1 2 3 4 5 6 
его красоту, я постиг жизнь неодушевленного и значение бессмысленного. Я
   
также понял эту сторону своей многогранности. Поэтому мое дерево росло в
   
одиночестве и тишине, питаясь от земли, проникая глубоко в нее корнями, и
   
выпивая солнце тянущимися вверх ветками. Одинокий (чужой) гость вошел в
   
мою душу. Но зеленеющая жизнь нахлынула на меня. (Поэтому я странствовал,
   
следуя природе воды.) (с. 235)
   
   
  
  
   
    
Глава 6 Смерть
   
   
   
На следующую ночь(69) я направился к северным землям и очутился под серым небом, где сырой прохладный воздух подернут дымкой. Я пробираюсь к низинам, где слабые потоки, вспыхивая отблесками на широкой глади, текут к морю, где поспешность воды все ослабляется, и всякая сила и стремление соединяется с неизмеримою бескрайностью моря. Деревья становятся редкими, широкие болотистые луговины тянутся вдоль тихих темных вод, горизонт бесконечен и пустынен, завешен седыми облаками. Затаив дыхание и тревожно ожидая, как кто-то дикий украдкой будет спускаться к пене, где и вольется в бесконечность, я медленно следую своему брату, морю. Течение мягко и едва уловимо, но я постепенно приближаюсь к краю, входя в лоно истока, в его безграничное протяжение и неизмеримые глубины. Ниже возвышаются желтые холмы. У их подножия простирается высохшее озеро. Я спокойно иду вдоль холмов, и они раскрываются перед мрачным, несказанно далеким горизонтом, где небо и море растворяются в бесконечности.
   
Там, на последнем холме, кто-то стоит. На нем — черное мятое пальто; он стоит неподвижно и смотрит вдаль. Я подхожу — он тощий, и его взгляд глубокий и серьезный. Я говорю ему:
   
«Позволь мне постоять рядом с тобой, темный. Я узнал тебя издалека: лишь один может стоять так, на безлюдном краю земли.»
   
Он ответил: «Незнакомец, стой, сколько хочешь, если не замерзнешь. Как видишь, я холоден и сердце мое никогда не билось.»
   
«Я знаю, ты лед и конец; ты — холодное молчание камней и снег на вершинах гор, ты предельный холод внеземного пространства. Я должен прочувствовать это, поэтому и стою рядом.»
   
«Что привело тебя ко мне, живое существо? Живые сюда не наведываются. Ну, они проплывают печально тесными толпами, все те, что наверху, в стране светлого дня, что ушли, и больше не вернутся. Но живые никогда не приходят сюда. Что ты ищешь здесь?»
   
«Меня привел сюда мой странный и непредвидимый путь, пока я следовал течению. И так я нашел тебя. Я так понимаю, это твое место, твое законное место?»
   
«Да, это путь туда, где нет разграничений, где ничто не есть равно или неравно, где все вместе с другим. Ты видишь, что оттуда приближается?»
   
«Я вижу что-то наподобие темной стены из облаков, плывущей сюда по течению.»
   
«Присмотрись еще, что ты различаешь?»
   
«Я вижу массу людей, мужчины и женщины, старики и дети плотно прижаты друг к другу. Между ними лошади, быки и животные поменьше, вокруг толпы роятся насекомые, рядом проплывают леса, несметные увядшие цветы, безжизненное лето. Они уже близко; какие они равнодушные и окоченевшие, их ноги не двигаются, ни одного звука не слышно из их тесных рядов. Они крепко ухватились друг за друга руками и ногами; они глядят по ту сторону и совсем не обращают на нас внимания — огромным потоком проплывая мимо. Темный, это ужасное зрелище.»
   
«Ты хотел постоять со мной, теперь держись. Смотри!»
   
Я вижу: «Первые ряды достигли места, где прибой и поток сливаются в неистовое течение. И это выглядит так, как будто волна воздуха сталкивается с потоком мертвых и волнующимся морем, кружа их вверх, разбрасывая их черными клочьями и растворяя в густых облаках тумана. Волна за волной приближается, и каждый раз новая толпа растворяется в черном воздухе. Темный, скажи мне, это конец?»
   
«Смотри!»
   
Темное море медленно раскрывается — и оттуда бьет красноватое зарево— как кровь — море крови пенится у моих ног- пучина моря сверкает — как странно я себя чувствую — я что, подвешен за ногу? Кровь и огонь образовывают шар — пелена из дыма извергает красный свет — новое солнце вырывается из кровавого моря и, светясь, катится к крайним глубинами, исчезая под моими ногами. (70)
   
Я оглядываюсь, я совсем один. Наступила ночь. Как говорил Аммоний? Ночь — время для тишины.
   
Я осмотрелся — неизмеримое одиночество пронзило меня страшным холодом. Во мне все еще сияло солнце, но я чувствовал, как вступаю в огромную тень. Я иду за течением, что проделывает свой путь в глубины, медленно и спокойно, в глубины, из которых еще придут.
   
И так я ступил в ту ночь (это была вторая ночь 1914 года), тревожное ожидание наполнило меня. Я вышел в объятия будущего. Дорога была широкая, и то, что готовилось прийти, было страшным. Это было громадное умирание, море крови. Из него взошло новое солнце, ужасное и совершенно противоположное тому, что мы называем дневным светом. Мы постигли тьму, и это солнце будет сиять над нами, кровавое и пылающее, как великое низвержение.
   
Когда я постиг свою тьму, истинно величественная ночь овладела мной, и мое сновидение погрузило меня в глубины тысячелетий, и из него вознеслась птица феникс.
   
   
Но что случилось с моим днем? Факелы зажглись, вспыхнули кровавые раздоры и гнев. Когда тьма завладела миром, началась страшная война и мрак разрушил свет, потому что он был непостижим для тьмы и больше ни для чего не пригоден. И так мы вынуждены были испытать Ад.
   
Я увидел, что грехи и добродетели этого времени также изменились, что ваша мягкость стала жесткостью, доброта — грубостью, любовь — ненавистью, а разум — безрассудством. Зачем же вы хотели завладеть тьмой! Но вы были вынуждены, иначе она бы завладела вами. Счастлив тот, кто предвосхищает ее хватку.
   
Вы когда-нибудь задумывались о зле внутри вас? О, вы говорили о нем, упоминали и, смеясь, признали его как общий человеческий порок или периодическое недоразумение. Но знали ли вы, что это такое — зло, что оно стоит как раз за вашей добродетелью, что оно также — часть ваших добродетелей, их неизбежная сущность? (71) Вы заперли Сатану в бездне тысячелетия, и когда тысячелетие закончилось, вы посмеялись над ним, потому что он стал героем детской сказки. (72) Но когда этот грозный поднимает голову, мир содрогается. Наступает жуткий холод.
   
Вы с ужасом понимаете, что беззащитны, что армия ваших пороков падает бессильно на колени. Вместе с силой демонов вы берете зло, и ваши добродетели переходят к нему. Вы совершенно одни в этой битве — ваш Бог стал глух. Вы не знаете, кто из демонов сильнее: ваши пороки или добродетели. Но в одном вы уверены: порок и добродетель — братья. (73)
   
Нам нужен холод смерти, чтобы видеть ясно. Существование стремится к жизни и смерти, к началу и концу. (74) Вы не вынуждены жить вечно, но вы можете умереть, ведь внутри вы желаете и того, и другого. Жизнь и смерть должны найти равновесие в вашем бытии. (75) Сегодня людям нужна большая доля смерти, потому что в них живет слишком много неправильности, и слишком много правильности в них умерло.
   
То, что находится в равновесии — верно, то, что нарушает равновесие — неверно. Но если равновесие обретено, тогда то, что сохраняет его, неверно, а то, что нарушает — верно. Равновесие — это одновременно жизнь и смерть. Для завершения жизни необходим противовес смерти. Если я принимаю смерть, мое дерево зеленеет, потому что умирание усиливает жизнь. Если я погружаюсь в смерть, окутывающую мир, распускаются почки на моем дереве. Как наша жизнь нуждается в смерти!
   
Счастье и мелкие радости приходят к вам только после того, как вы принимаете смерть. Но если вы жадно высматриваете все, ради чего вы еще можете жить, тогда ничто не будет достаточным для вашего удовольствия и незначительные вещи, что по-прежнему окружают вас, прекращают радовать. Поэтому я вглядываюсь в смерть — она учит меня жизни.
   
Если вы принимаете смерть, это словно морозная ночь и тревожное предчувствие, но морозная ночь — это виноградник, полный сладких плодов. (76) Скоро вы найдете удовольствие в вашем благополучии. Смерть назревает. Чтобы собрать плоды, нужна смерть. Без смерти жизнь была бы бессмысленной, так как бессмертие, неизменно повторяясь, отрицает свой собственный смысл. Чтобы быть и наслаждаться бытием, вам нужна смерть, и это ограничение позволяет осуществить ваше бытие.
   
[HI 31] Когда я слышу горестные жалобы, вижу всю эту земную абсурдность, то понимаю, что когда придет смерть с покрытой головой, все застынет. А в мире теней взойдет новое, красное солнце. (77) Оно восходит тайно и неожиданно, и мой мир вращается, как дьявольское появление. Я предполагаю кровь и убийство. Только кровь и убийство по-прежнему восторженны, у них особенная красота; и кто-то способен принять красоту кровавых актов насилия.
   
Всплывает то, что я всегда отвергал в себе; оно неприемлемо, ужасно отталкивающе. Ибо если жалкость и скудность этой жизни закончится, тогда в том, что мне противоположно, начнется новая жизнь. Оно противоположно настолько, что я не могу его постичь. Потому что эта противоположность подчиняется не законам разума, а его природе. Да, это не только противоположно направленное, но и отталкивающе, жестоко отталкивающе, нечто, что перехватывает мое дыхание, лишает моего тела силы, что путает мои ощущения, ядовито жалит меня в пяту и всегда наносит удар в самое уязвимое место (78), о котором я не подозревал. Это не противостоит мне как сильный противник, смело и опасно, но гибнет на навозной куче, в то время как глупые куры изумленно кудахчут вокруг меня и несут яйца. Мимо пробегает пес, поднимает ногу, затем спокойно удаляется, я проклинаю семь раз тот час, когда я родился, и если я и не решаю убить себя сразу, то готовлюсь пережить час моего второго рождения. Древние говорили: Inter faeces et urinas nascimur. (79) Три ночи меня осаждали ужасы рождения. На третью ночь раздался хохот, словно из дебрей, ведь все не так просто. И жизнь зашевелилась снова.
   
   
   
68 В Рукописном Черновике: «Приключение Пятое: Смерть» (с.557).
   
69 2 января 1914.
   
7 °Cравни образу в Liber Primus, гл. 5, «Схождение в Ад в Будущем».
   
71 В 1940 Юнг писал: «Зло относительное, частично роковое, и частично его можно избежать; то же самое с добродетелью, и часто неясно, что же из них хуже.» («Попытка психологической интерпретации догмы троицы», CW II, § 291).
   
72 В Исправленном Черновике это предложение заменено на: «Зло — это половина мира, одна из двух чаш весов» (с. 242).
   
73 Дальше в Черновике: «В этой кровавой битве смерть подступает к вам, как сегодня, когда мир полон массовых убийств и гибелей. Холод смерти пронизывает вас. Когда я замерзал до смерти в своем одиночестве, я видел ясно, видел, что должно было прийти, настолько ясно, что различал звезды и далекие горы морозной ночью». (с. 260).
   
74 В Трансформациях и Символах Либидо (1912) Юнг утверждал, что либидо — это не только Шопенгауэровский толчок жизни, оно также содержит в себе обратное стремление к смерти (CW B,§ 696).
   
75 Дальше в Черновике: «проживать то, что правильно, и позволить неверному умереть, — вот искусство жизни.» (261). В 1934 Юнг писал: «Жизнь — это энергетический процесс, как и все остальное. Но любой энергетический процесс в принципе необратим и отсюда определенно направлен на цель, а цель — это состояние покоя… Из жизненной среды лишь тот, кто желает умереть, остается жив. Потому что то, что занимает место в тайном часе жизненного полдня, является обратной стороной параболы, рождением смерти… Нежелающий жить тождественен нежелающему умереть. Становление и исчезновение суть одна и та же кривая.» («Душа и смерть», CW, § 800). См. «Безмерное пространство: размышления Юнга о жизни и смерти», Дневник К.Г. Юнга Основа для Аналитической Психологии 38 (2008), с. 9–32.
   
76 См. выше, прим. 20, с.231.
   
77 Ссылка на зрелище, что описывается выше.
   
78 В Трансформациях и Символах Либидо (1912) высказывал мнение по поводу раненной пяты (CW B, § 461).
   
79 «Мы рождаемся между испражнениями и мочой», изречение, что наряду с другими обычно приписывают Св. Августину.
   
