1 2 3 4 
Я сунул  руку в щель и сразу нащупал выступ, за который можно было держаться. Отсюда  белый свет казался еще ярче. Я подтянулся вверх почти без всякого усилия,  держась двумя пальцами, – хотя на Земле весил более восьмидесяти  килограммов, – затем ухватился за другой выступ, повыше, и встал ногами на  узкий карниз. Потом ощупал скалу. Расщелина расширялась кверху.    

– Тут  можно вскарабкаться, – сказал я Кейвору, – вы сможете допрыгнуть до  моей руки, если я протяну ее вниз?    

Я встал  в расщелине, опираясь ногой и коленом о выступ, и протянул руку. Кейвора я не  мог видеть, но слышал шорох от его движений, когда он нагнулся для прыжка. Раз  – и он повис у меня на руке, легкий, как котенок. Я подтянул его кверху, пока  он не ухватился рукой за выступ и не выпустил мою руку.    

– Черт  возьми! – воскликнул я. – Здесь, на Луне, поневоле научишься ползать  по скалам.    

И стал  карабкаться дальше. Через несколько минут я снова взглянул вверх. Расщелина расширялась,  и свет становился все ярче. Только…    

Это был  вовсе не дневной свет!    

Скоро я  разглядел, что это такое, и с горя готов был разбить себе голову о камни, ибо  передо мной открылся склон, поросший целым лесом небольших булавовидных грибов,  светившихся мягким серебристым светом. С минуту я смотрел на нежное сияние,  затем прыгнул в самую середину грибной рощи. Я сорвал с полдюжины грибов и с  досадой расшиб их о камни; потом сел и горько рассмеялся прямо в румяное лицо  появившегося Кейвора.    

– Опять  фосфоресценция, – крикнул я ему, – не стоит торопиться!  Присаживайтесь и будьте как дома.    

Он  пробормотал что-то по поводу постигшей нас неудачи, а я все продолжал сшибать  грибные макушки и сбрасывать их в расщелину.    

– Я  думал, что это дневной свет, – проговорил Кейвор.    

– Дневной  свет! – воскликнул я. – Утренняя заря, закат Солнца, облака, хмурое  небо. Увидим ли мы все это когда-нибудь?    

Говоря  это, я вдруг представил себе наш земной мир, да так отчетливо и ярко, словно  задний план какой-нибудь старой итальянской картины.    

– Изменчивые  небеса, изменчивое море, зеленые холмы и рощи, солнечные города и деревни!  Вспомните, Кейвор, как блестят мокрые крыши при закате. Вспомните, как  пламенеют от Солнца окна!    

Он не  отвечал.    

– А  мы тут пресмыкаемся в этом диком мире. Что это за мир, с чернильным морем, запрятанным  в мрачной бездне, а на поверхности – то дневной зной, то мертвящая тишина ночи!  И эти существа, которые гонятся за нами, покрытые чешуей люди-насекомые –  порождение кошмара! Впрочем, они правы! Зачем мы явились сюда давить их и  разрушать их мир? Теперь, видно, уже вся планета знает о нашем прибытии, и все  пустились в погоню. Каждую минуту мы можем услышать их писк или гонг. Что нам  делать? Куда скрыться? Я чувствую себя так уютно, как на пороховой бочке.    

– Это  вы виноваты, – сказал Кейвор.    

– Как  так? – удивился я.    

– Я  уже составил план.    

– Провались  они, ваши планы.    

– Если  бы вы не сопротивлялись…    

– Под  их копьями?    

– Ну  да. Они бы нас перетащили.    

– Через  мост?    

– Да.  Перенесли же они нас в глубь планеты.    

– Пусть  бы лучше муха волокла меня по потолку.    

– Господи!  Что вы говорите!    

Я снова  занялся истреблением грибов. И вдруг сделал открытие, которое поразило меня.    

– Кейвор,  цепи-то наши из золота!    

Кейвор  сидел, задумавшись, обхватив голову руками. Он медленно повернулся и равнодушно  поглядел на меня. Потом, когда я повторил свои слова, так же равнодушно  посмотрел на цепь, обмотанную вокруг его правой руки.    

– Да, –  сказал он, – действительно золото.    

Но это  мало интересовало его, и, отвлекшись на минуту, он снова погрузился в свои размышления.  А я тоже молчал, пораженный, что только теперь заметил это, но потом понял, что  при голубоватом свете металл казался совсем бесцветным. Неожиданное открытие  дало новое направление моим мыслям, которые унесли меня далеко. Я забыл, что  еще недавно упрекал Кейвора за наш полет на Луну. Золото…    

Кейвор  первый прервал молчание.    

– Мне  кажется, – сказал он, – у нас есть два выхода.    

– Какие?    

– Либо  попытаться проложить себе дорогу на поверхность, пробиться силой, если понадобится,  и продолжать поиски тара до тех пор, пока мы не найдем его, или пока холод  нескончаемой ночи не прекратит наше существование, либо…    

Он  остановился.    

– Продолжайте, –  подстрекнул я его, хотя знал, что он скажет.    

– Или  попытаться еще раз установить добрые отношения и взаимопонимание с обитателями  Луны.    

– Что  касается меня, то я предпочитаю первый выход.    

– Я  не уверен в этом.    

– А  я уверен.    

– Видите  ли, – пояснил Кейвор, – по-моему, вообще нельзя судить о селенитах по  тем экземплярам, которых нам пришлось увидеть. Центральная часть их мира,  цивилизованная часть, находится внизу, в глубинах около моря. Та часть Луны,  где мы находимся, – только окраина, район пастбищ. Таково мое мнение. И  селениты, которых мы видели, выполняют роль пастухов и машинистов. Они  пользуются копьями, очевидно, для погони скота. Недостаток сообразительности –  они думали, что мы можем делать то же, что и они, – несомненная  грубость, – все это подтверждает мои предположения. Но если бы мы  потерпели…    

– Ни  один из нас не может вынести перехода по шестидюймовой доске через бездонную  пропасть.    

– Верно, –  согласился Кейвор, – но…    

– Я  не согласен, – отрезал я.    

– Предположим, –  продолжал убеждать меня Кейвор, – что нам удастся забраться в какой-нибудь  уголок, где мы в состоянии будем защищаться. Если мы продержимся с неделю или  около того, то, наверное, весть о нашем появлении дойдет в более населенную  часть Луны, до более образованных селенитов.    

– Если  таковые есть.    

– Несомненно.  Иначе откуда взялись бы эти огромные машины?    

– Возможно,  но нам от этого будет только хуже.    

– Мы  могли бы начертить надписи на стенах.    

– А  почему вы думаете, что их глаза способны увидеть эти надписи?    

– Тогда  мы высечем на стенах буквы.    

– Это,  конечно, возможно.    

Мысли  мои направились в другую сторону.    

– Во  всяком случае, – сказал я, – вы же не думаете, что селениты умней  людей?    

– Они  знают гораздо больше нас или по крайней мере множество неизвестных нам вещей.    

– Да,  но… – Я на минуту запнулся. – Думаю, вы согласитесь со мной, Кейвор, что  вы человек исключительный.    

– Как  так?    

– Вы  человек одинокий, то есть были таким… Вы не женаты?    

– Никогда  и не собирался. Но почему…    

– Вы  никогда не мечтали разбогатеть?    

– Нет,  никогда.    

– Вы  стремились только к знанию?    

– Так  что же? Вполне понятная любознательность…    

– Это  вы так думаете. В том-то и дело. Вы считаете, что все люди жаждут только  знаний. Помню, когда я спросил, к чему вам все эти исследования, вы отвечали,  что хотели бы стать академиком, хотели бы приготовить вещество, называемое  «кейворитом», и тому подобное. Вы отлично знаете, что работали вовсе не ради  этого. Но мой вопрос захватил вас врасплох, и вы чувствовали, что надо указать  какую-нибудь достаточно основательную и вескую причину. На самом же деле вы  производили все изыскания, потому что просто не могли не делать этого. Это ваш  пунктик…    

– Может  быть…    

– Вряд  ли среди миллиона людей найдется хоть один, подобный вам. Большинство мечтает,  разумеется, и о разных вещах, но очень немногие жаждут знаний ради самого  знания. И я не из их числа, уверяю вас. Селениты, по-видимому, подвижные,  деятельные существа, но почему вы думаете, что даже самые интеллигентные из них  интересуются нами или нашим миром? Они, наверное, и не подозревают о его  существовании. Ведь они никогда не выходят по ночам на поверхность, – они  замерзли бы, если бы вышли. Они, вероятно, не видали ни одного небесного светила,  кроме яркого, жгучего Солнца. Откуда они могут знать, что существует другой  мир, да и какое им дело до другого мира? А если им и случалось видеть звезды  или серп Земли, то что ж из этого? Зачем им, живущим в недрах планеты,  наблюдать за светилами? Ведь и люди не стали бы делать подобных наблюдений,  если бы это не понадобилось им для определения времен года или для мореплавания.  А зачем это лунным жителям?    

Предположим,  что среди них найдется несколько философов, подобных вам. Они-то как раз  никогда и не узнают о нашем существовании. Ведь если бы какой-нибудь селенит  спустился на Землю, в то время как вы проживали в Лимпне, вы бы узнали об этом  последним. Вы никогда не читали газет. Итак, видите, все шансы против вас. А  ради взвешивания этих шансов мы сидим тут сложа руки и теряем драгоценное  время. Положение наше очень скверное. Мы явились сюда безоружными, потеряли наш  шар, остались без пищи, показались селенитам и дали им повод считать нас  какими-то дикими, диковинными, опасными зверями. Если эти селениты не лишены  разума, то они будут гоняться за нами, пока не найдут, и постараются взять нас  живьем, а коли им это не удастся, то убьют – только и всего. Поймав, они,  вероятно, также убьют нас по какому-нибудь недоразумению. Возможно, что потом  они будут спорить о нас, но нам от этого не станет легче.    

– Продолжайте.    

– С  другой стороны, золото здесь валяется под ногами, как у нас на Земле железная  руда. Если бы нам удалось захватить часть его с собой, отыскать шар, прежде чем  они на него натолкнутся, и вернуться на Землю, тогда…    

– Что  тогда?    

– Тогда  мы могли бы поставить дело на более солидную почву. Могли бы вернуться сюда на  более крупном шаре, с оружием и пушками.    

– Что  вы! – ужаснулся Кейвор.    

Я  швырнул в трещину еще один светящийся гриб.    

– Послушайте,  Кейвор, – продолжал я, – как-никак в этом деле мне принадлежит  половина решающих голосов, а вопрос этот чисто практический. Из нас двоих  практичный человек я, а не вы, и я не намерен больше доверять селенитам или  вашим геометрическим кривым… Вот и все. Довольно тайн! Вернемся на Землю, а  потом опять на Луну.    

Кейвор  раздумывал.    

– Да, –  сказал он, – мне следовало бы лететь на Луну одному.    

– Сейчас  важно другое: как добраться до шара.    

Некоторое  время мы оба сидели молча, потирая колени. Потом Кейвор как будто согласился с  моими доводами.    

– Я  думаю, – заговорил он, – что у нас есть кое-какие данные. Ясно, что  когда Солнце находится на этой стороне Луны, то воздух должен устремляться  через эту губчатую планету с темной стороны на солнечную, должен вытекать из  лунных пещер в кратеры… Значит, здесь должна быть тяга.    

– Здесь  есть тяга.    

– Значит,  мы не в тупике. Где-нибудь расщелина идет кверху. Течение воздуха направляется  снизу вверх, этот же путь следует избрать и нам. Если мы попытаемся найти выход  из этой трубы или камина, то из этого лабиринта, где нас ищут…    

– А  вдруг проход окажется слишком узким?..    

– Тогда  мы спустимся обратно.    

– Тес, –  шепнул я, услышав какой-то шум. – Что это такое? – Мы прислушались.  Сначала раздался невнятный гул, затем мы разобрали звон гонга.    

– Они  нас принимают за лунных коров, – возмутился я, – и хотят напугать  этой музыкой.    

– Они  идут вдоль тоннеля, – проговорил Кейвор.    

– Вероятно.    

– Но  они не обратят внимания на эту трещину и пройдут мимо.    

Я  прислушался.    

– На  этот раз они, наверное, захватили оружие. – Вдруг я вскочил. – Боже  мой, Кейвор! Они нас найдут! – закричал я. – Они заметят грибы,  которые я бросал вниз. Они…    

Я не  договорил и прыгнул через шляпки грибов к верхнему концу пещеры. Я заметил, что  здесь она поворачивает вверх и переходит в темную щель. Я уже собирался туда  лезть, как вдруг счастливая мысль осенила меня, и я вернулся назад.    

– Что  вы делаете? – спросил Кейвор.    

– Полезайте  вперед, – сказал я и, сорвав два светящихся гриба, сунул один корнем вниз  в карман своей фланелевой куртки, так, чтобы он освещал нам путь; другой гриб я  отдал Кейвору.    

Шум  усилился; казалось, что селениты находятся совсем близко, под самой расщелиной.  Но, может быть, им трудно взобраться или они не решаются, боясь нашего  сопротивления? Во всяком случае, мы убедились теперь, что мы – дети  Земли, – мы обладаем мускульным превосходством. Через минуту я с  богатырской силой карабкался вслед за сверкающими синеватым светом пятками  Кейвора.    

 17. Битва в пещере  лунных мясников    

     

Не помню  уже, сколько времени мы карабкались вверх, прежде чем достигли решетки. Может  быть, мы поднялись всего на несколько сот футов, но тогда мне казалось, что мы  ползли, протискивались, скакали и карабкались по меньшей мере целую милю по  отвесному склону. Когда я вспоминаю об этом, то в моих ушах вновь раздается  позвякивание золотых цепей, сопровождавшее каждое наше движение. Я содрал кожу  на суставах пальцев и на коленях и оцарапал щеку. После первого стремительного  броска мы стали двигаться более медленно и осторожно. Преследовавших нас  селенитов больше не было слышно. Вероятно, они не полезли по нашим следам в  расщелину, хотя и заметили сорванные грибы. Местами щель так суживалась, что мы  с трудом протискивались вверх; иногда она, напротив, расширялась, образуя  широкие пустоты, утыканные колючими кристаллами или обросшие светящимися  грибовидными бородавками. Проход то извивался, то спускался вниз почти  горизонтально. Часто журчала и капала вода. Раз или два что-то шмыгнуло от нас  в сторону, но мы так и не разобрали, что это было. Возможно, ядовитые пресмыкающиеся,  но они не причинили нам вреда, а мы так торопились, что нам было не до них.  Наконец далеко вверху забрезжил знакомый нам синеватый свет, и мы увидели, что  он просачивается сквозь решетку, которая преграждала нам путь.    

Пошептавшись,  мы с удвоенной осторожностью полезли вверх. Когда мы добрались до решетки, я  прижался лицом к ее прутьям и стал разглядывать пещеру. Она была обширна и  освещалась, без сомнения, ручейком того же синего света, который струился от  виденной нами машины. Где-то совсем рядом с моим лицом между прутьями решетки  капала вода.    

Я хотел  было разглядеть дно пещеры, но решетка находилась в углублении, края которого  мешали мне видеть. Затем мы обратили внимание на доносившиеся из пещеры звуки,  и я заметил неясные тени, скользившие высоко вверху, по тускло освещенному  своду.    

