1 2 3 4 
Между тем сегодня нет более строгих требований, чем эти. У монахов считается за непростительный грех малейшее отклонение от предписаний в том, что касается облачения, пищи или других пустяков. Св. Августин твёрдо и решительно заявлял, что монахам непозволительно жить в праздности за чужой счёт, и свидетельствовал, что в его время во всяком благоустроенном монастыре они кормились собственным трудом (Августин. Цит. соч., XXIII, 27 (MPL, XL, 569)). А нынешние монахи большую часть своей святости полагают в безделье. Ведь если отнять у них досуг, во что обратится та созерцательная жизнь, из-за которой они считают себя выше других и почти равными Ангелам? Наконец, св. Августин признаёт лишь такое монашество, которое представляет собой упражнение и вспомогательное средство для поддержания в людях страха Божьего и подлинной христианской веры. Кроме того, когда он называет любовь главным и чуть ли не единственным обязательным правилом, он имеет в виду отнюдь не частное согласие немногих, которые объединяются между собой, обособляясь от тела Церкви. Напротив, он хочет, чтобы монахи являли другим пример христианского единства всех людей. Между тем нынешний образ жизни монахов настолько далёк от этих требований, что вряд ли найдётся что-либо сильнее им противоречащее. Ибо наши монахи не довольствуются святостью, к которой, по желанию Иисуса Христа, всеми силами должны стремиться его служители, но выдумывают новую святость и считают, что она делает их святее всех остальных.

 

11. Если они станут мне возражать, я спрошу: на каком основании они называют монашеское состояние совершенным, лишая этого титула все установленные Богом призвания? Мне известен их софизм: дескать, они называют его так не потому, что оно заключает в себе совершенство, а потому, что оно ближе всего подводит к стяжанию совершенства (Фома Аквинский. Сумма теологии, II, 2, qu. 184, art. 3).

Итак, когда они хотят самовозвеличиванием обмануть простецов, заманить в свои сети несмышлёных детей и защитить свои привилегии, когда превозносят своё достоинство и презирают других, - тогда они хвалятся совершенством монашеского состояния. Когда же их прижмут к стенке, так что они уже не в силах сохранять подобное высокомерие, они прибегают к хитрой уловке и заявляют, что ещё не достигли совершенства, однако имеют больше оснований надеяться на него, чем другие. А между тем они поддерживают в народе мнение о монашестве как об ангельской жизни, совершенной и чистой от всяческих пороков и тем самым загребают зерно на свою мельницу, дорого продавая собственную святость. А оговорка (о том, что они лишь стремятся к совершенству) спрятана и затеряна в немногих книгах. Так не очевидно ли, что они насмехаются над Богом и миром? Даже если предположить, что они признают за монашеским состоянием всего лишь стремление к совершенству, всё равно ему приписывается сугубая честь, выделяющая его особым знаком из всех остальных способов существования. Но допустимо ли, чтобы подобная честь придавалась состоянию, которое никогда, ни единым звуком не было одобрено Богом? Допустимо ли, чтобы святые Божьи призвания, не только заповеданные его устами, но и украшенные превосходными титулами, исключались из совершенства как недостойные? Какое же кощунство - ничем не подкреплённую выдумку людей возвеличивать как состояние, установленное и подтверждённое божественными свидетельствами!

 

12. Если хотят, пусть назовут клеветой моё утверждение: они не довольствуются правилом, которое Бог дал верным Ему. Но если бы я и не сказал этого, они сами себя обвиняют. Ибо вполне открыто заявляют, что несут бремя более тяжкое, чем возложенное Иисусом Христом на учеников, так как дают обет соблюдать евангельские советы, которые не предписываются христианам в качестве обязательных (Там же. II, 1, qu. 108, art. 4; 2, qu. 184, art. 3). Советами же они называют слова Иисуса Христа о том, что нужно возлюбить врагов наших, не стремиться к мести, не клясться и так далее (Мф 5:33 сл.). Но на какую древность могут они сослаться в связи с этим? Никому из древних никогда не приходило в голову ничего подобного. Все древние согласно утверждают, что мы должны повиноваться каждому слову Иисуса Христа; а изречения, о которых идёт речь, считались у них настоящими заповедями (Иоанн Златоуст. Об угрызениях совести, I, 4 (MPG, XLVII, 399); Против хулителей монашеской жизни, III, 14 (MPG, XLVII, 372); Августин. О христианском учении, I, XXX, 32 (MPL, XXXIV, 31); Григорий Великий. Гомилии на Евангелие, кн. II, гом. XXVII (MPL, LXXVI, 1205)).

Но мы уже ранее показали, что точка зрения наших противников на заповеди как на простые советы есть не что иное, как нечестивое заблуждение (/2/8.56-57). Поэтому здесь достаточно коротко сказать следующее: монашество в его нынешнем виде основано на мнении, которое с полным основанием должно быть ненавистно всем верующим. Это мнение - выдумка о том, что есть более совершенное правило благочестивой жизни, нежели данное Иисусом Христом всей Церкви в целом. Всё, что воздвигнуто на подобном основании, непременно не что иное, как мерзость.

 

13. Однако наши противники приводят ещё один довод в защиту монашеского совершенства, который кажется им неотразимым. Они имеют в виду ответ Господа юноше, спросившему Его, как достигнуть совершенной праведности: «Пойди, продай имение твоё и раздай нищим» (Мф 19:21).

Не буду сейчас спорить о том, поступают ли таким образом наши противники: допустим, что да. Итак, они претендуют на совершенство на том основании, что отказываются от имущества (Eck J. Enchiridion, XVIII, H 3a). Но если совершенство заключается в этом, почему тогда св. Павел говорит, что раздавшему всё своё имение нет в том никакой пользы, если он не имеет любви (1 Кор 13:3)? Что это за совершенство, которое обращается в ничто вместе с самим его обладателем, коль скоро не сопряжено с любовью? Хотят они того или нет, им придётся ответить, что отказ от имущества - главное, но не единственное условие совершенства. Но св. Павел противоречит и этому заявлению, свидетельствуя, что любовь есть связь совершенств (Кол 3:14), пусть даже ей не сопутствует отречение от имущества. Между Учителем и учеником нет расхождения, а св. Павел открыто утверждает, что совершенство человека не в отказе от имущества и может наличествовать и тогда, когда такого отказа нет, - значит, нам нужно рассмотреть, каков смысл сказанного Иисусом Христом: «Пойди, продай имение твоё».

Смысл этих слов вполне прояснится, если мы примем во внимание, кому они адресованы (как и надлежит поступать в отношении всех ответов Господа). Юноша спрашивает, что нужно сделать, чтобы войти в жизнь вечную. Поскольку вопрос задан о делах, Иисус Христос отсылает спросившего к Закону. И это вполне оправданно: ведь Закон сам по себе есть путь жизни; и если его не достаточно для нашего спасения, причина тому - наша порочность. Своим ответом Иисус Христос показал: Он пришёл не для того, чтобы учить какому-то иному образу благочестивой жизни, отличному от издавна заповеданного Богом в Законе. Тем самым Он засвидетельствовал, что Божий Закон есть учение о совершенной праведности, и в то же время уклонился от наветов, обвинявших его в желании проповедовать народу новое правило и неповиновение Закону.

Юноша - вообще-то неплохой в душе, но исполненный пустого самомнения - отвечает, что следует всем заповедям с детства. Однако нет сомнений в том, что он ещё очень далек от цели, которую считает достигнутой. А ведь если его слова правдивы, он ни в чём не уклонился от высшего совершенства. Ибо ранее было доказано, что Закон заключает в себе совершенную праведность (/2/7.13; /2/8.5,51); да и здесь (Мф 19:17-22) соблюдение Закона предстаёт как врата в жизнь вечную. Но чтобы указать юноше на то, как мало преуспел он в той праведности, которую поспешил считать достигнутой, нужно было вскрыть гнездящийся в его сердце порок. Ибо юноша был богат и питал тайную привязанность к своему богатству. Однако сам он не чувствовал этой скрытой болезни, и потому Иисус Христос затронул его в том месте, где и следовало затронуть, сказав, чтобы он продал всё имение своё. Если бы юноша был действительно таким ревностным последователем Закона, каким почитал себя, он не отошёл бы с печалью, услышав подобный ответ. Ибо кто от всего сердца любит Бога, тот не только не ценит всего, что мешает любви к Нему, но избегает этого как пагубы.

Таким образом, когда Иисус Христос велит скупому продать всё своё имущество, это равносильно тому, как если бы Он велел честолюбцу отречься от всех почестей, сластолюбцу - от всех наслаждений, развратнику - от всего, что способно побудить его ко греху. Именно так надлежит пробуждать совесть каждого человека к осознанию им своих особых пороков, когда не помогают общие увещевания. Так что наши уважаемые противники неправомочно ссылаются на это место в подтверждение ценности монашеского состояния, принимая частный случай за общее учение. Дескать, Иисус Христос полагает совершенство в отказе от имущества. На деле же Христос лишь хотел заставить этого слишком самодовольного юношу почувствовать собственный недуг, то есть понять, насколько он ещё далёк от совершенного повиновения Закону, которое ложно себе приписывал.

Должен признать, что это место было неверно понято и некоторыми из отцов Церкви. Отсюда пошло ошибочное мнение о том, что стремление к добровольной бедности есть великая добродетель; так что тех, кто отказался от всех земных благ и в наготе посвящал себя Богу, считали блаженными.

Надеюсь, что благожелательные, не склонные к распрям читатели будут удовлетворены моим объяснением и не усомнятся, что оно раскрывает истинный смысл слов Иисуса.

 

14. При этом нет ничего более чуждого намерению отцов, чем то «совершенство», которое было позднее изобретено монахами в их кельях и привело к утверждению двойного христианства. В то время ещё не родилось нечестивое учение, почти приравнивающее крещение к монашеству и утверждающее, что монашество есть своего рода второе крещение. Кто может сомневаться, что подобное святотатство привело бы отцов в ужас?

Что касается любви, которая была, по свидетельству Августина, мерилом всей жизни древних монахов, нужно ли рассказывать, что нет ничего более противоположного исповеданию нынешнего монашества? Совершенно очевидно, что всякий поступающий в монастырь, чтобы стать монахом, отделяется и удаляется от Церкви. Монахи устанавливают у себя особое управление и совершают таинства отдельно от других. Если это не разрушение церковного общения, то я не знаю, что можно назвать разрушением. Чтобы продолжить начатое сравнение и прийти к окончательному выводу, зададимся вопросом: что общего в этом у нынешних монахов с древними? В древности монахи, хотя и жили отдельно от других, не имели особой Церкви: они причащались таинств вместе со всеми, в праздничные дни приходили слушать проповедь и молиться, в обществе верующих и вообще вели себя как часть народа Божьего (Апостольские правила, II, 57; VIII, 13 (MPG, I, 733, 1110)).

А нынешние монахи воздвигают себе отдельный алтарь, разрывая узы единства. Они отлучают себя от тела Церкви и презирают обычное служение, посредством которого Бог пожелал поддерживать мир и любовь среди своих детей. И потому я утверждаю, что сегодня сколько существует в мире монастырей, столько существует и обителей схизматиков, которые возмущают церковный порядок и отделяются от законного сообщества верующих. А чтобы ещё сильнее подчеркнуть это разделение, они присваивают себе различные сектантские имена, не стыдясь хвалиться тем, что более всего было ненавистно св. Павлу: он говорил, что Иисус Христос разделяется у коринфян, когда каждый хвалится именем своего собственного учителя (1 Кор 1:12 сл.; 3:4). А ныне разве не умаляется честь Иисуса Христа, когда одни называют себя францисканцами, другие - доминиканцами, третьи - бенедиктинцами? Более того, они узурпируют эти имена в знак особого исповедания, отличающего их от всех прочих христиан.

 

15. Указанные различия между древними и нынешними монахами касаются не нравов, а исповедания. Читателям следует заметить, что я говорил до сих пор не столько о монахах, сколько о монашестве, и названные мною пороки присущи не частной жизни отдельных людей, а неотделимы от самого монашеского образа жизни в его сегодняшнем состоянии. О том же, насколько велико различие в нравах, нет нужды толковать подробно: всякий видит, что нет сегодня в мире большего беспорядка, испорченности, склок, ненависти и честолюбивых притязаний со всеми вытекающими отсюда практическими следствиями, чем в монашестве.

Конечно, в некоторых немногочисленных обителях сохраняется чистота нравов - если можно назвать чистотой внешнее подавление вожделений, дабы скверна не вышла наружу. И всё равно из десяти монастырей вряд ли найдётся один, который можно назвать приютом чистоты, а не борделем. Что касается образа жизни, о какой умеренности может идти речь? Даже свиньи у кормушек не наедаются так, как монахи. Не буду продолжать, дабы меня не обвинили в чрезмерной недоброжелательности. Однако любой знакомый с положением дел человек согласится, что до сих пор я ни словом не погрешил против истины.

Мы видели, что св. Августин свидетельствует о совершенной святости монахов своего времени. Тем не менее он сетует, что среди них встречаются бродяги и проходимцы, высасывающие у простого народа деньги своими уловками: разносчики всякой дряни, ведущие бесчестную торговлю мощами святых мучеников (или, по словам Августина, выдающие неизвестно чьи кости за кости мучеников) и прочие подобные субъекты, позорящие своим нечестием монашеское звание (Августин. О монашеском труде, XXVIII, 36 (MPL, LX, 575)). Августин признаётся, что не видел лучших людей, чем те, кто нашёл для себя пользу в монастырях, но не видел людей худших, чем испортившихся опять-таки в монастырях (Его же. Письма, 78 (Гиппонской церкви), 9 (MPL, XXXVII, 272)). Что сказал бы он о нынешних обителях, где процветают самые чудовищные пороки?

Я говорю лишь о том, что известно каждому. Однако я не утверждаю, что из всего этого святотатства нет исключений. Как прежде благоустроение и упорядоченность монастырской жизни не исключали появления среди благочестивых монахов некоторого количества негодяев, так и ныне вырождение древней святости не исключает появления некоторых благочестивых людей среди толпы нечестивцев. Однако число их невелико, и посеяны они так редко, что теряются в огромном множестве плевел. К тому же их презирают, более того - оскорбляют, уязвляют и даже подвергают жестокому обращению. Ибо против них направлен заговор всех остальных - не допустить присутствия в своём обществе благочестивого человека.

 

16. Думаю, что этим сравнением древнего и нынешнего монашества я достиг своей цели: показал, что наши друзья в рясах неправомочно ссылаются на пример ранней Церкви в защиту своего звания, ибо между ними и монахами древности разница не меньшая, чем между обезьянами и людьми.

Однако не стану отрицать, что и в описании св. Августина кое-что мне не нравится. Я готов согласиться с тем, что в то время монахи не были суеверны в отношении внешней суровости. Тем не менее они проявляли в этой области неразумную экзальтацию и столь же неразумную страсть ко взаимному подражанию. Отказаться от собственности, чтобы избавиться от всех земных хлопот, кажется хорошим делом; однако Бог предпочитает, чтобы человек, будучи свободен от жадности, честолюбия и прочих плотских вожделений, заботился о добром и святом управлении своим семейством с целью служить Богу в праведном и благочестивом призвании. Когда человек удаляется от повседневного общения с людьми, чтобы наедине с собой предаться философским размышлениям, это тоже считается хорошим делом. Но когда он бежит в пустыню, словно гонимый ненавистью к роду человеческому, и живёт там в одиночестве, уклоняясь от главной заповеди Божьей - заповеди помогать друг другу - это противоречит христианской любви. Даже если признать, что в исповедании подобного образа жизни нет иных зол, достаточно и того, что оно являет Церкви опасный и вредный пример.

 

17. Теперь посмотрим, каковы те обеты, через которые нынешние монахи вступают в это звание. Во-первых, намерение монахов состоит в том, чтобы изобретать по своей прихоти некое новое служение. Поэтому всё, что они обещают, есть мерзость перед Богом. Во-вторых, они выдумывают некий новый образ жизни, не оглядываясь на божественное призвание и не пытаясь найти ему подтверждение от Бога. Поэтому я утверждаю, что их выдумки дерзки, самовольны и незаконны, так как ни на чём не основаны перед Богом; а всё, что не по вере, есть грех (Рим 14:23). В-третьих, они придерживаются испорченного и нечестивого образа действий - например, идолослужения, которое совершается во всех монастырях. Поэтому я утверждаю, что они посвящают себя не Богу, а дьяволу. Ибо если пророк упрекал израильтян в том, что они приносили своих детей в жертву бесам, а не Богу по той причине, что истинное богослужение было искажено порочными обрядами (Втор 32:17; Пс 105/106:37), то почему мне не дозволено сказать, что и монахи, надевая свои рясы, облекаются во множество суеверий?

Но каково содержание их обетов? Они обещают Богу хранить вечную девственность - как если бы уже договорились с Ним о том, что Он избавит их от потребности в браке. И пусть не говорят в ответ, что приносят этот обет в уповании на благодать Божью (Eck J. Enchiridion, XIX, H 6a; Clichtove. Antilutherus, I, XXI, fol. 10a). Ибо сам Бог заявляет, что не всем дан сей дар (Мф 19:11), и мы не должны полагаться на то, что он будет предоставлен нам. Пускай пользуются им те, у кого он есть. Если они почувствуют нетерпение плоти, пусть прибегнут к помощи Того, чья сила одна может дать им устоять. Если же они не получат поддержки, пусть не отвергают предлагаемого им целительного средства. Ибо все, кому отказано в способности воздержания, прямо призваны Богом к браку. Воздержанием я называю не только сохранение тела чистым и незапятнанным от блуда, но и сохранение нетронутым целомудрия души. Ибо св. Павел осуждает не только внешнее бесстыдство, но и разжигание сердца (1 Кор 7:9).

Наши противники возражают, что во все времена желающие всецело посвятить себя Богу давали обет воздержания (Propugnaculum Ecclesiae adversus Lutheranos. Coloniae (Koln), 1526, II, VIII, fol. LXXXVI, B p.).

Конечно, я должен признать, что этот обычай весьма древний. Однако я не согласен с тем, что сами древние были настолько непорочны, что надлежит принимать и считать за непреложный закон всё, что они делали. Кроме того, крайне суровое правило, запрещающее давшему обет отречься от него, вошло в обиход не сразу, а постепенно, с течением времени. Так, св. Киприан говорит: «Если девственницы от чистого сердца посвящают себя Христу, пусть неотступно хранят неложное целомудрие. Будучи тверды и постоянны, они могут ожидать награды своей девственности. Но если не хотят или не могут сохранить неотступность, пусть лучше выходят замуж, чем попадут в огонь из-за своих услаждений» (Cyprianus. Epist. IV (ad Pomponium), II, 3 (MPL, IV, 380)).

Если кто-нибудь вознамерился бы ограничить таким образом обет девственности, каких бы гнусностей ни наговорили ему! Его бы просто разорвали в клочья! Так что обычай нашего времени весьма далёк от древнего. Папа и его свита не только не допускают никакого снисхождения и послабления для давших обет, но отказавшимся, будучи не в силах его исполнить, они не стыдятся заявлять, что человек, который женится для усмирения плотской невоздержанности, грешит более тяжко, чем предающий тело и душу мерзости блуда.

 

18. Однако наши противники опять возражают, силясь доказать, что подобный обет был в ходу уже с апостольских времён. Так, они ссылаются на слова св. Павла, что вдовы, призванные к публичному служению Церкви, но вновь вышедшие замуж, отрекаются от первоначальной веры и обещания (1 Тим 5:11 сл.) (Clichtove. Antilutherus, I, XXI, fol. 39b; De Castro. Adversus omnes haereses, XIV (Votum), fol. 210e-f). Не отрицаю, что вдовы, принятые в церковное служение, принимали на себя обязательство не выходить более замуж: не потому, что в этом усматривали некую святость, а потому, что исполнять своё служение они могли, только будучи свободными и не связанными браком. Если, дав такое обещание Церкви, они потом собирались замуж, то тем самым отрекались от Божьего призвания. Неудивительно, что апостол говорит: желая вновь вступить в брак, они впадают в противность Христу. Более того, ниже он добавляет, что своим отказом исполнить обещанное Церкви они отвергают и первый обет, данный при крещении [1 Тим 5:12]. Но он имеет в виду, что каждый должен служить Богу в том состоянии, к какому призван [1 Кор 7:20]. Или - если кто-то предпочитает такое понимание - они уже не заботятся о благопристойности, почти утратив всякий стыд, и предаются распущенности, так что вовсе перестают походить на христианок. Такой смысл мне не по душе. Поэтому отвечу нашим противникам, что вдовы, которых принимали в то время в служение, были обязаны соблюдать обет безбрачия. Если же они выходили замуж, то, надо полагать, оказывались таковыми, каковыми называет их св. Павел: забывшими стыд и предавшимися невоздержанности, что не подобает христианкам. Что их грех заключался не только в нарушении данного Церкви обета, но и в забвении того, как должны вести себя христианские женщины [1 Кор 11:3 сл.].

Однако я отрицаю, во-первых, что вдовы давали обет воздержания по иной причине, кроме как несоответствие замужнего состояния принятому ими служению. Я отрицаю также, что запрет на брак простирался шире, нежели того требовало исполнение обязанностей, связанных с церковным служением. Во-вторых, я отрицаю, что принуждение доходило до того, что вдовам скорее позволялось сгорать от вожделения и впадать в какие-нибудь гнусности, чем выходит замуж. В-третьих, св. Павел запрещает принимать в церковное служение вдовиц моложе шестидесяти лет, указывая возраст, которому обычно не грозит невоздержанность Кроме того, апостол добавляет, что такие вдовицы должны быть замужем только один раз, чем уже подтвердили свою способность к воздержанию [1 Тим 5:9].

Итак, мы осуждаем обет воздержания от брака по следующим двум причинам: во-первых, брак можно считать угодным Богу служением; во вторых, обет безбрачия дерзают давать те, кто не имеет сил для исполнения обещанного.

 

19. Но какое отношение это место из Послания св. Павла имеет к монахиням? Ведь вдовы избирались на церковное служение не для того, чтобы развлекать Бога песнопениями или невразумительным бормотанием, проводя остальное время в праздности, а для того, чтобы служить бедным от имени всей Церкви, целиком отдаваясь делам милосердия. Эти вдовы давали обет безбрачия не потому, что усматривали в воздержании от брака некое угодное Богу служение, а лишь для того, чтобы иметь больше свободы для исполнения принятого на себя долга. Наконец, они давали такой обет не в первой молодости и не в пору расцвета, рискуя потом, когда будет уже слишком поздно, осознать, в какую пучину они себя ввергли, но в том возрасте, когда, по всей вероятности, их уже миновала опасность невоздержания. Но даже если не останавливаться на других сторонах вопроса, достаточно того, что было запрещено принимать обет воздержания от женщин моложе шестидесяти лет. Этот запрет был установлен апостолом, который предписал более молодым женщинам повторное замужество [1 Тим 5:9,14]. Потому последующее снижение предельного возраста для принесения такого обета до сорока восьми лет, затем до сорока, а позднее и до тридцати (Сарагосский собор (380), с. 8; Халкидонский собор (451), с. 15; Агдский собор (506), с. 19; Гиппонский собор (393), с. 5 (установил возраст в 25 лет); Третий Карфагенский собор, с. 4) ничем не оправдано. Ещё менее допустимо, что молодым девушкам, не успевшим познать себя и испытать свои возможности, набрасывают на шею эту злосчастную петлю, действуя то хитростью и обманом, а то и прямым насилием.

Что касается двух других монашеских обетов - бедности и послушания, - не стану о них долго рассуждать. Скажу лишь, что они не только окружены множеством суеверий (если судить по современному положению дел), но и представляются насмешкой над Богом и людьми. А чтобы не возникло впечатления, будто я чрезмерно суров в своём подробном рассмотрении всех монашеских обетов, ограничусь высказанным ранее их общим осуждением.

 

20. Думаю, я достаточно хорошо объяснил, какие обеты законны и угодны Богу. Но порой встречаются боязливые люди: даже если данный обет им не по душе и они знают, что он заслуживает осуждения, они все равно мучаются сомнением, следует ли его соблюдать. С одной стороны, они страшатся нарушить данное Богу обещание, а с другой - опасаются исполнением обета согрешить более, чем его нарушением. По этой причине нужно прийти им на помощь, дабы вызволить из подобного затруднения.

Прежде всего для успокоения их совести скажу, что все незаконные, противные разуму и праву обеты не имеют никакой ценности в глазах Бога и должны считаться недействительными. Коль скоро договоры, заключаемые между людьми, обязательны лишь в том случае, когда противная сторона признаёт их обязательными для неё, то тем более абсурдно полагать, будто мы вынуждены выполнять то, чего Бог вовсе от нас не требует. Тем более что наши дела хороши лишь постольку, поскольку угодны Богу и поскольку совесть человека свидетельствует, что они принимаются. Ибо остаётся непреложным условие, согласно которому всё, что не по вере, - грех (Рим 14:23). Св. Павел имеет в виду, что любое дело, предпринимаемое в сомнениях и при угрызениях совести, порочно; одна лишь вера есть корень всех добрых дел - вера, дающая нам несомненную уверенность в богоугодности наших поступков.

Итак, если христианину позволено совершать лишь то, в отношении чего у него есть такая уверенность, что мешает давшему обет по незнанию, но осознавшему его ошибочность, отказаться от его соблюдения Неразумные обеты не только не являются обязательными, но подлежат безоговорочной отмене. Они не только не представляют никакой ценности в глазах Бога, но и мерзки Ему, как было показано выше.

Было бы излишней тратой времени говорить об этом дальше. Один единственный довод уже кажется мне достаточным, чтобы удовлетворить совесть верующих и освободить их от всех сомнений: любые дела берущие начало не в чистом источнике веры и не сводимые к благой цели, отвергаются Богом. Причём отвергаются таким образом, что Бог так же категорически запрещает нам упорствовать в них, как и вообще приниматься за их осуществление. Отсюда следует заключить, что обеты, порождённые заблуждением и суеверием, не имеют никакой ценности перед Богом и нам следует отказаться от них.

 

21. Этот вывод может служить также ответом на клевету нечестивцев выдвигающих обвинения против тех, кто покинул монашество ради вступления на тот или иной благочестивый жизненный путь. Их обвиняют в измене вере и в клятвопреступлении, так как они якобы разорвали нерасторжимые узы, коими связали себя с Богом и его Церковью (Eck J. Enchiridion, XVIII, H 2a-b; Clichtove. Antilutherus, I, XXXI, fol. 39b). Я же заявляю, во-первых, что нет никаких уз там, где Бог расторгает и отменяет утверждаемое людьми. Во-вторых, даже если признать, что эти люди были связаны некими узами, поскольку жили в заблуждении и неведении Бога, то благодатью Иисуса Христа они освобождены от подобного обязательства, ибо просвещены Богом к познанию истины. Ведь если смерть Господа нашего Иисуса искупает нас от проклятий Закона Божьего, в коем мы пребывали прежде [Гал 3:13], то тем более она освобождает нас от уз человеческих, которые суть сети Сатаны, предназначенные для нашего уловления. Поэтому всякий получивший благодать просвещения светом Евангелия не сомневается в том, что свободен от всех уз, опутывавших его в силу суеверия.

А бывшие монахи, как и монахини, имеют ещё одно оправдание для вступления в брак, если не могут воздерживаться. Ибо если непосильный обет гибелен для души, которую Бог желает спасти, а отнюдь не погубить, то следует сделать вывод о недопустимости упорства в его соблюдении. А тот факт, что обет воздержания непосилен для тех, кто не имеет от Бога особого дара, был доказан выше. Даже если бы мы промолчали, сама жизнь громко свидетельствует об этом. Всем известно, какой грязи полны монастыри. Если же и найдутся немногие, кто окажется чуть порядочнее остальных, они всё равно далеки от целомудрия; просто их нечистота скрыта внутри. Таковы страшные кары, какими Бог наказывает дерзость людей, когда они отказываются признать собственную немощь и стремятся вопреки естеству добиться того, в чём им отказано. Пренебрегая целительными средствами, которые предоставляет им Бог, они надеются преодолеть порок невоздержания собственным упрямством и настойчивостью. Ибо как иначе, если не упрямством, назвать такое поведение, когда человек предупреждён Богом, что имеет нужду в браке и что брак дан ему как целительное средство, тем не менее не только пренебрегает им, но и даёт клятвенное обещание отказаться от него?

 

Глава XIV 

ТАИНСТВА

 

1. Другим вспомогательным средством поддержания и укрепления нашей веры, близким к проповеди Евангелия, являются таинства. Для нас весьма полезно разъяснить всё, что касается таинств, дабы понять, для какой цели они были установлены и как надлежит ими пользоваться.

Прежде всего необходимо рассмотреть, что такое таинство. Думаю, простое и точное определение будет следующим: таинство есть внешний знак, которым Бог запечатлевает в наших душах (consciences) обетования своей доброй воли по отношению к нам, укрепляя тем самым нашу немощную веру. Мы же со своей стороны свидетельствуем как перед Ним и его Ангелами, так и перед людьми, что признаём Его своим Богом. Можно ещё короче определить, что такое таинство, сказав, что оно есть свидетельство благодати Божьей по отношению к нам, подтверждённое внешним знаком и получающее ответное удостоверение в почитании Бога людьми. Каждый может по своему желанию выбрать любое из этих определений. Оба они согласуются с тем, что говорит св. Августин: таинство есть видимый знак священного (Августин. О катехизации новообращённых, XXVI, 50 (MPL, XL, 344)), или видимый образ невидимой благодати (Августин. Письма, 105 (донатистам), III, 12 (MPL, XXXIII, 401)). Однако я попытался дать более чёткое определение, полнее раскрыв то, что св. Августин затронул лишь слегка по причине краткости изложения.

 

2. Нетрудно понять, почему древние отцы употребляли это слово именно в таком смысле. Ибо везде, где древний переводчик Нового Завета (св. Иероним в Вульгате) хотел передать по-латыни греческое слово «mysterion», он говорил «sacramentum». Например, в Послании к эфесянам: «Открыв нам тайну [sacramentum] Своей воли ...» И ещё: «Как вы слышали о домостроительстве благодати Божьей, данной мне для вас, потому что мне чрез откровение возвещена тайна [sacramentum]» (Эф 1:9; 3:2-3). Далее, в Послании к колоссянам: «Тайну, сокрытую от веков и родов, ныне же открытую святым Его, которым благоволил Бог показать, какое богатство славы в тайне сей ...» (Кол 1:26-27). И в Послании к Тимофею: «Великая благочестия тайна: Бог явился во плоти» (1 Тим 3:16).

Как видим, переводчик употребляет слово «sacramentum» для обозначения тайны священного и божественного. Именно в таком смысле его использовали древние учители Церкви. И в самом деле, общеизвестно, что Крещение и Вечеря Господня по-гречески называются «mysteria», так что не подлежит сомнению, что эти два слова совпадают по смыслу. Поэтому слово «таинство» стало употребляться также для обозначения знаков и обрядов, представляющих образы вещей небесных и духовных. О том же говорит св. Августин: «Было бы слишком долго рассуждать о разнообразии знаков, которые, будучи приложены к небесным вещам, именуются таинствами (sacramenta)» (Августин. Письма, 138 (Гарцеллину), I, 7 (MPL, XXXIII, 527)).

 

3. Мы видим, что таинству всегда предшествует Слово Божье. Таинство прилагается к Слову и предназначается для того, чтобы служить его обозначением, подкреплением и надёжным удостоверением перед нами. Ибо Господь видит, что это необходимо по причине невежества нашего ума, а также лености и немощи плоти. Дело не в том, что Слово якобы недостаточно твёрдо само по себе или может иметь лучшее подтверждение от чего-либо внешнего по отношению к себе (ведь истина Божья сама по себе настолько несомненна, что наилучшее подтверждение ей - она сама). Дело в том, чтобы укрепить в Слове Божьем нас. Ибо вера наша так слаба и мала, что тотчас колеблется, смущается и сомневается, если не встречает поддержки и подкрепления со всех сторон и всеми средствами. Мы так невежественны и так привязаны к земным и плотским вещам, что не в состоянии ни помыслить, ни представить, ни понять ничего духовного. Поэтому милосердный Господь приноравливается к грубости наших чувствований и посредством этих земных элементов приводит нас к Себе, позволяя в самой плоти, словно в зеркале, созерцать его духовные дары.

Если бы мы не были, как говорит Златоуст, чувственными и облечёнными в тело тварями, те же вещи были бы даны нам вне телесного облика. Но так как мы обитаем в теле, Бог являет нам духовное в видимых знаках (Chrysostomos Iohannes. Basileise, 1530, t. IV, p. 581). Таким образом, предлагаемые в таинствах дары духовны не в силу собственной природы, а потому, что таков запечатлённый в них Богом смысл.

 

4. Обычно говорят, что таинство заключается в слове и во внешнем знаке. Под словом следует понимать не бессмысленное и невнятное бормотание на манер заклинаний, словно через него осуществляется некое освящение, но слово, проповедуемое с целью открыть нам смысл видимого знака. Посему то, что совершается под властью папской тирании, есть нечестивая профанация таинств. Нашим противникам кажется достаточным, чтобы священник совершал освящение, бормоча нечто невразумительное, а народ стоял при этом в отупении, с разинутым ртом. И даже больше: они усматривают таинство в том, чтобы паства не понимала ничего из услышанного, поэтому все их освящения совершаются по-латыни. К этому присоединяется суеверная убеждённость, что надлежащий способ освящения состоит в еле слышном шептании - таком, чтобы присутствующие не уловили ни слова.

Между тем св. Августин совершенно иначе говорит о сакраментальном слове: «Пусть слово будет сопряжено с земным знаком, и он станет таинством. Ибо откуда берётся у воды такая сила, что прикосновением к телу она омывает сердце, как не от силы слова? Но не постольку, поскольку его произносят, а поскольку ему верят. Ибо звук и сила - разные вещи: звук проходит, а сила остаётся. Это есть слово веры, которое проповедуем, как сказал апостол (Рим 10:8). Поэтому и в Деяниях сказано, что Бог верою очищает сердца (Деян 15:9). И св. Пётр утверждает, что крещение спасает не омытием плотской нечистоты, но тем, что мы обещаем Богу добрую совесть (1 Пет 3:21). Итак, крещение освящается и обретает силу очищения словом веры, которое мы проповедуем» (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, LXX, 3 (MPL, XXXV, 1840)).

Так говорит св. Августин. Как видим, при совершении таинств он требует проповеди, за которой следует вера. И здесь не нужны долгие доказательства, ибо всем известно, как поступал Иисус Христос, что Он заповедал нам и чему следовали апостолы и древняя Церковь. Известно и то, что от начала мира, когда Бог явил некие знаки праотцам, Он связал их нерасторжимой связью с учением, потому что в отрыве от учения это бессловесное зрелище только привело бы нас в недоумение. Таким образом, когда речь идёт о сакраментальных словах, мы разумеем под ними обетование, которое должен внятно и громко проповедовать служитель, дабы привести народ туда, куда указывает знак.

 

5. Не нужно слушать тех, кто прибегает к такому софизму: мы якобы либо знаем, что Слово Божье, предшествующее таинству, есть воля Бога, либо не знаем. Если мы это знаем, то последующее таинство не сообщает нам ничего нового; если же не знаем, таинство не сможет научить нас, ибо вся его сила и действенность заключена в Слове.