  
  
   
    
Глава 7 Руины Древних Храмов (80)
   
   
   
(81, 82)
   
Еще одно приключение произошло со мной: перед взором раскинулись широкие луга — ковер из цветов — пологие холмы — свежий зеленый лес вдалеке. Я вижу двух незнакомых странников: старого монаха и долговязого мужчину с детской походкой и выцветшей красной одеждой. Когда они подходят ближе, я узнаю в высоком красного всадника. Как он изменился! Он постарел, его рыжие волосы поседели, а огненно красные одежды износились, стали потрепанные и убогие. А другой? С брюшком, видимо, ему не плохо живется. Но его лицо кажется знакомым: Боже правый, это же Аммоний!
   
Какие перемены! И откуда эти люди, такие разные, пришли? Я подхожу к ним и желаю доброго дня. Оба глядят на меня, перепуганные, и крестятся. Их ужас побуждает меня посмотреть на себя: я весь покрыт зелеными листьями, что растут из моего тела. Я приветствую их второй раз, смеясь.
   
Аммоний восклицает в ужасе: «Изыди, Сатана!» (83)
   
Красный: «Проклятый языческий сброд!»
   
Я: «Но, дорогие друзья, что с вами? Я северный странник, что приходил к тебе, Аммоний, в пустыне. (84) И я дозорный, с которым ты, Красный, однажды беседовал»
   
Аммоний: «А, я узнаю тебя, главный демон. С твоим приходом началось мое падение.»
   
Красный смотрит на него укоризненно и толкает под ребра. Монах робко замирает. Красный надменно поворачивается ко мне.
   
Красный: «Уже тогда я не мог не думать, что тебе недостает благородных манер, несмотря на твою притворную важность. Та проклятая Христианская комедия, что ты разыграл..»
   
В этот момент Аммоний толкает его, и Красный растерянно замолкает. И так оба стоят предо мной, смешно и глупо, даже жалко.
   
Я: «Откуда ты пришел, Божий человек? Какая жестокая судьба привела тебя сюда, да и оставила в компании Красного?»
   
А: «Я бы предпочел тебе этого не говорить. Но это не похоже на Божье провидение, от которого не убежать. Так знай, что ты, злой дух, сделал мне ужасное зло. Ты соблазнил меня своим проклятым любопытством, жаждуще протянув мою руку за божественными мистериями, потому что ты заставил меня осознать тогда, что я ничего о них не знаю. Твое замечание, что мне, возможно, нужно быть ближе к людям, чтобы прийти к высшим мистериям, свалили меня, как дьявольский яд. Вскоре после того я созвал братьев из долины и сказал им, что мне явился посланник Божий — так ты меня облукавил — и велел мне создать с братьями монастырь.
   
Когда Брат Филит выдвинул возражение, я опроверг его, ссылаясь на отрывок из Святого Писания, в котором молвится, что негоже человеку быть одному. (85) Итак, мы основали монастырь, недалеко от Нила, откуда мы могли видеть проплывающие корабли. Мы вспахивали плодородные земли, и у нас было так много работы, что святые писания канули в забытье. Мы стали сластолюбивыми, и однажды я вновь почувствовал огромную тоску по Александрии. Я сказал себе, веруя, что хотел там наведать епископа. Но сначала я был настолько одурманен жизнью на корабле, а потом шумными толпами на улицах Александрии, что совершенно утратил себя.
   
Как во сне, я сел на корабль, направляющийся в Италию. Я почувствовал неутолимую жажду увидеть мир. Я пил вино и видел, что женщины красивы. Я купался в наслаждениях, и полностью превратился в животное. Когда я сошел на берег в Неаполе, я увидел там Красного, и понял, что попал в руки зла.»
   
Красный: «Замолчи, старый дурень, если бы меня там не было, ты бы стал настоящей свиньей. Когда ты увидел меня, ты, наконец, взял себя в руки, проклял пьянки и женщин и вернулся в монастырь. А теперь послушай мою историю, проклятый злой дух: я тоже попал в твою ловушку и поддался твоим языческим хитростям. После того разговора, когда ты зацепил меня своим замечанием о танце, я стал серьезным, настолько серьезным, что ушел в монастырь, молился, постился, обращая себя в веру. В своем безрассудстве я захотел улучшить церковную литургию, и с одобрения епископа ввел танцы.
   
Я стал настоятелем и поэтому один имел право танцевать пред алтарем, как Давид пред Ковчегом Завета. (86) Но постепенно братья также стали танцевать; даже прихожане, а потом затанцевал весь город.
   
Это было ужасно. Я уединился и танцевал весь день, пока не упал от усталости, но утром этот дьявольский танец возобновлялся. Я пытался бежать от себя, я бродил и скитался ночами. Днем я изолировался и танцевал один в лесах и пустынных горах. И так понемногу я добрался до Италии. Там, на юге, я больше не чувствовал себя так, как на севере; я мог смешиваться с толпами. Только в Неаполе я отчасти вернулся к себе, и тогда же я встретил этого изнуренного Божьего человека. Его появление придало мне сил. Через него я смог обрести здоровье. Ты слышал, как он воспрянул духом со мной и тоже нашел снова свой путь.»
   
А: «Должен признать, мне было не так уж и плохо с Красным; это демон мягких нравов»
   
К: «Я добавлю, что монаха не назовешь фанатиком, хотя у меня развилось глубокое отвращение ко всему христианству после моего опыта в монастыре.»
   
Я: «Дорогие друзья, я рад, что вам хорошо вместе.»
   
Оба: «А мы не довольны, насмешник и искуситель, уйди, разбойник, язычник!
   
Я: «Но вы же путешествуете вместе, разве вам не нравится ваша компания и дружба?»
   
А: «Что поделать? И черт бывает нужным, иначе больше нечем вызвать уважение к людям.»
   
К: «Ну, мне нужно приходить к соглашениям с духовенством. Иначе я потеряю клиентуру.»
   
Я: «Тогда вас свела жизненная необходимость! Поэтому давайте помиримся и будем дружить»
   
Оба: «Но мы никогда не сможем быть друзьями»
   
Я: «О, я вижу, виновата система. Может, вы сначала хотите умереть? А теперь, древние духи, пропустите меня!»
   
[2] [HI 33] Когда я увидел смерть и то ужасное торжество, что собралось вокруг нее, я сам стал льдом и ночью, во мне встали яростная жизнь и порыв. Жажда по стремительному потоку глубочайших знаний (87) стала биться звоном винных бокалов; издалека я начал слышать пьяный хохот, смеющихся женщин и уличный шум. Танцевальная музыка, приветствована и награждена одобрительными возгласами, струилась отовсюду; и вместо южного ветра с запахом роз на меня лилось зловоние человека-животного. Сладострастные блудницы хихикали и шелестели у стен, запах вина, кухонные пары и глупое гоготание человеческих толп сжались в облако. Ко мне протянулись горячие, нежные руки, и уложили в постель больного. Я был рожден в жизнь снизу и вырос, как герой, скорей за час, чем за года. И после того, как я вырос, я оказался в средних землях; была весна.
   
[HI 34] Но я больше не был прежним человеком из-за того, что проросло сквозь меня. Это было смеющееся лесное существо, дух зеленой листвы, лесной гоблин и проказник, что жил один в лесу и сам был зеленеющим деревом, что любит только зелень и произрастание, что одинаково расположен к людям и нерасположен, в настроении и радости, подчиняющийся невидимому закону и зеленеющий и увядающий вместе с деревьями, ни красивый и не безобразный, ни хороший и не плохой, просто живущий, изначально старый и совершенно молодой, обнаженный и от рождения одет, не человек, а природа, напуганная, смешная, могущественная, юная, слабая, обманчивая и обманута, очень переменчива и поверхностна и все же тянущаяся вглубь, к сердцевине мира.
   
Я впитал жизнь обоих своих друзей; зеленое дерево выросло на руинах храма. Они не устояли перед жизнью, но соблазнились ею и стали валять дурака. Они ступили в грязь, и потому назвали живого дьяволом и отступником. Потому что оба верили в себя и свои добродетели, каждый по-своему окончательно погряз в земле всех пережитых идеалов и был в ней погребен Наиболее прекрасное, как и наилучшее, заканчивается однажды в самом забавном месте в мире, окруженном маскарадными костюмами, и, ведомое шутами, в ужасе идет в яму грязи.
   
Богохульство сменяется хохотом, и душа спасается от смерти.
   
Идеалы согласно своей природе взвешены и желанны; они существуют до данного предела, но не дальше. Поэтому и действенность их сути не опровержима. Тот, кто верит в свои идеалы, собственно, проживает их, или же верит, что может проживать, он страдает от мании величия и ведет себя, как помешанный, выдавая себя за идеал; но герой пал. Идеалы смертны, и нужно быть готовым к их концу: в то же время это может стоить вам жизни. Ведь разве вы не видите, что вы сами наделили значением, ценностью и действенной силой ваш идеал? Если вы пожертвовали собой ради идеала, он раскалывается и играет с вами в карнавал, а потом уходит в Ад в Пепельную Среду. Идеал — это также оружие, что можно отложить в сторону в любое время, факел на неосвещенном пути. Но тот, кто носится с факелом среди белого дня, — глупец. Как обрушились мои идеалы, и как свежо зеленеет мое дерево! (88) Когда я позеленел, они стояли там, печальные руины ранних храмов и розовые сады, и я, вздрогнув, осознал их внутреннее сходство. Мне показалось, это был неподобающий союз. Но я понял, что этот союз существует уже давно. В то время, когда я еще утверждал, что мои святилища были кристально чисты, и когда я сравнивал своих друзей с ароматом персидских роз (89), они уже образовывали союз взаимного молчания.
   
Они казались разбросанными, но втайне они взаимодействовали. Одинокая тишина храма влекла меня подальше от людей к сверхъестественным мистериям, в которых я потерял себя до грани пресыщения. И пока я боролся с Богом, дьявол готовился принять меня и рванул меня на свою сторону. Там я тоже я не нашел никаких границ, кроме пресыщения и отвращения. Я не жил, я был ведом; я был рабом своих идеалов. (90)
   
И так они стоят там, руины, споря между собой, не в состоянии примириться со своим обыденным несчастьем. Внутри я стал природным существом, но я был также злым духом, напугавшим одинокого странника и избегающим человеческих мест. Но я зеленел и цвел изнутри. Я до сих пор не стал тем человеком, что нес в себе конфликт между стремлением к обществу и стремлением к духу. Я жил не этими стремлениями, а собой, и был радостным зеленым деревом в далеком весеннем лесу. И так я научился жить без общества и духа; и я был поражен, насколько хорошо мне это удавалось.
   
Но как насчет людей, как насчет человеческого рода? Вон стоят они, два заброшенных моста, что должны были вести к человечеству: один ведет от верха вниз, люди спускаются по нему — им это нравится. Другой ведет снизу вверх, и человечество со стоном ползет по нему. Им это приносит беспокойства. Мы ведем людей, наших ближних, к радости и беспокойствам. Если я сам не живу, а только взбираюсь, это приносит другим незаслуженное удовольствие. Если я просто веселюсь, другим это приносит незаслуженное беспокойство. Если я только живу, я очень далек от людей. Они больше не видят меня, а когда видят, то изумляются и поражаются. Сам же я, однако, живу, зеленею, цвету, увядаю — стою как дерево всегда на одном месте, и спокойно позволяю человеческим радостям и страданиям проходить мимо. И все же я человек, который не может простить себя из-за раздора человеческого сердца.
   
А мои идеалы могут быть также моими псами, чей лай и грызня меня не тревожат. По крайней мере, я — хороший и плохой пес для людей. Но я еще не завершил то, что должен, я живу и я по-прежнему человек. Это кажется почти невозможным. Пока вы не осознаете себя, вы можете жить; но если вы осознаете себя, вы падаете из одной могилы в другую. Все ваши (93) перерождения могут окончательно сделать вас (94) больным. Будда, в конце концов, отказался от перерождения, ибо ему надоело ползать через все человеческие и животные формы. (94) После всех возрождений вы все еще остаетесь львом, ползущем по земле, XAMAI AEQN (Хамелеон), подражателем, склонным к изменению цвета, пресмыкающейся ящерицей, но никак не львом, чья природа родственна солнцу, что черпает свою силу изнутри себя, что не приспосабливается к цвету окружающей среды и не защищается, уходя в укрытие. Я в себе узнал хамелеона и больше не хочу ползать по земле, менять цвет и перерождаться; вместо того я хочу жить из своей личной силы, как солнце, что дарит свет и не поглощает его. Это принадлежит земле. Я взываю свою солнечную природу и устремляюсь к своему восходу. Но руины (95) стоят на моем пути. Они говорят: «Относительно людей ты будешь тем или этим.» Моя хамелеонья кожа дрожит. Они обступают меня и хотят, чтоб я сменил окрас. Но этого больше не будет. Ни зло, ни добро не должно быть моим хозяином. Я отталкиваю их, этих нелепых уцелевших, и продолжаю свой путь, что ведет на Восток. Силы раздора, что так долго стояли между мной и сущностью меня, лежат позади.
   
Отныне я абсолютно один я больше не могу сказать вам: «Послушайте!» или «вам следует» или «вы могли бы», теперь я разговариваю только с собой. Теперь больше никто не может сделать для меня больше, что бы то ни было. У меня больше нет к вам обязательств, у вас нет обязательств ко мне, ибо я исчезаю, и вы устраняетесь от меня. Я больше не слышу требований и ничего не требую от вас. Я больше не борюсь с вами и не мирюсь, но помещаю между нами молчание.
   