Несомненно,  в пещере находились селениты, может быть, их даже было много: мы слышали голоса  и какие-то шорохи, теперь я знал, что это их шаги. Кроме того, до нас  доносились тупые мерные удары, словно били ножом или топором по чему-то  мягкому. Потом раздавался звон, вроде лязга цепей, свист и стук, словно по  мосту грохотал грузовик, и снова удары ножа. Судя по теням на своде, селениты  двигались быстро и ритмично, в такт с этим мерным стуком, и останавливались,  когда он прекращался.    

Мы  наклонились друг к другу и начали перешептываться.    

– Они  чем-то заняты, – прошептал я, – работают.    

– Да.    

– Они  не ищут нас и не собираются ловить.    

– Может,  они о нас и не слыхали.    

– За  нами гонятся другие, там, внизу… А что, если мы вдруг покажемся?    

Мы  переглянулись.    

– Удобный  случай вступить с ними в переговоры, – заметил Кейвор.    

– Ну  нет, – ответил я, – только не сейчас.    

Мы  молчали, занятые своими мыслями.    

Снова  послышался стук, и тени задвигались.    

Я стал  внимательно осматривать решетку.    

– Она  непрочная, – сказал я, – можно отогнуть две полосы и пролезть между  ними.    

Мы  посовещались несколько минут. Затем я ухватился обеими руками за прут, ногами  уперся в скалу и потянул. Прут согнулся так быстро, что я чуть было снова не  покатился вниз. Взобравшись выше, я согнул другой прут, затем вынул из кармана  светящийся гриб и бросил его назад в расщелину.    

– Будьте  осторожны и не торопитесь, – шепнул мне Кейвор, когда я пролезал через  решетку.    

Передо  мной промелькнули работающие над чем-то фигуры, и я нагнулся, чтобы край впадины,  в которой находилась решетка, скрывал меня от них. Лежа, я подал знак Кейвору  последовать моему примеру. Мы легли рядом и стали наблюдать за тем, что  делалось в пещере.    

Пещера  была гораздо больше, чем нам сначала показалось. Она шла раструбом, расширяясь  наклонно вверх; мы смотрели из самой низкой ее части, но нависшие своды  скрывали от нас большую половину. Вдоль пещеры, исчезая где-то вдалеке,  тянулись огромные бледные силуэты, над которыми трудились селениты. Сначала мне  показалось, что это какие-то большие белые цилиндры непонятного назначения.  Затем я заметил ободранные головы без глаз, похожие на бараньи головы в мясной  лавке, и понял, что это туши лунных коров, которых селениты разделывали, как  команда китобойного судна разделывает убитого кита. Селениты резали мясо  полосами, и на некоторых тушах виднелись обнаженные ребра. Удары топориков  селенитов и производили тот тупой звук: «Чид, чид». В стороне тянулось нечто  вроде канатной дороги, и вагонетки, груженные кусками свежего мяса, уходили  вверх, в глубь пещеры. Эта бесконечная аллея туш, предназначенных для  пропитания, свидетельствовала о густоте населения лунного мира и подтверждала  наше первое впечатление от огромной шахты.    

Сначала  мне показалось, что селениты стоят на досках, положенных на козлы, но потом я  увидел, что и настил, и подпорки, и топорики были такого же свинцового цвета,  какими казались и мои кандалы, пока я не разглядел их при белом свете. Кстати  сказать, я не помню, чтобы мне случалось увидеть на Луне какие-нибудь  деревянные вещи: двери, столы, вся обстановка, вроде нашей земной мебели, были  сделаны из металла, и, кажется, по большей части из чистого золота, которое из  всех металлов, конечно, заслуживает предпочтения, при прочих равных условиях,  по легкости обработки, по ковкости и по прочности. На дне пещеры кое-где  валялись толстые ломы, предназначенные, очевидно, для переворачивания мясных  туш, футов шести длиной и с рукояткой – это было очень подходящее для нас  оружие. Пещера освещалась тремя ручьями синего света. Мы долго лежали молча и  наблюдали.    

– Ну  что? – спросил наконец Кейвор.    

Я сполз  ниже и обернулся к нему. Меня осенила блестящая мысль.    

– Если  только они не спускают сюда туши с помощью кранов, – сказал я, – то  мы, очевидно, находимся недалеко от поверхности.    

– Почему?    

– Потому  что лунные коровы не могут прыгать и у них нет крыльев.    

Кейвор  выглянул из впадины, где мы лежали.    

– Меня  удивляет только… – начал он. – Впрочем, мы и не спускались особенно  глубоко.    

Я дернул  его за рукав, чтобы он замолчал: снизу, из расщелины, послышался шум.    

Мы  притаились, обратившись в слух. Скоро у меня не осталось никакого сомнения, что  вверх по расщелине кто-то тихо лезет. Не торопясь, я бесшумно сжал в руке  обрывок цепи и ждал появления врага.    

– Взгляните-ка,  как там молодцы с топорами, – сказал я.    

– Они  заняты своим делом, – ответил Кейвор.    

Я выбрал  место для удара в отверстии решетки. Теперь отчетливо слышался тихий щебет  поднимавшихся селенитов, шорох их рук, цеплявшихся за камни, и падение щебня.    

Вот уже  можно разобрать, что в темноте за решеткой что-то движется, но что именно, я не  знал. Еще миг, что-то словно щелкнуло, и вдруг – раз! Я вскочил и с яростью  отбил удар. Это было острие копья. Я понял, что длинное копье не попало в цель  только благодаря недостатку места. Копье змеиным жалом вырвалось из-за решетки  и, промахнувшись, скрылось, чтобы сразу же сверкнуть снова. Но тут я схватил и  вырвал копье, однако в меня полетело второе.    

Я  вскрикнул от радости, почувствовав, что селенит, пытавшийся удержать копье,  выпустил его из рук. Добытым трофеем я наносил удары сквозь решетку, и в  темноте послышались крики и пронзительный визг. Кейвору тоже удалось вырвать  копье, и он прыгал возле меня, размахивая им, но не мог попасть в цель. Вдруг  снизу донесся звон: «Кланг, кланг», – и по воздуху просвистел топор,  ударившийся о скалу вблизи нас и напомнивший мне о мясниках над тушами в  пещере.    

Я  обернулся и увидел, что они, выстроившись в ряд, наступают на нас, размахивая  топорами. Толстые, приземистые коротконожки с длинными руками, мясники мало  походили на тех селенитов, которых мы видели раньше. Но если они и не слышали о  нас, то очень быстро поняли, в чем дело. Держа копье наготове, я смотрел на  них.    

– Охраняйте  решетку, Кейвор! – крикнул я и с ревом, чтобы устрашить их, ринулся навстречу.    

Двое  метнули свои топоры, но промахнулись, а остальные мгновенно обратились в  бегство. Затем и эти двое побежали вверх по пещере, прижав к туловищу руки и  наклонив головы. Я никогда не видел, чтобы люди так бегали!    

Захваченное  мною копье оказалось плохим оружием: оно было слишком тонко и хрупко, слишком  длинно и годилось только для метания. Поэтому я преследовал селенитов только до  первой туши, потом остановился и поднял один из валявшихся ломов. Это было  увесистое, хорошее оружие для разгрома целого отряда селенитов. Я бросил копье  и взял в другую руку второй лом. Вооруженный таким образом, я чувствовал себя  куда лучше, чем с копьем. Погрозив ломами кучке селенитов, которые остановились  в пещере, я обернулся к Кейвору.    

Он  прыгал около решетки, грозно размахивая обломком копья. Все обстояло  благополучно. Кейвор отражал нападение селенитов, пока во всяком случае. Я  снова повернулся к мясникам в пещере. Но что делать дальше?    

Мы  загнаны в тупик. Но мясники наверху захвачены врасплох; они, видно,  перепугались, и у них, кроме топориков, нет никакого оружия. В эту сторону и  надо бежать. Их коренастые фигурки (они были ниже ростом и толще, чем  селениты-пастухи) рассеялись по всей пещере – это свидетельствовало об их  нерешительности. Я их напугал своей яростью и имел сейчас те же преимущества,  что бешеный бык перед онемевшей толпой. Но зато их было очень много. Те же, что  внизу, несомненно, вооружены чертовски длинными копьями. Возможно, что они  приготовили нам и другие сюрпризы. Черт возьми! Если мы нападем на мясников, то  селениты с копьями останутся у нас в тылу, если же не атаковать, то этих  приземистых скотов соберется еще больше. Кто знает, какие страшные орудия  разрушения – пушки, бомбы, торпеды – может выслать для нашего уничтожения этот  неведомый мир у нас под ногами, обширный мир, до глубин которого мы еще не  добрались. Нам ничего более не оставалось, как самим перейти в наступление. Тем  более, что из глубины пещеры вниз, по направлению к нам, уже спешили новые  полчища селенитов.    

– Бедфорд! –  крикнул Кейвор, и я увидел, что он отскочил от решетки и бежит ко мне.    

– Назад! –  закричал я ему. – Что вы делаете?..    

– Они  тащат какую-то пушку!    

Сквозь  решетку между копьями просунулась угловатая голова и костлявые плечи селенита,  который нес какой-то сложный аппарат.    

Я знал,  что Кейвор не годится для такого боя. Несколько секунд я колебался, потом  ринулся вперед, размахивая своими ломами и стараясь ревом испугать целившегося  селенита. Он целился как-то чудно, прижав аппарат к животу. «З-з-з» – раздался  свист… Это оказалась не пушка, а что-то вроде самострела. Выпущенный заряд  попал в меня как раз во время прыжка.    

Я не  упал, а только опустился несколько раньше, чем следовало, и по ощущению в плече  заключил, что заряд лишь слегка задел и скользнул мимо. Левая рука наткнулась  на древко, и я понял, что острие чуть не наполовину вонзилось мне в плечо.  Подскочив, я изо всех сил ударил селенита ломом. Он рухнул как подкошенный, и  голова его раскололась, словно яйцо.    

Я бросил  лом, выдернул копье из плеча и начал тыкать им в темноту сквозь прутья решетки.  При каждом ударе внизу раздавался жалобный визг и щебет. Наконец я с силой  метнул туда копье, схватил лом и кинулся на толпу в пещере.    

– Бедфорд! –  умолял Кейвор, когда я пролетел мимо него. – Бедфорд!    

Кажется,  я слышал позади себя его шаги.    

Шаг,  прыжок, толчок, снова прыжок… Каждый прыжок, казалось, длился вечность. И с каждым  прыжком пещера расширялась и число селенитов все росло. Сначала они бегали, как  муравьи в разоренном муравейнике, некоторые размахивали топориками мне  навстречу, но большинство спасалось бегством вперед или в сторону, вдоль ряда  туш. Скоро показались новые отряды селенитов, вооруженных копьями. Потом еще и  еще… Это было удивительное зрелище: кругом мелькали руки и ноги. В пещере  становилось темней… Что-то просвистело над моей головой. Опять. Подпрыгнув, я  увидел, что в одну из туш влево от меня, дрожа, вонзилось копье. Когда я опустился,  другое копье ударилось в грунт передо мной, и я услышал отдаленный свист: они  стреляли. Целый ливень копий обрушился на нас. Настоящий залп! Я остановился  как вкопанный.    

Не  думаю, чтобы я тогда отчетливо соображал. Но, помнится, в мозгу промелькнула  стереотипная фраза: «Огневая завеса, все в укрытие!» Я помню, что бросился  между двумя тушами и стоял, тяжело дыша и дрожа от ярости.    

Я искал  глазами Кейвора, и на миг мне показалось, что он погиб. Но вскоре он появился  из темноты между тушами и скалистой стеной пещеры. Я увидел его маленькое  взволнованное лицо, тусклое, синее, покрытое потом.    

Он  что-то сказал, но я не расслышал. Я понял, что если пробираться вверх по пещере  от туши к туше, то можно пробиться наружу. Пробиться наружу – иного выхода нет.    

– За  мной! – сказал я и пошел вперед.    

– Бедфорд! –  кричал Кейвор, но тщетно: я его не слышал.    

Поднимаясь  по узкому проходу между тушами и стеной, я лихорадочно обдумывал план спасения.  Пещера закруглялась, и селениты не могли стрелять в нас. Хотя в узком  пространстве нельзя было делать прыжков, однако благодаря нашей земной силе мы  продвигались быстрее селенитов. Я сообразил, что скоро мы окажемся в самой гуще  их. Но тогда они будут для нас не страшнее, чем черные тараканы. Однако сначала  надо выдержать их обстрел. Я обдумывал стратегический план и на бегу скинул  фланелевую куртку.    

– Бедфорд! –  задыхался сзади Кейвор.    

Я  обернулся и спросил, что ему надо.    

Он  показывал вверх, через туши.    

– Белый  свет! – сказал он. – Опять белый свет!    

Я  взглянул вверх: действительно, вдалеке брезжили белые призрачные сумерки. Силы  мои сразу удвоились.    

– Не  отставайте! – крикнул я Кейвору.    

Длинный  плоский селенит высунулся из мрака, но тотчас же скрылся с жалобным визгом. Я  остановился и подал знак Кейвору, чтобы он не двигался. Затем повесил свою  куртку на лом, спрятался за ближайшую тушу, положил куртку с ломом и высунулся  на секунду. «З-з-з»!» – просвистела стрела. Селениты были совсем рядом;  толстые, коренастые, высокие и низенькие, они сбились в кучу около целой  батареи своих орудий, повернутых дулами в пещеру. Три или четыре стрелы  последовали за первой, затем обстрел прекратился.    

Я  высунул было голову и оказался на волоске от гибели: просвистела целая дюжина  стрел; селениты стреляли, громко крича и щебеча от возбуждения. Я поднял с пола  куртку и лом.    

– Теперь  пора! – воскликнул я и выставил свою куртку.    

«З-з-з!»,  «З-з-з!» В одно мгновение она была продырявлена тучей стрел, перелетевших через  тушу над нашими головами. Я схватил лом, бросил куртку – она так и валяется  там, на Луне, – и ринулся в атаку.    

С минуту  длилась бойня. Я рассвирепел и не давал им пощады, а селениты, видно, слишком  перепугались, чтобы драться. Во всяком случае, они совсем не защищались. А у  меня, как говорится, кровь бросилась в голову. Помню, я пробивался между этими  тощими, жесткими, как насекомые, существами, точно сквозь высокую траву, кося и  направо и налево – раз, два! Брызгала какая-то жидкость, под ногами что-то  хрустело и пищало, рассыпаясь на куски. Толпа расступалась и снова смыкалась,  как вода. Они сражались в беспорядке. Копья свистели вокруг меня; меня ранили в  ухо, в руку и в щеку, но я заметил это потом, когда обнаружил запекшуюся кровь.    

Что  делал Кейвор, я не знаю. Мне казалось, что этот бой длится целый век и никогда  не кончится. И вдруг конец – кругом только скачущие затылки, селениты  обратились в бегство… Я почти не пострадал. Пробежал еще несколько шагов,  крикнул и оглянулся. Я был изумлен.    

Я летел  через них громадными скачками; селениты остались позади и бросились врассыпную,  ища, где бы спрятаться. Конец боя, в который я кинулся очертя голову, обрадовал  меня и несказанно удивил. Я решил, что победил не потому, что селениты  оказались неожиданно хрупкими, а потому, что сам я оказался таким силачом. Я  самодовольно расхохотался. Ах, эта удивительная Луна!    

Посмотрев  на искрошенные и корчившиеся тела, разбросанные по пещере, я поспешил к  Кейвору.    

