой дочкой, по которой я плакал дни и ночи!.. О боже, как я страдал!
   
Он чуть отстранил ее от себя, чтобы заглянуть ей в лицо, и смиренно спросил:
   
— Ловиса сказала, что ты вернешься домой, если я тебя сам об этом попрошу. Это так?