Вы издалека призываете оттиски, но не можете найти мои следы. Вместе с западным ветром, что приходит из океана, я путешествую сквозь зеленые ландшафты/ сельскую местность, странствую сквозь леса и клоню молодые травы. Я разговариваю с деревьями и дикой природой леса, и камни мне указывают путь. Когда я хочу пить, а источник не приходит ко мне, я иду к источнику. Когда я чувствую голод и хлеб не приходит ко мне, я сам ищу свой хлеб и беру его там, где нахожу. Я не оказываю помощи и не нуждаюсь в ней. Если вдруг ко мне подступает нужда, я не осматриваюсь в поиске помощи, а принимаю нужду и покоряюсь, и корчусь и борюсь. Я смеюсь, я рыдаю, клянусь, но не оглядываюсь.
   
На этом пути никто не идет за мной, и я не пересекаю ничей путь. Я один, но я наполняю это одиночество своей жизнью. Я в полной мере человек, я шум, беседа, утешение и помощь для себя. И так я странствую на дальний Восток. Не то чтобы я знал что-либо о том, какой может быть моя далекая цель. Я спешу на Восток к своему восходу — я стану своим восходом.
   
[Рис. 36] (96)
   
   
80 Вместо этого в Рукописном Черновике: «Приключение Шестое» (с. 586). В Исправленном Черновике: «6. Вырожденные идеалы» (с. 247).
   
81 Мозаичная форма напоминает мозаику в Равенне, которую Юнг посетил в 1913 и 1914, и которая произвела на него неизгладимое впечатление.
   
82 5 января 1914.
   
83 «Уйди, Сатана» — привычное выражение в Средневековье.
   
84 Северяне в греческой мифологии были народом, жившим в стране солнечного света, далеко от северного ветра, и почитающим Аполлона. Ницше неоднократно упоминал о вольных народах, таких как северяне.
   
Антихрист,§ 1 (Закат идолов/ Антихристы, пер. Р.Холлингдэйл (Лондон: Пингвин, 1990), с. 127).
   
85 Ссылка на Бытие 2:18: «И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему.» Здесь еще одна ссылка на Филита в Библии, Второе Послание к Тимофею 2:16–18: «А непотребного пустословия удаляйся, ибо это приведет к большему нечестию. И их слова будут есть, как риза рак, из которых Гименей и Филит, в отношении истины, говоря, что воскресение уже было, и разрушают в некоторых веру.»
   
86 В Хрониках 1:15 Давид танцует перед Ковчегом Откровения.
   
87 В исправленном Черновике вместо «самого глубокого знания» — «мудрость» (с.251).
   
88 В Черновике и Исправленном Черновике: «Я стал жертвой своих святилищ»
   
89 В Персии лепестки роз перегоняли с паром, чтобы получить розовое масло, из которого делали духи.
   
99 В 1926 Юнг пишет: «Переход от утра ко второй половине дня — это переоценка ранних ценностей. Отсюда необходимость отличать ценность от противоположных прошлых идеалов, узнавать ошибку в прошлой истине и чувствовать, насколько антагонизм и даже ненависть лежат в том, что когда-то нам выдалось любовью» (Бессознательное в Нормальной и Нездоровой Психической Жизни, CW 7, § 115).
   
91 В Исправленном Черновике: «зеленое существо» (с.225).
   
92 В Исправленном Черновике: «мои» (с.257).
   
93 В Исправленном Черновике: «меня» (с.257).
   
94 Дальше в Исправленном Черновике: «как хамелеон» (с.258). В Черновике встречается отрывок, который перефразирован так: это наша хамелеонья природа побуждает нас проходить эти трансформации. Пока мы остаемся хамелеонами, мы нуждаемся в ежегодном путешествии в купальни возрождения. Поэтому я с ужасом смотрел на упадок своих идеалов, потому что любил свою природную зелень и не доверял своей хамелеоньей шкуре, что меняла окраску, приспосабливаясь к окружающей среде. Хамелеон делает это искусно. Кто-то называет это изменение прогрессом через возрождение. То есть вы переживаете 777 перерождений. Будде не потребовалось много времени, чтоб понять, что даже возрождения напрасны. (с. 275-76). Некоторые верят, что душа должна пройти через 777 реинкарнаций (Эрнест Вудс, Новая Теософия (Уитон, IL: Теософская Пресса, 1929), с.41),
   
94 В Черновике вместо этого: «бессмертие моего идеала».
   
95 Надпись над рисунком: «Этот рисунок был напечатан на Рождество 1915». Изображение Издубара сильно напоминает иллюстрацию в Энциклопедии Греческой и Римской Мифологии Вильгельма Рошера, экземпляр которой был у Юнга. (Лейпциг: Тойбнер, 1884–1937, том 2, с.775). Издубар — это раннее имя, данное персонажу, ныне известному как Гильгамеш. Это объясняется ошибками в переписывании. В 1906 г. Петер Йенсен отметил: «Было установлено, что главный эпический герой — это Гильгамеш, а не Гистхубар или Издубар, как считалось рантше» (Эпос о Гильгамеше в Мировой Литературе (Страсбург: Карл Трибнер, 1906), с. 2). Юнг обсуждал эпос о Гильгамеше в 1912 в Трансформациях и Символах Либидо, используя правильную форму, и неоднократно цитировал работу Йенсена.
   
   
  
  
   
    
Глава 8 Первый День
   
   
Но на третью ночь98 одинокая цепь хребтов перегородила мне путь, позволяя мне войти через узкую горловину долины. Путь лежит между двумя высокими каменными склонами. Мои ступни босы и изранены о зазубренные камни. Здесь путь становиться скользким. Половина пути белая, другая половина — черная. Я ступаю на черную сторону и в шоке отскакиваю: это горячее железо. Я ступаю на белую сторону: это лед. Но это так и должно быть. Я бросаюсь через нее вперед, и в конечном счете долина расширяется в мощный каменистый бассейн. Узкий путь извивается вверх вдоль вертикальных скал к гребню горы на вершине.
   
Пока я приближаюсь к вершине, мощный гул отдается эхом от другой стороны горы, как будто добывают руду. Звук постепенно нарастает и громогласно отражается эхом в горе. Когда я достигаю прохода, я вижу огромного человека, приближающегося с другой стороны.
   
Два бычьих рога поднимаются из его величественной головы, и чеканный набор доспехов покрывает его грудь. Его черная борода взъерошена и украшена изысканными камнями. Гигант несет сверкающий двойной меч в его руке, как те, которые использовались для забоя быков. Перед тем как я успеваю оправиться от своего изумления и испуга, гигант уже стоит передо мной. Я гляжу ему в лицо: оно потускневшее, бледное и глубоко морщинистое. Его миндалевидные глаза глядят на меня удивленно. Меня охватывает ужас: это Издубар, могущественный, человек-бык. Он стоит и смотрит на меня: его лицо говорит о поглощающем его внутреннем страхе, его руки и колени дрожат. Издубар, могущественный бык дрожит? Он испуган? Я взываю к нему:
   
"O, Издубар, самый могущественный, пощади мою жизнь и прости меня лежащего как червь на твоем пути"
   
Из.: "Я не хочу твою жизнь. Откуда ты?"
   
Я: "Я с Запада."
   
Из.: "Ты с Запада? Ты знаешь Западные земли? Это правильный путь к Западным землям?"99
   
Я: "Я с Западной земли, чей берег омывается великим Западным морем."
   
Из.: "В это море погружается солнце? Или оно в своем закате касается твердой почвы?"
   
Я: "Солнце погружается далеко за морем."
   
Из.: "Далеко за морем? Что там?"
   
Я: "Там нет ничего кроме пустого пространства. Как вы знаете, земля круглая и более того, она вращается вокруг солнца."
   
Из.: "Черт возьми, где ты взял такое знание? И что там нет земли бессмертных, где солнце опускается чтобы быть заново рожденным? Ты говоришь правду?"
   
Его глаза мерцают с неистовством и страхом. Он делает громыхающий шаг ближе. Я дрожу.
   
Я: "O, Издубар, самый могущественный, прости мою самонадеянность, но я на самом деле говорю правду. Я из той земли, где это доказано, и где живут люди, которые путешествуют по миру на кораблях. Наши ученые измеряли как далеко солнце находится от поверхности земли. Это небесное тело, которое лежит несказанно далеко в бесконечном пространстве."
   
Из.: "Бесконечном — ты сказал? Это пространство мира бесконечно, и мы никогда не сможем достичь солнца?"
   
Я: "Самый могущественный, поскольку ты смертен, ты никогда не сможешь достичь солнца."
   
Я вижу его охваченным удушающим страхом.
   
Из.: "Я смертен — и я никогда не достигну солнца, и никогда не достигну бессмертия?"
   
Он делает своим топором могучий лязгающий удар по камню.
   
Из.: "Исчезни, жалкое оружие. От тебя мало толку. Как можешь ты быть использовано против бесконечности, против вечного ничто и против ненаполняемого? Ничего не осталось для тебя, чтобы покорить. Раздави себя, это того стоит!"
   
(На Западе солнце садится окутанное пылающими облаками в ярком кровавом цвете.)
   
"Итак уходи солнце, трижды проклятый Бог и заверни себя в свое бессмертие!"
   
(Он хватает отколотый кусок топора с земли и швыряет его по направлению к солнцу.)
   
"Вот тебе твое жертвоприношение, твое последнее жертвоприношение!"
   
Он в отчаянии, всхлипывает, как ребенок. Я стою, трясясь, едва осмеливаясь пошевелиться.
   
Из.: "Несчастный червь, где ты всосал этот яд?"
   
Я: "O, Издубар, самый могущественный, то, что ты называешь ядом это наука. В нашей стране мы воспитаны на ней с самого детства, и это может быть причина, почему мы не расцвели полностью и остаемся недоразвитыми. Однако когда я вижу тебя, мне кажется, что мы все как-то отравлены."100
   
Из.: "Никакое существо никогда не одерживало верх надо мной, никакое чудовище не устояло перед моей силой. Но твой яд, червь, который ты оставил на моем пути искалечил меня до мозга костей. Твой магический яд сильнее, чем армия Тиамат."101 (Он лежит как парализованный, распростершись на земле.) "Вы Боги, помогите, здесь лежит ваш сын, скошенный укусом невидимой змеи в пяту. O, если я бы только мог раскрошить тебя когда увидел и никогда не слышать твоих слов."
   
Я: "O Издубар, великий, презренный если бы я знал что мое знание так скосит тебя я бы придержал свой язык. Но я хотел сказать правду."
   
Из.: "Ты называешь яд правдой? Яд это правда? Или правда это яд? Не говорят ли наши астрологи и священники тоже правду? И в тоже время это не действует как яд."
   
Я: "O Издубар, опускается ночь, здесь будет холодно. Должен ли я позвать на помощь людей?"
   
Из.: "Будь как есть, вместо этого ответь мне."
   
Я: "Но мы не можем философствовать здесь. Твое плохое состояние требует помощи."
   
Из.: "Я говорю тебе, пусть будет как есть. Если я должен погибнуть этой ночью, пусть так и будет. Только ответь мне."
   
Я: "Я боюсь, мои слова слабы, если вообще могут вылечить."
   
Из.: "Они не могут принести еще что-нибудь более смертельного. Беда уже случилась. Итак, скажи мне что знаешь. Возможно, у тебя даже есть магические слова, которые нейтрализуют яд."
   
Я: "Мои слова, о самый могущественный, жалки и не имеют магической силы."
   
Из.: "Не имеет значения, говори!"
   
Я: "Я не сомневаюсь, что твои священники говорят правду. Это определенно правда, только она противоположна нашей."
   
Из.: "Разве есть два типа правды?"
   
Я: "Мне кажется, да. Наша правда происходит от знания внешних вещей. Правда твоих священников идет от знания внутренних вещей."
   
Из. (полусидя): "Это целительное слово."
   
Я: "Я счастлив, что мои слабые слова помогли тебе. O, если бы я только знал много больше слов которые помогли бы тебе. Стало холодно и темно. Я сделаю огонь, чтобы согреть нас."
   
Из.: "Делай, это может помочь." (Я собрал дров и зажег большой огонь.) "Священный огонь согревает меня. Теперь скажи мне, как ты сделал огонь так быстро и таинственно?"
   
Я: "Все, что мне нужно это спички. Посмотри это такие маленькие деревянные палочки со специальным веществом на кончике. Если потрешь их о коробок, то появится огонь."
   
Из.: "Это удивительно, где ты научился этому искусству?"
   
Я: "У любого есть спички откуда я. Но это самое малое. Мы также можем летать с помощью полезных машин."
   
Из.: "Вы можете летать как птицы? Если бы в твоих словах не было бы такой магической силы, Я бы сказал что ты лжешь."
   
Я: "Я точно не лгу. Посмотри у меня также есть часы, например, которые показывают точное время дня."
   
Из.: "Это удивительно. Ясно что ты из странной и изумительной земли. Ты точно из священных Западных земель. Ты бессмертен?"
   