 18. В солнечном свете    

     

Вскоре  мы увидели, что впереди маячит какая-то туманная пустота, и вышли в наклонную  галерею; она привела нас в новую обширную круглую пещеру, огромную цилиндрическую  шахту, стены которой отвесно поднимались вверх. Вдоль стены извивалась галерея  без всякого парапета или перил и через оборота полтора поворачивала вверх, в  скалы. Галерея эта напоминала мне спираль железной дороги через Сен-Готард. Все  было грандиозных размеров. Невозможно описать впечатление, производимое этим  сооружением; оно просто подавляло. Мы обвели глазами отвесные стены гигантской  шахты и далеко вверху заметили круглое отверстие; сквозь него виднелись слабо  мерцавшие звезды. Половина кромки этого отверстия сияла под ослепительными  лучами белого Солнца. Мы оба невольно вскрикнули от радости.    

– Скорей! –  торопил я, бросаясь вперед.    

– А  что там? – спросил Кейвор и осторожно подошел к краю шахты. Я последовал  его примеру и заглянул вниз, но мне мешал свет сверху, и я разглядел во мраке  лишь цветные полосы малинового и пурпурного цвета. Видеть я не мог, зато мог  слышать. Из тьмы доносился гул, похожий на гудение рассерженных пчел – если  приложить ухо к улью, – и гул этот поднимался из пропасти глубиной, быть  может, мили в четыре…    

Я  прислушался, потом крепко сжал в руке лом и пошел вперед, вверх по галерее.    

– Вероятно,  это та самая шахта с крышкой, куда мы смотрели, – заметил Кейвор.    

– А  внизу те же самые огни!    

– Огни! –  повторил Кейвор. – Да, огни того мира, которого нам теперь никогда не  увидеть.    

– Мы  еще вернемся, – утешил я его.    

Нам так  везло, что после бегства я уже начал надеяться, что мы найдем и шар.    

Ответа  Кейвора я не расслышал.    

– Что? –  спросил я.    

– Ничего, –  ответил он, и мы торопливо зашагали вверх по галерее.    

Этот  наклонный балкон тянулся, вероятно, не менее четырех или пяти миль и поднимался  так круто, что идти по нему на Земле было бы совершенно невозможно; но здесь,  на Луне, это было очень легко. За все время мы заметили только двух селенитов,  которые при нашем приближении обратились в бегство. Очевидно, до них уже дошла  весть о нашей силе и жестокости. Подъем оказался неожиданно легким. Спиральная  галерея перешла в крутой тоннель с отпечатками следов лунных стад, такой узкий  и короткий по сравнению с высокими сводами, что почти весь он был освещен.  Сразу стало светлей, и вверху далеко-далеко ослепительным светом засверкал  выход; на Солнце четко вырисовывался альпийский склон, увенчанный гребнем  высокого колючего кустарника, теперь уже изломанного, высохшего и  помертвевшего.    

Странно,  что мы, люди, которым эта самая растительность казалась недавно такой нелепой и  ужасной, испытывали теперь то же самое чувство, что и вернувшийся домой  изгнанник при виде родных мест. Мы радовались даже разреженному воздуху,  который мучил нас одышкой при быстром движении и превращал наши разговоры в  тяжкие усилия. Приходилось сильно напрягать голос. Все шире и шире становился  освещенный Солнцем круг; тоннель позади нас погружался в непроницаемый мрак. Видневшийся  наверху колючий кустарник уже побурел и засох, на нем не осталось ни единого  зеленого листочка; густо переплетавшиеся ветки затеняли узорами нависшие скалы.  У самого входа в тоннель расстилалась широкая утоптанная площадка для лунных  стад.    

Наконец-то  мы вышли по ней к ослепительному свету, в невыносимый зной. Мы с трудом  пересекли открытое место и, вскарабкавшись по откосу между стволами колючих  растений, уселись, запыхавшиеся, под выступом застывшей лавы. Но даже и в тени  скала была горяча.    

Воздух  веял жаром. Физически мы чувствовали себя неважно, но зато мы вырвались из кошмара.  Нам казалось, что мы опять вернулись к себе, в мир, где есть звезды. Все страхи  и трудности бегства через мрачные пещеры и расщелины теперь миновали. После  недавнего боя мы уже не боялись селенитов. Оглядываясь на зияющее отверстие, мы  сами не верили, что вышли оттуда. Там, глубоко внизу, в голубоватом свете,  который нам вспоминался, как мрак, мы встретились с существами – кошмарной  пародией на людей, с шлемообразными головами. Мы боялись их и подчинялись им,  пока наконец не подняли бунт. И что же, они растаяли, как воск, рассыпались  прахом, разбежались и исчезли, как ночные призраки.    

Я протер  глаза, сомневаясь, уж не видели ли мы все это во сне под опьяняющим действием  съеденных грибов, но вдруг заметил кровь у себя на лице и убедился, что рубашка  крепко прилипла к моему плечу и руке.    

– Черт  возьми! – проговорил я, ощупывая свои раны, и вход отдаленного тоннеля в  ту же секунду вновь стал глазом вражеского лазутчика. Кейвор, что же они будут  делать? И что делать нам?    

Он  покачал головой, не отрывая глаз от темного входа тоннеля.    

– Откуда  мы можем знать, что они намерены делать?    

– Это  зависит от того, что они о нас думают, а этого нам не узнать. Затем это зависит  от того, что у них имеется в резерве. Вы правы, Кейвор: мы коснулись лишь  окраины лунного мира. У них там, в глубине, еще могут быть неожиданные  сюрпризы. Даже своими самострелами они могут причинить нам немало вреда… Но все  же, – резюмировал я, – если мы даже и не сразу найдем шар, то  все-таки у нас есть надежда на спасение. Мы продержимся. Даже ночью. Мы можем  снова сойти вниз и отвоевать себе место.    

Потом я  начал осматриваться. Характер пейзажа резко изменился, и все это из-за роста и  засыхания растительности. Мы сидели высоко над обширной долиной кратера, сплошь  покрытой увядшей, сухой растительностью поздней, послеполуденной лунной осени.  Один за другим тянулись пологие бугры и побуревшие поля, где пасся лунный скот;  вдали целое их стадо, отбрасывая тени, грелось и дремало на солнце, точно овцы.  Селенитов нигде не было видно. Убежали ли они при нашем появлении или обычно  скрывались после выгона стад на пастбища, этого я не могу сказать. Тогда я  предполагал первое.    

– Если  поджечь этот сушняк, то нам, пожалуй, легче найти шар среди пепла.    

Кейвор,  по-видимому, не слыхал моих слов: прикрыв глаза рукой, он внимательно смотрел  на звезды, которые, несмотря на яркий солнечный свет, были хорошо видны на  небе.    

– Как  вы думаете, сколько времени мы пробыли здесь? – спросил он наконец.    

– Где  здесь?    

– На  Луне.    

– Два  зимних дня, вероятно.    

– Нет,  около десяти дней. Солнце уже перешло зенит и склоняется к западу. Дня через  четыре, а может быть, и раньше наступит ночь.    

– Но  ведь мы ели только один раз?    

– Знаю,  но… так выходит по звездам!    

– Разве  время здесь, на меньшей планете, другое?    

– Не  знаю, выходит, так.    

– Как  вы исчисляете время?    

– Голод,  утомление – все здесь иное. Все по-другому, не так, как на Земле. Мне казалось,  что со времени нашего выхода из шара прошло всего несколько часов – длинных  часов, но не больше.    

– Десять  дней, – удивлялся я, – значит, нам остается… – Я взглянул на  Солнце. – Оно уже прошло полпути от зенита до запада. Остается всего  только четыре дня… Кейвор, нам нельзя сидеть тут и мечтать. С чего же нам  начать?    

Я встал.    

– Надо  наметить какой-нибудь отдаленный и издалека видный пункт, можно вывесить флаг,  или платок, или что-нибудь еще, наметить участок и искать кругом.    

Кейвор  поднялся и стал рядом со мной.    

– Да, –  согласился он, – нам ничего больше не остается, как искать шар. Ничего  больше. Может быть, мы и найдем его. Разумеется, найдем. А если нет…    

– Мы  должны искать.    

Он  огляделся кругом, посмотрел вверх на небо, вниз в тоннель и удивил меня  внезапным нетерпеливым жестом.    

– Как  глупо! Зачем нас понесло в этот тоннель! Подумайте только, сколько мы успели бы  сделать!    

– Никогда  нам не сделать того, что упущено. Ведь тут, под нашими ногами, целый мир. Подумайте,  какой это, должно быть, мир! Вспомните о машине, которую мы видели, вспомните о  шахте и о крышке! Но все это было только начало. И те несчастные создания, с  которыми мы сражались, – всего лишь невежественные крестьяне, жители  окраин, пастухи и мясники, недалеко ушедшие от животных. Там же, внизу…  Огромные подземелья, тоннели, сооружения, пути сообщения… И чем глубже, тем все  грандиозней, шире и населенней. Несомненно! Там, в самом низу, должно  находиться Центральное Море, омывающее сердцевину Луны. Подумайте о черных, чернильных  водах при мягком освещении – если только их глаза вообще нуждаются в свете! Подумайте  о многоводных, бегущих каскадами потоках, питающих это море! Представьте себе  его приливы и отливы! Может быть, по этому морю ходят суда, может быть, у них  есть большие города и пути сообщения. Быть может, у них есть мудрость и  порядок, превосходящие разум человека. А мы погибнем здесь и никогда не увидим  разумных существ, создавших все эти сооружения. Мы здесь замерзнем и умрем, и  воздух замерзнет на нас и вновь оттает, и тогда… тогда они случайно набредут на  наши окоченелые, безмолвные трупы, найдут и шар, который нам не удастся отыскать,  и поймут наконец, хотя и слишком поздно, сколько идей и усилий бесплодно  погибло здесь.    

Голос  его, когда он говорил все это, звучал, точно сквозь телефонную трубку,  откуда-то издалека.    

– Но  эта темнота… – возразил я.    

– Это  можно преодолеть.    

– Но  как?    

– Не  знаю. Откуда я могу знать? Можно захватить факел, лампу или фонарь. Те, другие…  смогут понять в конце концов.    

Он  постоял с минуту с опущенными руками и печальным лицом, уныло глядя в пространство,  затем безнадежно махнул рукой и начал строить всяческие планы систематических  поисков шара.    

– Мы  ведь можем потом вернуться обратно, – утешал его я.    

Он  огляделся вокруг.    

– Прежде  всего нам надо вернуться на Землю.    

– Мы  можем потом привезти с собой лампы и железные кошки для лазанья и сотни других  необходимых вещей.    

– Да, –  сказал Кейвор.    

– Мы  можем захватить с собой это золото как залог успеха.    

Кейвор  посмотрел на мои золотые ломы и долго молчал. Он стоял, заложив руки за спину,  отсутствующим взором глядя на кратер. Наконец вздохнул и снова заговорил:    

– Да,  это я нашел сюда путь, но найти путь не значит еще быть его господином. Если я  вновь увезу свою тайну на Землю, то что произойдет? Я не смогу хранить ее  долго. Рано или поздно все обнаружится или другие люди вторично откроют кейворит.  А тогда… Правительства и державы будут стараться проникнуть сюда, будут воевать  из-за лунных территорий между собой и лунными жителями. Это только усилит  вооружения и даст лишний повод к войнам. Если только я разглашу мой секрет, вся  эта планета, вплоть до глубочайших галерей, очень скоро будет усеяна трупами.  Все остальное сомнительно, но в этом не приходится сомневаться… И дело совсем  не в том, что Луна нужна людям. Для чего им новая планета? Что сделали они со  своей собственной планетой? Поле вечной битвы, арену вечных глупостей. Мир  человеческий мал, и жизнь человеческая коротка – еще довольно дел на Земле!  Нет, наука и так уж слишком много трудилась над выковыванием оружия для  безумцев. Пора с этим покончить! Пусть люди снова откроют эту тайну через  тысячу лет.    

– Есть  много способов сохранить тайну, – возразил я.    

Кейвор  посмотрел на меня и улыбнулся.    

– В  конце концов, – продолжал он, – о чем нам беспокоиться? Шар нам,  вероятно, не найти, а там, внизу, события нарастают. Только присущее человеку свойство  надеяться до последней минуты позволяет нам думать о возвращении на Землю. Наши  несчастья только начинаются. Мы проявили по отношению к лунным жителям нашу  силу и жестокость, показали им, на что мы способны, и шансы наши на спасение  так же велики, как у тигра, который вырвался из клетки и загрыз человека в  Гайд-парке. Весть о нас, по всей вероятности, разносится из галереи в галерею  все ниже и ниже, до центральных областей… Никакие разумные существа в здравом  уме и твердой памяти не позволят нам вернуть шар на Землю после всего, что они  видели или слышали о нас.    

– Но  мы не увеличим наши шансы, если будем сидеть здесь, – сказал я.    

Мы оба  встали.    

– Лучше  будет, если мы пойдем в разные стороны, – сказал Кейвор. – Надо  вывесить платок на верхушке одного из этих стволов, крепко привязать его и от  этого пункта, как от центра, приняться за поиски по всему кратеру. Вы пойдете  на запад, двигаясь полукругами, в сторону заходящего Солнца. Вы должны идти  сначала так, чтобы ваша тень падала от вас вправо, до тех пор, пока она не  пересечет под прямым углом путь от нашей вехи, а затем идите так, чтобы тень  ложилась влево. Я буду делать то же самое в восточном направлении. Мы будем  заглядывать в каждый овраг, осматривать каждую скалу; мы приложим все усилия,  чтобы отыскать шар. Селенитов будем всячески избегать. Для утоления жажды можно  глотать снег, для утоления голода надо постараться убить лунную корову, –  правда, нам придется есть сырое мясо. Итак, каждый из нас пойдет своей дорогой.    

– А  если один из двух натолкнется на шар?    

– Тот,  кто найдет шар, должен вернуться к вывешенному платку и ждать там, подавая сигналы.    

– А  если никто?..    

Кейвор  взглянул на Солнце.    

– Мы  будем искать шар до тех пор, пока нас не застигнет ночь и стужа.    

– А  вдруг селениты нашли шар и спрятали?    

Кейвор  пожал плечами.    

– Или  если они теперь гонятся за нами?    

Он  ничего не ответил.    

– Возьмите  на всякий случай один лом, – предложил я.    

Он  отрицательно покачал головой и задумчиво посмотрел на расстилавшуюся перед ним  пустыню.    

Но он не  сразу тронулся в путь. Он почему-то замялся и смущенно посмотрел на меня.    

– До  свидания, – сказал он наконец.    

Меня  точно кольнуло в сердце. Я сразу вспомнил, как мы раздражали друг друга, и  особенно как я, должно быть, раздражал его.    

«Проклятие, –  подумал я, – все могло быть иначе». Я хотел было протянуть ему на прощание  руку, но он уже сомкнул ноги и прыгнул прочь от меня к северу. Он несся по  воздуху, как сухой лист, плавно спустился и снова прыгнул. Я постоял с минуту,  наблюдая за его полетом, потом нехотя повернулся лицом на запад, выбрал место  для прыжка и с чувством человека, собирающегося прыгнуть в ледяную воду,  устремился обследовать свою половину лунного мира. Я довольно неуклюже упал  между скалами, поднялся на ноги, осмотрелся вокруг, вскарабкался на каменистую  площадку и прыгнул снова… Кейвор уже скрылся из виду, но платок храбро  развевался над пригорком, ослепительно белый в лучах яркого солнца.    