На это уместно кратко ответить, что и печати, прилагаемые к письмам и государственным документам, сами по себе ничего не значат. Ведь если на пергаменте ничего не написано, печать бесполезна. Но когда печать прилагается к написанному тексту, она подтверждает и удостоверяет его подлинность. И пусть наши противники не говорят, что такое уподобление измыслено нами: к нему прибегал уже св. Павел, когда называл таинство обрезания греческим словом «sphragis», то есть «печать» (Рим 4:11). Апостол доказывает, что для Авраама обрезание явилось не причиной праведности, а печатью Завета, верою в который он был оправдан ещё до обрезания. И почему, спрашивается, нас должно смущать учение о том, что обетование запечатлено таинствами? Очевидно, что одно обетование подтверждается другим, и более явное из них оказывается более подходящим для удостоверения веры. Но ведь именно таинства представляют собой самые ясные обетования и к тому же, помимо и в отличие от Слова, имеют ту особенность, что являют нам изображение как бы вживе. И пусть нас не беспокоят обычные ссылки на различие между таинствами и светскими печатями: дескать, и те и другие состоят из плотских элементов мира сего; но именно поэтому таинства не могут запечатлевать духовные обетования Бога таким же образом, каким печати удостоверяют указы властителей, касающиеся вещей земных и преходящих. Это возражение не достигает цели, потому что верующий человек при виде таинств не останавливается на их внешней стороне, а поднимается в священном созерцании к сокрытым в них высшим тайнам, следуя условному соответствию между плотским образом и духовной реальностью.

 

6. Господь называет свои обетования «заветами» и «договорами» (Быт 6:18), а таинства - знаками договоров. На этом основании мы можем сравнить их с договорами между людьми. У древних существовал обычай в подтверждение договора закалывать свинью. Но что значила бы заколотая свинья, если бы ей не сопутствовали, более того, не предшествовали слова договора? Ведь свиней то и дело закалывают, отнюдь не вкладывая в это какого-либо таинственного смысла. И что означало само по себе соприкосновение рук? Ведь очень часто руки касались врага, чтобы причинить ему зло! Но когда соприкосновению рук предшествовали слова дружбы и договора, они обретали в этом знаке подтверждение, хотя были высказаны и приняты ещё до него.

Таким образом, таинства для нас суть действия, удостоверяющие обетования Слова Божьего. А поскольку мы создания плотские, то и они даны нам в плотских вещах, чтобы наставлять нас соответственно возможностям нашего грубого разумения и направлять, как направляют педагоги малых детей. Св. Августин потому называл таинство «видимым словом» (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, LXXX, 3 (MPL, XXXV, 1840); Против Фауста-манихея, XIX, 16 (MPL, XLII, 557)), что оно в образе являет нам обетования Бога. Можно привести и другие сравнения для обозначения таинств - например, назвать их столпами веры. Подобно тому как здание опирается на фундамент, однако, будучи подкреплено столпами, становится прочнее, так и наша вера: опирается, как на фундамент, на Слово Божье, но при добавлении таинств, подобных столпам, делается ещё крепче и прочнее. Или же можно сравнить таинство с зеркалом, в котором нашему созерцанию открываются данные нам сокровища благодати Божьей. Ибо через таинства, как уже было оказано, Бог являет Себя нам (в той мере, в какой нашему слабому разумению дано его познать) и свидетельствует о своём благорасположении к нам с большей очевидностью, нежели в Слове.

 

7. Несостоятелен и другой довод, на основании которого некие люди пытаются опровергнуть утверждение, что таинства суть свидетельства благодати Божьей. А именно: очень часто к ним допускаются нечестивцы, которые, однако, в результате не ощущают большей благосклонности Бога - напротив, стяжают ещё более суровое осуждение. Но ведь на том же основании можно было бы сказать, что и Евангелие не является свидетельством благодати Божьей, так как презираемо многими из тех, кто его слышал; не является и сам Иисус Христос, которого видели и знали очень многие люди, однако приняли весьма немногие. То же самое верно в отношении указов властителей. Значительная часть народа знает о том, что они скреплены подлинной печатью государя, и тем не менее не перестает их хулить. Одни считают, что они к ним не относятся, другие вообще их отвергают. Так что приходится признать приведённое выше сравнение уместным.

Итак, несомненно, что Господь как в своём священном Слове, так и в таинствах являет всем нам благоволение своего милосердия и благодати. Однако воспринимает их лишь тот, кто непоколебимо верует Слову и таинствам. Несомненно также и то, что Господь наш Иисус Христос был явлен Отцом для спасения всех людей, но не всеми был узнан и признан. Именно это имеет в виду св. Августин, когда говорит, что сила Слова, пребывающая в таинстве, заключается не в его произнесении, а в той вере, с какой оно принимается (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, LXXX, 3 (MPL, XXXV, 1840)).

Соответственно и св. Павел, говоря верующим о таинствах, трактует их таким образом, что усматривает в этих таинствах причастность к Иисусу Христу. Например, он говорит: «Все вы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись» (Гал 3:27). И ещё: «Все мы составляем одно тело и один дух, ибо крестились во Христа» (1 Кор 12:12-13). И наоборот: когда св. Павел осуждает нечестивое и извращенное употребление таинств, он отказывается видеть в них что-либо, кроме пустых и бесполезных образов. Тем самым он хочет сказать, что лицемеры и нечестивцы уничтожают или умаляют в таинствах силу и действенность благодати Божьей. Однако это не мешает таинствам служить истинным свидетельством причастности к Иисусу Христу всякий раз, когда это угодно Богу, как не мешает Св. Духу являть обетованную в них истину.

Итак, мы заключаем, что таинства по праву зовутся свидетельствами благодати Божьей и печатями его благоволения к нам. Запечатлевая в нас эту благодать и благоволение, они тем самым утешают, питают, укрепляют и умножают нашу веру. А доводы, которыми кое-кто хочет это опровергнуть, слабы и тщетны. Так, некоторые утверждают, что коль скоро наша вера хороша, она не может сделаться лучше. Ибо лишь та вера может называться верой, которая столь твёрдо опирается на Божье милосердие, что неспособна уклониться в сторону или поколебаться (Zwingli U. De vera et falsa religione (1525) (CR, Zwingli III, p. 761)). Этим людям было бы гораздо полезнее вместе с апостолами помолиться Господу об умножении своей веры (Лк 17:5), чем хвалиться таким совершенством веры, какого в земной жизни никогда не было и не будет ни у одного человека. Пусть ответят: каковой полагают они веру у того, кто воскликнул: «Верую, Господи! Помоги моему неверию!» (Мк 9:24)? Ибо эта зародившаяся вера была хороша, но могла стать лучше через уменьшение неверия. Но ничто не опровергает их убедительнее, чем их собственная совесть. Ведь если они признают себя грешниками (а они не могут этого отрицать, хотят они того или нет), то обязательно должны приписать свою греховность несовершенству собственной веры.

 

8. Наши противники возражают: мол, Филипп сказал евнуху, что если тот верует от всего сердца, то может креститься (Деян 8:37). И где же здесь подтверждение крещением, если вера уже наполняет всё сердце? В ответ и я со своей стороны задам им вопрос: разве не чувствуют они, что сердце их не целиком заполнено верой? Разве не ощущают, что с каждым днём в сердце совершается новое приращение веры? Один язычник хвалится тем, что состарился в познании (Катон Старший. См. Цицерон. О старости, 8, 26). Выходит, мы, христиане, более чем достойны сожалений, если старимся, не извлекая для себя никакой пользы. Между тем вера наша должна иметь свой возраст и непрерывно возрастать, доколе не возрастёт в мужа совершенного (Эф 4:17). Поэтому слова «веруешь от всего сердца» [Деян 8:37] означают не быть в совершенстве приверженным Иисусу Христу, а лишь стремиться к Нему искренне и непритворно. Другими словами, это значит не пресытиться Христом, но пламенно жаждать и алкать Его и стремиться к Нему. Таков обычный способ выражения в Писании: оно называет сделанным от всего сердца всё то, что совершается искренне и непритворно. Например: «Всем сердцем моим ищу Тебя» (Пс 118/119:10). Или: «Славлю Тебя, Господи всем сердцем моим» (Пс 110/111:1; 137/138:1) и другие подобные места. И наоборот: осуждая лицемеров и притворщиков, Писание обычно упрекает их в том, что у них «двойное сердце» (Пс 11/12:2/3).

Далее, наши противники заявляют, что если вера умножается таинствами, то нам напрасно был дан Святой Дух, действием и силой которого должна зарождаться, укрепляться и совершенствоваться вера. Я согласен с тем, что вера есть собственно и всецело деяние Св. Духа. Будучи просвешены от Него, мы познаём Бога и великие сокровища его благоволения, а без просвещения Духом Святым наш дух настолько слеп, что не может увидеть ничего; настолько бесчувствен, что совсем неспособен вдохнуть вещи духовные. Но вместо одного дара благодати Божьей, признаваемого нашими противниками, мы признаём три. Во-первых, Господь наставляет и научает нас своим Словом. Во-вторых, Он укрепляет нас таинствами. В-третьих, светом своего Святого Духа Он просвещает наш разум и открывает доступ в наши сердца Слову и таинствам, которые в противном случае только касались бы ушей и являлись глазам, но не затрагивали и не волновали бы глубин нашего существа.

 

9. Поэтому хочу предупредить читателей о том, что, признавая за таинствами способность подтверждать и умножать веру, я отнюдь не считаю, что они обладают ею сами по себе: они таковы лишь потому, что Бог установил их для этой цели. К тому же они действенны только тогда когда с ними соединяется действие внутреннего Наставника душ - Святого Духа. Ибо только через Него таинства проникают в сердца и чувства людей. В его отсутствие они столь же недоступны нашему духу, как солнечный свет слепым или звучащий голос глухим. Поэтому я различаю Дух и таинства, полагая, что действенность последних заключена в Духе. Таинства же суть просто орудия, которые Господь применяет по отношению к нам, причём такие орудия, которые вне действия Духа были бы тщетны и бесполезны, но становятся весьма эффективными, когда внутри них действует Дух.

Теперь понятно, каким образом, по моему мнению, вера получает подтверждение от таинств: так же, как глаза видят благодаря сиянию солнца, а уши слышат благодаря звучанию голоса. Разумеется, свет был бы недоступен глазам, если бы они не обладали способностью его воспринимать, как и звук был бы недоступен ушам, если бы способность слышать не была дана им по природе. Итак, если верно (как это должно быть решено между нами), что действием Св. Духа, которым порождается, поддерживается, сохраняется и укрепляется вера, подобно зрению по отношению к глазам и слуху по отношению к ушам, то одно следует из другого: таинства приносят пользу только благодаря силе Св. Духа. Однако это не противоречит тому, что вера в уже просвещённых Духом сердцах укрепляется и умножается через таинства. Разница лишь в том, что способность видеть и слышать присуща нашим глазам и ушам по природе, а Св. Дух совершает своё действие в наших душах в силу особой благодати, помимо естественного хода вещей.

 

10. Тем самым опровергается ряд обычно выдвигаемых возражений. В частности, что если мы приписываем умножение или укрепление веры предметам, то тем самым якобы наносим оскорбление Духу Божьему, который один должен считаться источником такого умножения и укрепления. На самом деле подобной хвалою мы не похищаем у Св. Духа ничего из Ему принадлежащего. Ведь даже то, что мы называем укреплением и умножением, есть не что иное, как подготовка нашего духа через просвещение Духом Божьим к принятию сего укрепления, предлагаемого в таинствах.

Если такое объяснение всё ещё непонятно, поясним нашу мысль следующим сравнением. Например, мы хотим убедить другого человека в необходимости что-то сделать. Для этого нам необходимо обдумать все доводы, какими мы сумеем склонить его к нашему мнению и как бы вынудим этому мнению подчиниться. Однако мы ничего не добьёмся, если человек, с которым мы имеем дело, не обладает живым и острым умом, позволяющим взвесить все приводимые доводы; далее, если он не обладает послушным нравом и склонностью следовать добрым наставлениям; если, наконец, у него не сложится такое мнение о благоразумии и порядочности дающего совет, что он не будет наполовину уже готов принять то, что ему предлагают. Ведь есть немало тупоголовых упрямцев, которых не склонить никакими доводами. В то же время если возникают сомнения в честности или авторитетности убеждающего, он не достигнет ничего даже с теми, кого легко убедить. И наоборот: при сочетании всех указанных условий совет будет добровольно принят, хотя в противном случае им бы пренебрегли.

Подобным образом совершается и действие Св. Духа. Чтобы слово не напрасно входило в уши, а таинства не напрасно являлись глазам, Он возвещает нам, что это слово - Слово Бога, и смягчает наши сердца, приуготовляя их к должному повиновению Слову. Наконец, именно Св. Дух сообщает нашему слуху и душе действие как слов, так и таинств. Так что нет никакого сомнения в том, что и слово, и таинства укрепляют нашу веру, со всей очевидностью являя нам благоволение Небесного Отца. В постижении этого благоволения и заключается крепость и сила нашей веры. Так, Дух упрочивает веру, запечатлевая в нашем сердце её подтверждение и тем самым придавая ей действенность. В то же время ничто не препятствует Отцу светов [Иак 1:17] просветить наши души посредством таинств - подобно тому, как Он просвещает наши телесные глаза солнечными лучами.

 

11. Об этом свойстве внешнего слова свидетельствует Господь Иисус, называя его семенем (Мф 13:3-23; Лк 8:5-15). Когда семя падает на бесплодную и невозделанную почву, оно пропадает; но будучи брошено на возделанную почву, в изобилии плодоносит. Так и Слово Божье: если упадёт в упрямую и непокорную душу, остаётся бесплодно, как брошенное в морской песок семя; но если найдёт душу, приуготовленную действием Св. Духа, то прорастает и в изобилии приносит плоды. Мы говорим о пшенице, что она произрастает из зерна, зреет и достигает спелости. Но коль скоро семя и Слово столь схожи между собой, почему нельзя сказать и о вере, что она произрастает, умножается и достигает совершенства, беря начало в Слове? Св. Павел в различных местах прекрасно поясняет и то и другое. Так, напоминая коринфянам, что проповедь его есть действенное орудие Бога (1 Кор 2:4), он хвалится тем, что его служение - служение Духа. Ибо с его проповедью соединена сила Св. Духа, просвещающая разум и трогающая сердца людей. Но в другом месте, где апостол объясняет коринфянам, что есть Слово Божье, проповедуемое людьми, он сравнивает проповедников с земледельцами, которые могут только возделать и обработать почву, не более того. Но какой прок был бы от этого возделывания, посева и орошения, если бы Бог не благословил посевы свыше? Поэтому, заключает св. Павел, причиной урожая следует считать не пахаря и не сеятеля, но одного лишь Бога, дающего силу роста (1 Кор 3:6-9).

Итак, апостолы проповедуют действием Св. Духа - постольку, поскольку Бог пользуется ими как орудиями. Но следует постоянно помнить об этом различении, то есть о том, что человек может сам по себе, а что есть действие Бога.

 

12. Тот факт, что таинства служат подтверждением нашей веры, настолько истинен, что когда Бог желает лишить людей надежды на обетование, явленное в таинствах, Он их лишает самих таинств. Когда Он отказал Адаму в даре бессмертия, то сказал: пусть Адам не вкушает плода от древа жизни, дабы не жить вечно (Быт 3:22). Что это значит? Может быть, плод жизни мог восстановить утраченную нетленность Адама? Вовсе нет! Этими словами Бог как бы сказал: знак моего обетования, который мог бы внушить Адаму некоторую надежду на бессмертие, отнимается у него, дабы не питал он тщетной надежды. По той же причине апостол, напоминая эфесянам, что некогда они были безбожниками, вне Христа, вне заветов обетования и общества Израильского (Эф 2:12), говорит, что они были необрезанными. Это значит, что они были исключены из обетования, так как не имели его внешнего знака.

Наши противники приводят ещё одно возражение: дескать, слава Божья переносится на творения и умаляется тем, что столько власти приписывается твари. Ответить им нетрудно: мы вовсе не приписываем никакой власти творениям. Мы лишь утверждаем, что Бог использует те средства и орудия, какие Сам считает нужными для того, чтобы всё сущее служило его славе, ибо Он есть Господь и Судья всего сотворённого. Он питает наши тела хлебом и другой пищей, освещает мир солнцем, согревает огнём, но ни хлеб, ни солнце, ни огонь ничего не совершают сами по себе: они лишь средства, какими Бог подаёт своё благословение. Точно так же Он духовно поддерживает и питает веру таинствами. У них нет иного предназначения, кроме как зримо являть нам Божьи обетования и служить их залогом. И как в отношении прочих вещей, по благоволению Божьему предназначенных для нашего употребления и служащих орудиями его благих даров, мы не должны ни питать упований, ни прославлять их как причины нашего блага - так и в отношении таинств. Наше упование не должно останавливаться на таинствах, и не следует переносить на них славу Божью. Но вера наша и упование должны отрешиться от всего тварного и вознестись к Тому, кто является Творцом как таинств, так и всех прочих благ.

 

13. Наконец, наши противники пытаются прикрыть своё заблуждение исходя из самого латинского термина «sacramentum» («таинство»). Но и этот довод слишком слаб. Они говорят, что, хотя слово «sacramentum» употребляется у латинских авторов во множестве значений, лишь одно из них имеет отношение к знакам. Это значение воинской присяги, которую торжественно приносит новобранец своему государю или военачальнику, когда поступает на военную службу. Подобно тому как новобранцы, принося присягу, обязуются верой и правдой служить государю или военачальнику, так и мы особыми знаками свидетельствуем о том, что признаём Иисуса Христа своим Главой и готовы сражаться под его знаменем. (Здесь Кальвин, по-видимому, полемизирует с Цвингли.)

Они поясняют своё утверждение некоторыми сравнениями. Так, на войне французов отличали от англичан по тому признаку, что первые носили белый крест, а вторые красный. Римляне отличались от греков одеждой. Особые знаки были присущи каждому из римских сословий: сенаторы отличались от всадников пурпурными тогами и полукруглыми сандалиями; всадники от плебса - кольцом. Так и у нас есть свои знаки, которые отличают и отделяют нас от неверующих и иноверцев. Однако из всего вышесказанного очевидно, что, когда древние назвали словом «sacramentum» христианские знаки, они исходили не из его значений у латинских писателей, а для собственного удобства придали ему новое значение. «Sacramentum» стало просто названием священных знаков. Если пуститься в более тонкие изыскания, то можно сделать вывод, что такое значение термин «sacramentum» получил на том основании, на каком слову «вера» (fides) был придан нынешний смысл. «Вера» в собственном смысле прежде означала верность данному обещанию; однако позднее это слове стало обозначать убеждённость, отсутствие сомнений в такой верности. Так и термин «sacramentum» первоначально означал присягу, то есть приносимую новобранцем клятву верности военачальнику. Но затем он стал указывать на тот знак, каким военачальник принимает новобранцев в своё войско. Ибо Господь через свои таинства (sacramenta) даёт нам обетование, что Он будет нашим Богом, а мы его народом.

Но оставим эти тонкости. Думаю, я вполне ясными доводами сумел показать, что древние, называя христианские знаки таинствами (sacramenta), не имели других соображений, кроме желания обозначить этим словом святые и духовные вещи. Так что мы готовы согласиться с предлагаемыми сравнениями (из области как отличительных признаков, так и военной службы), но решительно возражаем против того, чтобы наименее важное в таинствах выдвигалось на первый план и даже провозглашалось в них единственно значимым. В отношении таинств главным надлежит считать следующее: таинства установлены для того, чтобы, во-первых, укреплять нашу веру перед Богом и, во-вторых, свидетельствовать о нашем исповедании перед людьми. Если помнить об этом, то в соответствии со вторым названным предназначением таинств можно признать вышеупомянутые сравнения разумными и уместными. Но сила и действенность таинств обусловлена тем, что они укрепляют веру и служат вспомогательными средствами сохранения вероучения.

 

14. С другой стороны, мы должны помнить о том, что наряду с этими людьми, отвергающими таинства и разрушающими их действенность, есть и другие заблуждающиеся. Эти последние приписывают таинствам некую тайную силу; но мы нигде не сможем прочитать о том, чтобы она была дана им Богом. Своим ошибочным учением эти люди обманывают и сбивают с толку простецов и невежд, которые приучаются искать дары благодати Божьей там, где её невозможно найти, и в результате постепенно отвращаются от Бога, следуя пустым мечтаниям вместо божественной истины. Так, софистические школы дружно утверждают, что новозаветные таинства (то есть таинства, ныне практикуемые христианской Церковью) оправдывают и сообщают благодать, если мы не воздвигнем перед ними препятствия в виде смертного греха.

Нет слов, чтобы выразить пагубность подобного мнения для Церкви - тем более, что оно принималось в течение стольких лет и всё ещё сохраняет силу в значительной части мира. Оно вполне и несомненно должно быть признано бесовским, так как обещает праведность без веры и тем самым ввергает души в смятение и гибель. Кроме того, люди, которые разделяют это мнение, называя таинство причиной праведности, запутывают человеческий рассудок в суеверном убеждении, будто оправдание обретается не в Боге, а в телесных вещах. А ведь человек и так по природе куда более склонен к земле, чем нужно. Эти два порока отнюдь не требуют долгого доказательства: напротив, хотелось бы, чтобы мы не были так близко знакомы с ними на собственном опыте. Что есть таинство, принятое без веры, как не разрушение Церкви? Любая надежда действительна лишь в силу обетования, которое возвещает нам как гнев Божий в отношении неверующих, так и его милость к верующим. Поэтому кто надеется получить от таинств некое благо, отличное от явленного в Слове и доставляемого верой, тот жестоко ошибается.

Отсюда нетрудно сделать и следующий вывод: достоверность спасения не зависит от участия в таинствах, как если бы в них заключалось оправдание. Мы знаем, что она в одном лишь Иисусе Христе и сообщается проповедью Евангелия не меньше, чем свидетельством таинств, печатью, без которой вполне можно обойтись. Так что верно сказал св. Августин: видимый знак часто предстаёт без видимого освящения и, наоборот, освящение - без видимого знака (Августин. Вопросы по Семикнижию [первые семь книг Библии], III, 84 (MPL, XXXIV, 713)). Ибо, как он сам говорит в другом месте, люди порой принимают Иисуса Христа лишь принятием таинств, а порой - вплоть до освящения жизни. Первое свойственно как праведным, так нечестивым; второе - отличительный признак только верующих (Он же. О крещении, V, XXIV, 34 (MPL, XLIII, 193)).

 

15. С этим связано различение, проводимое тем же учителем между таинством и вещью, участвующей в таинстве (при условии правильной понимания этого различения) (Он же. Трактат о Евангелии от Иоанна, XXIV, 11-12, 15 (MPL, XXXV, 1611 p.); Проповеди, 272 (MPL, XXXVIII, 1246 p.); О катехизации новообращённых, XXVI, 50 (MPL, XL, 344)). Оно предполагает, что истина и образ не только являются составляющими таинства, но между ними установлена такая связь, что одно не может существовать без другого. Но даже когда они так связаны между собой, надлежит отличать вещь от знака и не переносить свойства одного на другое.

О разделении св. Августин говорит в том месте, где утверждает: таинства действенны исключительно по отношению к избранным. (Эта ссылка на Августина вновь встречается в гл. XVII, 34 и в гл. XIX, 16 настоящей книги. Кальвин помечает её следующим образом: «De Bapt. pavulorum». Та же цитата со ссылкой на ту же книгу Августина дословно воспроизводится в «Сентенциях» Петра Ломбардского (IV, I; MPL, CXCII, 846). По-видимому, именно оттуда, не обращаясь к оригиналу, заимствовал её Кальвин. В противном случае он по своему обыкновению указал бы номер книги и главы. Эта ссыпка на Августина весьма неопределённа. Издание «Сентенций» 1916 г. (Quarrachi-Firenze) отсылает к сочинению Августина «О заслугах грешников и отпущении грехов» (II, XXVII, 44). П.Барт указывает тот же трактат, но книгу I, гл. XXI, 30. Однако если, строго говоря, в этих двух местах у Августина и можно отыскать идею, выраженную у Петра Ломбардского и затем у Кальвина, всё равно приходится признать, что высказывание именно в такой форме, с использованием характерного слова «избранные», у св. Августина не обнаружено. Идея, что таинства «действенны исключительно по отношению к избранным», была существенно важна для Кальвина.) И ещё, говоря о евреях: «Хотя таинства едины для всех, благодать, составляющая действие (vertu) таинств, не является общей. Так, таинство возрождения обращено ко всем, но благодать, действием которой мы становимся членами тела Христова, дабы возродиться, не является всеобщей» (Августин. Толк. Пс 78, 2 (MPL, XXXVI, 983-984)). И ещё относительно Вечери Господней: «Мы все сегодня получили видимую пищу; но одно дело - таинство, а другое - его действие. Как же случается, что многие подходят к жертвеннику и принимают таинство себе в осуждение? Ведь и тот хлеб, который наш Господь дал Иуде, сделался для него ядом: не потому, что был плох, а потому, что принявший его человек, будучи злым, принял его во зло» (Он же. Трактат о Евангелии от Иоанна, XXVI, 11 (MPL, XXXV, 1611)). И немного ниже: «Это таинство, то есть таинство духовного соединения со Христом, предлагается нам на столе Господа - одним в жизнь, другим в смерть. Но то, образом чего оно является, может быть для всех только в жизнь, но не в смерть» (Там же, 15 (MPL, XXXV, 1614)). Ибо, как утверждает чуть выше св. Августин, «кто вкусит его, не умрёт вовек. Но я говорю о том, кто воспримет истину таинства, а не видимое таинство, кто вкусит его внутренним, а не внешним образом; кто вкусит сердцем, а не просто прожуёт губами» (Там же, 12 (MPL, XXXV, 1614)).

Как видим, в этих высказываниях св. Августин свидетельствует о том, что недостойность тех, кто принимает таинство во зло себе, отделяет истину таинства от его образа, оставляя образ пустым и бесполезным. Поэтому тот, кто хочет получить знак таинства, не выхолощенный от истины, но вместе с нею, должен верою постигать заключённое в этом знаке Слово. И тогда он получит пользу от таинства, ибо через него сможет приобщиться ко Христу.

 

16. Если это из-за краткости изложения непонятно, объясню данный предмет подробнее. Я утверждаю, что Иисус Христос есть материя, или субстанция, всех таинств, поскольку все они находят основание в Нем и ничего не обещают помимо Него.

Тем более нетерпимо заблуждение автора «Сентенций», который явно считает таинства источником праведности и спасения (Пётр Ломбардский. Сентеции, IV, dist. 1, 5 (MPL, CXCII, 840)).

На самом же деле они указывают на необходимость исключить все изобретаемые человеческим разумом причины, чтобы удержать нас в Иисусе Христе. Таинства действенны в отношении нас лишь постольку - и не более того, - поскольку служат вспомогательными средствами, предназначенными либо питать, укреплять и умножать в нас знание Иисуса Христа, либо сообщать нам более полное обладание этим знанием и пользование его благами. А это происходит тогда, когда мы в истинной вере принимаем даруемое.

Нас могут спросить: возможно ли, чтобы из-за неблагодарности злых Божье установление оказалось тщетным и утратило свою силу? Мой ответ: всем вышесказанным я отнюдь не утверждаю, будто истина и действенность таинства зависят от состояния или естества того, кто его принимает. Ибо однажды установленное Богом остаётся прочным и сохраняет свои качества независимо от изменчивых свойств людей. Но одно дело - предлагать, а другое - принимать. Поэтому нет ничего несообразного в том, что таинство Господа нашего поистине есть то, что о нём говорится: оно всегда сохраняет свою силу; но в то же время нечестивец не ощущает от него никакой пользы. Св. Августин очень хорошо разрешает эту проблему в немногих словах: «Если ты принимаешь [таинство] по плоти, оно не перестаёт быть духовным, но это духовное - не для тебя» (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, XXVII, 6 (MPL, XXXV, 1618)).

В высказывании, которое мы упоминали выше, этот святой учитель показал, что таинство - ничто в отрыве от истины. А в другом месте он предупреждает, что, соединяя одно с другим, мы должны остерегаться чрезмерной приверженности внешнему знаку: «Порок рабской немощи проявляется как в том, чтобы следовать букве и предпочитать знаки вещей самим вещам, так и в том, чтобы ошибочно считать знаки вовсе бесполезными» (Там же). Св. Августин указывает на два порока, которых нам следует избегать. Первый состоит в том, что мы полагаем знаки данными напрасно и, уничтожая их действенность ложным толкованием, одновременно губим плоды, которые они должны были бы нам принести. Другой порок проявляется в том, что мы не поднимаемся разумом выше видимого знака и приписываем ему всю славу благодатных даров, которые даёт нам один лишь Иисус Христос - Святой Дух. Дух делает нас причастниками Христа с помощью внешних знаков. Но если отделить их от Иисуса Христа, то в них не окажется никакой пользы.

 

17. Итак, будем придерживаться вывода, что у таинств то же предназначение, что и у Слова Божьего: они предлагают и представляют нам Иисуса Христа, а в нём - сокровища Его небесной благодати. Причём они действенны и полезны лишь для тех, кто принимает их с верой. Так, вино, масло или любая другая жидкость прольётся на землю, если сосуд, в который её наливают, окажется закрытым. Сам же сосуд увлажнится снаружи, а внутри останется сух и пуст.

Кроме того, нам следует остерегаться другого близкого к этому заблуждения. Когда мы читаем о том, как благоговейно отзывались о таинствах древние, стремясь подчеркнуть их достоинство, не нужно думать, будто таинствам придавалась некая скрытая сила и будто в них подаются и распределяются дары Св. Духа, как вино подаётся в чаше или в кубке. На самом деле они только свидетельствуют и подтверждают Божье благоволение и милость к нам и действенны лишь постольку, поскольку с ними соединяется Св. Дух, который открывает наши разум и сердце и сообщает нам способность к восприятию этого свидетельства. В таинствах также ясно обнаруживается разнообразие даров Божьих. Ибо таинства, как уже говорилось выше, играют ту же роль в отношениях между Богом и человеком, как и добрые вестники в отношениях между людьми: они призваны не вручать нам само благо, но либо возвещать и свидетельствовать о том, что даровано нам щедростью Бога, либо подтверждать эти дары. Св. Дух не безразлично сообщается через таинства, но Бог особо подаёт Его своим верным. Именно Дух несёт с Собою дары благодати Божьей, сообщая нам способность к восприятию таинств, а таинствам - плодотворность. Мы не отрицаем, что Господь поддерживает Своё установление силой присутствия Св. Духа, так что предписанное Им совершение таинств не остаётся тщетным и бесплодным. Однако мы настаиваем на том, что внутренняя благодать Духа отлична от внешнего служения и должна рассматриваться отдельно от него.

Итак, Бог исполняет обещанное Им в видимых образах; в этом действии участвуют знаки: они являют, согласно необходимости, что Он есть их истинный и верный Творец. Вопрос лишь в том, действует ли Бог, как говорится, собственной внутренней силой или ограничивается в своём действии внешними знаками. Я считаю бесспорным, что, какими бы орудиями Бог ни пользовался, это никоим образом не умаляет силы Его собственного суверенного действия.

В таком учении о таинствах достаточно ясно раскрывается их достоинство, способ употребления и польза. В то же время во всём соблюдается должная умеренность, чтобы не приписывать им больше необходимого и не отнимать у них того, что им принадлежит. С другой стороны, опровергается ложное измышление, согласно которому в таинствах, словно в сосудах, заключена сила, способная принести нам оправдание и дар Св. Духа. Таким образом чётко выражается то, что упустили остальные, а именно: таинства суть орудия, коими Бог пользуется по Своему усмотрению.

Следует также заметить, что именно Бог совершает изнутри то, что служитель представляет и о чём свидетельствует внешним актом, дабы мы не приписывали смертному человеку прерогативы Бога. О том же благоразумно предупреждает св. Августин: «Каким образом Бог и Моисей оба освящают? Моисей освящает не вместо Бога, но только видимыми знаками, соответственно своему служению; Бог же освящает невидимой благодатью, через Своего Духа. В этом же заключается и вся действенность видимых таинств. Что пользы было бы в них без этого невидимого освящения?» (Августин. Вопросы по Семикнижию, III, 84 (MPL, XXXIV, 712). В конечном счёте это невидимое освящение есть не что иное, как наше соединение со Христом, инкорпорация во Христа...)

 

18. Слово «таинства» в том смысле, в каком мы употребляли его до сих пор, относится вообще ко всем знамениям, которые Бог когда-либо давал людям с целью удостоверить истинность своих обетовании. В одних случаях Он пожелал явить эти знамения в естественных вещах, в других предпочёл представить их в виде чудес. Пример первого рода: повествование о том, как Бог дал Адаму и Еве древо жизни в залог бессмертия, дабы они, вкусив его плодов, не сомневались в обладании вечной жизнью (Быт 2:9; 3:22). Другой пример: Бог положил в радуге знамение Ною и его потомству о том, что не будет более опустошать землю потопом (Быт 9:13). Эти знамения для Адама и Ноя были таинствами. Не то чтобы древо жизни могло стать источником бессмертия: само по себе оно не было способно принести подобный плод; и не то чтобы радуга, будучи всего лишь отражением солнечных лучей от облаков, обладала силой останавливать и удерживать воды. Но в них запечатлелось слово Божье, в силу которого они стали знамением и печатью Его обетования. До того дерево было просто деревом, а радуга - радугой. Но после того как в них запечатлелось слово Божье, они обрели новую форму и стали тем, чем не были прежде. А чтобы никто не посчитал, что это слово было произнесено всуе, радуга и сегодня свидетельствует нам об этом обетовании Бога и Его завете с Ноем. И всякий раз, когда мы её видим, мы узнаём в ней обещание Бога не губить больше землю потопом. Так что если какой-нибудь выскочка-философ, желая посмеяться над наивностью нашей веры, скажет, что радужное многоцветье возникает естественным образом вследствие отражения солнечных лучей от встречного облака, мы с ним согласимся. Однако его невежество обнаруживается в том, что он не признаёт Бога Господином природы, который по собственной воле пользуется всеми её элементами, обращая их к Своей славе. Если бы Бог запечатлел подобными знамениями солнце, звёзды, землю, камни, то все эти природные сущие сделались бы для нас таинствами. Ведь почему серебро в слитках и в монете, хотя и представляет собой один и тот же металл, имеет разную цену и стоимость? Потому что в первом нет ничего, кроме естества, второе же, будучи запечатлено чеканом государства, становится монетой и ценится уже иначе. Так разве Бог не может отметить и запечатлеть Своим словом творения, дабы они сделались таинствами, хотя прежде были всего лишь элементами?

Примеры второго рода - повествование о том, как Бог дал Аврааму видение пламени и густого дыма из раскалённой печи (Быт 15:17); или когда Бог увлажнил росою шерсть, оставив землю сухой; и наоборот, оставил сухою шерсть, а росой увлажнил землю в обетование победы Гедеона (Суд 6:37-40); или когда Он возвратил тень на десять ступеней назад в обетование исцеления царя Езекии (4 Цар 20:9-11; Ис 38:7). Поскольку эти чудеса были сотворены с целью поддержать и укрепить немощную веру этих людей, они тоже стали для них таинствами.

 

19. Однако теперь мы намерены особо говорить о тех таинствах, которые Господь установил и пожелал сделать ординарными в своей Церкви, дабы питать и поддерживать преданных Ему в вере и в исповедании веры. Ибо люди, как утверждает св. Августин, не могут иначе объединиться в какой бы то ни было религии, истинной или ложной, кроме как посредством таинств (Августин. Против Фауста-манихея, XIX, 11 (MPL, XLII, 355)). Поэтому Бог, изначально видя такую необходимость, предписал своим служителям совершение определённых обрядов, которые должны были стать для них упражнениями в вере. Позднее Сатана всеми возможными средствами исказил и извратил эти обряды, превратив их в нечестивые суеверия. Отсюда произошли всякого рода культовые действия, к которым в своём идолопоклонстве прибегают язычники. Однако даже эти действия, будучи всего лишь заблуждением и нечестием, свидетельствуют о том, что люди не могут обойтись без внешних знаков, когда желают заявить о своей принадлежности к некоторой религии.

