1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 
И горб Уральского хребта.    

     

    

     

В том краю, где желтая  крапива    

     

     

В том краю, где желтая крапива    

И сухой плетень,    

Приютились к вербам сиротливо    

Избы деревень.    

     

Там в полях, за синей гущей лога,    

В зелени озер,    

Пролегла песчаная дорога    

До сибирских гор.    

     

Затерялась Русь в Мордве и Чуди,    

Нипочем ей страх.    

И идут по той дороге люди,    

Люди в кандалах.    

     

Все они убийцы или воры,    

Как судил им рок.    

Полюбил я грустные их взоры    

С впадинами щек.    

     

Много зла от радости в убийцах,    

Их сердца просты,    

Но кривятся в почернелых лицах    

Голубые рты.    

     

Я одну мечту, скрывая, нежу,    

Что я сердцем чист.    

Но и я кого‑нибудь зарежу    

Под осенний свист.    

     

И меня по ветряному свею,    

По тому ль песку,    

Поведут с веревкою на шее    

Полюбить тоску.    

     

И когда с улыбкой мимоходом    

Распрямлю я грудь,    

Языком залижет непогода    

Прожитой мой путь.    

     

1915    

 Я снова здесь, в семье  родной,    

     

     

Я снова здесь, в семье родной,    

Мой край, задумчивый и нежный!    

Кудрявый сумрак за горой    

Рукою машет белоснежной.    

     

Седины пасмурного дня    

Плывут всклокоченные мимо,    

И грусть вечерняя меня    

Волнует непреодолимо.    

     

Над куполом церковных глав    

Тень от зари упала ниже.    

О други игрищ и забав,    

Уж я вас больше не увижу!    

     

В забвенье канули года,    

Вослед и вы ушли куда‑то.    

И лишь по‑прежнему вода    

Шумит за мельницей крылатой.    

     

И часто я в вечерней мгле,    

Под звон надломленной осоки,    

Молюсь дымящейся земле    

О невозвратных и далеких.    

     

    

     

Не бродить, не мять в  кустах багряных    

     

     

Не бродить, не мять в кустах багряных    

Лебеды и не искать следа.    

Со снопом волос твоих овсяных    

Отоснилась ты мне навсегда.    

     

С алым соком ягоды на коже,    

Нежная, красивая, была    

На закат ты розовый похожа    

И, как снег, лучиста и светла.    

     

Зерна глаз твоих осыпались, завяли,    

Имя тонкое растаяло, как звук,    

Но остался в складках смятой шали    

Запах меда от невинных рук.    

     

В тихий час, когда заря на крыше,    

Как котенок, моет лапкой рот,    

Говор кроткий о тебе я слышу    

Водяных поющих с ветром сот.    

     

Пусть порой мне шепчет синий вечер,    

Что была ты песня и мечта,    

Все ж, кто выдумал твой гибкий стан    

и плечи ‑    

К светлой тайне приложил уста.    

     

Не бродить, не мять в кустах багряных    

Лебеды и не искать следа.    

Со снопом волос твоих овсяных    

Отоснилась ты мне навсегда.    

     

    

 О красном вечере  задумалась дорога,    

     

     

О красном вечере задумалась дорога,    

Кусты рябин туманней глубины.    

Изба‑старуха челюстью порога    

Жует пахучий мякиш тишины.    

     

Осенний холод ласково и кротко    

Крадется мглой к овсяному двору;    

Сквозь синь стекла желтоволосый отрок    

Лучит глаза на галочью игру.    

     

Обняв трубу, сверкает по повети    

Зола зеленая из розовой печи.    

Кого‑то нет, и тонкогубый ветер    

О ком‑то шепчет, сгинувшем в ночи.    

     

Кому‑то пятками уже не мять по рощам    

Щербленый лист и золото травы.    

Тягучий вздох, ныряя звоном тощим,    

Целует клюв нахохленной совы.    

     

Все гуще хмарь, в хлеву покой и дрема,    

Дорога белая узорит скользкий ров...    

И нежно охает ячменная солома,    

Свисая с губ кивающих коров.    

     

    

     

Нощь и поле, и крик  петухов...    

     

     

Нощь и поле, и крик петухов...    

С златной тучки глядит Саваоф.    

Хлесткий ветер в равнинную синь    

Катит яблоки с тощих осин.    

     

Вот она, невеселая рябь    

С журавлиной тоской сентября!    

Смолкшим колоколом над прудом    

Опрокинулся отчий дом.    

     

Здесь все так же, как было тогда,    

Те же реки и те же стада.    

Только ивы над красным бугром    

Обветшалым трясут подолом.    