Я решил  не терять из виду платка, что бы ни случилось.    

 19. Мистер Бедфорд  остался один    

     

Скоро  мне уже казалось, будто я всегда был один на Луне. Сначала я искал шар довольно  усердно, но было еще очень жарко, а разреженность воздуха вызывала такое  ощущение, как будто грудь сдавило железным обручем. Я попал в лощину, заросшую  по краям щетиной высоких, бурых, засохших кустов, и уселся под ними поостыть и  отдохнуть в тени. Я собирался посидеть очень недолго. Положив около себя оба  лома, я сидел, подперев голову руками. Я отметил с каким-то вялым интересом,  что скалы в этой лощине, кое-где покрытые полосами высохшего мха, блестели  золотыми жилами, а местами из-под опавшей листвы сверкали кругляки самородков.  Теперь все это уже не имело никакого значения. Меня охватила какая-то  расслабленность, я ни на секунду не верил, что мы найдем наш шар в этой  сожженной солнцем пустыне. К чему искать! Пусть придут селениты. Затем я вдруг  решил напрячь все свои силы, повинуясь тому инстинкту самосохранения, который  побуждает человека прежде всего охранять и защищать свою жизнь, хотя, может  быть, вскоре ему придется умереть еще более мучительной смертью.    

Зачем  вообще мы здесь?    

Это  показалось мне необъяснимой и нелепой загадкой. Какой порыв побуждает человека  отказаться от счастья и покоя и стремиться навстречу опасности, нередко даже  гибели? Здесь, на Луне, я впервые понял то, что давно должен был бы знать, а  именно, что человек создан не только для того, чтобы заботиться о собственном  благополучии, о хорошей еде, о комфорте и веселом времяпрепровождении. Это  чувство знакомо почти каждому человеку, и он делает неразумные поступки вразрез  с собственными интересами, вразрез со своим благополучием. Какая-то непонятная  сила толкает его на это, и он не может устоять.    

Зачем?  Почему? Сидя здесь, среди бесполезного лунного золота, в чуждом для меня мире,  я стал подводить итог всей своей жизни. Если предположить, что мне суждено  погибнуть на Луне, то ради чего я прожил свою жизнь? Мне не удалось уяснить  себе это, но, во всяком случае, мне стало яснее, чем когда-либо прежде, что я  не ставил себе никаких личных целей, что всю свою жизнь я не добивался ничего лично  для себя. Для кого же? Для чего? Я бросил раздумывать о том, зачем мы полетели  на Луну, и поставил перед собой вопрос тире: зачем я вообще родился? В конце  концов я запутался в отвлеченных рассуждениях…    

Постепенно  мысли мои стали расплывчатыми и туманными, я никак не мог четко их сформулировать.  Я не чувствовал тяжести или разбитости в теле – на Луне этого вообще не  бывает, – но, вероятно, я все же устал. Так или иначе, но я заснул.    

Сон,  или, вернее, дремота, удивительно освежил меня, и все это время Солнце  спускалось все ниже и ниже, а жара спадала. Когда наконец я проснулся от  какого-то отдаленного крика или шума, то почувствовал себя бодрым и свежим. Я  протер глаза и расправил руки. Затем встал – тело мое немного затекло – и решил  возобновить поиски. Я взвалил свои золотые дубинки на плечи и вышел из  золотоносного ущелья.    

Солнце,  несомненно, стояло гораздо ниже, чем прежде. Воздух охладился. Очевидно, я проспал  долго. Мне показалось, что над западными утесами висит синеватая дымка. Я  вспрыгнул на ближайшее возвышение и стал осматриваться. Нигде не было видно ни  лунных коров, ни селенитов. Кейвора я также не увидел, но зато разглядел мой  платок вдали, на высокой ветке терновника; осмотревшись, я перепрыгнул на  следующий удобный для наблюдения возвышенный пункт.    

Я  продолжал свой путь полукругами, постепенно все расширявшимися, – это было  довольно утомительно и совершенно безрезультатно. Воздух действительно стал  много прохладней, и я заметил, что под западными утесами тени удлинились. Я  часто останавливался и осматривался, но Кейвора нигде не было, селениты тоже  куда-то исчезли, и я подумал, что они уже загнали скот внутрь планеты, так как  и стад нигде не было видно. Мне все больше и больше хотелось поскорее найти  Кейвора. Солнце спустилось теперь уже так низко, что отстояло от горизонта не  более чем на диаметр своего диска. Я боялся, что селениты скоро закроют крышки  и отдушины и оставят нас в жертву страшной лунной ночи. Мне казалось, что  Кейвору давно уже следовало прекратить поиски шара и что пора нам еще раз  посоветоваться. Необходимо было срочно решить вопрос, что делать. Мы не нашли  шара, и искать его уже поздно, а если отдушины закроют, то мы погибли. Нас  поглотит бесконечная ночь – мрак пустоты и черти. Я чувствовал дрожь при одной  мысли об этом. Нам необходимо как-то пробраться в глубь Луны, хотя бы даже с  опасностью для жизни. В моем воображении уже рисовалась страшная картина: мы из  последних сил стучимся в крышку большой шахты, а леденящий холод охватывает нас  все сильнее и сильнее.    

Я совсем  забыл про шар, я думал только о том, как бы скорей найти Кейвора. Я уже  собрался было идти в шахту без него, боясь опоздать; я уже возвращался к  платку, как вдруг…    

Я увидел  шар.    

Скорей,  не я его, а он нашел меня. Он лежал гораздо дальше к западу, чем я зашел; косые  лучи заходящего Солнца вдруг ярко осветили его и пылали на его стеклах. В  первую минуту я подумал, что это какое-то новое приспособление селенитов против  нас, но потом понял.    

Я  протянул руки и с диким криком радости бросился к нему. Я неверно рассчитал  один из своих прыжков и упал в глубокий овраг, больно ударившись лодыжкой  правой ноги. После этого я спотыкался почти при каждом прыжке. Я был в  состоянии истерического возбуждения, дрожал как в лихорадке и запыхался, еще не  достигнув цели. Раза три мне пришлось останавливаться, чтобы передохнуть, и,  несмотря на разреженность и сухость воздуха, пот лил с меня ручьями.    

Я думал  только о шаре, пока до него не добрался, – забыл даже свое беспокойство о  Кейворе. Мой последний прыжок перенес меня прямо к шару, и я прижался к нему  руками, задыхаясь и тщетно пытаясь крикнуть: «Кейвор, Кейвор, шар здесь!»  Немного отдышавшись, я заглянул сквозь толстое стекло. Все вещи были сбиты в  одну кучу. Я прижался теснее, чтобы хорошенько все разглядеть, потом попытался  влезть внутрь. Мне пришлось приподнять его немного, чтобы просунуть голову в  люк. Теперь я ясно увидел, что все вещи лежали так, как мы их оставили,  выпрыгивая из шара на снежный сугроб. Я жадно их разглядывал. Я все еще весь  дрожал. Какое счастье было вновь увидеть этот знакомый полумрак! Просто  непередаваемое счастье! Потом я влез внутрь и сел прямо на вещи. Взглянул  сквозь стекло на лунный мир и содрогнулся. Потом я сунул на тюк золотые ломы,  поискал еду и поел немного – не потому, чтобы я чувствовал потребность в еде,  но потому, что я знал, что там есть съестное. Но тут я вспомнил, что пора выйти  и подать сигнал Кейвору. Но я сделал это не сразу. Что-то удерживало меня в  шаре.    

В конце  концов все идет как надо. У нас еще найдется время набрать того магического камня,  который дает власть над людьми. Здесь совсем близко лежит золото, а наш шар,  даже наполовину нагруженный этим металлом, может лететь так же легко и  свободно, как если бы он был пустой. Теперь мы можем возвращаться на Землю как  хозяева нашего мира, а потом…    

Наконец  я поднялся и с усилием вылез из шара. Тут я снова задрожал – вечерний воздух становился  все холоднее. Стоя в углублении, я осмотрелся, тщательно обследовал кусты  вокруг, прежде чем прыгнуть на ближайшую скалу, и снова прыгнул, как и в первый  свой прыжок на Луне. Но теперь я прыгнул легко, без всякого усилия.    

Растительность  увяла так же быстро, как выросла, и весь вид окрестных скал изменился, но  все-таки можно было узнать тот пригорок, на котором при нашем прибытии начали  всходить молодые растения, и то скалистое возвышение, с которого мы впервые  увидели кратер. Но колючий кустарник на склоне холма уже побурел, высох,  вытянулся футов на тридцать в вышину и отбрасывал длинные тени, конца которым  не было видно, а маленькие семена, висевшие пучками на его верхних ветках, уже  почернели, совершенно созрев. Кустарник сделал свое дело и теперь готов был  упасть и рассыпаться в прах под разрушительным действием ледяного воздуха  длинной лунной ночи. А огромные кактусы, которые раздувались на наших глазах,  давно уже полопались и разбросали свои споры на все четыре стороны.  Удивительный уголок вселенной – пристань первых людей на Луне!    

Когда-нибудь,  думал я, я поставлю тут среди кратера памятный столб с надписью. И мне вдруг  пришло в голову, что, если бы только лунный мир понимал всю важность этой  минуты, какой переполох поднялся бы там, в глубине!    

Но пока,  по-видимому, они и не подозревают, какое значение имеет наше прибытие – ведь  иначе этот кратер стал бы ареной отчаянной борьбы, а не оставался безмолвной  пустыней. Я стал высматривать место поудобнее, откуда можно было бы подать  сигнал Кейвору, и увидел ту самую скалу, куда он прыгнул с того места, где  теперь стоял я, – она осталась такой же голой и бесплодной. С минуту я не  решался уйти так далеко от шара. Затем, устыдившись своего малодушия, прыгнул…    

С этого  возвышенного пункта я снова начал осматривать кратер. Далеко, у самой верхушки  отбрасываемой мною огромной тени, белел платок, трепетавший на кустарнике. Он  был очень далеко и казался совсем крошечным, но Кейвора не было видно. Мне  казалось, что Кейвор должен был бы уже сам искать меня, ведь мы так  договорились. Но его не было.    

Я стоял,  приставив ладони к глазам, выжидая и наблюдая, в надежде каждую секунду увидеть  его. Вероятно, я простоял так очень долго. Я пробовал кричать, но мой крик  утонул в разреженном воздухе. Я двинулся было назад к шару, но из страха перед  селенитами отказался от своего намерения – сигнализировать о моем  местонахождении, вывесив на соседнем кустарнике одно из одеял. Я снова стал  разглядывать кратер.    

Он  производил гнетущее впечатление своей пустынностью. И как тихо было вокруг!  Смолкли звуки из мира селенитов. Мертвая тишина. Кроме слабого шелеста  ближайшего кустарника, ни малейшего звука или хоть намека на звук. Дневная жара  уже спала, а ветер становился все более ледяным.    

Проклятый  Кейвор!    

Я набрал  побольше воздуха, приложил руки рупором ко рту и крикнул во все горло:    

– Кейвор!    

Но звук  моего голоса походил на отдаленное, слабое эхо.    

Я  поглядел на сигнальный платок, поглядел на расширявшуюся тень западного утеса,  поглядел из-под ладони на Солнце. Мне показалось, что оно опускается по небу  заметно для глаз.    

Тут я  понял, что если хочу спасти Кейвора, то надо действовать, не теряя ни минуты. Я  сорвал с себя жилет и повесил его как знак на шипах кустарника, потом пустился  напрямик к платку. Расстояние в две мили я пролетел в несколько сот прыжков. Я  уже рассказывал, как во время таких прыжков словно паришь в воздухе довольно  долго, прежде чем снова встать на ноги. При каждом взлете я искал глазами  Кейвора и удивлялся, куда он скрылся. При каждом прыжке я замечал, что Солнце  садится все ниже, и каждый раз, касаясь ногами скал, я испытывал искушение  вернуться назад.    

Последний  прыжок – и я очутился в ложбине около платка. Еще один шаг – и я на нашем  наблюдательном пункте. Стоя возле платка, я внимательно осмотрел окрестность,  уже покрытую тенями. Далеко от меня, у подошвы полого склона, чернело отверстие  тоннеля, через которое мы убежали; моя тень простиралась до него и касалась  его, как черный палец ночи.    

Кейвора  нигде не было, стояла мертвая тишина. Только шелест кустарника и все длиннее тени.  Я вдруг затрясся, как в ознобе.    

«Кейв…»  – пробовал я крикнуть еще раз и снова убедился в беспомощности человеческого  голоса в разреженном воздухе.    

Молчание.  Молчание смерти.    

И вдруг  я заметил что-то, какой-то клочок ярдах в пятидесяти от меня, у подошвы склона,  среди переломленных веток. Что бы это могло быть?.. Я знал, но не хотел верить.    

Я  подошел ближе – это была шапочка крикетиста, которую носил Кейвор. Я не  дотронулся до нее, я стоял и смотрел.    

Теперь я  понял, что разбросанные вокруг ветки были поломаны и потоптаны. Наконец я  шагнул вперед и поднял шапочку.    

Я держал  ее в руке и всматривался в поломанные и примятые колючие заросли. На некоторых ветках  виднелись темные пятна, но я боялся к ним прикоснуться. Невдалеке ветер перекатывал  и подгонял ближе ко мне какой-то маленький и очень белый лоскут.    

Это был  клочок бумаги, сжатый в комок, точно его крепко сжимали в кулаке. Я поднял его:  на нем виднелись красные пятна. Я разобрал также бледные следы карандаша.  Разгладив бумажку, я увидел на ней прерывистые, неровные каракули букв,  оканчивавшиеся кривой полосой.    

Я сел на  ближайший камень и стал разбирать записку.    

Начало  было довольно разборчивое: «Я ранен в колено, – кажется, у меня  раздроблена коленная чашка, и я не могу ни идти, ни ползти».    

Затем  менее четко: «Они гнались за мной некоторое время и теперь это вопрос…»  По-видимому, сначала было написано «времени», но затем зачеркнуто и заменено  каким-то непонятным словом, «…прежде чем они меня захватят. Они преследуют  меня».    

Затем  почерк делался судорожным. «Я уже слышу их», – догадался я, но дальше было  совершенно неразборчиво. Потом несколько слов, довольно четких: «Эти селениты  совсем другие – они, по-видимому, командуют…» Снова неразборчиво.    

«Черепа  у них больше, гораздо больше, тела более стройные и очень короткие ноги. Голоса  у них более приятные, движения более обдуманны…»    

«Хоть я  и ранен и совершенно беспомощен, их появление дает мне надежду». Как это похоже  на Кейвора!    

«Они не  стреляли в меня и не пытались убить. Я намерен…»    

В конце  внезапная ломаная линия карандашом через всю бумагу, а на обратной стороне записки  и по краям – кровь!    

Пока я  стоял, потрясенный и растерянный, с этой ошеломляющей запиской в руке, что-то  мягкое, холодное и легкое коснулось моей руки и исчезло – белая пушинка. Первая  снежинка – предвестница наступающей ночи.    

