1 2 3 
Чарнота.  На сколько?     

Корзухин.  Ну, на эти самые десять долларов. Попрошу  карту.     

Чарнота.  Девять.     

Корзухин  (платит). Попрошу на квит.     

Чарнота  (мечет). Девять.     

Корзухин.  Еще раз квит.     

Чарнота.  Карту желаете?     

Корзухин.  Да. Семь.     

Чарнота.  А у меня восемь.     

Корзухин  (улыбнувшись). Ну, так и быть, на квит.     

Голубков  (внезапно). Чарнота! Что ты делаешь? Ведь  он удваивает и, конечно, сейчас возьмет у тебя все обратно!     

Чарнота.  Если ты лучше меня понимаешь игру, так ты  садись за меня.     

Голубков.  Я не умею.     

Чарнота.  Так не засти мне свет! Карту?     

Корзухин.  Да, пожалуйста. Ах, черт, жир!     

Чарнота.  У меня три очка.     

Корзухин.  Вы не прикупаете к тройке?     

Чарнота.  Иногда, как когда…    

Антуан вносит закуску.     

(Выпив.) Голубков, рюмку?     

Голубков.  Я не желаю.     

Чарнота.  А ты, Парамон, что же?     

Корзухин.  Мерси, я уже завтракал.     

Чарнота.  Ага… Угодно карточку?     

Корзухин.  Да. Сто шестьдесят долларов.     

Чарнота.  Идет. Графиня, ценой одного рандеву…  Девять.     

Корзухин.  Неслыханная вещь! Триста двадцать идет!     

Чарнота.  Попрошу прислать наличные.     

Голубков.  Брось, Чарнота, умоляю тебя! Теперь брось!      

Чарнота.  Будь добр, займись ты каким-нибудь делом.  Ну, альбом, что ли, посмотри. (Корзухину.) Наличные, пожалуйста!     

Корзухин.  Сейчас. (Открывает кассу, в ней тотчас  грянули колокола, всюду послышались звонки.)    

Свет гаснет и тотчас возвращается. Из передней появляется  Антуан с револьвером в руке.     

Голубков.  Что это такое?     

Корзухин.  Это сигнализация от воров. Антуан, вы  свободны, это я открывал.    

Антуан выходит.     

Чарнота.  Очень хорошая вещь. Пошло! Восемь!     

Корзухин.  Идет шестьсот сорок долларов?     

Чарнота.  Не пойдет. Этой ставки не принимает банк.     

Корзухин.  Вы хорошо играете. Сколько примете?     

Чарнота.  Пятьдесят.     

Корзухин.  Пошло! Девять!     

Чарнота.  У меня жир.     

Корзухин.  Пришлите.     

Чарнота.  Пожалуйста.     

Корзухин.  Пятьсот девяносто!     

Чарнота.  Э, Парамоша, ты азартный! Вот где твоя  слабая струна!     

Голубков.  Чарнота, умоляю, уйдем!     

Корзухин.  Карту! У меня семь!     

Чарнота.  Семь с половиной! Шучу, восемь.    

Голубков со стоном вдруг закрывает уши и ложится на  диван. Корзухин открывает ключом кассу. Опять звон, тьма, опять свет.      

И уже ночь на сцене. На карточном столе горят свечи в  розовых колпачках. Корзухин уже без пиджака, волосы его всклокочены. В окнах  огни Парижа, где-то слышна музыка. Перед Корзухиным и перед Чарнотой  – груды валюты. Голубков лежит на диване и спит.     

Чарнота  (напевает). Получишь смертельный удар ты…  три карты, три карты, три карты… Жир.     

Корзухин.  Пришлите четыреста! Пошли три тысячи!     

Чарнота.  Есть. Наличные!    

Корзухин бросается к кассе. Опять тьма со звоном и  музыкой.      

Потом свет. В Париже – синий рассвет. Тихо.     

Никакой музыки не слышно. Корзухин, Чарнота и Голубков  похожи на тени. На полу валяются бутылки от шампанского.  Голубков,  комкая, прячет деньги в карманы.     

Чарнота  (Корзухииу). Нет ли у тебя газеты завернуть?      

Корзухин.  Нету. Знаете что, сдайте мне наличные, я  вам выдам чек!     

Чарнота.  Что ты, Парамон? Неужели в каком-нибудь  банке выдадут двадцать тысяч долларов человеку, который явился в подштанниках?  Нет, спасибо!     

Голубков.  Чарнота, выкупи мой медальон, я хочу его вернуть!      

Корзухин.  Триста долларов!     