Я: "Я — бессмертен? Нет ничего более смертного, чем мы."
   
Из.: "Что? Ты не бессмертен и в тоже время понимаешь такие искусства?"
   
Я: "К сожалению, наша наука еще не преуспела в том, чтобы найти средство против смерти."
   
Из.: "Кто тогда обучил тебя таким искусствам?"
   
Я: "В течении столетий люди сделали много открытий, через точное наблюдение и науки о внешних вещах."
   
Из.: "Но эта наука — такая ужасная магия, которая сразила меня. Как так может быть, что ты еще жив, даже если пьешь этот яд каждый день?"
   
Я: "Мы выросли привыкшими к этому со временем, потому что человек привыкает ко всему. Но мы все несколько увечны. С другой стороны, эта наука имеет великие преимущества, как ты видел. То, что мы потеряли в терминах силы, мы заново открыли много раз через овладение силами природы."
   
Из.: "Не жалко ли это быть таким раненым? Насчет меня я вытягиваю свою силу через силу природы. Я оставляю тайную силу трусливым волшебникам и женоподобным магам. Если я размозжу чей-то череп, это остановит его ужасную магию."
   
Я: "Но не понял ли ты, как сильно прикосновение нашей магии подействовало на тебя? Ужасно, я думаю."
   
Из.: "К сожалению, ты прав."
   
Я: "Теперь ты возможно видишь, что у нас нет выбора. Мы обязаны проглатывать яд науки. В другом случае мы повторили бы твою судьбу: мы были бы полностью искалечены, если бы мы встретили это неподготовленными и ничего не подозревающими. Этот яд так неодолимо силен, что каждый, даже самый сильный, и даже вечные Боги, гибнет из-за него. Если наша жизнь дорога нам, мы скорее предпочитаем пожертвовать частью жизни, чем предать себя неминуемой смерти."
   
Из: «Все же я больше не думаю что ты из священных Западных земель. Твоя страна наверняка заброшена, полна паралича и отречения. Я томлюсь по Востоку, где течет чистый источник нашей жизни, дающий мудрость."
   
Мы сидим молча у мерцающего огня. Ночь холодна. Издубар стонет и смотрит вверх на звездное небо.
   
Из.: "Самый ужасный день моей жизни — нескончаемый — такой длинный. Презренное магическое искусство — наши священники ничего не знают, иначе они защитили бы меня от этого — даже Боги умирают, он говорит. У вас больше нет Богов?"
   
Я: "Нет, слова — вот все, что мы имеем."
   
Из.: "Но сильны ли эти слова?"
   
Я: "Говорят что так, но никто не замечает этого."
   
Из.: "Мы также не видим Богов и все же мы верим, что они существуют. Мы узнаем их проявления в событиях в природе."
   
Я: "Наука забрала у нас способность верить."102
   
Из.: "Что? Вы это тоже потеряли? Как же вы после этого живете?" Я: "Мы живем так, одной ногой в холоде и другой в жаре, а что до остального, будь что будет!"
   
Из.: "Ты темнишь."
   
Я: "Так это тоже с нами, эта темнота."
   
Из.: "Можешь ли ты выносить все это?"
   
Я: "Не совсем хорошо. Лично мне нелегко с этим. По этой причине я отправился на Восток, на землю восходящего солнца, чтобы искать свет, которого нам не хватает. Где же тогда солнце встает?"
   
Из.: "Земля, как ты сказал, полностью круглая. Таким образом, солнце нигде не встает."
   
Я: "Я имею в виду, есть ли у вас свет, какого нам не хватает?"
   
Из.: "Посмотри на меня: я расцвел в свете Западного мира. Из этого ты можешь заключить, насколько он плодотворен. Но если ты из настолько темной земли, тогда остерегайся такого всепоглощающего света. Ты можешь ослепнуть также как мы все некоторым образом слепы."
   
Я: "Если твой свет также фантастичен, как и ты, тогда я буду осторожен."
   
Из.: "Хорошо."
   
Я: "Я жажду твоей правды."
   
Из.: "Так как я стремлюсь к Западным землям. Я предупреждаю тебя."
   
Опускается тишина. Уже поздняя ночь. Мы засыпаем у огня.
   
Я странствовал к Югу и нашел непереносимый жар одиночества. Я странствовал к Северу и нашел холодную смерть, от которой весь мир умирает. Я вернулся к моей Западной земле, где люди богаты знаниями и делами и начал страдать от пустой темноты солнца. И я откинул все от себя и странствовал к Востоку, где свет встает каждый день. Я пошел к Востоку как ребенок. Я не спрашивал, Я просто ждал.
   
Радостные цветущие луга и красивые весенние леса окаймляли мой путь. Но в третью ночь пришла тяжесть. Она стояла передо мной как цепь откосов полных скорбного опустошения, и все старалось удержать меня от следования моему жизненному пути. Но я нашел вход и узкий путь. Мука была велика, так как она была за то, что я оттолкнул два рассеянных и распущенных от себя. Не подозревая, я впитываю, то что отталкиваю. То, что я принимаю, входит в часть моей души, которой я не знаю; Я принимаю то, что я делаю с собой, но я отвергаю то, что сделано со мной.
   
Итак, путь моей жизни привел меня к отвергнутым противоположностям, объединенным в, чрезвычайно болезненных сторонах пути, который лежал передо мной. Я пошел по ним, но они обожгли и заморозили мои ступни. И таким образом я достиг другой стороны. Но яд змеи, чью голову ты раздавил, входит через рану в твоей пятке; и таким образом змея становится более опасной, чем она была прежде. Это находится в моей душе, несмотря на то, что я это отрицаю. Я думал, что в душе этого нет, и таким образом я полагал, что я могу уничтожить это. Но это находится во мне и только приняло мимолетную внешнюю форму и шагнуло ко мне. Я разрушил эту форму и верил, что я покорил это. Но я все еще не поборол себя.
   
Внешняя противоположность это образ внутренней противоположности. Как только я понял это, я остаюсь молчаливым и думаю о пропасти антагонизма в моей душе. Внешние противоположности легко преодолеть. Они в самом деле существуют, но тем не менее ты можешь быть объединенным с самим собой. Они в самом деле обжигают и замораживают твои ступни, но только твои ступни. Это больно, но ты продолжаешь и смотришь вперед к далеким целям.
   
Пока я поднимался к высшей точке и надеялся на Восток, случилось чудо: пока я двигался на Восток, некто с Востока поспешил навстречу мне и устремился навстречу погружающемуся свету. Я хотел света, он хотел ночи. Я хотел подняться, он хотел погрузиться. Я был мал как ребенок, в то время как он был огромен как природный мощный герой. Знание искалечило меня, в то время как он был ослеплен полнотой света. И таким образом мы поспешили навстречу друг другу; он, из света; я, из темноты; он, сильный; я, слабый; он, Бог; я, змей; он, древний; я, очень новый; он, незнающий; я, знающий; он, фантастический; я, трезвый; он, смелый, могущественный; я, трусливый, хитрый. Но мы были удивлены, когда увидели друг друга на границе между утром и вечером.
   
Я был ребенком и рос, как зеленеющее деревце, и позволял ветру и далеким крикам, и беспокойству противоположностей дуть спокойно через мои ветви; я был мальчиком, притворяющимся падшим героем, я был молод, отталкивая их сжимающие тиски в стороны, и таким образом я не ожидал Могущественного, Слепого, и Бессмертного, который бродил на закате, томимый желанием, кто хотел проникнуть на дно океана так чтобы он мог опуститься в источник жизни. Тот, который спешит навстречу восходу — маленький, этот, который приближается к закату — велик. И, так как я был мал, я просто пришел из глубин своего погружения. Я был там, где он стремился быть. Он, кто погружается, велик, и ему будет легко сокрушить меня. Бог, который выглядит как солнце не трогает червей. Но черви нацеливаются на пяту Могущественного и подготавливают его для спуска, который ему нужен. Его сила велика и слепа. Он изумителен и пугающ. Но змея находит свое место для укуса. Немного яда — и великий падает. Слова того, кто поднимается, не имеют смысла и горьки. Это не сладкий яд, но тот, который смертелен для всех Богов.
   
Увы, он мой самый дорогой, самый прекрасный друг, тот, кто стремиться напролом, преследуя солнце, желая жениться на себе самом, как это делает солнце. Как также близки, в самом деле, и полностью одно и тоже — змей и Бог! Слово, которое было нашим носителем, стало смертельным оружием змея, который тайно пронзает им нас.
   
Внешние противоположности больше не стоят на моем пути, но моя собственная противоположность приближается ко мне, и растет громадой позади меня, и мы заслоняем путь друг другу. Слово змеи определенно побеждает опасность, но мой путь остается прегражденным, так как я обязан был упасть из паралича в слепоту, также как и Могущественный упал в паралич, чтобы избежать собственной слепоты. Я не могу достичь слепящей силы солнца, также как он, Могущественной, всеплодоносной матки темноты. Я, кажется, отрицаю силу, в то время как ему отказали в перерождении, но я избегаю слепоты которая приходит с силой и он избегает ничто которое приходит со смертью. Моя надежда на полноту света разбивается, также как разбивается его томление по бескрайней покоренной жизни. Я срубил самого сильного, и Бог карабкается вниз к смертности.
   
Могущественный упал, он лежит на земле.103
   
Сила должна стихнуть ради жизни.
   
Окружность внешней жизни должна быть сделана меньше.
   
Гораздо больше тайны, одинокие огни, огонь, пещеры, темные широкие леса, редкие человеческие поселения, тихо текущие потоки, тихая вода и летние ночи, маленькие корабли и повозки, и обереги в жилищах редких и ценных. Издалека странники идут по одиноким дорогам, смотря по сторонам.
   
   
Шум дней мира становится тихим, и греющий огонь сверкает внутри.
   
Сидя у огня, тени прежде ушедших мягко стенают и рассказывают о прошлом.
   
Придите к одинокому огню, вы слепые и покалеченные и услышите два типа правды: слепые будут покалечены и покалеченные ослепнут и все же общий огонь согревает обоих в долгой ночи.
   
Древний тайный огонь горит между нами, давая редкий свет и обильное тепло.
   
Первобытный огонь, который покоряет любую нужду, должен гореть снова, так как темнота мира широка и холодна, и нужда велика.
   
Хорошо защищенный огонь сводит вместе тех, кто издалека и тех, кому холодно, тех, кто друг друга не видел, и не может достичь друг друга и он побеждает страдание и разрушает нужду.
   
Слова, произнесенные у огня двусмысленны и глубоки, и показывают жизнь правильным образом.
   
Слепой должен быть покалечен, так что он не зайдет в бездну, и покалеченный должен ослепнуть, так что он не взглянет на вещи выше его досягаемости с томлением и презрением.
   
Оба могут осознать их глубокую беспомощность, так что они будут уважать святой огонь снова, также как тени сидящие у очага и слова, которые окружают пламя.
   
Древние называли спасительные слова Логос, выражение святого разума.104 Так много неразумности было в человеке, что он нуждался в сохранении разума. Если кто-то ждет достаточно долго, он видит, как Боги в конце все изменяют в змей и подземных драконов. Это также судьба Логоса: в конце он отравляют нас всех. Со временем мы все отравлены, но, не зная, мы храним того, Могущественного, и вечный скиталец в нас не тронут ядом. Мы распространяем яд и паралич вокруг нас, желая обучать весь мир вокруг нас разуму.
   
У некоторых есть разум в размышлении, у других в чувствах. Оба — служители Логоса, и оба втайне становятся поклонниками змея.105
   
Ты можешь поработить себя, заковать себя в кандалы, стегать себя до крови каждый день: ты раздробил себя, но не подавил себя. Именно этим ты помог Могущественному усилить твой паралич, и способствовал его слепоте. Он бы хотел увидеть это в других и наложить это на них, и принудить Логос служить тебе и другим, жадно и тиранично со слепой настойчивостью и свободным упрямством. Дай ему почувствовать вкус Логоса. Он испуган и он уже дрожит, так как он подозревает, что он устарел, и эта маленькая капелька яда Логоса парализует его. Но поскольку он твой прекрасный, самый любимый брат, ты будешь действовать рабски по отношению к нему и ты бы хотел пощадить его, хотя ты никого не щадил из своих собратьев. Ты не пощадил сильных средств, чтобы поразить своих собратьев отравленной стрелой. Парализованная игра есть недостойная добыча. Могущественный охотник, повергающий быка на землю голыми руками, разрывающий льва на куски, поражающий армию Тиамат, стоит ли твой лук цели.106
   
Если ты живешь как он, который есть ты, он стремительно примчится к тебе, и ты вряд ли пропустишь его. Он положит насильственные руки на тебя и принудит тебя к рабству если ты не будешь помнить о твоем ужасном оружии, которое ты всегда использовал к его услугам против себя. Ты будешь хитер, ужасен и холоден, если заставишь прекрасного и самого любимого пасть. Но ты не должен убивать его, даже если он страдает и его скручивает в непереносимой агонии. Привяжи святого Себастьяна к дереву и медленно и рационально пускай стрелы в его судорожно подергивающуюся плоть.107 Когда ты сделаешь так, напомни себе что каждая стрела которая попадает в него, щадит одного из твоих недоразвитых и увечных братьев. Поэтому выпусти много стрел. Но есть непонимание, которое неискоренимо и случается слишком часто: Люди всегда хотят разрушить прекрасное и наиболее любимое снаружи себя, но никогда внутри себя.
   