Но поскольку языческие знаки не опираются на слово Божье и не соотносятся с истиной, как с конечной целью всякого таинства, их можно не принимать во внимание и не упоминать, когда речь идёт о таинствах предписанных Господом. Эти таинства сохранили свою чистоту и не утратили истинного основания, по-прежнему оставаясь вспомогательными средствами веры и благочестия. Они заключаются не только в знаках, но и в обрядах, или, лучше сказать, явленные в них знаки суть обряды. С одной стороны, они даны нам Богом для того, чтобы, как сказано выше свидетельствовать о благодати спасения.

С другой стороны, они суть знаки нашего исповедания, в котором мы публично посвящаем себя Богу и обязуемся быть Ему верными. Златоуст весьма точно именует их договорами, отменяющими наше долговое обязательство, а также соглашениями, в силу которых мы обязуемся вести честную и святую жизнь (Chrysostomos I. Homilia ad naeophytos. Basileia, 1530, II, p. 82), поскольку это предусматривается взаимной договорённостью между Богом и нами. В таинствах Господь прощает нам долг, заключающийся в наших грехах и заблуждениях, и примиряет нас с Собою в Своём единственном Сыне; мы же, со своей стороны, обязуемся служить Ему святой и чистой жизнью.

Таким образом, эти таинства можно определить как обряды, которыми Господь хочет упражнять свой народ. Они предназначены для того, чтобы, во-первых, поддерживать и укреплять веру в сердцах, а во-вторых, свидетельствовать о вероисповедании перед людьми.

 

20. Сами эти таинства тоже изменялись, потому что в зависимости от времени, в которое Господу было угодно являть Себя людям, Он делал это различным образом. Так, Аврааму и его потомству было заповедано обрезание (Быт 17: 10). Позднее Моисеев закон добавил к нему омовение, жертвоприношения и другие обряды (Лев 1-15). Таковы были таинства евреев вплоть до пришествия Господа нашего Иисуса Христа. Этим пришествием прежние таинства были отменены и установлены два других, которые совершаются в христианской Церкви доныне: Крещение и Вечеря Господня (Мф 28:19; 26:26-28). Я говорю о таинствах, данных всей Церкви. Что же касается рукоположения, которым вводятся в должность служители и пастыри, я не возражаю против именования его таинством, но не причисляю к ординарным таинствам, которые даны всем христианам. О прочих обрядах, обычно признаваемых таинствами, речь пойдёт ниже (/4/19).

Прежние иудейские таинства имели ту же конечную цель, что и наши, а именно: направлять и вести к Иисусу Христу или, скорее, образно представлять Его и сделать доступным познанию. Ибо таинства (как было показано выше) суть как бы печати, которыми запечатлеваются Божьи обетования, а всякое Божье обетование даётся людям не иначе, как в Иисусе Христе (2 Кор 1:20). Поэтому для того, чтобы явить и знаменовать обетования Бога, таинства обязательно должны представлять нам Иисуса Христа. Именно это означал образец скинии и всех её украшений, данный Моисею на горе [Исх 25:9, 40; 26:30]. Между древними и новыми таинствами есть только одно различие: первые предваряли образ обетованного Христа ещё до его пришествия; вторые же свидетельствуют и представляют Христа, уже явившегося в земном облике.

 

21. Если все эти вещи изложить по отдельности, они станут гораздо понятнее. Обрезание было для евреев, во-первых, знаком, который предупреждал: всё происходящее от семени человеческого, то есть всё человеческое естество, подверглось порче и должно быть обрезано и усечено. Во-вторых, обрезание служило им напоминанием и подтверждением данного Аврааму обетования о том, что Бог благословит семя его и в этом семени благословятся все народы земли (Быт 22:18), в том числе и сами евреи. Но это спасительное семя есть, по учению св. Павла, Иисус Христос (Гал 3:16); в Нём одном они надеялись обрести утраченное в Адаме. Поэтому обрезание было для них тем, чем, как говорит св. Павел, было оно для Авраама: печатью праведности через веру (Рим 4:11). Благодаря обрезанию они всё более убеждались в том, что их вера, в которой они ожидали этого благословенного семени, вменяется и всегда будет вменяться им в праведность Богом. Более подробно сравнение обрезания и крещения мы проведём в другом месте (/4/16.3-4).

Омовения и очищения указывали евреям на их нечистоту, скверну и мерзость, через которую загрязнилась и запятналась сама природа, Но в то же время они обещали им иное омовение, которое очистит их от скверны и нечистоты (Евр 9:10-14). Это омовение - Иисус Христос. Его Кровь очистила нас от грехов (1 Ин 1:7; Отк 1:5), его раны исцелили нас (1 Пет 2:24). Скверна наша скрылась, чтобы мы могли явить Богу истинную чистоту [Христа]. («Христа» добавлено в латинской версии.)

Жертвоприношения должны были убедить евреев в их греховности и нечестии. В совокупности они означали, что Божье правосудие требует некоторого удовлетворения. Им должен стать великий Священник и Епископ, Посредник между Богом и людьми. Он удовлетворит божественное правосудие пролитием крови и принесением жертвы, которую Бог согласится принять ради прощения грехов. Таким первосвященником стал Иисус Христос: пролилась Его кровь, и жертвою сделался Он Сам (Евр 4:14; 5:5; 9:11). Ибо Он предложил Себя Отцу, будучи послушен даже до смерти (Флп 2:8), и своим послушанием уничтожил непослушание человека, вызвавшее Божий гнев и возмущение (Рим 5:19).

 

22. Что касается наших двух таинств, они тем яснее представляют Иисуса Христа, что Он явился людям вблизи, поистине данный и открытый им так, как обещал Отец. Крещение свидетельствует о нашем омовении и очищении; Евхаристическая трапеза - о нашем искуплении. Вода представляет собой образ омовения, кровь - удовлетворения. И то и другое дано в Иисусе Христе, пришедшем, по словам св. Иоанна, водою и кровью (1 Ин 5:6), то есть для очищения и искупления. Тому свидетель - Дух Божий; вернее, три свидетеля в совокупности: вода, кровь и Дух. Вода и кровь суть свидетельства нашего очищения и искупления, Св. Дух как главный свидетель подтверждает первые два свидетельства, предоставляя нам возможность уверовать в них, понять их и принять (ибо в противном случае они остались бы для нас непостижимыми). Это высочайшее таинство явилось нам, когда из пронзённых рёбер распятого Иисуса Христа истекли кровь и вода (Ин 19:34). Эту рану св. Августин весьма точно называет источником наших таинств (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, XV, 8; CXX, 2 (MPL, XXXV, 1513, 1953); Толк. Пс 40, 10 (MPL, XXXVI, 461); Толк. Пс 126, 7 (MPL, XXXVII, 1672, 1785); Проповеди, 5, 7 (MPL, XXXVIII, 55)), о чём нам ещё предстоит говорить подробнее.

Кроме того, если мы сравним одно время с другим, не останется никаких сомнений, что благодать Св. Духа теперь явилась полнее. Это соответствует возвеличиванию Царства Христова, что явствует из многих мест, и особенно из седьмой главы Евангелия от Иоанна. Именно в этом смысле нужно понимать слова св. Павла о том, что во времена Закона была лишь тень будущего, а тело - во Христе (Кол 2:17). Он сказал это не с целью уничтожить действие древних знамений, истинность которых Богу было угодно явить праотцам, как ныне Он являет нам истинность Крещения и Вечери. Цель св. Павла заключалась в том, чтобы этим сравнением возвеличить дарованное нам, дабы никто не сомневался: обряды Закона отменяются с пришествием Христа.

 

23. Утверждаемое схоластической догмой резкое различие между ветхозаветными и новозаветными таинствами - будто бы первые представляют собой лишь бесплотный образ благодати Божьей, а вторые являют ее вживе - должно быть целиком отвергнуто. Апостол отнюдь не превозносит вторые над первыми, но замечает, что наши ветхозаветные праотцы ели ту же духовную пищу, что и мы, и пищей этой был Христос (1 Кор 10:3). Кто дерзнёт назвать пустым и бессодержательным знак, в котором евреям было явлено истинное причастие Иисусу Христу? Такое толкование подкрепляется общей темой рассуждений апостола в этом месте. А именно: для того чтобы никто не умалял справедливости Бога, прикрываясь его благодатью, он приводит примеры божественной строгости и суровости по отношению к евреям. А чтобы никому не пришло в голову, будто у нас есть некоторые привилегии в этом отношении, св. Павел во всём приравнивает праотцев к нам. Он подчёркивает это равенство в таинствах, общих как им, так и нам. В самом деле, нельзя приписать крещению больше достоинства, чем то, которое апостол приписывает в другом месте обрезанию, называя его печатью праведности через веру (Рим 4:11).

Таким образом, всё, что мы имеем сегодня в наших таинствах, евреи в древности имели в своих - Иисуса Христа и его духовные богатства. Та же сила, которая заключена в наших таинствах, была и в древних - сила знамения и подтверждения благоволения Бога к спасению людей. Если бы наши противники внимательнее прислушались к рассуждениям, содержащимся в Послании к евреям, они бы не впали в подобное заблуждение. Но они ограничились чтением того, что грехи не уничтожаются обрядами Закона и что вообще Закон как тень будущих благ неспособен дать праведность (Евр 10:1). Оставив без внимания сравнение, которое должны были бы заметить, они ухватились за одно слово: будто Закон не принёс никакой пользы тем, кто его соблюдал. Так, они сделали вывод, что Закон предлагал лишь бессодержательные образы. Между тем апостол хотел лишь упразднить обрядовые предписания Закона, поскольку они обратились в ничто с пришествием Христа, от Которого зависела их действенность.

 

24. Нам могут возразить, сославшись на то, что св. Павел говорит об обрезании в Послании к римлянам. А именно: обрезание само по себе не имеет ценности и ничего не значит перед Богом (Рим 2:25 сл.) [1 Кор 7:19; Гал 6:15]. Создаётся впечатление, будто в этом тексте апостол ставит обрезание гораздо ниже крещения. Но в действительности это не так.

Всё, что говорится здесь об обрезании, может быть с полным правом сказано и о крещении. И это действительно сказано: во-первых, св. Павлом - там, где он учит, что Бог не обращает внимания на внешнее омовение (1 Кор 10:5-9), если сердце не очистится внутри и не будет неотступно хранить чистоту до конца; во-вторых, св. Петром, свидетельствующим, что истина крещения не во внешнем омовении, а в доброй совести (1 Пет 3:21).

Нам могут возразить, что в другом месте св. Павел высказывает полное пренебрежение к обрезанию, сделанному рукой человека, сравнивая его с духовным обрезанием во Христе (Кол 2:11). Я отвечу, что и это место ни в чём не принижает достоинства обрезания. Св. Павел выступает здесь против тех, кто заставлял христиан подвергаться обрезанию как необходимой процедуре, хотя в то время оно уже было отменено. Поэтому апостол предупреждает верующих, чтобы они не увлекались тенями прошлого, а были обращены к истине. Эти учители, говорит он, заставляют вас совершать обрезание по плоти. Но вы уже обрезаны духовным обрезанием как по плоти, так и душевно, и уже имеете достоверность гораздо более несомненную, чем её тень.

Некоторые могут возразить, что всё равно не следовало бы пренебрегать образом, даже имея живую реальность. Ведь и ветхозаветные праотцы были обрезаны в душе и сердце, однако таинство обрезания было для них отнюдь не лишним. Св. Павел предупреждает подобное возражение говоря, что мы погребены со Христом в крещении. Тем самым он указывает, что ныне крещение для христиан есть то же, чем было для древних обрезание. Поэтому принуждать христиан к обрезанию значит бесчестить крещение.

 

25. Наши противники могут привести ещё один довод: дескать, ниже св. Павел добавляет, что все иудейские обряды суть только тень будущего, а тело - во Христе [Кол 2:17]. Ещё более очевидно, по их мнению, сказанное в Послании к евреям, начиная с седьмой главы и до конца десятой: кровь жертвенных животных не затрагивает совести [Евр 9:1 сл.]; закон был лишь тенью будущих благ, а не самим образом вещей [Евр 8:4-5; 10:1]; последователи Моисеева закона не могли через него прийти к совершенству [Евр 7:9; 9:10; 1-:1].

Как и выше, я отвечу, что, во-первых, Павел называет иудейские обряды тенями не потому, что в них не было ничего надёжного и прочного, а потому, что их исполнение было отложено до явления Христа. Во-вторых, речь идёт не о силе или действенности обрядов, а, скорее, о способе обозначения. Ибо до того как Христос явился во плоти, ветхозаветные таинства представляли Его как отсутствующего, хотя и давали верующим ощутить присутствие Его благодати и Его Самого. Но главным образом нужно отметить тот факт, что св. Павел не просто рассуждает о данном предмете, а ведёт спор. Выступая против лжеапостолов, полагающих христианство в одних лишь обрядах, без обращения ко Христу, он должен был в опровержение их взглядов показать, чего стоят обряды сами по себе. Именно эту цель преследовал автор Послания к евреям. Итак, надлежит помнить, что здесь речь идёт не о подлинном и естественном значении обрядов, а об их ложном, искажённом толковании; что оспаривается не их законное использование, а суеверные злоупотребления. Нет ничего удивительного в том, что обряды, будучи отделены от Христа, оказываются лишёнными всякой истины; ведь любой знак обращается в ничто, если отнять у него означаемое. Так, Иисус Христос, имевший дело с людьми, которые видели в манне лишь пищу для насыщения чрева, приноравливает свои слова к их тупоумию и говорит, что даст им лучшую пищу, дабы питать их надеждой на бессмертие (Ин 6:27).

Если же кому-то нужен ещё более ясный довод, вот он. Во-первых, все обряды Моисеева закона - только дым и тщета, если они не связаны со Христом. Во-вторых, Христос есть их цель и завершение, так что с Его явлением во плоти они должны были исполниться и прекратиться. Наконец, они должны были исчезнуть с пришествием Христа точно так же, как тень исчезает при свете полуденного солнца. Однако более подробное рассмотрение этого предмета я намерен отложить до того места, где буду сравнивать крещение с обрезанием (/4/16.3).

Поэтому сейчас ограничусь этими краткими замечаниями.

 

26. Возможно, этих бедных софистов ввели в заблуждение чрезмерные хвалы таинствам, воздаваемые в сочинениях прежних учителей. Например, св. Августин говорит, что таинства древнего Закона только обещали спасение, в то время как наши таинства его дают (Августин. Толк. Пс 73, 2 (MPL, XXXII, 931)). Они же, не чувствуя гиперболичности, то есть чрезмерности такого способа выражения, со своей стороны насаждали и распространяли собственные гиперболизированные выводы, однако вкладывали в них совсем иной смысл, нежели древние. По существу в указанном месте св. Августин хотел лишь повторить сказанное им в другом месте, а именно: таинства Моисеева закона предвещали Иисуса Христа, а наши возвещают Его (Он же. Вопросы по Семикнижию, IV, 33 (MPL 732); Письма, 138 (Марцеллину), I, 8 (MPL, XXXVIII, 528)). И в сочинении против Фауста-манихея Августин говорит, что ветхозаветные таинства содержали обетования будущего, а наши содержат знаки исполнившегося (Он же. Против Фауста-манихея, XIX, 14 (MPL, XLIII, 356)).

Это равносильно тому, как если бы он сказал, что первые изображали Иисуса Христа, когда Его пришествие только ожидалось, а вторые являют Его присутствие после того, как Он уже приходил и был нам дан. Таким образом, св. Августин говорит о способе обозначения, что очевидно из следующего высказывания: «Закон и пророки имели таинства для того, чтобы предвещать будущее. Наши таинства возвещают, что прежде обещанное наступило» (Он же. Против посланий Петилиана, II, XXXVII, 87 (MPL, XLIII, 289)).

Что касается истинности и действенности таинств, то св. Августин излагает своё понимание этих вещей во многих местах. Например, он говорит, что иудейские таинства по знакам были отличны от наших, но по означаемому совпадали с нашими: отличны по видимости, но одни и те же по силе и духовному воздействию (Он же. Трактат о Евангелии от Иоанна, XXVI, I сл. (MPL, XXXV, 1612)). И ещё: «Наша вера и вера праотцев едина при различии знаков - точнее, при различии знаков и слов. Ибо с ходом времени слова изменяют звучание, а по своему действию они суть то же, что знаки. Таким образом, древние праотцы пили то же духовное питьё, что и мы, хотя их телесное питьё было другим. Так и знаки: они претерпели изменение, но вера не изменилась. Для них камень был Иисусом Христом (1 Кор 10:4); для нас же предлагаемое на жертвеннике есть Иисус Христос. Для них была великой тайной исшедшая из скалы вода, которую они пили - а верующие знают, что мы пьём. Если смотреть на видимую сторону, здесь есть различие; но если смотреть на внутреннее значение, оно одно и то же» (Там же, LXV, 9 (MPL, XXXV, 1723)). И ещё: «Наша пища и питьё те же, что и у древних праотцев в том, что касается таинства, то есть означаемого, а не видимого знака. Ибо один и тот же Иисус Христос был изображён у них в камне и явлен нам во плоти» (Он же. Толк. Пс 77, 2 (MPL, XXXVI, 983)).

До сих пор я цитировал св. Августина. Но я признаю, что между древними таинствами и нашими есть некоторое различие в следующем смысле: хотя те и другие свидетельствуют о том, что отеческая любовь Бога открывается нам во Христе вместе с благодатью Св. Духа, тем не менее в наших таинствах это свидетельство яснее и очевиднее. Равным образом, хотя Иисус Христос сообщался праотцам через древние знамения, Он полнее сообщается нам через те знаки, которые Сам даёт нам, как того требует природа Нового Завета в сравнении с Ветхим. Именно это хотел сказать всё тот же учитель, которого я упоминаю охотнее прочих как более верного и надёжного. А именно: после пришествия Иисуса Христа данные нам таинства уступают таинствам народа Изральского по числу, но превосходят их по значению и силе (Августин. Против Фауста-манихея, XIX, 13 (MPL, XLII, 355); О христианском учении, III, IX, 3 (MPL, XXXIV, 71); Письма, 54, 1(MPL, XXXIII, 200)).

Следует предупредить читателей ещё об одном: всё то, что эти софисты измышляют относительно opus operatum (совершённого дела) (как они называют это на своём жаргоне (таинство сообщает благодать через совершённые дела)), не только ложно, но и противно природе таинств. Они были установлены Богом для того, чтобы мы, совлекшись всего, что имеем, предстали перед Ним просителями, которые не могут предложить ничего, кроме своей нищеты. Отсюда следует, что, принимая таинства, мы не заслуживаем никакой похвалы. Более того, поскольку это с нашей стороны пассивный акт, нам не позволено ничего приписывать себе. Я называю этот акт пассивным потому, что всё совершает Бог, а мы только принимаем. Между тем схоласты из Сорбонны утверждают, что мы содействуем Ему, дабы здесь хотя бы отчасти можно было усмотреть и нашу заслугу.




Глава XV 

О КРЕЩЕНИИ

 

1. Крещение есть печать нашего христианства. Оно есть знак того, что мы принимаемся в сообщество Церкви и, соединившись в одно тело со Христом, можем быть причислены к детям Божьим. Крещение дано нам от Бога для того, чтобы, во-первых, служить нашей вере перед Богом, а во-вторых, служить нашему исповеданию перед людьми (как это уже было сказано в отношении таинств вообще). Мы рассмотрим обе причины и цели этого божественного установления по порядку.

Что касается первой причины, Крещение имеет три следствия для нашей веры, каждое из которых тоже следует рассмотреть в отдельности. Во-первых, это таинство дано нам Богом как знак и печать нашего очищения. Другими словами, оно послано нам словно подписанный и скреплённый печатью Бога указ, которым Бог повелевает, подтверждает и удостоверяет отпущение, покрытие и отмену всех наших грехов. Он обещает, что никогда не посмотрит на них, не вспомнит о них и не поставит их нам в вину. Ибо его желание таково, чтобы все уверовавшие крестились в прощение грехов. Поэтому те, кто берёт на себя смелость писать, будто крещение - всего лишь знак, каким мы объявляем своё исповедание перед людьми (наподобие того, как солдаты и офицеры носят форму, установленную их государем, свидетельствуя тем самым, что состоят у него на службе), - эти люди упускают самое главное в крещении. А именно: мы должны принимать крещение вкупе с обетованием, что все уверовавшие и крестившиеся будут спасены (Мк 16:16).

 

2. Именно в таком смысле надлежит понимать утверждение св. Павла о том, что Иисус Христос освятил и очистил свою Супругу-Церковь крещением водным, в слове жизни (Эф 5:26), а также сказанное в другом месте о том, что «Он спас нас ... по Своей милости, банею возрождения и обновления Святым Духом» (Тит 3:5), и слова св. Петра о том, что крещение спасает (1 Пет 3:21). Ибо ни св. Павел не имел в виду, будто наше омовение и спасение совершится водой или что вода обладает силой очищения, обновления и возрождения; ни св. Пётр не хотел сказать, будто вода есть причина нашего спасения. Они имели в виду, что в таинстве крещения мы получаем удостоверение этих даров благодати, и вполне ясно выразили эту мысль собственными словами. Так, св. Павел сопрягает Слово жизни, то есть Евангелие, и водное крещение. Это равнозначно утверждению, что Евангелие возвещает наше омовение и освящение, а крещение знаменует и запечатлевает это провозвестие. И св. Пётр, сказав, что крещение спасает, тут же добавляет, что оно есть не омытие плотской нечистоты, а обещание Богу доброй совести, идущей от веры. Крещение не доставляет нам иного очищения, кроме совершаемого пролитием крови Христовой. Именно её символизирует вода по причине подобия в способности омывать и очищать. Кто же возьмётся утверждать, будто мы очищаемся водой, коль скоро она свидетельствует о том, что наше истинное и единственное омовение есть кровь Христова?

Таким образом, нет лучшего довода, чтобы опровергнуть заблуждения тех, кто всё приписывает действию воды (Тертуллиан. О крещении, 3-5 (MPL, I, 1309 p.); Кирилл Иерусалимский. Катехизис (MPG, XXXIII, 431 p.)), нежели прояснить смысл крещения. Этот смысл уводит нас как от видимого глазами элемента таинства, так и от всех прочих вспомогательных средств достижения спасения, чтобы целиком удерживать в Иисусе Христе.

 

3. Но не следует думать, будто крещение очищает нас только от прошлых грехов, так что, согрешив после крещения, мы должны искать против них новое целебное средство. Из-за подобного заблуждения многие в древности стремились креститься в конце жизни или даже перед самой смертью, чтобы получить таким образом полное отпущение всех совершённых в жизни грехов. Эта безумная выдумка часто осуждается в сочинениях епископов (См. среди прочего: Григорий Назианзин. Речи, XL, 11 (MPG, XXXVI, 371 p.); Григорий Нисский. Речь против тех, кто отсрочивает крещение (MPG, XLVI, 415-432)). Нам следует знать, что, когда бы мы ни крестились, крещение омывает и очищает нас на весь срок земной жизни. Поэтому всякий раз, когда нам доведётся впасть в прегрешение, мы должны обращаться к воспоминанию о крещении и находить в нём подтверждение вере, что данное нам отпущение грехов твёрдо и непоколебимо (Лютер также признавал за крещением эту постоянную действенность. См. Werke, B. 6, S. 528). Ибо хотя мы получаем его единожды и оно кажется нам уже оставшимся в прошлом, тем не менее оно не стирается последующими грехами. Ведь в крещении нам предлагается чистота Иисуса Христа, а она всегда сохраняет свою силу, всегда пребывает, и никакая нечистота не может её одолеть. Напротив, она устраняет и очищает любую нашу скверну и нечистоту.

Однако это не значит, что нам дозволено с лёгкостью грешить после крещения. Вовсе не к этому подталкивает нас названное учение. Оно дано лишь тем, кто, согрешив, впадает в отчаяние и неутешно сокрушается из-за своего прегрешения. Это учение призвано утешить их и поддержать, дабы они не предались полному отчаянию. По той же причине св. Павел говорит, что Иисус Христос подаёт нам прощение грехов, сделанных прежде (Рим 3:25). Этими словами он вовсе не отрицает, что во Христе мы имеем вечное и неизменное прощение грехов до самой смерти. Он только хочет сказать, что Иисус был дан Отцом несчастным грешникам, которые, терзаясь угрызениями совести, воздыхали об исцелении. Именно к ним обращено милосердие Божье. И наоборот, те, кто в надежде на безнаказанность находит предлог для греха, лишь возбуждают против себя гнев Бога и готовят себе Божий суд.

 

4. Мне хорошо известно, что, согласно общепринятому мнению, данное нам в крещении при нашем первом возрождении прощение грехов затем возобновляется через покаяние и благодать ключей. Однако рассуждающие так ошибаются. Они не видят, что упоминаемая ими власть ключей в такой степени зависит от крещения, что никоим образом не может быть от него отделена. Грешник действительно получает прощение грехов через служение Церкви, но это происходит в силу проповеди Евангелия. А в чём состоит эта проповедь? В том, что мы омыты от грехов кровью Христа. Но что является знаком и свидетельством этого омовения? Крещение. Итак, мы видим, что прощение грехов связано с крещением.

Названное заблуждение породило иллюзорное таинство покаяния, принятое в папстве. Я уже касался его ранее (/3/4), а всё, что осталось сказать, скажу, когда это будет более уместно (/4/19).

Нет ничего удивительного в том, что эти учители лжи, будучи по своей тупости чрезмерно привязаны к внешним вещам, обнаружили такое тупоумие в этом вопросе: не довольствуясь данными от Бога знаками, они принялись изобретать свои собственные. Как будто крещение не является в собственном смысле таинством покаяния! И если мы, по заповеди Божьей, должны каяться всю жизнь, то и сила крещения обязательно должна простираться до тех же пределов. Поэтому нет сомнения в том, что верующие на протяжении всей земной жизни должны обращаться к памяти о крещении всякий раз, когда чувствуют угрызения совести, и обретать в ней твёрдую веру в то, что им дано единственное и вечное очищение кровью Иисуса Христа.

 

5. Второе следствие крещения для нашей веры состоит в том, что оно являет наше умирание в Иисусе Христе и новую жизнь в Нём. Ибо, как говорит св. Павел, мы крестились в смерть Иисуса Христа и погреблись с Ним в подобие его смерти, дабы и нам ходить в обновлённой жизни (Рим 6:3-4). Этими словами апостол не просто побуждает нас к подражанию Христу - как если бы он сказал, что крещением по примеру и подобию смерти Иисуса Христа мы должны умереть для вожделений, а по образу его воскресения воскреснуть к праведности. Нет, он вкладывает в свои слова гораздо более высокий смысл: через крещение Иисус Христос делает нас причастниками своей смерти, дабы мы оказались привиты к ней [Рим 6:5]. И как привой растёт и питается за счёт корня, к которому привит, так и крестившиеся в должной мере поистине ощущают действие смерти Иисуса Христа в умерщвлении собственной плоти, а действие его воскресения - в оживлении духа. Из этого исходит св. Павел, когда говорит, что если мы христиане, то должны умереть для греха и жить для праведности [Рим 6:11]. К тому же доводу он обращается в другом месте, где утверждает, что мы обрезаны и совлечены ветхого человека, поскольку погреблись со Христом в крещении (Кол 2:11-12). Именно в этом смысле он называет крещение омовением возрождения и обновления в том месте, на которое мы ссылались выше [Тит 3:5].

Так Бог обещает нам, во-первых, безвозмездное прощение грехов, дабы принять нас как праведников, и, во-вторых, благодать своего Духа, дабы преобразить нас к новой жизни.

 

6. Наконец, третье следствие крещения для нашей веры состоит вот в чём: оно не только удостоверяет, что мы привиты к жизни и смерти Иисуса Христа, но и свидетельствует о таком соединении со Христом, при котором Он делает нас причастниками всех своих благ. Ибо именно для того Он и освятил крещение в своём Теле (Мф 3:13), чтобы крещение стало крепкой связью общения и единства, которое Он пожелал иметь с нами. Св. Павел доказывает наше богосыновство тем фактом, что через крещение мы облеклись во Христа (Гал 3:27). Отсюда мы видим, что крещение совершается во Христе. Поэтому и называем Его истинной целью и завершением крещения.

Так что не стоит удивляться, что апостолы крестились во имя Христа (Деян 8:16; 9:5), хотя Он заповедал креститься также во имя Отца и Святого Духа: ведь все предлагаемые в крещении Божьи дары обретаются в одном лишь Христе. Однако это может совершиться только при условии, что принимающий крещение во имя Христа призывает одновременно Отца и Святого Духа. Ибо наше очищение кровью Христовой стало возможным лишь потому, что Отец, по беспредельному милосердию своему пожелав принять нас в свою благодать, послал нам Посредника, чтобы Он стяжал нам благоволение в его глазах. И лишь потому мы возрождаемся в жизни и смерти Христовой, что освящением Духа в нас созидается новая духовная природа. Поэтому причиной как нашего очищения, так и нашего возрождения следует признать Бога-Отца, материей - Сына, а действием - Святого Духа. Так сперва св. Иоанн (Иоанн Креститель), а затем апостолы крестились крещением покаяния в оставление грехов (Мф 3:6, 11; Лк 3:16; Ин 3:23; 4:1; Деян 2:38, 41), причём под покаянием понимается возрождение, а под оставлением грехов - очищение.

 

7. Поэтому у нас не должно быть никаких сомнений в том, что крещение, совершавшееся св. Иоанном, и крещение, впоследствии данное апостолам, одно и то же. Ибо крещение не становится другим оттого, что совершается другими руками, но остаётся единым в силу единства учения. Св. Иоанн и апостолы были согласны в едином учении: и Иоанн, и апостолы крестили крещением покаяния, в оставление грехов, во имя Христа, от которого и покаяние, и прощение грехов. Св. Иоанн называет Иисуса Христа Агнцем Божьим, берущим на Себя грех мира (Ин 1:29). Тем самым он исповедует и признаёт Христа угодной Отцу жертвой, свидетельствуя о Нём как о Подателе праведности и Спасителе. Что могли добавить к такому исповеданию апостолы? Разумеется, ничего, потому что оно целостно и полно.

Так что пусть никого не смущает тот факт, что древние пытались различать эти два крещения. Их авторитет мы не должны принимать со столь безоговорочной верой, чтобы она могла заставить нас усомниться в достоверности Писания. С кем мы скорее согласимся: со Златоустом, отрицающим прощение грехов в крещении св. Иоанна (Иоанн Златоуст. На Евангелие от Матфея, III, 1-2 (гомилия X, 1 - MPG, LVII, 183 p.)), или со св. Лукой, утверждающим обратное: Иоанн проповедовал крещение покаяния для прощения грехов (Лк 3:3)? Точно так же не следует принимать софистическое рассуждение св. Августина о том, что крещением Иоанна грехи отпускаются только в надежде, а крещением Христовым в действительности (Августин. О крещении, против донатистов, V, X, 12 (MPL, XLIII, 183)). Зачем без всякой необходимости умалять благодать Иоаннова крещения, коль скоро Евангелие свидетельствует, что Иоанн крестил для прощения грехов? Так что если кто-нибудь попытается найти различие между этими крещениями в Слове Божьем, то сумеет отыскать лишь одно: Иоанн крестил во имя Того, кто должен прийти, апостолы же - во имя Того, кто уже пришёл.

 

8. Тот факт, что дары Св. Духа явились более изобильными после воскресения Иисуса Христа, не может служить основанием для различения двух крещений. Так, апостольское крещение в то время, когда Христос ещё пребывал на земле, совершалось в его имя, однако не было изобильнее Духом, чем крещение Иоанна. И даже после вознесения самаряне, крестившиеся во имя Иисуса, не получили большей благодати, чем верующие предшествовавшего времени, пока не послали к ним Петра и Иоанна для возложения рук (Деян 8:14-17).

То, что древние считали Иоанново крещение лишь приуготовлением ко крещению Христову, я полагаю следствием неверного понимания того места в Писании, где говорится, что получившие крещение от Иоанна были вновь крещены св. Павлом (Деян 19:3-6). Насколько такое толкование ошибочно, мы покажем чуть ниже (/4/15.18).

А что означают слова Иоанна о том, что он крестит водою, а грядущий Иисус Христос будет крестить Духом Святым и огнём (Мф 3:11)? Это можно кратко пояснить. Иоанн здесь не отличает одно крещение от другого, а сравнивает себя с Иисусом Христом. Себя он называет служителем воды, а Иисуса подателем Святого Духа, который засвидетельствует свою силу видимым чудом в тот день, когда пошлёт апостолам Св. Духа в виде огненных языков. Но разве апостолы могли притязать на нечто большее, чем Иоанн? Или на это способны те, кто совершает крещение в наши дни? Все они - только служители внешнего знака, податель же внутренней благодати - Иисус Христос. То же самое исповедуют и древние учители, в первую очередь св. Августин (Августин. Против послания Петилиана, III, XLIX, 59 (MPL, XLIII, 379)). В споре с донатистами он опирается именно на это исповедание, когда говорит, что, кто бы ни совершал таинство крещения, над ним стоит Иисус Христос (Там же, II, XI, 23 (MPL, XLIII, 67); Он же. Проповеди, 266, 1 (MPL, XXXVIII, 1225); Против послания Петилиана, I, VI p. (MPL, XLIII, 249 p.)).

 

9. То, что мы сказали ранее об умирании, омовении и очищении, было возвещено народу израильскому. По этой причине св. Павел говорит, что израильтяне крестились в облаке и в море (1 Кор 10:2). Смерть была явлена им, когда они, спасаясь от власти и жестокого рабства фараона, перешли посуху Красное море, а затем вода поглотила их преследователей - фараона и египтян (Исх 14:21-28). Таким образом народу израильскому было дано обетование Крещения. Это знамение служит удостоверением того, что силой и властью Крещения мы освободились от египетского плена, то есть от рабства греху, и наш фараон, то есть дьявол, будет потоплен, хотя и тогда не перестанет нас испытывать и досаждать нам. Но как тот египтянин не остался в морской пучине, а был выброшен на берег и всё ещё внушал страх детям Израиля, хотя и не мог причинить им вреда [Исх 14:30], так и наш адский враг потрясает оружием и всё ещё грозит нам, хотя не может одержать победу.

В облаке был явлен образ очищения. Как тогда наш Господь укрыл израильтян облаком, даруя им прохладу и защищая от слишком сильного, палящего зноя (Числ 9:15), так и в крещении нам дано укрытие и защита кровью Иисуса Христа, дабы ярость Суда Божьего не обратилась на нас, как испепеляющий огонь.

В то время это таинство было ещё непонятно большинству людей. Однако помимо этих двух даров благодати обрести спасение невозможно. Поэтому Бог не захотел, чтобы праотцы, принятые Им в усыновление как наследники, оказались лишены знамений и таинственных знаков того и другого.

 

10. Теперь становится ясно, насколько ошибочно распространяемое и поддерживаемое многими учение о том, что крещение освобождает нас от первородного греха и порчи естества, перешедших от Адама на все последующие поколения, и восстанавливает в нас ту изначальную праведность, какой обладал бы Адам, если бы сохранил данную ему при сотворении непорочность. Подобные учители никогда не понимали, что такое первородный грех, изначальная праведность и благодать Крещения. Мы уже доказывали ранее (/2/1.8), что первородный грех есть извращение и порча нашего естества, которая, во-первых, навлекает на нас гнев Бога и осуждение, а во-вторых, порождает в нас то, что Писание называет «делами плоти» (Гал 5:19). Эти два следствия надлежит рассмотреть по отдельности.