Голубков.  На! (Швыряет деньги.)    

Корзухин в ответ швыряет медальон.     

Чарнота.  Ну, до свиданья, Парамоша. Засиделись мы у  тебя, нам пора.     

Корзухин  (загораживая дверь). Нет, стой! У меня жар,  я ничего не понимаю… Вы воспользовались моей болезнью! Вот что, верните деньги,  я вам дам по пятьсот долларов отступного!     

Чарнота.  «Ты шутишь», – зверь вскричал  коварный!..     

Корзухин.  Ну, если так, я сейчас же звоню в полицию,  что вы ограбили меня! Вас схватят сейчас же! Оборванцы!     

Чарнота.  Ты слышал? (Вынимает револьвер.) Ну,  Парамон, молись своей парижской богоматери, твой смертный час настал!     

Корзухин.  Караул! Караул!    

На эти вопли вбегает Антуан, в одном белье.     

Все спят! Вся вилла спит! Никто не слышит, как меня грабят!  Караул!    

Портьера раздвигается, и возникает Люська. Она в пижаме.  Увидев  Чарноту и Голубкова, окаменевает.     

Вы спите, милая Люси, в то время как патрона вашего грабят  русские бандиты!     

Люська.  Боже мой, боже! Видно, не испила я еще  горькой чаши моей!.. Казалось бы, имела я право отдохнуть, но нет, нет… Недаром  видела сегодня тараканов во сне! Мне интересно только одно, как вы сюда  добрались?     

Чарнота  (поражен). Это она?     

Корзухин  (Чарноте). Вы знаете мадемуазель Фрежоль?    

Люська за спиной Корзухина становится на колени, умоляюще  складывает руки.     

Чарнота.  Откуда же мне ее знать? Никакого понятия не  имею.     

Люська.  Так познакомимся же, господа! Люси Фрежоль.     

Чарнота.  Генерал Чарнота.     

Люська.  Ну-с, господа, в чем недоразумение?  (Корзухину). Крысик, чего ты кричал так отчаянно, кто тебя обидел?     

Корзухин.  Он выиграл у меня двадцать тысяч долларов!  И я хочу, чтоб он вернул их!     

Голубков.  Это неслыханная подлость!     

Люська.  Нет, нет, жабочка, это невозможно! Ну,  проиграл, что же поделаешь! Ты не маленький!     

Корзухин.  Где Антуан покупал карты?!     

Антуан.  Вы сами покупали их, Парамон Ильич.     

Люська.  Антуан, уйдите к дьяволу! В каком виде вы  торчите передо мной?    

Антуан скрывается.     

Господа! Деньги принадлежат вам, и никаких недоразумений не  будет.    

(Корзухину.) Иди, мой мальчик, усни, усни. У тебя под  глазами тени.     

Корзухин.  Уволю этого дурака Антуана! Не пускать ко  мне больше русских в дом! (Всхлипнув, уходит.)     

Люська.  Ну-с, была очень рада повидать  соотечественников и жалею, что больше никогда не придется встретиться.  (Шепотом.) Выиграли – и уносите ноги!    

(Громко.) Антуан!    

Антуан выглядывает в дверь.     

Господа покидают нас, выпустите их.     

Чарнота.  О ревуар,[29] мадемуазель.      

Люська.  Адье![30]    

Чарнота и Голубков уходят.     

Слава тебе господи, унесло их! Боже мой! Когда же я,  наконец, отдохну!    

В пустынной улице послышались шаги.     

(Воровски оглянувшись, подбегает к окну, открывает его,  тихонько кричит). Прощайте! Голубков, береги Серафиму! Чарнота! Купи себе  штаны!    

     

Тьма. Сон кончился.     

 СОН ВОСЬМОЙ И ПОСЛЕДНИЙ    

 …Жили двенадцать разбойников…    

     

Константинополь. Комната в коврах, низенькие диваны,  кальян. На заднем плане – сплошная стеклянная стена и в ней стеклянная дверь.  За стеклами догорает константинопольский минарет, лавры и вертушка тараканьего  царя. Садится осеннее солнце. Закат, закат…     