Он, прекрасный и любимый, пришел ко мне с Востока, как раз из того места которое я искал. Восхищенно я глядел на его силу и великолепие и я понял, что он стремился точно к тому, что я покинул, а именно мою темную человеческую толкущуюся толпу униженности. Я распознал слепоту и незнание его стремления, которое работало против моего желания, и я открыл его глаза и покалечил его мощные члены ядовитым укусом. И он лежал плача как ребенок, каким он был, ребенком, a доисторический выросший ребенок которому нужен был человеческий Логос. Итак, он лежал передо мной, беспомощный, мой слепой Бог, который стал полуслепым и парализованным. И сострадание захватило меня, так как это было ясно мне, что я не должен дать умереть ему, который встретил меня на своем подъеме, из места, где ему могло быть хорошо, но которого я не мог достичь. Я владел тем, кого я искал. Восток не мог мне дать ничего кроме него, больного и падшего.
   
Тебе необходимо пройти только половину пути, он пройдет другую половину. Если ты пойдешь дальше его, ты ослепнешь, если он пойдет дальше тебя, его разобьет паралич. Таким образом, и так как это есть способ Богов, чтобы пойти дальше смертных, они становятся парализованным и беспомощными как дети. Божественность и человечность должны остаться, если человек должен остаться перед Богом и Бог должен остаться перед человеком. Высоко горящее пламя — это середина пути, чей светящийся путь идет между человеческим и божественным.
   
Божественная доисторическая сила слепа, так как ее лицо стало человечным. Человечное это лицо божества. Если Бог приближается к тебе, то проси чтобы сохранили твою жизнь, так как Бог это любящий ужас. Древние сказали: это ужасно упасть в руки живого Господа.108 Они говорили так, потому что они знали, так как они были все еще ближе к древним лесам, и они стали зелеными как деревья детства, и взошли далеко к Востоку.
   
Следовательно, они упали в руки живого Бога. Они научились коленопреклоняться и лежать лицом вниз, прося сострадания, и они научились жить в рабском страхе и быть благодарными. Но тот, кто видел его, ужасный и прекрасный, с черными бархатными глазами и длинными ресницами, глаза которого не смотрели, но пристально вглядывались, любя и вселяя страх, тот научился кричать и хныкать так, чтобы он мог достичь, по крайней мере, уха Божества. Только твой страшный крик мог остановить Бога. И потом ты увидишь, что Бог тоже дрожит, так как он стоит лицом к лицу, его наблюдательный взгляд на тебе, и он чувствует неизвестную силу. Бог боится человека.
   
Если мой Бог покалечен, я должен поддержать его, так как я не могу покинуть любимого. Я чувствую, что он моя судьба, мой брат, кто пребывал и вырос в свете, пока я был в темноте и кормил себя ядом. Хорошо знать такую вещь: если мы окружены ночью, наш брат стоит в полном свете, делая свои великие деяния, разрывая льва и убивая дракона. И он натягивает лук по направлению более далеких целей, пока он не осознает солнце блуждающее высоко в небе и не захочет схватить его. Но когда он обнаружит свою ценную добычу, тогда твоя тяга к свету тоже проснется. Ты сбросишь путы и пойдешь к месту, где поднимается свет. И таким образом вы поспешите навстречу друг другу. Он, веря, что может просто схватить солнце, встретит червя теней. Ты, думая что на Востоке можешь выпить из источника света и схватить рогатого гиганта, перед которым ты падаешь на колени. Его сущность это слепое чрезвычайное томление и буйное желание. Моя сущность видит предел и невозможность талантливости. Он владеет в изобилии тем что мне не хватает. Следовательно, я также не дам ему идти, Богу быку, который однажды поранил бедро Якова и которого я сейчас покалечил.109 Я хотел сделать его силу моей.
   
Это благоразумно оставить живым жестоко пораженного, так чтобы его сила продолжала поддерживать меня. Мы не теряем ничего кроме божественной силы. Мы говорим, "Да, в самом деле, это так как это должно быть. Это или то должно быть достигнуто." Мы говорим так и стоим так, и смотрим вокруг в смущении, чтобы увидеть случиться ли что-либо. И если что-то случается, мы смотрим на это и говорим: "Да, в самом деле, мы понимаем, это есть то или это, или это похоже на то или это." И таким образом мы говорим и стоим и смотрим вокруг чтобы увидеть случиться ли где-нибудь что-нибудь. Что-то все время происходит, но мы не случаемся, так как Бог наш болен. Мы видели его мертвого с злобным взглядом Базилика на его лице, и мы поняли что он мертв. Мы должны думать как его вылечить. И все же снова я чувствую это достаточно ясно, что моя жизнь будет разбита пополам, если не смогу я вылечить своего Бога. Так как я остался с ним в долгой холодной ночи. [Image 44] / [Image 4$]110
   
   
   
**************************
   
98 Январь 8,1914.
   
99 В египетской мифологии Западные земли (Западный берег нила) были землей мертвых.
   
100В "Веселой Науке", Ницше оспаривал что мышление происходит через развитие и обьединение нескольких импульсов которые имеют эффект ядов: импульсы сомневаться, очернять, ждать, собирать и рассеивать ("Насчет доктрины ядов," tr. Walter Kaufmann [New York: Vintage, 1974] book 3, section 113).
   
101В вавилонской мифологии, Тиамат, мать Богов, вызвала войну с армией демонов
   
102Проблема отношения науки к вере было критическим в психологии религии Юнга. См "Психология и религия" (1938), CW11.
   
103Дальше в черновике: "Это то что я видел во сне" (стр. 295).
   
104См. Liber Secundus, гл. 4, стр. i68£
   
105В Психологических типах (1921), Юнг считал думание и чувствование рациональными функциями (CW 6, § 731).
   
106Дальше в черновике: "Как Давид, ты можешь лишить его жизни, Голиаф, искусной и дерзкой рогаткой" (p. 299). В Трансформациях и символах Либидо (CW B, § 383f), Юнг обсуждал миф создания Вавилона в котором Мардук, Бог весны, сражается с Тиамат и ее армией. Мардук убил Тиамат, и из этого он создал мир. Таким образом "могущественный охотник" соответствует Мардуку.
   
107Св. Себастьян был христианским мучеником преследуемым римлянами который жил в 3 веке. Он часто изображается привязаным к дереву, проткнутый стрелами. Самое старое такое изображение находится в Basilica SantApollinaire Nuova в г. Равенна.
   
108Это относится к библии "Послание к Евреям" 10:31: "Это устрашающая вещь — упасть в руки живого Господа."
   
109Это относится к борьбе Якоба с ангелом, Бытие 32:24–29: "И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари. и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним. И сказал: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И сказал: как имя твое? Он сказал: Иаков. И сказал: отныне имя тебе будет не Иаков, а Израиль, ибо ты боролся с Богом, и человеков одолевать будешь. Спросил и Иаков, говоря: скажи имя Твое. И Он сказал: на что ты спрашиваешь о имени Моем? И благословил его там.."
   
110Легенда картины: "Arthava-veda 4,1,4." Arthava-veda 4,1,4 это талисман для стимулирования мужской силы: "Я, растение, которое Гандхарва выкопал для Варуна, когда его мужская сила пришла в упадок, тебя, которая вызывает силу, мы выкапываем. / Ушас (Аврора), Сурия (солнце), и этот мой талисман; бык Прагапати (царь созданий) своим здоровым огнем поднимет его! / Эта трава сделает тебя таким наполненным здоровой силой, что ты, даже когда возбуждено твое искусство, не выдохнешь жар как вещь на огонь! / Огонь растений, Огонь растений и сущность быков поднимет его! Делай так, O Индра, повелительница тел, помести здоровую мужскую силу в этого человека! / Я (O трава) мастерю перворожденный живительный сок вод и также растений. Более того ты смастерила брата Сома, и живую силу антилопного быка! / Теперь, O Агни, теперь, O Савитар, теперь, O богиня Сарасвати, теперь, O Брахманаспати, сделай жестким pasas как лук! / Я делаю жестким твои pasas как тетиву на луке. Обними ты (женщин) как антилопа отбрыкивает газель с никогда не падающей (силой)! / Сила лошади, мула, козла и барана, более того сила быка даруется ему, O повелительница тел (Индра)!" (Священные Книги Востока 42, p. 31–32) Связь с излечением Издубара, раненого Бога быка.
   
  
  
   
    
Глава 9 Второй день
   
   
   
Сон не принес мне спасительного слова (111). Издубар лежал безмолвно и неподвижно всю ночь, до рассвета(112). Я побродил по горному хребту, размышляя и смотря назад, в мои Западные земли, где так много знания, и где так много возможностей помощи. Я люблю Издубара и не хочу, чтобы он жалко зачах. Но откуда ждать помощи? Никто не будет странствовать по пути холода и жара. А я? Я боюсь возвращаться на тот путь. Восток? Может, там спасение? Но как насчет опасностей, что реют в неизвестном? Я не хочу ослепнуть. Какая польза Издубару от этого? Да я и не смогу нести этого хромого, если ослепну. Да, если бы я был такой сильный, как Издубар. Какой толк здесь от науки?
   
Ближе к вечеру я подошел к Издубару и сказал: «Издубар, принц мой, послушай! Я не дам тебе умереть. Близится второй вечер. Нам нечего есть и ничего не останется кроме как умереть, если я не найду помощь. С Запада мы не можем ее ждать, но с Востока- возможно. Ты не встречал никого на пути, кого мы могли бы позвать на помощь?»
   
Издубар: «Брось! Когда смерть придет, тогда и будет.»
   
Я: «У меня сердце кровью обливается при мысли оставить тебя здесь, не сделав все, чтобы помочь тебе»
   
Из.: «Какая польза тебе от твоей магической силы? Если бы ты был так силен, как я, ты бы мог понести меня. А твое зелье может лишь убить, но никак не помочь.»
   
Я: «Если бы мы были в моей стране, нам бы были в помощь фургоны»
   
Из: «Если бы мы были в моей стране, твоя отравленная стрела не настигла бы меня»
   
Я: «Скажи, ты не знаешь никого с восточной стороны, кто мог бы помочь?»
   
Из: «Дорога здесь длинная и пустынная, и когда ты дойдешь до равнин, переправившись через горы, ты встретишь могучее солнце, которое ослепит тебя»
   
Я: «А что если я буду идти ночью, а днем буду прятаться от солнца?»
   
Из: «Ночью все змеи и драконы выползают из своих нор, и ты, безоружный, неизбежно станешь их жертвой. Оставь все, как есть. Какой от этого прок? Мои ноги парализовало, они оцепенели. Я предпочитаю не возвращаться домой с такими трофеями.»
   
Я: «Так мне не стоит всем рисковать?»
   
Из: «Бесполезно! Лучше не станет, если ты умрешь»
   
Я: «Дай мне немного подумать, может, спасительная мысль еще придет ко мне».
   
Я отошел и сел на гребень горы. И во мне развернулась такая речь: Великий Издубар, ты в беспомощном положении — я не меньше (113). Что можно сделать? Не всегда нужно действовать; порою лучше подумать. В душе я уверен, что Издубар не совсем реален в обычном смысле слова, скорее иллюзия/фантазия. Выход можно найти, если посмотреть на ситуацию под другим углом…посмотреть… посмотреть… поразительно, даже здесь мысли отдаются эхом; надо быть, я совсем один. Но вряд ли это надолго. Конечно же он не признает, что он иллюзия, а вместо того будет утверждать, что он совершенно реален, и что ему можно помочь лишь реальным путем: тем не менее, стоит попробовать. И я воззвал к нему:
   
Я: «Мой принц, Могущественный, послушай: меня посетила мысль, которая может нас спасти. Я думаю, что ты не реален, лишь только иллюзия»
   
Из: «Это ужасная мысль. Убийственная. Ничтожно покалечил меня, а теперь заявляешь, что я не настоящий?»
   
Я: «Пожалуй, я недостаточно ясно выразился, я слишком много говорил на языке Запада. Конечно, я не имел в виду, что ты совсем ненастоящий, я лишь хотел сказать, что ты реален настолько, насколько реальна иллюзия. Если бы ты это принял, нам бы это много дало»
   
Из: «И что бы нам это дало? Ты дьявол-мучитель»
   
Я: «Несчастный, я не собираюсь мучить тебя. Рука лекаря не стремится истязать, даже если причиняет боль. Неужели ты не можешь признать, что ты иллюзия?»
   
Из: «Горе мне! В какую магию ты хочешь меня втянуть? Разве это поможет мне, если я приму себя за иллюзию?»
   
Я: «Ты знаешь, как много значит имя, которое носит человек. Ты также знаешь, что часто больным дают новое имя, чтоб исцелить их, ибо с новым именем они обретают новую сущность».
   
Из: «Ты прав, наши священники тоже так говорят.»
   