Во-первых, будучи извращены и порочны во всех частях нашей природы, мы с полным основанием по причине одной этой порочности отвержены и осуждены Богом. Ибо для Него неприемлемо ничто, кроме праведности, невинности и чистоты. Даже младенцы от чрева матери наследуют эту порочность, и хотя она ещё не успела произвести в них плоды нечестия, тем не менее в них заключено его семя - вернее, всё их естество есть семя нечестия. По этой причине оно не может не быть мерзко и ненавистно Богу. Через крещение верующие получают удостоверение в том, что они освобождены от этого проклятия, ибо Господь, как уже было сказано, обещает в этом знаке полное и совершенное прощение грехов, то есть отмену как самой вины, которая должна была быть нам вменена, так и наказания, положенного за вину. Таким образом верующие обретают праведность - но лишь в той мере, в какой народ Божий может стяжать её в земной жизни. Другими словами, вера вменяется людям в праведность, поскольку Господь по своему милосердию соглашается считать нас праведными и невинными.

 

11. Второе следствие первородного греха, которое нам надлежит рассмотреть, - это порочность, никогда не перестающая в нас действовать, но непрерывно приносящая новые плоды, то есть вышеупомянутые «дела плоти». В этом она подобна раскалённой печи, постоянно извергающей искры и пламя, или ключу, непрестанно изливающему свои воды. Ибо вожделение никогда полностью не угасает и не иссякает в людях до тех пор, пока смерть не избавит их от смертного тела, а вместе с ним и от них самих. Крещение несомненно обещает нам, что наш фараон будет потоплен и плоть умерщвлена - но не так, чтобы вообще не докучать нам более, а лишь настолько, чтобы не одержать над нами победу. Ибо пока мы живём в темнице тела, остатки греха будут пребывать в нас. Но если мы силою веры станем придерживаться того обетования, которое Бог даёт нам в крещении, они не смогут господствовать и царить над нами.

Однако пусть никто, услышав о том, что грех всё ещё пребывает в нас, не обманывается и не льстит себя надеждой на собственную праведность. Мы говорим это не для того, чтобы люди, вообще чрезмерно склонные ко злу, могли успокоиться в своих грехах, а лишь для того, чтобы терзаемые и мучимые плотским вожделением не отчаивались и не впадали в безнадёжность. Пусть лучше думают, что ещё находятся в пути, и радуются уже тому, что день ото дня чувствуют, как ослабевают в них вожделения, пока не достигнут конца пути, то есть последнего освобождения от плоти, которое свершится вместе с окончанием этой смертной жизни. А до той поры пусть не прекращают решительной борьбы и наберутся мужества, чтобы идти вперёд и добиваться победы, не давая себе послабления. И когда после долгих трудов они опять встретятся с великими препятствиями, пусть это побудит их лишь умножить усилия.

Итак, нам следует знать и помнить, что мы крещены в умерщвление плоти, которое начинается в нас с самого крещения и продолжается во все дни земной жизни. Однако полностью оно совершится тогда, когда мы из этой жизни уйдём к Господу.

 

12. Рассуждая таким образом, мы лишь повторяем то, что утверждает св. Павел в седьмой главе Послания к римлянам. Ранее он говорил о праведности по благодати. Но так как некоторые нечестивцы могли заключить из его учения, что нам дозволено жить в своё удовольствие, коль скоро наши дела не являются заслугой в очах Бога [Рим 6:1,15], он добавляет: все те, кто облёкся в праведность Христа, в то же время возрождаются его Духом, и в крещении мы имеем залог этого возрождения [6:3 сл.]. Поэтому апостол призывает верующих не позволять греху властвовать в их телесных членах. Но св. Павлу было известно о немощи верующих. И для того чтобы они не падали духом, он добавляет в утешение, что они более не подлежат Закону [Рим 6:14]. С другой стороны, некоторые могли бы истолковать его слова о неподвластности христиан Закону в том смысле, что теперь им всё позволено. Поэтому апостол объясняет, в чём заключается отмена Закона и в чём следование ему. Итог рассуждений св. Павла таков: мы освобождены от суровости Закона, чтобы принадлежать Христу; а служение Закона в том, чтобы указать нам на нашу греховность и заставить нас признать собственную немощь и ничтожество. Но так как испорченность нашего естества отнюдь не очевидна для плотского человека (который следует своим вожделениям, не ведая страха Божьего), апостол приводит в пример самого себя, возрождённого Духом Божьим. Он говорит, что вынужден постоянно бороться с остатками своей плотскости и чувствует себя пленником греха. Не давая ему полностью повиноваться закону Божьему [Рим 7:18-23], плотская греховность заставляет его горько сожалеть о своём несчастье и молить об освобождении (Рим 7:24).

Но если дети Божьи являются пленниками на протяжении всей земной жизни, они не могут не тревожиться при мысли о грозящей им опасности. В утешение им св. Павел говорит, что живущим в Иисусе Христе ныне нет никакого осуждения (Рим 8:1). Тем самым он хочет сказать, что те, кого Бог единожды принял в благодать, причастил Иисусу Христу и ввёл в общину верующих через крещение (при условии, что они будут неотступно следовать вере), его судом оправданы и признаны невиновными, хотя грех продолжает восставать против них, более того - живёт в них.

Таким образом, мы слово в слово следуем учению св. Павла, когда утверждаем, что в крещении грех отпускается в отношении вины, однако остаётся в отношении материи во всех христианах вплоть до смерти (Августин. Проповеди, 151 (MPL, XXXVII, 814 p.)).

 

13. Крещение служит исповеданию нашей веры перед людьми следующим образом. Оно есть знак, коим мы заявляем о своём желании быть причисленными к народу Божьему; свидетельствуем о согласии со всеми христианами в служении единому Богу и одной религии; и наконец, публично утверждаем нашу веру, дабы Бог был не только прославлен в наших сердцах, но и громко восхвалён нашими устами и всеми членами тела, насколько это возможно. Так всё, чем мы обладаем, обращается на служение славе Божьей, которой ни в чем не должно быть недостатка. А наш пример побуждает к тому и других.

Именно это имел в виду св. Павел, когда спрашивал у коринфян, не во имя ли Христа они крестились (1 Кор 1:13). Он хотел сказать, что в крещении они предали и посвятили себя Христу, признали Его своим Господом и Учителем и связали себя перед людьми обязательством веровать в Него. Так что теперь они не могут исповедовать никого, кроме Него одного, если не хотят отречься от исповедания, принятого ими в крещении.

 

14. Теперь, когда мы объяснили цель и причину, по которой Господь установил и предписал совершение крещения, нетрудно показать, как мы должны его применять и принимать. Ибо коль скоро оно дано нам в поддержку и утешение и в укрепление нашей веры, надлежит принимать его словно из рук самого Творца. Мы должны быть твёрдо уверены в том, что именно Он обращается к нам через этот знак: именно Он очищает нас и уничтожает самоё память о наших грехах; именно Он делает нас причастниками своей смерти, разрушая и умерщвляя силу Сатаны и нашего вожделения; более того, Он и мы становимся едины, чтобы посредством такого соединения мы были усыновлены Богу. Мы должны неколебимо верить, что Он так же истинно и реально творит всё это в нашей душе, внутри неё, как вода снаружи обливает и омывает тело. Ибо несомненное правило Таинства - аналогия, или сравнение, когда в телесных вещах мы зрим и мыслим духовные сущие как бы предстоящими перед нашим взором, потому что Господу было угодно явить их нам в телесных образах. Это происходит не потому, что дары благодати сопряжены с таинством или сообщаются его действием, а только потому, что таинство есть знак и печать, которыми Господь свидетельствует о своей воле. А именно о том, что Он хочет даровать нам все эти вещи; не развлекает нас пустым и обманчивым зрелищем, но ведёт к духовной реальности, в действительности исполняя то, что обещано в образе.

 

15. Это видно на примере сотника Корнилия, который, получив прощение грехов и видимые плоды Св. Духа, тем не менее после этого крестился (Деян 10:48). Крестился же не для того, чтобы получить более полное прощение через крещение, но для большей твёрдости веры и её умножения благодаря полученному залогу. Кое-кто, быть может, возразит: если прощение грехов даётся не крещением, то почему тогда Анания велел св. Павлу креститься и тем самым омыть свои грехи (Деян 9:17) [Деян 22:16]? На это я отвечу так: сказано, что когда мы принимаем, обретаем и стяжаем то, что по свидетельству нашей веры даётся нам от Бога, то тогда либо впервые начинаем познавать даруемое, либо, познав его прежде, удостоверяемся в нём. Поэтому слова Анании означают следующее: Павел! Крестись, дабы обрести уверенность в том, что твои грехи прощены, потому что в крещении Господь обещает прощение грехов. Крестись и не сомневайся.

Я вовсе не имею в виду умалить силу крещения, ибо постольку, поскольку Бог действует через внешние средства, истина и действительность соединены со знаком. Но мы получаем от этого только то, что принимаем в вере. Если у нас нет веры, то таинство становится свидетельством нашей неблагодарности и обвиняет нас перед Богом в неверии в данное Им обетование. Но в той мере, в какой крещение есть знак и печать нашего исповедания, оно свидетельствует о том, что наше упование устремлено на милосердие Божье, а наша чистота заключается в прощении грехов, которое подаётся через Иисуса Христа. Оно удостоверяет наше вступление в Церковь Божью, чтобы в единстве и согласии веры и любви мы жили одной жизнью со всеми верующими. Именно это имел в виду св. Павел, когда говорил, что все мы одним Духом крестились в одно тело (1 Кор 12:13).

 

16. Итак, мы утверждаем, что таинство надлежит считать исходящим не от рук того, кто его совершает, а от рук самого Бога как его истинного Подателя. Если наше утверждение верно, из него можно заключить, что достоинство служителя, совершающего обряд, ничего не прибавляет к таинству и не отнимает от него. Как в обыденной жизни для нас не имеет значения, кто передаст письмо, если почерк и печать отправителя нам известны, так и здесь нам достаточно узнать руку и печать Господа в его таинствах, через кого бы они ни подавались.

Тем самым опровергается и устраняется заблуждение донатистов, которые измеряли и оценивали действительность и силу таинства исходя из достоинства служителя. А в наши дни анабаптисты отрицают действительность крещения потому, что оно было совершено неверными идолопоклонниками в царстве папы. На этом основании они яростно требуют вторичного крещения. Против подобного безумного требования анабаптистов у нас есть сильный довод: следует помнить о том, что мы крестились не во имя какого-то человека, но во имя Отца, Сына и Святого Духа, и что крещение даётся не человеком, а Богом, кто бы ни совершал внешний обряд. Поэтому как бы невежественны и богохульны ни были крестившие, они крестили нас не в причастность к их собственному невежеству и нечестию, но в веру в Иисуса Христа. Ибо призывали они не своё имя, но имя Бога и ничьё другое. Но если крещение - от Бога, оно несомненно заключает в себе обетование прощения грехов, умерщвления плоти, духовного животворения и причастности Христу.

Точно так же, когда у евреев священники совершали обрезание, то даже если они были нечестивыми отступниками, это нисколько не вредило обрезанным и не делало знак столь бесполезным, чтобы можно было говорить о необходимости его повторения. Достаточно было возвратиться к чистому первоистоку.

Они заявляют, что крещение должно совершаться в собрании верных Богу. Но это не значит, что если поблизости окажется порочный человек, вся сила крещения уничтожается. Когда мы учим о том, что надлежит делать для сохранения незапятнанной чистоты и целостности крещения, мы отнюдь не считаем, что его извращение идолослужителями отменяет Божье установление. Так, в древности обрезание, даже будучи запятнано множеством суеверий, всё равно признавалось печатью благодати Божьей. И святые цари Иосий и Езекия, собрав со всего Израиля возмутившихся против Бога, не принуждали и не побуждали их к повторному обрезанию [4 Цар 18, 22-23].

 

17. Наши противники спрашивают, какую веру имели мы на протяжении многих лет после крещения. Тем самым они пытаются сделать вывод, что наше крещение напрасно и не даёт освящения, если только слово обетования не принимается в вере. На этот вопрос мы ответим, что действительно долгое время пребывали в слепоте и неверии и не воспринимали обетование, данное нам в крещении. Однако само обетование, идущее от Бога с тех самых пор, неизменно оставалось твёрдым и верным. Даже если бы все люди оказались лжецами и неверными, Бог не перестал бы быть верен [Рим 3:3]. Даже если бы всех постигли гибель и суждение, Иисус Христос остался бы спасением. Итак, мы признаём, что на протяжении всего этого времени крещение не приносило нам пользы, потому что мы презирали данное в нём обетование, без которого оно ничто. Но теперь благодаря Богу мы начали исправляться и обвиняем себя в слепоте и жестокосердии, потому что так долго проявляли неблагодарность по отношению к доброте Бога. Однако мы отнюдь не считаем, что его обетование уничтожилось. Бог в крещении обещает простить грехи и несомненно выполнит своё обещание верующим. Оно дано нам в крещении - так примем его с верой. Да, оно долго оставалось в бездействии по причине нашего неверия; так обретём его вновь через веру.

Поэтому и Господь, побуждая еврейский народ к покаянию, не требует повторного обрезания тех, кто был обрезан нечестивцами и святотатцами, - а также сам прожил какое-то время в подобном нечестии, - но ожидает от них одного лишь сердечного обращения. Ибо хотя они нарушили завет с Богом, тем не менее изначально печать этого завета осталась неизменно твёрдой и нерушимой. Поэтому Бог принимал их обратно при том единственном условии, чтобы они покаялись и подтвердили Завет, некогда скреплённый обрезанием, пусть даже оно было осуществлено нечестивыми священниками и извращено их собственным нечестием вплоть до полного угасания его действия.

 

18. Наши противники полагают, что пускают в нас горящую стрелу, когда ссылаются на повторное крещение св. Павлом тех, кто уже был однажды крещён Иоанновым крещением (Деян 19:2-7). Согласно нашему исповеданию, крещение св. Иоанна тождественно крещению, данному нам. Но если те, кто прежде был несведущ, а потом получил наставление в правильной вере, подверглись второму крещению, тогда крещение без истинного учения должно считаться недействительным. Тогда и мы должны быть крещены заново в истинную веру, которую только сейчас начинаем постигать.

Некоторые думают, что первое крещение было совершено неким заблудшим учеником Иоанна, крестившим людей не в истину, а, скорее, в нелепые суеверия. Такая поправка делается на том основании, что они даже не слыхали, есть ли Дух Святой; но св. Иоанн не мог оставить их в подобном неведении. Однако представляется неправдоподобным, чтобы даже вовсе не крещёные евреи не имели никакого понятия о Духе, столь часто упоминаемом в Писании. Поэтому они отвечают, что слова «мы даже и не слыхали, есть ли Дух Святый» следует понимать так, что они не слыхали о том даровании Св. Духа ученикам Христа, о котором спрашивал св. Павел.

Что касается меня, то я согласен с тем, что первое крещение, полученное эфесянами, было подлинным крещением св. Иоанна и тем же самым, что и крещение Иисуса Христа. Однако я отрицаю, что они подверглись второму крещению. Что же тогда означают слова «они крестились во имя Господа Иисуса» (Деян 19:5)? Некоторые толкуют их таким образом, что св. Павел наставил их в истинном и благочестивом учении (Zwingli H. De vera et falsa religione). Я предпочитаю более простое объяснение: св. Павел здесь говорит о крещении Святым Духом, то есть о видимых дарах Св. Духа, сообщаемых возложением рук. Подобные дары довольно часто называются в Писании крещением. Например, сказано, что в день Пятидесятницы апостолы вспомнили слова Господа о крещении Духом и огнём (Деян 1:5). И св. Павел сообщает, что благодать, сошедшая через него на Корнилия и его семью, напомнила ему о тех же самых словах (Деян 11:16).

Всё это отнюдь не противоречит сказанному далее: «Когда Павел возложил на них руки, нисшёл на них Дух Святый» [Деян 19:6]. Ибо св. Лука сообщает здесь не о двух разных событиях, а просто следует обычной у евреев манере повествования: сперва называется событие в целом, а затем излагаются подробности. Это очевидно из самого текста. Так, сказано: «Услышавши это, они крестились во имя Господа Иисуса, и когда Павел возложил на них руки, нисшёл на них Дух Святый». Эта фраза описывает характер такого крещения. Если бы первое крещение было отменено и уничтожено неведением крещёных, так что возникла бы необходимость повторного крещения, то в первую очередь следовало бы заново крестить самих апостолов: ведь после своего крещения они в течение трёх лет имели весьма слабое представление об истинном учении. А что сказать о нас? Никаких морей не хватит для того, чтобы заново крестить всех, кого Господь ежедневно исправляет по причине их неведения.

 

19. Думаю, что сила, достоинство, польза и цель этого таинства были разъяснены достаточно подробно. Что касается его внешнего обозначения, то хотелось бы видеть надлежащее почтение к чистому установлению Иисуса Христа, исключающее дерзость со стороны людей. Например, как если бы крещение водой по предписанию Иисуса Христа было достойно осуждения и поэтому не представляло ценности, было изобретено торжественное благословение, а лучше сказать заговор или заклинание, оскверняющее истинное освящение воды (Булла папы Мартина V «Inter cunctos» (1418)). Затем к нему добавились восковая свеча и елей (Decretum Gratiani III, De consecratione, dist. 4, c. 70).

Начали считать, что дуновение, призванное заговорить дьявола, открывает врата крещению (Псевдо-Августин. О символе веры (проповедь катехизируемым), I, c. 1-2 (MPL, XL, 628); Decretum Gratiani III, De consecratione, dist. 4, c. 53, 61 p.). И хотя древнее происхождение этих нелепых изобретений известно, вполне законно отвергнуть всё, что люди осмелились добавить к установлению Иисуса Христа. К тому же дьявол, видя, насколько легко и беспрепятственно принимался этот обряд от начала евангельских времён по причине безумного легковерия мира, принялся изощряться в ещё более грубых насмешках. Отсюда пошли и плевки, и прочие нелепости (Decretum Gratiani III, De consecratione, dist. 4, c. 68), позорящие и оскверняющие крещение. Пусть же этот опыт послужит нам уроком той истины, что нет большей и надёжнейшей святости, чем во всём придерживаться установленного авторитетом Иисуса Христа.

Итак, было бы гораздо лучше оставить весь этот фарс и мишурный блеск, ослепляющий глаза простецов и отупляющий их разум. Пусть принимающий крещение предстанет перед Церковью и целиком отдастся Богу в молитвах; пусть при этом будет прочитано исповедание веры и произнесено всё, что может быть произнесено при крещении. И пусть обряд совершится просто, как того требует Писание: будут провозглашены обетования, данные в крещении, и затем состоится само крещение во имя Отца, Сына и Святого Духа, посылаемое молитвами и действием благодати в завершение таинства. Так не будет упущено ничего из его сути и заповеданный единственно Богом обряд засияет во всей чистоте, освобождённый от посторонней скверны.

Что же касается того, погружать ли крещаемого в воду целиком или только окроплять его водой, это не имеет никакого значения. Решение данного вопроса должно быть оставлено свободному выбору Церквей в зависимости от местных особенностей, ибо знак таинства равно представлен и в том и в другом случае. Правда, греческое слово «крестить» - baptizo -означает «погружать», как не подлежит сомнению и тот факт, что именно полное погружение в воду издревле практиковалось в Церкви.

 

20. Здесь нужно предупредить, что совершение крещения или Вечери Господней частным лицом неправомерно, ибо то и другое относится к общественному служению. Иисус Христос повелел крестить не женщинам и не частным лицам, но возложил эту обязанность на тех, кого поставил апостолами. И когда Он заповедал ученикам делать при совершении Вечери то же, что сделал Сам, то, без сомнения, Иисус хотел наставить их, что по его примеру у них должен быть один человек который распределял бы таинство среди других [Мф 28:19].

Издавна, почти от начала Церкви утвердившийся обычай, согласно которому в отсутствие служителя частное лицо может крестить находящегося при смерти ребёнка (Тертуллиан. О крещении, XVII, 2 (MPL, I, 1327 p.); Decretum Gratiani III, De consecratione, dist. 4, c. 21), не имеет под собой никакого основания. Сами древние, которые следовали этому обычаю или терпели его, не были уверены в том, что поступают правильно. Так, св. Августин отзывается о нём с сомнением и не может решить, нет ли здесь греха (Августин. Против письма Пармениана, II, XIII, 29 (MPL, XLIII, 71)). Что касается женщин, то уже при Августине на Карфагенском соборе было решено, что они не имеют права крестить под страхом отлучения (Statuta ecclesiastica antique, c. 99-100; Collectio pseudo-isidoriana (MPL, LXXXIV, 287); Decretum Gratiani III, De consecratione, dist. 4, c. 20).

Наши противники возражают, что если ребёнок умрёт некрещёным, он будет лишён благодати возрождения. В ответ я скажу, что это глупость. Бог объявляет, что примет наших детей и будет считать их своими ещё до их рождения, обещая быть после нас Богом нашего потомства [Быт 17:7]. Именно в этом слове заключено их спасение. Было бы слишком явным богохульством отрицать, что Его обетования достаточно для исполнения обещанного.

Лишь немногие понимают, насколько пагубно это неверное представление, будто крещение является необходимым условием спасения. Поэтому люди слишком легко дают ему утвердиться. Между тем, если считать, что все не прошедшие через погружение в воду обречены на осуждение, то наше положение хуже, чем положение древнего народа: ведь благодать Божья у нас оказывается ещё более ограниченной, чем во времена Закона. В результате может сложиться впечатление, что Иисус Христос пришёл не исполнить обетования, а уничтожить их. Ведь обещание спасения было действительно прежде восьмого дня, ещё до принятия обрезания, а теперь оно оказалось бы не имеющим силы без помощи внешнего знака.

 

21. От самых древних учителей нам известно, каков был обычай Церкви ещё до рождения св. Августина. В первую очередь нужно назвать Тертуллиана, который пишет, что женщине непозволительно говорить в Церкви, учить, крестить и приносить дары, дабы не узурпировать никаких мужских обязанностей и менее всего обязанностей священника (Тертуллиан. О крещении, XVII (MPL, I, 1328)).

Другого надёжного свидетеля мы имеем в лице Епифания, который упрекал Маркиона в грубой ошибке за то, что он позволял женщинам крестить (Епифаний. Панарион, или ларец против ересей, XLII, 4; LXXIX, 3 (MPG, XLI, 699 p.; XLII, 745 p.)). Нетрудно указать, каков будет ответный довод: дескать, обычная практика отличается от чрезвычайных случаев. Однако Епифаний, называя позволение женщинам крестить насмешкой, не приводит исключений. Отсюда следует, что он настолько осуждал это злоупотребление, что не допускал для него никаких оправданий. Равным образом в третьей книге указанного сочинения, где говорится о том, что даже Деве Марии не было дозволено совершать крещение, он не ставит каких-либо ограничений этому правилу.

 

22. Ссылки на пример Сепфоры [Исх 4:25] в данном случае безосновательны. Ибо наши противники указывают на то, что она обрезала своего сына и Ангел Божий был тем удовлетворён. Отсюда они делают нелепый вывод, что поступок Сепфоры был одобрен Богом. На том же основании следовало бы сказать, что и служение разнообразным богам, установленное в Самарии переселенцами с Востока, было угодно Богу, поскольку после этого прекратились нападения диких зверей [4 Цар 17:25-33].

Однако с помощью многих убедительных доводов нетрудно показать, что усматривать в поступке той безумной женщины пример для подражания - полная несуразность. Если я скажу, что то был единичный акт, который отнюдь не следует превращать в правило, и что к тому же мы нигде не читаем о том, чтобы священникам была дана прямая заповедь совершать обрезание (чем нынешнее крещение отличается от тогдашнего обрезания), этого, возможно, будет достаточно, чтобы заставить замолчать людей, допускающих женщин к совершению крещения. Ибо Иисус Христос ясно сказал: «Идите, научите все народы, крестя их» (Мф 28:19). Он устанавливает лишь одних служителей таинства - тех самых, кому поручает проповедовать Евангелие. А коль скоро это так и к тому же, по свидетельству апостола, никто не должен сам собой принимать эту честь, не имея призвания от Бога, как Аарон [Евр 5:4], тогда всякий совершающий крещение без законного призвания бесчестно присваивает себе чужое служение.

Св. Павел утверждает, что всё совершаемое не по вере, в сомнении - даже такие незначительные дела, как еда и питьё, - есть грех (Рим 14:23). В таком случае позволение женщинам крестить является великим грехом, ибо совершенно очевидно нарушает данное Христом правило. А мы знаем, что разъединять то, что соединил Бог, - святотатство [Мф 19:6; Мк 10:9].

Но оставим всё это. Замечу лишь, что читатели должны принять во внимание следующее: жена Моисея менее всего стремилась к тому, чтобы послужить Богу. Увидев, что её ребёнку грозит смертельная опасность, она сетует и ропщет, и швыряет его крайнюю плоть на землю, оскорбляя мужа и восставая против Бога. Короче, все её поступки продиктованы неистовством настолько неукротимым, что она гневается на Бога и на мужа, будучи вынуждена пролить кровь своего сына. Но даже если бы в остальном она вела себя благопристойно, всё равно следует считать непростительной дерзостью, что она осмелилась совершить обрезание сына в присутствии Моисея - лучшего из пророков Божьих, не имеющего себе равных в Израиле. Это было не более позволительно, чем если бы сегодня женщина совершала крещение в присутствии епископа.

В конечном счёте все эти вопросы разрешатся, когда из сознания людей будет исторгнута нелепая фантазия: дескать, рай закрыт для младенцев, если они не получили крещения. Но мы уже сказали о том, что оскорбляем Божью истину, если не довольствуемся ею: ведь она сама по себе обладает полной и неповреждённой силой спасения. Таинство было добавлено позднее, как печать - не для того, чтобы сообщить силу обетованию (как если бы оно само по себе было бессильным), но лишь для того, чтобы удостоверить его в наших глазах и избавить нас от сомнений. Отсюда следует, что рожденные от христиан младенцы получают крещение не для того, чтобы сделаться детьми Божьими (словно прежде они не принадлежали Богу и были чужды Церкви), а для того, чтобы этот торжественный акт удостоверял их принадлежность к Телу Церкви, к ней уже принадлежащих. Так что если с нашей стороны нет пренебрежения к знаку, мы вне всякой опасности.

Поэтому мы можем лучше всего почтить это Божье установление тем, что не будем принимать таинства в ином месте, кроме предназначенного для них Богом. А Бог доверил совершение таинств Церкви. Когда же мы не имеем возможности получить их от Церкви, не нужно думать, будто благодать Св. Духа столь неразрывно связана с ними, что её нельзя получить в силу одного лишь слова Божьего.



 

Глава XVI 

О ТОМ, ЧТО КРЕЩЕНИЕ МЛАДЕНЦЕВ ПОЛНОСТЬЮ СООТВЕТСТВУЕТ УСТАНОВЛЕНИЮ ИИСУСА ХРИСТА И ПРИРОДЕ ЗНАКА

 

1. Мы видим, что некоторые неразумные люди выступают против крещения младенцев, считая его не Божьим установлением, а человеческим нововведением, вошедшим в обычай не раньше послеапостольского времени. В связи с этим я полагаю весьма необходимым прийти на помощь людям неучёным и опровергнуть лживые возражения, которыми эти искусители могли бы поколебать Божью истину в сердцах простецов, не слишком искушённых в противостоянии подобным измышлениям и уловкам.

Их обычный довод на первый взгляд выглядит весьма убедительно: они якобы хотят лишь одного - чтобы слово Божье сохранялось во всей его полноте и целостности и не подвергалось каким-либо добавлениям или изъятиям. Те же, кто впервые ввёл крещение младенцев, произвели добавление, не имея на то никакого позволения. Мы готовы признать их довод достаточным, если они сумеют доказать свой тезис о человеческом, а не божественном происхождении крещения младенцев. Но если, напротив, мы ясно докажем, что они ложно и неправомерно называют это установление, всецело основанное на Слове Божьем, человеческим преданием, что останется от их доводов? Один лишь дым!

Итак, попробуем отыскать первоначало крещения младенцев. Если окажется, что оно порождено людской дерзостью, тогда, согласен, следует отказаться от него и восстановить подлинное правило, предписанное Господом. Ведь если таинства не будут опираться на Слово Божье, они вовсе лишатся оснований. Но если мы обнаружим, что крещение младенцев совершается по воле Божьей, остережёмся оскорблять Бога хулой, возводимой на его установление.

 

2. Прежде всего между верующими должно быть решено, что правильное понимание знаков, или таинств, завещанных и заповеданных Господом своей Церкви, состоит не во внешней, обрядовой стороне, но зависит главным образом от обетований и духовных тайн, которые Господь пожелал отобразить в этих обрядах. Поэтому если мы хотим понять, что есть крещение и что оно заключает в себе, нельзя останавливаться на одной лишь воде и внешней процедуре. Необходимо подняться мыслью к Божьим обетованиям, данным в обряде, и к тем внутренним, духовным вещам, которые в нём представлены. Если мы выполним эти условия, то постигнем истину и сущность крещения, а также цель окропления водой и его пользу для нас. Но если, напротив, мы пренебрежём этими вещами, то исключительно и всецело прилепимся разумом к внешнему рассмотрению и никогда не поймем ни действия крещения, ни его важности, ни значения воды, ни её глубинного смысла. Это утверждение не нуждается в долгих доказательствах: оно столь ясно и подробно изложено в Писании, что не может вызывать сомнений или недоразумения среди христиан.

Таким образом, нам остаётся определить, какое из вложенных в крещение обетований выражает его сущность. Писание учит, что в нём, в первую очередь в крещении, представлено прощение наших грехов и очищение нас от них, обречённое пролитием крови Иисуса Христа. Далее в нём явлено умерщвление нашей плоти, которое мы получаем, приобщаясь к смерти Христовой, чтобы воскреснуть к новой жизни в невинности, святости и чистоте.

Отсюда мы понимаем, что, во-первых, внешний материальный знак есть лишь изображение более возвышенных и превосходных вещей. Чтобы их постигнуть, мы должны обратиться к Слову Божьему, в котором заключена вся сила и действенность (vertu) знака. Оно раскрывает нам, что означаемое и изображённое - это очищение нас от грехов, умерщвление плоти и участие в духовном возрождении, которое должно свершиться во всех детях Божьих. Во-вторых, Слово Божье свидетельствует о том, что все эти вещи сокрыты в Иисусе Христе и имеют своё основание в Нём одном. Таково общее понимание крещения, к которому может быть сведено всё сказанное о нём в Писании. Мы не коснулись лишь одного его аспекта: крещение представляет собой также печать, которой мы свидетельствуем перед людьми, что Господь есть наш Бог и мы причислены к его народу.

 

3. Так как прежде чем было введено крещение, у народа Божьего вместо него было принято обрезание (во времена Ветхого Завета), то нам следует рассмотреть, в чём сходство и в чём различие между этими двумя знаками. Тогда мы сумеем понять, каким образом можно от одного перейти к другому.

Давая Аврааму заповедь обрезания, Господь предваряет своё веление словами о том, что хочет быть его Богом и Богом его потомков (Быт 17:7,10). Он называет Себя Богом всемогущим и Вседержителем, полнотой и источником всех благ. В этих словах заключено обетование вечной жизни. Именно так толкует их наш Господь Иисус Христос, когда в споре с саддукеями, пытаясь убедить их в бессмертии и воскресении верующих, ссылается на то, что Отец именует Себя Богом Авраама: «Бог же не Бог мёртвых, но живых» (Мф 22:32; Лк 20:38). По той же причине и св. Павел во второй главе Послания к эфесянам говорит, что поскольку те прежде не знали обрезания, то были в то время без Христа, чужды заветов обетования, не имели надежды и были безбожниками (Эф 2:12). Тем самым он указывает на обрезание как на свидетельство всего названного и хочет показать эфесянам, из какой пропасти вызволил их Господь. Но первой ступенью приближения к Боту и вступления в жизнь вечную является прощение грехов. Отсюда следует, что обрезание соответствует крещению в обетовании нашего омовения и очищения.

Далее Господь возвещает Аврааму о своём желании видеть его ходящим перед Собой в целостности и непорочности. В этих словах подразумевается не что иное, как умирание и воскрешение к новой жизни. А чтобы не оставалось никаких сомнений в том, что обрезание есть знак и символ смерти, Моисей поясняет это в десятой главе Второзакония. Он призывает народ Израильский обрезать крайнюю плоть сердца своего в Господе, ибо они избраны Богом среди всех народов земли (Втор 10:15-16). Господь, избрав потомство Авраама своим народом, повелел ему совершить обрезание. Моисей же говорит, что израильтяне должны быть обрезаны в сердце своём, и тем самым поясняет, в чем состоит истина плотского обрезания (Втор 30:6). А чтобы люди не искали такого умерщвления плоти собственными силами, Моисей учит, что оно производится в нас действием божественной благодати. Все эти вещи так часто повторяются у пророков, что нет нужды долго рассуждать о них.

Итак, обрезание - подобно крещению - заключало в себе обращённое к праотцам обетование прощения грехов и умерщвления плоти, дабы им возродиться к праведной жизни. Наконец, подобно тому как Христос, будучи исполнением обетований, именуется основанием крещения, так Он же является и основанием обрезания. Поэтому именно Он был обещан Аврааму, а в Нём - благословение всем земным племенам. Как если бы Господь сказал, что вся земля, будучи сама по себе проклята, благословится через Него [Быт 12:2-3]. Печатью и подтверждением этой благодати и стал знак обрезания.

 

4. Теперь уже нетрудно судить о том, в чём эти два знака - обрезание и крещение - совпадают, а в чём разнятся. Обетование, которое мы назвали внутренней силой таинства, одно и то же и там и здесь: это милосердие Божье, прощение грехов и вечная жизнь. Общим для обоих знаков является также означаемое: это наше очищение и умерщвление. Причина и основание как обрезания, так и крещения - Христос: именно в Нём они получают подтверждение и исполнение. Отсюда следует, что в отношении внутреннего таинства (в коем одном, как было сказано, заключена сущность таинств) между ними нет никакого различия. Вся разница только во внешнем обряде, то есть в самой незначительной части таинств, ибо их существо зависит от Слова и от обозначенной ими, представленной в них реальности. Поэтому можно сделать вывод, что всё принадлежащее обрезанию принадлежит и крещению, за исключением внешнего, видимого обряда.

К такому же выводу подводит нас и правило св. Павла: всё Писание должно измеряться мерою веры (Рим 12:3-6), а вера всегда обращена к обетованиям. И в самом деле, истина здесь предстаёт перед нами в непосредственной близости. Как для евреев обрезание служило печатью их принятия в качестве народа Божьего и того, что Господь есть их Бог, и таким образом было для них первым, внешним знаком вступления в Божью Церковь, - так и для нас крещение служит знаком вступления в Церковь Господа. Тем самым мы заявляем о своей принадлежности к его народу и о признании Его своим Богом. Отсюда очевидно, что крещение и обрезание состоят в отношении преемственности.

 

5. Если теперь спросить, надлежит ли совершать для младенцев таинство крещения как принадлежащее им по велению Бога, найдётся ли настолько безрассудный человек, который в ответ будет твердить лишь о воде и видимом обряде, не обращая внимания на духовное таинство? Если же принять в соображение именно его, то крещение несомненно и по праву принадлежит младенцам. Ибо Господь, повелев в древние времена обрезать младенцев, тем самым засвидетельствовал, что делает их причастниками всего представленного в этом знаке. В противном случае следовало бы назвать обрезание ложью и притворством, более того, обманом, что совершенно неприемлемо для верующих. Так что Господь открыто заявляет, что обрезание малого ребёнка служит подтверждением провозглашённого Им завета. Но если договор остаётся тем же, то дети христиан, вне всякого сомнения, участвуют в нём не в меньшей степени, чем дети евреев во времена Ветхого Завета. А коль скоро они участвуют в означаемом, почему у них должно быть отнято таинство, которое есть лишь изображение и знак? Если сравнить внешний знак и Слово, что надлежит считать большим и важнейшим? Поскольку знак играет служебную роль по отношению к Слову, он, разумеется, должен считаться меньшим. Но слово крещения обращено к младенцам; на каком же основании лишить их знака, который есть лишь приложение к Слову? Одного того довода вполне достаточно, чтобы заставить умолкнуть всех возражающих.