Хлудов  (один в комнате, сидит на полу, на ковре,  поджав ноги по-турецки, и разговаривает с кем-то). Ты достаточно измучил меня,  но наступило просветление. Да, просветление. Пойми, я согласен. Но ведь нельзя  же забыть, что ты не один возле меня. Есть живые, повисли на моих ногах и тоже  требуют. А? Судьба с той ночи завязала их в один узел со мной. Мы выбросились  вместе через звенящие мглы, и их теперь не отделить от меня. Я с этим  примирился. Одно мне непонятно. Ты? Как ты отделился один от длинной цепи лун и  фонарей? Как ты ушел от вечного покоя? Ведь ты был не один. О нет, вас много  было! (Бормочет.) Ну, помяни, помяни, помяни, господи… а мы не будем  вспоминать. (Думает, стареет, поникает.) На чем мы остановились? Да, итак, все  это я сделал зря. (Думает.) А потом что было? Потом – просто мгла, и мы  благополучно ушли. А потом зной, и все вертятся карусели каждый день, каждый  день. Но ты, ловец, в какую даль проник за мной и вот меня поймал в мешок, как  в невод? Не мучь же более меня! Пойми, что я решился. Клянусь. Вот.    

Стук в дверь.     

(Настороженно.) Кто там?     

Серафима  (за дверью). Это я.    

Хлудов открывает дверь.     

Можно войти? Простите.     

Хлудов.  Пожалуйста.     

Серафима.  Что, Роман Валерьянович, опять?     

Хлудов.  Что такое?     

Серафима.  С кем вы говорили? Что я вам велела? Кто в  комнате кроме вас?     

Хлудов.  Никого нет. Вам послышалось. А впрочем, у  меня есть манера разговаривать с самим собою. Надеюсь, что она никому не  мешает, а?     

Серафима  (садится на ковер против Хлудова). Роман  Валерьянович, вы тяжко больны. (Пауза.) Роман Валерьянович, вы слышите, вы  тяжко больны. Два месяца я живу за стеной и слышу по ночам ваше бормотанье. Вы  думаете, что легко? В такие ночи я сама не сплю. А теперь уже и днем? Боже мой,  бедный, бедный человек.     

Хлудов.  Прошу извиненья. Я достану вам другую  комнату, но в этом же доме, чтобы вы были под моим надзором. Я часы продал,  есть деньги. Светло в ней, и окна на Босфор. Особенного комфорта, конечно,  предложить не могу. Вы сами видите – чепуха. Разгром. Войну проиграли. И  выброшены. А почему проиграли? Вы знаете? (Таинственно указывает за плечо.)  Мы-то с ним знаем! Мне самому неудобно с вами рядом. Но я должен держать слово.  Я там, оказывается, всякие преступления совершал, и вообще…     

Серафима.  Роман Валерьянович! Дорогой!.. Вы помните  тот день, когда уехал Голубков? Вы догнали меня и силой вернули. Помните?     

Хлудов.  Прошу извинения. Когда человек с ума сходит,  я должен применять силу. Все вы ненормальные.     

Серафима.  Мне стало жаль вас, Роман Валерьянович, стало  жаль, и из-за этого я вернулась. Неужели же вы думаете, что я стала бы вас  обременять?     

Хлудов.  Мне няньки не нужны.     

Серафима.  Перестаньте раздражаться. Вы этим  причиняете вред только самому себе.     

Хлудов.  Да, верно, верно. Я больше никому не могу  причинить вреда… А помните, ночь, ставка… Хлудов – зверюга, Хлудов – шакал?     

Серафима.  Все прошло! Забудьте. И я забыла, и вы не  вспоминайте.     

Хлудов  (бормочет). Да и в самом деле… помяни,  господи, а мы не будем вспоминать…     

Серафима.  Ну вот, Роман Валерьянович, я всю ночь  думала, надо же на что-нибудь решаться. Скажите, до каких пор мы будем с вами  этак сидеть?     

Хлудов.  А вот вернется Голубков, и сразу клубочек  размотается. Я вас сдаю ему, и каждый тогда сам по себе, врассыпную. И  кончено!.. Душный город!     

Серафима.  Ах, каким безумием было отпустить его  тогда! Никогда себе этого не прощу! Ах, как я тоскую! Это Люська, Люська  виновата, я обезумела от ее упреков! А теперь не сплю так же, как и вы, потому  что он, наверное, пропал в скитаньях, а может быть, и умер!     

Хлудов.  Душный город! Тараканьи бега! Позорище  русское! Все на меня валят, будто я ненормальный! А зачем вы его отпустили? При  чем тут я? В конце концов, он взрослый. Деньги там какие-то у этого, у вашего  мужа?     

Серафима.  Нет у меня никакого мужа. Забыла его и  проклинаю.     

Хлудов.  Я его в руках держал и выпустил. Ну, словом,  что же делать теперь?     