В испуге  я взглянул наверх: небо уже почернело и покрылось множеством холодных ярких  звезд. Я посмотрел на восток: растительность этого разом увядшего мира стала  темно-бронзовой. Взглянул на запад – Солнце, утратившее теперь в сгустившейся  белой мгле половину своего жара и блеска, уже коснулось края кратера и  скрывалось за горизонтом. Заросли кустарника и зубчатые скалы четко  вырисовывались остроконечными черными тенями на освещенном небе. Огромное  облако тумана опускалось в необъятное озеро темноты. Холодный ветер пронизывал  весь кратер. И вдруг в один миг я был окутан падающим снегом, и все вокруг  заволоклось мрачной серой пеленой.    

И тут я  услышал не громкий, не отчетливый, как в первый раз, а слабый и глухой, подобно  замирающему голосу, звон колокола, тот самый, что приветствовал наступление  солнечного дня:    

«Бум!..  Бум!.. Бум!..»    

Эхо  прокатилось по кратеру, точно он задрожал, как мерцающие звезды. Кровавый  красный диск Солнца опускался все ниже и ниже…    

«Бум!..  Бум!.. Бум!..»    

Что  случилось с Кейвором? Я тупо стоял там и слушал звон, пока он не прекратился.    

И вдруг  зияющее отверстие тоннеля внизу подо мной закрылось, подобно глазу, и исчезло.    

Я  очутился в полном одиночестве.    

Надо  мной и вокруг меня, охватывая меня со всех сторон, подступая все ближе и ближе,  раскинулась Вечность, безначальная, бесконечная – необъятная пустота, в которой  и свет, и жизнь, и бытие – лишь мимолетный блеск падающей звезды; холод,  тишина, безмолвие, бесконечная и неумолимая ночь космического пространства.    

Одиночество,  казалось, подступало ко мне, я чувствовал его прикосновение.    

– Нет! –  воскликнул я. – Нет! Не теперь еще! Погоди! Погоди!    

Мой голос  перешел в визг. Я бросил скомканную бумажку, вскарабкался на гребень, чтобы  осмотреться, и, собрав весь остаток воли, запрыгал по направлению к  оставленному мною знаку, уже едва заметному в туманной дали.    

Прыг,  прыг, прыг! Каждый прыжок, казалось, длился столетия.    

Бледный  серпик Солнца скрывался за горизонтом, удлинявшиеся тени грозили поглотить шар,  прежде чем я доберусь до него. Две мили, не менее сотни прыжков, а воздух  разрежался, точно выкачиваемый насосом, и холод сковывал мои суставы. Но если  умирать, то умирать в движении. Ноги мои скользили в снегу, прыжки становились  короче. Один раз я упал в кусты, которые рассыпались в прах подо мной; другой  раз я споткнулся и скатился кубарем в овраг, исцарапав до крови лицо и руки и  почти потеряв направление.    

Но все  это было ничто в сравнении с промежутками, с ужасными минутами в воздухе, когда  я летел прямо в надвигающийся прилив ночи. Дыхание мое свистело, в легкие мне  точно втыкались ножи. Сердце билось так сильно, что отдавалось в голове.    

«Доберусь  ли, доберусь ли я?»    

Я весь  дрожал от страха.    

«Ложись! –  уговаривало меня отчаяние. – Ложись!»    

Чем  ближе я подходил к цели, тем отдаленнее она мне казалась. Я закоченел,  оступался, ушибался, порезался несколько раз, но кровь не выступала.    

Наконец  я увидел шар.    

Я  выбился из сил и упал на четвереньки. Легкие мои хрипели.    

Я  пополз. На губах моих скоплялся иней, ледяные сосульки свисали с усов; я весь  покрылся белым замерзшим воздухом.    

Оставалось  еще ярдов двенадцать. В глазах у меня потемнело.    

«Ложись! –  кричало отчаяние. – Ложись!»    

Я  прикоснулся к тару на миг и замер.    

«Слишком  поздно! – нашептывало отчаяние. – Ложись!»    

Я  боролся изо всех сил. Я стоял у люка, отупевший, полумертвый. Кругом уже не  было ничего, кроме снега. Я сделал нечеловеческое усилие и влез внутрь. Там  было немного теплее.    

Снежные  хлопья, хлопья замерзшего воздуха ворвались в шар вместе со мной. Я пытался  окоченелыми пальцами закрыть и крепко завинтить крышку. Я всхлипнул.    

– Я  должен! – пробормотал я, стиснув зубы, и дрожащими, словно ломкими, пальцами  стал нащупывать кнопки штор.    

Пока я  возился – раньше мне никогда не приходилось этого делать, – я смутно видел  через запотевшее стекло огненные лучи заходящего Солнца, мерцавшие сквозь  буран, и темные очертания зарослей кустарника, гнувшихся и ломающихся под  тяжестью все падающего снега. Все гуще и гуще кружились хлопья, чернея на  светлом фоне Солнца. Что, если я не справлюсь с заслонками?    

Наконец  что-то щелкнуло под моими руками, и в одно мгновение последнее видение лунного  мира исчезло из моих глаз. Я погрузился в тишину и мрак межпланетного  пространства.    

 20. Мистер Бедфорд в  бесконечном пространстве    

     

Я  чувствовал себя так, точно меня убили. В самом деле я представляю себе, что  человек, которого внезапно убивают, должен ощущать то же самое, что я тогда. В  первый момент – муки агонии и ужас, затем – тьма и безмолвие; ни света, ни  жизни, ни Солнца, ни Луны, ни звезд – пустота бесконечности. Хотя я сам вызвал  все это, хотя я уже испытал все это вместе с Кейвором, я был ошеломлен,  оглушен, подавлен. Казалось, меня влечет вверх, в бесконечный мрак. Мои пальцы  оторвались от кнопок, я повис, утратив вес, и наконец очень мягко натолкнулся  на тюк, золотую цепь и золотые дубины, плававшие в середине шара.    

Не знаю,  как долго продолжалось это парение. Внутри шара чувство земного времени терялось  еще больше, чем на Луне. При первом прикосновении к тюку я точно пробудился от  тяжелого сна. Я понял, что если я хочу бодрствовать и жить, то должен зажечь  свет или открыть окно, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Кроме того, мне было  холодно. Я оттолкнулся от тюка, схватился за тонкие тросы на стекле и  вскарабкался к краю люка. Теперь я разглядел все кнопки, оттолкнулся, облетел  вокруг тюка и испугался, столкнувшись с чем-то тонким и широким, плавающим в  воздухе; потом схватился за трос около самых кнопок и подтянулся до них. Прежде  всего я зажег лампочку, чтобы посмотреть, на что я налетел, и убедился, что это  был старый номер газеты «Lloyd's News», носившийся в пустоте. Это сразу точно  вернуло меня из космоса на Землю. Я рассмеялся и почувствовал, что  задыхаюсь, – нужно добавить немного кислорода из цилиндра. Потом я зажег  грелку, согрелся, достал провизию и поел. Затем осторожно принялся знакомиться  с устройством кейворитных штор, чтобы как-нибудь узнать, куда несется шар.    

Я открыл  и тотчас же захлопнул первую штору: меня ослепил и опалил солнечный свет. Подумав,  я приоткрыл шторы с противоположной стороны и увидел огромный серп Луны, а  позади нее – маленький серпик Земли. Я очень удивился, что нахожусь уже так  далеко от Луны. Я рассчитывал, что почти не испытаю толчка при подъеме и что по  сравнению с земной атмосферой отлет по касательной от Луны будет в двадцать  восемь раз легче, чем от Земли. Я думал, что нахожусь над нашим кратером во  мраке ночи, но кратер стал теперь всего лишь частью белого серпа, заполнявшего  небо. А Кейвор?    

Он  теперь бесконечно малая величина.    

Я  пытался представить себе, что с ним могло случиться. Но тогда я был уверен, что  он погиб. Мне казалось, что я вижу его, распластанного и раздавленного, у  подошвы какого-нибудь нескончаемого голубого водопада. И вокруг него эти  тупоумные насекомые…    

Прикосновение  летающей газеты вдохновило меня и сделало на время практичным. Мне необходимо  вернуться на Землю – это ясно, но, по моим наблюдениям, шар уносился все дальше  от Земли. Что бы ни случилось с Кейвором, даже если он остался жив, – что  мне казалось невероятным после того, как я увидел запятнанный кровью обрывок  бумаги, – я бессилен ему помочь. Он остался там, живой или мертвый, за  покровом беспросветной ночи, и там ему придется пробыть по крайней мере до тех  пор, пока я не смогу призвать на помощь людей. Собирался ли я это сделать? Да,  я думал об этом: вернуться на Землю, если это возможно, и затем, основательно  все обдумав, либо показать и объяснить устройство шара немногим надежным людям  и действовать вместе с ними, или же сохранить тайну, продать золото, приобрести  оружие, припасы и одного помощника, а затем вернуться на Луну, расправиться с  селенитами и освободить Кейвора, если это еще возможно; и уж, во всяком случае,  захватить побольше золота, чтобы дальнейшие предприятия построить на более  солидном фундаменте. Но все это пока только мечты. Прежде всего надо еще суметь  вернуться на Землю.    

Я  принялся думать, как именно можно осуществить возвращение на Землю. Когда предо  мной предстали все трудности этой проблемы, я совсем перестал думать о том, что  будет после возвращения туда. В конце концов главное – это вернуться на Землю.    

Я решил,  что лучше всего полететь обратно к Луне, приблизиться к ней насколько возможно,  чтобы потом набрать скорость движения; после этого закрыть окна шара и, облетев  Луну, открыть окна в сторону Земли, но достигну ли я Земли или же просто буду  вращаться вокруг нее по гиперболической, параболической или какой-нибудь другой  кривой – этого я не знал. Позднее я догадался, что нужно делать, и, открыв  некоторые из окон к Луне, показавшейся на небе впереди Земли, я взял курс в  сторону так, чтобы стать против Земли, так как иначе я пролетел бы мимо нее.  Разрешить все эти проблемы было нелегко – ведь я не математик, – и в конце  концов я вернулся на Землю вовсе не потому, что все правильно рассчитал, а  только благодаря счастливому случаю. Если бы я знал тогда то, что знаю  теперь, – что почти все шансы по теории вероятности против меня, – я  бы не стал даже делать попыток вернуться на Землю. Решив, что мне нужно делать,  я раскрыл все окна на Луну и скорчился на дне. От толчка я подскочил на  несколько футов в воздухе, повис в самом нелепом положении и ждал, пока диск  Луны увеличится и окажется от меня на нужном расстоянии. Затем я закрою все  окна, пролечу мимо Луны со скоростью, приобретенной при сближении с ней, –  если только не упаду на нее, – и направлю полет к Земле.    

Так я и  сделал.    

Наконец  я убедился, что летел в сторону Луны достаточно долго, и закрыл окна. Луна скрылась  из глаз, но помню, что не почувствовал тогда никакого страха, никакого  неприятного ощущения; я просто решил спокойно сидеть в этой маленькой клеточке  земного вещества, летящей в беспредельном пространстве, пока не достигну Земли.  Нагреватель достаточно отеплил шар, воздух освежен был кислородом, и, за  исключением слабого прилива крови к голове, который я постоянно чувствовал с  тех пор, как удалился от Земли, я чувствовал себя физически довольно хорошо.    

Я решил  беречь свет и погасил его. Пришлось сидеть в темноте при свете Земли и мерцании  звезд. Кругом была такая тишина и покой, что я чувствовал себя единственным  существом во вселенной, однако – странно! – не ощущал ни одиночества, «ни  страха и словно лежал в своей постели на Земле. Это тем более удивительно, что  в последние часы моего пребывания в кратере Луны я испытывал мучительное  чувство одиночества…    

Вы не  поверите, но тот промежуток времени, который я провел в пространстве,  совершенно не походил на земное время. Иногда мне казалось, что я восседаю  здесь целую вечность, подобно богу на листе лотоса, а порой весь полет с Луны  на Землю длился словно одно мгновение. В действительности же прошло несколько  земных недель. Но в этот отрезок времени я вложил все свои волнения, чувство  голода и страха. Я парил и думал о пережитом, о своей жизни, о побуждениях и  сокровенных своих мыслях, и странное ощущение шири и свободы охватывало меня.  Мне казалось, что я все расту и расту, что я неподвижен, что я вишу среди  звезд, но все время я помнил о ничтожестве Земли и моей жизни на ней.    

Я не  смогу объяснить всего, что я чувствовал и думал. Без сомнения, все это  результат тех необычных физических условий, в которых я находился. Я просто  рассказываю о том, что чувствовал, без всяких комментариев. Больше всего меня  мучила неуверенность в том, кто я такой. Я, если можно так выразиться,  диссоциировался от Бедфорда. Я смотрел на Бедфорда как на жалкое, случайное  существо, с которым я почему-то связан. Во многом Бедфорд казался мне ослом или  низшим животным, между тем как раньше я гордился им и считал, что он  незаурядная, сильная личность. Теперь он был для меня не просто ослом, но  потомком многих поколений ослов. Я вспоминал и исследовал его школьные дни, его  юность и первую любовь так же, как исследуют жизнь муравья в песке… Боюсь, что  какая-то доля этого презрения сохранилась во мне и по сей день, и сомневаюсь,  чтобы я когда-нибудь вернулся к махровому самодовольству прежних лет. Но в то  время это меня нисколько не мучило, потому что я был совершенно убежден, что я  не Бедфорд и вообще никто, что я только дух, парящий в молчаливом, невозмутимом  пространстве. Что мне за дело до какого-то Бедфорда и его пороков? Я не отвечаю  за него.    

Сначала  я боролся с этим забавным заблуждением. Я старался вызвать разные воспоминания,  яркие картины, неясные или острые эмоции; я думал, что если снова вспыхнет хоть  искра какого-нибудь сильного чувства, то это состояние растущего отчуждения  прекратится. Но я не мог ничего поделать. Вот он, Бедфорд, в шляпе, сдвинутой  на затылок, с развевающимися фалдами сюртука, он бежит вниз по Ченсери-Лейн на  свой публичный экзамен. Я видел, как он толчется в толпе сверстников, шутит,  здоровается с товарищами. Неужели это я? Я видел Бедфорда в тот же вечер в  гостиной какой-то дамы: испачканная шляпа его лежала на столе, а сам он  почему-то плакал. Неужели и это я? Я видел, что он часто бывает с этой дамой,  видел их отношения, их чувства, но оба казались мне посторонними… Я видел, как  он спешит в Лимпн, чтобы сочинять на досуге пьесу, как он знакомится с Кейвором  и, засучив рукава, трудится над шаром; видел, как он уходит в Кентербери из  страха перед полетом. Неужели это все я? Я не верил этому.    

Я все  считал, что это галлюцинация, вызванная одиночеством и тем, что я потерял  всякий вес и чувство сопротивления. Я старался вернуть себе это чувство,  ударяясь о шар, щипал себя и стискивал руки. Я даже зажег свет, схватил  порванный листок газеты «Lloyd's News» и снова прочел убедительные подлинные  объявления о велосипеде, о джентльмене с частными средствами и о бедствующей  леди, продающей фамильные вилки и ножи. «Все они, без сомнения,  существуют, – говорил я себе. – Вот твой мир, ты Бед форд и  возвращаешься, чтобы до конца дней жить среди себе подобных». Но сомнение не  исчезало, и какой-то внутренний голос продолжал доказывать: «Это не ты читаешь,  это Бедфорд, а ты ведь не Бедфорд, правда? В этом-то и вся ошибка».    

– Проклятие! –  выругался я. – Если я не Бедфорд, то кто же я?    