Ссылка на то, что для обрезания был назначен определённый день, - лишь пустая отговорка. Верно, Господь не связал нас точным указанием конкретного дня, как Он сделал это в отношении евреев, а предоставил нам в этом вопросе свободу. Тем не менее Он ясно выразил свою волю относительно того, каким образом младенцы должны торжественно приобщаться к его завету. Чего же ещё мы требуем?

 

6. Однако Писание ведёт нас к более очевидному знанию истины. Ибо несомненно, что завет, который некогда Господь заключил с Авраамом (сказав, что хочет быть его Богом и Богом его потомства), сегодня не менее действителен в отношении христиан, чем был прежде в отношении еврейского народа, и это слово обращено к христианам не в меньшей мере, чем было обращено к ветхозаветным праотцам. В противном случае оказалось бы, что вследствие пришествия Иисуса Христа уменьшилась и оскудела благодать и милость Божья; но говорить и слушать подобные вещи - чудовищное святотатство. И в самом деле: как дети евреев назывались семенем святым [Езд 9:2; Ис 6:13] по той причине, что были наследниками этого союза и были отделены от детей неверующих и идолопоклонников, так и дети христиан на том же основании именуются святыми, даже если только один из родителей является христианином, и отделены от всех остальных свидетельством Писания (1 Кор 7:14). Но Господь, давая Аврааму обетование этого завета, пожелал, чтобы он был засвидетельствован в малых детях посредством внешнего таинства (Быт 17:12). В таком случае чем был бы оправдан наш отказ засвидетельствовать и запечатлеть его ныне, как и в прежние времена?

И пусть не ссылаются на тот факт, что, дескать, в Писании нет указаний на другое таинство для такого свидетельства, кроме обрезания; а оно отменено. Наш ответ готов: для ветхозаветного времени Господом было предписано обрезание; однако и после отмены обрезания остаётся в силе необходимость подтверждения договора, которая касается нас так же, как и евреев. Поэтому нужно всегда быть внимательным к тому, что у нас общего и схожего с евреями, а что различно. Завет у нас общий, основания для его подтверждения схожи. Различие состоит лишь в том, что у них договор с Богом подтверждался обрезанием, а у нас для этой цели служит крещение. Оказалось бы, что если бы данное им свидетельство об их детях было отнято у нас, то пришествие Христа уменьшило Божье милосердие к нам по сравнению с тем, каково оно было в отношении евреев. Но подобное высказывание означало бы великое бесчестье для Иисуса Христа, через которого бесконечная благость Господа шире и изобильнее, чем когда-либо, явилась и распространилась на земле. Поэтому следует признать, что ныне благодать Божья не должна быть более скрытой и менее надёжной, чем под сенью Закона.

 

7. По этой причине Господь наш Иисус, желая показать, что пришёл не уменьшить, а увеличить и умножить дары Отца, благосклонно принимает и обнимает малых детей, которых к Нему принесли. Он упрекает апостолов за то, что те не хотели пускать к Нему детей, которым принадлежит Царство Небесное, а Он есть путь и врата (Мф 19:13-15) [Мк 10:13-16; Лк 18:15-17].

Но что общего, скажут нам, между этим объятием Иисуса и крещением? Ведь здесь не сказано, что Он крестил их, а только принял, обнял и молился за них. Стало быть, если следовать этому примеру Господа, нужно молиться за младенцев, а не крестить их, раз Он их не крестил. Отвечу: следует несколько лучше поразмыслить над учением Писания, чем это делают подобные люди. Ведь нельзя считать малозначащим желание Иисуса Христа, чтобы к Нему приводили детей, и причину, которой Он его объясняет: ибо таковых есть Царство Небесное. Более того, Он выражает свою волю действием, обнимая детей и молясь за них. Но если можно и нужно приводить детей к Иисусу Христу, почему не позволено крестить их? Ведь оно есть внешний знак, посредством которого Иисус Христос свидетельствует о нашем общении и соединении с Ним! Если детям принадлежит Царство Небесное, как можно отказывать им в знаке нашего вхождения в Церковь и объявления наследниками Царства Божьего? Не допускаем ли мы крайней несправедливости, отталкивая тех, кого Господь призывает к Себе? Отказывая им в том, что Он даёт им? Закрывая перед ними двери, которые Он открывает? И если отделять крещение от того, что сделал Иисус Христос, что должно быть весомее: тот факт, что Иисус Христос их принял, возложил на них руки в знак освящения и помолился за них, свидетельствуя тем самым, что они принадлежат Ему, или же наше свидетельство посредством крещения об их причастности к Божественному завету?

Прочие измышления, приводимые нашими противниками для разрешения этого вопроса, и вовсе безосновательны. Так, они утверждают, что дети, о которых идёт речь, были уже подросшими, так как Иисус говорил: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне» (Тертуллиан. О крещении, XVIII (MPL, I, 1330)). Но эта отговорка совершенно очевидно опровергается Писанием, где они называются младенцами и малыми детьми, которых нужно было нести на руках (Лк 18:15; Мк 10:13). Так что слово «приходить» следует понимать в смысле «приближаться».

Отсюда видно, что злоумышляющие против истины в каждом слове выискивают повод для искажения смысла Писания.

Другие возражают, что, дескать, здесь не сказано, что Царство Небесное принадлежит детям, а сказано, что таким, как дети. Однако и это лишь отговорка. Если они правы, то почему тогда Господь указывает на принадлежность им Царства Небесного как на причину, по которой дети должны приходить к Нему? Когда Он говорит «пустите детей приходить ко Мне», то явно имеет в виду малолетних детей. А в обоснование своих слов добавляет: «ибо таковых есть Царство Небесное». Только так их и можно понять. Поэтому слово «таковых» («таких») надлежит толковать следующим образом: Царство Небесное принадлежит детям и тем, кто подобен детям.

 

8. Теперь всем ясно, что крещение младенцев - отнюдь не дерзкая выдумка людей, но со всей очевидностью опирается на Писание. Ссылка же на то, что Писание не приводит ни одного примера крещения младенцев апостолами, напротив, совершенно безосновательна. Ибо хотя прямых упоминаний о таких крещениях действительно нет, тем не менее нельзя утверждать и обратное, так как Писание, сообщая о крещении той или иной семьи, никогда не делает оговорок в отношении детей (Деян 16:33). Если же следовать логике наших противников, придётся утверждать, что доступ к Вечере Господней закрыт женщинам, потому что в Писании нет ни одного свидетельства о причащении женщин в апостольские времена [Деян 16:15,32]. Но мы в этом вопросе, как и подобает, следуем правилу веры, обращая внимание лишь на то, касается ли это установление женщин и соответствует ли допущение их к причастию намерению Господа. То же самое относится и к крещению. Размышляя о том, ради кого оно было предписано, мы обнаруживаем, что оно предназначено малым детям не менее, чем взрослым. Поэтому отказ от крещения младенцев означал бы извращение намерения Господа. Так что утверждения наших противников о том, что такой обычай возник в послеапостольские времена, - чистая ложь. Ибо нет ни одного, даже самого древнего исторического сообщения о первоначальной Церкви, которое не свидетельствовало бы о практике крещения младенцев уже в ту эпоху (Ориген. Коммент. к Рим, V, 9 (MPL, XIV, 1047); Августин. Письма, 166 (Иерониму), VII, 21 (MPL, XXXIII, 730); О Книге Бытия в буквальном смысле, X, XXIII, 39 (MPL, XXXIV, 426); Ириней. Против ересей, II, 22, 4; Киприан. Письма, 64, II, 1 (MPL, III, 1050 p.); Амвросий. Об Аврааме, II, XI, 84 (MPL, XIV, 521)).

 

9. Остаётся показать, какую пользу приносит верующим и самим детям крещение в младенческом возрасте; ибо есть люди, которые отвергают его как маловажное или совершенно бесполезное. В этом они жестоко заблуждаются. И даже если бы их ошибка состояла лишь в том, что подобным поведением они выказывают пренебрежение к предписанию Господа, касающемуся крещения, но равно действительному и в отношении обрезания, они уже заслуживали бы порицания за свою дерзость и высокомерие: ведь они безумно и безрассудно осуждают всё то, чего не способны понять своим плотским разумом.

Однако наш Господь вооружает нас дополнительными средствами опровержения их нелепого самомнения. Ибо Он не скрыл своей воли, но со всей очевидностью явил пользу этого установления, а именно: данный младенцам знак есть печать, которая подтверждает и как бы удостоверяет обетование Господа распространить своё милосердие не только на самих верующих, но и на их потомство до тысячи родов [Исх 20:6]. Тем самым, во-первых, даётся свидетельство милости Божьей в прославление и возвеличение его Имени. Во-вторых, такое свидетельство утешает верующего человека и подвигает его всецело отдаться Богу, ибо он видит, что Господь заботится не только о нём, но и о детях его и детях детей его.

И не следует ссылаться на то, что для обеспечения спасения наших детей достаточно обетования. Богу это представлялось иначе, коль скоро Он, зная немощь нашей веры, пожелал предоставить ей поддерживающее средство. И посему, даже если мы уверены в этом обетовании, наше дело - предоставить детей Богу, чтобы получить от Него знак милосердия. Для нас будет утешением и успокоением увидеть, что завет Господа запечатлён на телах наших детей.

Для самих же младенцев польза состоит в том, что христианская Церковь, признавая их членами своего тела, принимает на себя особое попечение о них. И когда они вырастут, то с большей вероятностью обнаружат склонность служить Господу, который объявил Себя их Отцом прежде, чем они познали Его, и принял их в число своего народа ещё от чрева матери. Наконец, нам следует опасаться мщения Господа, если мы не позаботимся о запечатлении наших детей знаком завета. Ибо таким образом мы отвергаем благодеяния, которые Он нам оказывает (Быт 17:14).

 

10. Вернёмся к аргументам, посредством которых злой дух тщится вовлечь многих людей в заблуждение и обман, прикрываясь мнимой верностью Слову Божьему. Рассмотрим, в чём сила всех злоумышлении Сатаны, направленных на опровержение святого установления Господня, всегда соблюдавшегося в его Церкви должным образом. Те, кого дьявол подстрекает противоречить в этом вопросе столь ясно высказанному слову Божьему, понимают полную убедительность указанного нами сходства между обрезанием и крещением. Поэтому они стараются создать видимость такого различия между этими двумя знаками, которое бы исключало что-либо общее между ними. Во-первых, они говорят о различии обозначаемого; во-вторых, о различии завета; в-третьих, о различии понятия «дети».

Своё первое утверждение они доказывают тем, что обрезание - это образ умерщвления, а не крещения. В этом мы охотно согласимся с ними, ибо их довод подтверждает нашу мысль. Ведь мы обосновываем нашу позицию именно тем, что говорим: обрезание и крещение равно представляют умирание. Отсюда мы заключаем, что крещение находится в преемственной связи с обрезанием, так как означает для христиан то же, что для евреев означало обрезание.

Что касается их второго утверждения, то оно свидетельствует об их полной одержимости злым духом, ибо ложным толкованием извращает не какое-то отдельное место, но всё Писание в целом. Они представляют нам евреев как плотский и грубый народ, будто бы не имевший иного завета с Богом, кроме относящегося к преходящей, временной жизни, и других обетовании, кроме обетования земных и тленных благ. Если бы это было правдой, осталось бы только признать этот народ стадом свиней, которых Господь пожелал откормить у кормушки, чтобы затем бросить на вечную погибель! Ибо всякий раз, когда в ответ мы указываем на обрезание и связанные с ним обетования, они тут же заявляют, что это буквальный знак и плотские обетования.

 

11. Но если обрезание - буквальный знак, то, разумеется, и крещение тоже. Ибо св. Павел во второй главе Послания к колоссянам уравнивает их в духовности, когда говорит, что во Христе мы «обрезаны обрезанием ... греховного тела плоти, обрезанием Христовым» (Кол 2:11). И тут же в пояснение добавляет, что в крещении мы были погребены со Христом [Кол 2:12]. Разве смысл этого места не в том, что исполнение крещения есть исполнение обрезания, поскольку они изображают одно и то же? Св. Павел хочет показать, что крещение для христиан есть то же самое, чем прежде было обрезание для евреев. Однако выше мы уже убедительно доказали, что обетование этих двух знаков и представленные в них тайны ни в чём не различаются; поэтому не будем более останавливаться на этом. Ограничимся тем, что призовём верующих поразмыслить: можно ли считать буквальным и плотским знак, всё содержание которого духовно и небесно?

Наши противники, однако, пытаются придать своей лжи правдоподобие, ссылаясь на некоторые места Писания. Поэтому в двух словах опровергнем их возможные возражения. Не подлежит сомнению, что важнейшие обетования, данные Господом своему народу в Ветхом Завете и составляющие суть договора, заключённого Богом с евреями, имели духовную природу и касались вечной жизни. Именно духовно они были поняты и праотцами, для которых стали источником надежды на будущую славу, а она сделалась средоточием всех их устремлений. Однако мы не отрицаем, что в то же самое время благоволение Бога к своему народу было засвидетельствовано и другими, земными и плотскими обещаниями в подтверждение духовных обетований. Так, мы видим, что, пообещав рабу своему Аврааму вечное блаженство, Бог к тому же обещает ему землю Ханаанскую в подтверждение своей милости и благосклонности (Быт 15:1-18). Именно таким образом надлежит понимать все обещания земных благ, данные еврейскому народу. Духовное обетование всегда предшествует им как основное и главное, с чем соотносится всё остальное. Я говорю об этом столь кратко потому, что этот вопрос был более полно рассмотрен в рассуждении о Ветхом и Новом Завете (/2/10).

 

12. В-третьих, наши противники говорят о различии в понятии «дети» в Ветхом и Новом Завете. Это различие таково: в те времена дети Авраама были его плотским потомством; теперь же ими называют тех, кто следует его вере. И поэтому младенцы по возрасту, которых обрезывали в ветхозаветные времена, являли в себе образ детей по духу, возрождённых Словом Божьим к нетленной жизни.

Во всём этом можно различить некий проблеск истины. Однако эти несчастные тупицы совершают ту ошибку, что, вычитав кое-какие отрывки из Писания, не додумываются рассмотреть остальное и не умеют разобрать и согласовать всё, что касается данного предмета. Мы согласны с тем, что потомство Авраама по плоти в то время замещало потомство духовное, соединённое с ним верой. Ибо мы зовёмся его детьми, хотя и не состоим в плотском родстве (Гал 4:28; Рим 4:12). Но если наши противники полагают (как это несомненно явствует из их слов), что Господь вовсе не обещал духовного благословения плотскому семени Авраама, то в этом они глубоко заблуждаются. Правильное понимание, к которому нас подводит Писание, таково: Господь дал Аврааму обетование произвести от него потомство, в коем освятятся и благословятся все народы земли, и заверил его в том, что Он есть его Бог и Бог потомков его [Быт 17:7]. Все те, кто с верою принимает Иисуса Христа, суть наследники этого обетования и потому именуются детьми Авраама.

 

13. После воскресения Иисуса Христа Царство Божье равно распространилось повсюду и открылось всем странам и народам, дабы, как сказано, многие верующие пришли с востока и с запада и возлегли в Царстве Небесном с Авраамом, Исааком и Иаковом (Мф 8:11). Тем не менее в предшествующие времена милосердие Господа обычно пребывало как бы замкнутым в среде евреев, которых Он именует своим царством, своим избранным народом, своим уделом (Исх 19:5). А во свидетельство особой милости к этому народу Господь предписал ему обрезание. Оно служило знаком того, что Он объявляет Себя Богом евреев и берёт их под свою защиту, чтобы привести в жизнь вечную. Ибо когда Бог берёт на Себя заботу о ком-либо, может ли ему чего-то не хватить?

По этой причине св. Павел, желая показать, что христиане-неевреи такие же дети Авраама, как и евреи, говорит: Аврааму вера вменилась в праведность прежде обрезания, затем он получил знак обрезания как печать праведности, чтобы стать отцом всех верующих, как необрезанных, так и обрезанных, - не только принявших обрезание, но следующих вере отца своего Авраама (Рим 4:12-10). Разве не очевидно, что здесь апостол уравнивает тех и других в достоинстве? На время, предписанное Господом, Авраам был отцом обрезанных верующих. Когда же преграда разрушилась (по слову апостола, Эф 2:24), чтобы открыть доступ в Царство Божье всем, прежде отчуждённым, он сделался также их отцом, хотя они не были обрезаны. Для них обрезанием стало крещение. А прямое замечание св. Павла о том, что Авраам не есть отец тех, кто просто принял обрезание [Рим 4:12], имеет целью поколебать пустую веру евреев во внешние обряды. Но то же самое можно сказать и о крещении в опровержение тех, кто ищет в нём только воду.

 

14. Что же в таком случае означают слова апостола, сказанные им в другом месте? А именно там, где он учит: истинные дети Авраама - не все те, кто от семени его, но только дети обетования признаются за его потомков (Рим 9:7)? Может показаться, будто этими словами апостол заключает, что происхождение от плотского семени Авраама не имеет значения. Однако здесь мы должны тщательно рассмотреть, в чём состоит намерение св. Павла. Желая объяснить евреям, что благодать Божья не связана с одним лишь плотским потомством Авраама, - более того, это плотское родство само по себе ценности не имеет, - он приводит им в девятой главе Послания к римлянам пример Измаила и Исава. Хотя они и были потомками Авраама, Бог отверг их как чужаков, а благословил Исаака и Иакова. Отсюда апостол заключает, что спасение зависит от милосердия Бога, который милует кого хочет. Поэтому евреи не должны хвалиться тем, что являют собой Божью Церковь, ибо они не повинуются Божьему слову.

Однако, осудив их тщеславие, св. Павел затем признаёт, что заключённый с Авраамом завет относительно него самого и его потомства вовсе не лишён ценности, но всегда сохранял и сохраняет своё значение. В одиннадцатой главе Послания к римлянам сказано: мы не должны превозноситься перед телесными потомками Авраама, ибо они суть полноправные и первые наследники Евангелия и лишь в меру своей неблагодарности оказываются его недостойны. Тем не менее св. Павел, невзирая на их неверие, не перестаёт называть их святыми [Рим 11 - 16] по причине святости их происхождения; он говорит, что мы по сравнению с ними только приёмыши, только привиты к их корню, в то время как они суть природные ветви. Именно поэтому к ним первым как к первенцам в доме Господа должно быть обращено Евангелие; и эта прерогатива принадлежала им по праву, пока они не отвергли её. Но и сейчас несмотря на всю их мятежность, мы не должны хулить их, а должны уповать на то, что милость Господа всё ещё пребывает с ними по его обетованию. Св. Павел свидетельствует, что она не отнимется у них, «ибо дары и призвание Божие непреложны» (Рим 11:29).

 

15. Вот каково значение обетования, данного Аврааму и его потомству. Поэтому, хотя одним лишь избранием Господа наследники Царства Небесного отделяются от не имеющих в нём доли, благой Бог пожелал явить особое милосердие к потомкам Авраама, засвидетельствовав и запечатлев его знаком обрезания. Но то же самое сегодня можно отнести и к христианам. Как в вышеназванном фрагменте св. Павел говорит об освящении евреев их происхождением, так в другом месте он утверждает, что дети христиан освящаются их родителями (1 Кор 7:14). Поэтому они должны быть отделены от остальных, по-прежнему пребывающих в нечистоте.

Отсюда нетрудно судить о заблуждении тех, кто впоследствии заявлял: малолетние дети, принявшие обрезание, лишь символизируют детей по духу, возрождённых словом Божьим. Св. Павел не предавался столь изощрённым мудрствованиям, когда писал, что Иисус Христос сделался служителем для обрезанных, чтобы исполнить обетованное отцам (Рим 15:8 сл.). Как если бы он сказал: коль скоро обещанное Аврааму и праотцам относится к их потомству, Иисус Христос, во исполнение истины Отца своего, пришёл, чтобы привести этот народ к спасению. Именно так даже после воскресения Иисуса Христа св. Павел неизменно понимал буквальное исполнение обетований. То же самое говорит и св. Пётр во второй главе Деяний апостолов, возвещая евреям, что обетование принадлежит им и детям их (Деян 2:3-9). А в третьей главе он именует их сынами (то есть наследниками) завета, имея в виду всё то же обетование. Об этом же идёт речь в приведённом выше высказывании св. Павла, где он толкует обрезание, принятое малолетними детьми, как свидетельство их духовного общения со Христом (Эф 2:11-13). В самом деле, как иначе можно понять обещание Господа, данное верующим в Законе, быть милосердным к их детям в тысячу родов? Неужели мы станем утверждать, что оно утратило силу? Но ведь это означало бы нарушение Божьего Закона, который был, напротив, утверждён Христом, поскольку он обращает нас к добру и спасению. Итак, признаем за непреложную истину, что Господь принимает в число своего народа детей всех тех, кому явился как Спаситель, из благоволения к родителям усыновляет также потомство.

 

16. Прочие различия между обрезанием и крещением, которые выискивают наши противники, не только нелепы и безосновательны, но и взаимоисключающи. Так, они утверждают, что крещение относится к первому дню христианской брани, а обрезание - к восьмому, когда смерть уже совершилась. И тут же добавляют, что обрезание символизирует умерщвление греха, а крещение - погребение после смерти. Ни один безумец не станет так явно противоречить самому себе! Ведь из их первого утверждения следует, что крещение должно предшествовать обрезанию, а из второго - что оно должно следовать за ним.

Но не стоит удивляться этому противоречию: люди, предающиеся произвольным фантазиям, склонны впадать в подобный абсурд. Мы же скажем, что первое из названных различий - чистая выдумка. Аллегорическое толкование восьмого дня должно быть совершенно иным. Гораздо лучше было бы последовать в этом за древними отцами, толковавшими его как обновление жизни вследствие воскресения Христа, наступившего в день восьмой (Августин. Письма, 157 (Иларию), III, 14 (MPL, XXXIII, 680); Проповеди, 169, II, 3 (MPL, XXXVIII, 916)), или же как непрерывное обрезание сердца, которое должно совершаться на протяжении всей земной жизни (Он же. Против Фауста-манихея, XVI, XXIX, (MPL, XLII, 335)). Хотя может быть, что Господь здесь имел в виду позаботиться о нежных младенцах. Вполне вероятно, что Он пожелал запечатлеть на их телах этот знак только после того, как они несколько окрепнут и их жизнь будет в безопасности.

Второе предполагаемое различие не более обоснованно. Утверждать, что в крещении мы погребены после умерщвления плоти, абсурдно. Скорее мы погребаемся крещением в смерть, как учит Писание (Рим 6:4). Наконец, они заявляют, что если мы принимаем обрезание за основание крещения, то не следует крестить девочек, так как обрезанию подвергались только мальчики. Но если бы они как следует рассмотрели повеление обрезания, то отказались бы от столь легковесного вывода. Поскольку этим знаком Господь свидетельствовал об освящении потомства Израиля, постольку он несомненно относится как к мужскому, так и к женскому полу. Но девочки не могли принять обрезание, потому что этого не позволяло их естество. Поэтому Господь, предписав обрезать мужской пол, не исключал из обрезания пол женский; но ввиду невозможности для девочек принять его в собственном теле предоставлял им некоторым образом участвовать в обрезании мальчиков.

Итак, все безумные измышления наших противников опровергнуты и отброшены, как они того заслуживают. И мы вновь утверждаем полное сходство между крещением и обрезанием в том, что касается внутреннего таинства, обетований и действия.

 

17. Далее, наши противники заявляют, что младенцев не следует допускать к крещению на том основании, что они ещё не способны воспринять таинство. Ведь крещение означает духовное возрождение, а оно невозможно в младенческом возрасте. Отсюда они заключают, что малолетних детей следует оставлять только детьми Адама до тех пор, пока они не достигнут возраста, подходящего для принятия второго рождения.

Всё это злостно противоречит истине Божьей. Ведь оставлять младенцев детьми Адама значит оставлять их в смерти, ибо сказано, что в Адаме нас ждёт только смерть. Иисус Христос, напротив, велит пускать к нему детей. Почему? Потому что Он есть жизнь. Итак, Он хочет сделать их причастными Себе, дабы животворить их. Так что эти люди выступают против воли Христовой, требуя оставлять младенцев в смерти. Если же они вздумают оправдаться тем, что, дескать, вовсе не имели в виду, что дети погибнут, то их заблуждения достаточно убедительно разоблачает Писание. Ибо сказано, что в Адаме все умирают и только во Христе мы обретаем надежду на жизнь (1 Кор 15:22). Поэтому для того чтобы сделаться наследниками жизни, мы должны быть причастны Иисусу. В то же время в другом месте говорится, что все мы по природе чада гнева Божьего (Эф 2:3), зачаты в беззаконии и рождены во грехе (Пс 50/51:7), который всегда влечёт за собой осуждение. Отсюда следует, что нам необходимо совлечься своего естества, чтобы стать причастниками Царства Божьего. Сказано: «Плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия» (1 Кор 15:50). Можно ли выразиться яснее? Поэтому всё наше должно истребиться в нас, чтобы мы могли сделаться наследниками Божьими. А это невозможно без второго рождения. Короче говоря, должны остаться непреложными слова Иисуса Христа о том, что Он есть жизнь (Ин 11:25; 14:6). И потому нам надлежит пребывать в Нём, чтобы избежать рабства смерти.

Но как могут получить второе рождение младенцы (спрашивают наши противники), если они ещё не знают добра и зла? На это мы ответим, что, хотя дела Божьи для нас неведомы и непостижимы, они тем не менее продолжают совершаться. Вполне очевидно, что Господь возрождает младенцев, которых хочет спасти (а то, что Он спасает некоторых из них, не подлежит сомнению). Ведь если они рождаются в мерзости, то должны очиститься, прежде чем вступить в Царство Небесное, куда не входит ничего нечистого. Если они рождаются грешниками (о чём свидетельствуют Давид и св. Павел), то, чтобы стать угодными Богу, они должны быть оправданы. И чего ещё мы требуем, коль скоро сам Небесный Судья провозглашает: если кто не родится свыше, не сможет войти в Царство Божье (Ин 3:3)? А чтобы заставить замолчать клеветников, Он от чрева матери освятил Иоанна Крестителя и на его примере явил, что может сделать это и с остальными (Лк 1:15). И не нужно ссылаться на то, что, дескать, сделанное однажды не обязательно должно повторяться всегда. Мы этого и не утверждаем. Мы только хотим показать, что наши противники недобросовестно ограничивают Божье всемогущество в отношении младенцев, всемогущество, однажды уже проявленное.

Столь же безосновательна и другая их отговорка: якобы слова «от чрева матери» - просто принятый в Писании способ выражения; на самом же деле они означали «от юности». Но совершенно очевидно, что Ангел, обращаясь к Захарии, убеждает его в том, что его сын исполнится Святого Духа ещё во чреве матери [Лк 1:15]. Итак, Господь освятит тех, кого пожелает, как освятил св. Иоанна. Ибо всемогущество его безгранично.

 

18. Сам Иисус Христос был освящен от младенчества, дабы в Нём освятились все возрасты, по его благоволению. Для того чтобы искупить в собственной плоти содеянное во плоти преступление и явить совершенную праведность и покорность в нашем естестве, которое Он пожелал спасти (а также для того чтобы с большей кротостью и сочувствием терпеть нас), Христос воспринял плоть и тело, во всём подобные нашим, кроме греха. Точно так же для того, чтобы освятить через причастность Себе всех людей, вплоть до младенцев, Он был полностью освящён в своём человеческом естестве от самого зачатия. Но если Иисус есть образец и пример всех даров Небесного Отца своим детям, то и в этом Он должен служить нам примером того, что рука Божья не менее щедра к младенческому возрасту, чем ко всем прочим. Во всяком случае, необходимо заключить, что Господь никого из избранных не заберёт из этого мира прежде, чем освятит и возродит своим Духом.

Что же касается ссылки наших противников на то, что истина не знает иного возрождения, кроме возрождения от нетленного семени, то есть от Слова Божьего (1 Пет 1:23), мы ответим, что они неверно поняли сказанное св. Петром. Здесь он имеет в виду лишь тех, кто научен Евангелием. Для них, разумеется, Слово Божье неизменно является семенем духовного возрождения. Но отсюда нельзя делать вывод о том, что младенцы не могут быть возрождены действием Господа - для нас тайным и чудесным, для Него простым и беспрепятственным. К тому же у нас нет никаких оснований утверждать, что Господь не может некоторым образом явить Себя малолетним детям.

 

19. Но как это может быть, спрашивают они, если вера (по слову св. Павла) от слышания [Рим 10:17], а младенцы ещё не знают ни добра ни зла? Однако наши противники упускают из виду, что св. Павел говорит здесь исключительно об обычном способе, каким Господь даёт веру. Но это не значит, что Он не может воспользоваться другим способом. И Он действительно пользовался им неоднократно, изнутри касаясь ни разу не слышавших его Слова и тем самым сообщая им знание своего Имени. А поскольку наши противники полагают это противоречащим природе младенцев, которые, по слову Моисея, не знают ни добра ни зла (Втор 1:39), я спрашиваю их: на каком основании ограничивают они могущество Бога, полагая, будто Он не может теперь же отчасти соделать в младенцах то, что сделает чуть позже? Ведь если полнота жизни - в совершенном знании Бога, то Бог, желая спасти некоторых покидающих этот мир в младенческом возрасте, несомненно дарует им полное знание Себя. Но если они будут вполне обладать им в будущей жизни, то почему не могут уже в этой жизни испытать некое предощущение или различить некий проблеск такого знания? Особенно если принять во внимание, что, по нашему мнению, Бог лишает их неведения не раньше, чем освобождает из темницы тела? Мы не утверждаем, что младенцы обретают веру, так как не знаем, каким именно образом Бог поступает с ними. Мы лишь хотим указать на дерзость и самомнение этих людей, которые по собственному измышлению принимают или отвергают всё, что им заблагорассудится, невзирая ни на какие возможные возражения.

 

20. Однако они продолжают настаивать на своём, ссылаясь на то, что крещение, согласно Писанию, есть таинство покаяния и веры. Но так как у младенцев не может быть ни покаяния, ни веры, то якобы и таинство крещения не подобает им, поскольку его смысл в таком случае окажется выхолощенным.

Все эти доводы противоречат не столько нашим словам, сколько Божьему установлению. Многочисленные свидетельства Писания (особенно из четвёртой главы Книги пророка Иеремии) указывают на обрезание как на знак покаяния. И св. Павел называет обрезание печатью праведности через веру (Рим 4:11). Так что пусть наши противники требуют объяснений у Бога, на каком основании Он пожелал предписать обрезание младенцев! Но коль скоро такое основание существует, оно действительно и в отношении крещения. Если же они по своему обыкновению станут кивать на то, что дети по возрасту символизируют истинных детей по возрождению, тот этот их довод уже опровергнут.

Итак, мы утверждаем следующее: коль скоро Господь пожелал, чтобы обрезание, будучи таинством покаяния и веры, совершалось в отношении младенцев, то нет ничего неподобающего и в совершении им крещения, если только эти злоречивые безумцы не хотят вменить такое установление Богу в вину. Но истина, мудрость и праведность Божья сияет во всех его делах, опровергая безумие, ложь и нечестие наших противников. Ибо хотя младенцы ещё не понимают значения обрезания, они всё равно оказываются обрезанными по плоти, во внутреннее умерщвление греховного естества. Когда же они войдут в должный возраст, то смогут осмыслить таинство и проникнуть в его глубину, будучи подготовлены к тому с первых лет жизни. Короче говоря, данное затруднение разрешается одним словом: мы утверждаем, что младенцы получают крещение в вере и покаянии на будущее. И хотя эти вера и покаяние в них ещё не проявлены, семя их уже заронено тайным действием Св. Духа.

Точно так же разрешаются и все прочие вопросы, связанные со свидетельствами Писания о смысле крещения. Например, наши противники ссылаются на то, что св. Павел называет крещение «банею возрождения и обновления» (Тит 3:5), и на этом основании утверждают, что оно должно быть достоянием только тех, кто способен к возрождению и обновлению. В ответ мы повторим, что и обрезание представляет собой знак возрождения и обновления, а значит, должно было совершаться лишь над теми, кто уже к нему причастен. Так что если следовать их логике, Божья заповедь обрезывать младенцев нелепа. Но все доводы, направленные против обрезания, бессильны и против крещения. Не принесёт пользы нашим противникам и другая уловка: дескать, установленное Господом следует принять как данность и считать благим и святым, не доискиваясь до его причин, однако подобное благоговение не является обязательным в отношении вещей, не получивших ясно выраженного определения в его Слове. Пусть ответят только на один вопрос: имеет ли Божественная заповедь обрезывать младенцев благое основание или не имеет? Если имеет (так, что не может быть опровергнута никакими абсурдными возражениями), то имеет его и крещение.

 

21. Поэтому на их попытки довести дело до абсурда мы ответим следующим образом: если младенцы, получившие печать возрождения и обновления, покинут этот мир прежде, чем достигнут сознательного возраста, и если они окажутся в числе избранников Господа, то Он возродит и обновит их своим Духом по собственному усмотрению действием скрытой от нас и непостижимой для нас силы. Если же младенцы доживут до того возраста, когда смогут быть наставлены в догмате Крещения, то познают, что единственным делом всей их жизни должно стать осмысление возрождения, знак которого они носят с детства.

Именно так надлежит понимать поучение св. Павла (в шестой главе Послания к римлянам и во второй главе Послания к колоссянам - Рим 6:4; Кол 2:12) о том, что в крещении мы погребены со Христом. Говоря об этих вещах, св. Павел не имеет в виду, что они должны предшествовать крещению. Скорее, он хочет показать сам догмат Крещения, который можно преподать и постигнуть после совершения самого таинства. Точно так же Моисей [Втор 10:16] и пророки [Иер 4:4] разъясняли израильскому народу смысл обрезания, хотя все израильтяне уже были обрезаны в раннем возрасте. Так что когда наши противники настаивают на том, что всё символизируемое в крещении должно ему предшествовать, они глубоко заблуждаются. Ведь указанные наставления св. Павла обращены к тем, кто уже крестился. То же самое утверждается и о том, что он говорит в Послании к галатам: все мы, во Христа крестившиеся, во Христа облеклись (Гал 3:27). Это правда. Но ради чего мы облеклись в Него? Чтобы отныне жить во Христе, а вовсе не потому, что прежде уже жили в Нём. И если у взрослых получению знака должно предшествовать понимание самой вещи, то для младенцев порядок будет иным, как мы покажем в другом месте.

Тот же смысл содержится в словах св. Петра о том, что крещение подобно Ноеву ковчегу и дано нам во спасение, но не как омытие плотской нечистоты, а как обещание Богу доброй совести и спасение верой в воскресение Иисуса Христа (1 Пет 3:21). Если истина крещения есть свидетельство доброй совести перед Богом, то что останется по её отнятии, кроме пустого и незначительного внешнего обряда? Отсюда наши противники делают вывод, что, коль скоро младенцы не могут иметь такой доброй совести, их крещение тщетно и призрачно. Их постоянная ошибка заключается в том, что они всегда и безо всяких исключений предпосылают истину знаку. Это заблуждение выше мы уже опровергли путём подробного доказательства. Ведь и обрезание, даже будучи совершено младенцам, не перестаёт быть таинством праведности через веру, печатью покаяния и возрождения. Если бы эти вещи были несовместимы, Бог не дал бы подобной заповеди. Однако, указывая нам именно на такую сущность обрезания и в то же время предписав обрезывать младенцев, Он убедительно свидетельствует о том, что эти вещи делаются им на будущее.