Серафима.  Будем смотреть правде в глаза: пропал  Сергей Павлович, пропал. И сегодня ночью я решила, вот казаков пустили домой, и  я попрошусь, вернусь вместе с ними в Петербург. Я не могу здесь больше жить!  Зачем я, сумасшедшая, поехала?     

Хлудов.  Умно. Очень. Умный человек, а? Большевикам  вы ничего не сделали, можете возвращаться спокойно.     

Серафима.  Одного только я еще не знаю, одно меня  только держит. Это – что будет с вами?     

Хлудов  (таинственно манит ее пальцем. Она  придвигается, и он говорит ей на ухо). Сейчас у меня был военный совет, только  вы молчите… Вам-то ничего, а за мной врангелевская разведка по пятам ходит, у  них нюх… (Шепотом.) Я тоже поеду…     

Серафима.  Вы тайком хотите, под чужим именем?     

Хлудов.  Под своим именем. Явлюсь и скажу: я приехал,  Хлудов.     

Серафима.  Безумный человек! Вы подумали о том, что  вас сейчас же расстреляют!     

Хлудов.  Моментально! Мгновенно! А? Ситцевая рубашка,  подвал, снег, готово! (Оборачивается.) И тает мое бремя… Смотрите, он ушел и  стал вдали.     

Серафима.  А! Так вот вы о чем бормочете! Вы хотите  смерти? Бедный человек… останьтесь здесь, быть может, вы вылечитесь?     

Хлудов.  Я совершенно здоров. Теперь мне все ясно. Не  таракан, в ведрах плавать не стану. Я помню армии, бои, снега, столбы, а на  столбах фонарики… Хлудов пройдет под фонариками!    

Стук в дверь.     

Кто там?     

Серафима.  Я сейчас, сейчас открою!    

Открывает дверь, отшатывается. Входят Голубков и Чарнота.  Оба они одеты одинаково в серые приличные костюмы и шляпы. В руках у Чарноты  чемоданчик. Все четверо долго  молчат.     

Чарнота  (прерывая паузу). Здравствуйте. Что же вы  молчите? Вы телеграмму получили?     

Хлудов.  Нет.     

Чарнота.  Сукин город. Здравствуй, Рома.     

Хлудов.  Вот. Вот они. Приехали. Все как надо.  Отлично. Хорошо.     

Голубков.  Сима!.. Ну что, Сима?.. Здравствуй…    

Серафима обнимает Голубкова и плачет беззвучно.     

Хлудов  (морщась). Пойдем, Чарнота, поговорим.    

Уходит с Чарнотой на балкон сквозь стеклянную дверь.     

Голубков.  Ну, не плачьте, не плачьте же, Серафима  Владимировна! Вот я возвратился…     

Серафима.  Я думала, что вы погибли, и так тосковала!  О, если бы вы знали!., теперь для меня все ясно… Но все-таки я дождалась. Вы  теперь никуда, Сережа, не поедете! Мы поедем вместе!     

Голубков.  Нет, нет, никуда без тебя! Конечно,  никуда, ни за что! Все кончено, Сима. Мы сейчас все придумаем. Как же ты жила  здесь, Сима, без меня? Ну, скажи мне хоть слово?     

Серафима.  Я измучилась, я два месяца не сплю. Как  только вы уехали, я опомнилась и не могла простить себе, что я тебя отпустила!  Все ночи сижу, смотрю в окно, на огни… и мне мерещится, что вы ходите по Парижу  оборванные, голодные, босые… Я Хлудова нянчила, он больной… он очень страшный…  (Плачет.)     

Голубков.  Не надо, Симочка, не надо!     

Серафима.  Что это было, Сережа, за эти полтора года?  Сны? Объясни мне. Куда, зачем мы бежали? Фонари на перроне, черные мешки… потом  зной!.. Я хочу опять на Караванную, я хочу опять увидеть снег! Я хочу все  забыть, как будто ничего не было!     

Голубков.  Ничего, ничего не было, все мерещилось!  Забудь, забудь! Пройдет месяц, мы доберемся, мы вернемся, и тогда пойдет снег,  и наши следы заметет…     

Серафима.  Ты видел мужа моего?     

Голубков.  Видел. Забудь, не думай больше о нем. Его  нет. (Кричит негромко.) Хлудов! Спасибо!     

Хлудов  (выходит вместе с Чарнотой). Ну вот, все в  порядке, а?     

Чарнота.  Эх, Роман, на что ты похож!     

Хлудов.  Деньги есть?     

Чарнота.  Да, деньги есть. Чарнота не нищий больше!  Если тебе нужно, могу дать.     