Я: «Так ты готов принять, что ты иллюзия?»
   
Из: «Если это поможет, да».
   
И тогда внутренний голос сказал мне: хоть теперь и признано, что он иллюзия, ситуация остается крайне сложной. Иллюзию нельзя так просто отрицать, так же как и обращаться с ней смиренно. Нужны действия. Во всяком случае, он иллюзия — а значит, намного изменчивей. Думаю, надо поступить так: возьму пока его к себе на спину. Я подошел к Издубару и сказал ему:
   
«Я нашел выход. Ты стал легким. Легче перышка. Теперь я могу нести тебя». Я обхватываю его руками и поднимаю; он легче воздуха, и мне приходится делать усилия, чтоб не оторваться от земли, поскольку моя ноша поднимает меня в воздух.
   
Из: «Очень ловкий ход. Куда ты несешь меня?»
   
Я: «Я собираюсь нести тебя в низины Западных земель. Мои товарищи охотно приютят такую большую иллюзию. Как только мы пересечем горы и доберемся до жилищ радушных людей, я спокойно возьмусь за поиски средства вернуть тебе прежнее состояние.»
   
С Издубаром на спине, я с большой осторожностью слез по узкой горной тропе, при чем опасность состояла не столько в том, я мог потерять равновесие из-за своей ноши или скатиться вниз по склону, сколько в том, что меня мог унести ветер. Я изо всех сил держался за свою слишком легковесную ношу. Наконец мы спустились в долину, на холодно-жаркий путь боли. Но на сей раз меня подхватил проносящийся со свистом Восточный ветер и понес через узкие скалы и поля к безлюдным местам, так, что пути боли я не коснулся. Я быстро промчал живописные земли. Впереди я увидел двух людей: Аммония и одного Красного/Рыжего. Когда бы приблизились к ним, они повернулись и, увидев нас, скрылись в поле с ужасающими криками. Я, должно быть, оказался весьма причудливым зрелищем.
   
Из: «Кто эти юродивые? Это твои товарищи?»
   
Я: «Это не люди, это так именуемые реликты прошлого, которых еще можно случайно встретить в Западных землях. Раньше они были очень важными. Сейчас же их используют в основном как пастухов.»
   
Из: «Какая удивительная страна! Но гляди, там вон город? Отнесешь меня туда?»
   
Я: «Нет, Боже упаси! Я не хочу, чтоб собралась толпа, как только там засветится живая душа. Разве ты не чуешь? Они опасны с тех пор, как стали готовить сильнейшие яды, от которых даже я защищаюсь. Люди там полностью парализованы, окутаны бурым ядовитым туманом и могут передвигаться только искусственным способом. Но нам не стоит беспокоиться. Ночь уже почти наступила, и нас никто не увидит. Более того, никто и не признал бы, что видел меня. Я знаю здесь один отдаленный дом. Там живут мои близкие друзья, они примут нас на ночь».
   
Мы с Издубаром прилетели к тихому темному саду и уединенному дому. Я спрятал Издубара под навислыми ветвями дерева, подошел к дому и постучал. Я подумал о двери: она слишком мала. Издубар никак не пролезет через нее. Однако — иллюзия не занимает пространства! Как эта чудесная мысль не пришла ко мне раньше? Я возвращаюсь в сад, без малейших усилий сжимаю Издубара до размера яйца и кладу себе в карман. Затем иду в гостеприимный дом, где Издубар сможет вылечиться.
   
[2] [HI 48] (114) Так мой Бог был спасен. Его спасло как раз то, что как ни странно можно было считать губительным, а именно провозглашение его плодом воображения. Как часто люди полагали, что это приводило Богов к исчезновению. (115) И, безусловно, это было серьезной ошибкой, так как это наоборот спасало Бога. Он не умирал, а становился живой фантазией, чье воздействие я ощутил на своем теле: моя врожденная тяжесть постепенно растворилась, а холодно-жаркий путь боли больше не обжигал и не леденил мои ступни. Я был невесом, ветер нес меня легко, как перышко, в то время как я нес великана.(116)
   
Принято считать, что так Бога можно было убить. Однако Бог был спасен, он выковал новую секиру/топор в огне и снова погрузился в Восточный поток света, чтоб возобновить свой прежний цикл.(117) Мы же, умные люди, ползали вокруг отравленного хромого, и даже не знали, что нам чего-то не достает. Но я любил своего Бога, я взял его в человеческий дом, так как был убежден, что он действительно жив как иллюзия/вымысел/фантазия и не должен быть брошен, раненый и слабый. Поэтому я познал чудо невесомого тела, когда обременил себя Богом.
   
Св. Христофору, гиганту, трудно было носить свою ношу, хоть это и был Христос- ребенок.(118) А я был мал, как ребенок, и нес великана, тем не менее, моя ноша поднимала меня в воздух. Христос-ребенок стал легкой ношей для великана Кристофера, когда сам сказал: «Сладко мое бремя и легка моя ноша». (119) Мы не должны носить Христа, как словно он был бы непереносимым, но мы сами должны быть Христом, ибо тогда наше бремя сладко и наша ноша легка. Этот видимый и вещественный мир является одной реальностью, но фантазия/иллюзия/воображение — это другая реальность. Пока мы оставляем Бога в стороне как видимого и вещественного, он будет непереносимым и безнадежным. Но если мы превращаем Бога в иллюзию/фантазию, — он внутри нас, и его легко нести. Бог вне нас увеличивает вес всего, что тяжело, тогда как Бог внутри нас все тяжелое делает легким. Потому все Христофоры сгорблены и тяжело дышат — их мир тяжелый.
   
   
Многие хотели найти помощь для своего недомогающего Бога, и их проглотили змеи и драконы, что таились на пути в страну солнца. Они погибали от слишком яркого дневного света и становились темными людьми, ибо их глаза были ослеплены. Сейчас же они ходят кругами, как тени, и говорят о свете, хотя мало что видят. А их Бог — во всем том, чего они не видят: Он — в темных Западных землях, и он обостряет глаз зрячих, и он содействует тем, кто варит яд, и он направляет змей к ногам слепых нарушителей/преступников. Поэтому, если вы благоразумны, возьмите Бога с собой, и тогда вы всегда будете знать, где он. Если его не будет с вами в Западных странах, он придет к вам ночью в гремящих доспехах и с сокрушающим боевым топором.(120) Если его с вами не будет в краю рассвета, вы нечаянно наступите на божественного червя, который только и ждет вашего опрометчивого шага.
   
   
Вы все получаете от Бога, которого носите, но не его оружие, так как он раздробил его. Он нуждается в оружии, когда завоевывает. Но что еще вы хотите завоевать? Ваши завоевания ограничены землей. А что такое земля? Это то, что вращается и висит, как капля, в космосе. Вы не достигнете солнца, и ваша власть не распространится даже на пустынные земли луны. Также вы не завоюете море, ни снег на полюсах, ни песок в пустыне, лишь несколько участков зеленой земли. Вы не завоюете всего, сколько бы времени у вас не было. Завтра ваша власть превратится в прах, ибо прежде всего вы должны завоевать смерть. Так что не будьте глупыми, бросьте свое оружие. Бог свое раздробил. Вам достаточно доспехов, чтоб защититься от тех глупцов, которые еще страдают жаждой завоевания. Доспехи Бога сделают вас неуязвимыми и невидимыми для самых злобных глупцов.
   
   
Возьмите Бога с собой. Отнесите его вниз, в ваши темные земли; там живут люди, которые каждое утро протирают глаза, и все равно всегда видят одно и то же. Опустите вашего Бога в туман, полный яда, но не так, как те ослепленные, что пытаются осветить тьму при помощи фонарей, он этого не понимает. Вместо того, тайно внесите вашего Бога в радушный дом. Человеческие хижины малы, и они не могут принять Бога, несмотря на их желание и гостеприимность. Следовательно, не ждите, пока огрубевшие неумелые руки людей раскромсают вашего Бога на куски, а обнимите его с любовью, пока он снова не обретет форму своего первого зарождения. Не позволяйте человеческому глазу увидеть так сильно вами любимого, величественного, в состоянии болезни или бессилия. Считайте, что ваши товарищи-люди являются животными, сами того не зная. Пока они ходят на пастбище, лежат на солнце, вскармливают детенышей или спариваются друг с другом, они прекрасные и безобидные создания темной Матери Земли. Но когда появляется Бог, они начинают неистовствовать, ибо близость Бога делает их неистовыми. Они дрожат от страха и приходят в ярость и вдруг начинают затевать братоубийственные битвы, как только один учует приближение Бога в другом. Так что спрячьте Бога, что несете с собой. Пускай они неистовствуют и калечат друг друга. Ваш голос слишком тих, чтобы эти свирепствующие смогли его услышать. Поэтому не говорите о Боге и не показывайте его, а сидите в уединенном месте и пойте на старинный манер заклинания:
   
   
Положи яйцо перед собой, Бога в его зарождении.
   
И созерцай его.
   
И высиди его магическим теплом своего взгляда.
   
   
   
   
   
111 В Рукописном Черновике написано: «Я мало спал; неясные сны больше расстроили меня, чем подсказали выход» (ст.686)
   
112 9 января 1914 г.
   
113 В Черновике: «и тогда другой голос заговорил во мне, как эхо» (ст.309)
   
114 Это относится к сцене в тексте, описывающей, как Юнг уменьшил Издубара до размера яйца, так, что мог тайно внести его в дом, чтоб вылечить его. Юнг сказал Аниеле Яффе по поводу этих отрывков, что некоторые иллюзии ведомы страхом, как в главе про дьявола или в главе про Гильгамеша — Издубара. С одной стороны, искать способ спасти великана казалось бессмысленным, но он чувствовал, что если он этого не сделает, потерпит неудачу. Осознание того, что он захватил Бога, было платой за забавное решение. Многие из этих фантазий были великолепными комбинациями возвышенного и нелепого. (МР, ст. 147-48).
   
115 В Черновике: «Как и другие Боги, во многих предыдущих случаях, Бог был провозглашен фантазией, поэтому предполагается, что с ним заключено соглашение» (ст..314)
   
116 Дальше в Черновике: «Мы, люди, явно верили, что воображаемого не существует, и если мы признали что-то фантазией, то оно должно быть тщательно и наверняка уничтожено. (ст. 314). В 1932 Юнг высказывал свое мнение по поводу пренебрежительного отношения современности к фантазии (Развитие личности, CW 17, параграф 302).
   
117 Это, должно быть, относится к следующей главе.
   
118 Св. Христофор (из греческого «носящий Христа») — мученик, живший в третьем веке. Согласно легенде он искал отшельника, чтобы тот рассказал ему, как служить Иисусу. Отшельник подсказал ему переносить людей через опасный речной брод, что тот и стал делать. Однажды его попросил перенести через реку мальчик. Христофору он показался тяжелее всех, и тогда мальчик сказал, что он Христос, и что он несет на себе все тяготы мира.
   
119 Матвей II:30.
   
120 Т. е. Издубар пришел к Юнгу.
   
   
   
  
  
   
    
Глава 10 Заклинания
   
   
(122)
   
Наступило Рождество. Бог в яйце.
   
Я приготовил пелену для моего Бога, дорогую красную пелену из страны утренней зари.
   
Он воссияет великолепием своей Восточной земли.
   
Я мать, первая дева, что родила, не ведая о том.
   
Я заботливый отец, что оберегал деву.
   
Я пастух, что получил известие, сторожа свое стадо ночью в темном поле. (123)
   
   
***
   
Я священное животное, стоявшее изумленное в невозможности постичь становление Бога.
   
Я волхв, пришедший с Востока, издали предполагающий чудо.(124)
   
И я яйцо, окружающее и питающее семя Бога во мне.
   
   
***
   
Длится торжественный час.
   
А мое человечество несчастно и переживает муки.
   
Поэтому я дающий жизнь.
   
Откуда твоя благодать, о Бог?
   
Он — извечная пустота и изобилие.(125)
   
Ничто не похоже на него, и он не похож ни на что.
   
Извечный мрак и вечное сияние.
   
Вечный на земле и на небе.
   
Двойная сущность в одном.
   
Прост в своей многоликости.
   
Смысл в нелепости.
   
Свобода в рабстве.
   
Покоренный, будучи победителем.
   
Древний в юности.
   
Да в нет.
   
   
***
   
О,
   
Свет срединного пути,
   
Заключенный в яйце,
   
зарождающийся,
   
полон рвения, томящийся.
   
Предвкушающий,
   
Сказочный, берегущий утерянные воспоминания.
   
Тяжелый, как камень, отвердевший.
   
Тающий, прозрачный.
   
Струящийся свет, вокруг себя обернутый.
   
   
*** (126,127)
   
Аминь, ты — властелин начала.
   
Аминь, ты — звезда Востока.
   
Аминь, ты — цветок, расцветающий над всем.
   
   
Аминь, ты — олень, убегающий из леса.
   
Аминь, ты — песнь, звучащая за океаном.
   
Аминь, ты — начало и конец.
   
   
*** (128)
   
Слово, никогда не произносимое.
   
Свет, никогда не проливаемый.
   