Итак, крещение младенцев мы должны понимать таким образом, что оно есть свидетельство их спасения, печать и подтверждение их причастности к завету Бога. Поэтому все доводы наших противников со всей очевидностью суть не что иное, как умаление Писания.

 

22. Скажем несколько слов о прочих доводах наших противников, которые могут быть опровергнуты без особых затруднений. Они говорят, что крещение есть свидетельство прощения грехов. Мы с этим вполне согласны и утверждаем, что именно поэтому надлежит крестить младенцев. Ибо они, будучи грешниками, нуждаются в прощении прегрешений. Но коль скоро Господь свидетельствует о своём милосердии к этому возрасту, как можем мы отказывать ему в знаке, который менее самого существа дела? Так что довод наших противников обращается против них самих: крещение есть знак прощения грехов; младенцам даётся прощение грехов; стало быть, знак, который должен следовать за существом дела, тоже даётся им по праву.

Наши противники ссылаются на пятую главу Послания к эфесянам, где написано: Господь очистил свою Церковь водным омовением в слове жизни (Эф 5:26). Эта ссылка также обращается против них. Ведь из неё вытекает следующее: Господь желает, чтобы произведённое Им очищение Церкви было засвидетельствовано и запечатлено печатью крещения; младенцы же принадлежат Церкви, ибо причислены к народу Божьему и наследуют Царство Небесное. Значит, они тоже должны получить свидетельство своего очищения, как и остальная Церковь. Ведь когда св. Павел говорит, что Господь очистил Церковь Крещением, он не делает никаких исключений, но подразумевает всю Церковь без изъятия.

Что касается ссылок наших противников на двенадцатую главу Первого послания к коринфянам, где сказано, что все мы крестились в одно тело Христово (1 Кор 12:13), здесь мы рассуждаем точно так же. Если младенцы принадлежат к телу Христову, - а это явствует из слов апостола, - то подобает крестить их, дабы они были сопричислены к его членам. Вот какими доводами наши противники сражаются против нас, нагромождая ссылки из Писания безо всякого толку, разбора и смысла.

 

23. Далее, ссылками на апостольскую практику они тщатся доказать, что восприятие крещения доступно лишь взрослым. Якобы когда желавшие обратиться к Господу спросили св. Петра, что им делать, тот сказал: покайтесь, и да крестится каждый из вас для прощения грехов (Деян 2:37-38). Точно так же, когда евнух спросил у св. Филиппа, можно ли ему креститься, ответ был: если веруешь от всего сердца, можно (Деян 8:37). Отсюда они заключают, что крестить предписано лишь тех, кто обрёл веру и покаяние, и никого другого.

Но если рассуждать таким образом, то на основании первой цитаты придётся сделать вывод о достаточности одного покаяния, так как здесь нет никаких упоминаний о вере. А на основании второй - вывод о достаточности одной веры, ибо покаяние не упоминается здесь среди необходимых требований. Наши противники скажут, что одно место дополняет другое и для правильного понимания нужно их объединить. Тогда и мы скажем: чтобы всё согласовать, следует учесть и другие места, которые могут прояснить нам это затруднение, ибо истинный смысл Писания часто зависит от контекста. Так, мы видим, что все люди, которые спрашивают, что нужно сделать, дабы придти к Господу, пребывают уже сознательном возрасте. О таких мы и говорим, что они должны креститься лишь после того, как засвидетельствуют свою веру и покаяние, насколько оно возможно у людей. Но младенцев, рождённых от христиан, следует отнести к иному разряду. Причём мы утверждаем такое различие не на основе собственных измышлений, а имея на то непреложное свидетельство Писания. Так, если в древности кто-либо присоединялся к израильскому народу, дабы служить Богу Живому, то прежде чем подвергнуться обрезанию, он получал наставление в Законе и в учении о завете Господа со своим народом. Ибо по природе новообращённый не принадлежал к еврейскому народу, для которого было предназначено таинство обрезания.

 

24. Так и с Авраамом Господь начал не с того, что обрезал его неизвестно почему, а с наставления в завете, который Он желал подтвердить обрезанием. И лишь когда Авраам уверовал в обетование, ему было предписано совершение таинства. Почему же Авраам получил знак только после веры, а Исаак, сын его, - прежде всякого уразумения? Потому что взрослый человек, не будучи ещё причастником союза-завета с Богом, для приобщения к нему должен прежде узнать, в чём он состоит. Рождённый же от него младенец, будучи потомственным наследником завета (как гласит данное отцу обетование), вполне способен принять знак, даже не разумея его значения.

Скажем ещё яснее и короче: поскольку дитя верующего причастно Божьему завету даже без его уразумения, оно не должно быть отторгнуто от получения знака, но способно воспринять его прежде понимания. Именно поэтому Господь говорит, что дети Израиля - его дети (Иез 16:20; 23:37), считая Себя отцом всех тех, кому пообещал быть их Богом и Богом их потомства. Также и св. Павел утверждает, что неевреи, пока они поклонялись идолам, были чужды заветов обетования (Эф 2:12).

Дело, как мне кажется, совершенно ясно. Взрослые, желающие обратиться к Господу, должны креститься только при наличии веры и покаяния, ибо для них это единственный доступ к союзу-завету, а крещение - печать завета. Дети же, рождённые от христиан, наследуют завет в силу обетования и по этой причине уже пригодны к тому, чтобы быть сопричисленными к нему.

Сказанное относится и к тем, кто исповедал свои грехи, чтобы креститься у Иоанна (Мф 3:6). В них мы видим тот самый пример, которому хотим следовать. Так, если какой-либо еврей, турок или язычник пожелает обратиться ко Христу, мы допустим его к крещению не раньше, чем он получит должное наставление, которое мы сочтём удовлетворительным. Итак, хотя Авраам был обрезан лишь после наставления, это не значит, что дети его не могли быть обрезаны прежде наставления, которое откладывалось до наступления сознательного возраста.

 

25. Однако наши противники всё ещё силятся доказать, что природа крещения требует одновременного (present) возрождения, и ссылаются при этом на третью главу Евангелия от Иоанна: «Если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие» (Ин 3:5). Вот, говорят они, сам Господь называет крещение возрождением. Но если младенцы неспособны к возрождению, как могут они усвоить крещение, которое без него невозможно?

Во-первых, они ошибаются уже в том, что относят это высказывание к крещению по той причине, что здесь упоминается вода. Иисус Христос указывает Никодиму на испорченность нашего естества и говорит о необходимости второго рождения. А поскольку Никодим представлял себе это второе рождение плотским, Иисус раскрывает ему способ, каким Бог рождает нас вторично: водою и Духом. Но это равнозначно тому, как если бы Он сказал: Духом, который, омывает и очищает душу наподобие воды. Таким образом, я просто принимаю «воду и Духа» как Духа, совершающего действие воды.

Такой способ выражения отнюдь не нов. Так, он согласуется с тем, что говорит в третьей главе Евангелия от Матфея Иоанн Креститель: «Идущий за мною ... будет крестить вас Духом Святым и огнём (Мф 3:11). Следовательно, как крещение Духом Святым и огнём означает дарование Св. Духа, обладающего природой и свойствами перерождающего огня, так и второе рождение водой и Духом есть не что иное, как получение силы Св. Духа, который действует на душу, как вода на тело. Я знаю, что многие толкуют это место иначе, однако убеждён, что именно таков его изначальный и подлинный смысл. Ибо намерение Христа заключается здесь в том, чтобы предупредить нас о необходимости совлечься нашего естества, дабы мы могли надеяться на обретение Царства Небесного.

Если бы я по примеру наших противников захотел заняться софистическими рассуждениями, то сказал бы: согласившись со всеми их требованиями, мы придём к тому, что крещение предшествует вере и покаянию, потому что в изречении Христа оно предшествует слову «Дух». Но не подлежит сомнению, что здесь речь идёт о дарах Духа. Значит, если они следуют за крещением, то я выигрываю спор. Однако оставим эти ухищрения. Удовлетворимся тем простым толкованием, которое было выше, а именно: никто не войдёт в Царство Небесное прежде, чем будет вторично рождён от живой воды (то есть от Духа).

 

26. Во-вторых, толкование наших противников неприемлемо ещё и потому, что исключает из Царства Божьего всех некрещёных (Кальвин, как и Цвингли, приписывает эту точку зрения анабаптистам, однако в их произведениях можно встретить немало противоположенных утверждений). Допустим, мы согласимся с их тезисом о непозволительности крещения младенцев. Но что скажут они о ребёнке, который был должным образом наставлен в христианской вере, но умер, не успев креститься? Господь говорит: всякий верующий в Сына имеет жизнь вечную и не подлежит осуждению, но уже перешёл от смерти в жизнь (Ин 5:24). Нет ни одного высказывания Господа, где Он осуждал бы не получивших крещения. Мы говорим это не с целью умалить крещение (как если бы им можно было пренебречь), но только чтобы показать: оно не настолько необходимо, чтобы человек, не сумевший креститься по уважительной причине, не имел оправдания. Если же следовать их рассуждению, то любой такой человек, напротив, будет наверняка осуждён, даже если имеет веру, через которую мы стяжаем Иисуса Христа. Но и без этого они безоговорочно осуждают всех младенцев, ибо отказывают им в крещении, которое называют необходимым для спасения. Пусть тогда согласуют своё мнение со словами Христа о том, что таковых есть Царство Небесное (Мф 19:14).

Но даже если мы согласимся со всеми их утверждениями, их вывод о неспособности младенцев к возрождению всё равно остаётся безосновательным и произвольным измышлением. Это явствует из приведённого выше рассуждения, а именно: без второго рождения никто не войдёт в Царство Небесное - ни ребёнок, ни взрослый. Но среди тех, кто умирает в младенчестве, некоторые наследуют Царство Божье. Значит, они прежде пережили второе рождение. Все остальные вещи, обозначаемые крещением, проявятся в них тогда, когда Господь сочтёт возможным дать им знание об этих вещах.

 

27. Главную опору и твердыню своего мнения наши противники усматривают в словах из последней главы Евангелия от Матфея, которые считают изначальным установлением таинства крещения: «Итак, идите, научите все народы, крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам» (Мф 28:19-20). К этому они добавляют стих из последней главы Евангелия от Марка: «Кто будет веровать и креститься, спасён будет» (Мк 16:16). Итак, говорят они, Господь велит сперва наставить в вере, а затем крестить и указывает, что вера должна предшествовать крещению. В самом деле, Господь подтвердил это собственным примером, приняв крещение лишь в тридцатилетнем возрасте (Мф 3:13; Лк 3:23).

Здесь наши противники заблуждаются во многих отношениях. Совершенно ошибочно утверждать, будто крещение впервые установлено в Мф 28:19; на самом деле оно совершалось во всё время проповеди Иисуса Христа. Установление предшествует практике. Как же можно утверждать, что установление впервые было дано спустя столь долгое время после того, как уже осуществлялось в действительности? Поэтому они безосновательно пытаются выдать слова Иисуса в Мф 28:19 за первоначальную заповедь, чтобы ограничить догмат крещения исключительно этим фрагментом.

Но оставим это их заблуждение и рассмотрим, насколько сильны их доводы. Если бы мы захотели их обойти, это не составило бы труда. Когда наши противники утверждают, что наставление и вера должны предшествовать крещению, они берут за основу порядок и расположение слов. Ибо сказано: наставляйте и крестите; и ещё: «кто будет веровать и креститься, спасён будет». Однако на том же основании мы могли бы возразить, что крестить нужно раньше, чем учить соблюдать повеления Иисуса, ибо Он сказал: «Крестите, уча их соблюдать всё, что Я повелел вам». Выше мы уже демонстрировали такой ход рассуждений, когда говорили о возрождении водой и Духом. Точно так же теперь мы можем доказать, что крещение должно предшествовать духовному возрождению, ибо названо прежде него. Ведь сказано: «родится от воды и Духа», а не «от Духа и воды».

 

28. Их довод уже представляется поколебленным. Однако мы на этом не остановимся, так как у нас есть гораздо более надёжный аргумент в защиту истины. Дело в том, что главная заповедь, которую Господь даёт здесь апостолам, - это проповедь Евангелия. А к ней уже добавляет совершение крещения как вторичное служение по отношению к основной апостольской миссии. Поэтому здесь Господь говорит о крещении исключительно в связи с догматом и проповедью.

Это станет понятнее из более развёрнутого рассуждения. Итак, Господь посылает апостолов научить все народы земли. Кого они должны научить? Разумеется, лишь тех, кто способен воспринять учение. Затем Он говорит, что, научившись, эти люди должны креститься. В соответствии с общим смыслом заповеди утверждает, что уверовавшие и крестившиеся спасутся. Где же здесь упоминание о младенцах?

А как рассуждают наши противники? Люди, достигшие сознательного возраста, должны уверовать и научиться прежде, чем креститься; следовательно, крещение не может совершаться над младенцами! Однако сколько бы они ни старались, им не удастся извлечь из этого фрагмента иной мысли, кроме той, что сперва надлежит проповедовать Евангелие способным его услышать, а затем крестить их. Ибо только о них идёт речь. Следовательно, отлучать младенцев от крещения на основании этих слов Иисуса Христа значит искажать смысл сказанного Господом.

 

29. А чтобы каждому стали очевидны недобросовестные уловки наших противников, я покажу с помощью сравнения, на чём они основаны. Когда св. Павел сказал: «Кто не хочет трудиться, тот и не ешь» (2 Фес 3:10), - разве не было бы вопиющей нелепостью отсюда заключить, что младенцев не следует кормить? Но почему это была бы нелепость? Потому что сказанное относительно части оказывалось бы распространено на целое. Но именно так и поступают наши многоуважаемые противники в отношении крещения: то, что было особо сказано о взрослых, они переносят на младенцев и выводят отсюда общее правило.

Что касается примера Господа, он не может служить им опорой. Господь крестился в возрасте тридцати лет (Лк 3:23). Но причиной этого стал тот факт, что Он намеревался начать свою проповедь и положить её основанием крещение, уже начатое Иоанном. Таким образом, Господь желал изначально утвердить крещение своим учением. А чтобы придать ему большую авторитетность, Он сперва освятил его в собственном теле, избрав для этого то время, которое посчитал наиболее подходящим, а именно перед началом исполнения своего служения. Короче говоря, всё, что наши противники могут извлечь из данного факта, - это вывод о происхождении крещения из евангельской проповеди. Если же им угодно указать в качестве предела именно тридцатилетний возраст, почему они не придерживаются его, а допускают к крещению всех, кто, по их мнению, достаточно преуспел в учении? Даже Сервет, один из их учителей, упорно настаивавший на тридцатилетнем возрасте, уже в двадцать лет объявил себя пророком. Допустимо ли, чтобы человек сам себя провозглашал учителем Церкви, причём ещё до того, как стать её членом? (Сервет, родившийся в 1511 г., в 1531 г. издал книгу «De Trinitate erroribus» («О заблуждениях относительно Троицы») - отсюда намёки Кальвина.)

 

30. В ответ они заявляют, что на том же основании следовало бы допускать младенцев к Вечере Господней, а мы с этим не согласны. Но ведь разница между этими двумя таинствами явно и множеством способов обозначена в Писании! Я не спорю с тем, что в древней Церкви существовала такая практика: о ней имеются свидетельства в сочинениях учителей Церкви (Cyprianus. De lapsis, IX (MPL, IV, 487); Августин. О заслугах грешников и отпущении грехов, I, XX, 27 (MPL, XLIV, 124); Против двух писем пелагиан (Бонифацию), I, XXII, 40 (MPL, XLIV, 570); Проповеди, 174, VII, 8 (MPL, XXXVIII, 944); Письма, 217, CV, 16 (MPL, XXXIII, 984 p.)). Но затем этот обычай справедливо и с полным основанием был отменён. Ведь если мы рассмотрим природу и свойства крещения, то обнаружим, что оно есть первоначальное вступление в Церковь, через которое мы становимся её членами и причисляемся к народу Божьему. Поэтому оно есть знак второго духовного рождения, в силу которого мы делаемся детьми Божьими. Напротив, Вечеря Господня была установлена для тех, кто уже вышел из младенчества и способен усваивать твёрдую пищу. Об этом очевидно свидетельствует слово Господа. Так, в отношении крещения оно не указывает каких-либо возрастных различий; к причастию же допускают лишь тех, кто способен разуметь о Теле Господнем, испытывать самого себя и возвещать смерть Господню. Что может быть яснее следующих слов: «Да испытывает же себя человек, и затем пусть ест от хлеба сего и пьёт от чаши сей» (1 Кор 11:28)? Таким образом, причащению должно предшествовать испытание, а для младенцев это невозможно. «Кто ест и пьёт недостойно, тот ест и пьёт осуждение себе, не рассуждая о Теле Господнем» (1 Кор 11:29). Разве не было бы с нашей стороны бесчеловечно предлагать младенцам вместо пищи яд? И ещё: «"Сие творите в Моё воспоминание"... Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьёте чашу сию, смерть Господню возвещаете» [1 Кор 11:25-26]. Как могут возвещать смерть Господню младенцы, ещё не умеющие говорить?

Но эти и подобные вещи не требуются для крещения. Поэтому так велика разница между этими двумя знаками. Она сохраняется и в Ветхом Завете в соответствующих им видимых символах. Так, обрезание, аналогичное крещению, было установлено для младенцев. Но пасхальный агнец, замещавший Вечерю Господню, предназначался не им, а тем, кто был способен вопрошать о его смысле. Если бы наши несчастные противники имели хоть крупицу здравого смысла, они не были бы настолько слепы, чтобы не уразуметь эти вполне очевидные различия.

 

31. Я испытываю неловкость, будучи вынужден обременять читателя множеством беспочвенных фантазий, способных нагнать на него скуку. Однако в силу того, что Сервет, примкнувший к хулителям крещения младенцев, постарался представить против него доводы, кажущиеся убедительными, необходимо дать им хотя бы краткое опровержение.

1. Сервет полагает, что поскольку данные Христом знаки совершенны, они должны запечатлеваться лишь в тех, кто также совершенен или способен к совершенству (Servetus. Christianismi Restitutio: De regeneratione, IV, p. 564). Это затруднение разрешается просто. Совершенство крещения простирается вплоть до самой смерти; поэтому Сервет нарушает весь порядок, ограничивая его конкретным днём и часом. Добавлю, что с его стороны очень глупо искать в человеке совершенство в первый же день крещения. Ибо оно побуждает нас стремиться к совершенству во все дни нашей земной жизни.

2. Сервет добавляет, что таинства Иисуса Христа даны нам в напоминание, дабы каждый помнил о том, что мы погребены со Христом. Я отвечу на это, что выдумки, взятые им из собственной головы, не заслуживают опровержения. Более того, из слов св. Павла явствует, что свойства, приписываемые Серветом крещению, на самом деле принадлежат Вечере Господней [1 Кор 11:26-28]. В этом может убедиться каждый, ибо в Писании нет ни одного места, где что-либо подобное говорилось бы о крещении. Отсюда мы заключаем, что младенцы, будучи ещё не способны к рассуждению, тем не менее с полным правом могут допускаться к крещению.

3. Что касается утверждения Сервета о том, что неверующие в Сына Божьего остаются в смерти и гнев Божий пребывает на них (Ин 3:36), а потому и не способные веровать младенцы пребывают в осуждении, то я отвечу на него следующее. В этом месте речь идёт не об общей вине, навлечённой на нас Адамом, а о хулителях Евангелия, яростно и непокорно отвергающих предлагаемую им благодать. Но это не имеет никакого отношения к младенцам. Воспользуюсь также доводом от противного: все благословлённые Христом освобождены от Адамова проклятия и гнева Божьего. Но Христос, как известно, благословил младенцев. Следовательно, Он избавил их от смерти. Сервет ошибочно утверждает (не имея на это никакого основания в Писании), что рождённые от Духа слышат глас Духа (?). Но даже если мы допустим, что это так, отсюда можно сделать лишь один вывод: верующие побуждаются к служению Богу действием Духа. Но переносить на всех без разбора то, что сказано лишь о некоторых, - слишком грубая ошибка.

4. В-четвёртых, Сервет заявляет: так как чувственное предшествует духовному (1 Кор 15:46), то крещение, будучи духовным, лишь тогда является своевременным, когда человек обновлён. Я же, хотя и согласен с тем, что всё потомство Адама, будучи плотским, наследует осуждение от чрева матери, тем не менее отрицаю, будто это препятствует Богу исцелить человека тогда, когда Он сочтёт нужным. Ибо Сервет не может доказать наличие твёрдо установленного срока, с которого должно начаться обновление духовной жизни. Св. Павел свидетельствует, что, хотя дети верующих по естеству остаются в той же смерти, что и остальные, они тем не менее освящаются сверхъестественной благодатью (1 Кор 7:14).

5. Далее, Сервет ссылается на следующую аллегорию: дескать, Давид, идя на штурм крепости Сион, не взял с собою ни слепых, ни хромых, но только крепких воинов (2 Цар 5:8). Но если в ответ я приведу ему притчу о том, что Бог велел звать на свой пир слепых и хромых (Лк 14:21), как он разрешит это затруднение? Кроме того, я спрошу: разве слепые и хромые не сражались прежде вместе с Давидом? Но отсюда следует, что они были членами Церкви. Однако длинные рассуждения на эту тему излишни, так как всё это - произвольные измышления самого Сервета.

6. Далее следует другая аллегория: апостолы-де были ловцами человеков (Мф 4:19), а не младенцев. Я справшиваю в ответ: что же тогда означают слова Иисуса Христа о том, что Евангелие подобно неводу, захватывающему рыб всякого рода (Мф 13:47)? Но так как я вовсе не намерен шутить со святынями, то отвечу: когда апостолам было поручено учить взрослых, им отнюдь не воспрещалось в то же время крестить детей. И ещё хотелось бы узнать у Сервета, почему он делает исключение для младенцев, коль скоро употребляемое евангелистом греческое слово «anthropous» означает все человеческие существа?

7. Сервет утверждает, что так как духовное понимается духовным (1 Кор 2:13), то младенцы, не будучи духовными, не годятся для восприятия крещения. Но здесь он злонамеренно извращает мысль св. Павла. Речь идёт о вероучении: коринфяне слишком услаждались своей мирской мудростью; поэтому св. Павел осуждал их неразумие, указывая на то, что им ещё нужно учиться азам христианства. Но отсюда никоим образом не следует запрет на крещение младенцев, которых Бог посвящает Себе через благодать усыновления, хотя они рождены от плоти.

8. Что касается возражения Сервета, что если младенцы, как мы утверждаем, суть новые творения, они должны питаться духовной пищей, то ответ на него прост. Они причисляются к пастве Иисуса Христа через крещение, и этого знака усыновления достаточно до тех пор, пока они не вырастут и не обретут способности к усвоению твёрдой пищи. Таким образом, следует дождаться времени испытания, которого требует Бог в своей Вечере.

9. Далее, Сервет заявляет, что Господь созывает к своей Вечере всех верных Ему. Я же, напротив, утверждаю, что Он принимает лишь тех, кто уже способен к поминанию его смерти. Отсюда следует, что младенцы, которых Он соблаговолил принять в свои объятия, остаются членами Церкви, но только на низшей ступени. На это Сервет возражает, что быть рождённым и не вкушать пищи - чудовищно. Я отвечу, что души питаются иным образом, нежели вкушением видимого хлеба Вечери, и поэтому Иисус Христос остаётся хлебом младенцев, хотя они воздерживаются от его внешнего знака. Иначе обстоит дело в отношении крещения, которое означает лишь первоначальное вступление в Церковь.

10. Сервет ссылается на слова о том, что благоразумный домоправитель даёт домочадцам пищу вовремя (Мф 24:45). Согласен. Но на каком основании и по какому праву Сервет устанавливает для нас сроки крещения, доказывая, будто для младенцев эта пища несвоевременна? Он приводит также обращённую к апостолам заповедь Иисуса Христа приступить к жатве, ибо нивы побелели (Ин 4:35). Но что это значит? Господь наш Иисус указывает апостолам на то, что плоды их трудов уже дали о себе знать, дабы они с ещё большим усердием исполняли своё служение. Но правомерно ли заключать отсюда, будто жатва есть единственно подходящее время для крещения?

11. Одиннадцатый довод Сервета состоит в том, что в первоначальной Церкви все христиане именовались учениками (Деян 11:26) и потому малые дети не могут быть отнесены к их числу. Но мы уже указывали на неразумность такого вывода, переносящего на целое сказанное о части. Св. Лука называет учениками тех, кто был наставлен в христианском исповедании. Так и во времена Закона взрослые евреи были учениками Моисея. Но отсюда вовсе не следует, что младенцы, которых Бог отмечает и принимает как своих детей, чужды Церкви.

12. Далее Сервет говорит, что все христиане - братья. Но коль скоро мы не допускаем к Вечере Господней малых детей, значит мы не считаем их таковыми. В ответ я вновь повторю основной принцип: никто не унаследует Царство Небесное, не будучи членом Иисуса Христа. Но объятие, каким Он почтил малых детей, было истинным знаком их усыновления и соединило их со взрослыми. Тот факт, что до поры они не допускаются к Вечере, не препятствует им оставаться членами Тела Церкви. Ведь и обратившийся на кресте разбойник остаётся братом верующих, хотя он никогда не приближался к Причастию.

13. Сервет добавляет, что никто не может стать нашим братом, кроме как через Духа усыновления [Рим 8:15], который подаётся только через наставление в вере [Гал 3:2]. В ответ я скажу, что он всегда впадает в одну и ту же нелепую ошибку, неразумно и безосновательно перенося на младенцев сказанное о взрослых людях. Но св. Павел говорит в этом месте об ординарном способе, которым Бог призывает избранных к вере. А именно: Он воздвигает из их числа благих учителей, чьими трудами и наставлениями укрепляет верующих. Но кто дерзнёт навязать Богу закон, воспрещающий Ему иным, тайным образом приобщить к Телу Иисуса Христа малых детей?

14. Что касается ссылки Сервета на сотника Корнилия, крестившегося уже после нисхождения Святого Духа (Деян 10:44), то превращать единичный случай в общее правило - слишком большая глупость. Это подтверждается примерами евнуха и самарян (Деян 8:27 сл.; 8:12): здесь Бог действовал в обратном порядке, пожелав, чтобы они крестились прежде, чем Он пошлёт им Святого Духа.

15. Пятнадцатый довод Сервета совершенно абсурден. Так, он говорит, что мы в силу второго рождения становимся богами. Но боги суть те, кому дано Слово Божье (Ин 10:34-35), а это не относится к младенцам. Изобретение некоего божества в верующих - одна из фантазий Сервета, которую пока я обсуждать не буду. Но так злонамеренно искажать смысл псалма - слишком вопиющее бесстыдство с его стороны. Иисус Христос ссылкой на этот псалом [Пс 81/82:6] свидетельствует, что цари и судьи называются богами, потому что поставлены на свое служение Богом. А наш хитроумный теолог хочет превзойти самого Сына Божьего и притягивает к евангельскому вероучению сказанное о частном служении князей и чиновников, чтобы таким образом исключить младенцев из Церкви.

16. Далее Сервет вновь заявляет, что младенцы не могут считаться новой тварью, поскольку не рождены от Слова. В ответ я не постесняюсь повторить сказанное уже неоднократно, а именно: евангельское учение - это нетленное семя, дающее второе рождение тем, кто может его понять [1 Пет 1:23-25]. Но в отношении тех, кто по малолетству ещё не способен к научению, Бог определяет свои ступени возрождения.

17. Затем Сервет опять обращается к аллегориям, говоря, что во времена Закона не приносили в жертву новорождённых животных. Если позволительно такое образное толкование, я отвечу, что всякий первенец, разверзающий ложесна, от рождения посвящался Богу (Исх 13:2); и существовала прямая заповедь приносить в жертву однолетнего агнца (Исх 12:5). Отсюда следует, что для посвящения детей Богу нет нужды дожидаться зрелого возраста, ибо они пригодны к тому от самого рождения.

18. Сервет утверждает, что никто не может прийти ко Христу, не будучи приуготовлен Иоанном Крестителем. (Как если бы служение Иоанна Крестителя не было временным!) Но даже если согласиться с этим утверждением, всё равно никакого такого приуготовления не было у детей, которых обнял и благословил Иисус Христос. Так что пускай Сервет отправляется прочь со своим надуманным и лживым принципом.

19. Затем он ссылается на Гермеса, именуемого «трижды величайшим» (Трисмегистом), и на сивилл, которые допускали к омовениям только взрослых. Вот как чтит он крещение Христово, ставя его в один ряд с языческими обрядами и подчиняя им до такой степени, что считает необходимым согласовывать практику крещения со вкусами последователей Платона! Но для нас превыше всего авторитет Бога. А Бог пожелал посвятить малолетних детей, освятив их торжественным знаком, силу которого им предстоит узнать позднее. И мы не считаем допустимым заимствовать у язычников правила искупления, которые искажают в христианском крещении нерушимый закон, данный Богом в заповеди обрезания.

20. В заключение Сервет заявляет, что если допустить крещение без понимания, то следует признать действительным и то крещение, которое малые дети изображают в своих играх и забавах. В опровержение сошлюсь на заповедь Бога, предписавшего одно обрезание как для больших, так и для малых, прежде достижения ими зрелого возраста. А коль скоро такова была воля Божья, горе тем, кто под разными предлогами пытается извратить святое и неизменное установление Бога! Однако не стоит удивляться тому, как эти несчастные, словно одержимые, изрыгают немыслимые нелепости в доказательство своих заблуждений: подобное безумие - справедливая кара, которой Бог наказывает их гордыню и упрямство.

Думаю, я достаточно убедительно разоблачил слабость доводов, коими Сервет надеялся поддержать своих собратьев.

 

32. Сказанного довольно для того, чтобы показать: те, кто возмущает Церковь Господню и разжигает споры с целью опровергнуть святое установление, бережно хранимое верующими от апостольских времён, не имеют для этого никаких оснований. Ибо мы неопровержимо доказали, что это установление определённо и несомненно опирается на Святое Писание. И наоборот: мы убедительно опровергли все возражения, какие обычно выдвигаются против такой точки зрения. Не сомневаюсь, что все добрые христиане, прочитав наш трактат, будут вполне удовлетворены. Для них станет очевидным, что любые попытки опровергнуть и уничтожить это святое установление суть козни Сатаны. Их цель - преуменьшить дар веры и утешения, предоставленный нам в Господнем обетовании, и омрачить тем самым славу имени Божьего, которая сияет тем ярче, чем изобильнее дары Божьего милосердия изливаются на людей. И когда Небесный Отец свидетельствует видимым знаком крещения, что из любви к нам готов заботиться также о нашем потомстве и быть Богом наших детей, - разве для нас это не причина, чтобы возрадоваться по примеру Давида [Пс 47/48:10]? Разве тем самым Бог не являет Себя добрым отцом по отношению к нам, простирая своё провидение не только на нас, но и на потомство наше после нашей смерти?

В этой радости - особое прославление Бога. Вот почему Сатана тщится лишить наших детей доступа ко крещению: чтобы это свидетельство и удостоверение милости Господней к нам исчезло с наших глаз и чтобы вместе с ним мы забыли и об обетовании, которое было дано Богом в отношении наших детей. В результате мы не только выказали бы неблагодарность и презрение к милосердию Божьему, но и пренебрегли бы воспитанием детей в страхе Божьем, повиновении Закону и евангельским наставлениям. Ибо воспитывать детей в подлинном благочестии и покорности Богу нас в немалой степени побуждает сознание того, что они от рождения приняты Господом в число его народа, в члены Церкви. И потому не станем отвергать великого благоволения Господа, но смело вручим Ему наших детей: ведь своим обетованием Он открыл им доступ в общество тех, кого признаёт своими чадами и домочадцами, то есть в христианскую Церковь.




Глава XVII

О СВЯТОЙ ВЕЧЕРЕ ИИСУСА ХРИСТА И О ПОЛЬЗЕ, ЕЮ НАМ ДОСТАВЛЯЕМОЙ

 

1. Приняв нас в свою семью - причём не на правах рабов, но детей, дабы заботиться о нас подобно любящему отцу, - Бог одновременно взял на Себя попечение о нашем пропитании в течении нашей жизни. Но не довольствуясь этим, Он пожелал вручить нам залог, удостоверяющий Его бесконечную любовь и щедрость. Поэтому Он через Сына дал своей Церкви второе таинство: духовную трапезу. В ней Иисус Христос свидетельствует, что Он есть живой хлеб [Ин 6:51], коим питаются души для блаженного бессмертия.

Познание этого высокого таинства совершенно необходимо и ввиду своего величия требует особого прилежания. С другой стороны, Сатана в стремлении лишить Церковь этого бесценного сокровища издавна пытался затемнить таинство, напуская туман и мрак. Более того, он разжигал споры и разногласия, дабы отбить у людей вкус к этой святой пище. И в наши дни он по-прежнему прибегает к тем же хитростям и уловкам. Я сперва изложу в общем виде то, что необходимо знать об этом таинстве людям простым и несведущим по мере их возможности, а затем постараюсь разогнать тот мрак, каким Сатана окутал мир.

Прежде всего следует сказать, что знаки таинства - хлеб и вино. Они представляют духовную пищу, которую мы получаем от Тела и Крови Иисуса Христа. Ибо когда Бог возрождает и усыновляет нас через крещение, приобщая к своей Церкви, Он становится для нас, как уже было сказано, любящим к заботливым отцом. Он непрестанно подаёт нам пищу, потребную для сохранения и поддержания той жизни, к которой Он породил нас своим Словом. Но единственная пища для души - Иисус Христос. Поэтому Небесный Отец приглашает нас к Иисусу Христу, дабы, вкушая от Его субстанции (понятие субстанции не имеет у Кальвина строгого философского или технического смысла, но означает просто реальность некоторой вещи), мы день за днём черпали новые силы, пока не достигнем небесного бессмертия.

Но так как это таинство приобщения к Иисусу Христу по природе необъяснимо, Бог являет нам его образ в видимых знаках, сообразных скудости нашего разумения. Более того, Он даёт нам как бы его залог, благодаря чему оно становится для нас очевидным. Такая близкая аналогия понятна даже самым тупым и невежественным людям: как хлеб и вино питают наши тела в этой преходящей жизни, так души питаются Христом.

Итак, мы видим, каково назначение этого таинства. Оно должно удостоверить нас в том, что Тело Господа, однажды принесённое в жертву за нас, продолжает оставаться нашей пищей. Вкушая его, мы ощущаем в себе действие этой единственной жертвы. И Кровь Господа, однажды пролитая за нас, остаётся нашим вечным питьём. Именно таков смысл обетования: «Приимите, ядите: сие есть Тело Моё, которое за вас предаётся» (Мф 26:26; Мк 14:22; Лк 22:19; 1 Кор 11:24). Итак, нам заповедано принять и вкушать Тело, однажды преданное ради нашего спасения, чтобы мы, видя свою причастность к нему, были уверены: действие этой жертвы проявится и в нас. По той же причине Христос называет чашу новым заветом в своей Крови. Ибо всякий раз, когда Он даёт нам пить свою священную Кровь, Он некоторым образом возобновляет - или лучше сказать, продлевает - свой завет с нами, запечатлённый его Кровью, и тем самым укрепляет нашу веру.

 

2. Нашей душе это таинство приносит плод великого утешения и веры. Благодаря ему мы сознаём свою причастность Иисусу Христу и Его причастность нам, так что всё, что принадлежит Христу, мы можем назвать своим, а всё, что принадлежит нам, отнести к Нему. И потому мы дерзаем верить, что вечная жизнь и Царство Небесное поистине суть наше достояние, как и достояние самого Иисуса Христа. С другой стороны, ни мы, ни Он не можем подвергнуться осуждению за наши грехи, ибо Он пожелал взять их на Себя и освободил нас от них. Таков тот чудесный обмен, который Христу было угодно совершить с нами по его бесконечной доброте: приняв нашу нищету, Он передал нам своё богатство; приняв нашу немощь, укрепил нас своею силой; восприняв нашу смертность, сообщил нам своё бессмертие; взяв на Себя бремя гнетущей нас неправедности, дал нам опорой свою праведность; сойдя на землю, проложил нам путь на небо; а став сыном человеческим, сделал нас детьми Божьими.