Хлудов.  Нет, мне не нужно. (Голубкову.) И у тебя  есть?     

Голубков.  Есть.     

Хлудов.  Так вот, заплатите здесь за квартиру. Ты ее  любишь? А? Любишь? Искренний человек? Советую ехать, как она придумала. Теперь  прощайте. (Надевает шляпу.)     

Чарнота.  Куда это, смею спросить?     

Хлудов.  Ночью идет пароход с казаками. Может быть, и  я поеду с ними. Только молчите.     

Голубков.  Роман, одумайся, тебе это невозможно!     

Серафима.  Говорила уже, его не удержишь.     

Хлудов  (Чарноте). Ну, а ты куда?     

Чарнота.  Я сюда вернулся, в Константинополь.     

Хлудов.  Серафима говорила, что город этот тебе не  нравится.     

Чарнота.  Я заблуждался. Париж еще хуже. Так,  сероватый город… Видел и Афины, и Марсель, но… пошлые города! Да и тут  завязались связи, кое-какие знакомства… Надо же, чтобы и Константинополь  кто-нибудь заселял.     

Хлудов.  Генерал Чарнота! Поедем со мной! А? Ты –  человек смелый…     

Чарнота.  Постой, постой, постой! Только сейчас  сообразил! Куда это? Ах, туда! Здорово задумано! Это что же, новый какой-нибудь  хитроумный план у тебя созрел? Не зря ты генерального штаба! Или ответ едешь  держать? А? Ну, так знай, Роман, что проживешь ты ровно столько, сколько  потребуется тебя с парохода снять и довести до ближайшей стенки! Да и то под  строжайшим караулом, чтобы тебя не разорвали по дороге. Ты, брат, большую  память о себе оставил! Ну, а попутно с тобой и меня, раба божьего, поведут… Ну,  а меня за что? Я зря казаков порубал? Верно. Кто, Ромочка, пошел на Карпову  балку? Я! Я, Рома, обозы грабил? Да! Но фонарей у меня в тылу нет! Нет, Роман,  от смерти я не бегал, но за смертью специально к большевикам не поеду! Дружески  говорю, брось! Все кончено. Империю Российскую ты проиграл, а в тылу у тебя  фонари!     

Хлудов.  Ты – проницательный человек, оказывается.     

Чарнота.  Но не идейный. Я равнодушен. Я на большевиков  не сержусь. Победили и пусть радуются. Зачем я буду портить настроение своим  появлением?    

Внезапно ударило на вертушке семь часов, и хор с  гармониками запел: «Жили двенадцать разбойников и Кудеяр-атаман…»     

Ба! Слышите? Вот она! Заработала вертушка! Ну, прощай,  Роман! Прощайте все! Развязала ты нас, судьба, кто в петлю, кто в Питер, а я  как Вечный Жид отныне! Летучий Голландец я! Прощайте! (Распахивает дверь на  балкон.)    

Слышно, как хор поет: «Много разбойники пролили крови  честных христиан…»     

Вот она, заработала вертушка! Здравствуй вновь, тараканий  царь Артур!    

Ахнешь ты сейчас, когда явится перед тобой во всей славе  своей рядовой – генерал Чарнота! (Исчезает.)     

Голубков.  Ну, прощай, Роман Валерьянович.     

Серафима.  Прощайте. Я буду о вас думать, буду вас вспоминать.      

Хлудов.  Нет, ни в коем случае не делайте этого.     

Голубков.  Ах да, Роман, медальон… (Подает Хлудову  медальон.)     

Хлудов  (Серафиме). Возьмите его на память. Возьмите,  говорю.     

Серафима  (берет медальон, обнимает Хлудова).  Прощайте.    

Уходит вместе с Голубковым.     

Хлудов  (один). Избавился. Один. И очень хорошо.  (Оборачивается, говорит кому-то.) Сейчас, сейчас… (Пишет на бумаге несколько  слов, кладет ее на стол, указывает на бумагу пальцем.) Так? (Радостно.) Ушел!  Бледнеет. Исчез! (Подходит к двери на балкон, смотрит вдаль.)    

Хор поет: «Господу богу помолимся, древнюю быль  возвестим…»     

Поганое царство! Паскудное царство! Тараканьи бега!..    

Вынимает револьвер из кармана и несколько раз стреляет по  тому направлению, откуда доносится хор. Гармоники, рявкнув, умолкают. Хор  прекратился. Послышались дальние крики. Хлудов последнюю пулю пускает себе в  голову и падает ничком у стола. Темно.