     

Кто‑то сгиб, кто‑то канул во тьму,    

Уж кому‑то не петь на холму.    

Мирно грезит родимый очаг    

О погибших во мраке плечах.    

     

Тихо‑тихо в божничном углу,    

Месяц месит кутью на полу...    

Но тревожит лишь помином тишь    

Из запечья пугливая мышь.    

     

    

 О край дождей и  непогоды,    

     

     

О край дождей и непогоды,    

Кочующая тишина,    

Ковригой хлебною под сводом    

Надломлена твоя луна.    

     

За перепаханною нивой    

Малиновая лебеда.    

На ветке облака, как слива,    

Златится спелая звезда.    

     

Опять дорогой верстовою,    

Наперекор твоей беде,    

Бреду и чую яровое    

По голубеющей воде.    

     

Клубит и пляшет дым болотный...    

Но и в кошме певучей тьмы    

Неизреченностью животной    

Напоены твои холмы.    

     

    

     

ГОЛУБЕНЬ    

     

     

В прозрачном холоде заголубели долы,    

Отчетлив стук подкованных копыт,    

Трава поблекшая в расстеленные полы    

Сбирает медь с обветренных ракит.    

     

С пустых лощин ползет дугою тощей    

Сырой туман, курчаво свившись в мох,    

И вечер, свецившись над речкою, полощет    

Водою белой пальцы синих ног.    

     

*    

     

Осенним холодом расцвечены надежды,    

Бредет мой конь, как тихая судьба,    

И ловит край махающей одежды    

Его чуть мокрая буланая губа.    

     

В дорогу дальнюю, не к битве, не к покою,    

Влекут меня незримые следы,    

Погаснет день, мелькнув пятой златою,    

И в короб лет улягутся труды.    

     

*    

     

Сыпучей ржавчиной краснеют по дороге    

Холмы плешивые и слегшийся песок,    

И пляшет сумрак в галочьей тревоге,    

Согнув луну в пастушеский рожок.    

     

Молочный дым качает ветром села,    

Но ветра нет, есть только легкий звон.    

И дремлет Русь в тоске своей веселой,    

Вцепивши руки в желтый крутосклон.    

     

*    

     

Манит ночлег, недалеко до хаты,    

Укропом вялым пахнет огород.    

На грядки серые капусты волноватой    

Рожок луны по капле масло льет.    

     

Тянусь к теплу, вдыхаю мягкость хлеба    

И с хруптом мысленно кусаю огурцы,    

За ровной гладью вздрогнувшее небо    

Выводит облако из стойла под уздцы.    

     

*    

     

Ночлег, ночлег, мне издавна знакома    

Твоя попутная разымчивость в крови,    

Хозяйка спит, а свежая солома    

Примята ляжками вдовеющей любви.    

     

Уже светает, краской тараканьей    

Обведена божница по углу,    

Но мелкий дождь своей молитвой ранней    

Еще стучит по мутному стеклу.    

     

*    

     

Опять передо мною голубое поле,    

Качают лужи солнца рдяный лик.    

Иные в сердце радости и боли,    

И новый говор липнет на язык.    

     

Водою зыбкой стынет синь во взорах,    

Бредет мой конь, откинув удила,    

И горстью смуглою листвы последний ворох    

Кидает ветер вслед из подола.    

     

    

 Колокольчик среброзвонный,    

     

     

Колокольчик среброзвонный,    

Ты поешь? Иль сердцу снится?    

Свет от розовой иконы    

На златых моих ресницах.    

     

Пусть не я тот нежный отрок    

В голубином крыльев плеске,    

Сон мой радостен и кроток    

О нездешнем перелеске.    

     

Мне не нужен вздох могилы,    

Слову с тайной не обняться.    

Научи, чтоб можно было    

Никогда не просыпаться.    

     

    

     

Запели тесаные дроги,    

     

     

Запели тесаные дроги,    

Бегут равнины и кусты.    

Опять часовни на дороге    

И поминальные кресты.    

     

Опять я теплой грустью болен    

От овсяного ветерка.    

И на известку колоколен    

Невольно крестится рука.    

     

О Русь – малиновое поле    

И синь, упавшая в реку, ‑    

Люблю до радости и боли    

Твою озерную тоску.    

     

Холодной скорби не измерить,    

Ты на туманном берегу.    

Но не любить тебя, не верить ‑    

Я научиться не могу.    

     

И не отдам я эти цепи,    

И не расстанусь с долгим сном,    

Когда звенят родные степи    

Молитвословным ковылем.    