Несравненное смешение.
   
И дорога без конца.
   
   
***
   
Я прощаю себе эти слова, как ты прощаешь мне желание твоего блистающего света.
   
   
***
   
Вставай, ты благодатный огонь давней ночи.
   
Я целую начало твоего зарождения.
   
Моя рука готовит пелену и щедро рассыпает цветы перед тобою.
   
Вставай, мой друг, беспомощно лежащий, пробивайся сквозь скорлупу.
   
Мы приготовили тебе еду.
   
Приготовили подарки.
   
Тебя ждут танцоры.
   
Мы построили тебе дом.
   
Стоят, готовы слуги твои.
   
Мы также пригнали для тебя стада на зеленые поля.
   
Мы наполнили твою чашу красным вином.
   
Мы разложили ароматные плоды на золотых блюдах.
   
Мы стучим в твою темницу и прислушиваемся.
   
Длится час, не мешкай.
   
Мы убоги без тебя и песнь наша изношена.
   
   
*** (129)
   
Мы несчастны без тебя и изнуряем себя молитвой.
   
Мы произнесли все слова, данные нам сердцем.
   
Чего ты еще хочешь?
   
Что нам еще для тебя сделать?
   
Мы открываем тебе все двери.
   
Мы преклоняем наши колени, где угодно тебе.
   
Мы пойдем в любую сторону света, куда пожелаешь.
   
Мы возведем то, что внизу, и обернем то, что вверху, как прикажешь.
   
Мы отдадим и отберем, как захочешь.
   
Мы хотели повернуть направо, но пошли налево, следуя твоему знаку. Мы подымаемся и падаем, мы качаемся и остаемся неподвижными, мы видим и мы слепы, мы слышим и мы глухи, мы говорим да и нет, неизменно слыша твое слово.
   
Мы не понимаем и живем в неясности.
   
Мы не любим и живем нелюбимы.
   
И мы развиваемся, и постигаем, и живем вразумительные.
   
Мы любим и живем, любимы, согласно твоему закону.
   
Приди к нам, мы желаем из нашей собственной воли.
   
Приди к нам, постигающим тебя из нашего собственного духа.
   
Приди к нам, согреющим тебя у нашего огня.
   
Приди к нам, мы исцелим тебя нашим мастерством.
   
Приди к нам, мы создадим тебя из собственного тела.
   
Приди, дитя, к отцу и матери.
   
   
*** (130)/
   
Мы просили у земли.
   
Мы просили у Неба.
   
Мы просили у моря.
   
Мы просили у ветра.
   
Мы просили у огня.
   
Мы искали тебя у всех народов.
   
Мы искали тебя у всех королей.
   
Мы искали тебя у всех мудрецов.
   
Мы искали тебя в наших собственных головах и сердцах.
   
И мы нашли тебя в яйце.
   
   
***
   
Я принес тебе ценную человеческую жертву, молодого и старика.
   
Я порезал свою кожу ножом.
   
Я оросил твой алтарь своей кровью.
   
Я изгнал отца и мать, чтобы ты мог жить со мной.
   
Я превратил свой день в ночь и расхаживал в полдень, как лунатик.
   
Я свергнул всех Богов, нарушил законы, съел нечистое.
   
Я бросил свой меч и облачился в женские одежды.
   
Я разрушил мой крепкий замок и играл, как ребенок, в песке.
   
Я увидел очертания воинов на линии фронта и разбил свои латы молотом.
   
Я засадил свое поле и оставил сгнивать плоды.
   
Я сделал малым все, что было великим, и великим все, что было малым.
   
Я променял свою самую дальнюю цель на самую близкую, и поэтому я готов.
   
   
*** (131)
   
Несмотря на это, я не готов, так как до сих пор не примирился с тем, что душит мое сердце. Эта страшная вещь — заключение Бога в яйце. Я счастлив, что великое стремление имело успех, но мой страх заставил меня забыть о связанных с ним рисках. Я люблю и восхищаюсь великим. Нет могущественнее его, с бычьими рогами, тем не менее, я смог его покалечить, перенести и без труда уменьшить. Я чуть не плюхнулся на землю от страха, когда увидел его, а теперь спасаю его руками, сложенными в пригоршню. Вот те силы, которые пугали и завоевывали вас; это ваши Боги и ваши правители с незапамятных времен; тем не менее, вы можете положить их себе в карман. Что такое богохульство по сравнению с этим? Мне бы хотелось побогохульствовать против Бога: так у меня, по крайней мере, был бы Бог, которого я мог бы оскорбить, но яйцо, которое кто-то носит в кармане, не стоит богохульства. Это Бог, против которого даже невозможно богохульствовать.
   
Я ненавидел в Боге эту ничтожность. Достаточно моей собственной недостойности. Она не может перенести еще и отягощение ничтожностью Бога. Ничто не стоит прочно: вы прикасаетесь к себе и превращаетесь в прах. Прикасаетесь к Богу, и он, перепуганный, прячется в яйцо. Вы берете приступом врата Ада: к вам приближается звук хохочущих масок и музыка безумных. Вы штурмуете Небеса: сценические декорации трясутся, и суфлер в будке падает в обморок. Вы отмечаете: вы не настоящий, вверху все ненастоящее, внизу все ненастоящее, справа и слева — одно разочарование. За что бы вы ни ухватились — воздух, воздух, воздух.
   
Но я поймал его, с древних времен боящегося; я уменьшил его и взял в свои руки. Вот она — гибель Богов: человек кладет их в карман. Это — конец истории Богов. Ничто не остается от Богов, кроме яйца. И я обладаю этим яйцом. Возможно, я могу уничтожить этого последнего, а вместе с тем — искоренить всю расу Богов. Что они для меня теперь, когда я знаю, что они уступили моей власти? Древние и перезрелые, они пали и были погребены в яйце.
   
Но как это произошло? Я повалил Великого, я горевал по нему, не хотел бросать, так как любил его, ведь ни одно смертное существо не могло с ним сравниться. Из-за своей любви я придумал уловку, что освободила его от веса и пространственных границ. Я забрал у него — из любви — форму и вещественность. Я, любя, заключил его в яйцо. Так мне убить его, беззащитного, которого я любил? Разбить хрупкую скорлупу его могилы и предоставить невесомости и безмерности крыльев мира? Но разве я не пел песни заклинаний для его рождения? Разве я делал это не из любви к нему? Почему я люблю его? Я не хочу вырывать любовь к Великому из своего сердца. Я хочу любить своего Бога, беззащитного и безнадежного. Я хочу заботиться о нм, как о ребенке.
   
Разве мы не сыны Бога? Тогда почему Боги не могут быть нашими детьми? Если мой отец Бог умрет, Бог сын восстанет из моего материнского сердца. Потому что я люблю Бога и не хочу бросать его. Только тот, кто любит Бога, может заставить его пасть, и тогда Бог подчиняется своему победителю и ютится в его ладони, и умирает в сердце того, кто любит его и обещает ему рождение.
   
Мой Бог, я люблю тебя, как мать любит нерожденного, которого носит в своем сердце. Расти в яйце Востока, питайся моей любовью, пей соки моей жизни, чтобы стать лучезарным Богом. Нам нужен твой свет, Дитя. Мы идем во мраке, освети наши тропы. Пусть твой свет сияет над нами, пусть твой огонь согревает холод нашей жизни. Нам нужна не твоя власть, а жизнь твоя.
   
Зачем нам власть? Мы не хотим управлять. Мы хотим жить, мы хотим света и тепла, поэтому нам нужен твой. Как покрытая зеленью земля и любое живое тело нуждается в солнце, мы как духи нуждаемся в твоем свете и тепле. Дух без солнца становится паразитом тела. Но Бог питает дух.
   
   
   
121 В каллиграфической книге эта глава отсутствует, здесь она дается следуя варианту Черновика.
   
121 Рисунки 50–64 символически изображают возрождение Издубара.
   
122 Лука 2:8 — II: «В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего. Вдруг предстал им Ангел Господний, и слава Господня осияла их; и убоялись они. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям, ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь»
   
124 Матфей 2:I-2: «Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока и говорят: где родившийся Царь Иудейский? Ибо мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему.»
   
125 Атрибуты Бога в этом отрезке разработаны так, как атрибуты Абраксаса во втором и третьем поучении Исследований. См. ниже, ст.349.
   
126 В «Сновидениях» 3 января 1917 Юнг отметил: «Стимул к рисунку III змеи в Liber Novus» (ст. 1). Это примечание, похоже, отсылает к этому рисунку.
   
127 Надпись над рисунком: «брахманаспати». Джулиус Эгглинг отмечает, что «Брихаспати или Брахманаспати, повелитель богослужения и поклонения, занимает место Агни, как представитель духовного сана… В Ригведе Х, 68,9… Говорят, что Брихаспарти создал(avindat) рассвет, небо и огонь (agni) и рассеял мрак своим светом (ark, солнце). Очень похоже на то, что он представляет элемент света и огня в целом» (Священные Книги Востока 12, ст. XVI). См. Также примечание к рис. 45.
   
128 Солнечная ладья — частый мотив в Древнем Египте. Ладья олицетворяла движение Солнца. В египетской мифологии Бог Солнца боролся с чудовищем Апопом, который пытался проглотить солнечную ладью, когда та каждый день переплывала небо. В Трансформациях и Символах Либидо (1912) Юнг обсуждает египетский «солнечный диск жизни» (CW B,§ 153) и мотив морского чудовища (§ 549f). В своем пересмотре текста в 1952 г. он отмечает, что борьба с морским чудовищем символизирует попытку эго-сознания освободиться от тисков бессознательного (Символы и Трансформации, CW 5. § 539). Солнечную ладью находим на некоторых иллюстрациях в Египетской Книге Мертвых (изд. Э.А.Уоллис Бадж [Лондон; Аркана, 1899/1985]), т. е. сцены на ст. 390, 400 и 404). Гребец — это сокологлавый Гор. Ночное путешествие Бога солнца через подземный мир описано в Амдуат, которое считается символическим процессом трансформации. См. Теодор Абт и Эрик Хорнунг, Знания для Загробной Жизни. Египетская Амдуат — В Поисках Бессмертия (Цюрих: Издательство Живое Человеческое Наследие, 2003)
   
129 В «Сновидениях» Юнг писал: «17 января 1917. Сегодня ночью: огромная страшная лавина обрушивается с гор, как кошмарная туча; она заполнит долину, на противоположном краю которой стою я. Я знаю, что чтоб избежать ужасной катастрофы, мне нужно бежать на гору. В Черной Книге этот сон объяснен странными терминами, в статье, стоящей под тем же числом. 17 января 1917 я сделал рисунок красными точками на странице 58 Новой Книги. 18 января 1917 я прочитал об образовании огромных пятен на солнце» (ст.2). Следующее является парафразом статьи в Черной Книге 6 за 17 января 1917: Юнг спрашивает, что это, что наполняет его ужасом и страхом, что обрушивается с высокой горы. Его душа говорит помогать Богам и приносить им жертвы. Она говорит, что червь ползет на Небо, он начинает покрывать собой звезды, а своим огненным языком заглатывает купол семи лазурных небес. Она говорит, что его тоже съедят, и что ему нужно заползти в камень и подождать в тесной оболочке, пока огненная буря пройдет. Снег падает с гор, потому что огненное дыхание падает с облаков. Бог идет, Юнгу нужно подготовиться к встрече с ним. Юнгу нужно спрятаться в камне, ведь Бог — это ужасный огонь. Он должен сидеть тихо и смотреть оттуда, чтобы огонь Бога не поглотил его (ст. 152f).
   
130 Надпись над рисунком: «хираньягарбха». В Ригведе хираньягарбха был первичным зерном, из которого родился Брахма. В Юнговской копии 32-го тома Священных Книг Востока (Ведические Гимны) вырезан только один параграф, гимн «Незнакомому Богу». Он начинается словами «В начале появился Золотой Ребенок (Хираньягарбха); и коль скоро родился, он был единственным властителем всего. Он создал эту землю и это небо: — Кто этот Бог, которому мы должны справлять жертвоприношения?» (ст.1). В Юнговской копии Упанишад в Священных Книгах Востока, на странице 311 вложен листик из Мантраяна — Брахмана — Упанишад, отрывок, описывающий Эго, начинающийся словами: «И само Эго тоже зовется …. Хираньягарбха» (том 15.2).
   
131 Лик чудовища сходен с HI 29.
   
   
   
  
  
   
    
Глава 11 Открытие Яйца[83]
   
   
   
[84]
   
Вечером третьего дня я преклоняю колени на ковер и осторожно открываю яйцо. Нечто, напоминающее дым, поднимается из него, и неожиданно Издубар стоит передо мной, громадный, преображенный и цельный. Его конечности целы, и я не могу найти и следа повреждений на них. Он будто проснулся после долго сна. Он говорит:
   
«Где я? Как тесно здесь, как темно, как холодно — я в могиле? Где я был? Мне кажется, что я был вне вселенной — надо мной и подо мной было темное, мерцающее звездами небо — и я был охвачен невыразимым стремлением.
   