Но на  этот вопрос я не мог найти никакого ответа, хотя в моем мозгу проносились самые  фантастические мысли, странные догадки, похожие на отдаленные тени…    

Представьте,  мне даже казалось, что я нахожусь не только вне нашего мира, но и вне всех  миров, вне пространства и времени и что бедный Бедфорд – всего лишь щель,  сквозь которую я гляжу на жизнь.    

Бедфорд!  Как я ни отрекался от него, все нее я был с ним связан и знал, что где бы и кем  бы я ни был, я неизменно буду жить его желаниями, его радостями и печалями до  конца его жизни. А что будет потом, когда он умрет?    

Но  довольно об этой замечательной фазе моих переживаний.    

Я  рассказываю об этом просто для того, чтобы показать, как изолированность и  удаление человека от Земли влияют не только на функции и чувствования его  физических органов, но и на сознание, порождая странные и неожиданные отклонения.  Во время этого межпланетного путешествия я был охвачен подобными странными  мыслями и, точно мрачный мегаломаньяк, висел, равнодушный и одинокий, среди  звезд и планет мировой пустыни. И бесконечно мелким и тривиальным казался мне  не только тот мир, к которому я возвращался, но и освещенные голубоватым светом  пещеры селенитов, их шлемоподобные головы, их гигантские и чудесные машины и  судьба заброшенного на Луну беспомощного Кейвора.    

И все  это продолжалось до тех пор, пока я не почувствовал на себе силу притяжения  Земли, снова вовлекавшего меня в ту жизнь, которая остается единственно  реальной для людей. Тут я все яснее и яснее стал ощущать, что я не кто иной,  как Бедфорд, и после удивительных приключений возвращаюсь в наш мир, к жизни, с  которой чуть было не расстался на пути назад. Я стал думать о том, как  спуститься на Землю.    

 21. Мистер Бедфорд в  Литлстоуне    

     

Линия  моего полета была почти параллельна поверхности Земли, когда я попал в верхние  слои атмосферы. Температура в таре начала подниматься. Я знал, что мне надо  скорее спускаться. Глубоко подо мной, в темнеющем сумраке, простиралась  обширная гладь океана. Я открыл все окна и падал, переходя из солнечного света  в вечер, из вечера в ночь. Все обширнее и обширнее становилась Земля, поглощая  звезды, и облачная звездная вуаль постепенно окутывала меня. Наконец Земля уже  не казалась шаром, а стала плоскостью и потом – впадиной. Это была уже не  планета на небе, а мир человека. Я закрыл все шторы, кроме окна, направленного  к Земле, и стал падать с ослабевающей скоростью. Водная ширь приблизилась  настолько, что я различал уже темный блеск волн, вздымавшихся мне навстречу.  Шар очень нагрелся. Я закрыл последнюю светлую полосу окна и сидел, хмурясь и  кусая пальцы, в ожидании столкновения.    

Шар с  громким плеском ударился о воду – брызги взлетели на десятки футов. После удара  я открыл шторы из кейворита. Я спускался все медленнее и медленнее, затем  почувствовал, что шар давит мне снизу на ноги, летит вверх, как пузырь. Я, как  поплавок, качался на волнах, и мое путешествие в мировом пространстве  окончилось.    

Ночь  была темная и мрачная. Две огненные булавочные головки вдали указывали, что  идет судно; ближе то вспыхивало, то гасло красное пламя. Если бы в моей лампе  не истощился запас электричества, я бы зажег свет. Несмотря на страшную  усталость, я был лихорадочно возбужден, полон надежд и радовался окончанию  полета.    

Потом  несколько успокоился и сел, положив руки на колени и глядя на отдаленный огонь.  Он все качался вверх и вниз, вверх и вниз. Мое возбуждение прошло. Я понял, что  по крайней мере еще одну ночь придется провести в шаре. Я чувствовал себя  разбитым и усталым. Наконец я уснул.    

Меня  разбудил изменившийся ритм движения. Я взглянул в стекло и увидел, что шар сел  на мель на большой песчаной косе. Вдали виднелись дома и деревья, а над морем,  между небом и водой, висел туманный изогнутый силуэт судна.    

Я встал  и пошатнулся. Главное, поскорее выбраться из шара. Люк находился наверху, и я  стал отвинчивать крышку. Наконец мне удалось открыть люк. Воздух со свистом  ворвался внутрь, как некогда он вырвался наружу. Но на этот раз я уже не стал  ждать, пока уравняется давление. Еще мгновение – и руки ощутили тяжесть  отвинченной крышки, и надо мной широко-широко раскинулось родимое земное небо.    

Воздух с  такой силой ударил в грудь, что у меня перехватило дыхание. Я выпустил из рук  винт от стеклянной крышки, вскрикнул, схватился за грудь руками и присел.  Сначала было больно. Потом одышка прошла, и я стал глубоко вдыхать воздух.  Наконец я снова поднялся и начал двигаться.    

Я попытался  высунуть голову в люк, но шар накренился набок. Голову вниз словно потянуло, и  я быстро откинулся назад, чтобы не упасть лицом в воду. Пыхтя и извиваясь, я  наконец вылез через люк на песок, на который набегали волны.    

Я не  пытался встать. Мне казалось, что все тело внезапно налилось свинцом. С  прекращением действия кейворита мать Земля наложила на меня свою руку. Я сидел,  не обращая внимания на воду, заливавшую мне ноги.    

В сером,  сумрачном рассвете тускло блестели длинные зеленоватые полосы. Невдалеке стояло  на якоре судно – бледный силуэт с желтым огоньком. В песок мерно ударяли  мелкие, длинные волны. Направо берег изгибался – там высился каменистый риф с  лачугами, маяк, бакен и мыс. За рифом тянулся пляж, поблескивавший лужами и  приблизительно на расстоянии мили заканчивающийся низким берегом, поросшим  кустарником. На северо-востоке виднелся какой-то уединенный морской курорт:  высокие жилые дома грязными пятнами выделялись на горизонте, рядом с ними все  кругом казалось совсем плоским. Я не мог понять, каким чудакам могло прийти в  голову воздвигнуть эти вытянутые кубики на таком голом месте.    

Они  напоминали Брайтон, перенесенный в пустыню. Я долго сидел, позевывая и растирая  лицо. Я попытался встать. Я словно поднимал тяжесть. Наконец встал.    

Посмотрел  на дома вдали. В первый раз после нашей голодовки в кратере я подумал о земной  пище. «Копченая свинина, – пробормотал я, – яйца! Хороший поджаренный  хлеб и хороший кофе!.. Каким образом, черт побери, я доставлю все это в Лимпн?»  Интересно, где я нахожусь. Во всяком случае, это какой-то восточный берег,  когда я падал, мне померещились очертания Европы.    

Я  услышал шаги по отмели. Какой-то маленький круглолицый, добродушный человек в  фланелевом костюме с простыней на плече и купальным костюмом в руках появился  на пляже. Значит, я нахожусь в Англии. Он очень внимательно посмотрел на шар и  на меня, затем подошел ближе. Ведь я походил на дикаря – весь грязный, заросший  волосами. Но в тот момент я не думал об этом. Он остановился шагах в двадцати  от меня.    

– Здорово,  земляк! – неуверенно окликнул он меня.    

– Здравствуйте! –  ответил я.    

Ободренный  моим ответом, он подошел еще ближе.    

– Что  это за штука? – спросил он.    

– Не  можете ли вы мне сказать, где я нахожусь? – спросил я.    

– Это  Литлстоун, – ответил он, указывая на дома. – А это Дандженес! Вы  только что высадились? Что это за штука? Машина?    

– Да.    

– Вы  приплыли к берегу? Наверное, потерпели кораблекрушение? В чем дело?    

Я быстро  соображал, стараясь определить на вид, что это за человек.    

– Господи! –  воскликнул он. – Ну и досталось вам! Я-то думал… Ну… Куда вас отнесло? Это  что, вроде спасательной шлюпки?    

Я решил  придерживаться этой версии и, ничего не отрицая, сделал несколько неопределенных  замечаний.    

– Я  нуждаюсь в помощи, – сказал я хрипло. – Мне необходимо доставить на  берег некоторые вещи, которые я не могу оставить здесь.    

Я  заметил трех других добродушных молодых людей с полотенцами, в спортивных костюмах  и соломенных шляпах. По-видимому, это были первые утренние купальщики из  Литлстоуна.    

– Помощи? –  сказал молодой человек. – Охотно!    

Он  приготовился действовать.    

– Что  вы хотите?    

Он  обернулся и замахал руками. Трое молодых людей ускорили шаги. Через минуту они  были около меня и стали забрасывать меня вопросами, на которые я не особенно  охотно отвечал.    

– После,  после! – говорил я. – Я смертельно устал. Я весь в лохмотьях.    

– Поднимитесь  в отель, – сказал маленький человек. – Мы присмотрим за этой штукой.    

– Не  могу, – сказал я. – В этом шаре находятся два толстых бруска золота.    

Они  недоверчиво переглянулись и посмотрели на меня с любопытством. Я подошел к  шару, наклонился, влез внутрь, и вскоре у них в руках очутились ломы селенитов  и сломанная золотая цепь… Если бы не усталость, я бы расхохотался, глядя на  них. Они походили на котят около жука. Они не знали, что с этим делать. Маленький  толстяк наклонился, поднял за конец один лом и со вздохом опустил. Все сделали  то же самое.    

– Это  либо свинец, либо золото! – предположил один из них.    

– Скорей  золото! – сказал другой.    

– Несомненно,  золото, – подтвердил третий.    

Все  посмотрели на меня, а потом на судно, стоявшее на якоре.    

– Несомненно! –  воскликнул маленький человек. – Но где вы его достали?    

Я был  слишком утомлен, чтобы лгать.    

– Я  достал его на Луне.    

Они  переглянулись с изумлением.    

– Послушайте! –  сказал я. – Я не стану теперь ничего доказывать. Помогите мне перетащить  эти слитки в отель. С передышками двое из вас смогут перенести один лом, а я  поволоку цепь. Когда я немного поем, я все расскажу.    

– А  как же быть с этой штукой?    

– Она  не испортится и здесь, – сказал я. – Ничего, черт побери! Пусть лежит  тут. Когда начнется прилив, она поплывет.    

Потрясенные  молодые люди послушно подняли мои сокровища на плечи, и я, чувствуя свинцовую  тяжесть в ногах, повел всю процессию по направлению к видневшемуся вдали приморскому  бульвару. На полпути на помощь подбежали две маленькие девочки с лопатами и худощавый,  громко сопевший мальчик. Кажется, он вез велосипед и сопровождал нас справа на  расстоянии двухсот ярдов или около того; вскоре это ему надоело, он сел на свой  велосипед и покатил по гладкому песку по направлению к шару.    

Я  оглянулся ему вслед.    

– Он  не тронет шар, – сказал коренастый молодой человек, успокаивая меня, и я  охотно дал себя успокоить.    

Утро  было хмурое, и сначала на душе тоже было пасмурно; но скоро Солнце прорезало серые  облака горизонта и залило блеском свинцовое море. Я почувствовал себя бодрей.  Вместе со светом Солнца появилось сознание огромной важности всего, что я  сделал и что мне еще предстоит сделать. Я громко рассмеялся, когда передовой  зашатался под тяжестью моего золота. Вот изумится весь мир, когда я займу в нем  подобающее место!    

Если бы  я не был так утомлен, то меня очень позабавил бы хозяин литлстоунского отеля:  он стал метаться, не зная, как согласить золото и почтенных носильщиков с моей  оборванной и грязной одеждой. Но в конце концов я очутился в настоящей земной  ванной комнате с теплой водой для умывания, в новой одежде, правда, очень  тесной, но, во всяком случае, чистой, одолженной мне маленьким толстяком. Он  дал мне, кроме того, бритву, но я не решался коснуться своей густой и  щетинистой бороды.    

Я сел за  английский завтрак и ел не торопясь, с аппетитом – хроническим многонедельным  аппетитом. Затем я собрался отвечать на вопросы моих четырех молодых людей и  рассказал им всю правду.    

– Хорошо, –  сказал я, – так как вы настаиваете, то я скажу вам, что добыл это золото  на Луне.    

– На  Луне?    

– Да,  на Луне, там, в небесах.    

– Что  вы хотите этим сказать?    

– То,  что вы слышите, черт побери!    

– Что  вы только что вернулись с Луны?    

– Вот  именно! Через космическое пространство – в этом шаре.    

При этих  словах я сунул в рот добрый кусок яичницы.    

И тут же  решил при втором полете на Луну захватить с собой ящик яиц.    

Я ясно  видел, что они не верили ни одному моему слову, но, очевидно, считали меня чрезвычайно  респектабельным лжецом. Они переглянулись, а потом уставились мне в рот. Они,  видно, надеялись раскусить меня, глядя, как я солю яйца, и придавали особое  значение тому, что я ем яйца с перцем. Золотые слитки странной формы, под  тяжестью которых у них сгибались колени, гипнотизировали их. Они лежали предо  мною, эти слитки, стоившие много тысяч фунтов, и их так же невозможно было  украсть, как дом или участок земли. Когда я взглянул на полные ожидания лица,  склонившиеся над моей чашкой кофе, я понял, сколько подробных объяснений я  должен дать, чтобы мне поверили.    

– Вы,  конечно, не серьезно… – начал было самый молодой таким тоном, точно он  обращался к упрямому ребенку.    

– Будьте  любезны, передайте мне гренки, – перебил я и заставил его замолчать.    

– Но  послушайте! – подхватил другой. – Мы не можем поверить вам.    

– Но  так что же! – сказал я, пожав плечами.    

– Он  не хочет рассказывать, – сказал младший в сторону и с подчеркнутой  непринужденностью спросил: – Вы ничего не имеете против, если я закурю?    

Я  любезно кивнул головой и продолжал завтракать. Двое из них отошли от стола и  стали у дальнего окна, тихо переговариваясь. Вдруг я вспомнил.    

– Прилив  кончается? – спросил я.    

Наступила  пауза. Они колебались, кому из них ответить на мой вопрос.    

– Скоро  отлив, – сказал толстяк.    

– Ладно, –  сказал я, – он не уплывет далеко.    

Я начал  третью порцию яичницы и обратился к ним с маленькой речью.    

– Послушайте! –  сказал я. – Прошу вас. Не воображайте, пожалуйста, что я сумасшедший и  рассказываю вам всякие небылицы. Я принужден быть очень кратким и сдержанным. Я  отлично понимаю, что это может показаться очень странным и невероятным. Могу  вас уверить, что вы живете в замечательное время. Но я не могу пока объяснить  вам все: это невозможно: Даю честное слово, что я явился с Луны, и это все, что  я могу открыть вам… И все же я чрезвычайно обязан вам, чрезвычайно! Надеюсь,  что мое обхождение не показалось вам оскорбительным.    

– Нисколько! –  сказал приветливо самый молодой. – Мы отлично понимаем…    

И, глядя  на меня в упор, он откинул назад свое кресло с такой силой, что оно чуть не опрокинулось.    

– Вовсе  нет, – подтвердил толстый молодой человек. – Пожалуйста, не  подумайте!    

Все  встали, закурили, начали прогуливаться взад и вперед и всячески старались  подчеркнуть свое дружелюбие, доверие и полное отсутствие назойливого  любопытства.    

– Я  пойду все-таки посмотрю на судно, – сказал вполголоса один из них.    