     

    

 Не напрасно дули ветры,    

     

     

Не напрасно дули ветры,    

Не напрасно шла гроза.    

Кто‑то тайный тихим светом    

Напоил мои глаза.    

     

С чьей‑то ласковости вешней    

Отгрустил я в синей мгле    

О прекрасной, но нездешней,    

Неразгаданной земле.    

     

Не гнетет немая млечность    

Не тревожит звездный страх.    

Полюбил я мир и вечность    

Как родительский очаг.    

     

Все в них благостно и свято,    

Все тревожное светло.    

Плещет рдяный мак заката    

На озерное стекло.    

     

И невольно в море хлеба    

Рвется образ с языка:    

Отелившееся небо    

Лижет красного телка.    

     

    

     

КОРОВА    

     

     

Дряхлая, выпали зубы,    

Свиток годов на рогах.    

Бил ее выгонщик грубый    

На перегонных полях.    

     

Сердце неласково к шуму,    

Мыши скребут в уголке.    

Думает грустную луму    

О белоногом телке.    

     

Не дали матери сына,    

Первая радость не впрок.    

И на колу под осиной    

Шкуру трепал ветерок.    

     

Скоро на гречневом свее,    

С той же сыновней судьбой,    

Свяжут ей петлю на шее    

И поведут на убой.    

     

Жалобно, грустно и тоще    

В землю вопьются рога...    

Снится ей белая роща    

И травяные луга.    

     

1915    

 Под красным вязом  крыльцо и двор,    

     

     

Под красным вязом крыльцо и двор,    

Луна над крышей, как злат бугор.    

     

На синих окнах накапан лик:    

Бредет по туче седой Старик.    

     

Он смуглой горстью меж тихих древ    

Бросает звезды – озимый сев.    

     

Взрастает нива, и зерна душ    

Со звоном неба спадают в глушь.    

     

Я помню время, оно, как звук,    

Стучало клювом в древесный сук.    

     

Я был во злаке, но костный ум    

Уж верил в поле и водный шум.    

     

В меже под елью, где облак‑тын,    

Мне снились реки златых долин.    

     

И слышал дух мой про край холмов,    

Где есть рожденье в посеве слов.    

     

1915    

     

ТАБУН    

     

     

В холмах зеленых табуны коней    

Сдувают ноздрями златой налет со дней.    

     

С бугра высокого в синеющий залив    

Упала смоль качающихся грив.    

     

Дрожит их головы над тихою водой,    

И ловит месяц их серебряной уздой.    

     

Храпя в испуге на свою же тень    

Зазастить гривами они ждут новый день    

     

*    

     

Весенний день звенит над конским ухом    

С приветливым желаньем к первым мухам.    

     

Но к вечеру уж кони над лугами    

Брыкаются и хлопают ушами.    

     

Все резче звон, прилипший на копытах,    

То тонет в воздухе, то виснет на ракитах.    

     

И лишь волна потянется к звезде,    

Мелькают мухи пеплом по воде.    

     

*    

     

Погасло солнце. Тихо на лужке.    

Пастух играет песню на рожке.    

     

Уставясь лбами, слушает табун,    

Что им поет вихрастый гамаюн.    

     

А эхо резвое, скользнув по их губам,    

Уносит думы их к неведомым лугам.    

     

Любя твой день и ночи темноту,    

Тебе, о родина, сложил я песню ту.    

     

1915    

 ПРОПАВШИЙ МЕСЯЦ    

     

     

Облак, как мышь,    

подбежал и взмахнул    

В небо огромным хвостом.    

Словно яйцо,    

расколовшись, скользнул    

Месяц за дальним холмом.    

     

Солнышко утром в колодезь озер    

Глянуло ‑    

месяца нет...    

Свесило ноги оно на бугор,    

Кликнуло ‑    

месяца нет.    

     

Клич тот услышал с реки рыболов,    

Вздумал старик подшутить.    

Отраженье от солнышка    

с утренних вод    

Стал он руками ловить.    

     

Выловил. Крепко скрутил бечевой,    

Уши коленом примял.    

Вылез и тихо на луч золотой    

Солнечных век    

привязал.    

     

Солнышко к небу глаза подняло    

И сказало:    

«Тяжек мой труд!»    

И вдруг солнышку    

что‑то веки свело,    

Оглянулося ‑    

месяц как тут.    

     

Как белка на ветке, у солнца в глазах    

Запрыгала радость...    

Но вдруг...    

Луч оборвался,    

и по скользким холмам    

Отраженье скатилось в луг.    

     

Солнышко испугалось...    

А старый дед,    

Смеясь, грохотал, как гром.    

И голубем синим