 

3. Всё перечисленное с такой полнотой и достоверностью явлено и обещано Богом в этом таинстве, как если бы сам Иисус Христос зримо и осязаемо присутствовал в нём. Ибо его слова неложны и непреложны: «Приимите, ядите; сие есть Тело Моё, которое за вас предаётся; сие есть Кровь Моя, за многих изливаемая во оставление грехов» (Мф 26:26; Лк 22:19). Заповедь принять дары означает, что они наши; а заповедь есть и пить свидетельствует о том, что Христос становится одной субстанцией с нами. Когда Он говорит: «Сие есть Тело Моё; сие есть Кровь Моя, за вас изливаемая», - Он открывает нам, что Тело и Кровь отныне принадлежат нам так же, как и Ему: ведь Он воспринял и оставил их не ради Себя, но из любви к нам и ради нас.

И нам следует неуклонно помнить о том, что сила и действенность таинства главным образом и почти целиком заключаются в словах: «... которое за вас предаётся; за вас изливаемая». Ибо что пользы было бы теперь причащаться Телу и Крови Иисуса Христа, если бы они не были преданы однажды ради нашего искупления и спасения? А в виде хлеба и вина они представлены для того, чтобы мы увидели и поняли: они не только принадлежат нам, но и являются для нас пищей и источником жизни. Именно это мы имеем в виду, когда говорим, что через предлагаемые в таинствах телесные вещи мы должны по сходству и аналогии подняться к духовным реальностям. Когда мы видим хлеб, предстающий как знак и таинство Тела Иисуса Христа, в нашем разуме тотчас должна возникнуть следующая аналогия: как хлеб питает, поддерживает и сохраняет нас в нашей плотской жизни, так Тело Иисуса Христа есть пища, сохраняющая нашу духовную жизнь. И когда мы видим вино, предлагаемое нам как знак Крови Христовой, нам надлежит вспомнить о пользе вина для человеческого тела и понять, что Кровь Иисуса Христа столь же полезна для нашего духа, который ею поддерживается, укрепляется, возрождается и наполняется радостью. Так что если мы как следует рассмотрим то благо, которое доставили нам преданное за нас пресвятое Тело Иисусово и пролитая за нас его пресвятая Кровь, мы ясно увидим, что свойства хлеба и вина, приписываемые им по сходству и аналогии, вполне им соответствуют.

 

4. Итак, в таинстве самым главным является не просто образное представление Тела Иисуса Христа, но запечатление и подтверждение обетования. Я имею в виду слова Иисуса Христа о том, что Плоть его истинно есть пища и Кровь его истинно есть питие (Ин 6:55).

Он есть хлеб жизни, и ядущий Его не умрёт, но будет жить вечно [Ин 6:48,50-51]. Чтобы запечатлеть это обетование, таинство отсылает нас к кресту Иисуса Христа, где обещанное полностью свершилось и подтвердилось. Ибо мы причащаемся Христу с пользой для себя лишь тогда, когда причащаемся Христу распятому и живо сознаём действенность его смерти.

В самом деле, Иисус Христос именуется хлебом жизни не по причине таинства (как многие ошибочно толкуют), а потому, что Он был дан нам как хлеб жизни Отцом. И Он явил себя таковым, когда воспринял нашу смертную человеческую природу (humanite), чтобы сделать нас причастниками своего бессмертного божества; когда предложил Себя в жертву, взяв на Себя бремя нашего проклятия, дабы наполнить нас своей благословенностью; когда собственной смертью попрал и поглотил смерть; когда своим воскресением воскресил в славе и нетлении воспринятую Им нашу тленную плоть.

 

5. Остаётся только, чтобы всё это приложилось к нам. Это происходит, когда Господь Иисус отдаёт Себя нам вместе со всем тем, что Ему принадлежит, - сперва через благовествование, затем, более очевидно, в Вечере, где мы принимаем Его с истинной верой. Таким образом, не таинство является причиной того, что Иисус Христос обращается для нас в хлеб жизни. Напротив, оно только потому заставляет нас ощутить вкус этого хлеба, что напоминает: однажды Христос уже сделался для нас хлебом жизни, дабы мы непрестанно им насыщались. Таинство свидетельствует о том, что всё свершённое и выстраданное Иисусом Христом имело одно предназначение - стать для нас источником жизни, причём жизни вечной. И как Иисус Христос не был бы хлебом жизни, если бы однажды не родился, не умер и не воскрес ради нас, так и эти вещи приносят свои плоды лишь потому, что действенность их постоянна. Это вполне ясно и очевидно выражено в словах Иисуса в Евангелии от Иоанна: «Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира» (Ин 6:51). Этими словами Он несомненно свидетельствует о том, что Плоть Его станет хлебом, поддерживающим жизнь нашего духа, то есть будет предана смерти ради нашего спасения. Однажды Христос уже обратил её в хлеб жизни, когда предал её на распятие ради искупления мира. И Он предаёт её каждый день, даруя нам Себя в евангельском слове, дабы мы причащались этой распятой ради нас плоти. Такая причастность последовательно запечатлевается Им в таинстве Вечери, во время которой Он изнутри совершает всё то, что обозначается внешним знаком.

Здесь нам следует остерегаться двух ошибок. Первая заключается в умалении знаков через отделение их от таинства, с которым они неразрывно связаны, от чего они теряют в действенности. Другая ошибка состоит в чрезмерном возвеличивании знаков, чем затемняется их внутренняя сила. (Здесь Кальвин одновременно намекает на Цвингли и Лютера. Себя же он помещает посередине между тем, что называет двумя крайностями.)

Никто, кроме откровенных безбожников, не станет отрицать, что Христос есть хлеб жизни, доставляющий верующим вечное спасение. Расхождения возникают вокруг того способа, каким мы причащаемся этому хлебу. Некоторые однозначно утверждают, что вкушать Плоть Христа и пить его Кровь означает просто веровать в Него. (Здесь Кальвин, не называя имён, имеет в виду Цвингли.) Однако мне кажется, что сам Он вкладывал более высокий смысл в знаменитую проповедь о вкушении своего Тела [Ин 6:26 сл.]. А именно: Он животворит нас, даруя нам истинное причащение Себе, и обозначает это причащение словами «есть» и «пить», дабы никто не подумал, будто оно ограничивается простым знанием. Ведь как тело получает пищу через вкушение, а не созерцание хлеба, так и душа, дабы существовать в вечной жизни, должна поистине причащаться Христу.

Как и все, мы признаём, что это вкушение совершается только в вере. Однако расхождение между нами и сторонниками вышеупомянутой точки зрения заключается в том, что они считают вкушение тождественным вере, я же утверждаю, что, веруя, мы вкушаем Плоть Христа и это вкушение есть плод веры. Или, выражаясь яснее: они полагают, что вкушение есть сама вера, а я думаю, что вкушение происходит от веры. Различие невелико в словах, но немаловажно по существу. Так, апостол учит, что Иисус Христос верою вселяется в наши сердца (Эф 3:17), однако никому не приходит в голову толковать эти слова таким образом, будто вселение и есть сама вера. Все согласны с тем, что здесь апостол хотел указать нам на особый благой дар веры, вследствие которого верующие обретают в себе Христа. Точно так же Господь, именуя Себя хлебом жизни, не просто подчёркивает, что наше спасение - в вере в его смерть и воскресение, но утверждает: когда мы поистине причащаемся Ему, его жизнь переходит в нас и становится нашей, подобно тому как хлеб, употребляемый в пищу, придаёт силы телу.

 

6. Наши противники ссылаются на св. Августина, который пишет, что мы вкушаем Тело Христово, веруя в Него. Тем самым он хочет сказать, такое вкушение идёт от веры (Августин. Трактат о Евангелии от Иоанна, XXVI, I (МРL, XXXV, 1607)). Не стану этого отрицать, однако добавлю, что мы обретаем Христа не как постороннего, а через соединение Ним, - соединение, в котором Он становится нашим главой, а мы - Его членами. Не отвергая безоговорочно такого способа выражения, хочу отметить, что подобное толкование не может быть признано всесторонним и полным, когда речь идёт об определении того, что представляет собой вкушение Тела Иисуса Христа. Что же касается самой формы высказывания, то св. Августин прибегает к ней неоднократно. Так, в третьей книге «Христианского учения» он говорит: «Изречение [Иисуса Христа]: "Если не будете есть Плоти Сына Человеческого, ... то не будете иметь в себе жизни", - означает: нам необходимо участвовать в Страстях Господа Иисуса и неизменно памятовать о том, что его Плоть была распята за нас» (Он же. О христианском учении, III, XVI, 24 (МРL, XXXIV, 74 р.)). И в многочисленных гомилиях на св. Иоанна Августин говорит, что обращённые св. Петром три тысячи человек, уверовав в Иисуса Христа, пили Кровь Его, которую пролили, преследуя Его (Он же. Трактат о Евангелии от Иоанна, XXIV, 9; ХL, 2 (МРL, XXXV, 1640, 1686)). Но во множестве других мест св. Августин всячески возвеличивает наше общение с Иисусом Христом, обретаемое через веру. Он утверждает, что наши души так же насыщаются Плотью Христовой, как тела - вкушаемым хлебом (Он же. Проповеди, В1, 1,57; 7 (МРL, XXXVIII, 729, 389)).

То же самое имеет в виду Златоуст, когда говорит, что Иисус Христос делает нас своим Телом не только по вере, но и в действительности (Иоанн Златоуст, Гомилии, 60, к народу (изд. Bale, 1530, v. IV, р. 581; в МРG отсутствует)). Смысл этих слов не в том, что якобы есть иной источник этого блага, помимо веры, а в том, чтобы разъяснить: наше приобщение ко Христу совершается отнюдь не только в воображении.

Не буду говорить о тех, кто считает Вечерю знаком, посредством которого мы заявляем о своей принадлежности к христианству перед другими людьми. Полагаю, я достаточно убедительно опроверг это заблуждение, когда мы рассуждали о таинствах вообще (/4/14.13).

Теперь же довольно будет следующего предупреждения: так как Чаша названа заветом в Крови Иисуса Христа (Лк 22:20), эти слова несомненно выражают обетование, служащее укреплению веры. Отсюда следует, что Вечеря совершается должным образом лишь тогда, когда мы взираем на Бога, дабы удостовериться в его доброте.

 

7. Не удовлетворяют меня и те, кто на словах признаёт нашу причастность Телу Христову, но когда нужно объяснить, в чём она заключается, представляют нас причастниками одного лишь Духа Христова, совершенно забывая о Плоти и Крови. Как будто было сказано впустую, что Плоть его истинно есть пища, а Кровь - питие; что «никто не будет иметь в себе жизни, если не станет есть этой Плоти и пить этой Крови» [Ин 6:53], и пусты другие подобные сентенции. Между тем очевидно, что причастность, о которой идёт речь, выходит далеко за рамки столь узкого толкования. Поэтому прежде чем говорить о противоположной крайности, коротко выскажусь об этой.

Правда, потребовалась бы более длинная дискуссия для опровержения некоторых учёных и склонных к преувеличению фантазёров, которые изобретают, по мере своего неразумия, грубое и несообразное истолкование вкушения Плоти и Крови Иисуса Христа, а потом вовсе лишают Христа его Тела, превращая Его в некий призрак. Но возможно ли выразить словами столь великую тайну? Мой разум не в силах её постигнуть. Признаюсь в этом без стеснения, дабы никто не думал измерять величие этого таинства моими словами, слишком немощными, чтобы его выразить. Напротив, я призываю читателей не замыкаться умом в столь узких рамках, но постараться подняться выше того предела, до которого я могу их довести. Ибо всякий раз, когда речь заходит о данном предмете, я вижу сам, что несмотря на мои попытки высказаться исчерпывающим образом, мне многое не удаётся. И хотя способность разума к постижению и осмыслению превосходит способность языка к выражению, сам разум оказывается бессилен охватить подобное величие. Поэтому в конечном счёте мне остаётся лишь склониться в восхищении перед сим таинством, поистине непостижимым для разума и невыразимым для языка. Тем не менее изложу основные положения моей позиции, будучи уверен в её истинности и надеясь на одобрение всех благочестивых и богобоязненных читателей.

 

8. Во-первых, Писание учит, что Христос изначально был животворным Словом Отца, источником и первопричиной жизни, откуда начало быть всё сущее. Поэтому св. Иоанн то именует Его Словом жизни (1 Ин 1:1), то говорит, что в Нём была жизнь (Ин 1:4), подразумевая, что Он всегда простирал свою силу на все творения, давая им бытие и жизнь. Однако сам св. Иоанн тут же добавляет, что эта жизнь явилась тогда, когда Сын Божий воспринял нашу плоть, представ зримым для очей и осязаемым для рук. Ибо хотя Он и прежде простирал свою силу на все творения, человек утратил причастность к жизни, будучи отделён от Бога грехом, и был со всех сторон осаждаем смертью. Поэтому он нуждался в восстановлении своей причастности Слову, чтобы вновь обрести надежду на бессмертие. Разве могли бы мы надеяться, если бы понимали разумом, что Слово Божье заключает в себе полноту жизни, однако сами оставались бы удалены от него и не видели ни в себе, ни вокруг себя ничего, кроме смерти? Но с тех пор, как этот источник жизни начал обитать в нашей плоти, он уже не удалён от нас, но явлен и доступен нам. Таков способ, каким Иисус Христос приблизил к нам благой дар жизни, берущей начало в Нём самом.

Во-вторых, Иисус Христос, восприняв нашу плоть и облекшись ею, оживотворил её, дабы через причащение этой плотью мы насыщались для вечной жизни. «Я семь хлеб жизни, - говорит Он, - хлеб, сшедший с небес» (Ин 6:48,58). И ещё: «Хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя. которую Я отдам за жизнь мира» (Ин 6:51). Эти слова свидетельствуют о том, что Он не только есть жизнь (ибо Он есть вечное Слово Божье, сшедшее с Небес), но также простирает эту силу жизни на воспринятую Им плоть, дабы причастность жизни сделалась доступной и для нас. Таков смысл тех изречений, где говорится, что Плоть его истинно есть пища и Кровь его истинно есть питие и что ядущий хлеб сей будет жить вечно. От этого мы получаем особое утешение: отныне источник жизни обретается в нашей собственной плоти. Таким образом, нам не только открывается доступ к жизни, но сама жизнь идёт нам навстречу. Нам остаётся лишь распахнуть свои сердца, чтобы принять и обрести её.

 

9. Сама по себе плоть Христова не обладала животворной силой, ибо в своём первоначальном состоянии была смертной, а бессмертие получила извне. Тем не менее она по праву именуется животворной, так как исполнилась совершенства жизни, чтобы распространить на нас всё необходимое для нашего спасения. В этом смысле надлежит понимать слова Господа о том, что как Отец имеет жизнь в Самом Себе, так и Сыну дал иметь жизнь в Самом Себе (Ин 5:26). Здесь речь идёт не о тех свойствах Сына, которыми Он извечно обладал в своей Божественности, но о тех, что были даны Ему во плоти. Тем самым Господь свидетельствует, что полнота жизни обитает в самой его человеческой природе. Так что всякий, кто причастится его Плоти и Крови, причастится к полноте жизни (Кирипл Александрийский. На Евангелие от Иоанна. II, 8 (МРG, XXIII, 381 р.)).

Это можно пояснить на доступном примере. Так, водоём содержит достаточно воды для питья, омовения и прочих нужд. Однако он обладает этим изобилием не от себя самого, а от источника: именно он непрерывно наполняет водоём, не давая ему иссякнуть. Плоть Христова подобна этому водоёму: она принимает в себя истекающую от Божества жизнь чтобы перелить её в нас.

Разве теперь не очевидно, что причастие Телу и Крови Христовым необходимо всем жаждущим небесной жизни? К такому же выводу подводят и высказывания апостола о том, что Церковь есть Тело и полнота Христа; что Христос «есть глава, ... из Которого всё Тело, составляемое и совокупляемое посредством взаимно скрепляющих связей ... получит приращение»; и что тела наши «суть члены Христовы» (Эф 1:22-23; 4; 15-16; 1 Кор 6:15). Всё это может исполниться лишь при том условии, если Христос всецело, Телом и Духом, соединится с нами. Апостол поясняет эту общность, соединяющую нас с Плотью Христовой, ещё более очевидным свидетельством, когда называет нас членами Тела его, от плоти его и от костей его (Эф 5:30). Наконец, в завершение своего рассуждения он восклицает: «Тайна сия велика» [Эф 5:32], свидетельствуя тем самым о её неизреченности.

Таким образом, было бы величайшим безумием отрицать общение с Господом в его Плоти и Крови, то общение, которое св. Павел признаёт столь великим, что вместо словесного объяснения предпочитает просто изумляться ему.

 

10. Общий вывод таков, что Плоть и Кровь Иисуса Христа так же насыщают наши души, как хлеб и вино насыщают тело. Ведь если бы душа не получала насыщения в Иисусе Христе, эта аналогия не имела бы смысла. А такое насыщение возможно лишь в том случае, если Иисус Христос поистине соединяется с нами и питает нас своей Плотью и Кровью. Если же покажется невероятным, чтобы Плоть Иисуса Христа, будучи настолько удалена от нас, настолько к нам приблизилась, что сделалась для нас пищей, подумаем о тайной силе Святого Духа. До какой степени превосходит она своим величием все наши чувства, и каким безумием было бы надеяться постигнуть нашим ограниченным разумом её бесконечность! И однако вера принимает то, что не в силах постигнуть рассудок: Дух поистине соединяет разделённое в пространстве.

Итак, в Вечере Иисус Христос свидетельствует и запечатлевает то причастие его Плоти и Крови, посредством которого Он передаёт нам свою жизнь, как если бы Он Сам вошёл в нашу плоть и наши кости. И свидетельствует не пустым и тщетным знаком, а действием своего Духа, которым исполняется обетование. Он поистине даёт Духа всем тем, кто является на сей духовный пир, хотя участвуют в нём лишь верующие, удостоенные подобного благодеяния за свою истинную веру.

Поэтому и апостол утверждает, что хлеб, который мы преломляем, есть приобщение Тела Христова, а чаша благословения, которую освящаем евангельскими словами, - приобщение его Крови (1 Кор 10:16). И пусть не говорят, что это просто фигуральное выражение, в котором знаку приписывается имя означаемого. Допустим, наши противники возьмутся утверждать, что преломление хлеба есть, очевидно, не более чем внешний знак духовной субстанции. Даже если мы согласимся с таким толкованием слов св. Павла, всё равно тот факт, что нам дан знак, позволяет сделать вывод, что и субстанция нам дана во всей своей реальности. Ибо если мы не хотим назвать Бога обманщиком, то не дерзнём утверждать, будто Он явил нам пустой и тщетный знак своей истины. Так что если Господь поистине являет нам в преломлении хлеба причастие своему Телу, нет никакого сомнения в том, что Он тут же даёт нам и своё Тело. Верующие должны всем своим существом придерживаться следующего правила: когда они видят богоустановленные знаки, то могут не сомневаться, что с ними поистине сопряжены сами означаемые вещи. Ибо для чего Господь дал нам знак своего Тела, как не для того, чтобы убедить нас в причастности Ему? Итак, если истина заключается в том, что видимый знак даётся нам в подтверждение невидимой реальности, мы должны быть уверены, что принимая знак Тела, принимаем одновременно само Тело.

 

11. Итак, я утверждаю (как это было всегда принято в Церкви и как это и сегодня говорят те, кто следует правильному учению), что Святая Вечеря имеет две стороны: первая - это видимые знаки, данные нам ввиду нашей немощи; вторая - духовная истина, изображаемая и одновременно являемая в знаках (См., среди прочего: Августин. Проповеди, 272 (МРL, XXXVIII, 124); Письма, 98 (Бонифацию), 9 (МРL, XXXIII, 363-364); О христианском учении, III, XVI, 24 (МРL, XXXIV, 74-75); Вопросы по Семикнижию, III, LХХХIV (МРL, XXXIV, 713-713); Толк. на Пс 98, 9 (МРL,-XXXVII, 1265); Против Адиманта, XII, 3 (МРL, XLII, 144); Псевдо-Августин. О вере, Петру. XIX, 62 (МРL, ХL, 772-773)).

Что касается этой истины, то, выражаясь доступным образом, я объяснил бы её так. В таинствах, помимо внешнего знака, следует различать три аспекта: во-первых, значение; во-вторых, материю, или субстанцию; в-третьих, действие или результат, проистекающие из первого и второго. Значение заключается в обетованиях, запечатлеваемых знаком. Материей, или субстанцией, я называю Иисуса Христа, его смерть и воскресение. Под действием я разумею искупление, оправдание, освящение, вечную жизнь и все те благие дары, которые доставляет нам Иисус Христос.

Все эти вещи принимаются верой. Однако я отвергаю измышление, согласно которому такое принятие верой равнозначно принятию Иисуса Христа исключительно рассудком, мысленно. Ибо обетования дают нам Христа не для того, чтобы мы просто взирали на Него в пустом и бесплодном созерцании, но чтобы поистине обрели причастность к Нему. И в самом деле: я не вижу, каким образом человек может быть уверен в своём искуплении и оправдании крестной смертью Иисуса Христа, уверен в том, что обрёл жизнь в его смерти, если прежде он не приобщился ко Христу. Ведь все эти блага остались бы недостижимыми для нас, если бы прежде того Иисус Христос не соединился с нами.

Итак, я утверждаю, что в Вечере под знаками хлеба и вина нам поистине дан сам Иисус Христос, его Плоть и Кровь, которые Он исполнил всякой праведности, дабы доставить нам спасение. Он даётся нам, во-первых, для того, чтобы мы все соединились в одно тело; а во-вторых, для того, чтобы, приобщившись к его субстанции, мы приобщились и ко всем его благам и ощутили таким образом действие этой субстанции.

 

12. Теперь надлежит сказать о путанице и преувеличениях, которые были привнесены сюда суеверием. Ибо Сатана с удивительным коварством посеял среди нас множество иллюзий, чтобы отвлечь наш разум от Неба и обратить его к земле, заставив поверить, будто Иисус привязан к материи хлеба.

Прежде всего остережёмся вслед за софистами (в латинской версии - «ремесленниками Римского двора») так представлять присутствие Христа, будто его Тело нисходит на жертвенник и пребывает на нём, так сказать, локально, чтобы затем быть взятым руками, пережёванным зубами и проглоченным глоткой. Эту замечательную формулу папа Николай продиктовал Беренгарию, дабы удостовериться в его покаянии (См.: Decretum Gratiani III (De consecratione), dist. II, c.42). Но слова её столь чудовищны, что глоссатор канона был вынужден некоторые из них заменить: если читатели не будут должным образом предупреждены и наставлены, эти слова могут завести их в худшую ересь, нежели беренгариева. И автор «Сентенций», приложивший не мало усилий к тому, чтобы оправдать абсурдность этой формулы, тем не менее склоняется к противоположному мнению (Пётр Ломбардский. Сентенции, IV, dist. XII, c. 4-5 (MPL, CXCII, 865)).

Ибо мы не сомневаемся как в том, что тело Иисусово имеет свои пределы в соответствии с требованиями человеческой природы и взято на Небо вплоть до того дня, когда Христос придёт судить нас, так и в том, что непозволительно сводить его к тленным элементам или воображать, будто оно присутствует повсюду (Кальвин намекает здесь на доктрину Лютера о вездесущности Тела Христова). Чтобы обрести причастность к нему, фактически в последнем нет никакой необходимости: ведь Иисус Христос дарует нам причастность Себе через своего Духа, соединяющего нас с Ним в единое целое по плоти, разуму и душе. Поэтому связь этой общности есть Дух Святой, скрепляющий нас воедино. И Он же есть канал или проводник, по которому к нам нисходит всё, чем является и чем обладает Христос (Иоанн Златоуст. Проповедь о Святом Духе (изд. Bale, 1530, V, 379; в MPG отсутствует)).

Мы видим, как озаряющее землю солнце некоторым образом посылает посредством лучей свою субстанцию, чтобы рождать и питать земные плоды вплоть до достижения ими спелости. Но разве свет и излучение Духа Иисуса Христа обладает меньшей силой и неспособно приобщить нас к его Плоти и Крови? Поэтому Писание, говоря о нашем приобщении ко Христу, приписывает его осуществление Духу Христову. В качестве свидетельства достаточно привести одно место. Св. Павел в восьмой главе Послания к римлянам заявляет, что Христос живёт в нас не иначе, к посредством своего Духа. Этими словами апостол отнюдь не разрушает той причастности Телу и Крови Христовым, о которой идёт здесь речь. Он лишь доказывает, что Дух есть единственное средство, благодаря которому мы получаем Христа и имеем Его в себе.

 

13. Схоластические теологи, страшась столь варварского нечестия, выражаются более сдержанно или уклончиво. Но это всего лишь попытка более ловко обойти затруднение. На словах они соглашаются с тем, что Иисус Христос не заключён локальным и телесным образом в хлебе и вине (Alexander Halensis. Summa theologiae, IV, qu. 40, m. 3, art. 7; Bonaventura: «utrum corpus Christi sit dimensive sive circum» («...что тело Христово пространственно или ограниченно присутствует а этих образах»). - Comment. IV, dist. 10, pars I, qu. 4 (изд. Quaracchi-Firenze, v. IV, р. 222 р.); Gabrial Biel. Comment. Sent., IV, dist. X, qu. 1Е). Однако они изображают некий новый способ присутствия Христа, который сами не могут уразуметь, а ещё менее - объяснить другим. Суть же их учения сводится к тому, что Христа якобы нужно искать в так называемом образе (species) хлеба (Флорентийский собор (1439), булла «Exulatate Deo»). Что это значит? Когда они говорят, что субстанция хлеба пресуществляется в Иисуса Христа, не связывают ли они субстанцию с белизной, которая, по их словам, единственно остаётся неизменной? Но они утверждают, что Христос таким же образом содержится в образе хлеба, каким в то же время остается на Небесах. Это присутствие они называют «habitudo» (Gabriel Biel. Comment. Sent., IV, dist. X, qu. 1A). Но какими бы словами они ни прикрывали свои лживые измышления, всё сводится к одному: то, что было хлебом, становится Христом. Таким образом, после освящения хлеба под его видом скрывается субстанция Иисуса Христа. И они не стыдятся заявлять об этом во всеуслышание! Так, автор «Сентенций» утверждает, что тело Христово, само по себе видимое, после освящения облекается в образ хлеба и скрывается в нём (Пётр Ломбардский. Сентенции. IV, dist. 10, 2 (МРL, СХСII, 860)). И потому, согласно его учению, образ хлеба есть не более чем маска, скрывающая от взора тело.

 

14. Отсюда происходит то фантастическое пресуществление (транс-субстанциация), за которое паписты бьются сегодня яростнее, чем за все прочие пункты своей веры.

Изобретатели этого мнения не могли решить: как соединить тело Иисуса Христа с субстанцией хлеба таким образом, чтобы множество абсурдных следствий подобного соединения не бросалось тотчас в глаза. Нужда вынудила их прибегнуть к такой жалкой уловке: дескать, хлеб превращается в тело Иисуса Христа. То есть не то чтобы хлеб в собственном смысле становился телом, но Иисус Христос, дабы облечься образом хлеба, уничтожает субстанцию хлеба (Gabriel Biel. Comment. Sent., IV, dist. X, qu. 1G).

Поразительно, как они впали в подобное невежество, более того - в безумие. Ведь выдвинув это чудовищное утверждение, они дерзнули противоречить не только всему Святому Писанию, но и единодушному учению древней Церкви (Тертуллиан. Против Маркиона, III, 19: IV, 40 (МРL, II, 376, 491); Ориген. Комментарии к Книге Чисел, XVI, 9 (МРG, XII, 701); Комментарии к Евангелию от Матфея, XI, 14 (МРG, XIII, 950-951); Cyprianus. Epistola, 63. II, 2; IV, 3 (МРL, IV, 386 р.); Амвросий. Тол., на Пс 38, 25 (МРL, XVI, 1102); Августин. О христианском учении, III, XVI, 24 (МРL, XXXIV, 74 р.); Письма, 98 (Бонифацию), 9 (МРL, XXXIII, 363 р.); Против Адиманта, XII, 3 (МРL, XLII, 144); Феодор Мопсуэстийский. Комметентарии на 1 Кор, СХI, 34 (МРG, LХVI, 889); Апостольские конституции, VII, 25 (MPG, I, 1018); Isidore Hispalensis. De ecclesiasticis officiis, I, XVIII, 3 (МРL, LХХХIII, 755)). Действительно, некоторые из древних учителей употребляли слово «превращение» (conversion) не для того, чтобы уничтожить субстанцию внешних знаков, а чтобы указать на отличие посвящённого таинству хлеба от обычного хлеба, того, каким он был прежде (Кирилл Иерусалимский. Катехизис, XXII, 2; XXIII, 7 (МРG, XXXIII, 1098, 1114-1115); Григорий Нисский. Катехитическая проповедь, 37 (МРG, XL, 5, 94 bc); Иоанн Златоуст. О предательстве Иуды, I, 6 (МРG, ХLIХ, 580). Амвросий. О вере, IV, X, 124 (МРL, XVI, 641) и другие сочинения.). Но все они единодушно утверждают наличие в Вечере двух сторон - земной и Небесной, и не смущаются тем, что хлеб и вино суть земные знаки (Ириней. Против ересей,  IV, 18, 5 (данные об МРL не указаны)).

Что бы ни бормотали наши противники, во всяком случае очевидно, что здесь они противоречат древним учителям, авторитет которых нередко осмеливаются выставлять вопреки авторитету самого Бога. Так называемое «пресуществление» (transsubstantiatio) - изобретение недавнего времени. Оно не было известно не только в эпоху, когда ещё сохранялась чистота учения, но и позднее, когда эту чистоту уже запятнало множество извращений. Во всяком случае не было ни одного древнего отца, который не исповедовал бы прямо и открыто, что хлеб и вино суть знаки Тела и Крови Иисуса Христа (хотя порой отцы дают им другие имена с целью возвеличить таинство).

Что же касается утверждения древних о том, что через освящение хлеба совершается тайное превращение (conversio), так что возникает уже нечто иное, нежели хлеб и вино, то это не означает, как было сказано, что хлеб и вино исчезают. Это означает лишь то, что их надлежит отличать от обычной пищи, предназначенной исключительно для насыщения чрева, ибо эти хлеб и вино суть пища духовная, призванная питать наши души.

Таким образом, мы признаём истинным учение древних отцов. А на эти новоявленные утверждения о пресуществлении, то есть уничтожении хлеба и замене его телом Иисуса Христа, я отвечу так. Верно, что хлеб становится иным, чем был прежде. Но если наши противники надеются найти в этом обоснование своим измышлениям, я спрошу: а какое изменение, по их мнению, совершается в ходе крещения? Ибо древние признают, что здесь тоже имеет место чудесное превращение: тленный элемент становится духовным омовением. И однако никто не отрицает, что вода сохраняет свою субстанцию! Наши противники в ответ заявляют, что о Крещении нет такого свидетельства, как о Вечере: «Сие есть тело Моё». Но сейчас речь идёт не об этих словах, а только о слове «превращение», значение которого в обоих случаях одинаково. Так что пусть они остерегутся подобных легковесных возражений, обнаруживающих полную безосновательность их точки зрения.

В самом деле: значение может существовать только тогда, когда представленная в нём истина находит живой образ во внешнем знаке. Иисус Христос пожелал сделать для нас очевидным, что его Плоть есть пища. Но если бы Он предложил нам одну лишь пустую видимость хлеба, лишённую субстанции, в чем заключалось бы то сходство, которое должно привести нас от видимой вещи к представленному в ней невидимому благу? Если верить нашим противникам, придётся признать, что мы питаемся только пустой видимостью Плоти Христовой.

То же самое относится и к крещению; если бы перед нами был лишь призрачный образ воды, он не был бы надёжным залогом нашего очищения. Более того, подобное обманчивое зрелище могло бы стать для нас причиной сомнений. Короче говоря, природа таинства извращается, если земной знак не соответствует небесной реальности и перестаёт означать то, что должно быть познано через него. И потому истина Вечери упраздняется, коль скоро в ней отсутствует подлинный хлеб, представляющий подлинное Тело Иисуса Христа. Повторю ещё раз: Вечеря - не что иное, как видимое подтверждение сказанного в шестой главе Евангелия от Иоанна: Иисус Христос есть хлеб жизни, сшедший с Небес. Поэтому совершенно необходимо, чтобы в этой жизни для изображения духовной реальности предлагался материальный, видимый хлеб. В противном случае средство, посылаемое нам Богом для укрепления нас вопреки нашей немощи, пропадёт без пользы. Кроме того, каким образом св. Павел мог бы заключить, что все мы, причащающиеся от одного хлеба, - один хлеб и одно тело (1 Кор 10:17), если бы перед нами был только призрак хлеба, а не его подлинная субстанция?

 

15. И в самом деле, наши противники никогда не попались бы так глупо на уловки Сатаны, если бы не были ослеплены тем заблуждением, что тело Христово, будучи заключено в образе хлеба, может быть взято в рот и отправлено во чрево. Причиной такого глупейшего заблуждения стало слово «освящение», воспринятое ими как некое колдовское заклинание. При этом от них остался скрытым тот факт, что хлеб является таинством только для людей, к которым обращено Слово Божье (как и вода крещения сама по себе не меняется, но становится тем, чем не была прежде, только тогда, когда соединяется с обетованием).

Всё это легче объяснить на примере сходного таинства. Вода, истекающая из скалы в пустыне (Исх 17:6), послужила для евреев знаком и символом той же реальности, какую сегодня представляют для нас хлеб и вино Вечери. Ибо св. Павел говорит, что они (евреи) пили то же духовное питие (1 Кор 10:4). И однако той же самой водой поили скот! Отсюда нетрудно заключить, что когда земные элементы привлекаются верой для духовного употребления, они претерпевают превращение только с точки зрения людей - постольку, поскольку запечатлевают для нас Божьи обетования.

Далее, намерение Бога состоит в том (как я уже неоднократно повторял), чтобы приблизить нас к Себе теми способами, которые Он считает подходящими. Те же, кто, говоря о Христе, хочет заставить нас искать Его незримо таящимся в образе хлеба, совершают прямо противоположное. У них и речи нет о том, чтобы подняться ко Христу, ибо Он находится слишком высоко. Поэтому они пытаются исправить то, в чём им отказано природой, самым пагубным способом, а именно: оставаясь на земле, мы не испытываем никакой надобности приближаться к Небу для того, чтобы соединиться с Иисусом Христом. Вот тот мотив, который побуждает их говорить о превращении тела Христова.

Во времена св. Бернара, когда уже вошёл в употребление более грубый и упрощённый способ выражения, пресуществление ещё не было известно. А в предыдущие столетия считалось общепризнанным, что Тело и Кровь Иисуса Христа соединены в Вечере с хлебом и вином.