Потоки огня разбивались о мое сияющее тело –
   
я вздымался над ослепительным пламенем —
   
я плыл в море, объявшем меня живыми огнями –
   
Полный света, полный томления, полный вечности –
   
я был древним и вечно обновляющим себя —
   
Падающим с высот в глубины,
   
и проносился, пылающий, с высот в глубины —
   
вращаясь среди пылающих облаков –
   
как поток угольев накатывался, как пена прибоя, засасывая
   
себя в душном жаре —
   
Объемля и отвергая себя в безграничной игре —
   
Где был я? Я был исполнен солнца» [85]
   
Я: «О Издубар! Божественный! Как прекрасно! Ты исцелен!»
   
«Исцелен? А был ли я болен? Кто говорит о болезни? Я был солнечным, исполненным солнца. Я — солнце»
   
Невыразимый свет изливается из его тела, свет, который мои глаза не могут выдержать. Я прикрываю лицо и обращаю взор на землю.
   
Я: «Ты солнце, вечный свет — могущественнейший, прости за то, что разгневал тебя»
   
Все пребывает в тишине и темноте. Я смотрю вокруг: пустая скорлупа лежит на ковре. Я ощущаю себя, пол, стены: все как обычно, чрезвычайно просто и чрезвычайно реально. Хотел бы я сказать, что все вокруг обратилось в золото. Но это не так — все вокруг, как было всегда. Здесь правил вечный свет, безмерный и неодолимый.[86]
   
   
Случилось так, что я открыл яйцо и Бог покинул его. Он был исцелен, и фигура его сияла, преображенная, и я встал на колени, как ребенок, не в силах постичь это чудо. Он, втиснутый в самое сердце начала, восстал, и на нем не было ни следа болезни. И пока я думал, что поймал могущественнейшего и держал его в своих ладонях, он был самим солнцем.
   
Я брел к Востоку, где встает солнце. Если бы я был солнцем, я бы тоже, наверное, взошел. Я хотел объять солнце и взойти с ним на заре. Но оно подошло ко мне и встало на моем пути. Оно сказало мне, что у меня нет никаких шансов достигнуть начала. Но я искалечил того, кто хотел обрушить все, чтобы зайти вместе с солнцем в лоно ночи; он лишился всякой надежды достигнуть благословенных Западных земель.
   
Но вот! Я ухватил солнце, не осознавая этого, и нес в своих руках. Тот, кто хотел опуститься с солнцем, обнаружил меня в своем нисхождении. Я стал его ночной матерью, высидевшей яйцо начала. И он восстал, обновленный, возродился в еще большем сиянии.
   
Однако с его восхождением я опускаюсь вниз. Когда я завоевал Бога, его сила устремилась в меня. Но когда Бог отдыхал в яйце и ждал своего начала, моя сила перешла к нему. И когда он, лучащийся, вознесся, я пал на мое лицо. Он забрал мою жизнь с собой. Вся моя сила теперь была в нем. Моя душа плавала как рыба в его море огня. Но я лег в пугающую прохладу теней земли и погружался глубже и глубже, до самой нижней тьмы. Весь свет покинул меня. Бог поднялся в Восточных землях, и я пал в ужас подземного мира. Я лежу здесь, как роженица, сокрушенная и изливающая свою жизнь в ребенка, объединяющая жизнь и смерть в угасающем сиянии, мать дня и добыча ночи. Мой Бог разодрал меня, он выпил сок моей жизни, он выпил мои высшие силы, и стал изумительным и сильным, как солнце, безупречный Бог, ни изъяна, ни пятнышка. Он отнял мои крылья, украл вздымающуюся силу моих мускулов, и сила моей воли исчезла вместе с ним. Он оставил меня бессильным и стенающим.
   
Я не знал, что происходило со мной, поскольку попросту все могучее, прекрасное, блаженное и сверхчеловеческое утекло из моего материнского лона, не осталось никакого сверкающего золота. Жестоко и немыслимо солнечная птица раскрыла свои крылья и улетела в бесконечное пространство. Я остался с расколотой скорлупой и злосчастными оболочками его начала; пустота глубин раскрылась подо мной.
   
Горе матери, родившей Бога! Если она родит израненного, мучимого болью Бога, меч пронзит ее душу. Но если она родит безупречного Бога, Ад раскроется для нее, и из него, содрогаясь, поднимутся отвратительные змеи, чтобы отравить мать ядовитыми испарениями. Роды трудны, но в тысячу раз труднее адский послед.[87] За божественным сыном следуют все драконы и отвратительные змеи вечной пустоты.
   
Что остается человеческой природе, когда Бог становится взрослым и захватывает всю власть? Все неспособное, все бессильное, все вечно грубое, все вредное и злосчастное, все вынужденное, убывающее, истребляемое, все абсурдное, все, что таит в себе бесконечная ночь материи, таков послед Бога и его дьявольский и ужасающе искаженный брат.
   
Бог страдает, когда человек не принимает его тьмы. Следовательно, людям нужен страдающий Бог, пока они страдают от зла. Страдать от зла означает, что ты все еще любишь зло и тем не менее не любишь его больше. Ты все еще надеешься что-то получить, но не хочешь всматриваться, потому что можешь обнаружить, что все еще любишь зло. Бог страдает, потому что ты продолжаешь страдать оттого, что любишь зло. Ты страдаешь от зла не потому что осознаешь его, а потому что оно дает тебе тайное удовольствие и потому что ты считаешь, что оно обещает удовольствие неведомой возможности.
   
Пока твой Бог страдает, у тебя взаимопонимание с ним и с самим собой. Так ты хранишь свой Ад и продлеваешь его страдания. Если ты хочешь, чтобы он поправился, не вступая в тайную общность с тобой, зло вставляет палки в колеса — зло, чей облик ты осознаешь, но о чьей адской силе в себе ты не знаешь. Твое незнание происходит от прошлой безвредности твоей жизни, из мирного времяпрепровождения и отсутствия Бога. Но если Бог оказывается рядом, твоя сущность восстает, и черная грязь вздымается с глубин.
   
Человек стоит между пустотой и полнотой. Если его сила соединяется с полнотой, она становится формирующей. Всегда есть что-то хорошее в этом формировании. Если его сила соединяется с пустотой, она оказывает растворяющее и разрушающее действие, коль скоро пустота не может быть оформлена, а лишь удовлетворяет себя за счет полноты. Соединившись так, человеческая сила превращает пустоту в зло. Если твоя сила созидает полноту, это из-за того, что она связана с полнотой. Но чтобы быть уверенным, что созданное тобой продолжает существовать, оно должно оставаться связанным с твоей силой. С постоянным формированием ты постепенно теряешь свою силу, поскольку абсолютно вся сила оказывается связанной с изменчивостью, обретающей форму. И наконец, когда ты ошибочно воображаешь, что богат, ты на самом деле беден и стоишь посреди своих форм, как нищий. Вот тогда ослепленным человеком овладевает растущее желание придавать форму вещам, поскольку он убежден, что многократно увеличивающееся созидание удовлетворит его желание. Потратив всю свою силу, он становится жаждущим; он заставляет других служить и забирает их силу, следуя собственным задумкам.
   
В этот момент тебе нужно зло. Когда ты замечаешь, что твоя сила на исходе, ты должен обратить ее от того, что уже сформировано, к пустоте; через эту связь с пустотой тебе удастся растворить сотворенное в себе. Так ты вернешь себе свободу, потому что спас силу от угнетающей связи с объектом. Пока ты остаешься на позиции добра, ты не можешь растворить свое созидание, потому что оно и есть это добро. Нельзя растворить добро добром. Добро можно растворить только злом, ибо твое добро в конечном счете ведет к смерти из-за постепенного связывания силы. Ты совершенно не способен жить без зла.
   
Изменчивость вначале создает образ формы внутри тебя. Этот образ остается в тебе, и это первое и непосредственное выражение твоей изменчивости. Затем именно через этот образ производится внешний, могущий существовать вне тебя и пережить тебя. Твоя сила не связана напрямую с внешним творением, а только лишь с образом, остающимся в тебе. Когда ты приступаешь к растворению сотворенного при помощи зла, ты не уничтожаешь внешний образ, иначе ты уничтожишь собственный труд. Но ты уничтожаешь образ, образованный в тебе самом, ибо именно он отягощает твою силу. Тебе нужно зло для растворения сотворенного и освобождения себя от власти того, что минуло, в той мере, в каковой сей образ сковывает твою силу.
   
Поэтому творения вынуждают, мучают многих хороших людей до смерти, потому что эти люди не могут в той же мере пристать ко злу. Чем лучше человек и чем сильнее привязан к своему творению, тем больше он теряет силы. Но что происходит, когда хорошие люди полностью потеряют силу в своем творении? Они не только будут стремиться поставить других на службу своему творению с бессознательным коварством и силой, но и станут злыми в своей доброте, не зная этого, потому что их жажда удовлетворения и укрепления сделает их еще более эгоистичными. Но из-за этого добрые полностью уничтожат свой собственный труд, а все те, кого они принудили к служению своему труду, станут их врагами, потому что между ними произойдет отчуждение. Но ты также начнешь тайно, против своей воли, ненавидеть тех, кто отчуждает тебя от самого себя, даже если они действуют из лучших побуждений. К сожалению, хороший человек, познавший и подчинивший свою силу, слишком легко найдет рабов на службу, потому что всегда более чем достаточно тех, кто ничего не жаждет так, как отчуждения от самих себя под хорошим предлогом.
   
Ты страдаешь от зла, потому что тайно любишь его и не осознаешь своей любви. Ты хочешь выпутаться из затруднений, и начинаешь ненавидеть зло. И снова ты привязан ко злу через ненависть, потому что любишь ты его или нет, это не имеет значения: ты привязан ко злу. Зло следует принимать. То, чего мы хотим, остается в наших руках. То, чего мы не хотим и что сильнее нас, уничтожает нас, и мы не можем это остановить, не навредив себе, ибо наша сила остается со злом. Потому нам, вероятно, следует принять наше зло без любви и ненависти, признав, что оно существует и должно иметь свою долю в жизни. Поступая так, мы может лишить его силы, которой оно может нас подчинить.
   
   
Когда нам удается создание Бога, и если с этим творением вся наша сила уходит в этот замысел, нас переполняет желание взойти вместе с божественным солнцем и стать частью его великолепия. Но мы забываем, что тогда становимся не более, чем пустыми формами, потому что придание формы Богу полностью нас истощило. Мы не только бедны, но и становимся инертной материей, которая никогда не удостоится участия в божественности.
   
Как ужасное страдание или неизбежное дьявольское наказание, несчастье и нужда закрадываются в нас. Бессильная материя становится кормилицей и хотела бы поглотить свою форму обратно. Но поскольку мы всегда без ума от собственных творений, мы верим, что Бог зовет нас к себе, и отчаянно пытаемся последовать за Богом в высшие миры или же наставительно и требовательно обращаемся к окружающим, любой ценой заставляя их следовать за Богом. К несчастью, есть люди, которые позволяют убедить себя поступать так, вредя сами себе.
   
Гибель таится в этом стремлении: ведь кто мог предположить, что создавший Бога сам осужден на Ад? Но так все и обстоит, потому что материя, лишенная божественного сияния силы, пуста и темна. Если Бог восходит из материи, мы ощущаем пустоту материи как часть бесконечно пустого пространства.
   
Ускорением, стремлением и действием мы хотим освободиться от пустоты, а также от зла. Но следовало бы принять пустоту, уничтожить образ формы в нас, отринуть Бога и спуститься в бездну и ужас материи. Бог как плод нашей работы стоит вне нас и больше не нуждается в нашей помощи. Он создан и остается предоставленным самому себе. Сотворенное, которое разрушается сразу после того, как мы отвернемся от него, не стоит и потраченных сил, будь оно даже Богом.
   
Но где же пребывает Бог после сотворения и отделения от меня? Если ты строишь дом, ты видишь его стоящим во внешнем мире. Но когда создаешь Бога, которого не увидеть своими глазами, он в духовном мире, который не менее ценен, чем внешний физический. Он там и делает для тебя и других все, чего можно ожидать от Бога.
   
Потому твоя душа и есть ты в духовном мире. Однако как обиталище духов, духовный мир есть также и внешний мир. Как ты не одинок в видимом мире, но окружен объектами, принадлежащими и подчиняющимися тебе одному, так и мысли принадлежат и подчиняются только тебе. Но как ты окружен в видимом мире вещами и существами, не принадлежащими тебе и не подчиняющимися, так и в духовном мире ты окружен мыслями и существами мыслей, не принадлежащими и не подчиняющимися тебе. Как ты зачинаешь и рожаешь своих физических детей, и как они растут и отделяются от себя, так же ты производишь и порождаешь сущности мыслей, отделяющихся от тебя и живущих собственной жизнью. Как мы оставляем своих детей, когда те вырастают и предаем тело земле, я отделяю себя от моего Бога, солнца, погружаюсь в пустоту материи и стираю в себе образ моего ребенка. Это происходит, когда я принимаю природу материи и позволяю силе моей формы утечь в пустоту. Когда я вновь порождаю больного Бога при помощи своей силы, с этого времени я оживляю пустоту материи, в которой растет зло.