Если бы  не любопытство, то они все ушли бы и оставили меня одного. Я продолжал спокойно  есть яичницу.    

– Погода  замечательная, не правда ли? – заметил толстяк. – Не помню такого  лета…    

Его  прервал оглушительный треск. Словно взлетела огромная ракета!    

Где-то  зазвенело разбитое стекло.    

– Что  такое? – спросил я.    

– Неужели?.. –  вскрикнул толстячок и подбежал к угловому окну.    

Все  кинулись к окнам. Я один сидел и смотрел на них.    

Потом  вскочил, отшвырнул яичницу и тоже подбежал к окну.    

Я начал  догадываться.    

– Ничего  не видно! – воскликнул толстяк, бросаясь к двери.    

– Это  все тот мальчишка! – крикнул я хриплым от бешенства голосом. –  Проклятый мальчишка!    

Повернувшись,  я оттолкнул официанта (он в этот момент нес мне какое-то новое блюдо),  стремительно бросился из комнаты вниз и выскочил на эспланаду перед отелем.    

Спокойное  море покрылось зыбью, и на том месте, где раньше лежал шар, вода клокотала, как  в кильватере судна. Вверху клубилось что-то вроде облачка дыма, и трое или  четверо зевак на набережной с недоумением глядели вверх по направлению  неожиданного взрыва. И больше ничего! Чистильщики сапог, швейцар и четверо  молодых людей в своих фланелевых костюмах выбежали вслед за мной. Из окон и  дверей раздавались крики, и отовсюду, разинув рот, стали сбегаться  встревоженные люди.    

Я был  слишком взволнован этим новым событием, чтобы обращать внимание на публику.    

Сначала  я был так ошеломлен, что даже не понял, что произошло непоправимое  несчастье, – ошеломлен, как человек, оглушенный внезапным ударом. Только  потом начинает он испытывать боль от раны…    

Какое  несчастье!    

У меня  было ощущение, точно меня обдали кипятком. Колени подкосились. Я понял весь  ужас того, что случилось. Этот проклятый мальчишка улетел в небеса. А я  навсегда остался здесь. Золото в столовой – единственное мое богатство на  Земле. Сколько это будет денег? Какое огромное, непоправимое несчастье!..    

– Ну…  – раздался сзади голос маленького толстяка. – Ну, уж знаете…    

Вокруг  собралось около двадцати или тридцати человек, самозваных судей, которые буквально  осадили меня и бомбардировали нелепыми вопросами. Я вертелся волчком, но все  смотрели на меня подозрительно. Я не мог выдержать их презрительные взгляды.    

– Не  могу! – простонал я. – Говорю вам, что не могу. Я и сам не знаю!  Думайте, что хотите, и черт с вами.    

Я  судорожно размахивал руками. Они отступили на шаг, как будто я угрожал им. Я  стрелой промчался сквозь толпу, ворвался в столовую отеля и стал отчаянно  звонить. Потом набросился на прибежавшего официанта.    

– Послушайте,  вы! – крикнул я. – Найдите помощника и немедленно перетащите эти  брусья в мою комнату.    

Он не  понял меня, и я в бешенстве стал на него кричать. Тут появились какой-то  перепуганный старичок в зеленом переднике и двое молодых людей в фланелевых  костюмах. Я бросился к ним и заставил помочь мне. Как только золото перенесли в  мою комнату, я почувствовал себя хозяином положения.    

– А  теперь убирайтесь вон! – крикнул я. – Вон, если не хотите видеть  перед собой человека, сошедшего с ума!    

Официант  замешкался в дверях, я схватил его за плечи и вытолкал из комнаты. А затем  запер дверь, сорвал с себя платье маленького толстяка, побросал его куда попало  и кинулся на постель. Долго я лежал, задыхаясь от злобы, дрожа от холода и  проклиная все на свете.    

Наконец  я несколько успокоился, встал и позвонил пучеглазому коридорному. Когда он  явился, я потребовал фланелевую ночную рубашку, виски и хороших сигар. И  несколько раз в нетерпении хватался за звонок, прежде чем мне подали то, что я  просил. После этого я снова запер дверь на замок и стал обдумывать свое  положение.    

Итак,  наш великий эксперимент закончился крахом. Мы потерпели поражение, и теперь я  один остался в живых. Крушение было полное, произошло непоправимое несчастье.  Мне ничего больше не оставалось, как спасаться самому, насколько это возможно  при такой катастрофе. От одного удара вдребезги разлетелись все планы  возвращения на Луну и восстановления секрета кейворита. Мое решение вернуться,  наполнить шар золотом, произвести затем анализ кейворита и заново открыть  великую тайну, – а может быть, и отыскать тело Кейвора – было теперь  неосуществимо.    

Я один  остался в живых, и это было все.    

Отдых в  постели чудесно помог мне в моем критическом положении – это была блестящая  мысль. В противном случае я либо повредился бы в уме, либо совершил  какой-нибудь роковой, необдуманный поступок. Здесь же, в запертой комнате,  наедине со своими мыслями я мог все обдумать и спокойно принять решение.    

Мне было  совершенно ясно, что случилось с мальчиком. Он, конечно, влез в шар, стал трогать  кнопки, закрыл нечаянно кейворитные заслонки и улетел. Он, безусловно, не смог  завинтить крышку люка, но если даже и сделал это, то за его возвращение был  всего один шанс из тысячи. Очевидно, он вместе с тюками будет притянут к центру  шара и останется там; тем самым он выйдет из сферы влияния земного мира, хотя,  может быть, им заинтересуются обитатели какой-нибудь отдаленной части мирового  пространства. В этом я был убежден. Что же касается моей ответственности в этом  деле, то чем более я размышлял, тем яснее мне становилось, что, пока я буду  молчать, мне нечего тревожиться. Если бы ко мне явились опечаленные родители с  требованием возвратить им погибшего сына, я бы потребовал от них обратно мой  шар или же с недоумением спросил, что они имеют в виду. Сначала мне все  виделись плачущие родители, полицейские и прочие осложнения, но потом я понял,  что надо только держать язык за зубами – и ничего не будет. И действительно,  чем дольше я лежал, курил и думал, тем очевиднее становилась для меня мудрость  политики молчания и непроницаемости.    

Каждый  британский гражданин имеет право – если только он не причиняет никому вреда и  ведет себя пристойно – появляться без предупреждения где ему угодно в рваном и  грязном платье и иметь при себе любой запас золота в слитках. Никто не смеет  препятствовать ему или брать под стражу. Я наконец сформулировал это самому  себе и повторял эту формулу как какую-то личную великую хартию, обеспечивающую  мою свободу.    

Придя к  такому заключению, я принялся в этом свете рассматривать обстоятельства, о которых  раньше и думать не смел, а именно – свое прежнее банкротство. Теперь, спокойно  поразмыслив на досуге, я пришел к выводу, что если временно скрыться под чужим  именем и сохранить отросшую за два месяца бороду, то вряд ли я рискую  подвергнуться атаке назойливого кредитора, о котором я уже упоминал. А затем  начнем действовать разумно и планомерно. Все это, без сомнения, не очень-то  красиво и даже мелко, но что мне оставалось делать?    

Как бы  то ни было, я решил действовать быстро и энергично и держать нос по ветру.    

Я  приказал принести письменные принадлежности и написал письмо в Нью-Ромнейский  банк, самый ближайший, по указанию коридорного, в котором сообщал директору,  что я хочу открыть у него текущий счет, и просил прислать двух доверенных лиц,  снабженных соответствующими документами и каретой с хорошей лошадью, чтобы  перевезти несколько сот фунтов золота. Я подписал письмо фамилией Блейк,  которая показалась мне весьма почтенной. Затем я достал фолькстонскую адресную  книгу, выписал оттуда адрес портного и попросил его послать ко мне закройщика  снять мерку на суконный костюм; затем заказал чемодан, несессер, желтые  ботинки, рубашки, шляпы и так далее; от часового мастера я выписал себе часы.  Отослав письма, я заказал самый лучший завтрак, какой только можно было  получить в гостинице. После завтрака я закурил сигару, сохраняя полное  хладнокровие и спокойствие, и мирно отдыхал, пока, согласно моему распоряжению,  из банка не явились два клерка, которые взвесили и забрали мое золото, после  чего я, накрывшись одеялом с головой, улегся спать.    

Улегся  спать. Без сомнения, это слишком прозаическое занятие для первого человека,  только что побывавшего на Луне, и, вероятно, молодой впечатлительный читатель  найдет мое поведение предосудительным. Но я страшно устал и переволновался, и,  черт побери, что мне оставалось делать? Все равно никто не поверил бы мне, если  бы я вздумал рассказывать свою историю: это только привело бы к новым  неприятностям. Я улегся спать. И, выспавшись, готов был смело встретить любые  невзгоды, как делал всегда, с юных лет. Я отправился в Италию и здесь пишу эту  историю. Если свет откажется поверить в ее правдивость, пусть считает, что это  вымысел. Что мне за дело!    

А  теперь, когда я рассказал вам все, я спрашиваю себя: неужели наше приключение  окончено и навсегда забыто? Все думают, что Кейвор был неудачливый и не весьма  блестящий изобретатель, который во время своих опытов в Лимпне взорвал дом и  себя самого; удар же от моего спуска в Литлстоуне считают результатом опытов с взрывчатыми  веществами в одном правительственном учреждении в Лидде, в двух милях от  курорта. Должен сознаться, что я не признал своего участия в исчезновении  мастера Томми Симонса – так звался мальчишка. Это могло поставить меня в  затруднительное положение. Мое появление на набережной Литлстоуна в изодранном  костюме, с двумя брусками несомненного золота объясняют по-разному, но меня это  мало интересует. Говорят, что я нарочно все так запутал, чтобы избежать  расспросов о том, откуда я добыл золото. Хотел бы я видеть человека, который  способен был бы изобрести рассказ более связный, чем мой. Они принимают это за  вымысел – ну и пусть!    

Я  рассказал свою историю и думаю, что мне пора вернуться к земным делам. Даже  тому, кто побывал на Луне, все же нужно добывать средства к существованию.  Поэтому-то здесь, в Амальфи, я снова взялся за сценарии той самой драмы,  которую писал до моей встречи с Кейвором, и пытаюсь ввести свою жизнь в прежнее  русло. Должен признаться, что, когда в комнату падает лунный свет, мне трудно  сосредоточиться на моей пьесе. Сейчас полнолуние, и прошлой ночью я долго стоял  на балконе и глядел на сияющую бездну, в которой скрыто столько тайн.  Представьте только! Столы и стулья, рамы и брусья из чистого золота! Черт  побери! Если бы только снова наткнуться на этот кейворит! Но такое не случается  в жизни дважды. Здесь мне живется немного лучше, чем в Лимпне, – только и  всего. А Кейвор совершил самоубийство таким утонченным способом, к какому не  прибегал еще ни один человек. Так кончается эта история, похожая на сон. Она  плохо вяжется с нашей жизнью, с обычными представлениями – взять хотя бы эти  прыжки, еду, дыхание, невесомость, – и действительно бывают минуты, когда,  несмотря на золото с Луны, я готов поверить, что все это было только сном…    

 22. Невероятные  сообщение мистера Юлиуса Вендиджи    

     

Когда я  кончил свой рассказ о возвращении на Землю, в Литлстоуне, я написал: «Конец»,  подвел черту и отложил перо, вполне уверенный, что вся история о первых людях  на Луне закончена. На этом я не остановился, но передал свою рукопись в руки  литературного агента, позволил ему продать ее, видел, как большая часть ее  появилась в «Стренд мэгэзин», и сел за работу над начатой в Лимпне пьесой, как  вдруг оказалось, что это еще не конец. Следуя за мной из Амальфи в Алжир, меня  догнало (с тех пор прошло уже почти шесть месяцев) одно из самых невероятных  сообщений, какие я когда-либо получал. Меня известили, что мистер Юлиус  Вендиджи, голландский электрик, который в надежде открыть способ сообщения с  Марсом производил опыты при помощи аппарата, вроде употребляемого мистером  Тесла в Америке, день за днем получал странные отрывочные послания на  английском языке, бесспорно, исходившие от мистера Кейвора на Луне.    

Сначала  я принял это за шутку какого-нибудь досужего читателя моей рукописи. Я написал  мистеру Вендиджи в шутливом тоне, но он ответил так, что все мои подозрения  рассеялись, и я, взволнованный, поспешил из Алжира в маленькую обсерваторию в  Сент-Готарде, где он работал. После его рассказа и его опытов и в особенности  после того, как он при мне получил послание мистера Кейвора, я уже не  сомневался более. Я сразу решил принять его предложение остаться при  обсерватории, чтобы помочь ему в приеме ежедневных сообщений с Луны и  постараться вместе с ним послать наш ответ на Луну. Оказалось, Кейвор был не  только жив, но и находился на свободе в поразительном государстве этих  людей-муравьев, в голубоватом сумраке лунных пещер. Он стал немного  прихрамывать, но, в общем, был совершенно здоров, более здоров, по его словам,  чем раньше, на Земле. Он перенес лихорадку, но она не оставила никаких  последствий. Любопытно, что он был убежден, что я либо замерз в лунном кратере,  либо погиб в межпланетном пространстве.    

Мистер  Вендиджи стал получать сигналы Кейвора в то время, когда был занят совершенно  другими исследованиями. Читатель, конечно, помнит, какой интерес в начале  нового столетия вызвало заявление мистера Никола Тесла, знаменитого  американского электрика, о том, что он получил послание с Марса. Его заявление  обратило внимание на давно известный всему ученому миру факт, что из какого-то  неизвестного источника в мировом пространстве до Земли постоянно доходят  электромагнитные волны, подобные волнам, употребляемым синьором Маркони в  беспроволочном телеграфе. Кроме мистера Тесла, значительное число других  изобретателей занялось усовершенствованием аппарата для приема и записи этих  колебаний, хотя очень немногие зашли так далеко, чтобы признать их сигналами,  идущими от передатчика, находящегося вне Земли. Однако к этим немногим мы  должны причислить и мистера Вендиджи. С 1898 года он почти всецело посвятил  себя этому предмету и, располагая большими средствами, построил на склонах Монте-Розы  обсерваторию, приспособленную во всех отношениях для таких наблюдений.    

Должен  признаться, мои научные познания невелики, но, насколько они дают мне право судить,  придуманные мистером Вендиджи способы приема и передачи электромагнитных возмущений  в мировом пространстве очень оригинальны и остроумны. Благодаря счастливому  стечению обстоятельств аппарат этот был пущен в ход месяца за два до того, как  Кейвор сделал первую попытку связаться с Землей. Таким образом, мы с самого  начала получили целый ряд его сообщений. К несчастью, однако, это только  обрывки, а самые важные открытия, которые он мог бы сообщить человечеству, –  инструкции относительно изготовления кейворита, если только он сообщил об  этом, – пропали в мировом пространстве. Нам так и не удалось ответить  Кейвору. Поэтому он не знает, что мы приняли из его сообщений, не знает вообще,  что нам известно о его усилиях войти в сношения с Землей. А его настойчивость –  он отправил восемнадцать подробных описаний лунной жизни, но, к сожалению, мы  их целиком не получили – свидетельствует, что он не утратил интереса к родной  планете и после двухгодичного пребывания на Луне.    

Можете  представить, как удивился мистер Вендиджи, когда его приемный аппарат для электромагнитных  волн отметил английскую речь Кейвора. Мистер Вендиджи ничего не знал о нашем  безумном путешествии на Луну – и вдруг сообщение на английском языке из межпланетного  пространства!    