Когда нашим противникам указывают на тексты, где две части таинства прямо называются хлебом и вином, они пытаются отговориться следующим примером. Жезл Моисея (заявляют они) превратился в змея, однако по природе не перестал называться жезлом (Исх 4:3; 7:10). Отсюда они заключают, что нет ничего несообразного в том, чтобы претворившийся в другую субстанцию хлеб тем не менее по-прежнему именовался хлебом, поскольку сохраняет его внешний вид. Но что общего или близкого находят они между известным чудом Моисея и своим дьявольским обольщением, которое не может подтвердить ни один земной свидетель? Чародеи явили своё колдовское искусство для того, чтобы убедить египтян, будто они обладают божественной силой, способной изменять творения (Исх 7:11-12). Против них выступил Моисей и разоблачил их обман, доказав, что непобедимая сила Божья на его стороне: ведь именно она заставила Моисеев жезл поглотить все остальные жезлы. Но так как это превращение совершилось на виду у всех, оно не имеет отношения к тому предмету, о котором идёт речь. И опять же, вслед за тем жезл вновь обрёл свою первоначальную форму. Вдобавок неизвестно, действительно ли это внезапное превращение коснулось субстанции жезла. Следует также помнить, что Моисей противопоставил свой жезл жезлам чародеев и по этой причине сохранил за ним его природное имя, чтобы не создалось впечатления, будто он вслед за этими обманщиками признаёт мнимое превращение (ведь они просто ослепили невежд своими чарами). Что общего между этим примером и следующим изречением: «Хлеб, который преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» (1 Кор 10:16) Или: «всякий раз, когда вы едите хлеб сей, ... смерть Господню возвещаете» (1 Кор 11:26)? Или: «Они ... пребывали ... в общении и преломлении хлеба» (Деян 2:42)?

Итак, очевидно, что чародеи своим колдовством просто обманывали зрение. Что касается Моисея, здесь не всё так просто. Во всяком случае, превратить его рукой жезл в змея, а затем обратно змея в жезл Богу было не труднее, чем облечь Ангелов плотскими телами, а затем совлечь эти тела. Если бы в Вечере происходило нечто подобное, наши достопочтенные противники имели бы некоторое основание для своих выводов. Но поскольку это не так, будем считать решённым следующее: у нас нет иных причин полагать, что в Вечере Плоть Иисуса Христа поистине становится пищей, кроме той, что этому соответствует подлинная субстанция внешнего знака.

Но одно заблуждение рождает другое. Ради подтверждения своей доктрины пресуществления наши противники ссылаются на слова Иеремии, причём столь неловко, что мне совестно говорить об этом. Пророк сетует на то, что ему в хлеб подложили дерево (Иер 11:10), желая тем самым сказать, что враги по жестокости своей лишили вкуса его пищу. К такому же способу выражения прибегает и Давид, когда жалуется, что ему дали в пищу жёлчь и напоили его уксусом (Пс 68/69:22). А наши утончённые учители заявляют, что слова Иеремии - аллегория, в которой подразумевается, что тело Иисуса Христа было подвешено на древе. По их мнению, именно так понимали это некоторые из древних. На это я отвечу: не достаточно ли того, что нам приходится прощать нашим противникам их невежество и недобросовестность? Должны ли мы ещё добавить к этому бесстыдство, с каким они заставляют древних служить им опорой в опровержение истинного смысла слов пророка?

 

16. Другие видят, что нельзя нарушить соответствие между знаком и означаемым, не нарушив одновременно истины таинства. Они признают, что хлеб Вечери есть подлинная субстанция, земной и тленный элемент, не претерпевающий сам по себе никаких изменений. Тем не менее они утверждают, что в нём заключено Тело Иисуса Христа (От католической доктрины пресуществления (transsubstantiatio) Кальвин переходит здесь к учению Лютера о сосуществлении (consubstantiatio) и вездесущности (ubiquitas) Тела Христова).

Если бы они прямо заявили, что вместе с хлебом Вечери нам поистине предлагается тело Христово, ибо истина неотделима от её знака, я бы не слишком возражал. Но они заключают тело внутрь хлеба и воображают, что оно везде (что противоречит его природе), а затем добавляют, что оно присутствует под видом хлеба, где пребывает скрытым образом. Необходимо разоблачить все эти уловки. Не спешу пока вдаваться в подробности; скажу лишь то, что послужит основанием для последующей дискуссии (/4/17.20 - /4/17.34).

Они утверждают, что тело Иисуса Христа, чтобы скрываться под видом хлеба, должно быть невидимым и бесконечным. Ибо с их точки зрения причащение к нему возможно лишь при условии, что тело сойдёт вниз. Им неизвестен тот способ нисхождения, о котором говорим мы, то есть наше собственное восхождение на Небо. Конечно, они прикрываются множеством красивых фраз; но когда все эти фразы высказаны, становится ясно, что наши противники настаивают на локальном присутствии Христа. Отчего? Не оттого ли, что они не в состоянии представить себе иного способа причащения телу Иисуса Христа, кроме как удерживать его на земле, согласно их собственным желаниям?

 

17. Упорно отстаивая это произвольное измышление, они не колеблясь утверждают (по крайней мере некоторые из них), что Тело Иисуса Христа всегда имело мерой всю протяжённость неба и земли. Что же касается Его рождения, взросления, распятия и погребения, то это была, по их словам, форма домостроительства, цель которого - создать видимость исполнения всего необходимого для нашего спасения. А такой формой домостроительства было появление Христа после воскресения, Его вознесение на Небо и даже Его последующее явление св. Стефану и св. Павлу (Деян 1:3-9; 9:3), где Он дал узреть Себя как верховного Царя. Что всё это значит, спрашиваю я, как не возвращение Маркиона из ада? (Тертулпиан. Против Маркиона, III, 8 (МРL, II, 359 р.); О плоти Христовой, 5 (МРL, II, 805р.)) Ведь если Тело Иисуса Христа действительно таково, всякому очевидна его призрачность.

Другие прибегают к более тонким ухищрениям. Так, они заявляют, что Тело, предлагаемое нам в таинстве, прославлено и бессмертно и потому нет ничего несообразного в том, чтобы оно присутствовало везде и нигде не имело бы никакой формы (Gabriel Biel. Comment. Sent., IV, dist. XI, qu. 1 D). Но я спрошу их: какое Тело предлагал Иисус Христос своим ученикам в ночь перед страстями? Разве Его слова не с полной очевидностью свидетельствуют о том, что это было смертное Тело, которое Ему вскоре предстояло предать на смерть? Наши противники возразят, что Христос уже явил на горе Свою славу троим ученикам (Мф 17:2). Согласен. Но Он сделал это для того, чтобы дать им некое предвкушение бессмертия, пусть лишь на краткое время. И никакой двойственности Тела здесь нет: есть лишь один и тот же Христос, вернувшийся вскоре к своему обычному естеству.

Когда же Он раздавал Своё Тело на первой Вечере, приближался час, в который Ему предстояло быть поражаемым, наказываемым и униженным, словно вору, лишённому всякого достоинства и благообразия (Ис 53:4), и как далёк Он был в то время от явления славы Своего воскресения! Так разве наши противники не распахивают двери перед маркионовой ересью, когда в одном месте рассматривают Тело Иисуса Христа как смертное и подверженное страданиям, а в другом - как бессмертное и прославленное? Если принять их точку зрения, то же самое происходит ежедневно. Ведь им приходится признать, что Тело Иисуса Христа, - по их утверждению, невидимо скрывающееся в образе хлеба, - само по себе видимо. И однако наши противники, изрыгающие столь чудовищные измышления, не только не стыдятся своего нечестия, но и осыпают нас оскорблениями за то, что мы не желаем отвечать им «аминь».

 

18. Далее, если привязывать к хлебу и вину Тело и Кровь Господа, они по необходимости окажутся отделены друг от друга. Ибо как хлеб даётся отдельно от чаши, так и Тело, будучи соединено с хлебом, окажется отделённым от Крови, заключённой в чаше. Итак, если наши противники утверждают, что Тело пребывает в хлебе, а Кровь в чаше, и между тем хлеб и вино отделены друг от друга, то никакие ухищрения не позволят избежать вывода, что Кровь, таким образом, оказывается отделённой от Тела.

Обычные заявления наших противников о том, что Кровь заключена в Теле, а Тело в Крови, совершенно произвольно, так как представляющие их знаки различает сам Господь. Кроме того, если мы обратим наши взоры и помышления к Небу, дабы там искать Христа в славе Его владычества (так как знаки ведут нас ко Христу во всей его полноте), мы увидим, что Плоть Христова в образе хлеба и Его Кровь в образе вина насыщают нас по отдельности, доставляя полное приобщение ко Христу. Ибо хотя Он забрал от нас Свою Плоть и в ней вознёсся на Небо, Он тем не менее восседает одесную Отца, то есть правит в Отчей силе, величии и славе. Это владычество не ограничено никаким конкретным местом и не определено никакой мерой. Но Иисус Христос являет свою силу везде, где хочет, и обнаруживает в этой силе и власти своё присутствие, неизменно помогая своим верным, вдыхая в них Свою жизнь, поддерживая, укрепляя, ободряя их и служа им так же, как если бы телесно пребывал с ними. Короче говоря, Он питает их Своим собственным Телом, даруя им причастность к нему силою Святого Духа. Вот каким образом мы получаем в таинстве Тело и Кровь Иисуса Христа.

 

19. Нам надлежит установить присутствие Иисуса Христа в Вечере таким образом, чтобы не привязывать Его к хлебу и не заключать в хлеб. Другими словами, не следует низводить Христа к этим тленным элементам, что умалило бы его небесную славу, как не следует представлять Его в бесконечном Теле, пребывающем во множестве мест одновременно, повсюду на Небе и на земле, ибо это противоречит истинности Его человеческого естества.

Итак, установим эти твёрдые ограничения. С одной стороны, не позволим умалить небесную славу Господа нашего Иисуса Христа (а именно это происходит, когда Его низводят на землю силой воображения или привязывают к земным элементам). С другой стороны, не станем приписывать Его Телу ничего, что было бы противно Его человеческой природе (а это происходит, когда говорят о бесконечности или вездесущности Тела Христова). Отвергнув эти две крайности, я готов охотно признать всё то, что может помочь надлежащим образом выразить истинную причастность Иисусу Христу, которую Он дарует нам в Вечере, в Своём Теле и Своей Крови. Выразить так, чтобы стало понятно: мы приобщаемся Телу и Крови Христа не в воображении или мысленно, но они поистине даны нам в своей субстанции.

Если это учение ненавистно миру и нечестиво отвергается, тому есть лишь одно объяснение: козни Сатаны, ослепившего разум множества людей злыми чарами. Нет сомнения в том, что наше учение везде и во всём превосходно согласуется с Писанием и не содержит ни в самом себе, ни в выводах из него никакой неясности, двусмысленности или нелепости. Оно также не противоречит ни правилу веры, ни устроению души. Короче, в нём нет ничего сомнительного. И только величайшее варварство и глупость софистов повинны в том, что столь явная и очевидная истина оказалась презираемой и гонимой. Но и сегодня Сатана всеми силами тщится очернить её клеветой и злословием, используя для этого охваченные безумием души. Поэтому с тем большим рвением мы должны встать на её защиту.

 

20. Но прежде чем идти дальше, мы должны рассмотреть данное самим Иисусом Христом установление. Рассмотреть в первую очередь потому, что излюбленный довод наших противников, обращённый против нас, - несоответствие нашего учения словам Иисуса Христа (Речь идёт об интерпретации слов «Сие есть...» Именно по этому пункту произошёл разрыв между Лютером и Цвингли на Марбургском коллоквиуме 1529 г.). Чтобы опровергнуть эту несправедливо возводимую на нас клевету, было бы весьма уместно начать с толкования того, что содержится в Писании. Три евангелиста - св. Матфей, св. Марк и св. Лука,- а также св. Павел сообщают, что Иисус Христос взял хлеб, преломил его и, благословив, раздал ученикам со словами: «Приимите, ядите: сие есть Тело Моё, за вас ломимое» (Мф 26:26; Мк 14:22; Лк 22:19; 1 Кор 11:24). О чаше св. Матфей и св. Марк говорят так: «Сие есть Кровь Моя нового завета, за многих изливаемая во оставление грехов» [Мф 26:28; Мк 14:24]. Св. Павел и св. Лука передают немного иначе: «Сия чаша есть новый завет в Моей Крови» [Лк 22:20; 1 Кор 11:25].

Защитники пресуществления полагают, что указательное местоимение «сие» относится к образу хлеба, так как освящение совершается всем содержанием слов и нет (по их мнению) никакой видимой субстанции, на которую можно было бы указать (Фома Аквинский. Сумма теологии, III, qu. 78, art. 5). Итак, они хотят строго придерживаться буквального смысла слов. Но когда Иисус Христос свидетельствует, что раздаваемое ученикам есть Его Тело, а наши противники комментируют это таким образом, что субстанция, которая прежде была хлебом, сделалась теперь Телом Иисуса Христа, они очень далеко отходят от буквального смысла сказанного. Повторяю: Иисус Христос утверждает, что взятое Им в руки и раздаваемое ученикам есть Его Тело. Но это взятое - хлеб. Так разве не очевидно, что это тот же хлеб, который был предъявлен вначале? И значит, нет ничего более неразумного, чем приписывать пустой видимости или призраку то, что явно было сказано о хлебе.

Те, кто толкует слово «есть» в смысле пресуществления, прибегают к ещё более вымученным ухищрениям (Bonaventura. Comment. Sent., IV, dist. 8, p. 2, art. 1). Но ни те ни другие не имеют ни малейших оснований претендовать на точное следование словам Иисуса Христа. Ибо ни в одном языке глагол существования «быть» никогда не означал превращения одной вещи в другую.

Что касается тех, кто утверждает, будто хлеб остаётся хлебом, и тем не менее считает его Телом Иисуса Христа, то между ними существуют значительные расхождения. Одни, более умеренные, сперва настаивают на букве Писания и заявляют, что, по словам Иисуса Христа, хлеб должно считать Его Телом (речь идёт о лютеранах). Однако затем они смягчают строгость своих высказываний и толкуют слова Христа таким образом, как если бы они означали, что Тело Его пребывает «вместе с хлебом», «в хлебе», «под видом хлеба». Мы уже отчасти касались этого мнения и ещё будем говорить о нём ниже. Теперь же речь у нас идёт о словах Иисуса Христа. Наши противники чувствуют себя связанными этими словами и потому не могут согласиться с тем, что хлеб назван Телом, так как он является знаком Тела (Luther. Epistola ad Hervagium, 1526 (Werke, B. 19, S. 472); Sermon von dem Sacrament, 1526 (ibid., S. 483-485)). Но если они отвергают любые интерпретации и настаивают на точном следовании буквальному смыслу, почему тогда они отходят от сказанного Иисусом Христом и обращаются к совсем иному способу выражения? Ведь это совершенно разные веши - сказать, что хлеб есть Тело и что Тело есть «вместе с хлебом». Но для них очевидна невозможность отстаивать то простое утверждение, что хлеб поистине есть Тело Иисуса Христа. Поэтому они пытаются воспользоваться обходными путями и говорят, что Тело дано «под видом хлеба» и «вместе с хлебом».

Другие, более дерзкие, не колеблются утверждать, что хлеб в собственном смысле есть Тело, и тем являют себя последовательными буквалистами (Westphal. Farrago confusanearum et inter se dissidentium opinionum de Coena Domini ... Magdeburgia, 1522, fol. E 4b. См. также: Luther. Werke, B. 6, S. 511 f.). Если им сказать, что тогда хлеб есть Иисус Христос, а значит Бог, они будут решительно возражать, потому что слова Христа «Сие есть Тело Моё» не имеют такого буквального значения. Но подобное отрицание не принесёт им пользы, так как общепризнано, что в Вечере нам предлагается Иисус Христос. Однако утверждать, что некий тленный и недолговечный элемент есть в собственном смысле Иисус Христос, значит богохульствовать самым нетерпимым образом. Я спрашиваю: одно ли и то же сказать, что Иисус Христос есть Сын Божий и что хлеб есть Тело Иисуса Христа? Если они ответят, что нет (а они будут вынуждены так ответить), пусть скажут, в чём заключается различие. Думаю, они сумеют назвать лишь одно, а именно: хлеб назван Телом в сакраментальном смысле. Отсюда следует, что слова Иисуса Христа не подчиняются общему правилу и не могут рассматриваться исключительно с точки зрения грамматики. Я спрошу также этих спорщиков, не допускающих никакого истолкования буквального смысла слов Иисуса Христа: когда св. Лука и св. Павел говорят, что чаша есть новый завет в Крови (Лк 22:20; 1 Кор 11:25), не относится ли сказанное и к первому члену, то есть к тому, что хлеб есть Тело? Несомненно, мы должны с одинаковым тщанием отнестись к обеим частям таинства, а поскольку краткость рождает непонимание, то более пространно сказанное лучше проясняет смысл. Поэтому если они будут прикрываться в споре словами о том, что хлеб есть Тело Иисуса Христа, я сошлюсь на интерпретацию св. Павла и св. Луки как на более полное объяснение. А именно: хлеб есть завет, или подтверждение того факта, что нам дано Тело Иисуса Христа. Где найдут они лучшее и надёжнейшее истолкование?

Я, однако, вовсе не намерен в какой бы то ни было степени умалять нашу причастность Телу Иисуса Христа, о которой была речь выше. Я только хочу поколебать это глупое упрямство, с которым они столь яростно спорят о словах. Как я понимаю, следуя свидетельству св. Павла и св. Луки, хлеб есть Тело Иисуса Христа, потому что Он есть завет, или договор. Если наши противники с этим не согласны, они спорят не со мной, а с Духом Божьим. Что бы ни заявляли они о своём благоговейном отношении к словам Иисуса Христа о недопущении каких бы то ни было вольных толкований их буквального смысла, это не даёт им достаточного основания для того, чтобы отвергать все приводимые нами противоположные доводы.

Теперь мы должны указать, каков этот завет в Теле и Крови Иисуса Христа. Ведь тот факт, что завет благодати был подтверждён смертной жертвой Иисуса Христа, не принёс бы нам никакой пользы, если бы не был сопряжён с той причастностью Христу, в силу которой мы становимся одно с Ним.

 

21. Итак, нам остается признать, что по причине близости между означаемыми вещами и образами этих вещей имя Тела даётся хлебу не номинально, а в силу точной аналогии. Не стану ссылаться на аллегории и притчи, чтобы не навлечь упрёков в попытке уклониться от существа дела. Я утверждаю, что такой способ выражения используется в тексте Писания везде, где речь идёт о Таинствах. Ибо только в силу переноса значения мы понимаем обрезание как завет с Богом [Быт 17:13], Агнца как исход из Египта [Исх 12:11], установленные Законом жертвоприношения как удовлетворение за грехи [Лев 17:11; Евр 9:22], наконец, скалу, из которой забил источник в пустыне (Исх 17:6), как Иисуса Христа [1 Кор 10:4]. Причём переносится не только имя высшей реальности на низшую, но и наоборот: имя видимой вещи - на означаемую невидимую реальность. Например, когда говорится, что Бог явился Моисею в терновом кусте (Исх 3:2), или когда ковчег завета именуется Богом (Пс 83/84:8) и ликом Божьим, а голубь - Святым Духом (Мф 3:16). И хотя знак субстанциально отличен от изображаемой истины (поскольку он телесен, видим и обладает земной природой, а истина духовна и невидима), тем не менее он не просто представляет и напоминает ту вещь, которой посвящен, но в самом деле сообщает, передаёт её. Почему же тогда он не может зваться её именем? Если даже выдуманные людьми знаки, в большинстве своём изображающие то, чего нет, а не то, что есть (или представляющие то, что есть, в искажённом виде), - если даже они порой получают имена означаемых вещей, то с тем большим основанием знаки, установленные Богом, могут заимствовать имена тех вещей, о которых неложно свидетельствуют и чью истинность и действенность сообщают нам. Короче говоря, между тем и другим имеются такая близость и такое сходство, что подобный взаимный перенос не следует считать ни странным, ни невежественным.

Поэтому те, кто называет нас тропистами (То есть любителями стилистических фигур и иносказаний (тропов). Именно так заявляли лютеране устами пастора Вестфаля Гамбургского, с которым Кальвин был вынужден вести нескончаемые споры.), выказывают себя в своём пресном формализме сущими невеждами. В том, что касается Таинства, принятый в Писании способ выражения целиком свидетельствует в нашу пользу. Ибо таинства, будучи весьма схожи между собой, в первую очередь близки в этом переносе имён. Апостол учит, что камень, из которого израильтяне пили духовное питие, был Иисус Христос (1 Кор 10:4), ибо являлся тем символом, в котором доставлялось это духовное питие, - невидимо для глаза, но тем не менее истинно. Точно так же хлеб сегодня именуется телом Христовым, так как представляет собой символ, в котором Господь дарует нам истинное вкушение своего Тела.

А чтобы никто не упрекнул меня в том, что я провозглашаю нечто новое, сошлюсь на св. Августина, который чувствовал и говорил то же самое: «Если бы таинства не имели сходства с теми вещами, таинствами которых они являются, они вовсе не были бы таинствами. По причине этого сходства они часто получают даже имена тех вещей, которые изображают. Поэтому как таинство тела Христова есть некоторым образом само тело, а таинство крови - сама кровь, так таинство веры именуется "верой"» (Августин. Письма, 98 (Бонифацию), 9 (МРL, XXXIII, 394)). В книгах Августина имеется множество подобных суждений. Но нагромождать их излишне: достаточно и одного того, которое я привёл. Тем не менее читатели должны знать, что Августин подтверждает и повторяет данную мысль в послании к Эводию (Августин. Письма, 169 (Эводию), 11,9 (МРL, XXXIII, 746)).

Утверждать, что св. Августин, говоря таким образом о таинствах, не упоминает Вечери, значит злостно извращать факты. Если так рассуждать, окажется, что о части нельзя сказать того, что говорится о целом. Но если мы не хотим вовсе упразднить логику, невозможно отрицать, что общее всем таинствам относится также и к Вечере. Впрочем, сам Августин в другом месте кладёт конец всяким спорам, когда говорит, что Иисус Христос, давая нам знак Своего Тела, не поколебался назвать его «Своим Телом» (Августин. Против Адиманта, XII, 3 (МРL, XLII, 144)). И ещё: «Иисус Христос явил изумительное терпение, приняв Иуду на пире, во время которого Он установил и дал своим ученикам образ Своего Тела и Своей Крови» (Августин. Толк. Пс 3, 1 (МРL, XXXVI, 73)).

 

22. Но если тем не менее какой-нибудь непримиримый спорщик будет упрямо цепляться за слова «Сие есть Тело Моё», закрывая глаза на остальное, как если бы глагол «есть» отделял Вечерю от других таинств, мы легко разрешим это затруднение. Наши противники (речь идёт о лютеранах) полагают, будто смысл глагола существования настолько самоочевиден, что не позволяет никаких толкований. Допустим. Но ведь и св. Павел, говоря: «хлеб, который мы преломляем, не есть ли приобщение Тела Христова?» (1 Кор 10:16), - также употребляет глагол существования! А приобщение Тела и само Тело - не одно и то же. Более того: в тексте Писания этот глагол почти всегда используется применительно к таинствам. Например, сказано: «Будет [обрезание] завет Мой на теле вашем» (Быт 17:13). Или: агнец есть Пасха Господня (Исх 12:11).

Скажем короче. Когда св. Павел говорит, что камень был Христос (1 Кор 10:4), разве глагол существования обладает в этом утверждении меньшей силой, чем во фразе, относящейся к Вечере? Когда св. Иоанн говорит: «Ещё не было ... Духа Святого, потому что Иисус ещё не был прославлен» (Ин 7:39), - что означает здесь это «не было»? Пусть наши противники ответят! Ведь если твёрдо следовать их правилу, придётся отрицать вечную сущность Святого Духа и полагать, что она возникла только с вознесением Иисуса Христа. Наконец, пусть ответят: что понимают они под словами св. Павла о том, что крещение есть «баня возрождения и обновления» (Тит 3:5), коль скоро оно оказывается для многих бесполезным? Но лучшим опровержением мнения наших противников служат слова св. Павла о том, что Церковь есть Иисус Христос (1 Кор 12:12). Он разумеет здесь единственного Сына Божьего не в его сущности, но в его членах.

Думаю, в этом вопросе я уже выиграл спор у наших противников. Всем здравомыслящим и справедливым людям отвратительна их клевета. А именно: они громогласно заявляют, что мы отказываемся верить словам Иисуса Христа - словам, которые мы принимаем с куда большим повиновением и благоговением, чем они. Сама их очевидная грубая небрежность доказывает их полное безразличие к тому, чего хотел и что подразумевал Иисус Христос. Для них Он - лишь прикрытие их собственных навязчивых идей. Мы же лишь прилежно стараемся доискаться подлинного смысла слов Христа, что свидетельствует о нашем глубоком почитании авторитета высшего Учителя.

Наши противники недобросовестно обвиняют нас в том, что человеческое разумение препятствует нам уверовать в слова, произнесённые священными устами Иисуса Христа. Но я отчасти уже показал и покажу чуть позже ещё яснее, насколько лживы и бесчестны их обвинения. Итак, ничто не препятствует нам в простоте верить Иисусу Христу и принимать каждое сказанное Им слово. Речь идёт лишь о том, является ли с нашей стороны преступлением стремление доискаться истинного и естественного смысла его слов.

 

23. Эти добрые учители, дабы показаться учёными людьми, запрещают малейшее отклонение от буквы Писания. Я же замечу в ответ: когда Писание называет Бога мужем брани [Исх 15:3], буквальный смысл подобного выражения был бы слишком резок и груб. Поэтому я без всяких сомнений понимаю эти слова как аналогию с человеческими свойствами. В самом деле: еретики, в древности называемые антропоморфитами, смущали и волновали Церковь именно буквальным восприятием таких выражений, как «очи [Господа] отверсты» [Втор 11:12 и др.], «вопль мой дошёл до слуха [Господа]» [Числ 11:12 и др.], «прострёт Он [Господь] руку Свою» [Ис 5:55 и др.], «земля - подножие ног [Господа]» [Ис 66:1; Мф 5:35; Деян 7:49]. Они яростно восставали на святых учителей за то, что те отказывались признать телесного Бога: еретикам казалось, что Библия приписывает Богу тело. Буква Писания свидетельствовала в их пользу; но если все эти места понимать столь буквально и грубо, всякая истинная вера окажется извращённой чудовищными измышлениями. Нет такого абсурда, которому еретики не придали бы видимости прямого вывода из Писания, если позволить им на основании всякого неверно истолкованного слова утверждать всё, что им заблагорассудится.

Они считали неправдоподобным, чтобы Иисус Христос, желая дать особое утешение ученикам, говорил при этом загадками. Но их возражение - в нашу пользу. Ведь если бы ученики не поняли, что хлеб назван телом по аналогии, как его залог или символ, они были бы смущены столь необычным утверждением. По сообщению св. Иоанна, в его время ученики приходили в смущение и сомнение при всяком слове Иисуса. Как могли люди, затруднявшиеся понять, каким образом Иисус Христос отойдёт к Отцу и покинет мир (Ин 14:5-8), то есть не способные ничего уразуметь из того, что говорилось им о небесных вещах, - как могли они постигнуть и принять столь противное всякому разуму утверждение? А именно - принять, что Иисус Христос, сидящий перед ними за столом, в то же время невидимо заключён в хлебе? Поэтому тот факт, что они восприняли эти слова без возражений и не колеблясь ели хлеб, свидетельствует, что они поняли сказанное так же, как мы. Ибо, по их разумению, во всех таинствах имя означаемого обычно даётся и означающему. Таким образом, ученики получили ясное и несомненное утешение, отнюдь не облечённое в загадки. И мы сегодня воспринимаем его так же, как они. И если эти самоуверенные наглецы так упорно возражают нам, то лишь потому, что дьявол ослепляет их колдовством и вынуждает называть тёмным и загадочным простое и очевидное объяснение.

Кроме того, если неуклонно настаивать на буквальном смысле слов Иисуса Христа, то проводимое Им разделение тела и крови окажется несостоятельным. Иисус называет хлеб своим телом, а вино своей кровью: либо это невразумительный повтор, либо отрыв одного от другого. Более того, коль скоро Иисус Христос заключён в каждом из этих двух знаков, можно было бы утверждать, что чаша есть тело, а хлеб - кровь. Если наши противники ответят, что необходимо принять во внимание цель, ради которой были установлены таинства, я соглашусь с ними. Но всё равно их ошибка неизбежно повлечёт за собой указанное следствие. А именно: хлеб окажется кровью, а вино телом.

Далее, я не представляю, каким образом они думают примирить в своих высказываниях непримиримые противоречия. Так, они признают хлеб и тело двумя разными вещами и в то же время утверждают, что хлеб в собственном - отнюдь не образном - смысле есть тело. Это подобно тому, как если бы мы считали одежду отличной от человека и в то же время полагали, что она в собственном смысле именуется человеком. Тем не менее наши противники кричат, что мы своими поисками верной интерпретации слов Иисуса Христа обвиняем Его во лжи. Как будто их злобное и постыдное упрямство способно принести им победу!

Итак, теперь читателям нетрудно судить, насколько эти люди к нам несправедливы. Они внушают невеждам, будто мы опровергаем авторитет слов Христа. Между тем именно они грубо извращают его слова; мы же изъясняем их с надлежащей верностью и точностью, что я показал совершенно ясно.

 

24. Однако чтобы до конца очиститься от этой лжи и заблуждения, следует опровергнуть ещё один клеветнический выпад: наши противники обвиняют нас в чрезмерной приверженности человеческому разуму, которая побуждает измерять могущество Божье естественной мерой и признавать за Богом лишь то, что диктует здравый смысл. Но всякому, кто прочтёт наши сочинения, сразу же станет очевидной низость и скверна этой клеветы. Итак, для опровержения их ложных обвинений я отсылаю читателей к изложенному мною учению. Оно вполне ясно свидетельствует о том, что я отнюдь не ограничиваю это таинство пределами человеческого разума и не подчиняю его порядку естества. Я спрашиваю: разве натурфилософы научили нас тому, что Иисус Христос питает наши души своею плотью и кровью, подобно тому как наши тела питаются и поддерживаются хлебом и вином? Откуда у плоти эта способность животворить души? Всякий скажет, что отнюдь не от естественного порядка вещей. Точно так же противоречит человеческому разумению и тот факт, что Плоть Христова становится доступной нам по причастности ко Христу и служит нам пищей. Короче говоря, всякий, кто прикоснётся к нашему учению, будет восхищён проповедуемой нами тайной силой Божьей. А эти ревнители благочестия представляют чудо таким образом, будто без него Бог вообще не способен ничего сделать.

Я вновь настоятельно прошу читателей задуматься над содержанием нашего учения: зависит ли оно от обычного здравого смысла или верою превосходит мир и возносится к Небу. Мы утверждаем, что Иисус Христос нисходит к нам как во внешнем знаке, так и в Духе, нисходит, дабы поистине оживотворить наши души субстанцией своей Плоти и Крови. Кто не понимает, что это возможно лишь вследствие множества чудес, тот более чем глуп. Ведь нет ничего более противного естественному разуму, чем утверждение, что души заимствуют духовную и небесную жизнь от плоти - смертной плоти, зачатой на земле. Нет ничего невероятнее утверждения, что столь далёкие друг от друга вещи, как Небо и земля, не только сопряжены, но и соединены друг с другом, в силу чего наши души питаются от Плоти Христовой, пребывающей на Небесах. Так что пусть эти одержимые перестанут возводить на нас низкую клевету и разжигать ненависть к нам: дескать, мы ограничиваем беспредельное Божье всемогущество. Либо они тяжко заблуждаются, либо бессовестно лгут. Ведь речь идёт не о том, что Бог мог бы сделать, а о том, что Он пожелал сделать. Мы утверждаем, что Он сделал всё, что пожелал. А пожелал Он, чтобы Иисус Христос уподобился своим братьям во всём, кроме греха (Евр 4:1).

Какова природа нашего тела? Не такова ли, что она имеет собственные определённые размеры, занимает конкретное место, доступна зрению и осязанию? Они же спрашивают: разве не мог Бог сделать так, чтобы одно и то же тело находилось в нескольких местах, не занимало какого-то определённого пространства, не имела формы и размера? Безумец! Чего требуешь ты от всемогущества Божьего? Чтобы оно создало тело, которое одновременно было бы телом и не-телом? Это подобно тому, как если бы ты требовал от Бога сотворить свет, который был бы одновременно и светом и тьмой. Но всемогущество Божье желает, чтобы свет был светом, тьма - тьмою, а тело - телом.

Разумеется, если Бог захочет превратить тьму в свет и свет во тьму, Он всегда сможет это сделать. Но когда ты требуешь, чтобы свет и тьма не различались между собою, чего ты добиваешься, как не извращения всего порядка Божественной мудрости? Итак, тело должно быть телом, а дух - духом: каждому творению следует пребывать в согласии с той природой и с тем законом, которые были положены для него Богом. А природа тела такова, что оно находится в определённом месте, обладает собственными определёнными формой и размером. Именно таковым воспринял тело Иисус Христос, придав ему, по свидетельству св. Августина, нетление и славу (Августин. Письма, 187 (Даралану), III, 10 (MPL, XXXIII, 835 p.)), но отнюдь не лишив его телесной природы и подлинности. Ибо Писание очевидно и ясно свидетельствует: Иисус вознёсся на Небо и придёт вновь таким же образом, как видели Его восходящим на Небо (Деян 1:9-11).

 

25. Наши противники отвечают, что у них есть слово, разъясняющее волю Божью. Но позволим ли мы им истребить в Церкви дар истолкования, в силу которого слово понимается должным образом? Я признаю, что они ссылаются на текст Писания. Но как? Так, как некогда ссылались на него антропоморфиты, доказывая телесность Бога; или как Маркион и манихеи, утверждавшие, что тело Иисуса Христа призрачно и обладает небесной природой. Они тоже ссылались на свидетельства Писания: первый Адам - из земли, перстный; второй Адам, то есть Господь, - с Неба, небесный (1 Кор 15:47). И ещё: Иисус Христос «уничижил Себя самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам и по виду став как человек» (Флп 2:7). Но эти фигляры полагают, что всемогущество Божье существует только благодаря чуду, измысленному ими и опровергающему весь естественный порядок вещей. А это значит ограничивать всемогущество Бога, указывать Ему пределы, заставляя Его подчиняться нашим фантазиям. Откуда они взяли, что тело Иисуса Христа видимо присутствует на Небе и в то же время невидимо таится в бесконечном числе кусков хлеба? Наши противники ответят, что это необходимо для того, чтобы тело Иисуса Христа было доступно для причащения на Вечере. Они говорят так потому, что им угодно усматривать в словах Иисуса Христа указание на телесный способ вкушения его тела. Погружённые в свои фантазии, они попросту вынуждены измыслить эту уловку, противоречащую всему тексту Писания.

Мы же весьма далеки от того, чтобы каким бы то ни было образом умалять всемогущество Бога. Напротив, ничто не служит так его возвеличению, как наше учение. Однако наши противники не перестают обвинять нас в том, что мы бесчестим Бога: мы якобы отрицаем то, что представляется невероятным здравому смыслу, хотя бы это и было сказано Иисусом Христом. На это я вновь отвечу, как и прежде (.24), что в таинствах веры мы отнюдь не спрашиваем совета у естественного разума, но в кротости и смирении (как призывает нас апостол Иаков - Иак 1:21) принимаем всё исходящее от Бога. В то же время мы не отказываемся от полезной сдержанности, хранящей нас от того пагубного заблуждения, которое ослепило наших противников. Буквально и легковесно понимая слова: «Сие есть Тело Моё», - они изобретают некое чудо, абсолютно противоречащее намерению Иисуса Христа. Им самим очевидно то множество нелепостей, которое отсюда следует. Но ступив на эту тропу в своей безумной поспешности, теперь они уже бросаются в глубины бесконечного всемогущества Божьего, чтобы заглушить и загасить всякую истину. Вот откуда идёт то горькое и презрительное высокомерие, с которым они говорят, что вовсе не желают знать, каким образом тело Иисуса таится в хлебе, ибо довольствуются его словами: «Сие есть Тело Моё».