Читатель  хорошо поймет, при каких условиях отправлялись эти послания. Где-нибудь на Луне  Кейвору удалось, очевидно, получить доступ к электрической аппаратуре, и он  секретно установил передатчик типа Маркони. Он имел возможность использовать  свой прибор через неравные промежутки времени, иногда в течение получаса или  около того, иногда же в течение трех или четырех часов в один прием. Он  передавал свои послания на Землю, не принимая во внимание тот факт, что  относительное положение Луны и земной поверхности постоянно изменяется.  Вследствие этого обстоятельства, а также несовершенства наших приемников  сообщения получались очень отрывочными, иногда вовсе неразборчивыми; они  неожиданно затухали, и мы с досадой часто тщетно ломали над ними голову. К тому  же Кейвор не был специалистом в этом деле: то ли он позабыл, то ли не знал  общеупотребительного кода и поэтому, в особенности когда утомлялся, путал слова  и ошибался самым курьезным образом.    

В общем,  мы, по всей вероятности, потеряли добрую половину его сообщений, а многие дошли  до нас в отрывочном, искаженном виде. Поэтому в кратком рассказе, который  следует за этой главой, читатель встретит пробелы и недомолвки. Мы с мистером  Вендиджи работаем сейчас над полным комментированным изданием отчета Кейвора,  который надеемся опубликовать вместе с подробным описанием аппаратуры; первый  том издания выйдет в январе следующего года. Это будет полный научный отчет,  настоящий же мой рассказ – только популярное изложение. Но в этом изложении  дается необходимое дополнение к рассказанной мной истории и в общих чертах  изображается устройство другого мира, столь близкого и родственного нам и,  однако, столь непохожего на нашу Землю.    

     

23. Краткий обзор шести  первых сообщений мистера Кейвора    

     

Первые  два сообщения мистера Кейвора лучше оставить для большого тома. В них просто  излагаются очень кратко, с некоторыми спорными второстепенными подробностями  факты постройки шара и нашего отлета с Земли. Кейвор всюду говорит обо мне, как  об умершем, но характер рассказа меняется, как только речь заходит о нашем  прибытии на Луну. Он называет меня «бедным Бедфордом», «этим бедным молодым  человеком» и порицает себя за то, что привлек к делу молодого человека, совсем  не приспособленного к такому путешествию, и побудил его покинуть планету, «где  его, несомненно, ожидал успех, ради такого рискованного предприятия». На мой  взгляд, он недооценивает ту роль, которую благодаря своей энергии и  практическим способностям я сыграл в реализации идеи его шара. «Мы  прибыли», – говорит он, не вдаваясь в описание нашего перелета через  межпланетное пространство, точно речь идет о самом обычном путешествии по  железной дороге.    

А затем  он становится очень пристрастен ко мне, даже несправедлив. Настолько несправедлив,  что этого я просто не ожидал от человека, которого учили доискиваться истины.  Перелистывая мои собственные записки о наших приключениях, я убедился, что  проявил большую беспристрастность к Кейвору. Я ничего не скрывал и редко  что-либо подчеркивал.    

А вот  что сообщил Кейвор:    

«Вскоре  обнаружилось, что чрезвычайная странность окружающей обстановки и явлений:  большое уменьшение веса, насыщенность воздуха кислородом и его разреженность,  происходивший от этого огромный эффект наших мускульных усилий, быстрое и  волшебное развитие растительности из незаметных зародышей, темный цвет неба –  весьма нервировала моего спутника. На Луне его характер испортился. Он стал  импульсивным, вспыльчивым и строптивым. Скоро он объелся гигантскими  пузырчатыми растениями, и последовавшее за этим опьянение привело к тому, что  мы попали в плен к селенитам, не успев ознакомиться с их жизнью…» (Как вы  видите, он ничего не говорит о том, что сам тоже объелся этими «пузырчатыми  растениями».)    

Дальше  он рассказывает, что «между нами и селенитами произошло столкновение и Бедфорд,  не поняв некоторых их жестов, – вот так жесты! – в панике прибегнул к  насилию. Он с бешенством набросился на них и убил троих; после этого мне  пришлось бежать вместе с ним. В результате мы выдержали сражение с большой  толпой селенитов, пытавшихся преградить нам путь, и при этом убили еще семерых  или восьмерых. О терпимости этих существ более чем достаточно свидетельствует  тот факт, что они не убили меня, взяв вторично в плен. Мы пробились на поверхность  Луны и разошлись в разные стороны в том же кратере, где высадились, чтобы  скорее найти шар. Но тут я наткнулся на отряд селенитов, предводительствуемый  двумя; по внешности они совершенно не походили на тех, которых мы видели до сих  пор; у них были большие головы и маленькие тела, и одеты они были более  тщательно, чем остальные. В течение некоторого времени мне удавалось избегать  встречи с ними, потом я упал в расщелину, разбил голову, повредил коленную  чашку и, почувствовав, что я не могу ползти, решил, если возможно, сдаться.  Они, заметив мое беспомощное положение, потащили меня с собой внутрь Луны. О  Бедфорде я ничего больше не слышал и никаких следов его не обнаружил; кажется,  не видели его и селениты. Одно из двух: либо его застигла ночь в кратере, либо  – что более вероятно – он нашел шар и, желая опередить меня, улетел в нем.  Боюсь, что, не умея управлять шаром, он погиб медленной смертью в межпланетном  пространстве».    

Больше  Кейвор обо мне не упоминает и переходит к более интересным темам. Мне не хотелось  бы, чтобы подумали, будто я пользуюсь своим положением издателя для того, чтобы  выставить себя в благоприятном свете, но я не могу не протестовать против  неправильного освещения событий Кейвором. Он ничего не говорит о своем  отчаянном послании на запачканной кровью бумаге, в котором сообщал совершенно  другую историю. Добровольная сдача – это совершенно новая версия, которая,  несомненно, пришла ему в голову потом, когда он почувствовал себя в безопасности  среди лунных обитателей. Что же касается моего намерения «опередить» его, то я  предоставляю читателю решить вопрос, кто из нас прав. Я знаю, что я не  идеальный человек, и не претендую на это. Но разве я таков, каким он меня  изобразил?    

Таковы  мои возражения. Дальше я могу излагать сообщения Кейвора без всяких комментариев,  так как он нигде больше не упоминает обо мне.    

По-видимому,  настигнувшие его селениты утащили его в глубь «большой шахты» при помощи  приспособления, которое он называет «разновидностью воздушного шара». По его  чрезвычайно путаному рассказу и многим случайным намекам и указаниям в последующих  сообщениях можно догадаться, что «большая шахта» является частью колоссальной  системы искусственных шахт, которые, начинаясь с так называемых лунных  «кратеров», спускаются на глубину ста миль и более по направлению к центру  Луны. Эти шахты сообщаются посредством поперечных тоннелей. Они разветвляются,  образуя глубокие впадины, и расширяются в большие шарообразные пещеры. На сотни  миль вглубь Луна похожа на скалистую губку. Такое губчатое строение  естественно, говорит Кейвор, но в значительной степени это результат работы  поколений селенитов. Огромные круглые насыпи из обломков породы образуют вокруг  тоннелей большие кольца; их-то и принимают за вулканы земные астрономы,  введенные в заблуждение ложной аналогией.    

В такую  шахту селениты спустили Кейвора при помощи своего «воздушного шара», и он погрузился  сначала в чернильный мрак, а затем в полосу все усиливающегося свечения.  Послания Кейвора свидетельствуют о том, что для ученого он был удивительно  невнимателен к подробностям, но мы догадываемся, что этот свет обязан своим  происхождением потокам и каскадам воды, «без сомнения, содержащей в себе  фосфоресцирующие организмы». Вода стекала к Центральному Морю. Когда же  спустились вниз, то, как говорит он, «селениты также начали светиться»… И,  наконец, далеко внизу он увидел нечто вроде озера из холодного огня – воды  Центрального Моря, сиявшего и клокотавшего, «подобно закипающему светящемуся  голубому молоку».    

«Это  лунное море, – говорит Кейвор в одном из последних сообщений, – не  находится в покое: солнечное притяжение непрерывным потоком гонит его вокруг  лунной оси; над ним проносятся странные бури, и тогда воды его кипят и бурлят,  а по временам веют холодные ветры и слышны раскаты грома, которые отдаются  вверху, в тоннелях огромного муравейника. Только тогда, когда вода находится в  движении, она излучает свет, в редкие же периоды покоя вода темная. Если  смотреть на море, то его воды подымаются и падают маслянистой зыбью и на  гребнях тяжелых, слабо светящихся волн качаются хлопья и большие полосы сияющей  пузырчатой пены. Селениты плавают по пещерным тоннелям и лагунам на маленьких  плоскодонных лодках, похожих на выдолбленные челноки; и еще до путешествия к  галереям вокруг обиталища Великого Лунария, властителя Луны, мне позволено было  совершить небольшую экскурсию по водам моря.    

Пещеры и  галереи очень извилисты. Значительная часть этих путей известна только опытным  морякам среди рыбаков, и нередко селениты теряют дорогу в лабиринтах и  погибают. Там водятся, как мне рассказывали, странные существа, хищные и опасные  твари, которых не в силах была уничтожить наука Луны. Особенно страшна рафа,  спутанная масса хватательных щупалец, – они вновь отрастают и множатся при  отсечении, – а также тзи – колючее животное; его невозможно увидеть: так  тихо и внезапно оно нападает…» Кейвор дает и кое-какие описания:    

«Эта  экскурсия напомнила мне о Мамонтовых пещерах, о которых я читал когда-то; если  бы у меня был желтый факел, а не голубой свет и вместо надежного лодочника с  веслом на корме у машины не стоял бы селенит с лицом каракатицы, я мог  подумать, что внезапно вернулся на Землю. Окружавшие нас скалы были очень  разнообразны: порой черные, порой бледно-голубые, они были изрезаны прожилками,  а однажды заблестели и засверкали так, будто мы вошли в сапфировый грот.  Бледные фосфоресцирующие рыбы поблескивали и исчезали в такой же светящейся  глубине. Затем показались длинная ультрамариновая аллея, идущая вдоль одного из  внутренних каналов, и пристань. Иногда мелькала гигантская, кишащая селенитами  шахта какого-нибудь вертикального ствола.    

В одной  обширной пещере, изобиловавшей сверкавшими сталактитами, множество людей было  занято рыбной ловлей. Мы проплыли мимо одной лодки и видели длинноруких рыбаков-селенитов,  вытягивавших сети. Это были низкорослые, горбатые насекомые с очень сильными руками,  короткими кривыми ногами и морщинистыми масками вместо лиц. Когда я глядел, как  они тянули сеть, она показалась мне самым тяжелым предметом на Луне. К ней  привязаны были грузила – без сомнения, из золота, – и вытягивали ее очень  долго, так как в этих водах прячутся в глубине самые крупные съедобные рыбы.  Рыба в сетях блестела голубым полумесяцем, голубой светящейся струей.    

Среди  добычи попалось какое-то хищное верткое черное животное, с многочисленными щупальцами  и злыми глазами; появление его вызвало страшный визг и писк. Селениты торопливо  разрубили его на части своими маленькими топориками, но отрубленные щупальца  продолжали омерзительно извиваться и прыгать. Впоследствии в лихорадке я все  бредил этим яростным чудовищем, с такой силой и стремительностью вырвавшимся из  глубин неведомого моря. Это было самое деятельное и злое из всех живых существ,  которых мне пришлось встретить внутри Луны…    

Поверхность  этого моря была миль на двести ниже поверхности Луны. Все города Луны  расположены, как я узнал, над этим Центральным Морем в пещерах и искусственных  галереях и сообщаются с внешним миром гигантскими вертикальными шахтами, выходы  которых образуют «кратеры», как их называют земные астрономы. Крышку,  покрывающую подобное отверстие, я видел во время скитаний по поверхности Луны  еще до моего плена.    

О других  частях Луны я до сих пор знаю мало. Там имеется колоссальная система пещер, где  в течение ночи находят убежище лунные стада; там же расположены бойни и тому  подобное. В одной из этих пещер мы с Бедфордом выдержали сражение с  селенитами-мясниками; и мне не раз потом приходилось видеть нагруженные мясом  воздушные шары, спускавшиеся из мрака. Но обо всем этом я до сих пор знаю не  больше, чем очутившийся в Лондоне зулус о британских запасах хлеба. Однако  ясно, что эти вертикальные шахты и растительность на лунной поверхности должны  играть существенную роль в вентилировании и обновлении лунной атмосферы.  Однажды после моего освобождения в шахте сверху вниз начал дуть холодный ветер,  затем такой же ветер, но только теплый, вроде сирокко, подул снизу вверх и,  очевидно, вызвал у меня лихорадку. Ибо недели через три я заболел какой-то  лихорадкой, и, несмотря на сон и хинные таблетки, которые я, к счастью,  захватил с собой, болезнь тянулась долго, и меня бил озноб почти до того  времени, когда меня повезли к Великому Лунарию, властителю Луны.    

Не стану  распространяться о моем горестном положении в дни болезни, – прибавляет  он. И тут же подробно сообщает разные мелочи, которые я опускаю. «В течение  долгого времени, – говорит он в заключение, – у меня была чрезвычайно  высокая температура и полная потеря аппетита. Длинные промежутки бодрствования  сменялись сном с мучительными кошмарами. Однажды я так ослаб и так тосковал по  Земле, что был просто в истерике. Я жаждал ярких красок, чтобы забыть проклятый  вездесущий голубой свет…»    

Затем он  снова рассказывает о лунной атмосфере. Астрономы и физики говорили мне, что  сообщения Кейвора точно соответствуют тому, что нам известно о Луне. «Если бы у  земных астрономов хватило мужества и воображения сделать смелый вывод, –  говорил мистер Вендиджи, – то они предсказали бы почти все, что узнал  Кейвор о структуре Луны. Почти наверняка известно, что Луна скорее сестра, чем  спутник Земли, и состоит, в сущности, из той же материи. И так как плотность  Луны составляет лишь три пятых плотности Земли, то вполне вероятно, что Луна  изрыта сложной системой ходов». «Не было никакой необходимости, – сказал  также сэр Джебес Флэп, наиболее талантливый популяризатор звездных  миров, – отправляться на Луну для того, чтобы открыть то, что давно всем  известно». Кейвор шутливо намекает на грюйерский сыр, но, конечно, ему  следовало бы раньше объявить, что Луна – полое тело. И если Луна полая, то в  таком случае кажущееся отсутствие воздуха и воды легко объяснимо. Море  расположено внутри, на дне кратеров, а воздух просачивается сквозь огромную  губку галерей согласно простым физическим законам. В кратерах большая тяга.  Солнце, обходя Луну, нагревает воздух во внешних галереях, его давление  увеличивается, некоторая часть воздуха вытекает наружу и смешивается с  испаряющимся воздухом кратеров (причем растения удаляют из него углекислоту);  между тем как большая часть воздуха просачивается внутрь галерей, заменяя  воздух, замерзающий на охладившейся части. Поэтому на Луне существует  постоянное воздушное течение с запада на восток в наружных галереях и течение  снизу вверх в шахтах во время лунного дня, чрезвычайно усложненное, конечно,  неодинаковыми формами галерей и остроумными изобретениями селенитов…